лезвие под языком

Паршиво выходит с хатой: когда он уже подъезжает к двери и ломится внутрь (тычет на звонок, барабанит кулаком, а потом и ногой), выясняется, что хозяин уехал по срочным делам и никакие ключи не передаст. Вадим рычит, высказывая в телефонную трубку все, что думает о безответственных гражданских, в ответ получает брошенное в сердцах “да хоть в ночлежку для бомжей вали”, и в ухо ему летят короткие гудки. Он, еще раз дав по двери кулаком, спускается на один пролет по лестнице и садится на подоконник. Рука привычно тянется к нагрудному, только вот он последние месяцы пустой, бросил, а все мерещится фантомная пачка сигарет. От окна тянет холодом, погодка — мрак, ветер и морось, батарея на телефоне садится, и ему совсем не улыбается искать себе квартиру на два дня прямо сейчас. В метро, что ли, поспать в последнем вагоне… И вдруг его осеняет: Поварешкин. Малыш Волков — питерский. Может, по старой дружбе пустит перекантоваться… Вадим с разряжающегося мобильника звонит ему, отчасти подозревая, что не дождется ответа — на гражданке Олег отсекает все рабочие контакты, берет хоть неделю, хоть месяц отпуска — и хрен ты его раньше времени в горячую точку перетащишь, ни на какие деньги не купится… Через неприличное количество гудков наконец слышится хрипловатый, словно со сна, голос, и Вадим торопливо, пока телефон совсем не сел, излагает ему: так и так, пусти пожить, не будь скотиной. Олег коротко смеется на том конце и диктует адрес, а еще говорит, как проще доехать. Ну, Поварешкин, порадовал… И вот вторая дверь, перед которой Вадим за сегодня стоит, открывается с первого же звонка. Олег пожимает руку, похлопывает по плечу, и вдруг из-за его спины появляется чудо расчудесное — в пятнистом, будто марганцовкой обрызганный леопард, халатике, тапочках с меховыми помпонами, с волосами до плеч рыжими. Вадим изумляется, а Олег спешит представить: — Это Серый, брат мой. — Привет, брат, — протягивает Вадим руку и ему, а про себя думает: какой еще брат, ты ж сирота подзаборная, детдомовский… Но это быстро отходит на второй план. Да хоть сват. А вот за то, что приютил, — спасибо. Вскоре Вадим понимает: зря Поварешкин согласился его пустить. Квартирка крошечная — вроде такие как раз и дает государство детдомовским. Приняв душ в совмещенной с туалетом ванной, он с десяток раз натыкается на углы, стены, раковину — так тесно. Никогда бы в такой жить не стал, думает он, я ж как слон в посудной лавке тут… Но посудная лавка начинается позже, когда его на правах дорогого гостя сажают на кухню. Он втискивается между столом и плитой, пока Олег накладывает ему в тарелку картошку и котлеты, а брат его заваривает чай. Вадим косится на кухонные шкафчики, висящие над головой, и интересуется, насколько прочно они крепятся. — На соплях держатся, — обнадеживает Олег. — Надолго? — Два дня, — отвечает Вадим и вилкой разламывает котлету. Рот тут же наполняется слюной. — Сам готовил? — Ага, — гордо отвечает Олег. Брат молча ставит перед Вадимом кружку. Брату гость явно не по душе. — Божественные котлеты, — с набитым ртом восхищается Вадим и ничуть не кривит душой: мамка у него котлет не жарила, борщей не варила, белоручка, а бабушка постоянно давала подгоревшие, ну а в рестике он котлеты в жизни не заказывал, вот молекулярная кухня — это тема… Олег слушает его болтовню и хлопает глазами, только просит коротко: — Серый, а посмотри в интернете, что там с этой молекулярной кухней… может, дома сварганим. — Угу, — роняет тот. Вадиму становится не по себе. Ну так, на пару секунд — слишком уж холодом веет от этого брата. А с другой стороны, раз так недоволен, мог бы сразу сказать, а не корчить кислую морду, когда уже в гости позвал… Брат наконец уходит в другую комнату, и Вадим тихо спрашивает, кивнув ему вслед: — Злится? Я мобильник заряжу и завтра свалить могу. — Да нет, оставайся, — вполголоса отвечает Олег. — Он просто… — он вздыхает. Продолжает: — Просто я сам через неделю уеду. — Шабашка? — Ну так, — уклончиво отвечает Олег. — Он каждой минутой вместе дорожит. Скучает сильно. Но ты сам видишь, — жарче начинает говорить он, — жить тут невозможно, в одной кровати валетом спим, я хочу денег подкопить и квартиру получше снять, а еще ноут ему новый купить, ему для работы нужно… Он отворачивается к мойке, включает воду. Вадим доедает котлету и едва удерживается, чтобы не облизать тарелку. На его памяти Олег еще ни разу такие длинные монологи не выдавал. Видимо, всерьез за брата своего переживает. Вадим отдает ему тарелку и обещает: — Вы меня даже не заметите. — Тебя? — фыркает Олег и насмешливо щелкает мокрыми пальцами, на лицо Вадиму попадают капли воды. Вадим хмыкает. Ну да, с такими габаритами и любовью поболтать он, конечно, не тихая мышка… Еще раз глянув в сторону дверного проема — не зашуршат ли тапочки с помпонами в их сторону, — Вадим говорит: — Ты мне про брата ни разу не рассказывал. Олег дергает плечом и, выключив воду, ставит чистую посуду на расстеленное между чайником и подставкой для ножей полотенце. Бормочет: — К слову не приходилось. Про одну кровать на двоих Олег не врет: полутораспальная занимает треть комнаты, в углу на столе гудит древний компьютер, брат сидит за ним и сосредоточенно клацает по клавиатуре. — Серый, — зовет Олег, — давай спать. Он, извиняясь, стелит Вадиму на полу — тонкий матрас, подушка, махровая простыня вместо одеяла. Жалование у них небольшое, но Вадим знает, что Олег на стороне подрабатывает, неужели не накопил еще на два одеяла, чтобы им с братом под одним не уютиться?.. Впрочем, не его дело, на что он свои деньги тратит. Может, на тапки и халаты… Вадим устраивается на полу удобнее, через его ноги перешагивает брат и забирается в кровать к Олегу. Вадим поворачивается к ним спиной. Закрывает глаза. Слышит, как соседи снизу спорят на повышенных тонах, а то ли наверху, то ли за стенкой играет музыка. С ума сойти в этой квартирке можно с такой слышимостью. Ладно, Поварешкин, копи свои деньжишки, может, и съедете с братом в нормальный дом… Глаза у него слипаются — все-таки не спал толком последние дни. Уплывающим сознанием не улавливает уже, чье дыхание слышит, чей шепот шуршит над головой, и проваливается в сон. Снится, будто он в казарме, зеленый новобранец, и деды над ним переговариваются, какой обряд посвящения устроить. Ага, я сам вам сейчас устрою, если шептаться будете, твари… Шепот такой громкий, что он открывает глаза. Первые секунды не понимает, где находится, смотрит только перед собой на ножки кровати — видать, во сне на другой бок перевернулся, а потом различает слова: — Серый… разбудишь ведь. — Ты сам разбудишь, хватит болтать. Быстренько. Я в ванной уже сам… Шепот обрывается, его сменяет осторожный шорох одеяла, словно кто-то плавно убирает его в сторону. Вадим поднимает взгляд. В окно едва пробивается желтый свет уличного фонаря, но его хватает. Его с головой хватает… Он замирает и пытается дышать, как ни в чем не бывало, хотя сердце вдруг подскакивает к горлу, начинает колотиться. Происходит что-то неправильное. Видит силуэт брата Олега, струящиеся по плечам волосы, как он сидит на постели, и стан его, тонкий, изящный, будто статуя белого гипса. Он сидя спит, что ли, тупо думает Вадим, а потом доходит: он сидит на коленях Олега. На его бедрах. И ладонь Олега лежит на узкой талии. Брат вдруг приподнимается, заводит руку назад, и это простое движение кажется столь интимным, что у Вадима вспыхивает лицо. До него все доходит абсолютно четко. И почему Олег не говорил о брате, и откуда взгляд исподлобья голубых глаз — еще бы, он бы тоже любую секунду использовал, чтобы насытиться человеком, с которым… Мысль прерывается: брат плавно опускается, срывается с его губ едва слышный выдох. Олег сглатывает. Держит ладони на талии, чуть поглаживая большим пальцем, а брат ставит руки ему на грудь, и волосы его падают, скрывая лицо. Изгиб спины такой, что Вадиму становится уже не только жарко. Он боится шелохнуться, чтобы не спугнуть, чтобы себя не выдать — что смотрит, не отрываясь, даже моргнуть боится. Движения брата осторожные, немного покачивается на члене, а простыня все равно выдает его предательским шорохом. Вадим скользит взглядом от его ягодиц до макушки, волосы колышутся от каждого аккуратного движения, а Олег все гладит его талию, и в робких касаниях столь много затаенной нежности, что Вадим думает: это сон все еще, странный извращенный сон, не может Волков так кого-то трогать. Вадим все смотрит на их медленный танец, и внизу начинает тлеть огонь. Он ведь… вообще не из таких. Не должен реагировать так. А все равно член напрягается, и мерещится, будто это он дотрагивается до талии, будто к нему склоняется рыжая голова, его голую грудь щекочут волосы. До него доходит, что они целуются. Хоть и прячут их лица локоны, а все равно ясно: рыжий прижался к Олегу губами, и вдохи его стали громче. А руки Олега сползают с талии ниже, к округлым ягодицам, сжимают их, и он дергает бедрами вверх, звуки заполняют комнату, совсем с ума сошли, соседей даже разбудите, не то что гостя, спящего на полу… Олег входит в него быстрыми толчками, господи боже еб твою мать, прямо в зад его долбит, а брат только дышит громче, и по спине его будто дрожь проходит. Собственный член уже не просто интересуется происходящим — он стоит, вовсю стоит и просит внимания, кто ж знал, что на гей-порно так крепко стоять может… Стук сердца в ушах отдается. Олег, еще сильнее сжав ягодицы рыжего, входит в него со шлепком кожи о кожу — и замирает. Рвано выдыхает, кончает с нелепым задавленным стоном, а потом тянется между их животами, и вот это Вадим видит четко — его кулак на члене, подрачивающий у самой головки, четкий ход запястья. Он закрывает глаза, заставляет себя зажмуриться — но в уши влетает тихое: — Ах… И звуки пропадают. Олег со своим рыжим стихают наконец. Наверное, проверяют, спит ли он. А потом тихонько шуршат, рыжий соскальзывает с кровати, опять переступает через ноги Вадима. Шумит в ванной вода. Вадим, вложив в движение все свое актерское мастерство, переворачивается на другой бок, прикидываясь беспробудно спящим. Хорошо хоть простынка эта махровая все скрывает… Заснуть он не может. Рыжий возвращается в комнату, опять укладывается со сладким зевком. И когда Вадиму кажется, что они заснули, он и сам тихонько уходит в ванную. Садится на закрытую крышку унитаза, обхватывает член через нижнее белье, гладит головку через ткань, мокрую от смазки. Он даже не представляет себя на месте одного из них. Только вспоминает, как дергались вверх бедра Олега, фантазирует, будто видел, как он входил, как проникал в растянутое отверстие, представляет их — и в халатике, и без, и как тапочки рыжего ездят по полу, пока Олег берет его, нагнув над кухонным столом. От этого вспыхивает так ярко, что Вадим содрогается, кончает, так и не сняв трусов. И сидит, оглушенный. Смывает — вдруг прислушиваются, чем он так занимается, — и моет руки. Возвращается неслышно — Олег все-таки неправ, Вадим умеет двигаться бесшумно, когда нужно, а он вот со своим рыжим целый концерт шуршания, шепота и скользких фрикций устроил. Когда он ложится, то ощущает на себе взгляд. Рыжий. Рыжий смотрит на него. Облокотившись на одну руку, Вадим глядит в ответ. Едва заметно пожимает плечами. И рыжий, коротко улыбнувшись ему, обнимает ноги Олега и закрывает глаза.