По ту сторону удачи и неудачи

      В ходе долгих переговоров — споров — оба пришли к выводу, что жить вместе они будут у Масамунэ. Основным фактором, подвигнувшим их принять этот вариант, оказалась площадь квартиры. Сам Масамунэ, конечно, был против. В смысле — не жить с Канэцугу. С тем-то он желал проводить как можно больше времени. А вот делать свою квартиру общей вопреки всем разумным доводам ему не хотелось. И кто бы ещё знал, с чего вдруг так. Возможно, на каком-то глубинном уровне сознания Масамунэ боялся, что Канэцугу в нём разочаруется, и стремился оставить себе безопасную зону: без воспоминаний о совместной жизни, без случайно оставленных следов в виде забытых вещей, без чужого запаха. Но… Признал бы он это? Вряд ли! А потому как только Канэцугу спросил, есть ли у него какая-то особая причина не хотеть пускать жить кого-либо в свою квартиру, сразу же перестал спорить и согласился.       Впрочем уже на следующий день понял, что лишь выиграл с этого. А Наоэ, нашедший целых десять причин жить вместе именно в квартире Масамунэ, совершенно неожиданно для себя столкнулся с трудностями.       — Если мусорное ведро ищешь, то оно за соседней дверцей, — подсказал Датэ.       — Да что такое-то… — устало вздохнув, Канэцугу потянулся к указанной дверце. — Я уже третий раз подряд не угадываю.       — А разве ты не тянешься к той дверце, за которой мусорное ведро стоит у тебя? — уточнил Масамунэ. Мысленно он уже успел назвать Канэцугу идиотом — ласково, конечно, — и только убедился в достоверности своих заключений, когда поймал восторженный взгляд. — Не смотри на меня так, будто я что-то невероятное сделал — это вполне обычное явление. Мне вот тоже после переезда потребовалось время, чтобы ко всему привыкнуть, — признался он.       — Спасибо. Благодаря твоим словам я чувствую себя увереннее.       Скажи это кто другой, Масамунэ бы только хмыкнул. Но Канэцугу… тот умудрялся благодарить так искренно и улыбаться так мягко, что щёки предательски алели. Порой даже не только они. И сегодня, видимо, было это самое «порой», потому что Масамунэ ощущал, как пылают его уши.       — Я же просто факт озвучил, — бубнил он. — Но если это действительно помогло тебе почувствовать себя увереннее, то пожалуйста. Всё-таки ты здесь должен быть как дома.       Совсем расчувствовавшись — с чего бы? — Канэцугу приоткрыл рот, но передумал говорить и широко раскинул руки в стороны. Масамунэ со стула подняться не успел, как оказался в объятиях. Таких неловких из-за разницы в росте и их положения, но тем не менее приятных, наполняющих чувством уюта каждую клеточку тела.       — Я тебя так люблю. Словами не передать! — всё же сказал Канэцугу.       — Чувствую… — кое-как отозвался Масамунэ. Всё-таки Наоэ в порыве чувств сил не контролировал. — Примерно каждым ребром.       — Прости меня, пожалуйста, — тут же ослабил хватку Канэцугу. Пользуясь возможностью, Масамунэ поднялся со стула и обнял уже сам — крепко, но не до боли, будто стремился научить, как это делается. — Я совсем теряю голову, когда ты говоришь слова поддержки. Так и хочу тебя покрепче стиснуть в объятиях и не отпускать. Совсем не знаю, как с этим быть. А боль тебе причинять ни за что и никогда не хочу.       Как с этим быть, не знал и Масамунэ. Потому обнимал молча.       — Знаешь… Когда ты обнимаешь в ответ, мне уже не нужно тебя стискивать — достаточно просто держать в объятиях, — понял для себя Канэцугу.       «Ну какой же он идиот! — закатил глаз Датэ. — До чёртиков любвеобильный и шумный, до невозможного наивный и искренний… идиот, в которого я втрескался, кажется, по уши», — всё-таки улыбнулся он.       Естественно, одним положением мусорного ведра трудности Канэцугу не ограничились. В поисках сменной одежды тот метался от шкафа к шкафу, пока не натыкался на крайний правый. Двери в ванную и уборную комнаты путал раз семь из десяти за день. Продукты в холодильнике высматривал целую вечность, пока не вспоминал, что искомого может и не быть. Все эти трудности вызывали у Канэцугу досаду, которая впрочем быстро рассеивалась. Тем более, что Масамунэ проявлял понимание и раз за разом подсказывал, что и где можно найти. Притом сохранял совершенное спокойствие.       — Скажи, тебя не раздражает моя беготня? — спросил вдруг за ужином Канэцугу.       — Да нисколько, — удивился Масамунэ. Тарелки же он предусмотрительно отставил в сторону. — Я же говорил, что это вполне обычное явление. Как оно может раздражать?       — Ну… — Наоэ на миг задумался — даже взгляд в стол опустил, будто искал подсказки там. — Ты сам, даже если опаздываешь, сохраняешь спокойствие. Поэтому я решил, что тебе может не нравится суета, — выдал тот.       Теперь наступила очередь Масамунэ погружаться в раздумья. Хотя бы потому что суета ему действительно не нравилась — в этом Канэцугу не ошибся. Более того, сам вид мечущихся то туда, то сюда людей вызывал у него недовольство, если не раздражение. Получалось, Канэцугу вполне оправданно обеспокоился. Вот только к метаниям того Масамунэ относился почему-то спокойно. Даже несмотря на то, что происходило это на его территории.       — Я вообще, когда волнуюсь, всегда спешу — тебя никогда это не раздражало? — невольно натолкнул на мысль Канэцугу.       — Не-а, — уверенно ответил Датэ. — Ты, когда волнуешься и спешишь, похож на испуганного оленя. Такой милый, что раздражаться не получается, — признался он и сам себе удивился. Раньше подобное сравнение ему и на пьяную голову не пришло бы.       — Вот как перестать влюбляться в тебя больше?       На этот раз Масамунэ вскочил со стула раньше, чем очутился в объятиях. Однако снова те оказались несколько болезненными.       — Канэцугу, хватит так умиляться с того, что я говорю! Мне в доспехи наряжаться, что ли, чтобы рёбра сберечь? — возмутился он. Впрочем осознав, что секундой ранее выдал, не сдержал смешок.       — Но как? — совершенно серьёзно спросил Канэцугу. — Ты же такие милые вещи говоришь.       — В смысле? Я говорю так же, как и всегда. В точности. Да мы ещё знакомы не были, а я уже говорил именно так!       Казалось, возмущению Масамунэ нет предела. То есть он был виноват в неконтролируемых порывах чувств Канэцугу? Его объятия становились сильнее, будто в отместку. На самом же деле, Масамунэ напрягался всем телом, чтобы удержать рвущееся наружу пламя разрушительных эмоций. И кто бы знал, насколько его хватит… К счастью, у Канэцугу в арсенале имелось действенное средство — лёгкий поцелуй в нос. Одного того хватило, чтобы всё возмущение Масамунэ сошло на нет.       — Да, ты всегда так говоришь, — согласился Наоэ. — Но каждый раз это мило. Настолько, что чувства меня переполняют. Мне нужно подумать над тем, как их выражать спокойнее… — последнее тот произнёс значительно тише.       — Может, просто обниматься дольше? — предложил Масамунэ.       Он не особо надеялся, что первым же выстрелом сразит цель, однако следующие порывы чувств Канэцугу в этот день проходили для него безболезненно.       А ночью, когда они оба ложились спать — впервые с начала совместной жизни вместе, — Датэ ощутил необыкновенное умиротворение, источаемое каждой клеточкой тела его любимого идиота. Тогда-то и понял всё.       — Тебе просто нужно было больше прикосновений, а ты молчал? — прошипел он.       — Я не то чтобы об этом знал, — признался Канэцугу. Мгновение подумав же, придвинулся ближе, чтобы своим телом чувствовать тело Масамунэ, и спросил: — Слушай… А почему именно олень? Ну, почему ты меня с ним сравнил? — голос того выдавал только лишь интерес — ни капли обиды, которую можно было бы ожидать.       — Как сказать… — Масамунэ задумался, по привычке нахмурившись. Секунду спустя же ответил: — Они шумные, но очень милые. Поэтому, наверное…       — Ты тоже очень милый.       Может, Масамунэ и возмутился бы, что его открыто признали милым, но Канэцугу хорошо знал, как поступить. Получив поцелуй ровно в складку на переносице, он успокоился и удобнее устроил голову на подушке. А заметив нежную улыбку, улыбнулся в ответ. Не то чтобы явно, но различимо для привыкших обращать внимание. Канэцугу был как раз из таких — а это слишком большое счастье, и оно умудрилось выбрать его.       «Всё-таки кто-то может искренне считать меня милым», — подумал Масамунэ перед тем, как прикрыть единственный глаз.       Страх из глубинного уровня сознания исчез, будто и не существовал никогда. Но вряд ли он это понял. И вряд ли вспомнил бы теперь о своём нежелании делать собственную квартиру общей, что возникло, стоило Канэцугу заговорить о совместном проживании. То так же полностью растворилось, не оставив после себя и следа.