куда шёл корвет «америка»?

      Осень отчего-то невероятно скоротечна.       Тарталье казалось, что прошло всего мгновение. Он отвернулся к стенке и заснул впервые без гнетущего взгляда иконки на полке, как вдруг уже стоял на кухне и передвигал полосочку в календаре на день вперёд. Тот оказался ровно перед торжественно обведённым красным маркером днём в конце сентября. Казалось бы, только мгновение назад он утирал ей разбитый нос на крыльце её университета, а теперь вот смотрел задумчиво на день её рождения. Он поглазел на календарь ещё какое-то время да отвернулся от него, словно бы не придав этому большого значения.       В прошлом году на вопрос о том, будет ли Арлекин отмечать, она лишь пожала плечами и оставила Тарталью в недоумении. Тогда в день её рождения ровно в три часа дня он вдруг появился перед столовой её университета и свистнул ей, с широкой улыбкой указывая на стоящее за ним такси; тогда они весь день провели только вдвоём на самом дальнем от города пляже и распили на двоих бутылку шампанского, сидя на камнях под крутой скалой и рассматривая разбивающиеся под ними волны. Оба на следующий день проснулись с температурой под тридцать девять, и Арлекин, прогнусавив своим холодным безучастным голосом в телефонную трубку, пообещала больше никогда не вестись на его дурные выходки.       В этом году идею для этой самой дурной выходки Тарталья придумать так и не успел. Он с досадой вздохнул и потёр переносицу, припоминая, что планы ещё с предыдущего празднования у него были грандиозные.              — И всё же, в этом году в самом деле без каких-то странных идей?       В четыре часа Арлекин занесла одолженную ещё в начале августа ветровку и осталась выпить по кружечке чая на балконе в комнате Тартальи. Балкон был открытый и небольшой, а оттого всегда холодный и тесный: Тарталье приходилось сворачиваться в три погибели и ютиться на узеньком подоконнике, который держался исключительно на божьем слове, а Арлекин со всей присущей ей невозмутимостью и аристократичностью балансировала на шатком белом ведре, которое, в свою очередь, уместилось на каком-то старом зелёном ящике. Арлекин постукивала рукой по огромной кружке с чёрным чаем и наблюдала за тем, как пакетик — уже второй — бьётся о стенки посуды.       — Если хочешь, то завтра отвезу тебя на Сестру, но обещают дождь, — Тарталья пожал плечами. Арлекин покосилась на него и отхлебнула чая.       — Нашёлся мне тут скалолаз недоделанный, — она вздохнула и отставила чашку на коробку слева от неё, — мне того раза хватило. Просто... Посидим где-нибудь и закажем китайскую кухню. Вот. Я, ты и китайская кухня. Плана лучше уже не придумаешь.       — А Коломбина?..       — Она разве выглядит как человек, который ест китайскую кухню? — Арлекин улыбнулась краем губ и закинула ногу на ногу с таким изяществом, что ведро под ней даже не шелохнулось, — в любом случае, Коломбина сейчас не в городе.       Иногда Тарталья забывал о том, что не все его ровесники прохлаждались в безучебном безделии и ровным счётом ничего не делали; хотя Коломбина, справедливости ради, выглядела как раз как та самая девушка, которая предпочла бы ничегошеньки не делать и жить на родительские деньги до конца матушкиных дней. О том, что Коломбина учится в университете, Тарталья узнал в тот день, когда раздосадовано сообщил Арлекин о своём добровольно-принудительном отчислении, и эта новость буквально застала его врасплох и тоненькой иглой кольнула в и без того обливающееся кровью сердце. Даже Коломбина где-то учится! И это при том, что она однажды сожгла дорогую тачку своего парня-одногруппника, а он всего лишь дал кому-то пару раз по морде и при этом не нанёс ни единого рубля ущерба.       Ещё больше Тарталья удивился, узнав, что она учится на бюджете. Арлекин оставалось только сказать, что Коломбина учится в этом никому не сдавшемся городе: он так и видел, как её «Мазерати» подъезжает к хлипким дверям местного института под завистливые вздохи остальных студентов. Слава богу, хоть в чём-то Коломбина своему статусу местной девочки-мажорки не изменяла и училась в городе покрупнее и поизвестнее. В МГУ на бюджет она так и не поступила.       — Будь другом, — сказала тут же Арлекин, — передай-ка сигаретку.       Тарталья оглянулся и увидел подле себя с краю подоконника наполовину пустую пачку фиолетового «Винстона». Подцепив выглядывающую из общего ряда сигарету, он протянул её Арлекин, едва не свалившись с подоконника. Сигареты здесь оставил его отец, которого частенько выгоняла с балкона кухни матушка, приговаривая, что сигаретный дым совсем не красит приготовленный ей обед, а вот сам Тарталья, чья комната и прилегала ко второму балкону, к запаху табака оказался равнодушен, хотя сам курить даже не пробовал. Курить его отец в конечном итоге бросил, но последняя купленная им пачка сигарет абсолютно полной так и осталась лежать на подоконнике, словно в ожидании Арлекин, которая выкуривала по сигарете каждый раз, когда ей доводилось вот так посидеть за кружкой чая на балконе Тартальи. Раз за разом сигареты ей не продавали.       — Так ты уверена, что не хочешь забраться завтра на Сестру? — Улыбнулся Тарталья, облокачиваясь на стекло и посмеиваясь. Бельевая прищепка больно упиралась ему в поясницу.       — Ещё чего, да сам ты забирайся на...       Дверь балкона с громким стуком резко распахнулась.       В одну секунду и пару ловких движений Арлекин потушила только начатую сигарету об ограждение балкона и скинула её лететь вниз с высоты третьего этажа; тут же она издала и облегчённый вздох, прижав ладонь к груди, когда вместо лица спустившегося с небес ангела в лице матушки Тартальи Арлекин увидела хитрое лицо Тони. Девчонка чуть высунула в дверь голову, чтобы глянуть на спрятавшегося на подоконнике Тарталью, и окинула его подозрительным хмурым взглядом. Хоть от сигареты Арлекин и избавилась, запах табака всё ещё остро стоял на балконе.       — Арлекин, — Тоня растянула губы в широкой улыбке и аккуратно переступила порог балкона, прикрывая за собой дверь, чтобы запах сигарет не просочился внутрь квартиры, — рада тебя видеть. Ты давно не приходила.       — А? Да, кажется да, — Арлекин коротко рассмеялась и потрепала по плечу подошедшую Тоню, — а ты вон как вымахала. Давай, расти усерднее, надо обогнать ту рыжую дылду и надавать ему по щам, чтобы не выпендривался.       Обе обернулись на недовольное цоканье со стороны подоконника и увидели поджавшего губы Тарталью, который тут же махнул головой и гордо отвернулся, принявшись важно рассматривать птичек на перилах соседнего балкона. Тарталья старательно попытался спрятать рвущуюся наружу улыбку и позволил себе на мгновение выключиться из разговора в принципе: Тоня и Арлекин общались между собой до того хорошо, что он не смел вставить лишнего слова. Ничего другого не приносило Тарталье такой же радости, как радость Арлекин; ничего не делало его счастливым также, как счастье Тони.       Вдоль дома вновь подул прохладный ветер. Тарталья коротко цокнул и стряхнул спавшие на глаза пряди волос, и тут же затем спрыгнул с подоконника. Оглянувшись, он оттряхнул пыльные штаны и вернул на место все убранные с подоконника прищепки и цветы, после чего сунул руки в карманы, слегка поёжившись.       — Представляешь, Арлекин не хочет забираться завтра на Сестру, — прошептал Тарталья и наклонился к Тоне, словно бы исподтишка указывая взглядом на Арлекин. Тоня усмехнулась и покачала головой, а сама Арлекин скривила губы и пробубнила себе под нос тоже самое в нелепой дразнилке. — И чего ты дразнишься? Лицо таким и останется.       — Завтра же дождь обещают, какая Сестра? — Тоня уперлась руками в бока и вопросительно нахмурилась.       — Будет экстремальный подъём, значит, Тоня! Будешь выпендриваться и задавать умные вопросы, поедешь со мной вместо Арлекин, — Тарталья легонько щёлкнул её по лбу и посмеялся, совсем не обращая внимания на то, как Тоня закатила глаза, — ладно-ладно, Арлекин! Не смотри на меня так, будто с балкона меня сейчас скинешь. Знаешь же, я за тебя нечаянно ухвачусь.       Послышался тяжкий вздох Арлекин. В словах Тартальи она сомневаться к сожалению или к счастью не смела: помнит до сих пор, как они вдвоём полетели в озеро под испуганные взгляды детишек на набережной — и слава богу, что детишки были не из её детского сада. Хотя чего уж греха таить: были бы то её детишки, то скорее бы по всей набережной раздался заливистый детский смех, а не испуганный возглас.       И это у Арлекин ещё куда более радужные воспоминания, чем у Тартальи, на которого она благополучно приземлилась.       Прежде, чем Арлекин успела напомнить Тарталье об этом случае, дверь балкона открылась снова. Она вздрогнула вдруг на этом неустойчивом ведре и подскочила с него за мгновение до того, как оно накренилось и повалило за собой всю собравшуюся под ним конструкцию. Тарталья глянул на неё и поднёс ладонь к лицу, пряча улыбку. Арлекин уже много лет скрывала факт своего курения от родителей — и, как ни странно, от матушки Тартальи. Да она скорее родной матери сигаретный дым в лицо выпустит, чем закурит перед этой святой женщиной, которую разве что ещё не успели на иконах нарисовать.       — Вы бы не стояли на балконе. Ветер холодный дует. Давно не болела, что ли? — Матушка мягко положила руку на плечо Тоне и настоятельно потянула обратно в комнату Тартальи, а когда спровадила дочь, вернулась к сыну и его подружке, — Арлекин, дорогая, не боишься перед днём рождения простуду словить?       — Да не волнуйтесь вы так, чего мне боятся. Я и так не праздную...       — Как так — не празднуешь? — Матушка Тартальи вдруг выпрямилась и возмущённо покачала головой. — Не выдумывай, давай хотя бы на чай завтра зайдёшь?       На свете не нашлось бы ни единого человека, кто смог бы отказать мягкой улыбке этой прекрасной женщины. Даже Арлекин, греющая в груди гранитный камушек вместо сердца, не могла не ответить ей тёплой улыбкой и не глянуть на неё так искренне и по-родному, как даже на свою собственную мать никогда не глядела.       Тарталья придвинулся к ней ближе в рамках тесного балкона, и, грозясь прямо-таки столкнуться с ней лицом, глянул на неё играючи и не оставил ни шанса на отказ от маленького семейного празднования. Только когда Арлекин наконец закивала головой и удостоверилась, что матушка Тартальи осталась довольна её согласием, Тарталья выпрямился и довольно потянулся, вытягивая затёкшие руки и в спешке выходя с балкона. Уже в комнате он смог громко вздохнуть, наклонить голову из стороны в сторону пару раз с ощутимым хрустом, и упасть на мягкое кресло у стола. Оно на самом деле и не мягкое-то совсем, но после жёсткого подоконника Тарталье было уже всё равно.       — Не смотри на меня так, будто она тебя заставила, — сказал Тарталья и принялся неторопливо хрустеть пальцами, пока Арлекин старалась поплотнее закрыть балкон. Он вытянулся в кресле так, что Арлекин пришлось перешагнуть через его ноги, прежде чем она наконец-то оказалась на вполне устойчивом диване. Тарталья проводил Арлекин безучастным взглядом и постарался унять желание хрустнуть ещё чем-нибудь и заполнить тишину комнаты; воздух здесь показался ему тяжелее, и он никак не мог отделаться от ощущения, что компания Арлекин вдруг стала ему настолько же тяжела, насколько этот воздух.       — ...Будет шумно.       — Думаю, запереть Тевкра и Антона на балконе будет слишком бесчеловечно. — В тяжёлом воздухе Тарталье до сих пор чувствовался запах табачного дыма. Его и подавно не осталось ни на балконе, ни в комнате, а он всё равно отчего-то не сдержал короткого кашля и помотал головой с лёгкой усмешкой. Арлекин только выглядела сурово и грозно, а на деле сама бы никому не позволила выгнать с праздника несчастных детей, которым не посчастливилось иметь совсем непутёвого старшего братца. — Не переживала бы ты. Там же явно не только чай будет — через пару часиков уже не до шума будет.       — Так и знала, что пригласить на чай будет слишком мелочно для твоей мамы.       Мелочно — совсем не то слово. Матушка Тартальи в любом рассказе её ровесниц оказывалась звездой любой вечеринки в девяностые и умела организовать праздник даже в рамках её крохотной комнатки в общежитии. Тарталья не помнил тех времён, когда в ней всё ещё горела искорка желания собирать на выходные шумные компании, хоть и улавливал иногда в отголосках памяти громкие конкурсы караоке, из которых матушка непременно выходила победительницей. Мягкое напоминание о прошедших годах матушка находила уже совсем в других праздниках. Было абсолютно очевидно, что у Арлекин не было ни единого шанса остаться без дня рождения.       Матушка разбудила Тарталью в восемь утра и попросила сходить за сливками для торта. Не успел он продрать глаза, как комнату тут же заполонил тянущийся с кухни аромат томящегося в духовке мяса с картошкой и шум работающего миксера в руках комментирующего процесс Антона, который громко хвалился получившимся тестом для бисквита. Встать с кровати Тарталье оказалось немыслимо тяжело, и он с недовольным тихим стоном присел и потёр глаза, прислушиваясь к разговорам на кухне и сжимая напряжённо челюсти. Кажется, Тарталья совсем не выспался — голова у него тут же заболела настолько сильно, что захотелось её открутить.       И всё же Тарталья встал и потянулся во все стороны, нагоняя себе бодрость практически насильно. Получилось. Разве что в ванной ему ещё напоследок пару раз хотелось утопиться в раковине.       — Антон, ты куда соли насыпал?! — Голос Тони пробился через шум миксера, когда Тарталья прошёл ко входной двери и на ходу поправил воротник водолазки. — Когда я говорила про щепотку соли, это не значило, что нужно зачерпнуть целый кулак!       — Просто добавь побольше сахару, Тоня! — Сразу же после послышался голос матушки и тяжкий разочарованный вздох Тони, за которым последовал звук взятой со стола сахарницы. — Тевкр-Тевкр, стой, масло нужно сначала достать из упаковки! Не вздумай включать микроволновку!..       Тарталья захлопнул дверь квартиры секунда с секунду с громким хлопком от загоревшейся в микроволновке пачки масла.       Вернулся он спустя полчаса, обойдя четыре магазина в поисках свежих тридцатитрёхпроцентных сливок, и тут же обнаружил на кухне — то, что она в принципе до сих пор была на месте, уже показалось победой после того хлопка — всю семью в полном спокойствии. Тоня как раз разливала всем чай, пока Антон тянул руку к приготовленным ещё вчера вечером печеньям, а Тевкр пристыженно сидел в углу, хотя его, конечно же, никто и не ругал.       — Чай будешь? — Спросила Тоня, замученно удерживая в руках тяжёлый чайник, и спокойно выдохнула, когда Тарталья с улыбкой отрицательно повертел головой. — А ты за сливками ходил? М-м, я думала, купишь сгущёнки и сделаешь заварных пирожных...       — Да! Ты мне уже давно обещал! — Тут же оживился сидящий в углу Тевкр.       — Ну, кажется, праздник сегодня у Арлекин? В запрошенное меню заварные пирожные не входили. — Тарталья пожал плечами. — Да и всё это, впрочем, тоже... Мам, ты уверена, что это всё можно съесть за один вечер?       — Можно-можно, не волнуйся. А пирожные с заварным кремом надо было бы сделать, это ты зря. Они жирненькие, ими закусывать хорошо. — Матушка с хитрой улыбкой подмигнула ему и указала взглядом на холодильник, куда Тарталья как раз собирался поставить сливки, как вдруг от первого же прикосновения к двери внутри раздался звук стукающихся друг с другом бутылок. На верхней полке плотно друг к другу прилегали бутылка шампанского и три бутылки «Харбина». Пиво, конечно, пирожными никто не закусывает, но... — О, Аякс, и глянь на боковую стенку! Подумала, что пиво — это как-то не празднично. — Взгляд Тартальи тут же переметнулся к максимально праздничному джину, который, вообще-то, пирожными тоже никто не закусывает.       Вместо печенья Тарталья взял с корзинки рядом с микроволновкой яблоко, которое пару раз задумчиво подкинул в воздух, и до того, как матушка бы грозно попросила его не играться с едой, сел за стол на отцовское место и откусил кусочек. Яблоко оказалось до того кислым, что Тарталья недовольно скривился под смешок Антона, но откладывать его всё же не стал.       — А Коломбина придёт?              Тарталья искоса глянул на Тоню, которая перегнулась через стол и уставилась на него с довольной улыбкой. Любопытной Варваре, вообще-то, на базаре нос оторвали, да только вот Тоня оказался пошустрее всяких там Варвар и успела отскочить от стола до начала рукоприкладства, а потом нагло упёрла руки в боки и, поддразнивая, показала Тарталье язык. С позорным поражением Тарталья смирился в ту же секунду и откинулся на спинку стула, не отводя от Тони хитрого взгляда и не сдерживая лёгкой улыбки.       — Коломбина нравится тебе даже больше, чем Арлекин, я посмотрю. — Игриво сказал Тарталья и ещё разок подкинул надкусанное яблоко. — Не придёт она. У неё есть дела.       — Коломбина — это же та милая девушка, с которой вы ездили на море в начале августа? — Матушка тут же присела рядом с детьми, и Тарталья коротко кивнул ей в знак согласия. — Такая хорошенькая девочка, прямо-таки куколка, даже не поверила сначала, что вы с такой можете общаться. А она небось учится где-нибудь?       — Что это значит: мы можем с такой общаться? В топе некультурных противных друзей она у меня на одном из первых мест, — воскликнул Тарталья ни то недовольно, ни то в шутку. Под вопросительным взглядом сплетниц матушки и Тони он всё же постарался как можно быстрее вернуться к первоначальному вопросу и надеялся, что они всё же не захотят разузнать, чем именно так отвратительна эта таинственная Коломбина. Как минимум осадок остался ещё с того дня, когда она выкинула Тарталью из машины посреди города, — Да, учится где-то... На очно-заочном. Так что она уехала из города на какое-то время. Я и сам предложил Арлекин её позвать на Сестру...       — Так дождь же обещают, — удивлённо сказала матушка и выглянула в окно, где уже потихоньку начинали сгущаться тучи.       — Ха, так на Сестру любой дурак может в ясную погоду забраться!       Остальные члены семьи энтузиазм Тартальи разделить не смогли и тут же вернулись к приготовлению праздничного ужина. В следующем году подъём на Сестру надо будет предложить ко дню рождения Тевкра — явно в январе подъём будет ещё интереснее.       Лучше всего Тоня умела наводить суету, так что Тарталье на правах старшего брата стоило бы объяснить ей, что встретить Арлекин открытием шампанского прямо перед входной дверью в абсолютной темноте в сопровождении праздничного торта — это ужасная и отвратительная идея. Он честно-честно собирался объяснить это Тоне, но как-то… не сложилось.       А ещё сегодня Тарталья узнал, что он совсем не умеет открывать бутылки шампанского; пробка едва ли не прилетела Арлекин в лоб сразу после того, как она открыла дверь, и, стоит признаться, лучше бы прилетела. В полной темноте ничего не было видно, зато было отлично слышно громкий стук влетевшей в стену пробки и раздавшийся следом синхронный детский крик с поздравлением с днём рождения. Арлекин наверняка была уверена, что это какой-то кошмар или фильм ужасов, когда в этой же кромешной тьме через пару мгновений матушка Тартальи вынесла торт и осветила довольное семейство торчащими из него свечами. Одной рукой Арлекин схватилась за сердце, а другой нащупала выключатель в прихожей.       Тарталья задумкой был доволен до самого конца — досадно только, что шампанское так неудачно открыл. Спустя половину вечера ему доверили и вторую бутылку, и Тарталья, уверенный в своих физических способностях и возможности удержать эту дурацкую пробку, с ехидной улыбкой в одно мгновение открыл шампанское. Пробка отскочила от потолка прямо в направлении Арлекин, но она вовремя увернулась.       Была бы третья бутылка, Арлекин бы скорее подралась с Тартальей за право её открыть, чем в очередной раз ждала верной смерти от ещё одной пробки. Впрочем, настроение у неё было хорошее, и она с полуприкрытым довольным взглядом сидела за столом, закинув ногу на ногу и протянув Тарталье свой бокал, чтобы тот наполнил его до краёв.       — Там точно яду никакого нет? Смотрю, ты очень хочешь моей смерти сегодня, — протянула она с улыбкой, мягко покачивая бокал шампанского и провожая взглядом рвущиеся наверх пузырьки воздуха.       — Родиться и умереть в один день очень романтичная история, а?       — Я вам умру сейчас! — Грозно прикрикнула матушка через плечо и тут же поставила на стол противень с зажаренной говядиной, — закусывать не забывайте. Ту бутылку только так и прикончили! Хуже наших столовских матросов, честное слово.       Стол в самом деле получился богатый, и даже этот противень едва ли вместился и грозился вот-вот отправить на пол какой-нибудь из стоящих с краю салатов. Во главе же стола по личной инициативе Тартальи стояла огромная кастрюля неизвестного супа; возможно, когда-то это блюдо называлось ухой, но Тарталья никак не мог позволить себе приготовить на такой важный день что-то настолько скучное и простое; будь воля его, он бы и кракена на суп зарубил, но кракенов, к сожалению, не водилось в акватории их городка. Зато водились осьминоги, но и их Тарталья не нашёл в ближайших магазинах, а поэтому сидящим за столом Арлекин и Тоне приходилось нервно поглядывать на виднеющийся из супа кальмар. Антона и Тевкра матушка мягко и любезно выгнала с кухни ещё в восемь вечера до того, как Тарталья бы настоятельно попросил их попробовать блюдо.       Матушка и Тоня ушли из кухни ближе к полуночи.       Раньше Тарталья никогда не понимал этой душевной части любой тусовки, когда два самых стойких человека оставались на кухне и меланхолично допивали весь оставшийся алкоголь, хотя он уже и в горле не лез, и эффекта никакого не давал. Честно говоря, Тарталья не то что бы в принципе понимал устройство таких мероприятий — даже самые близкие друзья опасались звать его выпить в пятницу вечером в компании пацанов с параллели и девчонок с другой школы. Был у него один друг, так тот, должно быть, до сих пор не может отойти от шутливого приятельского спарринга, на котором пьяный Тарталья настаивал так долго, что отлететь в нокаут было легче, чем сказать ему нет.       Арлекин же в этом плане никогда его не подводила и не смела отказывать ему в игривой борьбе, которая раз за разом заканчивалась такими жуткими синяками, какими и настоящих бойцов напугать можно. А вот на вечеринки они с Арлекин почти не ходили. Для Тартальи стало большим открытием, что жизнь была совсем не похожа на американский сериал с наркотиками, неоновым светом и поцелуями под песню местной инди-группы в туалете; на русских тусовках всегда стоял концентрированный запах спирта, от которого каждую секунду тошнило, да и люди там всегда были противные, даже если и не напивались в зюзю. Однажды они с Арлекин побывали на тусовке у друзей-мажорчиков Коломбины, и с тех пор они оба наверняка знают, насколько изысканный и чувственный момент наставал тогда, когда все уходили с кухни.       Семья Тартальи конечно же и близко на друзей-мажорчиков Коломбины не походит, но абсолютно также прекрасно ощущается их отсутствие ввиду тяжести в голове и лёгкости в груди.       Тарталья стоял у столешницы и всё болтал в руке бокал из-под шампанского с налитым туда джином, пока Арлекин расположилась уже с другого краю стола поближе к Тарталье и бутылке тоника и нервно поглядывала то в сторону балкона, то в сторону двери. Курить ей, впрочем, всё равно нечего.       — ...Позавчера звонила. Странная она, конечно, возмущается там что-то про свой распрекрасный университет, а вот попробовала бы хоть раз прийти ко мне на пары... Нет, тоже так себе идея. Сожгла бы всё чёртово заведение к ху... чёртовой матери, — тянула Арлекин и постукивала пальцами по столу. Тарталья включился в разговор, постепенно превратившийся в её монолог, далеко не сразу.       — Никогда бы не подумал, что ты так сильно можешь по кому-то скучать, — тихо сказал Тарталья и уставился на Арлекин немигающим тёмным взглядом. Она только пожала плечами и коротко усмехнулась.       — Если ты до сих пор припоминаешь мне тот случай...       — Нет, я... в целом. Просто очень удивлён, что ты испытываешь к кому-то вроде Коломбины настолько тёплые чувства. Знаешь, я думал, в твоём вкусе кто-то типа, ну, миленьких блондиночек с ростом в сантиметров сто шестьдесят.              В какой-то момент всё время подливать джин в бокал из-под шампанского Тарталье наскучило, и он сделал небольшой глоток прямо из горла, поморщившись от острого вкуса и стоящего вокруг него запаха хвои. Он тут же принялся вертеть головой из сторону в сторону в поисках чего-нибудь закусить, но в конце концов просто подцепил со дна пустой чаши из-под фруктов пару последних ягодок винограда. После второго глотка джин стал жечься изнутри с новой силой; оно и заметно — всякую чушь Тарталья стал нести неспроста, а Арлекин оставалось только тяжело вздохнуть и глянуть на него исподлобья.       Арлекин сидела почти неподвижно, медленно скользя взглядом по раскрасневшемуся лицу Тартальи и окидывая его тяжёлым туманным взглядом; казалось, что под ним всё плавилось, начиная от самого Тартальи, заканчивая пустыми тарелками на столе, и теперь в два раза острее чувствовалось, как невыносимая жара холодного сентябрьского дня наполняла комнату. Тарталья зарылся рукой в волосы, убирая спадающие на лоб пряди, и указал блеснувшим взглядом мутных тёмно-синих глаз на балконную дверь. Им обоим не помешало бы проветриться.       — Мне ждать, что ты попробуешь выпрыгнуть или что-то типа того? — Протянула Арлекин, открывая нараспашку окно и облокачиваясь на него. Тарталья прижался к ней почти вплотную и тоже высунулся в окно с довольной улыбкой, прикрывая глаза. — Весь вечер ведёшь себя поразительно... спокойно.       — Я наконец-то Чудотворца отвернул. Может, вся проблема была в бессоннице?       — А, ну так всё ясно, иконы чёрту спать не давали, всё логично, — хмыкнула Арлекин и подставила лицо мягкому осеннему ветру; Тарталья же глянул наверх, поджал губы и отметил с сожалением, что на небе не видно ни единой звёздочки за плотными тучами, — нет, тут что-то другое. Эта женщина же... не замешивала тебя во что-то странное?       — Эта женщина... ты про Скирк? — Тарталья задумчиво глянул на неё и подпёр подбородок рукой; Арлекин кивнула ему пару раз и сделала пару глотков из принесённой бутылки джина. — Нет-нет, она ничего не делала... просто...       — А как же та история с тем странным японцем?       Ответ нашёлся не сразу.       С того дня в конце лета Тарталья так и не позволил себе хоть раз упомянуть о существовании Казухи вслух и оставил его для себя давно забытой легендой, своей маленькой тайной и вселенской мудростью, которая никогда бы не смогла покинуть границы его запутанных мыслей. Тарталья оставил историю о Казухе только лишь для себя и не знал даже иногда — а по-настоящему ли было это всё? Если бы только Тарталья не помнил запах моря и сжимающееся от тревоги сердце, то счёл бы это сном. Если бы только не смотрел теперь ночами на отцовские рисунки японских чертей — то не думал бы во сне о японском святом.       — История как история, — пожал плечами Тарталья, — началась ничем и закончилась ничем.       Арлекин пожала плечами в ответ и поправила рукой волосы, прежде чем встать поудобнее и задумчиво оглядеть округу. На улице перед домом Тартальи фонарей совсем не стояло: только мерзкий белый свет рассеивался от лампы над дверью подъезда и от таких же фонарей по всему зданию, находящегося напротив чуть лучше освещённого детского сада.       На самом деле оба ответ Тартальи так и не приняли. Искренности в нём не было ни капли.       — Когда ты рассказал мне про то, как преследовал его, хотя видел второй раз в жизни, я подумала, что ты ебанулся на голову. В общем-то, я действительно... беспокоилась.       — Как грубо, — коротко посмеялся Тарталья, — мне просто показалось, что если я этого не сделаю, то мне никогда в жизни больше не выпадет возможность узнать какую-то очень страшную тайну. Я думал, что даже если я спрошу, он мне не скажет, но если бы я только смог прочитать между строк, в тоне его голоса, в его взгляде... Мне показалось, что ему давным-давно известно устройство целого мира. И я думал, что смог бы стать с его знаниями самым великим человеком на свете.       — Это глупо. Даже хуже, чем если бы ты просто сказал, что тебе захотелось этого просто так. — Арлекин тяжко вздохнула. — Оно и к лучшему, что он от тебя сбежал. Знание страшных тайн ни к чему хорошему не приводит.       — Да и в незнании тоже ничего хорошего. А знаешь, я ни о чём не жалею! Он, должно быть, решил, что я сумасшедший; а мне без разницы. Я бы прямо в ту же секунду погиб, если бы не пошёл за ним.       — Глупый, ты же сам его себе выдумал.       В груди у Тартальи будто разом сжались все рёбра и попытались вытолкнуть наружу сердце; он прикусил губу и взял из рук Арлекин бутылку. Как же он ненавидел, когда она была права — а она всегда была права, и её правда никогда Тарталье не нравилась. Арлекин приземлённая и видит всё как есть, а Тарталья привык придумывать младшим братьям сказки на ночь.       Сказочник не мог не остановиться посреди улицы и не обернуться вслед уходящему поэту.       Тарталья снова взглянул на тёмное и пустое небо. Какая же жалость! Сегодня звёзды никто не зажёг. Значит, это оказалось никому не нужно.       Только когда Тарталья поднёс к губам бутылку, он понял, что на дне ни осталось ни капельки.       — Быстрее надо было реагировать. — Протянула Арлекин и пожала плечами, отворачиваясь к окну спиной и высматривая через окно очертания ещё чего-нибудь для Тартальи. В холодильнике, конечно, стояло пиво, но Тарталья подумал, что что-то обязательно должно остаться на завтра. — Неплохой джин. Мой отец тоже привозил такой из Америки пару лет назад. У вас больше нет?       Тарталья мотнул головой в знак отрицания и продолжил разглядывать утонувшую в ночи улицу. Он прошёлся взглядом вдоль домов, поднялся на небольшой пригорок и заметил в конце огоньки окон круглосуточного магазинчика. Кухонные часы на духовке показывали без двадцати минут одиннадцать.       — Если тебя устроит обычный джин из «Продуктов 24», то найдётся. — Слова Тартальи прозвучали настолько решительно, что Арлекин не успела заверить его в том, что в новой выпивке не было никакой необходимости.       Меньше чем через минуту Тартальи и след простыл; Арлекин только успела крикнуть ему с окна, чтобы тот захватил сигарет, а потом заговорчески оглянулась по сторонам и прислушалась. Она уже и забыла о том, что дома они не одни.       На улице повсюду стоял запах мокрой пыли и влажного асфальта. Тарталья опустил голову вниз и попытался рассмотреть на тротуаре хотя бы намёк на следы от капель дождя, но так ничего и не увидел; он даже вытянул вперёд руку и скинул капюшон натянутой наскоро ветровки, и всё же ничего не почувствовал.       Круглосуточный магазин стоял метрах в пятидесяти от дома Тартальи на небольшом пригорке, спрятанный между двумя другими панельными домами; дойти до него было делом всего лишь одной минуты.       Тарталья мог бы затратить на всё про всё от силы минут пять, если бы прямо перед его носом дверь магазинчика не распахнулась и продавщица в возрасте не наклеила бы прямо на стекло табличку с надписью «перерыв». Они с Тартальей столкнулись взглядами, и прежде, чем он успел обольстительно улыбнуться ей и рассказать о своём деле государственной важности, она важно ускакала за угол магазина с сигаретами в руках.       Сегодня, наверное, просто не его день.       Тарталья подумал, что дама из-за прилавка не будет злостно курить все двадцать минут до наступления одиннадцати часов, чтобы отправить восвояси всех местных выпивох. Местных выпивох, впрочем, тут не оказалось, и Тарталья совсем тяжко вздохнул и одиноко присел на высокий бордюр, пробурчав себе под нос нецензурные возмущения, и принялся разглядывать узор от трещин на асфальте. Лампа над дверью магазина пару раз мигнула.       Только сейчас Тарталья почувствовал, насколько сильно ему хотелось прилечь и передохнуть. Он прижал ко лбу ладонь и недовольно поджал губы от сухости во рту. На улице было прохладно, и от холода у него слегка подрагивали пальцы.       Улица замерла. Ветви на ветру еле-еле покачивались вверх и вниз настолько идеально размеренно и выверено, что казались Тарталье совсем искусственными. Не было ни души; даже в освещённых окнах высоких кирпичных многоэтажек напротив магазинчика не было видно ни малейшего движения. Опустевший оглохший город взял перерыв, и даже Тарталья не смел нарушить его покой своими дрожащими коленками или тяжкими вздохами.       На фонарь неподалёку села задумчивая сорока и смерила Тарталью взглядом. Он, конечно же, не мог увидеть её глаз, но всё равно был уверен, что её тоже захватила в свои сети безнадёжная пустота замедленного города. Могла бы сорока говорить, прошептала бы ему прямо с фонарного столба о тоске своей и о желании взлететь наконец-то снова; только с фонаря будто с каждой секундой поднималась вязкая смола и держала сороку за тонкие птичьи лапки. Тарталья улыбнулся ей — прости, милая сорока, я тоже прирос к земле и тоже хочу улететь — и сорока тут же прострекотала что-то и упорхнула с фонаря на крышу ближайшего дома.       Тарталья проводил птицу взглядом и последовал её примеру, разбивая повисшую тишину погибшей улицы тяжким вздохом. Всё же в тянущемся времени потерявшийся Тарталья нашёл в себе силы достать из кармана ветровки телефон, но руки его отчего-то не слушались, и он едва не уронил его экраном вниз прямо на край бордюра. Сжав его покрепче, Тарталья задумчиво рассмотрел в тусклом свете паутинку трещинок в верхнем правом углу, и тут же разблокировал телефон; первым делом открылась переписка со Скирк, которая ещё утром справлялась о состоянии своего названного племянника, и Тарталья от скуки мотнул пальцем вниз. В сообщениях Скирк была немногословна: одного движения хватило, чтобы долистать до самой середины августа.       Скирк не имела ни малейшего понятия о том, что случайная встреча Тартальи с её ничем не примечательным гостем могла намертво засесть в его голове застывшей картиной. Какая нелепая глупость: стоило какому-то незнакомцу сказать Тарталье пару слов, как у него вдруг начало покалывать в груди и вспоминаться что-то далёкое и забытое — вроде собственного имени, с которым Тарталья уже очень давно ничего общего не имел.       Казуха заявился в его мир и сказал с отрешённой и мечтательной улыбкой самого Будды, что любит этот мир так, как его никто никогда не любил. И Тарталье стало вдруг завидно и досадно от обиды; Тарталья свой мир так и не смог полюбить, убеждал себя день за днём, что любит его прямо-таки по-есенински, а Казуха вот всё равно — ещё больше любил. Его мир любил и весь остальной мир любил. И даже ещё более, может быть, по-есенински.       Не мог Тарталья такого выдумать. Такого ни Шекспир… Ни Есенин не выдумает.       На лице Тартальи вдруг расцвела яркая озорная улыбка; он отмотал переписку со Скирк к сегодняшнему дню и несколько раз задумчиво поглядел на буквы на открывшейся клавиатуре. Не в силах сдержать отчаянно требующее очередной выходки сердце, Тарталья нетерпеливо постукивал по задней части телефона и мысленно собирал буквы в слова, а те — как назло! — совсем не хотели складываться в предложения. Вдалеке застрекотала недавно улетевшая сорока, и в то же мгновение мелкие капли забарабанили по асфальту. Тарталья поднял голову к небу, поймал носом крупную каплю и улыбнулся начавшемуся дождю.       Ни единой вдумчивой фразы Тарталья так и не выдумал, да и оставил как есть: обратился к Скирк по-дурацки да по-есенински, обозвал бледнолицую Скирк Шаганэ и позволил себе казалось бы тихую усмешку, которая раздалась по всей улице, прорываясь сквозь дождь.       За стихотворной строчкой последовала нелепость ещё отчаяннее. Совсем не удивительными оказались бы возмущения Скирк и её категорический отказ на своевольную просьбу. Да и вообще, Тарталье сегодняшней ночью дела до Скирк никакого не было, а до кого было, того Тарталья и номера-то не знал. Пьяное сердце стучит громче обычного и отдаётся стуком крови в ушах. Не даст Скирк Тарталье его номер, и надеяться-то не стоило — а Тарталья-дурак вообще всегда на всё надеялся.       — Молодой человек, вы заходить-то будете?       Голос продавщицы за спиной прозвучал неожиданно громко и заставил Тарталью вскочить с места и едва ли снова не кинуть телефон на асфальт экраном вниз. Тот сжал его крепко и посмотрел виновато на смерившую его взглядом женщину, которая неторопливо повернула ключ в двери магазина и содрала объявление о перерыве. Тарталья провёл в ожидании минут пять; самому же ему показалось, что целая вечность прошла, и ту он потратил на молчаливый разговор с сорокой.       Пока он бегло выбирал дешёвый джинн, телефон в его кармане несколько раз завибрировал.       Сигареты для Арлекин Тарталья купить забыл.