Наша любовь никогда не истлеет

В душном воздухе витал едкий аромат гари, смешанный с потом и приторными цветочными духами, пришедшими из маминой комнаты, отчего Элис морщился и фыркал. Что-то неумолимо жгло в груди, сковывало тело тяжёлой усталостью и заставляло мерзкие мурашки ползти по коже. Асмодей долго ворочался в кровати, прогоняя в голове события сегодняшнего дня, пока сон кромешной тьмой не стёр все волнения и смутные догадки.

***

Утром Элис выглядел сонным или же рассеянно-отчуждённым, с потухшим, блуждающим взглядом. Куски хлеба и мяса неприятно застревали у него в горле, заставляя захлёбываться и давиться, вино казалось прогорклым, на редкость паршивым и сухим. Матушка смотрела многозначительно, её горячий хитрый взгляд уж очень красноречиво намекал, что все эмоциональные изменения прочитаны, описканы и отложены в глубины ничего не забывающей материнской памяти. Лилия и Виола были обеспокоены понуростью брата, к концу завтрака начали перешёптываться да хмуро переглядываться, безмолвно прося мать пролить свет на ситуацию. Амариллис, будучи прямолинейной и абсолютно бестактной демонессой, согласилась. — Мои дорогие девочки, Элис-тян выглядит совершенно изнеможённым и неприветливым, потому что он влю… — Асмодей выскочил из-за стола и метнулся к двери, не желая слушать роковую фразу, приговор. Матушка лишь сдержанно хихикнула в кулачок, поражённая невинностью и стыдливостью старшего дитя; дитя, гордость которого неумолимо глушит чувства, но рано или поздно будет ими побеждена.

***

Согласно правилу демонического этикета, индивиду позволено острожно намекнуть объекту ненависти о своей неприязни путём создания проблем, осуществления мелких шалостей. Возможно, подобные намёки подарят Элису садистское удовольствие, отдалят Ируму от него, превращая ослепительно яркий образ внука Салливана в стремительно гаснущую точку. Асмодей старался выдавить самодовольную улыбку, глядя на то, как стол Ирумы заполняли многочисленными блюдами, но она больше похожа на искривление лица. Чувство вины отчего-то гложило, и выжигало всё изнутри. Но, как только Элис услышал громкое чавканье вперемешку с довольными стонами, и воочию увидел блестящие радостью глаза, быстро опустошающиеся тарелки, то немедленно почувствовал испрашиваемое облегчение и совершенно ожил. В следующий раз Амодей вызвался принести демоническую колу, что так полюбилась Ируме из-за приторной сладости, приправленной лёгкой горечью. Элис хорошенько поперчил газированную воду и щедро плеснул в бутылку соевого соуса, надеясь, что столь пикантное сочетание заставит самодовольного мальчишку поперхнуться. Однако Ирума в три глотка опустошил бутылку со жгучей дрянью, искреннее наслаждаясь вкусом, и попросил поделиться рецептом. Подобный исход был совершенно неожиданен и до смешного нелеп, однако болезненные уколы совести чувствоваться перестали, что безусловно радовало и бодрило.

***

Язвительные фразы воспринимались как искренняя забота; ловкие подножки спасали от выпущенных черепами-ловушками закалённых наконечников стрел; неправильные подсказки искажались вздорным слухом, преобразовываясь в нужные ответы и защищая от убийственного взгляда учителя Кальего. Невиданная удачливость мальчонки бесила, безжалостно тыкала носом в асмодееву беспомощность. Элис украдкой рисовал на полях тетради с домашней работой крохотные портреты Ирумы, закипал от ярости и тут же перечёркивал невинные глазки, вздёрнутый носик и ангельски красивую улыбку. Перечёркивал всю эту сладко-цветочную ауру, которую хотелось испепелить, выжечь из чёртовой памяти, что продолжала преподносить на серебренном блюдце самые ненужные, незапятнанные серостью школьных будней воспоминания. Асмодей хотел разорвать тетрадь на мелкие клочья, а затем смотреть, как они вспыхивают и чернеют в алых языках пламени, осыпаясь мягким пеплом на мраморный пол, однако дворецкий вовремя выхватил её из мелко дрожащих рук. — Молодой господин, — Давид кашлянул в кулак, пытаясь скрыть улыбку. — Вы влюбились? Густой румянец заиграл на бледных щеках, но собственную гордыню не обуять. Чувства пугали неизведанностью, засасывали в топкую трясину, из которой Элис не сможет выбраться, попросту не захочет. — Что?! Нет, что за вздор! — закричал в гневе Асмодей, со всей силы стукнув кулаком по письменному столу. Мысли, покорные предатели, возвращались к малочисленным, но, несомненно, ярким мгновениям, порождая ощущение мягкой податливости, подобной той, которая возникает, когда наступают на распустившуюся сосновую шишку, издающую сочный хруст. С похожим треском ломались воздвигнутые Элисом эфемерные стены, по ровным поверхностям которых заструилась токая, совсем хрупкая паутинка, которая неутомимо углублялась, пока стены не разлетелись дымящими осколками. — Эта наглая шваль посмела ударить меня головой об землю! Правда, минутой позже он соизволил отнести меня в лазарет… — кончики острых ушей покраснели. Элис опустил взгляд, пряча странный блеск глаз под ресницами. Ирума… Настолько бесхитростный, наивный, бесхребетный, что не может не внушать чувство нежности и безотчётной тоски. Ирума… чуткий, хрупкий, надёжный, стеснительный, сводящий с ума, вводящий в блуд, ибо очень уж он добрый и красивый… — Но всё же я его не прощу! — Мелкая дрожь прошла по всему телу, вызванная светлым образом, будто ставшим эхом давно забытого воспоминания. Никогда Асмодей не был настолько нервным, взвинченным и уязвимым. Никогда прежде он не испытывал необыкновенную лёгкость, безжалостно сдавливающую всё его существо, душу. Лёгкость, одновременно дурманящую и отрезвляющую. — Точно влюбились. — Едва заметная понимающая улыбка тронула губы дворецкого. Элис не может толком сосредоточиться на других эмоциях, он постепенно, лёгкими всплесками, обретал утешение, в конце концов пришёл к смирению и покорно принял мамкин диагноз «влю». — Вижу, Вы и сами осознаёте это, господин. — А можно как-нибудь сбежать от этой пресловутой любви? — спрашивает скорее для галочки, знает же, что уже не способен вырваться из этого бархатно-тёплого омута. — Нет, сэр. Чем усерднее Вы будете от неё убегать, тем быстрее она Вас нагонит. — Давид умудрён опытом, своим или хозяйки — непонятно, но и не столь важно. — И что мне, ангел дери, делать?.. — Попробуйте сделать ему приятно, — от этих слов зрачки сузились до ниточек, пот неровными дорожками стекал по вискам. — Ч-что?! Но, Д-Давид, я не уме… то есть не го… — Господин Элис, воздержитесь от сексуальных фантазий. — Дворецкий усмехнулся уголками губ. — Вам с господином Ирумой до этого этапа ещё далеко. Лучше начать с красивых ухаживаний и подарков. — Я Вас понял, Давид. Прошу прощение за несдержанность. — Асмодей смущённо кашлянул в кулак. — Как Вы думаете, эта любовь, она просуществует долго? — Думаю, любовью Ваши чувства назвать пока сложно. Скорее всего, это влюблённость, которую породило какое-то яркое воспоминание, — от таких слов Элис заметно погрустнел, опустил голову и надул щёки. — Но, если Вы будете развивать влюблённость, подкармливать её совместными мгновениями и теплотой, то она трансформируется в любовь и, возможно, просуществует вечность. Лицо Асмодея засветилось признательностью и душевным покоем. — Благодарю Вас, Давид. — Элис почтительно склонил голову и, огибая толпу горничных, решительно направился в кухню. Разум был пуст, сердце приятно гудело, не унимаясь, и лишь на миг скользнула чёткая мысль, уже почти не задевающая, напротив, дарящая безмятежность, словно всё в этом мире встало на свои места. «Я думал, что возненавидел тебя с первого взгляда, но наблюдая за тобой все эти дни, понял, что ошибся диагнозом».

***

— Это тебе. — Ирума с удивлением смотрел на целую корзину с печеньями в форме слегка подтаявших сердец, явно самодельных и придающих встрече интимную, романтическую нотку. Лицо внука Салливана неброское, совсем мальчишечное, но что-то в нём есть, что-то такое, что не даёт Асмодею отвести взгляд. — О, большое спасибо, Асмодей-кун! — В голубых глазах заплясали голодные искорки. И сердце ёкнуло игриво, от одних лишь искр, от одной улыбки. Даже хмурый взгляд исподлобья от Оперы-сана не смог остудить тепло, нежность, что щекотали в груди мягкими пёрышками. — Можешь звать меня просто Азз. — Азз-кун?.. — Ирума задумчиво пожевал губами, будто пробуя сокращённое имя на вкус. — Именно так. И ещё, скажи мне, завтра вечером ты свободен? — Да, завтра я свободен, Азз-кун! — Мальчонка неизменно полон энтузиазма. — Хорошо, тогда я заеду за тобой в шесть. Постарайся быть готовым к этому времени. — Элис старался выглядеть строгим и суровым, но его выдавали покрасневшие кончики заострённых ушей и благоговейная нежность во взгляде. Опера вздохнул тяжело, незаметная улыбка скользнула вдоль уголков его губ. Ирума-сама, несомненно, вносил существенные изменения в жизни демонов, в окружающий их мир. Долгожданные, до боли правильные и необходимые изменения.