Du bist mein Licht

У меня есть солнце, но оно среди туч, Но я вижу, как тучи режет солнечный луч. Все, что мне нужно - это несколько слов И место для шага вперед...

      «Дорогая мама, Не сердись на меня, пожалуйста, и постарайся понять. Такого шанса в моей жизни больше уже не будет. Надеюсь, в будущем ты сможешь больше гордиться мной, а я дам вам достойную жизнь, которой вы заслуживаете как никто другой. Позаботься о Гансе, о его безопасности, поскорее увези его из города. Скажи ему, чтобы он не скучал по мне очень сильно. Придет день, когда мы непременно увидимся. Берегите себя. Удачи. Дорогой отец, Я уже достаточно взрослый, чтобы самому выбирать свой путь. Твою подпись, дающую мне право на обучение, я подделал. Если ты попытаешься забрать меня из академии, я расскажу все, что ты говорил о фюрере и о правительстве. Прости, но иного выхода у меня нет.»       Мать тяжело вздохнула, на ее глазах заблестели слезы, когда отец гневным жестом протянул ей письмо Фридриха и она прочла его. Женщина одновременно испытывала страх за будущее сына и гордилась им. Она перевела взгляд на супруга и заметила в его глазах не только гнев, но отчаяние и обреченность. Мужчина словно постарел на несколько лет. — Герберт, наш старший сын уже вырос, — мать робко попыталась смягчить гнев отца. — Он уже мужчина и может сам делать свой выбор, как он справедливо написал. Когда-то дети уходят. Мы не можем вечно держать их рядом с нами. — «Вырос»! «Мужчина, мужчина»! Хватит, Магда! — Герберт стукнул по столу кулаком. — Раз мужчина, то пусть идет, скатертью дорога! Пусть сам себя обеспечивает! — Герберт, послушай... — фрау Ваймер мягко коснулась руки супруга. — Не желаю ничего слушать, не хочу ничего знать! Что же, он сделал свой выбор, а я делаю свой. Теперь у меня только один сын, а национал-социалист никогда не переступит мой порог. Ноги его здесь не будет, а ты забудь о том, что он существовал! — Как ты можешь... — выдохнула женщина. — Я сказал, — отрезал супруг. — Путь сюда для него заказан, так и знай, — мужчина торопливо вышел, избегая смотреть в глаза супруги. Он спустился в подвал, где стоял велосипед сына, и несколько раз ударил по нему куском арматуры так, что вскоре от хрупкого транспортного средства остались одни обломки. А затем бессильно опустился на пол, закрыв лицо руками.       Женщина возмущенно посмотрела ему вслед. Она всегда считала супруга безусловным главой семьи и считала правильным подчиняться его выбору и решениям. Трезвый разум и мораль говорили ей, что он прав, но сердце отчаянно противилось мужниному решению, особенно теперь, когда речь шла о ее горячо любимом сыне. Как она могла забыть и отказаться от того, кого носила под сердцем и укачивала на руках, таяла от радости, когда видела его улыбку, первые шаги и слышала первые слова. Материнское сердце наполнялось гордостью, когда она водила маленького сына за руку, а Фридрих с интересом взирал на окружающий мир огромными любопытными глазищами, и знакомые и незнакомые люди говорили женщине, какой у нее чудесный малыш       Постепенно сын рос, раздавался в плечах и из того белокурого мальчика, которого мать так ясно помнила, превратился в стройного сильного юношу, радующего мать своими успехами и стремлением всегда помочь и поддержать родителей, а на улыбчивом лице все так же лучились большие светлые глаза. Мать помнила тот особенный день, то восторженное удивление, когда Фридрих принес и подарил ей букет цветов, заработав свои первые деньги. Тогда она осознала, что ее мальчик уже вырос. Ей было жаль сына каждый раз, когда он возвращался усталый с работы, и втайне мать желала для него лучшей участи, верила, что Фридрих достоин большего. Магда решила написать сыну письмо при первом же удобном случае, втайне от отца. И надеялась, что со временем гнев супруга остынет.        Фридрих доехал на попутке почти до самого Алленштайна. Чем ближе он подходил к академии, тем сильнее ему казалось, что он и вправду в сказочной стране, о которой рассказывал маленькому брату. Он будто отрешился от своего реального мира — мира бедности и безысходности и вступал в новый — мир блестящего будущего, где сбываются все надежды, где все ему по силам. Даже солнце, которое уже всходило над горизонте, казалось, светило здесь ярче, чем в том районе, где Фридрих родился и вырос. Юноша был рад выбраться из запыленного и задымленного полуразрушенного Берлина, постоянно таящего в себе угрозу, он с наслаждением вдыхал чистый воздух, напоенный хвойным и травяным ароматом лесов и полей, окружающих замок, стоящий на высоком холме и являющий собой средоточие того мира, в который так стремился Фридрих. Солнце отбрасывало на стены и шпили замка розовато-оранжевые отсветы, делая его еще более загадочным и притягательным, легкий ветерок развевал гордые знамена.       Со двора академии доносился гул множества голосов. Юноша подошел к воротам, секунду помедлил, внутренне придавая себе уверенности, а затем храбро шагнул вперед, навстречу грядущим переменам. Во дворе было шумно и многолюдно — курсанты возвращались на учебу после летних каникул, многие пришли с родственниками, провожающими их и дающими последние советы и наставления. Некоторые маленькие мальчики плакали, а матери вытирали им слезы, оправляли униформу и просили быть тверже и не скучать, а потом уходили, поцеловав сыновей на прощание. Курсанты и преподаватели делились впечатлениями о том, как провели лето. В стороне щебетала стайка девушек, которые при виде проходившего Фридриха еще больше оживились и заулыбались. — Мама, да у меня еще есть, — отмахивался от матери полный подросток, а она протягивала ему сверток с колбасой. — Медвежонок, возьми свеженького, — уговаривала мать. — Папа специально для тебя поросенка зарезал. — Ну ладно уж, — курсант принял у матери сверток. — Не скучай, медвежонок, до скорого, — ответила женщина, обняла его и клюнула в пухлые щеки, несмотря на возмущенное гудение сына.       Фридрих с самого начала искал взглядом Хайнриха и заметил его еще издали, беседующего с другими преподавателями. Как только тот заметил Фридриха, то с улыбкой подошел к нему. — Хайль Гитлер, Фридрих. Как я рад, что ты принял наше предложение, — преподаватель отсалютовал и протянул руку. — Хайль Гитлер, — ответил на приветствие юноша. — Я тоже рад вас видеть. — Значит, твой отец дал разрешение на обучение? — Нет... — лицо Фридриха омрачилось. — Я ушел из дома. — А как же подпись? — озабоченно спросил Хайнрих. — Я... мне пришлось подделать ее. Сам подписал. — Но, Фридрих, здесь это не принято, — еще более озабоченно и серьезно заметил Хайнрих. — У нас приветствуется честность воспитанников с самими собой, наставниками и товарищами. — Фридрих не успел перевести дух и испугаться, как преподаватель добавил: — Что же, скоро ты этому научишься. Ты был искренен со мной и мне это нравится. Ты на верном пути и сделал правильный выбор. Добро пожаловать, идем со мной.       Хайнрих и Фридрих вошли в огромное здание замка и пошли по коридору к жилым помещениям, преподаватель распорядился о том, чтобы новоиспеченному курсанту выдали полный комплект униформы, и окликнул одного из студентов: — Шнайдер, это Фридрих Ваймер, о котором я уже упоминал. Будет жить в твоей комнате. Покажи ему все и познакомь с товарищами. Скоро увидимся, Фридрих. — Так точно, герр Фоглер, — ответил упомянутый курсант, рослый сильный юноша с хитринкой во взгляде живых cеро-зеленых глаз. — Хайль Гитлер, Фридрих. Добро пожаловать в Алленштайн. Я Кристоф Шнайдер, твой новоиспеченный сосед по комнате. Пойдем, я проинструктирую тебя по поводу того, что ты должен знать.       По пути им попалась группа курсантов, стоявших у стены и осмотревших проходившего Фридриха кто с недоверием, а кто с явной завистью. Юноша почувствовал себя несколько неловко под этими перекрестными взглядами. — Ну вот и у нас теперь появился образцовый ариец, — похвалился Кристоф, а один из курсантов, бледный тщедушный подросток, смерил Фридриха откровенно недоброжелательным взглядом и куда-то сорвался. — Не обращай внимания, — Кристоф похлопал новоиспеченного товарища по плечу. — Многие просто очень хотели бы быть похожими на тебя. — А вот и наша комната, самая лучшая комната в Алленштайне, — гордо заявил юноша. — И самый лучший вид из окна. Комната была довольно скромной, с тремя двухъярусными рядами кроватей, несколькими стульями и узкими шкафами, стоящими у стены, зато с большим полукруглым окном с видом на часть двора и окружающий лес. — Извини, Фридрих, тебе придется спать наверху, все нижние койки уже заняты, наш поросенок никогда не расстанется со своей, ему будет тяжело карабкаться наверх, а я — старший по комнате. — Поросенок? — Угу. А вот и он, — в комнату вошел тот самый полный подросток, который ссорился с матерью из-за колбасы. — Ребята, послушайте, у нас новенький. Он с сегодняшнего дня будет жить в нашей комнате. Его зовут Фридрих Ваймер, это наш новый боксер и восходящая звезда, прошу любить и жаловать, — Кристофу обычно было свойственно сыпать шутками. — Здравствуйте, — поприветствовал Фридрих новых товарищей. — Ну какая я звезда. — Не напускай на себя скромность, вся академия начинает говорить о тебе. А мы тебя еще усовершенствуем. — А Это Вильгельм, его отец снабжает мясом весь округ и всю нашу академию. Поэтому эту фрикадельку сюда и приняли, — Кристоф хихикнул и толкнул Вильгельма локтем. — Не слушай его и не обращай внимания на его шуточки, — улыбнулся Вильгельм и подмигнул Фридриху, а Кристоф представил другого курсанта с совсем мальчишеским веснушчатым лицом: — А это Тьеден, ему принадлежит рекорд по безостановочному пуканью. Сейчас он составляет восемь с половиной секунд. Там дальше у нас Зигги, он же Зигфрид. — Кристоф указал на угрюмого подростка в самом дальнем углу комнаты, при виде вошедшего Фридриха он сразу сжался и втянул голову в плечи.       Новичок, впрочем, открыто и искренне улыбнулся всем и обменялся рукопожатием с новыми товарищами. — Смотри сюда, — Кристоф раскрыл шкафчик. — Все твои вещи должны лежать в строго определенном порядке. Тренировочный костюм и комбинезон — внизу слева. Школьная форма и выходная форма — на плечиках. Фуражка — рядом с рубашкой, причем она должна не лежать, а стоять на ней. Туалетные принадлежности — вот здесь. Щетка для одежды и обуви — здесь. Вот тут, наверху, можно разместить твои личные вещи. А на дверце можно прикрепить свою фотографию. Смотри, чтобы все лежало ровно, а то дежурный тебе все разбросает. С тебя десерт за инструктаж. — Что? — Шутка, в первый раз все бесплатно. О, скоро будет приветственная речь, а мы торчим здесь. Пойдемте. Фридрих, скорее переодевайся, увидимся в актовом зале.       Юноша торопливо переодевался в новую униформу, не смея верить своему счастью. Когда он, сложив свою старенькую одежду в шкаф, посмотрел на себя в зеркале, то его посетили опасения, что он спит и этот счастливый сон сейчас развеется. Но ничего не происходило — из зеркала по-прежнему смотрел на Фридриха высокий стройный светловолосый юноша, цвет нации, которому военная униформа сразу придала больше солидности. Фридрих отошел от зеркала, придал своему лицу как можно более серьезное и торжественное выражение, расправил плечи и вскинул руку в приветствии, как будто сам фюрер стоял перед ним.       Казалось, в огромном актовом зале собрались все курсанты. Кристоф одобрительно кивнул, увидев переодевшегося Фридриха.       На трибуну с важным видом поднялся представительный пожилой мужчина — директор академии. Чуть поодаль стояли остальные преподаватели, Хайнрих встретился взглядом с Фридрихом, улыбнулся, увидев юношу в форме, и поприветствовал его легким кивком головы. — Воспитанники и преподаватели, — торжественным тоном начал директор. — От всей души приветствую вас здесь, в Алленштайне, в связи с началом нового учебного сезона в конце августа тысяча девятьсот сорок второго года. Хочу еще раз особо подчеркнуть, обращаясь ко всем ученикам, а особенно к новоприбывшим, что подготовка воспитанников ни в коей мере не зависит от их происхождения. Неважно, кто вы — крестьяне, рабочие или сыновья фабрикантов. Здесь, в Алленштайне, вы все равны, ибо вы — элита нашего Тысячелетнего Рейха. Историю творят мужчины, мы же сделаем из вас мужчин. Мы о вас позаботимся и будем до тех пор отшлифовывать сверкающий, но необработанный алмаз внутри вас, пока он не превратится в сияющий бриллиант. Ведь когда мы одержим окончательную победу, нам потребуется множество гауляйтеров, причем не для Каринтии или Макленбурга, но для Вашингтона, Москвы, Лондона. Поэтому не теряйте время, закаляйте тело и дух и будьте верными, надежными товарищами. Нашим храбрым солдатам, сражающимся на фронтах Рейха, и нашему горячо любимому фюреру троекратное Зиг... — Хайль!!! — руки находящихся в зале поднялись в троекратном приветствии как одна, а Фридриху показалось, что его счастье достигло апогея. Юноша прекрасно знал слова приветственной песни, ведь она столько раз звучала по радио. — Uns're Fahne flattert uns voran. In die Zukunft ziehen wir Mann für Mann Wir marschieren für Hitler Durch Nacht und durch Not Mit der Fahne der Jugend Für Freiheit und Brot. Uns're Fahne flattert uns voran, Uns're Fahne ist die neue Zeit. Und die Fahne führt uns in die Ewigkeit! Ja die Fahne ist mehr als der Tod!*       Курсанты вернулись в комнату. — А ты так и не сказал мне, что хочешь за свои журналы, — обратился Вильгельм к Кристофу. — Триста граммов самой лучшей ливерной колбасы, — незамедлительно ответил тот. — Да ты с ума сошел, бочка ты бездонная! На тебя не напасешься! — С тебя не убудет, фрикаделька. В качестве добавки я позволю тебе еще раз взглянуть на фотографию. — О какой фотографии идет речь? — изумился Фридрих. — На ней три мои вспотевшие сестры играют в мяч. Они мой самый главный источник дохода. Я как-то продал их ношеные носочки за две рейхсмарки. — Неужели находятся желающие это купить? — снова изумился Фридрих. — Ты еще моих сестер не видел! — Осторожно! — внезапно раздалось из-за полуоткрытой двери. — Яухер идет! Все как-то сразу присмирели и быстро выстроились в шеренгу, затащив туда Фридриха. В комнату вошел курсант со старшего потока, молодой человек лет двадцати с надменным выражением лица. — Смирно! — скомандовал он и внимательно осмотрел всех курсантов, а Зигфрид еще больше сжался под его взглядом. — У нас новенький? — Так точно. — Так это ты тот самый Фридрих Ваймер? Мы о тебе уже наслышаны. Говорят, ты первоклассный боксер, — Яухер повернулся к шкафчикам и открыл тот, который принадлежал Фридриху. Его лицо приобрело надменно-брезгливое выражение. — Это что еще за безобразие? Ну-ка быстро разложи все как следует! Сосредоточься и не спи! Но сначала сделай двадцать отжиманий, вперед! — Но выражение его лица быстро сменилось, когда он увидел, с какой легкостью, словно играючи, Фридрих отжимается. Остальные курсанты замерли и не смели шелохнуться. — Что здесь происходит? — раздалось от двери. Хайнрих пришел проведать Фридриха. — Осуществляем проверку шкафчиков, — отрапортовал Яухер. — Достаточно, вставай, парень еще не освоился, будьте к нему снисходительны. — Слушаюсь. Разойдись, — молодой человек вплотную подошел к Фридриху, улыбнулся неприятной улыбкой и вышел. — Боюсь, ты нажил себе врага, — заметил Кристоф. — Это Юстус Яухер, старший курсант, он с завидным упорством патрулирует именно нашу комнату. Впрочем, скоро у тебя появятся еще завистники, вот увидишь.       Первый день в Алленштайне, наполненный радостным волнением, для Фридриха пролетел словно бы незаметно. Ночью, уже лежа в постели, он обратился к Кристофу: — Я хотел спросить... — Разговаривать в постели запрещено.       Фридриху отчего-то не спалось. Юноша встал, подошел к окну и увидел, как к зданию подъехала машина, из нее вышла группа, от которой отделился хрупкий человек с чемоданом в руке и приблизился к воротам в сопровождении Хайнриха.       Посреди ночи Фридрих снова проснулся — должно быть, от счастливого волнения, и с удивлением увидел, что соседняя кровать уже не пустовала — на ней кто-то спал, накрывшись одеялом с головой, лица не было видно, из-под одеяла виднелись только тонкие маленькие ступни. Проникнувшись участием к незнакомому юноше и подумав, что тому будет прохладно, Фридрих осторожно спустился с кровати, подошел к новому соседу и осторожно, чтобы не разбудить вновь прибывшего, потянул одеяло, прикрывая его ноги. Тот не проснулся, лишь слегка пошевелился, из-за края одеяла высунулась рука с тонкими пальцами и потянула его на себя. Перед тем, как снова лечь, Фридрих всё-таки позаботился о том, чтобы ноги соседа были полностью прикрыты. — ... Подъем! Заправь постели, выходи на зарядку! - жесткий голос ворвался в утреннюю тишину комнаты. Все курсанты торопливо переодевались и заправляли постели. Фридрих с любопытством уставился на соседнюю кровать, еще ночью подумав о том, каким же был так нежданно объявившийся сосед. Новоприбывший, невысокий хрупкий юноша, между тем потер заспанные глаза, пригладил темные блестящие волосы и спрыгнул вниз. — Быстрее, Фридрих! — скомандовал Кристоф, ему нравилось ощущать себя старшим. Зигфрид обреченно ощупал свою кровать и нахмурился. Юноша торопливо переоделся в тренировочный костюм и увидел, как уже переодевшийся новый сосед быстро и аккуратно заправляет его кровать. — Спасибо. — Не стоит благодарности, — другой юноша улыбнулся. — Этому я еще в моей предыдущей школе научился. — Меня зовут Фридрих. — Альбрехт. — Красивое имя, — Фридрих улыбнулся в ответ и пожал протянутую хрупкую руку, про себя удивившись ее тонкости и гладкости. Как у девушки...* Сам же он устыдился своих мозолистых рук с загрубевшей кожей. — Вот у нас в квартале... — Такого нет, верно? Да, действительно редкое имя. Меня так назвали в честь Альбрехта Дюрера. — А кто это такой? — спросил Фридрих и тут же прикрыл себе рот рукой, застыдившись на этот раз уже своей невежественности. — Альбрехт Дюрер — художник и ювелир эпохи Средневековья, — охотно и без тени насмешки объяснил новый товарищ. Его высокий звенящий голос напомнил Фридриху журчание маленького светлого ручейка среди камней или звон хрустальных бокалов, которые мать берегла как собственные глаза и доставала только в самых торжественных случаях. — Благодарю. Это ты приехал ночью? — Да, меня перевели сюда из другой школы. — Очень хорошо, — с искренней радостью ответил Фридрих. — Что вы там копаетесь? — жесткий неприятный голос Юстуса Яухера нарушил его идиллию. — Альбрехт, быстрее. А твоя распущенность, Ваймер, похоже, пускает все более глубокие корни. Быстро на построение! Если Хайнрих Фоглер сразу понравился Фридриху своей открытостью, задором и энтузиазмом молодости, участием и искренним желанием помочь юноше раскрыть свои таланты, то этот среднего возраста преподаватель физической культуры, которого звали Йозеф Пейнер, с первых же мгновений начал вызывать неприязнь с ноткой отвращения. Он стоял в стороне от курсантов и только командовал, не подавая им пример. — Я вас заставлю бегать, лентяи! Вот я вам задам жару! — голос преподавателя временами напоминал звук пилы, распиливающей суковатое полено, а временами лай. Наконец, преподаватель построил запыхавшихся курсантов в две шеренги. — Смирно!       Все выпрямились и увидели подошедшего Яухера, который тихо прошептал Пейнеру: - Гладен опять надул в постель... Преподаватель кивнул, брезгливо поморщился и приказал: — Воспитанник Гладен, три шага вперед! Ну-ка принеси свой матрац! Быстро, быстро! Юноша стремительно убежал и вернулся с матрацем, на котором виднелось округлое темноватое пятно. — Спусти штаны! — резким тоном велел преподаватель. — Что? — на юноше лица не было. — Штаны спусти, черт тебя подери! И помочись. Нет? Ну, как хочешь. Воспитанники, переходим к следующему упражнению — приседание, отжимание и прыжок. Будете делать так до тех пор, пока этот воспитанник не пописает. Начали! — Он повернулся к Зигфриду и стал всячески поносить его и называть позором академии. Юноша, чье лицо было покрыто крупными каплями пота, которые можно было принять за слезы, сделал над собой огромное усилие и, наконец, выполнил приказ преподавателя. — Великолепно, — осклабился Пейнер. — Стоп! Всем встать! Благодарите его. А ты забирай свой матрац и уходи. И не попадайся мне на глаза, свинья!       После случившегося отвращение Фридриха к преподавателю физкультуры еще больше усилилось. Судя по лицам остальных курсантов, среди них этот преподаватель так же не пользовался авторитетом. Фридрих разделял чувства Зигфрида и осознавал, что он сам провалился бы под землю от стыда, случись у него такая проблема. Юноша встретился взглядом с новым соседом и убедился, что тот вполне разделяет его чувства — взгляд больших светлых глаз Альбрехта был наполнен нескрываемым сочувствием пополам с нескрываемым ужасом и отвращением. Зигфрид забрал свой матрац и убежал, не смея смотреть в глаза товарищам, которые, впрочем, осознавали, что не случись этого происшествия, физрук все равно «задал бы им жару». Все были рады наконец-то умыться и позавтракать после таких напряженных минут.       Когда все собрались в столовой, один старший курсант встал и произнес звучным громким голосом: — Тот, кто не хочет сражаться в этом мире вечной борьбы, недостоин жить. Приятного аппетита! — Приятного аппетита! — хором раздалось отовсюду. — Воспитанники, — директор поднялся из-за центрального стола, где он сидел рядом с другими преподавателями, — я очень рад, что имею возможность приветствовать в нашей академии Альбрехта Штайна, сына моего старого друга и соратника. Он сын нашего нового гауляйтера, Хайнриха Штайна. — Новичок встал и поприветствовал всех легким кивком головы. — Добро пожаловать! — Добро пожаловать, — откликнулись курсанты. — Добро пожаловать, — тепло повторил Фридрих. Кристоф отметил, что Альбрехт счастливчик, ведь ему досталась самая лучшая комната. Фридрих был абсолютно солидарен и рад, что Альбрехт поселился именно в его комнате. До него не сразу дошел смысл сказанного директором, а потом он осознал. Как сын гауляйтера? Да другой бы на его месте уже в первые минуты всех «построил»! Но этот Альбрехт не похож на того, кто мог бы всех построить. Какой он... необычный. Я таких никогда не видел, но он и вправду похож на человека из другого мира. В нашем квартале он был бы как... как цветок среди пыльных камней. Юноша еще раз внимательно посмотрел на нового товарища, который сидел напротив, и снова заметил, что у него красивые руки — и изящные манеры.       Мимо завтракавших курсантов прошла красивая статная девушка из обслуги с густой белокурой косой, туго обернутой вокруг головы. Ее зеленые глаза лучились улыбкой и гордостью при взгляде на некоторых курсантов, а юноши, в свою очередь, смотрели на нее с восхищением. Фридрих раньше не видел ее. Девушка подошла к Альбрехту и подлила ему чаю, они обменялись взаимными улыбками. Альбрехт спросил, кто она. — Это Катарина. Красивая девушка, правда, Фридрих? — Красивая, — машинально заметил тот. — Но она уже не свободна, — заметил Кристоф. Фридрих только пожал плечами, ему было все равно. — Кто сказал? — изумился Вильгельм. — Я, поросенок, я. До тебя она явно не снизойдет. Да и ни до кого здесь она не снизойдет. Она носит на груди фотографию фюрера, — шепотом добавил Кристоф, — и каждый раз смотрит на его портрет с благоговейным трепетом. Вот честное слово! — Откуда знаешь? Особенно про фотографию на груди? — Сам видел. Посмотрел в ее окошко. — Ну ты даешь, нечего сказать.       После завтрака и обязательных уроков Фридрих увидел Альбрехта, стоящего у стенгазеты и с таким увлечением читающего объявления, что Фридрих остановился возле него и спросил, чем же он так заинтересован. На глаза юноше попалось объявление, оповещавшее о том, что стенгазете нужен новый воспитанник для выполнения редакционной работы. — Посмотри, — с жаром ответил Альбрехт, его глаза загорелись, а щеки порозовели. — Теперь я заявлю о своем желании работать над выпусками стенгазеты. Теперь я могу быть полезным. — Тебя так привлекает это? — Знаешь, искусство владения словом и его совершенствование — это мое все, — серьезно ответил Альбрехт. — А что привлекает тебя? — А меня больше всего привлекает бокс — спорт будущего. — Юноши обменялись взглядами, полными взаимного уважения к собеседнику. — Я пойду в редакционный кабинет. Позже ты сможешь найти меня там... если хочешь, конечно.       Постучавшись и войдя в редакционный кабинет, Альбрехт почувствовал себя в своей стихии. Да, здесь, в тишине и покое, ему будет комфортно, здесь он отчасти избавится от ощущения своей ненужности и бесполезности, преследовавшего его с детства. Здесь, за письменным столом, среди хитросплетений слов и фраз, он ощутит себя настоящим человеком. Навстречу с радостным приветствием поднялся предыдущий редактор, старший курсант: — Здравствуй. Я уже думал, никто не придет. — Здравствуй, я готов оказать свою помощь. Ты ищешь помощника? — Я ищу заместителя, готового заменить меня на посту редактора и полностью принять мои обязанности. Я заканчиваю свои дела здесь, чтобы уйти. — Что случилось? — озабоченно спросил Альбрехт. — Я ухожу добровольцем на фронт. — Ты уверен, что готов сделать это? Ведь ты еще не закончил свое обучение! — Ситуация обстоит так, что я должен сделать это. Мои отец и брат погибли на фронте. — И ты уверен, что не разделишь их судьбу? — нахмурился и опечалился Альбрехт. — Я буду надеяться на лучшее, — на лице другого юноши промелькнула улыбка. Я Торбен Нойер, а как тебя зовут? — Альбрехт. — Ты не Альбрехт Штайн? — Нет... — Да ладно, твое имя довольно редкое. Или ты что, стыдишься своего отца? — по лицу Альбрехта пробежала тень. — Ты знаешь, — добавил редактор, — я был в твоей предыдущей школе и увидел в стенгазете твое стихотворение. И ты еще будешь утверждать, что это не ты написал его? У тебя талант, Альбрехт, прекрасный почерк и идеальная грамотность, а также врожденное чувство владения словом. И я рад, что ты займешь мое место. Знаешь, многие осуждают академии фюрера... — Я буду беспристрастен и постараюсь максимально правдиво отразить все происходящее в стенах академии. — Спасибо. Что же, Альбрехт-не-Штайн, добро пожаловать в Алленштайн. С тобой пообщаешься — сам поэтом станешь, — улыбнулся редактор. — Удачи тебе. — И тебе, Торбен. Береги себя, пожалуйста.       День выдался жарким, словно в середине июля. Легкий ветерок лениво гнал по бескрайней лазури неба легкие барашки облаков. После обеда, в личное время, многие курсанты решили пойти купаться. В нескольких минутах ходьбы от школы находилось живописное озеро, окруженное лугами, за которыми начинался смешанный лес. Многие приходили сюда в жаркие дни, как этот — или гуляли по берегам. Кристоф показал маленький песчаный пляж, на котором все обычно купались, и высокий камень над водой, с которого обычно прыгали самые смелые. — А ты, фрикаделька, не прыгай, — заявил он Вильгельму, пока все раздевались, — не то вся вода поднимется под небеса, и плавать будет негде ни летом, ни зимой. — Зимой? — удивленно спросил Фридрих. — Угу. Вот увидишь, Пейнер нам устроит зимнее плавание. Подо льдом. Ощущения, скажу я тебе, незабываемые. Это его излюбленное зимнее упражнение, — когда Кристоф и те, кто уже прошел через «зимнее плавание», вспоминали об этом, то холодные мурашки кололи им спину. — Так что вам, новички, придется поплавать. А теперь, ребята, давайте-ка насладимся водой, пока она еще теплая.       Вильгельм тут же потрогал ногой воду и заявил, что она холодная. Кристоф не преминул окатить его брызгами с ног до головы, и, не слушая возмущенных воплей товарища, взобрался на камень и спрыгнул оттуда, а потом вынырнул, смеясь и отфыркиваясь — все за мной! Фридрих с удовольствием погрузился в ласковую освежающую воду и проплыл немного, а затем вернулся к берегу, ободряюще улыбаясь Альбрехту, который как раз собирался прыгнуть в воду. И с удивлением обнаружил, что не может отвести от него глаз. Он завораживающе смотрел, как тонкое тело товарища входит в воду, почти не возмутив ее, как Альбрехт выныривает рядом с ним и как с его волос и ресниц стекают капельки воды. — Фридрих, ты не заболел? — внезапно спросил Альбрехт, озабоченно пощупав лоб товарища, а затем положив ладони ему на щеки. Правда, вопрос был вполне уместен — Фридрих и сам не заметил, как ему внезапно стало очень жарко, несмотря на освежающее купание. Он словно оказался в теплой лазури рядом с солнцем. Ему на какой-то миг показалось, что время исчезло, а все звуки - шелест листвы, шепот ветерка в траве, плеск воды и разговор купающихся доносятся словно из дальней дали, и только звенящий голос Альбрехта звучал отчетливо: — Фридрих, у тебя жар? У тебя все лицо горит. Может быть, тебе лучше выйти из воды? Что случилось, ты вдруг дышать перестал, — Фридрих, не в силах произнести ни слова, стоял, не в силах отвести взгляд от лица Альбрехта, положив свои руки на его, и слишком сильно чувствовал ответное прикосновение. Он хотел нырнуть, чтобы охладить пылающие щеки, но он не мог. Альбрехт тоже смотрел ему прямо в глаза и не мог отвести взгляд, так они стояли несколько мгновений — а, может, вечность? Такого чувства юноша никогда не испытывал, даже когда его лица ласково касалась мать или брат, и вообще мало кому позволял дотрагиваться до себя. Что происходит? Почему прикосновение человека, которого я знаю всего один день, так действует на меня? Кажется, никто еще не касался меня так...так внезапно... и почему его прикосновение кажется таким естественным?       Эта мысль заставила Фридриха словно очнуться и посмотреть по сторонам. Рядом в воду, обдав их целым каскадом брызг, в это время плюхнулся Тьеден, который уже успел вынырнуть и уставиться на них. — Ребята, вы чего?       Фридрих обнаружил, что и другие юноши удивленно смотрят в их сторону, даже Зигфрид, который еще топтался на камне, с недоумением воззрился на них. И только маленькие курсанты не прекратили своей веселой возни и суеты. Фридрих легонько плеснул в Альбрехта водой, чтобы разрядить обстановку, а затем, активно работая руками и ногами и ныряя по пути несколько раз, выплыл на середину озера, ему и вправду нужно было освежиться. Весь день случившееся не выходило у него из головы. В предвечерний час он постучал в редакционный кабинет, надеясь застать Альбрехта там. Этот человек изумлял Фридриха все сильнее.       Альбрехт получил посылку со своими сочинениями из его первой академии. Он сидел за письменным столом, тщательно рассортировывая их. В дверь постучали. — Войдите. — Можно, Альбрехт? Ты свободен? — Да, заходи. Садись. Почему он пришел ко мне? Что во мне такого особенного? Разговаривал бы с другими... — Занимаешься школьной газетой? — Да, старый редактор ушел на фронт. Теперь я взял на себя его обязанности. — Я вижу, тебе нравится писать, — Фридрих присел за стол. — А что это у тебя? — Это мои сочинения из старой школы. Они мне их выслали. Пролистай-ка их.       Фридрих взял листы, исписанные аккуратным, почти каллиграфическим почерком. — Видишь, я вложил между страницами волоски, и при перелистывании они выпадают. Видишь, здесь все они целы. — На мгновение лицо Альбрехта омрачилось, а затем он продолжил: — Мои мать говорит, что они с отцом в восторге от моих сочинений, а ведь они даже не читают их. — Да ты радуйся. Ведь это все равно, что выиграть бой, не выходя ни ринг. — Нет, — юноша раздумчиво покачал головой. — Это все равно что сразу вручить медаль, чтобы не смотреть, как ты дерешься. Понравилось бы тебе это, Фридрих? Понравилось, если бы ты не смог показать свою силу и технику?       Фридрих признал, что в этом есть логика. — Дай-ка сюда, — нарушил молчание Фридрих. — Что ты собираешься делать? — Я прочту их. — Ты... прочтешь мои сочинения? — недоумению Альбрехта не было предела. Почему тот, кто знает меня один день, хочет прочесть мои сочинения, если даже мои собственные родители не читают их? Он что, хочет посмеяться надо мной? Но Фридрих смотрел серьезно и заинтересованно, без тени насмешки. Альбрехт несколько мгновений пристально вглядывался ему в глаза, будто пытался прочесть его мысли. Нет, непохоже. Но неужели его действительно интересует, что я думаю и чувствую? — Ну да. А разве ты боишься услышать мое мнение? — Нет, — поколебавшись, ответил Альбрехт, застенчиво улыбнувшись.       Фридрих всем своим видом продемонстрировал решительное намерение начать чтение тотчас же. Альбрехт выглянул в окно. — Небо сегодня ясное и чистое, — заметил он. — Погода благоприятствует. Фридрих... хочешь, я тебе что-то покажу?* Ты заслужил увидеть нечто особенное. Пойдем-ка на улицу.       Они вышли из здания замка и направились к озеру. Ветер совсем улегся. На землю уже спустились легчайшие сумерки позднего лета, а небо на закате еще розовело, плавно переходя из нежных, почти прозрачных розовых тонов в темно-голубой. Уже севшее солнце окрашивало несколько маленьких облачков в розово-фиолетовый цвет. Вечерняя природа являла все свое великолепие. Был тихий вечер, ничто не нарушало тишину, только иногда слышался лёгкий всплеск — это рыбка на мгновение выпрыгивала из воды. — Посмотри на восход, — вдохнвенно произнес Альбрехт.       Фридрих посмотрел в ту сторону, куда указывал новый товарищ. Там уже загоралось таинственное светлое сияние. А затем, через несколько мгновений, из-за леса показался край полной луны. Альбрехт завороженно смотрел, как огромный светлый лунный диск выходил на небесный свод, становясь все ярче. Луна, казалось, то пряталась среди ветвей, как диковинный плод, то купалась в тихой воде озера. А Фридрих увлеченно смотрел на Альбрехта, лицо которого, казалось, светилось каким-то своим особенным светом ярче полной луны.       Внезапно Альбрехт обратился к небесному светилу: — Света первого сестра, Образ нежности в печали, Вкруг тебя туманы встали, Как фата из серебра. Поступь легкую твою Слышит все, что днем таится. Чуть вспорхнет ночная птица, Грустный призрак, я встаю. Мир объемлешь взором ты, Горной шествуя тропою. Дай и мне взлететь с тобою Силой пламенной мечты!* — Как красиво... — выдохнул Фридрих. — Это твое стихотворение? — Да. — Прости, я... у меня никогда не было времени... любоваться небом и тем более луной. Я больше смотрел вниз, потому что работал. И у меня никогда не было способности сочинять стихи, — смущенно закончил Фридрих и развел руками, чувствуя себя ужасно неотесанным рядом с этим эфемерным поэтом. — Я люблю смотреть на небо. Говорят, есть дни, когда на полную луну смотреть нельзя. Всякий, кто взглянет на нее в такой день, навсегда потеряет покой и сойдет с ума. Но я этому не верю. Луна радует наш взор, она верная помощница путников... и вдохновительница и покровительница влюбленных. — Она красива. И ты тоже, — Фридрих не заметил, что он произнес это вслух. — Что-что, прости? - Альбрехту показалось, что он ослышался. — Я сказал, что ты красивый, — серьезно произнес Фридрих. У него лицо светлое и ясное, как луна. А глаза — как озера. Красивее на свете нет. Только почему они полны такого одиночества и грусти? И почему меня посещают такие мысли? Они еще некоторое время стояли и смотрели в небо, наслаждаясь очарованием летнего вечера, которому поддался и Фридрих — а, быть может, он поддался другому очарованию? Фридрих старался об этом не думать, но мысли упорно возвращались. Наконец юноши спохватились, как быстро пролетело время, и вернулись в академию. Альбрехт пошел в душевую комнату и там долго и внимательно рассматривал перед зеркалом свое лицо.