Шкалулка с черепами

Допустим, мы останемся в живых; но будем ли мы жить?

        Топот ног и копыт, звон мечей и песня гибели. Это то, что преследует их с самого восхождения на трон его Величества. Тавро. Клеймо, высеченное грубой рукой на душе каждого в стране, будь он стар или только родившимся ребёнком. Каждый уже клеймён не то благословлением, не то грехом. То, что станет самым чёрным проклятьем, омрачённым в веках. Сечение стали, сломанные кости, стекленеющий взгляд товарища или врага. Человека, что упал перед ещё живым тобой. Но чувство бегущей по венам крови, ухающего в груди сердца, оно пугает ещё больше. - Все, кто не с нами, тот против нас. Зычный грубый голос снился в кошмарах и заставлял робеть. Трястись в углу и шептать тихие молитвы. Но пришедшие с императором люди не хуже охотничьих собак. Они будто знали, где спрятались недоброжелатели. Они вытаскивали крыс из самых тёмных углов и подвалов на главную площадь, на обозрение. И император скалился, в приступе своей ярости и жажды сражения, он позволял совершившим проступок искупить вину, зная что это бесполезное дело. Дуэль с самим Величеством. Кость, брошенная побитой собаке. За неё хватались, глотали как наживку, и она вставала поперёк горла, с которого вскоре летела голова, отсечённая самим правителем. Одним взмахом узкого меча. И он приказывал, а люди шли. На смерть и убийство. Не имея право на протест и поднятый взгляд. Не желая быть выволоченным на главную площадь и так же безуспешно хвататься за собственную смерть. Смотреть в яростные и живые глаза народного проклятия. Яркие, что солнце в зените и отравляющие, как яд.       Складный и бледный, император не походил на поджарого наёмника или благочестивого аристократа. Называвшийся сыном прошлого владыки, он бросил вызов всем претендентам и не оставив ни одного брата живым, а сестёр сослал в храмы, взойдя на престол. Он перекраивал своё царство, красный с той поры в нескончаемом почёте. Необходимый атрибут, чтобы помнить, чем выкрашен их нынешний мир. На чём он стоит и каков будет дальше. Что пропитало его, и становится новой истиной для будущего. Власть и сила вели государя, но не позволял он этому развратить свои территории. Так, руками молодого императора был казнён первый генерал, что почивал на беде усопших. - В этой стране только я могу творить бесчинства. Все остальные подчиняются закону. – он скалится и все падают к ногам, пробираемые дрожью. Подавляемые чужой волей и жаждой, люди подчинялись. Его Величеству плевать, кто ты и откуда, сколько у тебя денег, ведь он может их отобрать одним жестом, лишив всего, хоть и не делает так. Зреющие в домах бунты опускались в подвалы, а после в канализации, к крысам. А после изобличённые на кровавой площади, с последним, брошенным в утешение, шансом. Монарх считал себя правым всегда. И каждый подчинялся ему беспрекословно. И непокорные слуги склонялись, а кто перечил, того провожали в последний путь огромные тихие толпы, что со стылым ужасом наблюдали за вердиктом. О них старались забыть, утешить семьи в пол голоса, с оглядкой и страхом. Чтобы не застали за проявлением слабости. Чтобы не покинуть этот мир раньше положеного. Император не был плохим. Он и не был хорошим. Он сделал жизнь порядочнее, опасно-непредсказуемой. Не сравнял счёты, нет. Но теперь люди перестали быть игрушками в руках друг друга. Все стали маленькими фигурками в игре непостижимых для простого люда умов. Это шептало скрипучим голосом, приводя в бесконечный зацикленный механизм неумолимо-бесконечной ловушки. Лабиринт из которого они не могут выбраться. А на вершине, зримый для всех, как последний рубеж к чему-то, стоял мужчина с окровавленым мечом, хищным оскалом и золотым безумием. Все, от мало до велика, знали и боялись его страсти к боям, к сражениям. К крови, стекающей по лезвию и плоти тонкими линиями, капая в глухой тишине. Этот взгляд наводил страх на огромное государство. Этому человеку будто хотелось побывать во всех сражениях мира. А однажды, одна из его наложниц поделилась страшными речами, разменяв несколько бутылок дорогого вина. - Моя желанная мечта, лелеемая между пальцев. Забрать победу у каждой страны этого мира. Этой земли. Заставить этих премудрых словоблудов подавиться собственным языком и склонить голову в пол. Показать, что сила всё ещё больший аргумент. Что они, ничего не значат. Что свет не то, чем кажется. Весь люд, от богатого до нищего пришли в холодный ужас, не имея возможности даже представить их будущее. Ни светлое, ни тёмное. Оно выкрещено во все оттенки алого и эхом несётся предвкушающий, гротескный хохот, будто кто-то ножом по зеркалу ведёт. Так же мерзко и искажённо. Так же уверено и беспощадно. Но каждый человек, сидел ли он у камина или у свечи знал. Знал, что мечта императора сбудется, что этот человек сделает всё для этого. Постарается.       И он гнал. Гнал-гнал-гнал армию, собранную со своих земель, туда, где небо выше, реки звонче. Латные ботинки топтали траву, землю, мясо. В крепких кулаках сжимались рукояти и древки смертоносных оружий, упитых жизнями тех, кого назвали врагом. В головах отступал страх, уходил звон, оставляет безумный довольный голос правителя, что не хуже слова и рога подгонял вперёд.       Каждый боялся императора и заражался его же жаждой, желанием биться. Распалялся, как пламя, в которое кинули сухую траву. И так же быстро терял себя, сгорая в жерле голодной войны. Не родилось ещё смельчака, что бросил бы вызов его Величеству. Он хотел склонить империю, что встречает рассвет раньше их страны. Там властвует слово, мудрость, белоснежное сияние и песни о благодетели. Всё то, что жаждал окропить кровью их правитель. Конница двигалась вперёд, за спиной уже возросшая империя и несколько омытых в благородно-багрянное государств. Это приводило в ужас и восторг одновременно. Сколько пройдено! Сколько ещё пройти! Мысли и ощущения путались и солдаты перешептывались, понимая, что уподобляются правителю. Что так же, как и его враные гончие, готовы тащить неверных на казнь. - Нехорошо это. Старый вояка, знающий ещё деда прошлого правителя, затянулся трубкой. Мутный взгляд не отрывался от холма, из которого то тут, то там торчали будто обломки сооружений. Когда-то огромные, почти исполины, они сейчас в земле и плетях растений торчат, что кости погубленного великана. - Да. Долго будем обходить, холм не высок, но протяжен. - Уважьте спящего в нём, Ваше Величие, и пол дня не потеряем, а костей чужих не потревожим. Поговаривали, ни то воина могучего, ни то вообще бога какого. Рискованно это дело. Но правитель был непреклонен. Какой бы воин не покоился под этой землёй, он уже давно мёртв. Какой бы бог не спал здесь, он всё ещё смертен. Кто бы там ни был, он покорится. - Очень нехорошо, Ваше величие. - старик прикрыл целый глаз и пустил струю дыма. - Ошибку своего прадеда совершишь. Говорят, лучше героев и хуже злых богов хранится здесь, с останками старой империи под этой землёй. Вон обломки. Уж его не его, рук дело, не могу сказать. И если присмотреться хоть немного, то можно увидеть белые камни, столбы и руины, что будто кости, торчали из зелёной травы. - Перечишь? - Как могу? Армада, что губила королевства, двинулась вперёд, поднимаясь на невысокий холм. Резня того дня вошла в летописи как пробуждение древнего Бога. Что тысячи солдат стали жертвой, жизнью страшного бедствия. Ещё более зверского и безумного, чем правитель их страны. Их предупреждал старик. Как только они начали всходить на холм их предупреждала сама земля - тряска была такая, что несколько лошадей сломали ноги и были загублены. Само бедствие когда вылезла тряслась, будто старуха без клюки. Только пламенная грива, в которой запутались сухие травинки и веточки, ярким пятном задерживала взгляд, но не более. - Уходите. Бедствие беспощадно. - хрипит немощь, скрючиваясь на сырой земле и кашляя, будто сама возможность дышать, заставляет беспомощное тело содрогаться в судорогах и боли. - Прочь. Прочь. Поле прогнанных. Капище гонимых. Из дому, по приказу, за наживой, отчаянных и отчаявшихся. В их домах им уже не рады или они сожжены. И этот вытоптанный холм и его хозяйка приютили, баюкая кости весенней травой, а души тихим рычанием. Посмертное ложе в сырой земле и глине, корнях и камнях. В смехе горьком, как полынь, и сверкание красного золота глаз. Под крик воронья и лязг железа.       Холм раскололся, будто там не земля и камни, а хрупкая яичная скорлупа. Тело немощи, что лежало перед конём императора, покрывается белой кожей, что ложится поверх её собственной. Чёрная ткань обнимает крепкую спину и скрывает лицо. Из расколов, что дым, веет тьмой, красным огнём и синим мерцанием. - Бедствие... Беспощадно... Лицо, что измазалось в грязи не было худым, битым или усталым, как казалось в самом начале. Сонное. Одним движение поднявшись, нечто покачнулось. Ткань создала тень, что скрыло глаза, а лицо покрывалось костяным наростом. - В бой! - Ааа, знакомое лицо. Так похож, так похож. - огромный меч снёс одним взмахом половину армии, а когтистая рука, коснулась щеки. - Проверим, ты так же любишь сражения и упиваешься ими?! - сонный голос взвивался вверх, в нём слышался скрежет и лязг металла. Радость и свирепство сплелись в едином порыве, воодушевляя чудовище. Несколько капель упали на бледное лицо, старик схватил поводья коня и погнал коня, своего и императора прочь, за спины гневных солдат, что выли не хуже баньши. А в голове звенел хруст костей, весёлый смех. На веках будто отпечатаны движения - беспощадные, резкие. Точные. Их нельзя сравнить с танцем - слишком живо, порывисто и дико. Слишком не человечно. Армия не вернулась. Императора после этого проигрыша никогда не видели больше прежним. Он будто присмерел и люд уже хотел возжигать свечи неизвестному безумию. В проклятие за непришедших и благодарность не забранных. Владыка стоял на балконе своего замка, перебирал пальцами. Рядом лежала стопка листов, а написаное в них, повергло любого в отчаяние. «Казните посла королевства. Он нарушил закон». Взгляд его был устремлён в даль. Там через леса и реки его владений есть преграда к исполнению его заветного желания. «Заключить представителя империи за критику власти» Нежные руки обвивают шею, но мужчина дёргается. Ему кажется, что не обьятия ему нужны, не нежные воркования и покорный взгляд. Наложница, рыжая, дует губы, лепечет, что походы сделали правителя скованным. А император молчит, смотрит, пропускает рыжую прядь между костяшек. Неожиданно улыбается и кивает, соглашаясь то ли с ней, то ли со своими мыслями. «Казнить представителей республики» Мужчина обещает, что в следующий поход он возьмёт с собой самых дорогих наложниц, потешаясь над мелькнувшим во взгляде ореховых глаз страхе.