Принц нации

До конца фотосессии Хуа Чэну приходится сохранять мышцы лица в сильном напряжении, иначе существует вероятность не удержаться и разулыбаться, как придурок. Да это еще ерунда — он настолько неприлично счастлив и доволен жизнью, что вполне может пустить слюни. Впрочем, кому какая разница? Пусть думают, что хотят. И решив так, время от времени Хуа Чэн все же позволяет расцвести блаженной улыбке и пройти по затылку сладкой дрожи предвкушения. Лишь Сюань Цзи все бдит, и ей не без разницы на чужую перемену настроения. Она минут пять кидает на Хуа Чэна оценивающие прищуры, а затем — будто это не она липла полчаса назад жвачкой в волосы — холодно отстраняется, словно теряет к своей жертве всякий интерес, и начинает раздавать бессмысленные, не относящиеся к процессу указания персоналу. — Уберите сумки с прохода, мешают. Почините кулер, почему там только теплая вода? Кто поставил кондиционер на двадцать пять? Вы вообще в своем уме? Достается и Хуа Чэну: — Малыш, ты бамбук проглотил? Встань, блин, нормально. Я не собираюсь торчать здесь до ночи. Да ради всего святого… Хуа Чэн сговорчиво кивает и встает «нормально». У него тоже другие планы на этот вечер, и какие… Неужели это не сон? Разве может все быть на самом деле? «…Я не хочу нагружать тебя вне работы. Просто с тобой я отдыхаю. Надеюсь, и тебя не тяготит мое общество… Если хочешь, проведем время приятно и с пользой. Но если тебе скучно и тяжело, то говори, не бойся, я все понимаю…» Именно это сказал Се Лянь, после того как озвучил свое предложение. Предложение встретиться в незнакомой Хуа Чэну студии — сегодня пустующей — и подумать над совместной хореографией к той самой мелодии, пообщаться, поесть пиццу, лапшу или «какую кухню Сань Лан предпочитает, гэгэ все закажет». Точно ли происходящее не сон? Вопрос навязчиво раскручивает притаившиеся страхи, и в какой-то неустановленный точно момент Хуа Чэна неожиданно клинит. Ведь не бывает все так хорошо. Господи, а если… а вдруг… Хуа Чэн не расшифровывает себе, что же за «если» и «вдруг», но мало ли в мире подлости, способной подпортить намечающийся идеальный во всех отношениях вечер? Или… Уже распрощавшись со всеми и наскоро отвязавшись общими фразами от Инь Юя с его опекой, Хуа Чэн, щурясь под порывами холодного ноябрьского ветра, открывает Вичат и тщательно, до рези в глазах перечитывает дюжину сообщений в их новой с Се Лянем переписке. «Встретимся сегодня»… «Сань Лан»… «Что заказать»… Железно убедившись — весь разговор с Се Лянем не был выдумкой воспалившегося сознания, Хуа Чэн прячет мобильный и спешит к месту, откуда его заберут и доставят, собственно, в студию. Этот пункт плана тревожит не меньше всего остального. «Не надо на метро, Сань Лан, за тобой заедет мой друг. Он сейчас в том же районе, что и ты, ему по пути, не переживай!» Друг. Что еще за друг? У Се Ляня много «друзей». Кого из них ждать? Навигатор докладывает, что Хуа Чэн прибыл туда, куда указывала геолокация, пересланная от «друга» через Се Ляня. На парковке под мостом пусто, не считая ржавого микроавтобуса со спущенным колесом и одного фонаря. Идеальное место встречи. Хуа Чэн озирается, трет друг о друга замерзшие ладони и нервничает. Совсем темнеет, становится холоднее и ветренее по-зимнему. Ожидание длится двадцать с лишним минут. Хуа Чэн боится спрашивать Се Ляня, когда же подъедет «такси», а еще боится, что пришел все-таки не туда и навигатор наврал. Но когда задубевший зад берет верх и даже звонок Се Ляню перестает пугать, за спиной раздается шуршание шин по бугристому асфальту. Хуа Чэн, с натянутым по уши воротником куртки, оборачивается на звук. Машина марки и цвета, которые не получается рассмотреть из-за бьющего по глазам света фар, медленно подкатывается и останавливается рядом. Прямо напротив Хуа Чэна задняя правая дверь. Только руку протяни. И он протягивает. — Извини, Госпожа решила пересесть вперед и отказывается идти в свое кресло. Ты подвинь… Да, да, их! Можешь закинуть их в кресло Госпожи. Хуа Чэн не успевает сказать «здравствуйте». Он отодвигает гору каких-то то ли журналов, то ли… при тусклом свете салона и в суете — не разобрать, и запрыгивает внутрь. Хлопает дверью, лампочка на потолке гаснет. — Добрый вечер, — наконец говорит он. — Привет, — улыбающийся Ши Цинсюань и отвороты его дубленки с барашком подсвечены приборной панелью. С пассажирского сиденья выглядывает такая же светящаяся морда Госпожи. Самка померанского шпица то ли тявкает, то ли хрюкает следом за хозяином, и Хуа Чэн интерпретирует это как приветствие. — Прокатимся! — провозглашает Ши Цинсюань, переключая передачу, а на его запястье блестит браслет-цепочка, парный с Се Лянем. Пока они выезжают с парковки, Хуа Чэн украдкой изучает интерьер — светлая кожа, аромат премиального аромадиффузора, необычные коврики под ногами. Он пока не до конца понимает, радует ли его факт того, кем оказался «друг», или ему следует напрячься. И так странно — старший Ши недавно принимал Хуа Чэна на работу… Два родных брата, но, встретив обоих, сразу замечаешь, какие они разные. — Мы же не первый раз встречаемся? Хуа Чэн, рассматривающий кресло-перевозку для собаки, зависает на долю секунды и глупо переспрашивает: «мы?». Ши Цинсюань дарит веселую улыбку. — Я так и думал. Красавчики всегда забывают такие пустяки… А вот я помню, как меня прижали к стене на безлюдной лестнице, — шпиц утвердительно тявкает. Ши Цинсюань, притормозив на красный, поворачивается к собаке и сюсюкающим голосом повторяет: — Да-а, Госпожа-а, по-о-мню. Слегка бросает в жар от неловкости. Особенно это чувствуется после ледяной улицы. — Извините за тот случай… — Ой, было бы за что извиняться, — игриво отмахивается Ши Цинсюань. Они молча покидают полу-производственный, полужилой квартал, круто заходя в повороты — ремень безопасности при такой езде не лишний. На фоне тихо играет обычная радиостанция с поп-музыкой. Даже Госпожа не издает сомнительных звуков, залипнув в темное, с мелькающими фонарями окно. Иногда Хуа Чэн ловит на себе взгляды через зеркало заднего вида. Его словно оценивают. Конечно, ведь Ши Цинсюань — друг Се Ляня и, вероятно, очень близкий. Может быть, слишком близкий… В любом случае, он складывает какое-то мнение, которое потом — велик риск — передаст Се Ляню. А еще Ши Цинсюань явно желает что-то спросить, прямо ерзает на месте, но почему-то ничего не говорит. Не то чтобы не решается — только не вторая по величине звезда китайской эстрады, которая по создаваемому шуму затмевает и первую и всех последующих. Причина точно в другом. Боже... А если сам Се Лянь что-то о нем, Хуа Чэне, рассказывал?.. «Это странный парень, Цинсюань, будь начеку, не веди с ним беседы». — Спасибо, что согласились меня подвезти, — проявляет инициативу и заодно демонстрирует воспитание Хуа Чэн. — Ну что ты, — польщенно отнекивается Ши Цинсюань, очень радостный, что можно нарушить тишину. — Я сам захотел. Хуа Чэн скептически приподнимает брови, но никак не комментирует. Это и не нужно. Просто… черт, все так странно. — Расскажешь о себе? В горле неприятно пересыхает. Хуа Чэн в упор смотрит на подголовник светлого кожаного кресла, где сидит Госпожа, и думает… а что, собственно, думать? Может, Ши Цинсюань объяснит, что конкретно хочет от него услышать? Не зря говорят — инициатива наказуема. Выкручивайся теперь, придурок. — И что мне рассказать? — Да что угодно, — радостный ответ. — … Задача легче не становится. Хуа Чэн почти готов сдаться и тупо промолчать. Такие, как Ши Цинсюань, никогда не поймут таких, как Хуа Чэн, которые и под пытками не согласятся элементарно рассказать, какую музыку предпочитают. Хотя ощущения подсказывают, что в этой машине предпочтения Хуа Чэна в музыке ни для кого не секрет. — Например, — вновь пытается завязать беседу Ши Цинсюань, — я человек свободных взглядов, а ты? Ну, это тоже не тайна. Ему не доставит труда переодеться в женское платье и выступить перед миллионами зрителей. Причем этот его перформанс имел грандиозный успех, а видео выступления до сих пор продолжает набирать по несколько миллионов просмотров в год. — Смотря что подразумевать под свободными взгляд… Очередной поворот. Ши Цинсюань не парится и не снижает скорость, прежде чем в него войти. Журналы падают вниз, а Хуа Чэна прижимает к дверце. Госпожа не улетает через стекло, только потому что впилась когтями в дорогую обивку. — Ой, прошу прощения, — в голосе Ши Цинсюаня не слышно ни капли раскаяния, — Подбери их, пожалуйста, и закинь в кресло или полистай, если хочешь. Кстати, только сегодня посылку забрал. Многое никогда не выпустят в продажу. Мне достается эксклюзив! На коленях оказываются сложенные вразнобой журналы. Пока Хуа Чэн пытается привести их в надлежащий вид, ненароком просматривает… …И это не журналы. Дорожные фонари освещают и глянцевые, и матовые страницы десяток маньхуа или… как там их еще называют… манги? По обложкам очевидно, что все здесь — романтика. Хуа Чэн подобное никогда не читал, ему романтичных историй и в собственной голове с излишком, но многие любят такое. Вот и Ши Цинсюань, видимо, любит. Имеет право. Единственное, некоторые обложки… Хуа Чэн предвидит то, что откроется ему через секунду, но не может себя остановить. А когда «это» открывается… Оно превосходит все ожидания. Фонари вспышками высвечивают картинки, где двое нарисованных парней тянутся друг к другу, обнимают за шею, ведут нарисованными руками друг другу по спине и прижимаются бедрами явно не по-дружески. А через пару страниц… Хуа Чэн чувствует, как кровь отливает от лица. Он очень смущен, но это смущение не поджаривает на сковородке, а опускает в холодную воду и придавливает, чтоб не выплыл. Схематично нарисованные персонажи без одежды закручены в дикий узел, а на причинных местах изображен сноп звезд. Словно чтобы такие любопытные, как Хуа Чэн, не подглядывали. Последующие сцены не лучше. По ним можно познавать искусство, которое в реальности Хуа Чэну познать еще не довелось. — Так вот о каких свободных взглядах вы говорите… — вырывается непроизвольно, а уже потом Хуа Чэн с сожалением прикусывает язык. Ши Цинсюань хохочет на весь салон, чем пугает хрюкнувшую Госпожу. — И об этом тоже, — отсмеявшись, подтверждает он. — А ты что, против настоящей любви, если она между людьми одного пола? Вопрос из разряда: где скрытая камера. Но даже сомневаясь в каждом своем действии до невозможности, из принципа Хуа Чэн отвечает: — Не против… — Что? Не слышу. — Не против! — Значит, — с энтузиазмом заключает Ши Цинсюань, зачем-то бросив взгляд на Госпожу, — ты — «за»?! — Я имею в виду… — Значит, все-таки против? — Нет! Я… — как же сложно. И как абсурдно, что хочется объяснить свою позицию. — На практике последнее, что будет волновать, так это какого пола человек, без которого… жить не можешь. Тут как бы… без вариантов. Плевать на социальные ограничения и отклонения. В теории можно быть десять раз «против» или «за», только что это значит в итоге? Тупые, отмирающие ярлыки… Получается сумбурно. Хуа Чэн не ко времени и не к месту разоткровенничался и показал — его задело. Наверняка сейчас Ши Цинсюань выдаст что-нибудь «остроумное», переведет все в шутку, и станет невыносимо гадко. — Ты прав, это все действительно глупо, — через зеркало заднего вида Хуа Чэн замечает, какое у Ши Цинсюаня серьезное лицо. Такое лицо ему совсем не идет, он становится похож на старшего брата. Память воскрешает запах одеколона, который за пять метров сражает наповал. — А у тебя есть кто-то, без кого ты не можешь жить? — Есть. Несмотря на не самый дружелюбный тон ответа, Ши Цинсюань расплывается в улыбке Чеширского кота. Всю серьезность куда-то бесследно смывает. Госпожа чувствует изменения в настроении хозяина и весело похрюкивает. — И на какой стадии ваши отношения? А вот это точно не твое дело, — так и крутится на языке, но Хуа Чэн сдерживает себя. — У нас нет отношений. — И что же им мешает зародиться? — Э-э… — в голове прокатывается воображаемое перекати-поле. — Наверное… всё? Хочется рассмеяться. Зачем они вообще обсуждают такие вещи? Хотя… судя по книжечкам, которые Хуа Чэн до сих пор держит на коленях, Ши Цинсюаню нравится подобная болтовня. — Ты совсем себя не ценишь, — сокрушенно выдает Ши Цинсюань, резко уходя влево. Книжки с картинками снова оказываются на полу. — Так вот, во-первых, ты красавчик. Я абсолютно серьезно. Кто не захочет с тобой отношений? Во-вторых, — если бы руки не занимал руль, можно поклясться, Ши Цинсюань загибал бы пальцы, — ты свободно мыслишь, это тоже добавляет привлекательности. Ты молод и перспективен. Будь смелее. Сделай наконец первый шаг, ну! Последняя фраза сказана с таким эмоциональным давлением, что в Хуа Чэне невольно просыпается вина. И правда, он же может хоть что-то сделать и все время трусит… Но не на пустом ведь месте. — Боюсь, первый шаг станет последним и меня пошлют куда подальше. — ЧТО?! Резкое торможение. На их счастье, дорога почти пуста, а Госпожа еще в последнюю аварийную ситуацию спрыгнула с кресла на коврик. Ши Цинсюань оборачивается с горящими огнем глазами. — Пошлет?! Ты что говоришь? Кто пошлет?! Се… — он осекается, замолкает, поворачивается к лобовому окну. — Сейчас же выкинь это из головы! — строго чеканит и выжимает педаль газа. Оставшуюся часть пути они не разговаривают, если не считать причитаний Ши Цинсюаня, которые он адресует Госпоже: «Ты слышала? Ну дает… Как можно подумать, что… О нет… Я в шоке. В полном шоке!». Когда машина останавливается напротив входа в небольшое здание, расположенное в неприметном безлюдном переулке, Хуа Чэн понимает, что они приехали. Волнение перед встречей, которое во время поездки успело отойти на второй план, накатывает с новой силой. Хуа Чэн тянется к дверной ручке и собирается попрощаться, но Ши Цинсюань останавливает. Смотрит через плечо и взглядом указывает на аккуратную стопку комиксов в кресле для собаки. — Возьми сколько хочешь, мне не жалко. Почитаешь на досуге, картинки посмотришь. Хуа Чэн с подозрением косится на одну из обложек, которая по чистой случайности оказалась сверху: высокий плечистый парень держит на руках своего субтильного партнера, а вокруг нарисованы падающие лепестки роз. — Не надо, спасибо… — Там, вообще-то, кроме любовных сцен, есть интересные сюжеты! Бери, бери и побольше! — настаивает Ши Цинсюань, и Хуа Чэн с обреченным вздохом загребает то, что помещается в ладонь. — Отличного вам вечера! Передавай от меня привет Се Ляню!