Холодные Чёрные воды

Больно. Первое, о чём думает Ши Цинсюань: «Как же больно». Не телу, давно мёртвому и видавшему куда худшее. Даже не душе: она давно отчаялась заслужить искупление. Больно Повелителю Ветра — тому самому, забытому, свободному от забот и уязвимому в собственной искренности. Другу Мин-сюна — небожителю, которого когда-то безжалостно спустили с Небес. Впрочем, ему давно уже больно, и Ши Цинсюань отодвигает подальше эту старую, привычную боль. Вытирает руки нижней рубашкой и поднимает с земли одежды, забыв, что не хотел их испачкать. Прямо кровью рисует на ограде дверь, пихает в неё листок с Путешествием в тысячу ли — и уходит бесшумно. Туда, где его не достанут ни боги, ни демоны: в тайный дом, спрятанный на склоне высокой горы. Обитель Весеннего Покоя отлично скрывала Повелителя Ветра, не раз и не два помогла зализать раны Скитальцу — неплохо служит теперь Повелителю Холода и Штормов. Каждый раз, вспоминая об этом, Ши Цинсюань давит кривую улыбку: самому тошно от собственных личин и имён. Хэ Сюань прав в одном: сторонний наблюдатель именно лживому мерзавцу такой подход и припишет. ...только вот, Ши Цинсюань был уверен, что Демон Чёрных Вод знает его хорошо. — Глупый, глупый Цинсюань, — бормочет не то демон, не то небожитель. Сбрасывает невыносимо тяжёлые одеяния на пол: из рукава со стуком катится уменьшенный посох. По всему дому вспыхивают жаркие духовные огни, под большой каменной купелью разгорается пламя. Ши Цинсюань заставляет набраться воду, открывает один из стоящих рядом кувшинов с вином. После встречи с Хэ Сюанем хочется отмыться, содрать с костей кожу и сжечь, а потом обрасти новой. И напиться хочется так, чтобы не слышать собственных мыслей, чтобы не стояла в горле изжога. Чувствовал же, что не стоило сегодня со смертными есть. От горячей воды поднимается пар. Ши Цинсюань, допивая первый кувшин и заходя в купальню, надеется, что это поможет согреться. Знает, что это не так. Смешно. Повелителю Холода кошмарно, до ужаса холодно. Хуже, чем в самые злые морозы. Трясёт и колотит — кажется, что стучат друг об друга края сломанных когда-то костей. Знобит, вымораживает — и хуже всего то, что ничего, ничего совершенно не спасёт от этого мерзкого чувства. Даже пьяное забытьё. Но Ши Цинсюань старается забыться, как и всё что делает — искреннее. Привычно воссоздаёт в ледяном теле течение крови, пьянеет — опускается с головой в горячую воду. Не спит. *** Ши Цинсюань ужасно устал. Настолько, что пятеро суток не может встать из купальни. За окном свистит вьюга, розовеют восходы и закаты, день сменяется ночью, а Ши Цинсюань всё сидит — и думает о том, насколько устал. Устал жить и не жить, доказывать что-то себе — или кому-то другому. Устал воевать, устал спорить... Просыпаться в тоскливом и ледяном — даже Божок-пустослов такого не предсказывал — будущем. Устал отвечать на вопросы собственных служащих. Где-то там, за туманной стеной отстранённости беснуется духовная связь: в море, не переставая, уже неделю свирепствует ужасная буря. Алтари завалены просьбами, воды выходят из берегов. Гигантские волны смывают деревни, дороги и храмы. Ши Цинсюань молчит. У него не осталось никаких сил разбираться с новой истерикой Черновода. Даже жаль, что тот не сожрал, не убил. Ши Цинсюань ещё «жив». Не умер окончательно ни в первый раз, ни в последний. Вина ещё не искуплена, долг перед самим собой и Судьбой так и не выплачен. Значит, придётся вставать. *** Обитель Весеннего Покоя так жарко натоплена, что вода с кожи высыхает раньше, чем Ши Цинсюань успевает об этом подумать. Почти не мёрзнет теперь, облачается в домашнее, принесённое одним из доверенных призраков. Медленно — дома нет нужды ни в трости, ни в посохе — идёт по узорчатым коридорам, держась за стену. С удовольствием чувствует под ногами пушистый ковёр. По духовной сети раздаёт указания: распределяет припасы из прибрежных храмов дальше на материк, отправляет старших служащих спасать людей, младших — помогать на берегу. Объясняет, кто за штормом стоит — просит сверх меры не рисковать. Почти не мёрзнет. И не покидает Обитель Весеннего Покоя. Незачем: сам он там ничем не поможет. Над землёй не бушует ни метелей, ни заморозков. Только шторм, а над штормами — ещё одна ложь — властен только тот, кто их насылает. Повелитель Холода никогда не посягнёт на то, что принадлежит Повелителю Шторма. *** Духовная сеть, встревоженная буйством самого тихого из Непревзойдённых, разрывается от сплетен и от вопросов. Ши Цинсюань слушает только то, что обращено к нему лично — отвечает бездумно, спасибо многовековым привычкам. А вот размышляет совсем о другом. У Хэ Сюаня — родинки по всему телу. Маленькие и большие; едва заметные и чёрные, словно капли туши на чистой бумаге. На мертвенно-бледной коже демона они одновременно напоминают червоточины и сколы на каменной статуе. Так настойчиво привлекают внимание. Ши Цинсюань знает каждую: разглядывал, пользуясь беспечностью спящего. Хотел бы узнать губами, пальцами, языком. Ши Цинсюань даже в воспоминаниях любит соединять родинки воображаемыми линиями и давать названия новым созвездиям. На шее, плечах и руках. На длинных, по-паучьи тонких пальцах и на ладонях. На спине, бёдрах и ягодицах. На груди — самая красивая возле правого соска — и на животе. На ногах: под коленями и даже на стопах. Тысячи раз он пытался сосчитать их все, но столько же — сбивался, отвлечённый блеском на растекающейся тёмной воде или движением просыпающегося хозяина глубоководных чертогов. Ши Цинсюань мог бы нарисовать их по памяти и считать по рисунку, но это кажется невыносимым кощунством. Нельзя для собственного удовольствия изображать того, кто рушит даже возведённые во имя справедливости статуи. Нельзя даже помнить его. Впрочем, Ши Цинсюань заслужил и ненависть, и невозможность забыть, и одиночество высокогорной обители. А вот Се Ляня, встревоженный голос которого раздаётся в духовной сети, когда кончаются вопросы от служащих, не заслужил. *** Его Высочество — один из немногих, кому известно об Обители Весеннего Покоя. Единственный, кому сюда всегда открыта дорога — и тот, кто всё равно каждый раз спрашивает, можно ли навестить. Ши Цинсюань встречает его в гостиной, призраки суетятся и несут засахаренные фрукты и чай. Се Лянь бездумно крутит в пальцах игральные кости, даже не замечая, как ловко с годами стал с ними обращаться. — Рад, что ты нашёл в себе силы заниматься делами. — А куда я денусь? — Ши Цинсюань улыбается, а слёзы подступают к глазам. — Очень плохо прошло? — Ожидаемо. — Горечь в горле такая едкая, что влага течёт по щекам. Его Высочество разливает чай, и Ши Цинсюань с благодарностью опустошает чашку, даже не замечая, что горячо. Роняет голову на плечо единственного настоящего друга — и тихо плачет. С Се Лянем можно быть слабым, Се Лянь никогда не предаст и никому не расскажет. Только обнимет, ненадолго прогоняя холод и боль. Тёплые руки гладят по волосам, по спине — успокаивают. — Прости. Не стоило мне вмешиваться... опять, — тихий голос Его Высочества звенит грустью. — Не надо извиняться. Я сам вас во всё это втянул. Зря тогда попросил помощи с дверью и маскировкой. Искатель Цветов мне ничем не обязан, а из-за меня поругался с Чёрной Водой. — Ши Цинсюань совершенно по-человечески шмыгает носом. Хочет плакать ещё, но Се Лянь вдруг фыркает. Берёт за плечи и отстраняется. Выражение лица — точь-в-точь как у Хуа Чэна, когда тот снова выиграл в сянци. — Знаешь, что мне Саньлан сказал про это всё? Кроме того, что вы оба ему до ужаса надоели. — Что? — «Если бы мы с братом Черноводом не умели разговаривать, давно перегрызлись бы и из-за меньшего. Но мы — не Ци Жун», — Се Лянь изображает своего мужа не очень похоже, но Ши Цинсюань всё равно смеётся сквозь слёзы. — Всё образуется. Чай снова льётся по грубоватым — подарок простых людей — чашкам, и очень хочется верить, что Его Высочество как всегда прав. Что рано или поздно всё образуется.