Отпускай

      Через секунду после того, как он ляпает такое замечание, Тарталье становится стыдно. Он, скорее всего, звучал невероятно жалко. Тем хуже полное спокойствие господина Чжун Ли. Он определённо не собирается смеяться, и молодому человеку становится ещё более неловко. — Это ничего не изменяет, — мягко возражает директор, отточенным жестом поправляя часы. — Уверен, Ваше мастерство не может так легко исчезнуть после стольких лет.       Чайльд неловко ведёт плечом, но не решается спорить. Конечно, господин Чжун Ли прав, но Тарталье от этого проще не становится. Нет, он не может снова встать на лёд, да ещё к тому же перед кучей весёлых ребят. Многовато свидетелей его боли будет, чтобы после этого молодой человек мог спокойно спать.       С другой стороны, он очень не хочет огорчать директора. Как можно отказать человеку, которому кругом должен? Чайльд не имеет права становиться настолько плохим человеком. — Я не так уверен, как Вы, — осторожно замечает молодой человек. — Понимаете, давно не было практики… Я не могу вот так просто пойти и что-то показывать другим.       Господин Чжун Ли тяжело вздыхает. Он о чём-то усиленно размышляет, прежде чем заговорить. — Правильно ли я понимаю, что Вы отказываетесь? — интересуется он, складывая руки на столе перед собой.       Тарталья уже открывает рот, чтобы ответить, но не решается. Слово «отказ» кажется ему слишком уж категоричным, но, к сожалению, оно достаточно ясно определяет желания молодого человека. Конечно, жаль нарушать планы директора, но рисковать чужим здоровьем Чайльд не может. Да и о своём ему уже стоит думать. Пора уже забыть, что он когда-то относился к себе с безрассудством. Раз за ним перестала наблюдать Царица с её зорким строгим оком, от которого совершенно ничего не утаить, нужно самому печься, как бы прожить подольше и не навредить и без того уже находящейся не в лучшем состоянии спине. — Я бы не стал так говорить, — начинает Тарталья робко, прежде чем немного осмелеть. — Но лучше воздержусь, чем кого-нибудь покалечу. Понимаете, от одного дня ни им, ни кому-то ещё лучше не станет.       Директор, судя по его выражению лица и согласию, смиряется. Он понимает, что нет смысла пытаться заставить молодого человека делать то, от чего он так яростно отпирается. — Могу ли я помочь чем-нибудь другим? — спрашивает Чайльд, надеясь как можно быстрее искупить свою вину. — Я готов делать что угодно, если это не касается… э… моей прошлой профессии. — Не нужно, — уверяет Чжун Ли. — Я не собираюсь загружать Вас лишними делами только из-за того, что Вы не можете отступиться от своих принципов, Аякс Александрович. Лучше подготовьтесь достойно передать детей в одиннадцатый класс, сохранив хотя бы ещё одного будущего медалиста. Один на класс — несколько мало для нашей школы. ***       Молодой человек старается. Изо всех сил старается, хотя и не имеет почти никакого авторитета, а советами многого добиться не может. Однако его совесть всё же чиста, потому что он делает всё возможное.       Тарталье даже кажется, что госпожа Нин Гуан теперь относится к нему более уважительно. Впрочем, она никогда не позволяла себе его оскорблять, но всё же Чайльд ощущал более сильную неприязнь, чем испытывает сейчас.       Да уж, он всё ближе и ближе к сухому и строгому учителю, думает Тарталья, тщетно пытаясь заставить стать прилежнее хотя бы одного из доверенных ему детей. Ну разве он виноват, что физкультура в принципе не подразумевает авторитетности? Кто станет усерднее учить историю, если ему указывает сделать это физрук, сам ничерта не знающий? Такого идиота молодой человек ещё не встречал. Правда, переступать черту между строгостью и авторитарностью Чайльд не собирается переступать. Он предаст всё, ради чего и стал преподавателем, если так поступит. Какой толк вообще подаваться в настолько далёкую от его прошлого занятия профессию, если он станет делать то же, что не нравилось ему, когда он сидел на скамейке в роли ученика?       Впрочем, он до сих пор остаётся учеником. Просто Царица сменяется на господина Чжун Ли, только и всего. Вместо жёсткой, но справедливой дисциплины тренерши Тарталья получает мягкое, слишком развязывающее руки отношение директора.       Может быть, если господин Чжун Ли умел бы так же испепеляюще смотреть и категорично наставить на своём, Чайльд бы уже давно ходил по струнке и исполнял долг. Что ж, теперь-то уже нечего и некого винить. В любом случае, только молодой человек виновен в том, что привык к другому отношению и слишком распоясался. Да и зачем он полез в дело, в котором вообще не разбирался? Всё это от начала и до конца одна лишь его вина.       Сейчас уже ничего нельзя изменить. Приходится просто плыть по течению, пытаясь оставаться при этом человечным и честным по отношению к директору. Может быть, зря он так вспылил против идеи с катком? Ведь вполне возможно обучать других, не сходя с места.       Нет, говорит себе Тарталья. Нужно выкинуть из головы эту дурацкую мысль. Он не имеет сил смотреть на то, чему посвятил бы всю жизнь, если бы мог, как на простое развлечение. Скорее всего, неправильно зацикливаться на подобных мелочах, но Чайльд иначе не умеет. Если и сходить с ума, так по-крупному, и он не собирается быстро забывать о своей былой славе. Она, наверное, навечно останется где-то глубоко внутри, как маленькая заноза, приносящая слишком много боли для своего размера.       А впрочем, разве так малы его заслуги? Нет, они весьма и весьма велики, чем Тарталья имеет полное право гордиться. Только от этого, к сожалению, их ещё труднее хоронить. ***       Господин Чжун Ли умудряется сохранять полную невозмутимость и поддерживать те отношения, что всегда были между ними. Чайльд не имеет понятия, почему он так добр к человеку, не только не способному сохранить своих подопечных в надлежащем виде, но ещё и по пустяковым причинам отказывающимся загладить вину. Подобный подход невероятно странен для китайца, если Тарталья верно знает их менталитет. Уж не они ли грызут друг друга зубами за малейшее нарушение дисциплины и сходят с ума от трудоголизма?       Правда, сведения Чайльда вообще не проверены, но он всё же доверяет им. Более преданных работе людей, чем директор и госпожа Нин Гуан, он ещё не видел. Конечно, Люмин стремится к тому же, что и они, но она слишком молода, чтобы Тарталья относился к ней серьёзно. Ну как можно относится всерьёз к такой милой даме, предпочитавшей долгое время не уведомлять его о своих отношениях?       Даже мама не помогает Чайльду смириться. Она очень расстроена, что он так подводит господина Чжун Ли, прекрасного человека, отдающего всего себя школе, и искренне не понимает, почему он не захотел хотя бы порадовать выпускников.       Тарталья предпочитает не вдаваться в подробности своих чувств, чтобы лишний раз не нагнетать атмосферу в доме и не заставлять родных волноваться, а потому не может ничего ответить. Что ж, он всегда считался полнейшим дураком, так почему бы ему не упереться рогом? Почему он не может настоять на своём просто так? Чайльд задумчиво вертит в руках конёк и лениво отбрасывает его в угол. Он до сих пор не выкинул и не продал эту сломанную ерунду, как бы сильно ни хотел избавиться. А может, это неспроста? Память дорога ему, неважно, хорошая и дурная. Вообще всё неважно. Просто обидно, что когда-то эти коньки приносили ему успех, а потом они же и поломали ему и спину, и карьеру. Смешно зависеть от хорошего крепления лезвия и собственного безрассудства, но именно так молодой человек и жил.       Конечно, можно взять другие коньки, не поломанные, но только эти слишком напоминают Тарталье его собственную жизнь, чтобы он мог с ними расстаться. Всегда должен быть какой-то стимул становиться простым маленьким винтиком в системе, когда до этого блистал как звезда, и именно ненависть помогает Чайльду лучше всего. Кто он теперь? Жалкий калека, пускай и весьма хорошо подлатанный. Ему никто не даст новую удачу, а её-то и не хватает. ***       Неожиданный разговор с Царицей еще больше выводит молодого человека из равновесия. Он не хочет о ней вспоминать, но эта женщина всегда имеет и исполняет только свои планы, не обращая никакого внимания на чужие желания. По сути, он не может узнать ничего нового, да и сказать ничего особенного тоже, но всё равно упорствует.       Конечно, Тарталья к ней привязан. Столько лет работать с Царицей и не начать ей поклоняться — глупость. Но только он уже идёт другой дорого, совершенно другой, и не хочет спотыкаться о бывшую наставницу. — Ты создаёшь проблему из ничего, Аякс, — уведомляет она так, будто отчитывает Чайльда. — Впрочем, как и всегда. Твои желания — чушь.       Тарталье очень хочется бросить трубку, но он все же терпеливо слушает Царицу, только сильнее сжимая телефон в ладони. Она никогда особенно не заботилась о том, чтобы сделать свои слова более льстивыми, и вообще-то именно за это мальчишка впервые начал её уважать. Жаль, что теперь ему уже не четырнадцать и он не смотрит на мир широко раскрытыми глазами, ожидая обещанные новой наставницей победы. Он уже даже не одерживает их. — Возможно, — соглашается молодой человек, не желая лишний раз её злить. — Но эта чушь мне важна. Ну что я буду делать? Мне нужно подумать о… о здоровье. Мне же врач так сказал.       Царица только фыркает и предлагает ему не пить. Впрочем, она всегда так говорит, как только Чайльд пытается защищаться настолько жалкими отмазками. — Я не говорю про профессиональный спорт, — смягчается женщина. — А только про поддержание физической формы. Почему ты решил поставить крест на том, что все эти десять лет приносило тебе радость?       Тарталья опять бурчит что-то невнятное, не имея ровным счётом никакого желания объясняться. Царица редко интересуется подобным, а потому он не может быть удивлён. Какое ей дело до его занятий? Она утратила право распоряжаться его расписанием с тех пор, как перестала тренировать. Разве это не логично? И почему она так хочет переманить его? Молодому человеку это очень не нравится.       Он хотя бы рад, что не пришлось общаться с Синьорой или ещё кем из их маленькой семейки. Ледяное непонимание, по крайней мере, лучше немного скрытого презрения и уверенности в превосходстве. Какого чёрта вообще и Синьору тоже волнует его судьба? Нет уж, дудки, блудный сын сбежал и не собирается возвращаться.