Принц нации

Машина покидает проулок. Хуа Чэн запихивает поглубже в карман рюкзака трубочку необремененной смыслом литературы и поднимается на крыльцо к деревянной рассохшейся двери. Здание напоминает школу или центр творчества старого образца. Он провел в подобных заведениях достаточно времени, чтобы помнить специфичный запах пресных подростковых будней. И тут, как выясняется, пахнет так же, только примешивается затхлость неиспользуемого помещения. Это правильный адрес? И если да, почему Се Лянь выбрал для встречи такое место? Ответ кроется, скорее всего, в отсутствии поблизости какой-либо другой живой души. Если сюда забредет случайный прохожий, последнее, что он сможет предположить, так это то, что силуэт, мелькнувший в перекошенном от износа окне, принадлежит самому узнаваемому человеку Китая. Кстати, об окнах. Хуа Чэн не заметил, чтобы хоть одно из них горело. В свете зияющей тремя пустыми патронами люстры различаются очертания — стол охранника, окно гардероба, коридор направо и лестница вверх. Включив фонарик на телефоне, Хуа Чэн без сомнений выбирает лестницу: дорожка свежих разнородных следов по пыльному в сантиметр полу — от входа до ступеней — подсказывает путь. На первом же скрипучем пролете висит потрескавшаяся стенгазета и расписание — кто бы мог подумать — хореографических занятий за 2007 год. Классический танец, ансамбль. Се Лянь не занимался хореографией в ее традиционном понимании, а вот Мэй Няньцин… Вдруг с верхнего этажа доносится знакомый голос. Разговор. Хуа Чэн в несколько широких шагов проскакивает три лестничных пролета. Фонарик уже особо не требуется — нужно только идти на голос. — Я не буду это смотреть. … Ох, сочувствую, но разве не ты виноват? Хуа Чэн останавливается. Он не собирается подслушивать, лишь не хочет встревать. — Нет, нет, нет, — говорит Се Лянь. Хуа Чэн, стоя прямо за дверью, живо представляет, как тот категорично качает головой, а гладкие пряди волос скользят по плечам от движения. Как же тянет войти и наконец увидеть Се Ляня не в воображении. Сколько часов они не виделись? Меньше сорока восьми, а кажется — вечность. — Это был риторический вопрос, Ци Жун. Слух, как чуткий инновационный локатор на военной технике, настраивается на звук опасного имени. Становится ясно, почему Се Лянь говорит в таком непривычном для себя тоне. — Виноват именно ты, иначе быть не может, — тягучий, демонстративный вздох отдаляется глубже в помещение. Хуа Чэн, не собиравшийся греть уши, натурально прилипает к двери. — Почему я так уверен? Если я начну перечислять причины… Все, избавь меня… Не хочу больше это слушать! Я звонил по другому поводу. Сколько нужно билетов? — какие-то шорохи, скрип деревянного пола и в следующую секунду… — Ой! От удара через мозг проходит противное острое гудение. Хуа Чэн невольно цепляется за дверную ручку и только потому не летит с лестницы спиной вперед. Хотя неплохо было бы сейчас свалиться и сломать что-нибудь, лишь бы не чувствовать на себе ошарашенный взгляд. — Напиши потом, — кидает в трубку Се Лянь и сбрасывает вызов. Взгляд не отводит. Хуа Чэн набирает побольше воздуха, чтобы выдать оправдание подлиннее, но не успевает. — Сань Лан! «Ты почему тут стоишь? Подожди-ка… Неужели ты из этих маниакальных фанатов? Господи… Следишь за мной, подслушиваешь?! Вот я дурак! Это же было очевидно с нашей первой встречи! Какие из нас друзья? Правильно ведь Му Цин говорил, нельзя тебе доверять. Уходи!» — Ты почему тут стоишь? — Се Лянь осторожно приоткрывает дверь шире. — Заходи. Больно? Реальность настолько контрастирует с фантазиями, что Хуа Чэн не сразу понимает, что его не собираются прогонять. Он неуклюже, боком проникает в светлое, теплое и опрятное, в отличие от всего остального здания, пространство. Надо бы что-то сказать, но как это прозвучит? «Если ты думаешь, что я… то нет. Я не такой»? У Се Ляня распущены волосы. Белая плотная стрейч майка обтягивает торс. Видно рельеф без подробностей и сильные плечи. На бедренных косточках сидит резинка свободных спортивных штанов. И если бы не вся эта ситуация, если бы не удивленно-опасливое выражение на лице напротив, Хуа Чэн решил бы, что попал в один из своих влажных снов. — Извини, — говорят они одновременно. Се Лянь коротко, вымученно улыбается. Хуа Чэн повторяет за ним. Напряжение никуда не исчезает. Становится невыносимо жарко под слоями куртки, толстовки и футболки. Так не пойдет. Если уж Се Ляню есть что сказать по поводу произошедшего, Хуа Чэн предпочитает, чтобы тот сказал прямо, а не использовал свое излюбленное вежливое игнорирование. — Гэгэ, прости, я не хо… — Будь аккуратнее, Сань Лан. Тебе не нужны лишние синяки, — обрывает Се Лянь на полуслове и поспешно отводит глаза. Убирает волосы через плечо. На его скулы падает тень, почему-то больше похожая на румянец. Возможно, тоже жарко? Потом, спохватившись, он спрашивает: — Как рука? — В норме, — Хуа Чэн на автомате опускает голову, чтобы оценить степень «нормы» подзатянувшегося бутылочного пореза, и замечает свои по-ноябрьски грязные кроссовки, уже наследившие на светлом, относительно чистом деревянном полу. — Я разуюсь, а то все испачкаю. Он кидает рюкзак к стене и принимается (наверняка смотрясь при этом, как придурок) расшнуровывать обувь. Иначе Хуа Чэн представлял сегодняшнюю встречу. Разочарование в себе не дает вести себя раскованно или хотя бы спокойно развязать шнурки. — У тебя нет сменки? — интересуется Се Лянь, отходя в другой конец комнаты к спортивной сумке. — Не подумал взять, — говорит Хуа Чэн почти с облегчением — он надел новые плотные носки, и еще один позор за вечер отменяется. — Это я не предупредил, — в голосе Се Ляня сквозит извинение. И почему он всегда и за все извиняется? Берет вину на себя. Показательный пример того, что и у идеальных людей есть дурные привычки. — Какой у тебя размер? — Сорок третий, — Хуа Чэн вскидывает голову, что-то заподозрив, и не зря. — Гэгэ, ты же не собираешься?.. Се Лянь собирается. Он действительно достает еще одну пару обуви из своей сумки. — Гэгэ, не надо. — Они на полразмера меньше, но вдруг подойдут. Хуа Чэн смотрит на лимитированные кроссовки в руках неотвратимо приближающегося к нему Се Ляня, как будто на тех начертаны древние заклинания, которые он ни за что не осмелится произнести. — Гэгэ, не нужно, — настойчиво. — И так сойдет. Се Лянь хмурится и все-таки протягивает обувь. — Ты не можешь заниматься босиком, это неудобно и небезопасно. Просто померь, ладно? Если не подойдут, придумаем что-то еще. Хуа Чэн колеблется. Он уже знает, что спорить с Се Лянем, желающим причинить добро, — дело бесполезное, но мысль о том, чтобы надеть его обувь, создает странный микс из вины и смущения. — Гэгэ… Ты ведь потом не захочешь их носить. Се Лянь моргает, явно не ожидая подобного возражения. Впервые с того момента, как зашел Хуа Чэн, напряжение покидает его лицо, сменяясь замешательством. — Почему это? — Ну… — Хуа Чэн запинается. Он как будто проходит персональный марафон «опозорься, да посильнее». — А если после меня они будут… ну, ты понимаешь… Вдруг до Се Ляня доходит, к чему он клонит, и его глаза расширяются от удивления. — Сань Лан, ты думаешь, я буду брезговать носить их после тебя? — его голос звучит искренне возмущенно, и Хуа Чэн чувствует себя еще хуже. — Разве нет? — А ты сам, — говорит Се Лянь с легкой укоризной, но в голосе больше веселья, чем упрека, — не брезгуешь надеть мою обувь? Хуа Чэн чувствует, как шея начинает гореть и чесаться под толстовкой. Вместо ответа он выхватывает кроссовки из рук. — Спасибо, гэгэ, — кидает он и быстро отворачивается, чтобы Се Лянь не заметил смущение. Надевает кроссовки и немного двигает ногами, проверяя размер. Обувь чуть тесновата, но вполне терпимо. — Подошли? — спрашивает Се Лянь с ноткой триумфа. Хуа Чэн, чуть успокоившись, что вроде бы все разрешилось, кивает и, поймав теплый взгляд, повторяет твердо и с чувством: — Большое спасибо, гэгэ. Улыбка Се Ляня едва заметно вздрагивает. Снова это выражение — будто Хуа Чэну на нос прыгнул большой страшный жук. Может, действительно что-то не так с лицом? Забывшись, потер веки? Он ведь даже не взглянул на себя, когда сбегал со съемок. Ши Цинсюань ничего не заметил в темноте салона, и Се Лянь оказался первым, кто увидел весь ужас при ярком свете. — Ты голоден, Сань Лан? Еду привезут через полчаса. Можем подождать или пока начнем? Второй вариант для всех предпочтительнее. Незачем тратить драгоценное время. Се Лянь отходит в центр зала, копаясь в плейлисте. Хуа Чэн скидывает верхнюю одежду и следует за ним, ненароком пытаясь разглядеть себя в отражении низкого — для детского роста — зеркала со станком. Поначалу ничего критичного он не замечает. На губах — яркий оттенок; тот кажется стойким, обычной водой не сотрешь. На глазах — четкая подводка. И кожа сияет в нужных местах, тронутая хайлайтером. Но потом… другой угол зрения, игра теней, и в сознании что-то щелкает, ломается, а макияж плывет, перекраиваясь в нечто искусственное — самый что ни на есть театральный грим. Эти брови, прочерченные чуть ли не до висков, стрелки, раскрашенный рот… Убожество. Буквально за наносекунду, что Хуа Чэн имеет несчастье себя лицезреть, он проскакивает все стадии принятия неизбежного и случайным образом застревает на «гневе»: что мешало ему умыться перед выходом и не переться на встречу в образе актера, играющего наложницу императора, которую к тому же потрепала судьба?! — Гэгэ, в здании есть уборная?

***

Хуа Чэн резко разворачивается на каблуках и почти вылетает из зала в указанном направлении. Он находит туалет и, не глядя по сторонам, подходит к повидавшей не одно поколение подростков раковине. Вода плюется из крана с неожиданной силой, брызги летят во все стороны. Сначала Хуа Чэн плещется под струей, дерет лицо ногтями, откусывает кожицу с губ вместе с тинтом. Потом он срывает шмоток туалетной бумаги и начинает яростно тереть те места, где вода бессильна. Он трет и трет, будто пытается стереть не только макияж, но и сам факт своего существования в этом нелепом виде. Кроссовки жмут. И почему он не додумался просто помыть подошву у своих? Вода стекает по локтям, капает на кромку раковины и футболку. В голове шумит от мыслей, которые уже не остановить, как локомотив, мчащийся на застрявшего на путях оленя. Почему я не могу просто быть нормальным? Почему каждый раз я делаю что-то настолько тупое, что потом хочется провалиться сквозь землю? Как он вообще терпит меня? Да если бы я был на его месте, уже давно бы сбежал! Более неподходящего времени для внутренней истерики найти просто нельзя. Хуа Чэн кидает яростный взгляд на потускневшее от времени дешевое зеркало с полуотодранными наклейками в верхнем левом углу. Макияж почти смыт, но теперь картина совсем удручающая: покрасневшая, раздраженная, с легкими разводами от туши, которую не смыть до конца, физиономия. Прекрасно, — мрачно заключает Хуа Чэн, — теперь точно театральный шут. Он ведет себя, словно маленький упертый плакса на веселом утреннике, который, когда всем раздавали конфеты, специально встал слишком далеко, чтобы его обделили. Хуа Чэн зажмуривается и резко выдыхает. Нужно собраться. Нужно надеть маску уверенности. Если не получается быть достаточно зрелым и сильным, можно хотя бы притвориться, правильно? Се Лянь, в ожидании присевший у стены с телефоном, напуган. Или шокирован. Или все вместе. Хуа Чэн пытается не поднимать голову, чтобы не трепать никому нервы своим видом, и искренне сожалеет, что устраивает это представление. Если бы только он был в состоянии вести себя адекватно… — Сань Лан, зачем ты мучил свое лицо? — встревоженно спрашивает Се Лянь, приподнимаясь с пола. — Ты бы сказал, я бы дал тебе салфетки для снятия макияжа. Смешно. Мир вдруг опять становится нормальным и дружелюбным от этих простых слов, а глупо-взъерошенный Хуа Чэн стоит посреди него и непонятно зачем усложняет себе жизнь. — Неважно, — бурчит он. — Все равно с краской было ужасно. Хуже точно не стало. — Садись сюда, — Се Лянь настойчиво хлопает по месту рядом с собой, а сам встает и отходит к маленькому рюкзаку, оставленному на подоконнике. Опять задумал помочь несамостоятельному, как младенец, Сань Лану. Не надо быть гением, чтобы это понять. Хуа Чэн со вздохом опускается на пол, скрещивает ноги и готовится принять свою бездарную судьбу: Се Лянь опять старается, действует, а он, Хуа Чэн, угрюмо рассматривает свои ладони. Тем временем единственный взрослый и психически устойчивый человек в комнате возвращается, чтобы сесть на колени напротив, и достает из шуршащей упаковки влажную салфетку. — Гэгэ, что ты делаешь? — Хуа Чэн с подозрением щурится на свет, частично закрытый Се Лянем. Нет смысла задавать вопросы, он и сам прекрасно знает, только не верит. Чем он заслужил хорошее отношение? — Исправляю ситуацию, — отвечает Се Лянь и тихо предупреждает: — Не сопротивляйся, Сань Лан. Хуа Чэн покорно поднимает подбородок повыше, теперь уж окончательно забив на свой нелепый вид, и прислоняется затылком к стене. Попутно запечатлев на подкорке нынешний образ возвышающегося над ним Се Ляня, что вспомнит еще не раз при других обстоятельствах, он закрывает глаза. Холодная салфетка касается кипящего лба, словно тавро. Хуа Чэн жмурится. — Потерпи чуть-чуть, — шепчет Се Лянь, заметив реакцию. Хуа Чэн ловит чужой выдох и гулко сглатывает. Ласковые пальцы сквозь ткань салфетки обводят контур бровей, невесомо скользят по векам, по спинке носа. Се Лянь аккуратно проводит салфеткой по скулам, стараясь не задеть ничего лишнего, однако костяшки его пальцев все равно невольно трутся о кожу без посредника. У Хуа Чэна перехватывает дыхание, а в затылке покалывает от удовольствия. — Все в порядке? — неуверенно спрашивает Се Лянь, отводя руку. — Вполне, — отвечает Хуа Чэн севшим голосом и, чтобы не выглядеть слишком подозрительно, приоткрывает глаза и с досадой говорит: — Пощипывает, вот и все. — Конечно, Сань Лан, будет щипать, — Се Лянь укоризненно сводит брови. — Не смей больше терзать себе лицо. Я напишу тебе, какие средства для умывания купить, — он коротко облизывает сухие губы. Пару минут назад на них определенно был прозрачный бальзам. — Закрой, пожалуйста, глаза, я закончу. Новой салфеткой Се Лянь повторяет прежний маршрут. Заходит чуть выше по скулам — для этого ему приходится убрать челку Хуа Чэна за уши и тем самым вызвать очередной табун мурашек до самого копчика. Далее он переходит к подбородку и началу шеи и протирает этот участок с завидным усердием. Хуа Чэн пребывает на грани между реальностью и сном, блаженством и страхом выдать истинные ощущения от проводимой процедуры. Он стискивает ладони вместе, сжимает челюсти, вдавливается в стену позади и изо всех сил сохраняет нейтральное выражение на лице. И ему почти удается, пока Се Лянь не касается его губ, которые до этого как будто прицельно игнорировал. Он ведет от одного уголка верхней губы до другого, от одного до другого… Деликатные пальцы Се Ляня двигаются не быстро и не медленно. В достаточном темпе, чтобы Хуа Чэн успел вспомнить, как мельком увидел подобную сцену в книжках, которые ему сегодня подарил Ши Цинсюань. Успел представить, а как это будет, если он приоткроет рот и впустит эти красивые с идеально подстриженными ногтями пальцы внутрь себя. Успел дорисовать сначала пораженного, а затем заинтересованного и наконец возбужденного непредвиденным поворотом событий Се Ляня в этой его потрясающе узкой майке и свободных штанах, пахнущего свежестью, кремом, собой… А самое главное — успел отвернуться, чтобы не допустить губительной ошибки. — Гэгэ, давай я сам закончу, — Хуа Чэн чересчур бодро отнимает у опешившего Се Ляня салфетку и вскакивает на ноги — аж темнеет в глазах. Жестко трет рот, чтобы там не осталось никакой памяти о недавних прикосновениях, и подходит к зеркалу. — Стало лучше? — робко интересуется Се Лянь, убирая пачку салфеток в рюкзак. — Определенно, — Хуа Чэн украдкой наблюдает за ним через зеркало и отмечает покрасневшее ухо среди каштановых волос. Пока не стоит беспокоиться, что Се Лянь что-то заподозрил. Его всегда легко бросает в краску от любых чувств — начиная со счастья и заканчивая тревогой. К тому же в помещении душно. — Спасибо. — Было бы за что, Сань Лан… — Мне всегда есть за что тебя поблагодарить, гэгэ. Се Лянь оборачивается с теплой улыбкой, чтобы пересечься взглядами через отражение. — Сейчас ты не только звучишь как милый юноша, но и выглядишь так же. Хуа Чэн не уверен, комплимент ли это, поэтому ничего не говорит. Они недолго молчат, глядя друг другу в глаза. — А когда ты пришел, — глухо, точно через силу, продолжает Се Лянь, теребя в руках использованную салфетку, — мне было прямо неловко. С макияжем ты кажешься старше. Но это не плохо, даже наоборот… Наоборот. Наоборот? Что значит твое «даже наоборот»? Что это значит, гэгэ?! Крик разносится по черепной коробке. Хуа Чэн поворачивает голову едва ли не на сто восемьдесят градусов, позабыв про тело, чтобы успеть воочию поймать малейшее изменение в Се Ляне, но тот уже спрятался в смартфоне. — О, еду доставили, — буднично сообщает Се Лянь. — Давай перекусим и наберемся сил, думаю, нам обоим это не помешает.