Отпускай

      Нет ничего удивительного в том, что Скарамучча ничего не приносит ни на следующий день, ни когда-либо позже. Честно говоря, Тарталья и не ожидал иного развития событий и даже немного рад, что не оказывается обманут своим чутьём.       Зато Люмин становится ещё строже и профессиональнее, стоит им столкнуться в коридоре или, тем более, в её кабинете, где она с искренним старанием пытается вложить французский язык хотя бы в чью-то голову. Чайльд не имеет понятия, что дурного он натворил, но ничего не спрашивает, довольствуясь тем, что имеет, и не гонясь за бóльшим. Так даже интереснее и веселее её раздражать, чем до этого, поскольку она становится всё менее и менее терпимой к его шуткам.       К тому же, Тарталья слишком волнуется о странном положении, в котором он оказывается из-за Скарамуччи, чтобы не пытаться отвлечься на нечто более радостное. Временами ему кажется, что он поступает очень глупо, надеясь на помощь со стороны Нахиды, а иногда он даже считает, что ведёт себя предательски по отношению к мальчишке. Кто знает, вдруг Куникудзуси необходимо именно его плечо? Каким бы невероятным ни казалось подобное предположение, всё же ведь и оно имеет право на существование.

***

      Чайльд считает небольшим праздником тот день, когда Скарамучча не только не фыркает, когда он требует, чтобы ученик участвовал в уроке, но даже хмуро бредёт в раздевалку, а затем являет своё величество в нормальной спортивной форме, хоть и с невероятно недовольным лицом. Тогда молодой человек требует от класса меньшего, достаточно удивлённый подобным явлением, и даже не острит, как делает обычно, наблюдая за сонной и весьма дурной по технике исполнения разминкой. Единственное замечание, которое Тарталья себе позволяет, относится к росту Скарамуччи и является скорее несколько нетактичной констатацией факта, чем оскорблением.       Правда, Чайльд вынужден отказать себе в удовольствии участвовать в баскетбольной игре, поскольку игроки делятся поровну и не остаётся лишнего места, но это слишком малая потеря, чтобы омрачить его день. В конце концов, у него будет ещё уйма возможностей поиграть сегодня и с другими учениками, успокаивает себя Тарталья. А устраивать из небольшой разминки ритуал — просто глупость.       Молодой человек плюхается на скамью поближе к освобождённым, зажав свисток между губами, и наблюдает за игрой одним глазом, оставляя всё на нескольких девочек, следящих за происходящим с гораздо бóльшим интересом, чем он сам.       Чайльд слишком занят изучением увлекательного времяпрепровождения сидящих рядом детей, чтобы обращать внимание на счёт или не выходящее за рамки дозволенного поведение снующей туда-сюда по залу кучке учеников. При желании они могут даже жульничать. Он всё равно не заметит, если это не отметят другие. Разве что сложно играть нечестно тогда, когда на место действия нацелено множество пар глаз, не имеющих ни одного стимула отвлечься, зато горящих желанием вывести любого неугодно на чистую воду.       Тарталья мягко толкает в бок ученицу, страстно шушукающуюся с подругой, и уже собирается ввинтиться в их разговор с замечанием, когда слышит негромкий стук в дверь. Он едва не роняет свисток, оставив его болтаться у себя на шее, и со всей возможной громкостью, пытаясь перекрыть визжащих и топающих детей, кричит: — Войдите!       Чайльд не успевает даже поднять руки, чтобы заставить пылающих жаждой победы соперников остановиться на минуту, когда дверь открывается, являя на пороге директора. — Я могу отвлечь Вас? — интересуется он, делая шаг вперёд и тут же останавливаясь, боясь помешать игрокам.       Тарталья уже хочет встать с места ему навстречу, когда мяч, пущенный ещё неумелой из-за многочисленных пропусков рукой Куникудзуси со всей силой влетает Чжун Ли, удивлённом и не ожидавшему подобного не менее, чем Чайльд, в щёку, едва не сбивая с переносицы очки.       Повисает мёртвая тишина.       Даже Скарамучча, до этого бежавший, застывает на месте, из-за чего едва не оказывается сбит с ног не заметившей изменений бойкой соперницей. Тарталья уже и не думает свистеть, хотя именно это он и должен сделать, стоя как полный идиот среди ряда сидящих учеников и пялясь на директора.       Будь на месте господина Чжун Ли любой другой человек, даже нетерпимая госпожа Нин Гуан, Чайльд бы уже смеялся или пытался сдержать смех, но сейчас ему нисколечко не весело, скорее наоборот. Сознание Тартальи мечется между страхом и стыдом, не в силах выбрать что-то одно, и молодой человек так и не выдавливает из себя ни слова извинения.       Чжун Ли тем временем не выглядит обиженным или сердитым, только удивлённым. Он дрогнувшей рукой поправляет очки и кидает взгляд на Скарамуччу, прежде чем прочистить горло и обратиться к Чайльду. — Так я могу отвлечь Вас? — повторяет директор, едва заметно улыбаясь.       Тарталья отмирает, принимаясь бормотать ничего не означающие отдельные звуки, пока наконец не вздыхает полной грудью, умолкнув. Он перебирает в голове всё, что может сказать господину Чжун Ли, заставляя себя забыть о неловкости хотя бы на это время, а затем кивает, чувствуя, как мертвенной бледности на смену приходит кусающий щёки румянец. — Да, конечно, — отвечает Чайльд так твёрдо, как не ожидал от себя и сам. — Простите, пожалуйста.       Ему кажется, что выбранный тон звучит слишком жалко, но надеется, что хотя бы дети не думают сейчас об этом. Они, похоже, уже достаточно перепуганы, чтобы быть занятыми одними своими переживаниями.       Тарталья проходит мимо них и неопределённо машет рукой в сторону скамьи, лишь через некоторое время объясняя суть жеста: — Пока садитесь.       Чайльд смотрит на Скарамуччу, пока отдаёт указание, сам не имея представления, что именно он желает видеть на худом лице ученика, но всё равно так ничего и не находит, кроме его двух слегка прищуренных глаз. — Простите, — повторяет Тарталья, подходя к директору и разве что не кланяясь. — Я прослежу, чтобы виновник был достаточно наказан…       Чжун Ли останавливает его, поднимая руку, и улыбается одними лишь глазами. — Каждый из нас когда-нибудь ошибался, — замечает он совершенно спокойным и даже примирительным тоном. — Довольно одного выговора, Аякс Александрович.       Чайльд пожимает плечами, не желая спорить с директором, и поспешно кивает. Он боится смотреть в лицо господину Чжун Ли не из-за того, что опасается его гнева, нет, этот вопрос уже решён, а потому что не хочет выдавать смущения, которое обязательно наступит, если он оторвётся от ставших ему уже привычными стен зала. — Хорошо, — соглашается он, переступая с ноги на ногу. — Думаю, Вы правы.       Он так не думает, но это не имеет значения. Тарталья не из тех, кто просто так нарушит указ начальства, тем более, если он исходит не от кого-то, а именно от господина Чжун Ли. Чайльд просто не может себе представить, что должно произойти, чтобы он ослушался по-настоящему.       Чжун Ли медленным, но уверенным движением направляет молодого человека за плечо к двери и, как кажется Тарталье, кивнув на прощание, дожидается, пока преподаватель откроет её. Чайльд, как бы стыдно признать ему это ни было, понимает далеко не за одну секунду, что именно от него требуется, а потому вновь прирастает к полу. Он держится за ручку скорее из страха рухнуть на пол, чем действительно осознавая, что следует на неё нажать, а потому прикладывает необходимое усилие лишь после того, как директор подталкивает его ещё раз, издавая странный звук, который молодой человек уже после раздумий опознаёт как бормотание. Правда, ему приходится признать вдобавок, он так и не понимает, что хотел сказать ему господин Чжун Ли.       Директор, судя по всему, не имеет никакого желания повторять, быть может, и совершенно бессмысленные слова, вместо пустой траты времени дожидаясь, пока молодой человек плотно закроет дверь, прикрикнув на зашумевших детей скорее для одного лишь виду, чем из неподдельного стремления призвать их к дисциплине. — Итак, — несколько неловко начинает Тарталья. — Что мне следует..?       Он не только не удивляется, когда господин Чжун Ли не обращает, кажется, внимания на его слова, но даже ожидает этого. Чайльд не знает, сколько времени может потребоваться директору, чтобы сформулировать мысль, а стоять в тишине попросту уже не способен, и потому прибегает к подобному нехитрому манёвру.       Чжун Ли либо не замечает вопроса, либо слишком старательно гонится за собственной мыслью, а потому ровным счётом никак не помогает учителю, наполовину отсутствующим взглядом наблюдая за уходящим к лестнице концом коридора поверх плеча собеседника. — Итак, — повторяет он слова Тартальи. — Мне необходимо, чтобы Вы провели экскурсию по школе. — Прошу прощения? — Брови Чайльда ползут вверх с такой скоростью, какой он не ожидает от самого себя. — Провёл экскурсию? Но когда?       Директор хмурится и прочищает горло, прежде чем сложить руки на груди. — На втором уроке, — отвечает он, поджав губы. — У Вас, если я не ошибаюсь, в это время свободное окно.       Тарталья чешет затылок и вздыхает, пожимая плечами. — Конечно, как скажете, — говорит он, пытаясь улыбнуться. — Я просто немного… э… удивлён. Никогда ещё не делал ничего подобного. Разве нет другого преподавателя?       Чайльд и сам понимает, сколь мал шанс двум учителям сразу иметь вместо урока окно. К тому же, он прекрасно знает, что господин Чжун Ли просто так ни к кому не обращается, тем более с такими вопросами. — Я потому и пришёл к Вам прямо во время урока, чтобы Вы успели подготовиться, Аякс Александрович, — зачем-то объясняет директор. — Как думаете, Вы успеете ознакомиться с материалом за полчаса? Его не очень много, но если у Вас окажется плохая память…       Тарталья фыркает, хоть и не хочет смеяться над Чжун Ли. — У меня отменная память, — заверяет он. — Но я всё равно не понимаю, почему Вы выбрали именно меня. Я здесь всего лишь первый год, так что… — Госпожа Нин Гуан не вышла на работу, — просто отвечает директор.       Чайльд, следует признаться, так и не получает то, чего хотел. Отсутствие госпожи Нин Гуан нисколько не проясняет ему, отчего должен присутствовать именно он, но спрашивать молодой человек не имеет желания. Если Чжун Ли угодно отвечать настолько туманно, что ж, у него должны быть на то причины, разве нет? Или, что тоже вероятно, он считает Тарталью умнее, чем на самом деле, а в подобном разубеждать директора Чайльд тем более не хочет. — Прошу Вас, возьмите у меня на столе красную папку, — наставляет мужчина, либо не замечая замешательства учителя, либо успешно его игнорируя. — В ней находится вся необходимая для экскурсии информация. Я не ожидаю от Вас красочного представления, наоборот, попросил бы быть как можно строже и суше.       Тарталья кивает, облизывая губы. Наверное, такой подход будет действительно удобнее для человека, ещё за полчаса до экскурсии не представляющего, о чём должна идти речь, но Чайльд не уверен, что удержится в рамках. Всё, что он делал для общественности до этого, представляло из себя сплошное шоу, полное красок и эмоций. Подобный образ уже слишком прочно засел в его голове, чтобы молодой человек так запросто мог отступиться от собственных представлений о подаче информации. — Я постараюсь, — тем не менее, обещает он несмело. — Но…       Чжун Ли приподнимает брови, обозначая, что готов выслушать возражение, и наконец отрывает взгляд от конца коридора, чтобы пристально посмотреть прямо в лицо Чайльда. Тарталья хочет поёжиться, но всё же усилием заставляет себя остаться в той же позе, разве что отводит глаза, с усиленным интересом и вниманием изучая пустую соседнюю стену. — Но что, Аякс Александрович? — подсказывает ему директор, незаметно улыбаясь. — Конечно, Вы не должны знать меня… э… — Чайльд зажмуривается, чувствуя, как плутает в мысли, и обрывает сам себя. — Я имею в виду, что Вы наверняка не особенно интересуетесь фигурным катанием, тем более что Вы из Китая, так что болеете в любом случае за других людей, но… Я никогда не умел остановиться вовремя, поэтому вряд ли смогу дать Вам то, что Вы ищете.       Тарталья и сам не знает, отчего краснеет, но не хочет разбираться. В конце концов, под такими золотыми глазищами очень сложно не покраснеть любому!       Чжун Ли молчит некоторое время, будто что-то взвешивая, а затем негромко отвечает: — Честно говоря, я был Вашим поклонником.       Это признание кажется Чайльду таким абсурдным, таким нелепым, что он забывает даже покраснеть снова, выпучив глаза так, будто увидел нечто невозможное. — Именно поэтому я обратился к Вам, — продолжает мужчина, словно ничего не замечая. — Мне нужен человек, который бы не испытывал стеснения ни перед группой людей, ни перед камерой.       Тарталья его уже не слышит.