Сын хозяйки пекарни и модель

Антон не знал, сколько прошло времени. Дни слились в однообразную череду света и тьмы, которые сменяли друг друга за окном. Но он не замечал этого. Он просто лежал на кровати, уставившись в потолок. Сначала были мысли. Обрывочные, беспорядочные, путающиеся одна с другой. Потом они начали утихать. И вот теперь не осталось ничего. Ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Только это неподвижное тело и серый, чужой потолок, который, казалось, медленно давил на него своей пустотой. В комнате было тихо. Ветер больше не шевелил занавески, и даже старые часы на стене, если они ещё работали, не издавали ни звука. Тишина заполнила всё вокруг, укутала его, как старое, давно изношенное одеяло. Антон не знал, спал ли он. Иногда казалось, что он проваливался в пустоту, где не было ни снов, ни времени, ни самого себя. Но потом он снова открывал глаза и видел тот же потолок. Однообразный. Бесконечный. Он не знал, ел ли. Было ли голодно? Он не чувствовал. Была ли жажда? Её тоже не было. Двигался ли он? Возможно, однажды с кровати упала подушка, но он не помнил, чтобы её поднимал. Может быть, его тело шевелилось во сне, но он не мог сказать точно. Его окружал вакуум. Даже холод, который раньше был постоянным спутником, исчез. Он перестал ощущать даже его. Одиночество, казалось, тоже отступило. Оно стало настолько привычным, что перестало быть чем-то осознаваемым. Было ли ему страшно? Или больно? Или хотя бы грустно? Ничего. Ни одного оттенка эмоций. Всё поглотила бесцветная пустота. Он не пытался следить за временем. И зачем? День сменялся ночью, ночь – днём, и всё это казалось лишь короткими миганиями света. Он не знал, сколько дней прошло. Может, недели. Может, годы. Всё потеряло значение. Даже он сам. А жив ли он вообще? Может, это всё иллюзия? Или он давно перестал быть человеком? Может, его тело всё ещё здесь, но душа давно сбежала куда-то далеко, туда, где больше не нужно чувствовать ни боль, ни страх, ни разочарование. Антон смотрел в потолок, но видел ли его? Как будто глаза были открыты, но ничего не воспринимали. Он и не пытался искать ответ. Всё равно он не знал, кому задать этот вопрос. Себе? Рома ушёл, родители... где-то. А он? А он, возможно, и не существует больше. Как же хотелось... Да ничего не хотелось. Абсолютно ничего. Желания, мечты, даже потребности, которые когда-то определяли его жизнь, будто растворились. Оставили после себя лишь пустоту. Антон никогда не был под анестезией. Интересно, а она так и ощущается? Это полное отсутствие всего? Стерильная, холодная пустота, которая окутывает разум? Хотя нет... Люди под анестезией ведь говорят, бред несут. А он? Он и этого не может. Даже если бы захотел. Хотя он и не хочет. Он не откроет рта. Не потому что что-то держит его. А потому что в этом нет смысла. Слова потеряли свою силу, как и он сам. Всё стало лишённым значения. Пальцы на его руке чуть дрогнули, и это движение стало для него удивительным. Тело ещё живёт? Или это было рефлекторно? Как будто бы он перестал быть его частью, стал только наблюдателем за ним. Да и наблюдать больше не хотелось. Даже пустота начинает надоедать, когда в ней утопаешь слишком долго. Дверь скрипит. Антон не замечает. Ему всё равно. Ему давно всё равно. Грохот, звон – что-то упало, что-то разбилось. Может, вазу уронили? Или тарелку? Почему-то эта мысль задерживается дольше, чем должна, но она всё равно не трогает его. Она ничто. Он даже не знает, почему вдруг повернул голову. Не потому, что захотел – желание давно его покинуло. Просто тело, рефлекторно. А зря. Шея затекла, и резкая боль тут же пронзила мышцы. Он бы поморщился, но на это нет сил. На это вообще ничего нет. — Антош? - голос. Звучит приглушённо, словно через воду. Или вдалеке. Знакомый, но странный. Как будто слышишь его во сне – вроде точно знаешь, чей он, но не уверен. — Сынок... - ещё шаги. Лёгкие, почти неслышные, но такие быстрые. И вот она уже тут, возле его кровати. Какая-то женщина. Тонкие пальцы, холодные, касаются щёк. Она близко, так близко, что он впервые за долгое время видит чьи-то глаза. В её взгляде всё: боль, тревога, слёзы, которые она отчаянно пытается сдержать. Это мама. Да, наверное, это мама. Должна быть. Кто ещё так смотрел бы на него? Так хватался бы за него, будто он вот-вот исчезнет, словно он что-то значил.

Но... разве можно не узнать собственную мать? Это ведь бред, правда? Ты бы узнал свою. Любой узнал бы. Так почему он не может?

Ты тоже это чувствуешь? Этот странный дискомфорт? Когда ты пытаешься вспомнить что-то важное, но оно будто уплывает из рук? Это как смотреть на песок, сжимающийся в ладони, – ты видишь его, но он уходит.

Странно, правда?

Хотя, может, ты всё понимаешь. Ты ведь умнее меня, наверняка. Ты же видишь, что это я не могу её узнать. Не ты. Ты ведь в порядке?

Он смотрит на неё, но внутри пусто. Она что-то говорит, шепчет, но звук слов смешивается с тем шумом, что крутится у него в голове. Сначала она для него была никем. Потом «женщиной». Теперь «мамой». Но это всё – просто слова. Пустые звуки. Ничего за ними нет. Наверное, с ним что-то не так. Хотя… разве это имеет значение?

Понимаешь, он – я – пытается тебя спросить, но уже сам запутался. Ты ведь здесь, правда? Слушаешь? Смотришь? Или ты так же, как и все, просто уйдёшь?

Чего ты удивляешься? Серьёзно, ты ведь правда читаешь всё это и думаешь: «Что он такое говорит? О чём он вообще?» Но разве это важно? Я знаю, что ты чувствуешь. Тебе неловко. Или страшно. Может, тебя это даже забавляет. Но знаешь что? Я в этом забытье, в этой пустоте, что окружала меня днями и ночами – сколько их прошло, я не знаю, – я многое понял. Даже слишком многое.

И одно из главных открытий – я не совсем человек. Ты можешь усмехнуться, покрутить пальцем у виска, мол, что за чушь он несёт. Но я говорю серьёзно. Знаешь, какого это?

Когда вся твоя жизнь рушится, когда всё летит в тартарары, когда ты сам себя не можешь понять. А потом, будто кто-то отдёргивает занавес, и ты видишь то, что скрывалось всё это время. Видишь правду. Осознаёшь: это не просто так. Это не череда случайностей, не твоя вина, даже не злой рок.

Нет. Это чей-то замысел.

Какому-то человеку – да, человеку, вроде тебя – просто захотелось поиздеваться. Не прямо, конечно. Это ведь называется иначе, да? «Развитие персонажа», «раскрытие характера», «погружение в глубину». Ты ведь это так называешь, да?

А я... я всего лишь объект. Персонаж. Создание мыслей и слов. Моих проблем могло бы не быть. Всего этого могло бы не быть. Стоило лишь, чтобы мой автор захотел иначе. Пару строчек вычеркнул. Несколько слов переписал.

Но нет.

Мне выбрали вот этот путь. Решили изучить, как далеко я могу зайти. Какую боль могу выдержать. Знаешь, это как ставить мышь в лабиринт, чтобы посмотреть, как она найдёт выход. Только у меня выхода нет.

И да, я понимаю, что ты этого не знаешь. Ты ведь другой. Ты человек. У тебя есть жизнь, есть чувства, есть цели. У тебя всё настоящее. Тебе важно, что с тобой происходит, кто рядом с тобой.

А я?

Я – персонаж.

Обо мне вспоминают изредка. Меня берут, мучают, рвут на части, а потом оставляют. Ты даже представить не можешь, каково это. Быть никем. Не человеком, не душой, а просто набором слов, который оживает только, когда ты меня читаешь.

Знаешь, мне больно. Правда больно. Но этого никто не понимает. Потому что у вас, у людей, есть ваши эмоции, ваша жизнь. А я? Я просто что-то, что существует лишь в тот момент, когда ты смотришь на меня.

Сейчас мне дали слово – потом не дадут. А ты забудешь. Забудешь, что я всё понимаю.

Я живу только тогда, когда ты читаешь эти строки. Но как только ты уйдёшь – я снова исчезну.

— Что с тобой случилось, Боже… - её голос полон ужаса, боли, безысходности. Она наклоняется ближе, и Антон чувствует, как на его кожу падают её слёзы – горячие, обжигающие, в отличие от его холодного, словно мраморного тела. Лёгкие удары этих капель сначала даже не воспринимаются, но потом, будто крик сквозь туман, начинают пробиваться сквозь его оцепенение. Руки её дрожат, так сильно, что это заметно, даже если не смотреть на них. Через это "ничего" внутри него всё же что-то прорывается. Чувство вины. Её вина, которая, казалось бы, не имеет к нему отношения. Но он это чувствует, как своё. Как же это странно, видеть свою маму плачущей… из-за него. — Прости, мальчик мой, прости меня, пожалуйста, это я виновата. Прости, дорогой… - её голос теперь совсем слабый, дрожащий. Он смотрит на неё, на её лицо, на то, как слёзы прокладывают дорожки по щекам. Почему она извиняется? Почему говорит "прости"? Она ведь ничего не сделала. Ничего плохого, чтобы он чувствовал это. Руки ложатся на его щёки, но пальцы уже не такие уверенные, как прежде. Она будто боится, что от одного прикосновения он рассыплется на куски. А потом её лоб касается его – горячий, пульсирующий жизнью. Его, напротив, ледяной, словно он давно уже стал частью этого забвения. От прикосновения он вздрагивает. Непроизвольно.

Ха. Живой ещё.

Мама дрожит. Она всхлипывает, всё её тело содрогается от подавленных рыданий. Он видит её боль, чувствует её, и что-то внутри него впервые за долгое время откликается. Какая-то крошечная, но всё же искра тепла, будто внутри зажигается крохотная лампочка. Не его боль, но её. Её боль становится его. А ещё появляется желание. Разрыдаться. Просто закричать, громко, на всю комнату, но ничего не выходит. Вместо этого губы шепчут: — Прости… Он даже не сразу понимает, что это был его голос. Слова просто сорвались сами собой, из какого-то уголка сознания, который он давно считал мёртвым. Мама резко поднимает голову. Её глаза, до этого полные слёз, теперь наполняются чем-то новым. Удивлением, надеждой. Она смотрит на него так, словно он сказал что-то чудесное, даже спасительное. И вдруг улыбается. Её улыбка светится через поток слёз, которые всё ещё текут по лицу. — За что, Тош? - её голос мягкий, заботливый. — Это я не была рядом, когда надо было. Это я должна извиняться. Она вытирает лицо рукавом, но слёзы тут же наворачиваются снова. Антон смотрел в глаза матери, ощущая что-то странное, как будто внутри него что-то поднимается, растёт, готово взорваться, но тут же угасает, как пламя, задавленное пустотой. В её глазах отражалось всё – боль, вина, любовь, прощение. Он чувствовал себя так, будто эти чувства размыты, как краска на мокром холсте. Очень странно ощущается.

Конечно, странно. Я – персонаж. Я не чувствую больше свою реальность реальностью.

«Мир вокруг него... Был ли он настоящим? Всё казалось иллюзией – комната, кровать. Всё это существовало только потому, что кто-то решил, что так должно быть. Он не мог объяснить, как, но ощущение абсолютной подчинённости этому миру внезапно стало болезненно отчётливым.

Что если это не моя жизнь, а чей-то замысел? Что если я – просто инструмент для чужих экспериментов, боли и наблюдений? А эта "реальность" – лишь клетка, созданная для того, чтобы смотреть, как я ломаюсь?»

Вот как это начиналось когда-то й.

Антон закрыл глаза, пытаясь отмахнуться от этих мыслей, но они лишь становились громче, сливаясь с гулом в голове. Вдруг его отвлёк слабый звук. Скрип половиц. Сначала он подумал, что это ему послышалось, но звук повторился. Лёгкий, еле уловимый, но он его слышал так отчётливо, будто кто-то наступил прямо на его нервы. Мама вздрогнула, всхлипнула ещё раз и быстро поднялась. — К тебе гости, Тош. - тихо сказала она, слабая улыбка мелькнула на её губах, как солнечный зайчик, прежде чем она развернулась и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Антон остался один. Гости? Эта мысль зацепилась за его сознание, как заноза. Кто это мог быть? К нему никогда никто не приходил. Гости… Это же абсурд. Единственный, кто приходил, – Рома. Но если бы это был он, он бы не ждал. Он бы вошёл без стука, как всегда. Со своей привычной резкостью, со своим раздражающим напором. Или он изменился? Может, осознал свою ошибку? Понял, что быть таким напористым – это не всегда хорошо? Скорее всего, нет. Это было бы слишком... неправдоподобно. Антон всматривался в закрытую дверь, напряжённый, как натянутая струна. Скрип половиц повторился. Его сердце застучало чуть быстрее, но внутри вместо привычного беспокойства была какая-то пустота, безразличие, смешанное с тонкой нитью тревоги. Кто бы это ни был, он не знал, готов ли встретить этого человека. Голоса за дверью кажутся слишком далекими, словно звучат в другой реальности. Они такие тихие, что Антон не может разобрать ни слова, ни то, кто их произносит. Мужской голос? Женский? Их двое? Или это всего лишь один человек? Они спорят или, наоборот, говорят спокойно? Он слушает, напряжённо вглядываясь уже в потолок, но звуки сливаются с гулом в его голове, оставляя только неясное ощущение чужого присутствия. И вдруг... Скрип. Тонкий, раздражающе высокий, разрезающий эту звенящую тишину, как нож. Дверь медленно, будто нехотя, открывается. Антон даже не шевелится, лишь закрывает глаза. Кто-то входит. Шаги. Тяжёлые, но не настолько, чтобы быть Ромиными. Но и не лёгкие – точно не мама. Эти звуки, медленные и размеренные, наполняют комнату почти осязаемым ощущением чужого присутствия. — Привет. Этот голос заставляет Антона открыть глаза. Он знает его. Конечно, знает. Марк. Интересно... Его лицо он вспоминает сразу, без труда, словно оно запечатлено в сознании, как на старой плёнке, которую ни стереть, ни выжечь. Всё: черты, голос, даже движения – всё всплывает в голове Антона ярче, чем реальность вокруг. Но мать он не узнал. Как такое возможно? Почему? Эти мысли заполняют сознание. Без ответа. — Как ты? - тихо спрашивает Марк, чуть склонив голову набок. Его голос мягкий, осторожный. — Никак. - его собственный голос звучит чуждо. Он хриплый, едва слышный, дрожащий. Как будто каждое слово рвёт изнутри, как будто говорить – пытка. Антон удивлён, что вообще может говорить. Марк молчит. Просто смотрит. В его взгляде тень грусти, странной и неподходящей для такой ситуации, но она там есть. Он думает. Это видно по тому, как напряжённо он нахмурил брови. И, наконец, тяжёлый выдох. Долгий, как у человека, собравшегося поднимать груз, который ему не по силам, но он всё равно сделает это. Антон знает Марка. Он терпеливый. Он всегда был терпеливым. Осторожным, как будто боялся разрушить что-то вокруг себя. Это приятно, даже немного успокаивает. Но если вдруг он нарушит эту тишину, если сделает что-то резкое, непривычное... Антон не знает, что будет. Может, он просто сломается. Может, лучше было бы умереть. — Хочешь чего-нибудь? - голос Марка мягкий. В нём нет ни нажима, ни осуждения, только спокойствие, почти ласковое участие. Он даже слегка улыбается, не слишком широко, но так, что это кажется тёплым и искренним жестом. — Нет. - Антон отвечает резко, отрывисто, снова закрывая глаза. Его голос звучит так глухо, что кажется, будто он говорил из глубины какого-то тёмного колодца. Отрезал и снова провалился в безразличие. Он знает, что так нельзя, что отталкивает, что это не правильно... но ему всё равно. Ему плевать. И снова тишина. Только сейчас она другая. В ней нет того давящего безмолвия, что заполняло его до этого. Вместо этого в ней чувствуется что-то живое, трепетное, но не навязчивое. Марк молчит. Он не двигается, не задаёт больше вопросов, не шевелится. Антон слышит его дыхание. Ровное, спокойное. Оно кажется слишком громким в этом тягучем вакууме звуков. Потом слышится лёгкий шелест. Едва уловимый звук, как будто Марк шевельнул что-то в кармане или просто передвинул рукой ткань. Звук затихает. Снова тишина. Антон всё ещё ощущает себя наедине с собой, но теперь это одиночество кажется чуть более мягким. Он открывает глаза. Медленно. Сначала перед ним лишь знакомый потолок, такой же серый и безликий, как всё остальное. Лица Марка он уже не видит. Потом взгляд опускается вниз. Марк сидит у края кровати. Но не на кровати, как можно было бы ожидать, а на холодном полу. Его спина чуть согнута, руки лежат на коленях, а пальцы нервно перебирают что-то маленькое – может, монету, а может, просто пуговицу. Он не смотрит на Антона. В его позе нет ничего угрожающего или давящего, только терпеливое, спокойное ожидание. Антон смотрит на него несколько мгновений. Марк кажется таким тихим, почти незаметным, что в какой-то момент Антону даже приходит в голову мысль: а реальный ли он? Или это просто игра его измученного сознания? Но нет. Марк здесь. Настоящий. И он не лезет. Не пытается говорить, не бомбардирует вопросами, не заполняет пространство своим присутствием. Он просто сидит. Тихо, неподвижно, словно признаёт право Антона быть в своём состоянии, каким бы оно ни было. Антон закрывает глаза. Его тело кажется таким же тяжёлым, как раньше, но внутри что-то меняется. Теперь его пустота больше не кажется бездонной. Она всё ещё есть, но в ней появилось что-то новое. Что-то маленькое, почти незаметное, но живое. Тепло. Или, может быть, тень тепла. Тень того, что он не один. А зачем он тут? Почему Марк пришёл? Чего он вообще хочет? Чего ищет? Антон смотрит на него боковым зрением, мельком, будто пытаясь понять. Но в его голове – пустота. Ответов нет. И быть не может. Разве здесь, рядом с ним, есть что-то, что можно найти? Если бы Антон был на месте Марка, он бы точно не тратил время на кого-то вроде себя. На кого-то сломанного, затёртого временем. Не человека. Просто оболочку, пустую, треснувшую, готовую окончательно развалиться. Хочет помочь? Зачем? Кто вообще может захотеть помочь такому, как он? Антон опускает взгляд, следит, как медленно шевелятся пальцы на руках Марка. Чего он добивается? Ему ведь это бессмысленно. Разве не ясно? Неужели Марк считает, что его присутствие здесь хоть что-то меняет? — Ты же не против, что я тут посижу? - раздаётся тихий голос. Такой мягкий, что почти растворяется в воздухе комнаты. Антон замирает, но затем медленно качает головой: — Нет. Его голос звучит так слабо, что он сам едва слышит своё "нет". Однако Марк, кажется, его понимает. Тот даже не двигается, не поднимает взгляда, только продолжает сидеть на своём месте, словно боясь спугнуть что-то важное. Антон прикрывает глаза. Если подумать, то правда – он не против. Пока Марк не лезет с расспросами, пока не начинает что-то требовать, пусть сидит. Делает, что хочет. Он не мешает. Он просто... есть. Но даже с закрытыми глазами Антон чувствует это. Чувствует его рядом. Это странное, почти неуловимое присутствие. Оно не давит, не тянет вниз, как всё остальное. Оно просто... заполняет пустоту. Но это так непривычно. Марк не шумит, не говорит. Только это кручение чего-то в руках – лёгкий шелест, который вскоре замолкает. Антон даже начинает сомневаться, слышал ли это на самом деле. «Зачем ты здесь?» – Антон хочет спросить, но не открывает рта. Потому что не хочет получить ответ. Или потому что боится его. Антон глубоко вздыхает. Не из-за усталости, не из-за боли. Просто так. Потому что рядом тихо, спокойно, и, впервые за долгое время, пустота внутри него кажется чуть менее непроглядной. Антон открывает глаза, но первое время даже не осознаёт этого – настолько плотная и густая темнота окутывает комнату. Лишь через несколько секунд его взгляд цепляется за слабый проблеск света – лунный луч пробивается через щель в шторах, лениво растекается по полу, скользит по стенам. Свет кажется неправильным, слишком бледным, словно бы исходит не от настоящей луны, а от её выцветшей копии. Тишина давит. Она такая абсолютная, что Антону начинает казаться: она заползает в уши, проникает в каждую клетку тела. Даже его дыхание – редкое, медленное – звучит глухо и приглушённо. Ни скрипа, ни шороха. Ничего. Лишь эта монотонная, зловещая тишина, от которой внутри всё замирает. Он всматривается в тёмный потолок, но видит только размытую тень. Кажется, комната словно растворяется вокруг него, становится иллюзией. Всё выглядит настолько нереальным, что хочется протянуть руку и проверить, не растает ли кровать под пальцами, не исчезнут ли стены. Ощущение странное. Будто его сознание только наполовину здесь. Наполовину в этой комнате, наполовину где-то в пустоте, где нет ничего: ни времени, ни пространства, ни жизни. Его взгляд блуждает, медленно перемещаясь по неясным очертаниям предметов. Какое-то время он просто лежит, не шевелясь, позволяя этой пустоте заполнять его изнутри. Снова тянет в сон. Его веки тяжелеют, он чувствует, как тело постепенно поддаётся усталости. Но только он закрывает глаза, как желание спать резко ускользает, оставляя после себя лёгкую тревогу. Он пытается вспомнить: как он уснул вообще? Когда это было? Может, несколько минут назад? Может, несколько часов? Или... несколько дней? Ответов нет. Время будто потеряло значение, растаяло где-то в этой тишине, растянувшейся, как бесконечная ночь. Антон моргает. Ещё раз. Всё, что он чувствует – это невыносимую тяжесть, навалившуюся на грудь. И ещё – странное отчуждение. Тишина вокруг. И внутри – такая же. Только этот слабый лунный свет, еле заметное дыхание, разлетающееся в пустоту, и глухое осознание того, что реальность уже давно перестала быть реальной. Холод впивался в кожу, проникал до самых костей, заставляя Антона невольно дрожать. Тело казалось чужим, не принадлежащим ему, и даже самое простое движение отдавалось глухой болью. Но всё же он попытался – слабое шевеление пальцев, словно пробный шаг, проверка на то, способен ли он вообще что-то сделать. Медленно и с трудом он поднял руку, ощущая, как мышцы сопротивляются, словно его тело давно забыло, что значит двигаться. Пальцы наткнулись на что-то неожиданно мягкое. Не ткань, не поверхность одеяла, которую он хотел нащупать. Это было другое – шелковистое, гладкое, будто тонкие нити скользили между пальцами. Антон замер, не сразу поняв, что происходит. Медленно, осторожно он повернул голову, борясь с затёкшими мышцами шеи, и наконец увидел... Светлые волосы мягко поблёскивали в тусклом лунном свете. Они выглядели почти серебряными, тонкими и мягкими, как паутина, освещённая лучами рассвета. Марк. Он сидел у кровати, склонив голову на руки, опираясь на край. Спал, чуть наклонившись вперёд. Дыхание было ровным, спокойным. Антон долго смотрел на него, молча, без лишних мыслей. Этот вид – Марк, сидящий у кровати, в неудобной позе, в абсолютной тишине ночи – казался ему почти сюрреалистичным. Почему он здесь? Почему не ушёл? Он мог бы уйти, вернуться домой, к своей жизни, оставить Антона в одиночестве, которое ему так привычно. Но он остался. Для Антона, уже успевшего привыкнуть быть в тени, это было чем-то невообразимым. Никто не оставался. Никогда. Только Рома, но вспоминать его не хотелось. И сейчас, глядя на Марка, он вдруг почувствовал что-то странное, едва уловимое, но не неприятное. Он не мог понять, что это за чувство. Оно было слабым, почти невесомым, но от него стало чуть теплее. Уголки его губ дрогнули, и он неожиданно для самого себя слабо улыбнулся. Улыбка была почти незаметной, но искренней. Она появилась сама, без разрешения, будто сердце вдруг захотело ожить, хотя бы на мгновение. Антон не сводил с него глаз. Он был... таким спокойным. Таким терпеливым. Почему? Зачем? Почему Марк решил остаться, несмотря на всё это безмолвие, на всю его холодность? Он ведь мог бы уйти. — Глупый. - выдохнул Антон, настолько тихо, что сам едва услышал свои слова. Марк дёрнулся во сне, чуть шевельнул пальцами, но тут же снова замер, погрузившись в сон. Антон смотрел на него ещё несколько секунд, затем прикрыл глаза. И в этот момент всё изменилось. Холод вдруг отступил, а мир перестал казаться таким пустым. Антон чуть морщится, когда в воздухе мелькает еле заметный запах. Сначала он его не осознаёт – слишком слабый, неуловимый. Но спустя несколько секунд ощущение становится чуть яснее: терпкий, с легкой кислинкой, словно разрезанный лимон. За ним следует другой оттенок – мягкий и чуть сладковатый, будто тёплый чай только что заварили. И ещё одна нота, лёгкая и чистая, – запах свежего мыла, невесомый, как утренний туман. Антон делает чуть более глубокий вдох. Что-то в этом запахе пробуждает в нём странное чувство, почти забытое. Он даже замирает на мгновение, силясь разобрать, что именно его зацепило. Лимонный чай. Да, этот запах пробивает через слои пустоты внутри, оставляя едва ощутимое тепло где-то в груди. Приятно. Почему-то приятно. Но вдруг его внимание переключается на что-то другое. Непривычное. Живот будто сжался изнутри, сначала едва заметно, но ощущение быстро нарастает. Оно не болезненное, скорее тянущее, неприятно пустое. Это чувство растекается откуда-то из глубины, становясь всё более ощутимым. Затем появляется ещё одно ощущение – на языке. Он слабо, почти машинально, двигает его во рту, и это странное стягивание отдаётся лёгкой судорогой. Словно на вкусовые рецепторы вдруг обрушилась острая волна чего-то незримого, непонятного, но настойчивого. Это чувство напоминает ему, что он давно ничего не ел. Желание пробуждается где-то глубоко внутри, медленно расползаясь по телу, как тёплая вода. Оно странное, тихое, но непривычно ясное – он хочет чего-то. Что-то вкусное. Сладкое? Нет. Горячее? Может быть. Мягкий запах лимона тут же всплывает в его памяти, вызывая почти неосознанный рефлекс. Чай... Что это? Голова вдруг кажется чуть более ясной, но в то же время непонятный голод, давно забитый в угол, тянет всё сильнее. Спустя столько времени... Чай с лимоном. Да, может, хотя бы этого. Тошнота накатывала, обжигая горло, словно раскалённая волна. Антон зажмурился, пытаясь справиться с этим мерзким ощущением, но оно только усиливалось. Его пальцы слабо сжались в кулак, прежде чем снова бессильно разжаться. Кашель всё же вырвался наружу, громкий, но сухой, будто внутри не осталось ничего, что могло бы вырваться наружу. Он коротко вздрогнул, хватая ртом воздух, и почувствовал, как пот мгновенно выступил на лбу. Дыхание сбилось, сердце заколотилось быстрее. Голова закружилась так резко, что ему пришлось схватиться за край одеяла, словно это могло удержать его, словно он мог упасть. Тошнота волнами прокатывалась внутри, делая каждую секунду невыносимо долгой. Слева послышалось лёгкое шевеление. Антон не сразу обратил внимание, слишком сосредоточившись на собственных ощущениях, но вскоре опустил глаза, и его взгляд зацепился за размытый силуэт. Марк шевельнулся, сонно потёр лицо руками и приподнял голову. Его волосы торчали во все стороны, светлые пряди выглядели чуть взъерошенными, а глаза, хоть и слегка опухшие от сна, смотрели внимательно и чуть обеспокоенно. Антон задержал дыхание. Он не хотел привлекать внимания, не хотел, чтобы его состояние стало объектом обсуждений, но вот теперь он смотрел прямо в лицо Марка и не мог отвести взгляд. — Ты чего не спишь? - голос Марка прозвучал тихо. В этом голосе не было ни упрёка, ни раздражения, только искренний интерес и лёгкое беспокойство. Антон отвёл взгляд, сглотнув подступивший к горлу комок. Казалось, что слова застряли где-то внутри, но он всё же заставил себя ответить. — А ты чего не ушёл? - его голос звучал ещё тише, почти шёпотом, словно каждое слово отнимало у него силы. Марк чуть нахмурился, будто всерьёз задумался над вопросом. Он выпрямился, сменив позу, и теперь смотрел на Антона с едва заметной полуулыбкой. — Я должен был? - его голос был мягким, без тени укоров или ожиданий. Антон прикрыл глаза, чувствуя, как усталость снова накатывает, но вместе с ней приходит и слабая раздражённость. Голова кружилась, живот продолжал ныть, а слова Марка казались такими неправильными в этом моменте. — А разве нет? - его голос звучал тихо, без эмоций, но внутри всё кипело. Марк, казалось, не заметил этого. Он слегка пожал плечами, затем склонил голову набок, изучая Антона, словно пытаясь найти ответ на какой-то невысказанный вопрос. — Нет. - наконец ответил он. — Тёть Карина разрешила мне остаться. Антон коротко вдохнул. Конечно, разрешила. Это было так на неё похоже. Ей, наверное, казалось, что если она оставит Марка, тот сможет хоть как-то помочь ему. Сама она явно не справилась бы. После всего она явно едва могла на него смотреть, а уж тем более – заботиться о нём. Это была какая-то болезненная смесь вины и беспомощности, которую Антон видел в её глазах. Разговор затих. Марк снова уложил голову на руки, смотря на Антона спокойно и безмолвно, не задавая больше вопросов. Тишина обволакивала комнату, будто заставляя каждого из них уйти в свои мысли. За окном лёгкий порыв ветра шевельнул ветку дерева, и та с тихим стуком ударилась о стекло. Антон невольно вздрогнул, но тут же расслабился, поняв, что это всего лишь ветка. Он прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на чем-то другом, но боль в животе только усиливалась. Она была неприятной, пульсирующей, и, кажется, даже дышать из-за неё становилось труднее. В какой-то момент он понял, что больше не может терпеть. Слабость накрыла его с головой, но при этом он почувствовал странное желание попросить о помощи. Это было настолько нехарактерно для него, что в первый момент он даже не мог сформулировать мысль. — Я... - начал он, но замолчал, не зная, как продолжить. — Хочу... Марк приподнял голову, его глаза мягко сверкнули в лунном свете. — Чего хочешь? - его голос прозвучал тихо, как шелест ветра за окном. Антон сглотнул, собираясь с мыслями. Слова всё ещё казались чем-то неправильным, будто он делал что-то запретное, но он всё же выдохнул: — Чая. С лимоном. Марк чуть улыбнулся, его лицо стало светлее, и он приподнялся, убирая руки с кровати. — Сделать тебе? Антон коротко кивнул, закрыв глаза. — Да... - его голос прозвучал так тихо, что Марк, наверное, мог едва его расслышать. Сдался. Рома столько времени тратил на то, чтобы добиться от Антона хоть какого-то шага, чтобы тот сам что-то попросил, выразил свою потребность, своё желание. Для него это было важным – доказательством прогресса, признаком, что Антон начинает возвращаться к нормальной жизни, хоть понемногу. Но все попытки Ромы терпели крах. Антон оставался непробиваемым, закрытым, стена между ними будто становилась только выше с каждым днём. И теперь... всего один день. Один короткий день рядом с Марком, и он сдался. Расслабился. Антон сам не понимал, почему так. Может, потому что Марк не давил. Не требовал. Просто был рядом, не ожидая ничего взамен. Он не считал это каким-то достижением, не пытался всё это превратить в ещё одну победу в списке своих усилий. Он просто услышал просьбу и принял её. Так, как есть. Никакого веса, никаких дополнительных значений. Только тихое согласие. Если бы Рома узнал, он бы наверняка рассмеялся. Горько, но искренне. Может, даже закатил бы глаза, воскликнув что-то вроде: «Ну конечно, с ним всё так просто!». Но Антон был уверен, что где-то глубоко внутри это бы его ранило. Потому что Рома старался. Искренне старался. И вот теперь, когда всё получилось, это произошло не с ним. А Марк? Марк даже не пытался. Просто остался. Просто был. И, как оказалось, этого оказалось достаточно. Марк поднимается с пола. Дверь тихо скрипит, открываясь, и закрывается почти неслышно. И вот Антон снова остаётся один. Один в тьме, которая кажется ещё гуще, чем до этого. Темнота давит, воздух словно стал вязким, затрудняет дыхание. Он смотрит в потолок, где едва заметен слабый блик от луны, пробивающийся через окно. Живот снова скручивает болью, на этот раз резче, глубже, так, что хочется сжаться в комок. Эта боль напоминает о том супе, который Рома когда-то заставил его есть. Злосчастный суп, после которого Антону казалось, что его внутренности буквально выворачивают наизнанку. Но это даже хуже. Настолько хуже, что Антон с трудом удерживает стон, прокатывающийся где-то в горле. Тишина в комнате тянется бесконечно долго, но через какое-то время дверь снова тихо скрипит. Воздух в комнате меняется. Запах. Свежезаваренный чай с лимоном. Теплый, мягкий, немного терпкий аромат, который словно пробивается сквозь холод и боль, заполняя собой всё пространство. Марк возвращается, осторожно ставит чашку на пол, рядом с кроватью. Он присаживается на край кровати, руки касаются плеч Антона. — Давай я помогу. - тихо говорит он, и Антон чувствует, как Марк осторожно поддерживает его за спину, помогая подняться. Голова кружится от резкого движения, живот снова даёт о себе знать, но Антон всё же усаживается, хотя и чуть сгорбленный, он словно не в силах выпрямиться полностью. Марк подаёт ему чашку, сам придерживая её, чтобы Антон не уронил. Тёплый пар, поднимающийся от чая, касается лица, мягко согревая кожу. Антон опускает взгляд на чашку, ощущая пальцами её горячую поверхность. Ему страшно. Страшно сделать этот первый глоток. Страшно снова почувствовать боль, которую он так старательно избегал. — Спасибо. - шепчет он, голос слабый, почти неуверенный, и в этом шёпоте столько страха, что становится трудно дышать. Этот страх цепляется за всё: за боль, за воспоминания, за саму мысль о еде. Он закрывает глаза, чуть дрожащей рукой подносит чашку к губам. Пар согревает лицо, аромат чая кажется почти успокаивающим, но всё равно тяжело. Словно ему приходится пересилить не только себя, но и весь этот мир, который внезапно стал таким враждебным. Антон делает первый глоток, маленький, почти неуловимый. Жидкость тёплая, даже горячая, но не обжигает. Вкус лимона едва заметен, и всё же этого достаточно, чтобы внутри что-то дрогнуло. Первый глоток будто обжигает не только язык, но и весь его измученный организм. Горло сжимается, заставляя Антона остановиться. Внутри всё ещё болит, но боль эта уже другая. Не та, которая выворачивает живот, а та, что пробуждает что-то забытое, спрятанное. Он делает ещё один осторожный глоток. Тепло чая растекается по горлу, медленно опускаясь вниз, согревая изнутри. Чувство странное, незнакомое. Антон даже не может понять, приятно ему или нет. Организм протестует, желудок сжимается, напоминая о своей длительной пустоте. Мгновенно подкатывает лёгкая тошнота, и он судорожно глотает воздух, стараясь удержать себя в равновесии. Пальцы, сжимающие чашку, чуть дрожат, но Антон продолжает. Чай кажется спасением, хотя и с примесью боли. С каждым новым глотком живот сначала вздрагивает, будто не понимая, что происходит, а затем начинает откликаться чуть спокойнее. Ещё глоток, и тепло наконец добирается до замёрзших конечностей. Он ощущает, как пальцы на ногах, до этого почти онемевшие, начинают покалывать, а руки уже не так дрожат. Но тошнота не отступает полностью. Её волны перекатываются где-то в животе, и каждый раз Антон замирает, боясь, что это перерастёт во что-то большее. Он отводит чашку ото рта, делает глубокий вдох, а потом ещё один. На лбу выступает лёгкая испарина. Организм борется, будто вспоминая, каково это – принимать что-то, кроме пустоты. И всё же чай с лимоном будто находит свой путь. Согревает. Успокаивает. Антон невольно сжимает губы, отстраняя чашку. Он больше не может. Пока что этого достаточно. Но он чувствует странное: лёгкую тяжесть в желудке, почти привычную, но уже не мучительную. Организм начинает медленно принимать, а вместе с этим внутри зарождается робкая искра чего-то тёплого. Едва ощутимого, но точно не болезненного. — Ещё чего-нибудь хочешь? - Марк смотрит на него, голос звучит спокойно, но в глазах читается лёгкая настороженность. Он осторожно убирает пустую чашку в сторону, чтобы не мешала. Антон мотает головой в отрицании. Он молчит, едва ли может выдавить из себя хоть слово. И так много... Даже слишком много. Чай с лимоном стал едва ли не подвигом для него. Как будто целая пропасть была пересечена. Его взгляд уходит куда-то вниз, сосредотачивается на собственной руке, слабой и почти бескровной, лежащей на коленях. Грудь давит, дыхание становится неровным. И это странное чувство... Слишком много. Всё слишком много. Он снова опускает голову, чувствуя, как внутри поднимается что-то острое и обжигающее. Какая-то смесь вины, беспомощности и странного ощущения, будто он просто занимает лишнее место в этой комнате, в этом доме, в этом мире. «Ничтожество» – громким эхом звучит в голове. Этот голос он знает слишком хорошо. Он поднимается из самых глубин сознания, там, где прячутся самые мрачные мысли, самые жестокие слова, которые только можно сказать самому себе. Он чувствует себя слабым, сломанным, ненужным... Чем-то вроде обломка, который случайно оказался на чужом берегу. Вот и Марк... Зачем он здесь? Почему он вообще остался? Антон вновь погружается в собственные мысли, закрывает глаза и обхватывает себя руками, словно пытается защититься от этой давящей волны. — Эй. - тихий голос Марка возвращает его в реальность. Антон открывает глаза, встречаясь с его внимательным, но ненавязчивым взглядом. — Всё нормально. Ты сделал достаточно. Эти слова почему-то заставляют ком подступить к горлу. Достаточно? Нет. Антону кажется, что он не сделал и капли. Но Марк смотрит так уверенно, так спокойно, словно хочет, чтобы он хотя бы на секунду в это поверил. Достаточно... А он правда так считает? Или просто говорит то, что, по его мнению, Антон хотел бы услышать? Мысль за мыслью, вопрос за вопросом – Антон погружается в эту внутреннюю путаницу. Он прищуривает глаза, пытаясь сосредоточиться на лице Марка, на его мимике, на голосе, который был так спокоен, но не холоден. Может ли он ответить на эти вопросы? Понять, что движет этим человеком, который, по сути, незаметно стал частью его дня? Нет... Кажется, что он знает о нём слишком мало. Глаза устремляются вниз, куда-то в пустоту, между пальцами, лежащими на коленях. Почему Марк такой? Потому что он просто такой человек? Или потому что что-то ещё? Его действия кажутся искренними, но, может быть, Антон просто хочет так думать? — Ты чего задумался? - раздается мягкий голос. Антон поднимает взгляд. Марк больше не сидит расслабленно, он немного выпрямился, внимательно смотрит, будто пытается поймать ускользающие мысли Антона. Лицо его всё ещё спокойное, но есть что-то в этих светлых глазах – тень беспокойства или просто усталость от этого ночного дежурства. — Просто... - Антон хмурится, слова будто застревают в горле. — Просто думаю. — О чём? - Марк облокачивается на кровать, и его рука ненавязчиво ложится на край, не приближаясь слишком близко, но всё равно оставаясь рядом. Антон на мгновение закрывает глаза. Как сказать? Нужно ли вообще? Все эти мысли, сомнения, чувство вины и... слабости. Он снова ощущает, как его сердце бьётся быстрее. — О тебе. - неожиданно вырывается из его уст. Голос звучит тише, чем хотелось бы, и он сразу же жалеет об этом. Марк чуть приподнимает брови, удивлённо, но не насмешливо. В его взгляде нет ни капли высокомерия или злости. Лишь интерес. — И что обо мне? - он делает небольшую паузу, даёт Антону возможность решить, продолжать или нет. Антон отворачивается, снова закрывает глаза. Возвращается знакомая тяжесть – не в животе, а где-то глубже, в самом центре его существа. — Почему ты остался? - наконец выдавливает он. — Зачем? Марк молчит. Тишина тянется дольше, чем ожидалось, но не становится неприятной. Затем он чуть наклоняется вперёд, его голос звучит мягко, но с уверенностью: — Потому что я хотел. — И всё? - Антон произносит это едва слышно, слова сами сорвались с его губ. Он и сам не понимает, чего ждал. Какого-то продолжения? Объяснения? Или, может, уверений, что он не так уж бесполезен, как считает? Марк молчит. Он выпрямляется, отводя взгляд в сторону, будто обдумывая что-то важное. Тишина между ними кажется напряжённой, но не давящей. Она просто есть. Как холодный воздух зимней ночью. — Не задумывайся о ерунде, спать ложись, отдыхай. - наконец отвечает он, выдыхая эти слова так спокойно и мягко, что в голосе чувствуется почти нежность. Марк опускается к Антону, бережно помогает ему лечь, как будто тот может сломаться от одного неловкого движения. Пальцы осторожно расправляют одеяло, прижимая его к плечам. Антон не может не заметить, как Марк почти инстинктивно поправляет угол ткани, чтобы было удобнее. Каждое движение кажется таким... тёплым, что у Антона ком подкатывает к горлу. Он чувствует, как Марк задерживает взгляд на нём на несколько мгновений. Словно хочет что-то сказать, но передумывает. Парень поднимает чашку, медленно встаёт и направляется к двери. Шаги тихие, почти неслышные. Антон смотрит ему вслед. Когда дверь за ним закрывается, комната снова погружается в абсолютную тьму. Лунный свет лениво падает на кровать, очерчивая слабые силуэты мебели. Тишина становится плотной, заполняет всё вокруг. И тут это чувство. Непонятное, неприятное, почти болезненное. Оно накатывает внезапно, как удар ветра в лицо. Что-то не так. Что-то он забыл. Антон морщится, поворачивая голову на подушке, но ничего не приходит в голову. Лёгкое давление в груди нарастает. Это чувство, будто что-то ускользнуло от него, что-то важное, что-то, что не даёт покоя. Но что?