Холодные Чёрные воды

Проходят годы, а канун Холодных рос Хэ Сюань снова и снова проводит один. Как и сотни лет до этого. В гордом — абсолютном — одиночестве сидит на пустом кладбище. Опирается спиной о древний булыжник, пьёт молодое сливовое вино и смотрит в бездонное, как Чёрные воды, небо. Мрачно усмехается собственным мыслям: внизу беснуются живые люди, изображая мертвецов, пока мертвец пытается вспомнить свою жизнь. Это кажется ироничным. Хэ Сюань хрипло смеётся и делает ещё один глоток из почти опустевшей бутылки. А позже — сутки или чуть больше спустя, — когда кончается всё вино, стихают отголоски праздника и жизнь людей из посёлка возвращается в привычное русло, Хэ Сюань задумчиво смотрит на давно заброшенное кладбище. Старое, истёртое временем и ногами тех, кто ещё помнит, оно кажется неправильным. Не только само кладбище: и тупое пьянство, и мрачная философия, и бессмысленное, как будто бы вынужденное, одиночество. Во всём этом не хватает чего-то очень важного, очень нужного. Чего-то главного. Хэ Сюань понимает вдруг, что вот так больше не может. Что не должен больше топить в вине одиночество — потому что одиночества давно уже нет. Потому что есть тот, кому можно довериться. Тот, с кем можно эту боль разделить. — Цинь-Цинь, — мысленно зовёт Хэ Сюань, потирая ледяным пальцем висок. Голова гудит и горит так, что хочется прижаться лбом к холодному камню. Это Демон Чёрных Вод и делает, устраиваясь на своём же надгробии. — Цинсюань? — зовёт он снова, осознав непривычную тишину. Не получив ответа, снова хмурится. Решает подождать ещё немного: смутная тревога пока слабее нежелания впутывать в это кого-то ещё. — Цинь-Цинь, — пробует ещё раз, когда тонкий серп исчезающей луны проходит треть небесного свода, а тело окончательно забывает об алкоголе. Снова тишина. Хэ Сюань скрипит зубами, собираясь вставать, но... — А-а-Сюань? — слабый голос Повелителя Холода сплетается с шелестом ветвей и пением цикад. — А что, уже время охоты? Язык у Ши Цинсюаня будто бы заплетается. Голос звучит сонно — или пьяно? Хэ Сюань хмурится, пытаясь понять. — Ещё нет. Я соскучился. Хочу тебя увидеть. — Я... А, хорошо. Скоро буду, — обещает Повелитель Холода и даже не спрашивает, а где ему надо, собственно, быть. Хэ Сюань загривком чувствует _неправильность_ тона, путанность слов... Тревожится, ещё не очень понимая из-за чего, но всё равно поспешно — до того, как Цинсюань оборвёт связь — просит встретиться дома. Ныряет в ближайший ручей, всплывает в саду. И ждёт почти до рассвета. — Извини, я... задержался, — бормочет Ши Цинсюань, вываливаясь из двери. Одежда на нём почти в порядке — почти. Под глазами залегли синяки, а бледная кожа кажется фарфоровой — расписанной синими узорами вен. Липкий страх сжимает рёбра, и Хэ Сюань срывается с места. Спешит обнять своего бога. Проверить, не растратил ли этот безумец все силы — замирает, обнаружив, что их предостаточно. Чувствует запах. В груди поднимается тёмная первобытная ярость. Такая, что над поверхностью Чёрных вод мгновенно собирается буря. Достаточная, чтобы уничтожить половину страны, а вместе с ней смыть и проклятый Призрачный город. Хэ Сюань стискивает зубы до скрипа, впивается когтями в тонкие плечи и едва сдерживает утробный звериный рык. С трудом сохраняет последние капли разума, чтобы не свернуть хрупкую, доверчиво открытую шею... Потому что от Ши Цинсюаня пахнет не кровью и смертью. От Ши Цинсюаня пахнет тем самым — лучшим — борделем. *** — Так з-с-с-снач-ш-щит вот где ты проводиш-ш-шь время?! И смееш-ш-шь ещё после этого говорить _мне_ щ-што то о ч-щ-щ-щус-с-ствах?! — Хэ Сюань с силой встряхивает безвольное тело и рявкает: — Отвеч-щ-шай! Ши Цинсюань смотрит на него и не понимает. Он же не сделал ничего дурного, так почему... Туман заволакивает сознание, безумно хочется спать, а Хэ Сюань всё не унимается. И только на краю восприятия плещется смутное осознание: похоже, на этот раз именно Ши Цинсюань всё проспал. Ещё несколько — сколько? — дней назад всё было хорошо. Они расстались, как и каждую осень. Ши Цинсюань вернулся в Обитель Весеннего Покоя, к тишине и домашним духам: туда, где не нужно всегда улыбаться. До Холодных рос почти все дни сидел на веранде, смотрел на горы, пил чай — Ли Шу в этом году нашла какой-то совершенно чудесный белый... Встречался с Его Высочеством: Се Лянь всегда заглядывал накануне плохих дат. Мысли путаются, не выпускают из цепких когтей — как не выпускает Хэ Сюань, уже вспоров одежды на плечах. Ши Цинсюань глядит на него невидяще. Не понимает ни злого: «Поч-ш-шему молчи-ш-шь, дрянь?!», ни отчаянного: «Ушёл бы, если думал уйти!». Он же ничего плохого не сде... Или сделал? Опоздал на охоту, почему-то объявленную в Доме у моря, и... всё? А откуда опоздал? Почему? Безуспешно сдувая с лица прядь, выпавшую из причёски, Ши Цинсюань пытается думать. Давится печалью и горечью, кашляет — кривится от тошноты. От отвращения — и заново тонет в ненависти к себе. К тому, что даже смерть брата не смог уважить нормально. Что не может заставить себя показаться на могиле — с тех пор, как снова встретился с Хэ Сюанем. К тому, что каждый год теперь трусливо сбегает, как во времена, когда только стал демоном. Прячется за алым занавесом дома, где не задают лишних вопросов. За пеленой и туманом, за неподвижностью мертвеца. Тонет в Тихом Покое. Интересно, может Хэ Сюань злится поэтому? В который раз облизнув пересохшие губы, Ши Цинсюань пытается об этом спросить, но Хэ Сюань, окончательно потеряв терпение, отталкивает его. Так сильно, что мир встаёт на дыбы, больно бьёт по виску — и Цинсюань не сразу понимает, что свалился на пол. Комната кружится, кружится, кружится... Мимо лица, в хороводе стен, уходят куда-то прочь чёрные сапоги, запачканные могильной землёй. Громко хлопает дверь. «Пытка закончилась», — эта первая мысль, взявшаяся откуда-то из полузабытого прошлого, позволяет Ши Цинсюаню вздохнуть свободнее. Он переворачивается на спину, смотрит в размытое марево потолка. Расслабляется, наконец, и остатки сил покидают измотанное наркотиком тело. Насильно поднятое, выдернутое из опьянения, приведённое в порядок — только чтобы увидеться с... Ши Цинсюань с трудом перетаскивает руку на лоб. Она сейчас холоднее, чем мёртвое тело, и от этого становится самую чуточку легче. «Впрочем, лучше сейчас было бы окончательно умереть», — думает Ши Цинсюань, когда глаза закрываются сами. Соглашается с бессмысленностью всего, что было раньше — и вырубается, размышляя, а не заслужил ли, наконец, свою смерть. *** Тёплые пальцы нежно касаются лба и щёк. Прогоняют мерзотный туман усталого сна. — Цинсюань? Вопрос звучит обеспокоенно, мягко, но Ши Цинсюань, узнав голос, испуганно распахивает глаза. Видит перед собой Хэ Сюаня, тут же порывается подскочить — не находит в себе сил даже чтобы двинуть рукой. Встречается взглядом с полупустыми глазами. И болезненно смеётся, осознав всю иронию ситуации: Хэ Сюань ушёл, но оставил своих двойников. — Ты в порядке? — спрашивает кукла с лицом и голосом, от которых Цинсюаню сейчас мучительно больно. — Да. — Он криво улыбается, зная, что двойник не способен распознать этой лжи. — Мне просто нужно поспать. — Хорошо. «Хэ Сюань» встаёт, и кажется, что он собирается уйти. Цинсюань выдыхает, собираясь снова заснуть, но сильные руки так привычно-осторожно поднимают с пола, что хочется плакать. Повелитель Холода стискивает зубы и сглатывает горечь. Спрашивает: — Что ты делаешь? — Надо отнести в кровать. Спи. И в этой бесстрастной заботе так много искренности самого Хэ Сюаня, что хочется выть. И понятно, что так больше не будет, что Черновод, наверное, про двойников просто забыл... Слёзы подкатывают к глазам, ком встаёт поперёк горла — Ши Цинсюань прячет лицо на широкой груди. Позволяет себе только одну слабость: плакать, не выдавая себя ни звуком, ни движением плеч. *** В следующий раз Ши Цинсюань приходит в себя на кровати. Не понимает ни дня, ни времени суток — чувствует только, что последствия Тихого Покоя, наконец, отступили. Чувствует тупой ноющий голод, выбирается из-под одеял. Обнаруживает себя в чистом и домашнем, натыкается взглядом на заботливо оставленный кувшин с водой и накрытый заклинанием завтрак. На мгновение думает, что просто видел кошмар — но находит на плечах следы от когтей. Не приснилось. Реальность снова тупо давит бессмысленностью, но Ши Цинсюань встаёт. Тащит себя к столу: отдохнувшее тело слушается прекрасно, вот только двигаться не хочется совсем. Не хочется, но нужно: это Ши Цинсюань однажды очень крепко запомнил. Поэтому он делает то, что привычно и должно: ест, почти не чувствуя вкуса, пьёт воду, прислушивается к привычной тишине Дома у моря... Накидывает халат, распахивает окно, впуская в спальню свежесть. Машинально отмечает, что сейчас утро, собирается что-то сделать... Замечает движение в саду. Сердце испуганно подпрыгивает, узнав силуэт, но тут же шлёпается обратно: двойник. Вряд ли Хэ Сюань после такого сам бы стал подстригать изгородь. — Так и свихнуться недолго, — ворчит сам себе Цинсюань, потирая лоб. — Пора уходить. Вот только уходить совершенно не хочется. Повелитель Холода с замиранием сердца — а вдруг Хэ Сюань где-то здесь? — спускается вниз. Оглушённый пустотой и бессмысленностью, обходит дом. Встречает только двойников, занимающихся привычной работой. Понимает: Черновод и правда забыл. И про своих кукол, и про него. Это даже хорошо: можно не торопиться. Можно ещё немного побыть здесь, в месте, где они были сча... Стоит выйти в сад, как под ногой что-то хрустит. Вынырнув из мутной тины мыслей, Ши Цинсюань отступает на шаг. Обнаруживает на ступенях обломки таблички: такие мелкие, что не прочитать иероглифов. Но это и не нужно: и так понятно, что там было написано. «Дом у моря». Повелитель Холода, давя непрошенные слёзы, наклоняется, чтобы подобрать обломки. Останавливается, уже протянув руку. Странная, скупая и ледяная злость доспехом сжимает грудь. — Ну уж нет. Так не пойдёт. — Ши Цинсюань позволяет своему гневу обрести голос. Морозное дыхание оседает облаком в сыром утреннем воздухе. — Хватит уже. Я пытался достаточно. Когда он выпрямляется, ледяной доспех растекается по остальному телу. Замораживает болезненно-пьянящую горечь, и Повелителю Холода становится легче. Вот только прощаться он не готов. Всё ещё. И поэтому он уходит в купальню. Закрывает двери, чтобы ни один двойник не увидел. Ставит на бортике палочку благовоний, погружается с головой в горячую воду, прячется от звуков мира — и разрешает себе разрыдаться. Ровно так долго, сколько горит та самая палочка. А потом выбирается наружу, зовёт двойника и приказывает расчесать и заплести себе волосы — так же, как делал всегда. Смотрит в зеркало, не скрываясь — прощается не с подделкой, а с оригиналом. Тянет время, отлично понимая, что пора уходить — прощает себе ещё одну слабость. Перебирает заодно в памяти вещи, которые за две дюжины лет успел разбросать по всем дому. Понимает, что забирать ничего совершенно не хочет. Ни одежд, ни подарков. Только, наверное, оружие, подаренное Его Высочеством и самые любимые украшения. Те, что без жемчуга. В этой тупой методичности и успокаивающе-нежных движениях рук тонут остатки сомнений. Одевшись, Ши Цинсюань окончательно обретает решимость. Снова проходит по дому, и идущий следом двойник послушно собирает всё, на что указано. Пакует, запечатывает заклинанием в крохотную шкатулку — Повелитель Холода прячет её в рукаве. Устало проводит рукой по лицу и достаёт посох. Осталось одно дело. До комнаты, в которой собраны двери, Ши Цинсюань хромает: недуг, не напоминавший о себе несколько лет, возвращается. Не иначе, как карой Небес. Повелитель Холода смеётся над собственной шуткой, и смех становится громче, стоит обнаружить, что все двери в порядке. Даже те, что ведут туда, куда нет хода никому, кроме Демона Чёрных Вод. Хэ Сюань и про это забыл. Ничего. Ши Цинсюань с этим справится. Не оставит Черноводу возможности опасаться предательства. Отросшие когти протыкают ладонь, и Цинсюань прижимает её к стене. Закрывает глаза, взывает к разуму древнего дома. Особняк отзывается не сразу, ворчит совершенно по-старчески. Услышав просьбу, весь содрогается и скрипит, хлопает дверями и ставнями. Повелитель Холода пытается настаивать, вспарывает руку сильнее, заливает стену и пол кровью — дом отказывается принимать подношение. Отказывается признать, что Ши Цинсюань ему не хозяин больше. И повторяет раз за разом, что у супругов всегда так. В тридцатый раз услышав: «Поругались — помиритесь», Повелитель Холода зло бьёт кулаком по стене, разбрызгивая кровь. Залечивает руку, зовёт двойника. — Не шевелись и запоминай. Когда я уйду, сможешь двигаться и отправишь это воспоминание своему хозяину. Видит Небо, я пытался закрыть себе сюда вход. Но не смог, поэтому сделаю хотя бы это. Ши Цинсюань поворачивается к самым опасным дверям: тем, что ведут в места очень личные. Методично — убийственно спокойно — касается каждую посохом. Дважды: сначала замораживает, потом разбивает. Температура настолько низкая, что двери осыпаются ледяным крошевом. Это занимает совсем немного времени, а потом Повелитель Холода оборачивается к «Хэ Сюаню». Внимательно смотрит в пустые глаза. Пытается говорить холодно, но подлая, бездонная грусть всё равно прорывается. А под ногами вырастает ледяная платформа, скрадывая разницу в росте. — Хэ Сюань. Я уже говорил, чтобы ты не смел так со мной обращаться. Чтобы не смел упрекать, не разобравшись. Ты говорил, что никогда не причинишь мне вреда. — Двойник безразлично смотрит куда-то вдаль, но Цинсюаню плевать. Он разговаривает с оригиналом. — Я всё ещё не знаю, почему ты решил, будто я перед тобой провинился. И, что бы ты там себе ни думал, этот поцелуй — для тебя настоящего. И, притянув двойника за затылок, Ши Цинсюань отчаянно-зло целует безучастно-неподвижные губы. Так долго, как нужно ему самому, чтобы решиться уйти. Так сильно, что становятся не важны предательские дорожки слёз на щеках. Так... — Прощай, Хэ Сюань. Ещё неделю назад я был с тобой счастлив. Выпустив двойника, Цинсюань прямо из лужи собственной крови поднимает полупрозрачную дверь. Уходит сквозь неё. И красный лёд сразу же оседает осколками.