Холодные Чёрные воды

Хэ Сюань сидит на краю постели, подставив беззащитно открытую спину под тонкие пальцы и мягкие губы. Ши Цинсюань, после купальни непривычно тихий и очень домашний, соединяет созвездия родинок поцелуями. Чертит одному ему известную карту — наконец-то вживую, а не в болезненно-бредовых мечтах.  Любуется ломаной линией плеч и косыми рубцами старых шрамов — длинных, размашистых — Ши Цинсюань знает, что такие остаются от плети, но не хочет сейчас думать об этом. Он изучает доверчиво открытую спину со всей нежностью, которую до этого прятал. Скользит тёплыми ладонями вдоль крыльев лопаток, гладит бока, щекотно перебирается на живот. Поцелуями спускается по позвоночнику — там, где ещё недавно рос острый гребень.  Отстраняется, любуется — и искренне любит.  Демон Чёрных Вод медленно расслабляется под нежными касаниями. Осторожно погружается в новые, чувственно-тактильные ощущения — позволяет себе в них тонуть. Отдаётся во власть худых, но демонически сильных рук. Урчит, чувствуя на затылке короткие тупые коготки — почти человеческие ногти. Ши Цинсюань ласково зарывается в ещё мокрые волосы, перебирает их, отводит в сторону... прижимается вдруг грудью к спине и нежно-коротко целует под ухом.  Шепчет:  — Любовь моя.  — М? — притворно-лениво отзывается Хэ Сюань, прикрывает глаза. На самом деле прячется от оглушающе-честных чувств Цинсюаня. От безбрежной, бездонной любви и нежности: слишком много для кого-то вроде него.  И тянется назад, касается пальцами виска, точёной скулы — поворачивает голову, чтобы урвать поцелуй. Торопливый, жёсткий, выбивающийся из приторно-нежных милостей. Ши Цинсюань со смешком отвечает ему, целует сам, не переставая говорить. — Невозможный мой. — Губы касаются губ. Хэ Сюань хмурится, тянется вслед. Ловит тёплый выдох, сталкивается с Цинсюанем носами. — Невероятный. — И ещё раз, зубы прихватывают нижнюю. Тихий рык звучит совсем безобидно, беззлобно. Выдаёт смущение и недовольство Демона Чёрных Вод.  — Непревзойдённо прекрасный. — Поцелуй становится глубже, но остаётся таким же тягуче-медленным, как и всё, что делает Цинсюань. Хэ Сюань отстраняется, хочет развернуться — толкнуть Цинсюаня на простыни, оседлать и...  Тёплые мягкие — загрубевшая кожа сейчас почти не ощущается — ладони спускаются на бёдра, гладят плотно и ласково. Сбивают с мысли, заставляют остаться на месте. Хэ Сюань шумно выдыхает, чувствуя тёплое дыхание на шее, над плечом и ниже. Горячие губы касаются кожи, когда Цинсюань снова заговаривает.  — Мой драгоценный глубоководный нефрит.  — Прекрати. — Хэ Сюань дёргается, нервно ведёт плечом. — Я — не юная дева, чтобы... — Тёплые пальцы ласково накрывают губы, не давая закончить. — Но и мне не нужно говорить всякие глупости, чтобы тебя соблазнить. Ты уже мой. — Тогда зачем ты говоришь всю эту... Всё это? — ворчание демона раздаётся в голове Цинсюаня, а мокрый холодный язык обвивает пальцы, так откровенно предложенные.  — А ты не догадываешься? — В голосе слышится веселье, и Хэ Сюань бы обернулся, чтобы возмутиться, но рука Цинсюаня теперь крепко держит за подбородок. Вторая ладонь плотнее проходится по бедру, смещаясь к внутренней стороне. — Мне не нравится, — хмурится Хэ Сюань, выпускает пальцы и бросает короткий взгляд вниз. Туда, где тонкая кисть беззастенчиво путешествует по его телу. Так близко и вместе с тем невыносимо далеко от давно стоящего члена.  Ши Цинсюань тихо и солнечно смеётся, заставляет повернуть голову. Прежде чем поцеловать долго и глубоко, признаётся:  — Я ошибся. Ты — жемчуг. Самый ценный и в самой крепкой раковине, какую только можно придумать.  Хэ Сюань должен бы ответить что-то едкое — даже почти собирается высказать своё мнение о комплиментах, но падает в поцелуй, как в омут.  Хэ Сюань должен бы смутиться, но не помнит, каково это — краснеть до кончиков ушей. Не может допустить и мысли о том, что это возможно.  Вместо этого Хэ Сюань тихо стонет в мягкие губы и отказывается думать. Просто отдаётся потоку — выбирается из своей раковины нехотя и с трудом.  И не пытается отвернуться, когда Цинсюань выпускает подбородок из пальцев. Целует сам. На бёдрах снова — две горячих ладони. Нежат и гладят, всё ближе подбираясь к члену и не касаясь его. Дразнят — так же как и хрипловатый голос у самого уха. — Мой ласковый и умный священный дракон. — Цинсюань перебирается выше, гладит напряжённый живот. — Чёрный, как оникс, сиятельный, как золото, и желанный, как белый нефрит.  Грубоватые пальцы нежно-нежно обнимают соски, чуть сжимают, заставляя податься назад, прижаться спиной к горячей груди. Ласкают — каждым движением вынимают из Хэ Сюаня шумные вздохи и редкие стоны. Губы смыкаются на шее, прихватывают почти небольно. Пятнают первым засосом. И движутся дальше в едином ритме с пальцами. — Мой единственный. — Зубы невесомо щекочут плечо. — Любовь моя. Хэ Сюань ёжится. Каждое новое слово скребёт по коже, царапает нервы — теплом оседает где-то глубоко в груди. Это одновременно и приятно, и совершенно невыносимо. Настолько, что хочется вырваться, взять верх, показать, как нужно брать демона.  Как нужно брать его.  Почти задыхается — захлёбывается — в буйстве противоречивых чувств.  — Не читай больше любовных историй, — ворчит Хэ Сюань, когда вспоминает, что ему не нужно дышать. — Поздно. Это всё ты виноват. — Это ещё почему? — Многие книги, которые я читал, мне советовал ты. — Не советовал я такого, — Хэ Сюань мрачно сопит: совершенно не помнит, чтобы советовал Цинсюаню хоть что-то. — Разве? — Цинсюань насмешничает, а его руки снова плотно ложатся на бёдра, гладят и дразнят. — А с кем же я сидел в твоей библиотеке, м?  Хэ Сюань вспоминает: и правда, Ши Цинсюань заглядывал к Мин И, когда тот читал. Незаметно садился рядом, просил книгу. Хэ Сюань не задумываясь выдавал что-то из стопки прочитанных и достойных не отправиться на помойку. Тогда было так хоро... От мыслей отвлекает лёгкий укус, безболезненно коснувшийся шеи под ухом. И ещё один, и ещё... А когда Хэ Сюань хрипло стонет, пальцы почти ложатся на напряжённый член, и Цинсюань... встаёт. Глухой недовольный рык вязнет в призрачных волнах полога, в подушках и коврах, но всё равно звучит слишком громко. Хэ Сюань шумно выдыхает и поджимает губы: тянется к члену, почти болезненно требующему внимания, но останавливается на середине движения. Остаётся неподвижно сидеть на краю кровати, глядя вслед Цинсюаню — прекрасно помнит своё обещание позволить всё.   Повелитель Холода уходит к комоду, в который уже успел натащить кучу всего. Любуясь игрой теней на его спине и заднице, Хэ Сюань думает о трёх вещах: во-первых, Цинсюань сейчас почти не хромает, во-вторых, эту самую задницу очень хочется укусить, а в-третьих... В-третьих, предстоящее нервирует куда меньше, чем ласковые слова. Хэ Сюань не соврал: сам он действительно никому не разрешал такого, но вот двойники... Красивый юноша может узнать не меньше, чем красивая девушка.  Только вот сам Демон Чёрных Вод никогда не присутствовал во время процесса. Всю необходимую информацию он получал потом, безжалостно потроша память своих двойников, пропуская бесполезное и бессмысленное. Тем не менее, перспектива открыть медные врата для Цинсюаня... не кажется чем-то пугающим или тревожным. Странным — да, но не более того.  Углубившись в мысли, Хэ Сюань выпадает из реальности так основательно, что упускает не только момент, когда Цинсюань возвращается, но и то, зачем он туда ходил и что так долго искал. Только замечает что-то, зажатое в кулаке.  — Ляжешь? — просто спрашивает Ши Цинсюань, щекотно касаясь пальцами подбородка.  Хэ Сюань удивлённо моргает, несколько мгновений задумчиво — впервые — смотрит на своего бога снизу вверх и кивает. А после падает на спину и переворачивается, во весь немалый рост вытягиваясь поперёк кровати. — Смеёшься? — Цинсюань сам почти смеётся и щекочет под коленкой.  — Возможно, — Хэ Сюань оборачивается через плечо и ухмыляется, никак не реагируя на прикосновения. — Ну, раз ты хочешь так... — Пальцы сменяются губами, Ши Цинсюань, наклонившись, целует под коленом и выше, поднимаясь по внутренней стороне бедра. — Этот демон согласен подчиниться желаниям своего бога... Если бог их озвучит точнее, —  Хэ Сюань почти не насмешничает. Разве что самую малость и только для того, чтобы скрыть собственную неловкость. Почему-то добровольно лечь на спину, подставляясь самыми уязвимыми частями тела — некомфортно. — У этого демона совсем нет опыта в этой плоскости.  Ши Цинсюань фыркает. Становится почти обидно, но он тут же объясняет: — В этой плоскости... Тебе поперёк кровати удобно? Если нет, то ложись так, как хочешь.  Хэ Сюань задумчиво закусывает щёку: ему действительно неудобно и хочется видеть Цинсюаня полностью, а переворачиваться — нет. Хочется подтянуть демонически прекрасного небожителя к себе, подмять и лечь сверху, но он сам согласился поддаться. Сам вручил власть в изящно-тонкие руки. — Хмпф, — Демон Чёрных Вод недовольно сопит, но всё-таки устраивается на кровати как положено. Подгребает под спину подушки, чтобы видеть не только дрожащий полог.  Ши Цинсюань тут же целует его в родинку над коленом. И в следующую — чуть выше. Седлает бёдра, оказывается сверху, наклоняется — коротко и мягко целует в губы.  — Любимый.  Хэ Сюань привычно-бездумно устраивает ладони на заднице. Гладит, щекочет ямочки на пояснице, скользит по ногам к колену и обратно. Отвлекается от происходящего — от волны словесных нежностей — на изящно-худое тело своего прекрасного бога.  — Люблю.  Ши Цинсюань скользит губами по щеке, спускается к краю челюсти, шее. Нежно-нежно гладит кончиками пальцев и обжигает дыханием: — Дракон, огнём согревающий моё мёртвое сердце. — Пожалуйста, Цинь-Цинь. Хватит этих словесных узоров. Они отвлекают от тебя. — Хэ Сюань задохнулся бы от обилия комплиментов, если бы дышал.  — Не хватит, — Цинсюань улыбается, невинно целует. И губы у него мягкие-мягкие. Тёплые. — Это тоже я. То, что я к тебе чувствую. — Так докажи это делом, а не раздавай похвалы, — ворчливо огрызается Хэ Сюань в поцелуй.  Но они оба знают: не нужны никакие доказательства, кроме того, что Цинсюань всё ещё здесь. Всё ещё с ним. Этого более чем достаточно, чтобы верить всей той сахарной ерунде, что он несёт. И именно это и бесит.  Нервирует. Тревожит. Раздражает.  Пугает своей искренностью.  — Одно другому совершенно не мешает, — тепло улыбается Цинсюань и выпрямляется. Садится так, чтобы члены почти соприкасались. И разжимает руку. В воздухе зависает белый флакон: тот самый, который хранился в комоде. Ши Цинсюань срывает печать, звонко щёлкает когтем по округлому боку, и белая глина раскрывается, принимая форму лотосового цветка без сердцевины. В воздухе растекается аромат персиковых косточек, гвоздики и мандарина. Хэ Сюань ухмыляется, узнав бездонный флакон из Призрачного города.  Представляет, как Цинсюань покупал масло для себя. Для их утех. Почти жалеет, что до сих пор обходился чёрной водой. — Тебе нравится, — Повелитель Холода не спрашивает. Давит когтем на глиняный лепесток, наклоняя парящий цветок, и тёплое масло льётся щедро: пачкает грудь и живот. Щекотно растекается по коже, и Цинсюань размазывает его горячими ладонями. Добавляет ещё. — Кажется, мой суровый бог не оставил мне выбора, — насмешливо разводит руками Хэ Сюань, но отрицать очевидное не может. Ему действительно нравится. То, каким властным и сильным может быть Цинсюань, и то, каким мягким и нежным он остаётся, окружая лаской и отвлекая. Ему очень нравится, и это заметно невооружённым глазом: крепко стоящий член тяжело лежит на животе, касаясь столь же явственного возбуждения. — Прекрати называть меня богом, — фыркает Ши Цинсюань, и понятно, что он вовсе не против.  — Моё демонически прекрасное божество, — Хэ Сюань с усмешкой возвращает похвалу и вдруг находит в этом странное удовольствие. — Божественный демон. Единственный бог, в храме которого я согласен преклонять колени и приносить да-ах-р-р-ры. Последнее слово обрывается стоном, потому что Ши Цинсюань ложится сверху, прижимается всем телом — горячим, горячее, чем было бы у человека. Упирается локтями в постель — и двигает бёдрами. Сам хрипло стонет, скользит членом вдоль члена, кожей по коже — и масло, так щедро разлитое, превращает это в оглушительно приятную пытку.  — Я... тоже могу... ласка-ах-ть тебя... словами. Мой бог, — задыхаясь, шепчет Хэ Сюань. Обнимает Цинсюаня за пояс, крепче прижимает к себе и подмахивает, сбивая размеренно ровный ритм.  — Ласкай. Но ты слишком торопиш-шься. — Цинсюань сбрасывает руки. Ловит за запястья, вжимает в постель. — Сегодня ты мой. Не торопись.  — Вс-с-сегда тво-ох-й, — полушипит-полустонет Хэ Сюань, едва ли понимая глубинный смысл собственного признания.  А Цинсюань чувствительно прихватывает за шею клыками. И скользит так медленно и долго, что торопиться больше не хочется. Спускается вниз, проходясь грудью по члену — возвращается, почти касаясь губ своим. Повторяет, гладит всем собой — будто вплавляет в постель мучительно-долгой лаской, жаром тела и... — Мой океан, в котором я хочу бесконечно тонуть.  — Так тони. Са-ар-мая дор-р-р-огая жемчужина моего сер-р-рдца. — Хэ Сюань изнывает от удовольствия, рычит и стонет, разбитый и сломленный жаром желанного тела и штормовым наслаждением. Сам утопает в этом безумии и даже не пытается сопротивляться.  Мог бы легко, но зачем, если и так хорошо?  Крепкая хватка отпускает руки, пальцы соскальзывают, гладят запястья. Ши Цинсюань почти останавливается, прижимается всем телом — так горячо и так близко, что словно пожаром окутывает. Мажет влажными поцелуями по щеке, щекочет ресницами скулу.  Хрипло выдыхает: — Самый желанный. Единственный. Мой.  И двигает только бёдрами. Один раз, будто на пробу. Хэ Сюань устраивает руки у него на лопатках, но не мешает больше. Только просит: — Ответь на молитву своего верующего, милостивый бог. Не медли.  — Снова слишком торопишься, — жаркий шёпот разбегается щекоткой у самого уха, горячая спина под ладонями приходит в движение, и Ши Цинсюань, приподнявшись, скользит теперь только членом по члену. Размашисто, сильно — гораздо быстрее.  Берёт, даже не входя.  Порыкивая, втрахивает в постель, доводит до исступления. И Хэ Сюань впивается когтями в мокрые от пота плечи, утопая в абсолютном удовольствии. Под гортанно-рычащие стоны Цинсюаня проваливается в него, как в омут. И на несколько долгих мгновений — минут? — выпадает из реальности от переизбытка ощущений. Остекленело смотрит в дрожащее марево потолка, забывая дышать. Почти не реагируя на щекотку дыхания в изгибе шеи. На тяжесть остывающего тела, на шепчуще-бездумное:  — Мой.  Когда Ши Цинсюань приподнимается, кожи касается холодный воздух. Почти будит: Хэ Сюань всё ещё вязнет в зыбучей чувственности момента, в остром эхе убийственного наслаждения. Только усилием воли фокусирует взгляд.   Повелитель Холода, растрёпанный и по-человечески взмокший, выглядит пьяным. Жадно смотрит, облизывает пересохшие губы... Одним медленным движением стекает вниз, устраиваясь между ног. Смотрит в глаза, невесомо скользит пальцами по члену, ещё слишком чувствительному. Нежно прикусывает бедро. — Кова-р-р-рный бог, — хрипло взрыкивает Хэ Сюань, но не противится жестокой ласке. Только вздрагивает непроизвольно, позволяя телу чувствовать и отзываться так, как хочется. Позволяет себе не думать.  — Жадный до удовольствия демон, — клыкасто ухмыляется Цинсюань. Смотрит так обещающе, что и без его прикосновений становится жарче. Хэ Сюань тонет в глубине малахитовых глаз, заворожённый мельтешением золотых искр — отблесками духовных огней. Стонет, рычит, когда безжалостные пальцы обнимают член, скользят по нему мучительно-остро и медленно. Рефлекторно вздрагивает, когда на бёдра и живот льётся горячее масло — и смотрит, смотрит, смотрит в глаза Цинсюаня.  Забывает дышать, сквозь болезненное удовольствие чувствуя прикосновение там, где до сих пор не касался никто. Забывает обо всём. Остаётся один на один с этими странными, пугающе-новыми щекотно-скользкими касаниями тонких пальцев. С горящим взглядом, клыкастой улыбкой, совсем не отвлекающей больше лаской.  — С-с-стой, — Хэ Сюань не шипит — шепчет. Облизывает пересохшие губы, ощутимо подрагивающими пальцами убирает чужую ладонь со своего члена. — Хочу... чувствовать всё.  — Как пожелаешь, любовь моя, — Ши Цинсюань слишком легко соглашается, и в его голосе обожание сплетается с тенью иронии.  Он широко и плотно — обжигающе горячо — скользит ладонями по бёдрам, и Хэ Сюань почти жалеет об исчезнувших пальцах. Ожидание кажется слишком мучительным, предвкушение нового пугает неизвестностью. — Помоги мне, — командует Цинсюань, легко хлопая по бедру. И Демон Чёрных Вод послушно приподнимается, позволяя подтащить под себя ворох подушек.  Почти удивляется отсутствию комплиментов, но... — Бесконечно сильно хотел я это увидеть, — хрипло признаётся Ши Цинсюань. Откровенно любуется видом, обжигает и облизывает взглядом. — Ты невероятный. Невероятно красивый всегда, но сейчас, когда ты открываешься для меня... Невозможно. Лицо Непревзойдённого демона опаляет пьяным румянцем. Становится так жарко, словно жерло Тунлу разверзлось снова, прямо в их спальне. Хэ Сюань не выдерживает такой открытости. Вздрагивает, сдвигает ноги... Вот только Ши Цинсюань не даёт этого сделать. Скользит ладонями по бёдрам, укладывая на кровать. Ловит лодыжку, упирает ногу стопой в плечо — крепко держит, не даёт шевельнуться. И целует щиколотку, чуть выше — на грани щекотки и нежности.  — Ты сам захотел чувствовать всё.  Пальцы второй руки Цинсюань окунает в глиняный лотос, и выглядит этот жест до невозможности... пошло? Хэ Сюань почти чувствует их внутри себя, но пока они только размазывают масло по коже. Гладят, слегка надавливают — даже поцелуи на голени ощущаются ярче. Так, будто беспощадный бог ждёт, чтобы его умоляли.  Но Демон Чёрных Вод молчит. Шумно дышит — хватает сухими губами воздух — смотрит, как заблудившиеся в пустыне смотрят на родник.  Жадно, жаждуще, голодно.  Не стонет, не умоляет — только глядит чёрно-золотыми безднами.  Пальцы давят чуть сильнее, кружат и массируют — поцелуи остаются на лодыжке и голени, сменяются лёгкими укусами. Ши Цинсюань не прячет клыки, но прячет когти — и оттого контраст между демоническим и божественным ощущается ещё ярче. Хэ Сюань стискивает зубы и чуть слышно шипит, когда спустя бесконечность чувствует проникновение — странное, непривычное, почти неприятное. ...недостаточное? Сверкающее хищным золотом в малахитовом взгляде.  — Всё ещё хочешь, чтобы я тебя не отвлекал? — спрашивает Ши Цинсюань и нежно обнимает пастью щиколотку. Не размыкая клыков, скользит по коже языком — обозначает свою власть и ласкает одновременно. Покачивает пальцем, проникая чуть глубже, чем на одну фалангу. Хэ Сюань открывает рот, чтобы ответить — вместо слов шипяще стонет от двойственных ощущений. Противоречивое чувство сворачивается тяжестью в животе: напоминает и голод, и сытость одновременно, ворочается, тянет... Кажется почти невыносимо мешающим, чуждым и неприятным. Растёт с каждым новым движением. На мгновение исчезает, когда клыки, чуть царапая, соскальзывают с лодыжки. — Да, — хрипло, пряча лицо в сгибе локтя, отвечает Хэ Сюань. Едва заметно расслабляется, позволяя и себе, и Цинсюаню больше. Добавляет смущённо: — Хоч-ш-ш-у... поня-аргх-ть.  — Невероятно, — поражённо срывается выдохом с губ. Ши Цинсюань даже замирает на мгновение, восхищённо смотрит... Снова двигает пальцем, погружая глубже. — Какой же ты невероятный.  Хэ Сюань приподнимает локоть, зло сверкает золотом глаз и снова молчит. Пытается сосредоточиться на ощущениях, на том, что и как делает Цинсюань... Шипит и вздрагивает на чуть более резкое движение пальца. Ши Цинсюань ухмыляется и почти убирает руку. Хэ Сюань упрямо тянется за исчезающим ощущением — встречает его гортанно-низким стоном. Давления становится больше: медленно-медленно входят два пальца. Останавливаются в самом начале, давая привыкнуть. Хэ Сюань раздражённо сопит и, не желая медлить ещё больше, подаётся навстречу. Насаживается на всю длину пальцев — забывает дышать от слишком острого ощущения внутри. От слишком яркого, почти оглушающего всполоха удовольствия, пробившегося сквозь отголосок боли, дискомфорт и распирающее давление.  Почти не замечает долгий и влажный поцелуй на голени. — Нетер-р-рпеливый... — рычание вибрирует на коже. — Восхитительно нетерпеливый.  На этот раз Ши Цинсюань не убирает руку. Даже останавливается совсем ненадолго: пару мгновений только целует. А потом немного сгибает пальцы: так чтобы задеть что-то, от чего Хэ Сюань вздрагивает и стонет, снова подаваясь навстречу. А Цинсюань покачивает ими, почти вынимает, вставляет снова, снова сгибает. Неторопливые движения кажутся хаотичными, но в жарком воздухе сгущается желание, и понятно: Цинсюань знает, что делает. Наслаждается каждой секундой. И очень внимательно смотрит.  Смотрит, как светлые розовые пятна расползаются по благородно-белому нефриту кожи. Затапливают краской острые скулы и плечи, стекают на шею и грудь.  Смотрит, как жадно и часто дышит Непревзойдённый князь демонов, распростёртый под ним. Отдающийся. Непокорно-нетерпеливый.  И продолжает растягивать — долго, очень долго. Так, чтобы доверившийся Хэ Сюань чувствовал только удовольствие. Третий палец добавляется так незаметно, что Хэ Сюань, утонувший в острой сладости ощущений, только стонет громче, пытается выдернуть ногу из цепкой хватки — мечется по кровати, кусает собственную руку. Хрипло взрыкивает, ощутив томительную пустоту.  — Возлюбленный мой. — Помутневший взгляд Цинсюаня говорит больше, чем сотни признаний и слов.  Из глиняного лотоса снова льётся масло, пальцы на щиколотке размыкаются... Ши Цинсюань оказывается сверху: так же, как целую вечность назад. Упирается головкой в растянутый вход, легко — слишком легко — скользит внутрь. Войдя до конца, замирает, содрогаясь от удовольствия, давая прочувствовать момент сразу обоим. Обжигает ухо безумным, горячим: — Полностью мой.  Хэ Сюань вцепляется в плечи, прижимается всем телом — глубже насаживается на член, — царапает когтями спину и стонет что-то похожее на признание. Бессвязное, рычаще-гортанное, но искреннее и откровенное. Сам того не понимая, сжимается — Цинсюань громко стонет, царапает клыками шею. И почти выходит, почти оставляет пустоту — почти заставляет просить.  С силой входит обратно. Резко, до звёзд перед глазами и скрипа кровати, до хриплого взрыка и звонкого шлепка кожи о кожу. Хэ Сюань скользит спиной по шёлку, упирается в ворох подушек за головой и крепче цепляется за плечи. Чувствует пальцами напряжённые мышцы, жёсткие бугры шрамов и жар. Царапает крылья лопаток, цепляет острые позвонки — размазывает пот и горячую кровь по рёбрам. А Ши Цинсюань движется снова и снова — с ужасающе приятной размеренностью вбивается до упора. Выбивает все мысли, пятнает шею засосами, рычаще-стонет. Обладает.  И Хэ Сюань, отдаваясь, вязнет в этом обладании. Наслаждается каждым мгновением чужой силы и власти, рычащими признаниями и комплиментами, тонущими в грохоте пульса. Совершенно не помнит о разнице сил и положений — впервые чувствует себя беззащитно-открытым, слабым и покорным. Впервые получает от этого удовольствие.  Настолько острое, что почти больно.    — Чудовищно прекрасный. — Каждое слово — новый толчок. — Ужасающий, невероятный. Единственный. Мой. Хэ Сюань звонко по-блядски стонет, пытается подмахивать, и это будто становится последней каплей, переполняет чашу — Цинсюань срывается. Сбивается на торопливый ритм. Такой быстрый, что его слишком, бездонно много. Так много, что сил — и воздуха — хватает только бесстыдно скулить.   — Я-ах... так... давно... — Цинсюань опаляет рваными вздохами ухо, вжимается сильнее, ускоряется ещё: будто не может насытиться, не может остановиться. — хотел... сделать... тебя... своим. Этих слов и безумного темпа достаточно, чтобы Хэ Сюань, отчаянно балансирующий на самой грани, сорвался. С беззвучным стоном, хватая воздух как выброшенная на берег рыба, он выгибается под Цинсюанем волной и содрогается, пойманный оглушительным удовольствием. Разбитый им и утопленный, точно корабль в шторм. Вздрагивает, сметённый чередой быстрых движений — почти не реагирует на громкий рык, на болезненный укус на плече. Только невидяще смотрит в дрожащий полог над собой и чуть слышно шипит на особенно жёстком толчке.  Ши Цинсюань замирает, войдя до упора. Тяжело дышит, потерявшись в своём удовольствии — почти обрушивается сверху, всем весом впечатывая в промокший шёлк. И не отстраняется сразу.  Проходит целая вечность, прежде чем раздаётся еле слышное и бессвязное: — Люблю... Безумно и бесконечно люблю... Знал бы ты, как...  И с этими словами Цинсюань будто вспоминает, что происходит. Выходит, оставляя тень дискомфорта, скатывается на бок. Тут же притягивает к себе. — Как...? — первое, что спрашивает Хэ Сюань гуй знает сколько времени спустя. Откашливается, поворачивает голову в сторону Цинсюаня и повторяет: — Как давно?  В золоте глаз всё ещё плавает туманная дымка истомы, лицо кажется мягче и моложе почти на сотню лет. Даже когти совсем пропали, и прохладные по-паучьи тонкие пальцы мягко касаются изодранных плеч. Зарастающих демонически быстро. — Вообще-то, я хотел сказать, как сильно, — Ши Цинсюань смеётся и нежно касается лба горячими губами. Вплетается пальцами в волосы, чешет за ухом, целует в висок. — Но «как давно» тебе интереснее, верно? — Всё интересно, — бубнит Хэ Сюань, укладывая почему-то слишком тяжёлую голову на плечо Цинсюаня. Совершенно игнорирует тянущий дискомфорт во всём теле, засыхающие подтёки семени на бёдрах и простыне, с непривычки ноющую спину... — Но как сильно я уже слышал. И ощутил на себе. — Можно подумать, тебе не понравилось.  — Я ещё не понял, — фыркает Хэ Сюань. — Не уходи от ответа. Мне интересно.  Нежный поцелуй касается макушки. Цинсюань так и замирает, прижавшись губами и обнимая. Вздыхает. — А я надеялся, что понравилось. — Это было много лучше, чем я себе представлял. И мне не просто «понравилось» — этого слова слишком мало, чтобы назвать то, что я чувствую. — Хэ Сюань ворчливо прикусывает плечо и, кажется, смущается своей честности.  Ши Цинсюань целует в висок и снова расслабленно зарывается пальцами в волосы. Молчит, наслаждаясь признанием. — Я всё ещё жду ответ. — Терпения Демона Чёрных Вод хватает совсем ненадолго.  — Я знаю. Помнишь, когда ты первый раз меня поцеловал? Не дату, а... сам случай. — Не пом... — начинает Хэ Сюань и осекается. С недоверием смотрит на погрустневшего Цинсюаня. Задумчиво хмыкает, слишком отчётливо помня тот самый поцелуй, что снился в зимних кошмарах. — Про тот поцелуй, в Столице? — Да. Так вот, «как давно» — это за пару... Не помню точно, но влюбился я в тебя за несколько лет до этого. Не знаю, когда это превратилось в любовь.  — Я спрашивал не про «Мин И». Я спросил про себя. — Хэ Сюань кажется спокойным. Всё ещё расслабленно-ленивым, почти сытым. Даже не очень удивлённым. Только немного раздосадованным и, может быть, немного печальным. Цинсюань замечает выжидающий острый интерес и что-то похожее на ревность.  Снова вздыхает. — Я всегда видел только тебя, каким бы именем ты не назвался. — И всё же. Между мной и тем, кем я был — бездна различий.   Цинсюань усмехается. И говорит так, будто просто перечисляет: — Ты рассуждаешь здраво и говоришь то, что думаешь. Делаешь только то, что сам решил делать. Тебе чужда лесть, наплевать на положенный порядок вещей, на чужую власть и чьё-то богатство. Тебе не нравится, но ты защищаешь меня и не осуждаешь за глупости. Ты делаешь вид, что тебе не нравится, но на самом деле ты с удовольствием со мной развлекаешься. Ты умный, хитрый и сильный. С тобой хорошо даже просто молчать. Что из этого зависит от имени?  «То, что Мин-сюн ничего к тебе не испытывал», — хочет сказать Хэ Сюань, но молчит. Сам понимает, как это прозвучит, и совсем не уверен, что знает ответ на закономерный вопрос.  «То, что Мин-сюн тебя никогда не любил», — хочет сказать Хэ Сюань, но снова молчит. Не знает, имеет ли право так говорить после всего, что было. После всего, что делал «Мин И» для и ради Ши Цинсюаня. Даже если делал всё это сам Хэ Сюань.  «То, что Мин-сюн был нужен только как ширма, и все его поступки и слова — ложь», — хочет сказать Хэ Сюань. Но вместо этого лишь коротко улыбается, целует остывшее плечо и говорит:  — Ты прав. Ничего. — Вот видишь. — Цинсюань щекочет ногтями нежную кожу за ухом, затылок.  Хэ Сюань прикрывает глаза и ничего больше не говорит. Не потому, что не хочет расстраивать своего бога. И не потому, что не видит никакого смысла доказывать ему разницу между собой и Мин И. Просто молчит, неожиданно ярко чувствуя тепло объятий, торопливо-взволнованный стук сердца под щекой, ласковые касания пальцев и губ. Теряется в многообразии ощущений, таких обычных и таких новых одновременно. Целую вечность спустя тихо шепчет: — Я люблю тебя.     — Я знаю. — Тёплые губы на несколько секунд замирают на виске. — Не буду спрашивать, как давно. Сам расскажешь, когда захочешь. «Всегда», — думает Хэ Сюань. Но молчит, погружаясь в ленивую дрёму.