куда шёл корвет «америка»?

      Волны шелестели на прохладном августовском ветру. Они ласково и бережно бросались на берег, гладили его морской пеной, шептали ему о чём-то своём почти что чёрной водой, в которой отражалось затянутое серыми тучами пустое ненастоящее небо.       Это был пляж недалеко от города, обыкновенно заполненный людьми даже в пасмурную погоду; он тянулся на несколько километров и с одной стороны был ограничен искусственной роскошью пляжных домиков, а с другой этому побережью не было видно конца. Если идти в ту сторону, то рано или поздно, протискиваясь в узких местах между скалами, можно найти часть берега, где людей не бывает совсем. Побережье было каменистым и совсем непригодным для отдыха. Добраться до него на самом деле не так уж и сложно: просто в первый раз Тарталья наткнулся на это покинутое богами место именно бездумно прогуливаясь вдоль пляжа и опасно прыгая по камням в неизвестность.       Дышалось здесь всегда легко и спокойно. Морской воздух не был отравлен людским присутствием, и всякая жизнь отсюда давным-давно ушла, даже чайки сюда прилетали редко, потому что рыбы здесь водилось мало. Для плаванья это побережье тоже непригодно: спустя метра три от берега дно резко обрывается и уходит сразу на десятки метров вниз. Дно здесь каменистое и покрыто липкими мерзкими нитями водорослей, которые так и норовят утащить глупых людей под воду. Тарталья все эти факты проверил лично. В ветреную погоду тут и вовсе любой утонет.       Когда Тарталья пришёл сюда, то ласковое море едва-едва колыхалось, но спустя пару часов ветер усилился и похолодел, ещё сильнее нагоняя волны. Тарталья поёжился. В одной только рубашке оказалось неожиданно холодно. Он сидел на одном из самых больших камней под крутым склоном на востоке пляжа, свесив с него одну ногу, и задумчиво вглядывался в размытую от тумана линию горизонта. Ещё час назад там виднелись чёткие линии длинного грузового судна, чьи очертания теперь утонули в густой дымке и остались едва-едва различимы. Тарталья чуть наклонился и подобрал с земли плоский камушек, который он, повертев пару секунд между пальцев, точным броском кинул в море. Тот несколько раз отскочил от поверхности и скрылся под водой.       Сдержать улыбку Тарталья не смог: никто бы так хорошо не кинул, как он!       Через пару мгновений по морской глади отскочил пару раз ещё один камень, но так и не повторил успеха камушка Тартальи. Он услышал за своей спиной недовольное хмыканье, и тут же неудавшаяся бросательница камней в море примостилась на другой крупный гранитный камень рядом с Тартальей и даже не удостоила его приветственным взглядом. Тарталья тоже не взглянул на неё. Ему просто нравилось ощущать рядом её призрачное омрачённое вечным недовольством присутствие и знать, что она добралась до самого края мира ради того, чтобы сесть рядом с ним и отвесить какую-нибудь колкость. Может, для неё это побережье и не было краем мира. Но Тарталья дальше него ничего не хотел замечать.       — Я сюда еле дотащилась. — Пожаловалась она. Её голос, звучавший чуть с хрипотцой, эхом раздался на весь погибший в неминуемой тишине пляж, и Тарталья нахмурился, — думала, что ноги переломаю, пока дойду.       На самом деле, добраться сюда можно было и вовсе тремя путями. Переломать ноги можно было, тем не менее, только если прыгать под скалами на неустойчивых камушках, или тащиться несколько километров по поросшей травой грунтовой дороге. А ещё это побережье и ближайшую автобусную остановку разделял небывалой красоты огромный луг. Тарталье нравилось после дождя бродить по нему босиком. Эта мысль вертелась у него на языке, но он так и не произнёс её вслух.       — Знаешь, Арлекин, — протянул Тарталья со звонкой улыбкой в приглушённом голосе, — такие места заслуживают, чтобы ради них проходили испытания.       — Неймётся тебе, а? Дурак ты, что с тебя взять.       — Тут не жарко и никого нет.       — Ты же любишь, когда вокруг куча народу. Сам же постоянно суету наводишь, а как что, так подавай ему безлюдный пляж, где даже рыбы от одиночества давно поумирали. — Арлекин взяла ещё один камушек и точным броском отправила его в море. В этот раз получилось побить рекорд Тартальи, — иногда и тебе нужна передышка, оказывается. В первый раз мне было неожиданно это узнать.       — У меня два младших брата и сестра в переходном возрасте, с каждым днём мне передышка нужна всё больше и больше. Когда Антону с Тевкром исполнится лет по пятнадцать, я вообще здесь поселюсь. Поставлю палатку вот прямо под скалой, куплю раскладной стульчик и буду каждый вечер смотреть на закат.       — Ты украл идею у моего дедушки?       — В прошлый раз, когда мы все вместе ездили на базу отдыха, он в этом своём кресле выглядел самым отдохнувшим из нас. А мне потом пришлось ещё отдыхать от базы отдыха. Отдыхать от отдыха! Бред-то какой.       Тарталья и Арлекин в унисон рассмеялись.       Дедушка и бабушка Арлекин часто брали Тарталью на отдых, чтобы их любимая единственная внучка не скучала в компании стариков. Хотя в компании таких стариков, как они, заскучать уж никак не получится, и Тарталья всегда поддерживал их позитивный настрой и вместе с ними агитировал Арлекин на безрассудные и глупые развлечения. Арлекин и подумать не могла, что случайно встреченный Тарталья однажды будет лихо отплясывать с её бабушкой под песни их с дедушкой молодости.       Знакомы они были не так давно, как казалось, но чувствовали они себя определённо так, будто встреча эта была послана им судьбой. Судьба, в общем-то, штука интересная и странная: Тарталья не мог и представить, что однажды в стенах детского сада, откуда он забирал Тевкра, ему встретится девушка, злая, точно бешеная собака, и что она станет его без малого дорогой подругой. Она была старше него на год и тем летом подрабатывала нянечкой в детском саду, где её мама была директрисой. Нянечка из неё была своеобразная: один только вид Арлекин, злобный и насмешливый, с торчащими из кармана брюк неаккуратно выпавшими сигаретами, с крутящейся на языке нецензурной бранью, мог отпугнуть кого угодно. Она не любила детей, но дети отчего-то её обожали. Может, и было за что: нянечкой она была ответственной и умела развлекать детей. В тот день она выбежала из старшей группы и всучила растерянному Тарталье смятый фартук и убежала нервно курить за пределы детского сада. Через час Арлекин вернулась и в ужасе обнаружила, что Тарталья устроил между детьми дуэли на водяных пистолетах.       И за эти два года этот глупый и совсем непохожий на неё Тарталья стал её лучшим и единственным другом. Может, Арлекин понравилось то, что он был в чём-то похож на неё, и в этом же самом оказался принципиально другим: улыбался широко и ярко, звонко смеялся и учился любить жизнь. Поэтому и бабушке с дедушкой Тарталья понравился. А вот мама Арлекин Тарталью на дух не переносила. Отца её он ни разу не видел: тот постоянно был в морях.       Соревнование по метанию камней Тарталья тут же поддержал, не желая оставаться в проигравших, и отправился в поиски самого лучшего камня для нового рекордного броска. Пока он обыскивал берег рядом с тем местом, где они сидели, Арлекин смотрела на него сверху вниз и постукивала пальцем по выступу громадного камня. Тарталья мельком глянул на её руку: так Арлекин делает тогда, когда хочет закурить. По воле случая, ей далеко не всегда продают сигареты, а брать паспорт в такие отдалённые забытые богом места она не намеревалась. Тарталья не курил. Стрельнуть сигаретку оказалось не у кого.       — Мне здесь нравится. — Вдруг сказала она.       — Я знаю. Меня больше удивляет, что мне тоже здесь нравится.       — Ты бываешь непостижимо странным. Надо было взять с собой пару бутылочек Харбина. Когда ты весёленький, меня это больше устраивает.       Мысль Арлекин показалась Тарталье замечательной, и он даже на мгновение насупился от того, что не додумался до этого раньше и не заехал в какой-нибудь придорожный магазин. Разочарованное выражение его лица, тем не менее, очень быстро сменилось довольной победной улыбкой, когда его камушек угодил так далеко в море, что Тарталья потерял его из виду. Очень скоро ненадолго установившееся спокойствие вновь треснуло, и волны вновь стали подниматься из воды и грозно опускаться на берег. Тарталья опять забрался на своё прежнее место, распрямился во весь рост и с довольной улыбкой подставлял лицо игривому ветру, чувствуя, как капли разбивающихся о камень волн попадали ему на босые ноги.       Очередная волна разбилась с такой силой, что достала даже до сидящей чуть поодаль Арлекин. Она, стиснув зубы, глубоко вздохнула, поднялась с промокшего камня и подошла к Тарталье, встав сбоку от него и скрестив на груди руки. Он, казалось, совсем не собирался её слушать и витал себе в облаках, глядел куда-то вдаль и щурил глаза, словно пытался что-то увидеть. Туман продвигался; даже очертания того корабля утонули в нём окончательно, как бы Тарталья не пытался их высмотреть.       — Купишь мне сигарет?       И так они отправились домой.       На следующий день Тарталья почувствовал приятное чувство лёгкости от зияющей пустоты внутри, словно бы те разбивающиеся насмерть чёрные волны унесли все его скудные мысли куда-то в открытое море, в толщу тумана к очертаниям незнакомого корабля. Тарталья поддел пальцем край занавески на кухне и глянул в окно через тонкую щель. Продолжала стоять пасмурная погода, но ветер всё-таки стих, отчего улица казалась Тарталье замершим статичным изображением. Только на провод вдалеке вдруг присела сорока, но также быстро упорхнула с него. Тарталья задумчиво провёл пальцем по каёмке кружки и сделал небольшой глоток сваренного матушкой кофе. Кофе он не любил.       Маленькая кружка с громким стуком ударилась о поверхность раковины, и, чтобы не забыть о ней, Тарталья нарисовал на руке крестик лежавшей на микроволновке ручкой и пообещал себе вымыть её сразу по возвращению домой. Желания торчать в четырёх стенах у Тартальи совсем не было; тут и Арлекин очень кстати подкинула ему задачку. В прихожей перед зеркалом он некоторое время пытался привести в порядок торчащие во все стороны рыжие выцветшие за лето волосы и разглядывал задумчиво россыпь веснушек на бледных щеках. Те с наступлением осени вот-вот сойдут на нет. Тарталья ждал этого с наивным детским нетерпением: до того нелепыми и несуразными они казались; только матушка с лаской в глазах всегда разглядывала его поцелованное солнышком лицо. Именно сейчас, впрочем, Тарталье до этого дела не было совсем. Он вышел из дома.       Промокшие вчера до нитки ботинки Арлекин сегодня утром сыграли с ней злую шутку: она записала Тарталье гневное голосовое сообщение охрипшим тихим голосом, в середине которого страшно протяжно закашлялась, ни то умирая, ни то готовясь припомнить Тарталье его странные места отдыха. Вместе с этим же и напомнила ему, что всего-ничего осталось до начала учебного года, а Арлекин, в отличие от вылетевшего из университета с завидной скоростью бездельника-Тартальи, должна была готовиться к учёбе на третьем курсе. Заглянуть за справочными материалами в книжный магазин при её институте пришлось ему.       Стоило плохой погоде опуститься на город, как он тут же терял все свои краски. Серость эта Тарталье надоедала ровно также, как и последующее за ним испепеляющее солнце и плавящееся ярко-синее небо. Зато Тарталье нравился снег. К сожалению, в августе снега не бывает, даже если очень сильно этого захотеть.       Тарталья медленно шёл по мокрому асфальту и полной грудью вдыхал влажный пыльный воздух. За спиной его неподалёку шумели краны, выгружающие с огромных кораблей тонны угля, а ещё дальше тихо плескалась из стороны в сторону морская вода; туда-сюда сновали люди, обгоняя Тарталью, и он иногда мельком смотрел им вслед, думал о том, что он, всегда слишком быстрый для своего города, отчего-то чужой спешкой невероятно раздражён. В один момент он и вовсе замер посреди тротуара и попытался выглядеть издалека своё место назначения, но вместо этого взгляд его упал на асфальт на пролегающей рядом дороге. Тарталья подошёл к бордюру и сел на корточки.       На небольшой двухполосной дороге лежал, едва двигаясь, длинный розоватый червяк. Если его вытянуть, то, должно быть, он и вовсе окажется длиннее ладони Тартальи, но тот не стремился вытягиваться и показываться во всей своей красоте и не заботился даже о том, чтобы отползти с дороги и не закончить свою жизнь под колёсами автомобиля. Он, конечно, и боли-то не почувствует. Тарталья прищурился и наклонил голову, продолжая следить за короткими колебаниями хвоста (или головы?) беспечного червяка, а сам почувствовал, как на него оглядываются эти куда-то торопящиеся люди, и недовольно поджал губы.       Судьба червяка всем безразлична. Впрочем, и Тарталье абсолютно без разницы, что с этим червяком станется через пару минут, ведь создание это настолько беспомощное и жалкое, что не способно вызвать у Тартальи ни капли сочувствия. Червяк даже не понимает, что ему грозит опасность, не понимает, что такое смерть, да и жизнь тоже наверняка не понимает. Кто же вообще такое причудливое создание придумал, задумался Тарталья, и машинально протянул к нему руку.       Может, это хоть кому-то поможет?       Едва он успел поднять его над землёй, как прямо перед его рукой проехал автомобиль. Зажатый между двумя пальцами Тартальи червяк наконец-то задумался о сохранности собственной жизни и скрутился в причудливый крендель, каким и остался лежать уже под кустом с другой стороны тротуара. Тарталья отряхнул руку о штанину и тяжело вздохнул, но, только-только собираясь распрямиться, услышал обращённый к нему смутно знакомый голос.       — Перед этим стоило посмотреть по сторонам.       Ох, он правда не намеревался увидеть Казуху снова, хоть и безбожно соврал бы, сказав о том, что мысли о первой их встрече не занимали его почти всю последующую ночь. Тарталье странно видеть в городе иностранцев, а уж тем более у такой странной женщины как Скирк, и он не мог выкинуть из головы крутящийся на кончике языка вопрос, который хотелось задать ни то Скирк, ни то самому Казухе. Впрочем, потом он пришёл к мысли, что у Казухи бы никогда такого не спросил, потому что никогда бы и не встретился с ним вновь, да и не хотел бы больше никогда встречаться. Если бы только у Тартальи не было бессонницы, не было бы и этих монологов ночных, глупых и несуразных до жути. Утром он забыл о существовании Казухи.       Тарталья глянул на него через плечо, моргнул пару раз удивлённо и вскочил тут же, словно не занимался только что детскими нелепыми глупостями. Казуха же и вовсе не выглядел заинтересованным в произошедшем, только обронил невзначай свой комментарий и собирался пойти дальше своей дорогой, лишь на секунду задержав взгляд на странном непостижимом создании. Казухе, конечно же, всё равно, да и Тарталья должен был быть рад, что оправдываться перед незнакомцами ему не придётся, а всё же так и просилось наружу хоть что-то сказать в ответ. Казуха улыбнулся ему, скорее из соображений вежливости, чем по-настоящему искренне, и прошёл мимо.       Подул лёгкий ветер, и Казуха лёгким движением аккуратно забинтованной руки поправил выбившиеся светлые пряди волос. Кто же его такого написал, недоумевал Тарталья, глядя ему вслед, кто же сделал его до того плавным в каждой своей линии и при этом отчего-то твёрдым в суровом взгляде!.. Ни у кого Тарталья не видел таких глаз. Тарталью это отталкивало и даже раздражало.       Метров через десять Тарталья нагнал его и как ни в чём не бывало пошёл по правую руку от него. Внезапному действию Тартальи Казуха словно бы и не удивился, шёл также молча, только вздохнул полной грудью солёный приморский воздух и искоса поглядел на него. Лицо у него такое необыкновенно спокойное, подумалось Тарталье, безмятежное. В их городе людей таких и подавно не водилось.       — И часто ты раздаёшь советы по спасению червей?       — Нет.       Казуха пожал плечами и ничего больше не добавил. Тарталья поджал губы и задумчиво хмыкнул, продолжая идти рядом куда-то в неизвестность и не имея на это ни одной причины, кроме какого-то смутного любопытства. Навязчивым себя Тарталья никогда не считал, и напротив даже, был далеко не любителем заводить знакомства направо и налево, но иногда как ударит ему в голову дурацкая мысль, так он и вовек от неё не отвертится.       — И совсем-совсем ничего не скажешь?       Казуха остановился и оглянулся на него. Тарталья ждал от него любого ответа, но никак не мог подумать, что Казуха просто пожмёт плечами.       — Где здесь книжный магазин?       О таком вопросе он тоже совсем не думал. Тарталья замер на пару мгновений, обдумывая внезапный вопрос, и тут же без колебаний указал рукой налево в сторону небольшого торгового центра метрах в сотне отсюда. Книжный магазин в этом торговом центре не имел ничего общего с нужным ему магазином со сборниками для Арлекин, но про неё он уже и подавно забыл.       Казуха удовлетворённо кивнул и поблагодарил коротко своего внезапного спутника, вот только отделаться от него не вышло и сейчас. Тарталья шёл следом и первое время даже ничего не говорил. При этом ворох самых разных мыслей так и вертелся у него в голове, и Тарталья и сам не мог понять странного порыва расспросить Казуху о чём-то отдалённом и продлить момент неожиданной встречи. Ему хотелось рассказать Казухе, что он думал о спасённом червячке, и Казуха, может, даже разочаровался бы в нём. Он продолжил молчать.       На ближайшем перекрёстке Казуха сомнительно оглянулся по сторонам, и Тарталья собирался уж поглядеть на неосвоившегося Казуху пару мгновений и тут же вступить в дело в качестве самого лучшего знатока их городка, но Казуха сориентировался быстрее, чем сам Тарталья додумался, как именно нужно перейти дорогу. Казуха быстро зашагал под надоедливое пищание светофора и оставил Тарталью на пару метров позади. Тот поджал губы и обидчиво хмыкнул, но тут же в пару широких шагов догнал его. Эх, а ведь он действительно успел представить себе, как с приветливой улыбкой положил бы руку ему на плечо и мягко указал бы на кратчайший путь, чуть подталкивая в спину. В конце концов Тарталья и вовсе спрятал руки в карманы брюк.       — Тарталья, верно? Никак не могу понять, зачем ты за мной идёшь.       Когда Тарталья нагнал его, Казуха замедлил шаг и коротко взглянул на своего невольного спутника. Тот вдруг расцвёл неожиданной радостью от внимания к своей персоне и активно закивал, вот уже победно полагая, что смог вытянуть хоть пару слов из неразговорчивого Казухи.       — Хм, так сентябрь вот-вот на носу, студентам не помешало бы тоже в книжный зайти… Может, мне карандаши какие-нибудь нужны, тетрадки… — Тарталья одёрнул себя, но исправиться так и не посмел. Он выглядит очевидно на те самые годы, на которые и должны приходиться все студенческие невзгоды, и перед Казухой, в лице которого Тарталья уже успел увидеть непостижимую мудрость и высшее явление культуры, ему попросту стало стыдно. Уж перед кем, а перед каким-то возвышенным иностранцем он и слова сказать не мог о том, что с позором вылетел из университета в конце прошлого учебного года. Ну, соврал так соврал. Да и повод-то какой замечательный получился! Было бы странно сказать правду и о том, что он просто из смутного интереса последовал за едва знакомым ему человеком. Ему и самому, впрочем, это странно.       — Так ты учишься? Скирк упомянула как-то, что ты ничем не занимаешься… Ох, должно быть, она имела в виду летние каникулы, — последние размышления Казуха тихо произнёс себе под нос.       — И много тебе рассказывала Скирк?       — Я не посмею повторить всё сказанное ей практически незнакомому человеку; мне было бы неловко, если бы в простую прогулку до магазина я уже успел кого-то задеть обидными словами.       Настолько легко и текуче звучал спокойный голос Казухи, что Тарталья даже не сразу понял, что его любимая тётушка дискредитировала его и чуть было не выставила полным идиотом, бездельником, да ещё и лгуном. У него чуть было даже ноги от возмущения не подкосились так, что он даже отстал на пару шагов, но он тут же быстро нагнал Казуху снова и уже не решился ничего комментировать.       Молча Тарталья продержался довольно долго: без малого три минуты. Тогда недолгий путь их до книжного оказался усыпан множеством бестолковых вопросов и парой вопросов по делу, только вот дела никакого не было, да и толка не было, что с него дурака взять. Хотелось выяснить хотя бы то, с какой целью они направляются в книжный магазин; вернее, Казуха направляется, но раз уж по воле судьбы он обзавёлся очаровательным и невероятно смышлённым спутником, то пусть уж выложит на стол все карты. Казуха, впрочем, ничего не ответил. Пожал плечами и зашёл в книжный, а там и затерялся среди полок, оставив Тарталью в растерянности бродить по громадному магазину.       От необходимости отвечать за свои слова он всё же прилично долго простоял в отделе с ручками и карандашами, которые скучающе и без разбора выдёргивал наугад и также наугад распределял их мысленно между братьями и сестрой, которым, в отличие от него, канцелярия в новом учебном году могла действительно понадобиться. Улыбка лицо Тартальи давным-давно покинула, и он мрачно крутил в руках выбранные карандаши. Что он вообще здесь делает?       Всякие хаотичные глупости и желание немедленно сорваться с места на нелепую авантюру голову Тартальи посещали регулярно; также регулярно подле него оказывался и какой-нибудь здравомыслящий человек, способный дать ему подзатыльник и отговорить от чего-то опасного, противозаконного или просто бестолкового. Сейчас же с глупостью своей в лице Казухи он остался абсолютно наедине и не имел ни малейшего понятия о том, как же ему поступить. Тарталье просто хотелось проследовать за ним до самого дома и всю дорогу без умолку болтать и пытаться вытянуть из Казухи хотя бы парочку слов.       Тарталья прикусил губу и покрутил между пальцами увесистый карандаш уже в четвёртый раз. Вдруг он задумался о том, как же пишется «Казуха». Так же, как и слышится? Интересно, а вежливо ли попросить Казуху сказать что-нибудь на японском?       Когда он краем глаза заметил Казуху у кассы, то резво к нему подскочил. С целой стопкой разных карандашей ему пришлось ещё некоторое время подождать, пока кассирша с замученным лицом наспех пробивала ему цену за каждый отдельный карандаш. Ответ на то, как он докатился до жизни такой и оказался в книжном магазине почти в другом конце города, так к Тарталье и не пришёл. Благо, он успел протиснуться в очередь перед Казухой, а то, гляди, удрал бы и не вспомнил про существование Тартальи. Тогда и Тарталья, наверное, забыл бы про него навсегда. Писк терминала, свидетельствующий о прошедшей оплате, вывел Тарталью из мрачных размышлений. Краем глаза он глянул на стоящего позади него Казуху, который всем своим видом показывал, что Тарталья вот-вот начнёт ему надоедать.       — Ты… собираешься следовать за мной до самого дома?       Казуха коротко обернулся на Тарталью через плечо, и под его взглядом тот на мгновение замер в дверях книжного магазина, а затем с его лица наконец стёрлось мрачный отпечаток сомнительных и абсолютно бессмысленных раздумий, и он пару раз быстро кивнул с лёгкой и привычной для него улыбкой. Не то что бы ему хотелось идти за Казухой, это глупо и абсурдно даже для него; ему хотелось только лишь мельком уловить его реакцию, и если прогонит восвояси, то и чёрт с ним, Тарталья уйдёт и не вспомнит его никогда, а если и не прогонит, то Тарталья просто тенью пойдёт позади него. А потом тоже забудет его навсегда.       Тарталье просто не хотелось идти домой.       — Мне просто скучно, — Тарталья признался ему честно.       — Да, я так и подумал. Быть объектом избавления кого-то от скуки может показаться кому-то оскорбительным, тебе следовало бы быть осторожнее с такими твоими… настроениями.       — Тебя это оскорбляет?       — Нет.       На языке у Казухи замерло «я ведь тебя совсем не знаю», и оно так и повисло в воздухе непроизнесённым. Тарталья всё равно услышал, выловил по крупицам из установившейся между ними тишины, а может быть, ему просто хотелось это услышать, вот и придумал всё сам себе. Тарталья улыбнулся ему, и Казуха смягчил в ответ отстранённый взгляд, но уголки его рта так и не дрогнули, чтобы из вежливости изобразить подобие улыбки. Тарталье это понравилось и привело его почти что в восторг; он вновь ударился в мысли о том, что Казуха несомненно должен его прогнать и обругать всеми известными ему на русском матерными словами, потому что такой вот он абсурдный и нелепый шут, почти что Фагот, и Тарталья бы упивался в своей шутовской натуре до тех пор, пока не остался бы один. Как бы ему это понравилось!       — Так зачем тебе нужно было в книжный?       — Не думаю, что тебе будет интересно об этом послушать.       Если бы Тарталья спросил ещё раз, Казуха бы ответил, потому что у него не было никакого секрета. В этом интереса, конечно же, никакого в самом деле нет, и Тарталья проглотил желание уверить его в своём любопытстве к любым историям и рассказам, так и не зная, соврал бы он в этом или нет. В ярком непрозрачном пакете с логотипом книжного магазина явно была какая-то книга, но Тарталья, как бы не пытался, не смог через плотный материал хоть мельком разглядеть её название. Тарталья вот редко читал последние годы, хотя дома у него была целая библиотека, собранная из отцовских и дедовских книг, которые Тарталья в детстве очень сильно хотел прочитать от корки до корки все без исключения. Он не прочитал и половины, да и четверти по большому счёту не прочитал. На четвёртой полке снизу были расставлены сборники стихотворений. Вот они Тарталье нравились всегда. А Казуха тоже поэт? Или только кажется?       Ему вдруг снова захотелось задать ему много-много бессвязных вопросов, узнать у него наконец, почему среди всех городов он оказался именно в том городе, где задохнуться можно от угольной пыли, спросить его, как же всё-таки пишется его имя, и попросить сказать на японском какую-то глупость. И все вопросы как будто для отвода глаз, и все как один скрывают за собой обобщающее тягучее «зачем?». Он вглядывался украдкой в лицо Казухи, пытался угадать ответ в его плавных движениях и безмятежном взгляде, он искал ответ так старательно, словно вся жизнь Тартальи уместилась в этот вопрос и дальнейшая жизнь его будет без всякого сомнения погублена, если он этого самого ответа не найдёт. У Тартальи по воле случая нет своего «зачем». Да ни у кого в городе такого нет, отсюда все бегут, да только корни мешаются. А у Тартальи вот… ростки.       С моря подул прохладный ветер, и Тарталья поёжился. Спустя пару минут они вновь оказались на том перекрёстке, у которого Тарталья спас из-под колёс машины несчастного червяка. Он глянул искоса в сторону того куста, под которым оставил наивного глупого червя, но того там не оказалось, и Тарталья подумал, что, наверное, тот вновь уполз куда-нибудь на тротуар или на дорогу, где вопреки трудам неравнодушного человека всё же встретил свой конец, припечатанный к асфальту. Ему быстро стало всё равно; он поднял голову и посмотрел вперёд. Если идти прямо, то они выйдут как раз к тому дому, где Скирк помогла Казухе снять квартиру, а если же Тарталья свернёт, то пойдёт вглубь города и рано или поздно добредёт до собственного дома. Тарталья остановился, глянул на Казуху, и тот вдруг остановился тоже.       — Тебе необязательно следовать за мной, Тарталья…       Голос Казухи спокойно прозвучал подобно дующему с моря ветру. Тарталье всё ещё чудилось, что за этим «необязательно» была непременно спрятана просьба поскорее уйти домой и не беспокоить его больше никогда, но он, вместо того, чтобы продолжить навязчивую дразнилку, просто пожал плечами и не сдвинулся с места ни в ту, ни в другую сторону.       В лице Казухи что-то вдруг переменилось, и в глазах только лишь на мгновение блеснул яркий огонёк, какой обычно бывает у всяких поэтов в моменты вдохновения или обретения навязчивой мысли.       — Если тебе всё же так хочется, то я сейчас же…       — Позволишь задать бестактный вопрос?       Впервые в глазах Казухи Тарталья уловил искренне заинтересованный взгляд, настолько переменивший его лицо, что все навязчивые бессвязные мысли разом улетучились из головы Тартальи; до того вдруг мягко и по-человечески стал выглядеть его холодный и отстранённый спутник. Хоть Тарталья и не мог представить, чтобы Казуха в самом деле задал ему какой-то по-настоящему бестактный вопрос, любопытство взяло вверх и в нём самом, и он активно закивал головой.       — Конечно, — Тарталья выпрямился и спрятал руки в карманы.       — Почему тебя называют Тартальей?       Такой вопрос Тарталье в голову и вовсе не приходил: среди вопросов о таинственной Скирк, природе её и её подозрительной деятельности не нашлось места для вопросов о самом Тарталье. Не было у него и ответа на такие вопросы. Тот, что был, едва ли мог удовлетворить чьё-то любопытство и создал бы непременно вытекающий из первого ещё более серьёзный вопрос, которому было заведомо суждено остаться без ответа.       Имя Тартальи не стоило того, чтобы произносить его без повода.       Он прикусил губу и улыбнулся, коротко глядя на Казуху, а у того снова на лице одно лишь безмятежное спокойствие и любопытства в нём хоть убей не найти. Вот если бы его такое кто-нибудь другой спросил, то Тарталья ни за что бы не ответил и даже съязвил бы какую-нибудь едкую грубость и звенящую пошлость, а то, видите ли, бестактные вопросы ему тут задают; вот всем бы ответил грубостью, а перед Казухой как будто и язык не повернулся бы хоть разок матом выругаться, ему и ответить-то невероятно хочется. Нечего только, подумал Тарталья и прикусил изнутри щёку, да и хрен с ним, лишь бы только не совсем несусветную хрень сморозить. Тарталья глянул ещё раз на него, взъерошил рукой и без того лохматые от ветра волосы и ответил, отвернувшись будто бы невзначай.       — Да просто так, — губы его растянулись в широкой улыбке, — Скирк придумала, да оно и приелось. А звучит-то красиво как…       — Красиво.       Улыбка Казухи была лёгкой и поэтичной, под стать ему самому. На улыбку Тартальи она вот была совсем не похожа: если бы кто прошёл мимо, то недоумевали бы, как такой юноша с непоколебимостью небожителя и хулиган дворовой, яркий и тёплый, громкий и занимающий собой всё пространство. От короткого «красиво» Тарталья расцвёл сразу же и даже совсем не обратил на застывшую у Казухи на кончике языка мысль, что зваться Тартальей ему совершенно не идёт.       И всё же Казуха так ничего и не сказал; просто молча двинулся дальше вдоль торгового порта в сторону своего дома, и молчание его было настолько естественно и органично, словно он совсем не беспокоился об оставленном позади Тарталье. Тот же сначала возмутился и обиженно нахмурился, как вдруг Казуха в метрах пяти от него всё же коротко обернулся и замедлил шаг. Тарталья недоумённо моргнул пару раз, как вдруг резво к нему подбежал и оказался рядом. Вот же подлец, ждал ведь только, пойдёт или не пойдёт! Общество Тартальи даже казалось ему теперь не дискомфортным, только вот до сих пор очень странным. А разве же плохо, что странным? Казуха натура-то ведь романтическая… Поэтическая, прокручивал Тарталья по слогам про себя снова и снова. Казуха к приключениям должен по натуре своей рефлекторно тянуться.       А приключения интереснее Тартальи и вовек не придумаешь.       По пути они много разговаривали: именно так определил бы это Тарталья, утаив то, что только он один без умолку говорил и встречал лишь изредка встречные возражения. Казуха шёл молча и разглядывал задумчиво возвышающиеся вдалеке городские здания и выглядывающую из-за высокой загородки технику торгового порта с другой стороны, и рассказы Тартальи то и дело перебивал невероятный грохот сердца портового городка. Самому ему стало вдруг отчего-то легко на душе: сколько бы Казуха не отказывался слушать его, сколько бы не пытался игнорировать его общество, прогнать его восвояси он всё же не смог. Странный какой, всё-таки. Да и сам Тарталья не лучше, учудил за пару часов столько всего, что Арлекин после такого рассказа его ещё пару недель будет донимать. Взял да придумал себе глупенький детектив, а загадку в нём, жалость какая, забыл и сам от себя же скрыл. Загадки в его детективе нет, а ключ к решению всё же нашёлся. Небось, есть всё же загадка? Есть же?       Вдруг перед ними оказалась очередная развилка: отсюда огораживающий порт громадный забор был уже не помехой и на воде чуть поодаль оказались видны наконец отходящие от сердца артерии — само море, кровь — сами корабли. Тарталья на повороте замер и оглянулся к бухте, скользнул потухшим взглядом по внушительным торговым судам и по охраняющему порт длинному корвету; пока торговые судна выходили в океан, корвет спокойно покачивался на волнах в родной акватории и никуда бы уже не делся, стоял здесь вечным атлантом торгового порта и был иронично словно бы назван «Америкой».       Вид корвета Тарталью отчего-то расстроил, но завлёк так сильно и надолго, что когда он обернулся вновь, то Казухи с ним уже не было.