куда шёл корвет «америка»?

      С яркой улыбкой Тарталья пришёл домой и наткнулся на совершенно непонимающий взгляд матушки. Она подошла к нему, что-то причитая себе под нос, и мягко наклонила Тарталью к себе, чтобы прикоснуться к его мокрым волосам и недовольно покачать головой, на что Тарталья только тихо рассмеялся и приобнял матушку за плечи. Наверное, она ещё злилась. Тарталья в самом деле был непутёвым сыном, но сейчас он испытывал такое неподдельное и искреннее счастье, что ему не хотелось ни о чём думать. Чего грустить, матушка? Эх, какая жалость — узкий коридор! Так, гляди, и пустился бы с ней в пляс.       — Промок весь! — Воскликнула она. — Где же ты был-то? Тут едва моросит.       Тарталья присел на пуфик и рукой убрал податливые мокрые волосы с глаз. Он пару раз цокнул языком, снимая обувь, и вдруг встал, распрямился и обнял её ещё раз. Хотя в его-то положении ему стоило бы поклониться ей низко-низко и, не поднимая глаз, с благоговением произнести – разрешите, боярыня, войти во терем! Тогда по его мокрую бестолковую голову тут же бы пришёлся лёгкий удар полотенцем, которое и сейчас свисало у матушки с руки. Дурак он и есть дурак, что с него взять. А всё же злиться на Тарталью сложно.       — Слова все из головы дождём вымылись, что ли? Нашёл время для прогулок, — она покачала головой, а улыбки сдержать всё-таки не смогла, — чай пить будешь? Зачастил ты что-то в непогоду гулять.       — Буду чай!       Свет на кухне чуть мелькал. Тарталья уселся за стол и поднял взгляд наверх, прикидывая, есть ли ему чем заменить грозившуюся вот-вот перегореть лампочку. Через пару минут матушка поставила перед ним небольшую чашку чёрного чая, от которой поднимался горячий пар, а следом организовала ему небольшую пиалу с мёдом. Глаза у Тартальи тут же засияли, и он, пока матушка отвернулась, снял пробу — сладкий и тягучий, всё как надо, проверка пройдена.       — Ты в чай его добавляй, а не в рот, — матушка помотала головой, — а то уберу сейчас. Вторую банку за неделю открываю!       Тарталья вздохнул с тёплой улыбкой и подпёр подбородок рукой, молча наблюдая за тем, как матушка суетится на кухне, скорее из привычки, чем из надобности, и то и дело пытался сделать хотя бы глоток чая, который отчего-то совсем не остывал. В какой-то момент стук капель дождя по окну прекратился, а через пару мгновений беспросветные тучи разогнало солнце, которое своими лучами угодило прямо им на кухню. Тарталья взглянул вниз, и увидел, что солнце осветило часть их стола и теперь плясало на почти нетронутом чае. Тарталья отодвинул его в тень — и без того никак не остывает – и тайком съел ещё одну ложку мёда.       Тарталья понятия не имеет, где матушка берёт этот мёд, но он точно волшебный. Тарталья поклясться готов, что внезапно влетевшая на кухню Тоня, которая незаметно за пару секунд своего появления съела половину этой пиалы мёда, это грёбанное волшебство. Она довольно хихикает и садится рядом с ним, и одного взгляда на неё хватает, чтобы Тарталья почувствовал, как проблема размером с огроменную волну вот-вот его накроет.       — Так как прошло твоё свидание с тем другом?       Тарталья поперхнулся чаем и со страху выплюнул его обратно в кружку. Конечно же, если в поле зрения Тартальи появляется Тоня, то проблемы здесь совсем не размером с волну. Это самое настоящее ебучее цунами.       — Тоня! Не стыдно тебе перед братом, а? Дошутишься, он тебе ночью телевизор невзначай открутит, чтобы всякой дурости поменьше в голове было, — воскликнула матушка и тут же потрепала Тоню по голове с доброй улыбкой, так и не став разбираться, с каких это пор Тарталья стал ходить на свидание с парнями. У самого же Тартальи чуть было из носа чай не полился.       — Хорошо, как прошла твоя встреча с тем другом?       — Любопытной Варваре, — Тарталья сунул за щеку подвернувшееся под руку печенье, — нос оторвали. Хорошо встреча прошла, не пожалуешься даже; дождь только такой сильный под конец пошёл, что у меня разве что косточки сухие остались. Ну, мы туда-обратно на машине катались, так что я и не заметил особо.       — Опять ты по безлюдным берегам разъезжаешь? — Матушка присела за стол и отодвинула от Тартальи тарелку с печеньями. — Я-то думала, Арлекин тебе давно по шапке надавала, когда в предыдущий раз слегла с не пойми чем. Да и кто это на машине тебя возит?       — Знакомый.       Тарталья пожал плечами и нервно стал рассматривать чаинки на дне своей чашки. Он до того странно себя чувствовал в последнее время, что рассказывать матери о Казухе казалось ему отчего-то неправильным или излишним; да и к тому же, если последовательным рассказом он в конце концов дойдёт до того, что встретил его у Скирк, матушка его не то полотенцем отхлестает, не то расстроится и промолчит. Тарталья бы предпочёл быть избитым полотенцем. Казуха — это его секрет. Тарталье казалось, что если он кому-нибудь про него расскажет, то в его голове тут же разрушится созданный им самим же образ, и наверняка Казуха сам не захотел бы, чтобы кто-то о нём узнал, таком странном, незнакомом для их городка. А ещё Тарталья ничего про него не знает. Ему нечего рассказать.       — У знакомого имя есть? Или это кто-то новый со странным прозвищем?       — Ага, Буратино зовут.       Матушка цокнула языком, но ругаться не стала. Тема с непонятными именами в их семье вообще особо не поднималась, потому что Тарталья умело уводил разговор в любое другое русло, только бы не объясняться лишний раз, почему собственное имя у него не в ходу. Почему Арлекин с Коломбиной тоже зовутся как не пойми кто, матушка уже и не спрашивала. Тут ещё и Буратино нарисовался!       Она поджала губы, думая о чём-то своём, и сосредоточенно протирала запачканный мёдом стол.       — Издеваешься над старой матерью. — Сказала она в конце концов и посмотрела на Тарталью с доброй беззлобной улыбкой, и Тарталья улыбнулся ей в ответ так ярко, как только смог.       — Ну уж какой есть, — Тарталья громко отхлебнул ещё чая, — не переживай, хороший он… Японец.       У Тони тут же в глазах загорелся любопытный огонёк, а матушка только удивлённо вскинула брови, но расспрашивать не стала: азиатов в городе хоть отбавляй, ничего сверхъественного в этом, пожалуй, и нет. Тоня подсела к Тарталье поближе и тихонько, словно бы хочет спросить что-то запретное, принялась задавать ему по тысяче вопросов за раз: и о том, как прошла встреча, и о том, как этот японский Буратино выглядит, и обо всём на свете, о чём только она успевала подумать, когда матушка ненадолго отходила или переставала прислушиваться к их разговору. Тарталья уверенно держал оборону до последнего и с победным гордым взглядом залпом допил остывший чай.       — А у тебя, я смотрю, вообще язык не устаёт болтать, — матушка потрепала Тоню по голове, — ну ничего, папка через недельку вернётся, и будешь его забалтывать, вы в этом оба мастера, — она посмеялась, а Тарталья удивлённо поднял голову, и от гордости и лёгкости в его лице почти ничего не осталось, — ладно-ладно. Вы в этом трое мастера.       — Я думал, папа вернётся только к ноябрю.       — С чего бы вдруг? Сам небось сказал, знаю я его, — матушка коротко посмеялась, — да нет, в пятницу возвращается. Так что подарочки заказывать поздно, Аякс.       Тарталья улыбнулся ей в ответ, хотя отчего-то почувствовал желание тяжело вздохнуть и уйти поскорее с кухни, чтобы не расстраивать матушку своим настроением. Он любил отца; раньше его возвращение так вообще превращалось в самый настоящий праздник. А ещё Тарталья уже получил от отца сообщение пару недель назад — единственное за всё прошедшее время — и фотографию купленной ему за границей реплику самурайского меча. Впрочем, ждать от этого отца сильнее он не стал.       А вот Тоня очень обрадовалась. Ей папа пообещал диковинные веера и японские маски.       Тарталья ушёл с кухни, как только представилась возможность. Долго он не ждал: минуту спустя позвал мальчишек тоже пить чай, и тогда Тарталья незамеченным проскользнул в свою комнату, закрыл за собой дверь и со спокойствием выдохнул. Его плечи опустились, яркий открытый взгляд чуть потускнел, но расстроенным или разочарованным Тарталья вовсе не выглядел. Он наконец вытащил телефон из кармана брюк и упал на кровать.       За временем он совсем не следил; Тарталья чувствовал себя так, словно утонул в ворохе одеял и беспробудном спокойствии бесконечных постов в социальных сетях и несмешных шуток, которых за прошедшее время он в размере двадцати штук отправил Арлекин, так и оставив без внимания то, что она не заходила в сеть со вчерашнего дня. Если бы Тарталье было не лень и не болела бы каждая мышца от сегодняшних хождений по непроходимому пляжу, то он постарался бы дотянуться до маленькой колонки в углу стола, которая придавливала собой разваливающуюся книжку Есенина. После вчерашней ссоры с матушкой он больше в неё так и не заглянул. Сейчас конфликт был исчерпан — а желание прикасаться к книге безвозвратно пропало, словно бы если он снова возьмёт её в руки, то матушка откроет дверь с ноги и бросит Тарталье в лицо кулёк травки, который магическим образом окажется у неё на прикроватной тумбочке.       Тарталья глянул искоса сначала на колонку, потом на выключенный телевизор. Тишина ему никогда не нравилась. Впрочем, он настолько запутался в одеялах и собственной совсем несвойственной ему лени, что он так и не встал с дивана, продолжая бездумно тыкать пальцем в телефон, раз в десять минут перекатываясь с одного бока на другой.       Ближе к вечеру солнце перекатилось как раз к окнам Тартальи и стремительно билось в закрытые шторы, оставляя на полу размытые пятна света. Оно забралось лучами Тарталье в курчавые волосы, поигралось с рыжими прядками, прошлось ласковым материнским прикосновением по потускневшим веснушкам и попыталось стереть капельку крови с сильно прикусанных губ. К вечеру телевизор в комнате уже работал, но Тарталья не видел, что там идёт; сам он уже переместился на пол и время от времени без всякого труда отжимался скорее от скуки и избытка энергии, чем от желания заниматься какой-то физической активностью. Ещё ему нравилось наблюдать, как перекатываются под натянутой бледной кожей мышцы, а больше всего нравилось после такого забираться на диван, который всегда становился отчего-то необычайно мягким и уютным, и даже одна из пружин, уже года так четыре беспокоящая Тарталью, куда-то необъяснимо пропадала.       Тарталья потянулся вытягивать из лабиринта скомканного постельного белья телефон, когда услышал звук пришедшего уведомления. На лице его тут же нарисовалась заинтересованная улыбка, когда он подумал, что это Арлекин наконец-то отвесила в ответ какие-нибудь остроумные колкости, которые Тарталью всегда невероятно веселили.       Это оказалась не Арлекин; только звёздочек в глазах у Тартальи меньше не стало, напротив, те ещё ярче засияли. Тарталья пару мгновений пялился на сообщение во всплывающих уведомлениях, словно бы что-то предостерегало его от слишком быстрого ответа, но в конце концов он не сдержался и захотел прочитать до конца. Почему вообще его должно беспокоить то, насколько быстро он отвечает на сообщения простого знакомого?       [Ты хорошо добрался домой? Я не хотел беспокоить тебя сегодня, но, к сожалению или счастью, не думаю, что госпожа Скирк — тот самый человек, который захочет обсудить со мной русскую поэзию и помочь мне разобраться.]       [Ты чертовски прав.]       [Но я тоже на поэта мало смахиваю.]       Когда в коридоре прямо перед дверью в комнату Тартальи послышались чьи-то шаги, он почувствовал странное волнение и понизил на телефоне яркость, заранее зная, что в его доме есть как минимум две очень любопытные дамы, которые не оставят без внимания настолько довольную улыбку. После сегодняшних шуток Тони Тарталья так вообще чувствовал себя чуть ли не преступником, поэтому, чтобы не объясняться лишний раз за безобидные переписки с друзьями, он тихо прошёл на балкон.       Он закрыл за собой тяжёлую балконную дверь и аккуратно протиснулся между ящиками и пластмассовыми вёдрами, и в конце концов опустился на излюбленный подоконник. Солнце светило как раз с этой стороны, но уже потихоньку уходило к горизонту. Тарталья вновь взял в руки телефон, но прежде, чем посмотреть входящие сообщения, краем глаза зацепился за лежавшую на краю подоконника пачку сигарет, которая всё ещё была наполовину пустая и на которую всё ещё не обращала внимания матушка. Он машинально потянулся к ней, просто чтобы подержать и повертеть, но в последний момент отдёрнул от неё руку и, как ни в чём не бывало, вернулся к переписке.       [Возможно, ты прав. С другой стороны, на первой странице сборника нарисован портрет Есенина, и мне показалось, что в чём-то вы похожи. Наверное, у меня нет права о таком судить. Я и сам ещё не понял, кого знаю хуже — тебя или Есенина.]       [Дочитаешь сборник, считай убьёшь двух зайцев одним выстрелом.]       Казуха ответил не сразу. Губы Тартальи растянулись в глупой улыбке, и он задумался, улыбается ли Казуха также, как и он, глядя в экран телефона? О чём он думает, чем занимается? В его квартире тоже есть балкон, и мысль о том, что Казуха тоже провожает взглядом закат, отчего-то отдавала в грудь тёплой и тягучей тоской по чему-то никогда не существовавшему.       [Двух зайцев одним выстрелом — значит сделать несколько дел одновременно?]       [Ага, вроде того.]       [Что ты сейчас делаешь?]       Интерес победил. Солнце заходило за горизонт. Тарталья поджал губы и принялся смотреть из стороны в сторону, словно бы надеясь, что стоящие в каждом углу балкона ящики и вёдра подскажут ему, что Тарталья с минуты на минуту покажется Казухе слишком навязчивым и напористым. Тарталья глянул на экран телефона через пару секунд, не увидел ответа и встал с подоконника, чтобы пройтись и придумать новый план, но пройтись было негде, поэтому он просто облокотился о перила и стал разглядывать сороку на фонаре чуть поодаль.       Тарталья сдерживался. Он правда с самого начала пытался унять желание писать неприлично много и обо всём, что в голову придёт, разбивая это на много мелких сообщений, но он знал, что это раздражало Арлекин, значит, наверное, это будет раздражать и других людей. Ему не хотелось раздражать Казуху, ему хотелось, чтобы он писал ему хоть иногда, хоть пару слов о том, как прошёл его день. А Тарталья бы писал ему в ответ. Только навряд ли уложился бы в пару слов. Да и в пару предложений бы не уложился.       [Я читал; я действительно просто хотел спросить у тебя, всё ли хорошо, но когда вернулся домой, то увидел, что Тама пытается столкнуть книгу с полки, и подобрал её. Я не устоял и совсем забыл, что хотел сделать.]       Тарталья усмехнулся, покрепче сжимая в руках телефон. Казуха писал лаконично и по делу, но Тарталья всё равно умудрялся представлять себе, как после некоторых слов он бы тихо невзначай посмеивался или пожимал плечами с безмятежной улыбкой.       Казуха тут же написал снова.       [Я читал стихотворения выборочно и наугад. в какой-то момент одно из них напомнило мне о тебе. Я и подумал, что вы похожи — шарлатаны и скандалисты.]       [Вообще-то я не шарлатан!]       [И не скандалист.]       [Иногда. Очень редко.]       [Может быть, по выходным только…]       [Пожалуй, тебе виднее. И всё же, мне понравилось это стихотворение. То, что оно напомнило мне про тебя, просто небольшой забавный факт. Я бы процитировал ещё пару строк, но совершенно не знаю, стоит ли. Хотя твоя реакция… определённо меня забавляет. По-хорошему.]       Звон металла от незамысловатого постукивания казался ему благозвучным. Тарталья вообще частенько не знал, куда деть руки, и выстукивал знакомые мотивы по подвернувшимся под руку предметам, но перила на его балконе всегда звучали хуже любого расстроенного инструмента, а сегодня вдруг ни с того ни с сего они вполне себе звучат по-музыкальному хорошо. Тарталья улыбнулся в экран телефона, оглянулся по сторонам и почувствовал, что всё хорошо.       [Ха-ха, неужели правда по-хорошему?]       Сперва Казуха ничего не ответил, зато когда начал что-то печатать в ответ, Тарталья так внимательно смотрел в экран телефона, словно поставленный вопрос непременно был о жизни и смерти. Он был настолько в это погружён, что когда открылась дверь на балкон, у него едва не остановилось сердце, а телефон чуть было не полетел вниз с высоты третьего этажа. Он сжал телефон покрепче и резко развернулся так, что стоящие рядом ящики и тумбы покачнулись, а железные перила под весом Тартальи слегка прогнулись.       Всё произошло так резко и быстро, что вошедшая Тоня перепугалась, что такого их старенький балкон и вовсе не выдержит, и рефлекторно отступила на шаг назад.       — Ты совсем больной? — Спросила она, тяжело вздохнув. — Ты что тут делал вообще?       — Хотел свежим воздухом подышать.       Тоня скептически принюхалась к запаху выхлопных газов от машин прямо под балконом, но допрашивать его не стала и сама принялась увлечённо рассказывать о чём-то, пока Тарталья мычал в ответ что-то невнятное и искренне надеялся уловить суть её монолога. Пока что его мысли занимало только всплывшее в уведомлениях короткое и ясное «да».       Солнце уже спряталось, но на улице всё ещё не стемнело; даже с приглушенным светом от настольной лампы в комнате Тевкра и Антона было достаточно светло. Тарталья сидел на полу на мягком ярко-зелёном ковре и помогал собирать громадный дом из конструктора, который Антону подарили ещё на день рождения три месяца назад. Тем не менее, только сейчас Антон захотел им заняться и тут же уволок Тарталью в комнату, решив, что ему тоже будет это интересно. И Тарталье правда было интересно! Он проводил время с братьями не так часто, предпочитая детским забавам гулянки с Арлекин или на крайний случай обсуждение сплетен с уже подросшей Тоней, но порой простые мальчишеские игры отзывались у него в сердце таким невообразимым теплом, что матушке приходилось поздней ночью разгонять всех братьев по кроватям, и Тарталья не был исключением.       Антон долго изучал инструкцию, пока Тевкр нетерпеливо выглядывал у него из-за плеча, никак не в силах усидеть на месте, а Тарталья тем временем усиленно собирал порученную ему деталь. Тоня тоже сидела в комнате мальчишек, устроившись на кровати Тевкра и читая книжку для завтрашнего урока литературы. Порой она комментировала процесс, взирая на него сверху словно строгая начальница, и радостно хихикала над рассказами младших братьев.       — Ты же не ту деталь ставишь! Белую надо, белую! — Говорил Антон Тевкру, который был наверняка уверен, что светло-голубая деталь абсолютно такого же размера ничуть не хуже, чем белая, но Тарталья с доброй улыбкой забрал у него из рук эту голубую детальку, сославшись на то, что она именно сейчас понадобилась ему самому. Тогда Тевкр поставил белую деталь и, экспертно оценив проделанную работу, удовлетворённо закивал головой.       Быстрее всего работа продвигалась у Антона; сперва он минут двадцать что-то вычитывал в наверняка увлекательной инструкции, а затем стал работать куда продуктивнее любого завода, изредка отвлекаясь на разговоры Тартальи.       — …Ну и вызвала меня к доске тогда. Я в химии ни бэ ни мэ, мне одноклассница с первой парты подсказывает, шепчет что-то тихо, а я вроде и слышу, что шепчет, а всё равно ничего не понимаю, как будто на эльфийском каком-то разговаривает. А у химички в то же время было лирическое отступление…       — Кхм, кстати о химии…       Тоня отложила в сторону книжку и бесшумным шагом подошла к двери в комнату и прикрыла её, перед этим убедившись, что матушка не ходила где-то поблизости и не могла ненароком услышать их разговор. Тогда замолкли и все трое братьев, с любопытным взглядом проследив за Тоней. Она молча жестом показала Антону и Тевкру продолжать разговор, чтобы не привлекать лишнего внимания, и те, сперва растерявшись, принялись собирать конструктор чуть погромче. Тевкр при этом придвинулся поближе к Тарталье, чтобы не пропустить ничего лишнего, и как бы Тоня не пыталась его подвинуть, тот остался на месте.       Тарталья был растерян не менее братьев. Он вопросительно приподнял брови и наклонил голову в бок, не смея произнести ни слова. Начальница команды не давала.       — У нас была лабораторная работа… — начала она шёпотом, — и нам сказали ни в коем случае не дуть на огонь от спиртовки. Рассказали перед этим нудную историю про то, как какой-то парень однажды подул и чуть парту не поджёг…       — Только не говори, что ты подожгла парту.       — Ничего я не поджигала! — Сказала она непреднамеренно громко. — Хотела потушить спиртовку, да и дунула в неё. А там пламя такое сразу от неё, ни на что не попало, слава богу, но я так испугалась, что ещё и выругалась на весь этаж.       Антон, который до этого был максимально сосредоточен на конструкторе, тихо рассмеялся, и Тоня тут же бросила недовольный взгляд в его сторону. Тарталье пришлось прикусить щёку с внутренней стороны, чтобы тоже не рассмеяться и не получить от и без того раздражённой и напуганной сестры подзатыльник. Тевкр не совсем понимал, что такое спиртовка и почему туда нельзя дуть, поэтому очень скоро история Тони перестала быть ему интересной.       — Родителей в школу вызвали, — сказала она Тарталье на ухо, — сказали завтра утром привести. Я-то думала, они маме позвонят, а они так и не позвонили; ну я и не дура, меня за язык не дёргали, я рассказывать и не стала. Сходи ты.       — Если я на пороге школы появлюсь, они там ещё хуже истерику закатят, — Тарталья рассмеялся и потрепал Тоню по голове. Она схватилась ему за плечо и умоляюще взглянула ему в глаза, и только тогда Тарталья снисходительно хмыкнул и улыбнулся ей, подумав, что когда-то у него были такие же яркие глаза. — Схожу-схожу, не переживай ты так. Но если нас обоих за порог выставят, то я предупреждал…       — Аякс, ты крышу доделал? Тоня, тоже помогай! быстрее будет.       Тоня обрадовалась согласию Тартальи настолько, что сперва расчувствовалась и обняла его так крепко, что едва рёбра ему не переломала, а потом даже согласилась помочь Антону собирать уже наполовину готовый полицейский участок. Тарталья не стал напоминать ей, что она это вовсе не было похоже на подготовку к завтрашнему опросу на литературе, и молча принялся доделывать крышу.       Утро выдалось до того солнечное и яркое, что Тарталья, стоило ему едва разлепить глаза, сразу же сощурился от яркого света, проникающего через полупрозрачные занавески. После того, как они совместными усилиями собрали весь конструктор за пару часов, Тарталья пообещал Тоне встать сразу после ухода матушки на работу, чтобы пойти с ней в школу и разобраться с классной руководительницей хотя бы за полчаса до начала уроков. Он даже поставил будильник на семь утра, но, кажется, выключил его и просто перевернулся на другой бок, благополучно проспав в обнимку с одеялом ещё полчаса. Лёг спать он поздно, так и не привыкнув вставать спозаранку, да и бессонница его снова отчего-то замучала. Ночь была хорошая: прохладная и необыкновенно звёздная.       Теперь же Тарталья чувствовал себя так, словно кто-то скрутил его в несколько раз и выжал как старую драную тряпку. Он едва поднялся на кровати и зарылся рукой в растрёпанные волосы, которые лезли в глаза. Тоня бесшумно толкнула дверь в его комнату и уже почти минуту наблюдала за попытками Тартальи проснуться с откровенным недоверием в глазах. Ну, а на что она надеялась? Как бы только теперь после визита в школу Тартальи их маму не вызвали туда, чтобы отчитывать сразу двоих — а директриса даже во внимание не возьмёт, что Тарталья школу уже закончил.       Сил у него хватило ровно на то, чтобы пройти на кухню и сделать один бутерброд с тонким и несуразным ломтиком краковской колбасы, зато сразу после подобия завтрака он относительно бодро выпрямился, сделал ещё целую тарелку бутербродов, из которой по неизвестной причине пропало целых три, и уселся за стол с Тевкром, который как раз заканчивал есть. Антон же занял ванную, куда усиленно ломилась Тоня пару минут, но потом, когда она поняла, что ответа от брата не дождётся, решила заняться другими делами: через минуту Тарталья услышал, как она открыла шкаф в его комнате и принялась громко на него ругаться, заваленная свалившимися оттуда прямо на неё мятыми рубашками. Тарталья ничего не ответил ей, только сдержал рвущийся наружу смешок и заел его ещё одним бутербродом. Он только удивлённо проводил её взглядом, когда она пронеслась мимо кухни в зал, зажимая в руках самую белую и самую чистую рубашку, которую только смогла найти в том беспорядке.       — Я не на встречу с президентом собрался! Ты там что, рубашку мне гладишь? — Крикнул он ей из кухни и тут же услышал возмущённый вздох.       — Да, и запомни это навсегда, потому что я к твоим вещам больше не притронусь! — Тарталья вздрогнул, когда услышал, как Тоня показательно стукнула утюгом по железной подставке у гладильной доски. — Пусть лучше я поглажу тебе рубашку, чем только перед выходом узнаю, что ты специально вырядился как не пойми кто ради шутки, чтобы потом меня вместе с тобой из школы выгнали!       Если бы они с Тоней находились в одной комнате, то он тут же бы закатил глаза и показательно приложил руку к сердцу, якобы задетый её словами, а потом коротко бы бросил, поджав губы, что он, вообще-то, ни разу за последний год из дома в мятой рубашке не вышел. Модник из него тот ещё, но вкус у него, между прочим, получше многих, сказал бы он, за что получил бы по лбу первым, что подвернулось Тоне под руку. И это — за правду! Он уже с середины августа старается не выглядеть как подросток, пьющий пиво за гаражами. Почти всегда получается.       Спустя какое-то время совместными усилиями Тарталья и Тоня помогли младшим братьям собраться в школу. Сама тоня тоже приоделась по форме: и рубашку белую надела и застегнула на все пуговицы, и чёрные брюки минут десять вычищала, и даже волосы собрала в аккуратный высокий хвост. Отличница! А рядом с ней практически в такой же форме шёл второй отличник, на голову её выше, а потому и спасшийся от лака для волос и геля для укладки. Тевкр и Антон шли впереди и перешёптывались, а их ли брат и сестра вообще за ними идут.       При виде родной школы у Тартальи ноги подкашивались от воспоминаний, и он нервно почесал затылок, когда углядел в окне учительской строгую тонкую фигуру своей бывшей классной руководительницы, которая, поправив белокурые волосы, проводила взглядом непутёвое семейство. Только Антон был умницей, подумал Тарталья, когда тот единственный из них поздоровался с охранником, хотя у него, как у члена их семьи, наверняка были все шансы в будущем на лабораторной работе по физике во время соединения электрической цепи оставить всю школу без света. Тарталья поджал губы и сдержал смех, когда представил недовольного учителя физики, коротенького пожилого мужчину со смешной бородкой и длинными усами — того ещё во время обучения он прозвал Пульчинеллой за маленький рост и птичий выдающийся нос. Сначала было смешно; а потом Тарталья понял, что Антон, понабравшись у старшей сестры, наверняка отправил бы разбираться именно его.       Всюду бегали дети; Тарталью едва ли не сбили с ног две маленькие девочки из начальной школы, а когда он прижался поближе к стенке, его чуть было не ударили по лбу тяжёлой кабинетной дверью. Тоня, всю дорогу до этого уверенно шедшая на шаг впереди Тартальи, теперь спряталась за его спину, и даже не стала по привычке отводить младших в их кабинеты — махнула дрожащей ручкой и пообещала им мороженое за молчание, а затем подтолкнула Тарталью в спину и указала в сторону лестницы. Тот недовольно хмыкнул, нахмурился и хотел даже её отругать — ну, братьев-то можно было и отвести до кабинетов, никуда бы её учительница химии за лишние пару минут не пропала — но Тоня напирала так сильно, что он решил с ней не спорить. Сам прекрасно помнил, как переживал, когда матушка с учителями встречалась. Только перед матушкой и стыдно. Тарталья больше всего на свете хотел, чтобы матушка никогда за него не волновалась, да и вообще ни за кого не волновалась, а поэтому спустил Тоне с рук её небольшой обман и уверенным шагом проследовал в учительскую, чувствуя, как сестра крепко сжала его запястье и гуськом проследовала за ним.       В общем, это был абсолютно…       — …сумасшедший день!       Тарталья наконец подытожил свой рассказ о произошедшем и взмахнул руками, едва ли не задев пустую книжную полку у стены в зале. Настроение у него было, несмотря на развернувшуюся сцену, отменное, и он никак не мог усидеть на месте, а потому наворачивал круги по просторной комнате и только чудом не сбивал с места редкие предметы мебели в плохо обставленной квартире Казухи, где по стечению обстоятельств он оказался через пару часов после неудачного похода в школу. Рассказывать об этом, впрочем, он не планировал, и всё вышло как обычно само собой. Одним своим присутствием Тарталья заполнял всё пространство в помещении, но Казуха, казалось, совсем не обращал на это внимания и молча слушал непутёвого собеседника, периодически подливая чая в небольшую фарфоровую чашку.       — Выходит, твоя сестра отделалась работой в библиотеке. Полагаю, всё закончилось вполне удачно, — Казуха пожал плечами и смерил Тарталью снисходительным взглядом, когда тот с тяжким вздохом вернулся на предложенное ему ранее место за столом и сделал глоток остывшего листового чая. Он оказался до того горьким, что Тарталья едва ли не выплюнул всё обратно в чашку, но взглянул коротко на Казуху напротив него и с усилием проглотил. — За полчаса ни разу не прикоснулся к чаю. Вылей лучше, я тебе нового налью.       Казуха усмехнулся коротко и еле заметно. Он сидел исключительно ровно, словно высечен из какого-нибудь дорогого мрамора — Тарталья задумался вдруг, из чего там делают красивые изысканные статуи? — и каждое движение его рук к небольшому, но, должно быть, бездонному заварочному чайнику, было выверено и заученно. Тарталья понаблюдал пару мгновений и проследовал вместе со своей чашкой к раковине и на скорую руку её ополоснул, после чего вернулся за стол.       — Да я бы не сказал, что удачно. Это будет какое-то чудо, если через неделю нам не позвонит её классная руководительница и не сообщит, что она разгромила библиотеку. — Тарталья посмеялся коротко и почесал затылок, пока Казуха снова налил ему чай. В этот раз он попробовал сразу же, и уже не почувствовал невероятной горечи. Да и вообще ничего не почувствовал, горячий был слишком. — Ну, вроде разобрались и на том спасибо. Только я туда больше ни при каких условиях не вернусь. Задеть-то они меня, конечно, не задели, но при моих родственниках я никому не позволю говорить, что я как был неучем, так и остался.       — Руками бы поменьше махал, а то ещё чашку перевернёшь, — Казуха чуть сдвинул чашку Тартальи в бок, а тот, призадумавшись на мгновение, убрал со стола руки, — к чему по пустякам переживаешь?       Тарталья не ответил и отхлебнул ещё немного чая, на третий раз наконец почувствовав подобие тонкого вкуса. До этого он всё придуривался да делал перед Казухой вид, что ни из какого университета его не отчислили и он всё ещё с гордостью носил звание легкомысленного дурачка-студента с последней парты, а теперь, когда скрываться не хочется, он совсем никчёмным себя почувствовал; а то, видите ли, море ему по колено и горы он горазд свернуть, а доучиться без единой драки как-то тяжеловато оказалось.       Когда подобие чайной церемонии было наконец-то закончено, Тарталья переместился на небольшое жёсткое кресло рядом с диваном и устроился на нём поудобнее, свесив с края руку и лениво поглаживая подошедшую сонную Таму. Та мяукнула, о чём-то рассказывая Тарталье, а тот ей улыбнулся и поднял её на руки, усаживая себе на колени. Затем она заметила на диване две коробки, доверху заполненные книгами, и в пару вытянутых элегантных движений переместилась туда, с подозрением обнюхивая их содержимое; её взгляд сменился с удивлённого на заинтересованный, и она забралась на коробки сверху и улеглась прямо на книги. Любимого автора, что ли, углядела? Тарталья бы не удивился, что у Казухи и кошка тоже начитанная.       — Книги старые уже, — заметил Тарталья, когда Казуха вернулся в зал и присел рядом с Тамой на диван, — ещё и тяжёлые… Зачем тебе?       Казуха посмеялся и аккуратным движением подцепил книгу прямо из-под лежащей Тамы; Тарталья попытался углядеть название, но разбирать японские иероглифы он не умел, а потому бросил эту затею и задумчиво подпёр рукой щёку. Встретились они сегодня как раз неподалёку от почтового отделения, откуда Казуха направлялся домой с невероятным благоговением в глазах и огромными коробками, которые в его руках казались самым ценным на свете грузом. Нёс он их с лёгкостью, но Тарталья, который был абсолютно не в духе после посещения школы, просто не смог пройти мимо и не предложить ему помощь. Казуха отказался, но отвертеться от рассказа о произошедшем не смог. Впрочем, тот даже не возражал и расспросил сам с лёгким ненавязчивым интересом, а на половине пути Тарталья всё-таки убедил его дать ему хоть одну коробку, чтобы Казухе было удобнее идти. Тогда оказалось, что коробки были лёгкими только на вид, но Тарталья почувствовал это не сразу; сперва он призадумался о том, какой же всё-таки вид у Казухи обманчивый, раз с таким ровным станом и непоколебимым силуэтом он мог нести обе коробки сразу. А ещё несмотря на то, что тепло на улице, руки у него совсем холодные — всё то время, что они шли к Казухе, Тарталья не мог отделаться от ощущения случайного соприкосновения.       — Из дома. Думал, не смогу ни одной книжки вывезти, а тут так удачно сложилось, — Казуха улыбнулся и положил книгу на подлокотник дивана, и Тарталья с молчаливого разрешения аккуратно потянулся к ней и повертел в руках старую книжку с пожелтевшими страницами, но, конечно же, так ни словечка и не разобрал, — русская поэзия мне понравилась; но сердце порой взывает к родине, и я не смею сопротивляться.       — …А я ведь ждал тогда, что ты ещё что-нибудь процитируешь. Ну, из Есенина, — Тарталья усмехнулся коротко и глянул на Казуху в ожидании какого-нибудь ёмкого ответа. Казуха тоже глянул на него в ответ, и что-то в виде Тартальи его слегка позабавило; может, то, как лучи закатного красного солнца путаются в его рыжих растрёпанных волосах; может, выцветающие веснушки на щеках; может, до боли взрослый потухший взгляд и яркая юношеская улыбка.       — Толку говорить о том, что тебе и без меня известно, — Казуха улыбнулся ему снисходительно, — потом тебе что-нибудь из японских поэтов продекламирую, хочешь?       — Если уж так сильно захочется, то я послушаю; а вообще лучше что-нибудь своё зачитай.       Тарталья довольно хмыкнул и пожал плечами, а потом в пару несуразных движений устроился на маленьком кресле поудобнее, нагло и почти даже развязно, на что Казуха посмотрел пусть и без возмущения, но с явным интересом, словно и представить не мог, чего от Тартальи ждать. Ему было явно тесновато, но судя по радостному открытому взгляду очень даже удобно; и даже так казалось, что он вот-вот свалится с кресла. Казуха выглядел отрешённо, словно не замечал вовсе, а потом протянул к нему руку и придержал за предплечье; всё ещё холодная, подумал Тарталья и даже слова не посмел сказать. Казуха держал его крепко, но аккуратно, и Тарталья почувствовал необыкновенное давление в области грудной клетки. Ему это было странно, и он нахмурился, но не попытался уйти от прикосновения, а через мгновение Казуха мягко подтолкнул его к спинке кресла, чтобы Тарталья вернулся в устойчивое положение, и отпустил его руку.       — Своё уже забылось всё, — голос Казухи, глубокий и ровный, разливался по квартире и эхом отражался от пустых углов; а Тарталье так и вовсе казалось, что он один его слышал, и что все произнесённые слова были предназначены ему одному. Даже Тама ухом не повела.       Тарталья улыбнулся и распрямил плечи, невзначай прикоснувшись к тому месту, где держал его Казуха. Было тепло.