Враг мой?..

Эрион

      Эрион злился. Долго, упорно и беспросветно. Никак не мог совладать с собственными эмоциями и то и дело спотыкался о раздирающую в клочья неутомимую ярость. Еще немного, самую малость — об обиду и вину. Но этих двух спутников он едва замечал за пеленой агрессивного жара.       — Я сделал все, что мог, — цедил Эрион собственному взвинченному отражению. — Все, что мог.       Ворочаясь по ночам без сна, неохотно заталкивая в себя пищу, избивая на матах грушу и противников по спаррингу, он не переставал полыхать ни на миг. И единственное, что давалось во всем этом потоке хаоса сознания — нерушимо удерживать ментальные щиты. Не подпускать к себе Сциллу. Ни мысленно, ни физически. Хотя она не очень-то и искала встречи. По крайней мере, за те три дня, что они не виделись.       Кололо болезненным осознанием: Сцилла себя запустит. Снова перестанет есть. Возможно, скатится обратно в пропасть, из которой так сложно было ее вытаскивать. Но стоит признать откровенно: вытащить ее так и не вышло. И за то, что собственными руками, решениями и давлением — и бесконтрольными эмоциями, как выяснилось — делал день за днем, неделю за неделей лишь хуже, хотя прекрасно видел, что лучше Сцилле не становилось, Эрион ненавидел себя до оскомины.       Но больше, куда больше сейчас он злился. На Сциллу.       И помыслить раньше не мог, что вообще способен испытывать к ней подобные чувства. Но, как выяснилось, насколько сильно Эрион любил ее, настолько же сильно теперь злился. За ложь, за молчание, за самодеятельность, за нарушение личных границ. За то, что вредила себе посредством его же состояния. Действовала в ущерб себе.       Намеренно. Методично. Постоянно.       — Я не могу постоянно сидеть над ней, как коршун, — бормотал под нос Эрион, наяривая круги вокруг Убежища на утренней пробежке. — Пытался уже — а толку? Невозможно помочь тому, кто помощь не принимает.       Мало того, что не принимает, так еще и не говорит об этом. Да, Эрион осознавал, что действовал чересчур… чересчур. Во всем чересчур. Но только лишь потому, что знал: дай Сцилле право выбора — и все, чем она будет заниматься — загонять себя в могилу. Литерально.       Эрион пробовал спрашивать ее мнения. Интересовался, чем помочь, чего она хочет, что ему делать. И что? В ответ одно: ничего не надо.       Эрион прекрасно знал, откуда растут ноги этого «ничего не надо». Сам таким грешил когда-то. И взгляд Сциллы, лишенный воли к жизни и близкий к самоуничтожительному, тоже лицезрел в собственном отражении много лет назад.       Пришлось импровизировать. И да, перегнул. Не раз перегнул. Потому что боялся за нее. Хотел помочь. Но она могла бы сказать хотя бы об этом.       Лучше бы вызверилась и послала к Селларисовой матери. Так Эрион хотя бы понял, что ее бесит его забота. Но нет же. Молчала, улыбалась, принимала. И отшвыривала в сторону, как какую-то бесполезную чепуху.       Таким Эрион себя теперь и чувствовал в глазах Сциллы. Бесполезной чепухой. И злился только больше.       Сейчас в нем не осталось места скребущему на регулярной основе страху за Сциллу. Его выжгло пламенем ярости в тот самый момент, как он переварил ее поступки в его отношении и впервые выставил ментальный щит.       Выставил. Ментальный. Щит. Против своей Колючки. Это до сих пор звучало до смехотворного пугающим. Прежде единственными, против кого Эрион поднимал щиты, были враги за периметром. Теперь же… все перевернулось вверх тормашками.       Когда в голову пришло это единственно верное решение — отгородиться, закрыться от Сциллы, в первую очередь для того, чтобы облегчить ее состояние, и во вторую уже — от негодования, Эрион опешил. Болезненно сжались внутренности, сердце зачастило тарабанить и сжиматься от безысходности и лютого, невыносимого отчаяния. Но Сцилла там, за дверью, корчилась и задыхалась, не способная контролировать собственную силу, и другого выхода Эрион не видел.       Он не хотел этого делать. В глубине души — не хотел. Потому что понимал: это точка невозврата. Если он поднимет щит против Сциллы, назад дороги не будет. Это будет началом конца. И висящим на волосинке сопротивлением Эрион отчаянно цеплялся за это нежелание, глотая раз за разом горечь от содеянного Сциллой. От того, что она с собой натворила. И готов был замять конфликт в зародыше, не позволив себе выплеснуть вспыхнувшую злость наружу.       Но так он бы Сцилле не помог. Поэтому он решился выставить щиты. И это была последняя его помощь.       Порой необходима мощная встряска, чтобы хоть что-то переосмыслить. Эрион переосмыслил многое, нехило так встряхнувшись от того, насколько далеко зашла Сцилла в своем упрямом, остервенелом отречении от себя. Причем, бессознательно по большому счету. Дар сработал на намерении, и намерения эти ясны, как белый день, но вряд ли Сцилла в состоянии сама их осмыслить. По крайней мере, сейчас.       Когда щит оказался поднят, Эрион ощутил разницу. Явственно ощутил, сколько всего утекало к Сцилле, ведь его самого громыхнуло до того сильно, что колени подкосились. И вспыхнувшая в первый миг невыносимая боль от осознания того, что все это проживала вместо него Сцилла, моментально обратилась яростью. Но с собой ладить Эрион умел. Опыта на несколько жизней вперед хватит.       Должна научиться и Сцилла. Сама. Без костыля в виде Эриона. Иначе ничего не выйдет. Ни для нее, ни для них. И Эрион, всегда прежде старающийся быть ее опорой и поддержкой, избрал самый радикальный и жестокий метод. Отрезать себя от Сциллы и оставить ее одну.       Это был его осознанный выбор. Непростой, неприятный. Возможно, даже неправильный. Но его.       Как и выбор уйти. Эрион не просто хлопнул дверьми в припадке истерики. Он знал, что больше не вернется. Что тогда, что сейчас. По крайней мере, до тех пор, пока Сцилла сама себя не выволочет за волосы из бездны саморазрушения. Или хотя бы попытается.       Если она сумеет себя выволочь.       Но ломать ее и дальше своей удушающей заботой не станет. Она имеет право голоса, и право выбора тоже. Даже если этот выбор будет ей во вред.       Эрион знал, понимал, осознавал: если с ней что-то произойдет, он себя прикончит за то, что сейчас отстранился. Но не мог и не хотел вынуждать себя идти наперекор собственным убеждениям. И воле Сциллы.       Он устал. Вымотался. И чувствовал себя отвратительно. Как и полагается тому, кого предал самый близкий на Континенте человек. Владыка всемогущий, уму непостижимо!.. Мало того, что бесцеремонно влезла в душу, так еще и управляла эмоциями на собственный лад. Забирала себе. Чтобы Эрион не так волновался.       Хотела как лучше. Надо же. Жаждала помочь. Естественно. Не помышляла ничего дурного. Разумеется! Переживала за него. Бесспорно. И тем не менее. Тем не менее…       Эрион понимал ее. Правда, понимал. Сам порой поступал так же, а то и хуже. Чаще, чем хотелось бы. Во благо. И лгал, и уворачивался от ответов, и решал, что знает, как лучше. И в отношении Сциллы в том числе.       Но легче от того не становилось.       Если так подумать, Сцилла воспользовалась Эрионом. Сделала его буфером между реальностью и своими чувствами, которые упорно подавляла. И, чтобы совсем с ними не контактировать, отбирала чувства Эриона и разбиралась с ними.       Фееричная система замещения.       Как ей помогать, если она творит такое? Как с ней говорить, как в глаза смотреть, каждый миг ожидая подвоха? Опасаясь, что вот прямо сейчас она считает эмоциональный фон и будет или врать, исходя из увиденного, или займется изощренным самосадизмом, забирая и переваривая ощущения Эриона. А он даже не будет понимать, когда это происходит.       Не понимал ведь прежде. Когда она это делала?..       Судя по всему, всегда. И как же филигранно работала эта эмпатия, что ни разу Эрион не обратил внимания на смену собственного настроения. Так плавно это происходило, естественно. И Сцилла виду не подавала. Спасительница хренова…       Эрион не мог ей больше доверять. Чувствовал себя использованным и преданным. И не мог, просто физически не мог находиться с нею рядом, как бы ни любил, как бы ни скучал. А любил и скучал он даже теперь невыносимо, хоть и полыхал злостью.       Что сказать… Эрион прежде подрывал доверие Сциллы тоже. Теперь они квиты.       Оставаться наедине с этими ощущениями в плену рухнувших стен Убежища Эрион больше не мог. Иначе взорвется окончательно.       — Дай мне миссию. Любую, — с порога заявил он, едва захлопнув дверь кабинета Ремиля.       Ремиль поднял удивленный взгляд и нахмурился.       — И тебе здравствуй, — протянул он обеспокоенно, пока Эрион плюхался в кресло. — Что это на тебя нашло? Ты же брал отпуск. Говорил, что от Сциллы ни на шаг…       — Я передумал, — холодно перебил Эрион. — Если я в ближайшее время не окажусь где-то не здесь, я свихнусь. Оно тебе надо? — приподнял бровь, сверля брата взором.       — Что произошло? — отложил Ремиль бумаги и подался вперед, скрестив предплечья на столешнице.       — Ничего такого, что тебе стоило бы знать, — отрезал Эрион. — Есть задание? Желательно — срочное и подальше отсюда.       Ремиль прищурился, сканируя вниманием, поиграл желваками.       — Уверен, что не хочешь об этом поговорить? — уточнил он осторожно.       — Абсолютно.       «Если бы и захотел, то точно не с тобой», — добавил мысленно Эрион, крепче сцепив челюсти.       — Ладно, — вздохнул Ремиль. — Я как раз сегодня отправляю группу на разведку к границам города. Там что-то непонятное происходит, нужно бы проследить. Пойдешь? — спросил, и Эрион уверенно кивнул.       То, что нужно. Вылазка к городу займет по меньшей мере месяц, а то и больше. Тем более, что в планах выжидательная разведка. Может, удастся задержаться на подольше. Или того лучше — столкнуться с торговцами или стражами и пометелить несколько рож до кровавого месива, прежде чем допросить.       — Во сколько выход? — только и спросил Эрион.       — Через час, — ответил Ремиль. — Твои ребята уже готовятся.       Эрион только теперь вспомнил, что хотел перевести Кэт в другой отряд, но… Прошло уже столько времени, да и перед самым выходом такое сообщать — последнее дело.       Переживет еще одну миссию в ее присутствии. А дальше видно будет.       — Отлично, — обронил Эрион и рывком поднялся на ноги. — Спасибо.       Ремиль в ответ кивнул, и Эрион замер, сжав кулаки. Резко, внезапно, оглушающе поднялась волна тошнотворной тоски и привычного прежде страха. Эрион сопротивлялся себе, терзаясь сомнениями, под пристальным взглядом брата.       — Что-то еще? — не выдержал молчания Ремиль.       Эрион взлохматил волосы и уперся в стол, стиснув до боли древесину. Глубоко вдохнул и прикрыл на миг веки.       — Ты… присмотришь за ней? — обронил едва слышно и сглотнул.       Нет смысла пояснять, кого Эрион имел в виду. Ремиль поймет без слов.       — Присмотрю, — кивнул Ремиль. — Позабочусь, защищу. Обещаю.       Эрион снова кивнул, не в силах ничего произнести из-за застрявшего в горле кома. Развернулся и стремительно покинул кабинет, внутренне сжимаясь от фантомного ужаса. И чувства вины.       В последний раз, когда он уходил на задание, Сцилла пострадала. В его отсутствие. И он клялся — себе и ей — что больше не оставит ее одну. Что будет рядом.       А теперь сам отстранился и снова уходит. Нарушает слово.       Но теперь вообще все изменилось.       В прошлый раз сердце Эриона разрывалось от тоски, когда он покидал Убежище, но на губах горел поцелуй Сциллы, на коже дрожали отпечатки ее ладоней, а в ноздрях трепетал ее неповторимый аромат.       Сейчас же Эрион не хотел ее видеть. Тосковал не меньше, но… впитывать ее присутствие напоследок не станет.       Сейчас на работу идет не Эрион, а артофон. Беспощадный хищник, одинокий и жестокий, каким он был до встречи со Сциллой.       И каким больше никогда не желал становиться. Но придется.

Сцилла

      Сцилла лежала на постели, завернувшись в плед, и сверлила взглядом пустоту. Слезы катились по щекам — казалось, они никогда не иссякнут. Ресницы увлажнялись, стоило вынырнуть из беспокойного сна, и ни на миг ее разодранное в клочья сердце не прекращало кровоточить соленой влагой.       «Получила, что хотела? — едко шипел внутренний голос. — Отчего же не радуешься?»       Сцилла устало прикрыла веки и судорожно всхлипнула.       Идиотка. Какая же идиотка… Сама виновата. Но ведь, правда, хотела как лучше…       «Как лучше кому? — спросил внутренний голос. — Признай, ты не его спасала, а себя».       В безотчетном порыве скосив глаза на дверь, Сцилла потянулась к подвеске в виде резного листочка плюща. Вспомнила, каким теплом сияла сталь с небесными переливами, когда Эрион ее дарил. Какую радость сама испытывала. Как кинулась обнимать. И целовала, целовала, целовала…       Шипастый плотоядный цветок расцвел в груди и принялся кромсать внутренности. Больно.       Почему Сцилла всегда все портила?.. Почему оставалась одна? Всю жизнь она мечтала о ком-то, кто будет всегда рядом, кто будет любить и принимать… Но никого не было. А если кто и появлялся, то ненадолго, и уходил всегда, оставляя дыру в сердце. Дрейд предал, Нерей погиб, Эрион… ушел. На своих двоих и по доброй воле, но почему-то от этого еще больнее.       Сцилла так не хотела, чтобы он страдал из-за нее. Так боялась навредить, испортить жизнь, измучить, что сама же оттолкнула. Натворила такого, что на голову не налезает.       Как скоро бы она сама полыхнула, поступи с ней Эрион так, как она поступила с ним? Как быстро сочла бы это предательством?       Даже думать особо не надо. В доли секунды. И не стала бы с ним говорить. Но сама же так поступила. Сама. Так. Поступила. Как не хотела бы, чтобы поступали с ней.       Это и есть те полутона, оттенки серого, о которых говорил Стелз?.. Когда касается самой Сциллы, все может быть только черным или белым. Но когда касается ее действий по отношению к другим…       — Ты во лжи меня когда-то попрекала, а сама сейчас что делаешь? — прищурился Эрион, нарушив затянувшееся молчание.       — Не перекручивай, это другое! — бросила в ответ Сцилла. — Я не хочу, чтобы ты волновался!..       — Во-первых, — процедил Эрион, — это ровно одно и то же. А во-вторых, у тебя хреново получается…       Он прав. Это ровно одно и то же. Но Сцилле тогда так не казалось.       А сейчас кажется, что она последняя и самая законченная лицемерка на всем Континенте.       «Ты могла бы сказать, что тебе плохо, могла бы поговорить со мной, могла бы осадить и выставить границы!» — зазвенел в памяти злостью и безысходностью голос Эриона.       Могла бы. Но почему не захотела?..       Чтобы он не волновался.       Но от молчания и притворства он волновался еще сильнее.       Так почему тогда Сцилла так упорно молчала, если не хотела его волновать?..       «Потому что ты себя волновать не хотела, а не его. Эгоистка», — подсказал внутренний голос.       Сцилла утерла щеки краешком пледа и с шумом выдохнула.       «Помоги себе. Это будет лучшая помощь нам обоим», — сказал Эрион, прежде чем уйти.       Но как?.. Как это сделать?..       Сцилла не умела помогать себе. Она всегда помогала другим. Так ее растили. Так воспитывали. В этом сама суть ее естества — в помощи другим. В этом ее дар, ее сила.       И ее слабость. Ведь за помощью другим она давно потеряла себя. Если она вообще когда-то у себя была. Сцилла понятия не имела, кто она и что с собой делать. Это знал Эрион. Знал Дрейд когда-то… Но не сама Сцилла.       Все, что она о себе знала, заключалось в том, как эффективнее кому-то помочь. Чем исцелить открытую рану или снять раздражение. Что предпринять, чтобы облегчить чьи-то муки. Ну как — знала… Скорее, ощущала. Даром. Но даже он теперь не работал. Заглох, как только за Эрионом захлопнулась дверь, и больше не проявлялся.       Даже дар покинул ее.       Все покинули.       Сцилла осталась один на один с самой собой, и ей не нравилась эта компания. Ведь все, что плескалось внутри — необширный океан боли, вины и отчаяния.       И это все, что Сцилла знала о том, как устроена.       И сбежать теперь от себя не получится. Некуда, не к кому. Да и не хочется. Сцилла всегда бежала. Но сейчас заставляла себя остановиться и посмотреть, что произойдет.       Но не происходило ничего. Она будто застряла в пространстве, как муха в тягучем меду, и медленно в нем тонула, не зная, как выкарабкиваться. Потому раньше бежала. Чтобы не застрять. Но нельзя бежать вечно. Это не работает. Никогда не работало. Значит, нужно найти другой выход. Только вот… где он?..       Был бы здесь Эрион, Сцилла спросила бы у него. Но Эриона здесь нет. И больше не будет. Он не вернется. Сцилла знала это. Она потеряла его по собственной дурости, сама оттолкнула. И от этого душу, или что там внутри так ныло, рвало на части.       Сцилла не хотела его терять. Не могла без него. Но не знала, как вернуть. И нужно ли.       Может, так будет лучше?.. Для них обоих? Для Эриона… Зачем ему ходячая проблема в лице Сциллы? Он только и делал, что вытаскивал ее. Всего себя отдавал ей. Боролся за нее, когда сама она отказалась это делать. Был рядом, когда сама она хотела его прогнать.       Всего лишь какой-то Дэн, ничего не значащий и мизерный, проломил между ними такую пропасть. Да, унизил. Да, сделал больно. Да, напугал и надругался, как минимум — над гордостью. Но неужели он стоил того, что Сцилла измучила и себя, и Эриона? И потеряла его?..       Эрион избавился от Дэна. Убил ради Сциллы. Воплотил ее же угрозу. А она не смогла ради него хотя бы попытаться справиться со своим дерьмом.       Нет, не так. Не захотела.       «У нас есть только здесь и сейчас. Вчера давно закончилось. Завтра может не наступить и не имеет никакого смысла. Но здесь и сейчас мы можем быть счастливы. Можем быть друг у друга», — говорил Эрион тогда, в прогулочной комнате.       И Сцилла разрушила не только их «вчера» и «завтра», но и «здесь и сейчас». Избрала вместо борьбы за себя, за Эриона, за «здесь и сейчас» очередной побег.       Как всегда делала.       «Ты — хозяйка положения, не я».       Сцилла оказалась отвратительной хозяйкой. Не только на кухне, но и в жизни. Эрион возложил на нее слишком многое, признавшись в этом…       «Ты даже не представляешь, какой властью надо мной обладаешь. В упор не видишь. Но так и есть. Я подчиняюсь твоему слову, не наоборот».       И Сцилла бессовестно пользовалась этой властью. Пока не довела Эриона до точки кипения.       «Я терпел, осознавая всю тяжесть твоего состояния. Но прости, Сцилла, всему приходит конец. И больше я терпеть не буду».       Разве можно его за это винить?.. Сцилла бы столько не выдержала, сколько выдержал он.       Оглядываясь назад, казалось, что Сцилла намеренно делала все, чтобы довести Эриона до края.       Но разве она этого хотела? Нет.       Тогда почему?..       — Я не знаю, — просипела Сцилла, спрятав лицо в ладонях. — Не знаю…       «Знаешь, — шепнул внутренний голос. — Просто не хочешь признавать».       Сцилла заскулила вслух, подтянув к себе колени, и уткнулась в них лбом.       Почему, почему, почему она такая? Почему не может в себе разобраться?.. Почему вредит и себе, и окружающим?..       Сцилла выдохнула немощную потугу понять и с горечью осознала, что не справится сама. Ей нужно с кем-то поговорить. Но с кем? У нее никого не осталось.       «На самом деле, осталось», — мелькнула мысль, и Сцилла умолкла, ужаснувшись ей.       У нее остался кое-кто здесь. Кто очень даже хотел поговорить с ней. Кто знал ее, как никто.       Кто предал ее. Продал. Уничтожил. Кто убил Нерея и отдал приказ ее покалечить.       Кто до сих пор носил подаренный ею когда-то в детстве кривенький браслет из шерстяных ниток.       Кто отчаянно хотел оправдаться и умолял его выслушать.       Но Сцилла и от него бежала.       А от него ли?.. Или от той себя, которую он в ней убил?..       Сцилла сцепила челюсти и села на кровати. От смены положения и гудящей в каждой клетке тела слабости закружилась голова. Сцилла встряхнула волосами, чтобы изгнать из ушей противный гул. Шмыгнула носом и раздраженно утерла щеки.       Не знала, правильно ли поступала, но поднялась на нетвердые ноги и натянула вязаный кардиган, чтобы спастись от вездесущего озноба. Стянула волосы в хвост и, пересилив себя, отворила дверь.       Пришла пора поговорить с Дрейдом.

❧❧❧

      — Птичка?.. — полоснул по ушам родной и чужой голос.       Сцилла подавила дрожь и заставила себя посмотреть Дрейду в глаза.       В его большие, ошарашенные, перепуганные глаза.       — Ты хотел поговорить, — выдавила из себя хрипло она и повыше натянула кардиган. — Я готова выслушать.       Дрейд буквально рухнул на стул, растерянно моргая, и тот заскрипел ножками по бетонному полу. По всей переговорной пронеслось противное эхо.       Сцилла глубоко вдохнула и сползла по спинке, забралась с ногами на сидение. Хотелось сжаться в комок, спрятаться, отгородиться от всего, совсем как в первые дни в Убежище, когда она выслушивала Ремиля и осознавала, в каком мире жила, но Сцилла продолжала смотреть на Дрейда прямо в упор. И с удивлением осознавала, что не боится его. Сейчас — нет. В ней бурлили горечь, досада, тоска, боль, настороженность, презрение. Но не страх.       Неприятно на него смотреть. Пожалуй, это правильное определение. Неприятно. От одного взора на него Сцилла вспоминала детство: его заботу, уроки, совместные прогулки. Веселье и беззаботность, что всегда окружали в его присутствии. Следом пришибало к полу многотонной плитой горечи: вот Дрейд, к которому она шла, в которого верила, заламывает руки и приказывает связать ее. Произносит ехидное: «Прости, птичка, но ты долеталась». Отдает Тирону, во взгляде которого читается нереализованная похоть и желание завершить то, что он начал делать на побережье. Убивает Нерея… Умирает сам.       Сцилла сморгнула слезу, но глаз не отвела.       Дрейд отвел их первым.       — Птичка, я… Я даже не знаю, с чего и начать, — сбивчиво проговорил он, со всем усердием рассматривая свои ботинки.       — Не торопись, — отозвалась Сцилла. — Соберись с мыслями. Я никуда не спешу.       «Мне спешить больше некуда. И незачем».       Сцилла сглотнула эфемерную горечь от того, что по итогу оказалась здесь. Рядом с человеком, которого когда-то так любила. Который заменил ей и отца, и мать, и друга, которых у нее никогда не было. А потом растоптал и бросил на погибель.       Сцилла не хотела здесь быть. До сих пор сопротивлялась тяге подорваться на ноги и сбежать куда подальше. Но отчетливо осознавала: если она не справится с собой здесь и сейчас, то не справится уже нигде и никогда.       Дрейд прочистил горло и зыркнул на Сциллу исподлобья.       — Что тебя привело? — тихо спросил он. — Почему сейчас?       — А почему тебя это волнует? — приподняла бровь Сцилла.       — Ты не хотела меня видеть, — обронил он.       — Честно? И сейчас не хочу, — призналась Сцилла. — Но, думаю, мне это нужно.       — Не могу тебя за это винить, — обронил он и потер отросшую бороду. — Но не понимаю…       — Я готова тебя выслушать, — перебила Сцилла, и нотки дрожащего голоса окрасились уверенностью. — Тебе этого должно быть достаточно.       — Можно прежде кое-что спросить? — подался Дрейд вперед, изучая лицо Сциллы.       — Спрашивай, — пожала она плечами.       — Как ты, Птичка? — выдохнул он, и глаза его, эти темные бездны, наполнились глубокой печалью.       Сцилла покачала головой и на миг отвернулась. Но ответила:       — Хреново, как видишь. Но я пришла не за тем, чтобы ты меня жалел.       — Я тебя не жалею, — тут же спохватился Дрейд. — Я сочувствую…       — Сочувствие твое мне тоже не нужно, — оборвала его Сцилла и метнула в него колкий взгляд, наполняясь раздражением. — Ничье не нужно.       — Понимаю, — кивнул Дрейд, вытирая ладони о штаны. — Что же… Ты готова выслушать, говоришь?       — Да, — скупо ответила Сцилла и скрестила предплечья на груди.       — Могу я начать с того, что мне жаль? — осторожно спросил Дрейд, глядя с опаской.       Сцилла криво усмехнулась.       — Ты можешь начать с чего угодно. Но я не верю, что тебе жаль, — скривилась она.       — Но это так, — вздохнул Дрейд. — Птичка, у меня не было выбора, как и у многих здесь, и…       Сцилла обещала себе не перебивать его, не затевать перепалок, просто выслушать. Но не могла сдержать то, что бурлило и жгло в груди от его слов.       — Не равняйся на многих здесь, ты и мизинца их не стоишь, — выплюнула она. — Говори за себя и не пытайся переложить ответственность за свои поступки на Совет.       — Я не могу переложить то, что действительно лежит на Совете, — протянул Дрейд. — Я выполнял приказ. И не мог ему противиться, ты же знаешь.       — Приказ никогда не содержит требований жестокости, — хмыкнула Сцилла, выискивая в Дрейде зачатки истинных чувств.       — Я действовал, исходя из обстоятельств, — прикрыл Дрейд веки.       — Это каких же? — фыркнула Сцилла. — Внештатная ситуация побега особо ценного товара?       — В том числе, — согласился Дрейд. — Но…       Он запнулся, а Сциллу выворачивало наизнанку от противоречивых ощущений. От желания дать деру до желания дать Дрейду в челюсть. От едких, кислых ненависти и презрения до залегшей глубинным пластом печали, похороненной под слоем невыносимой боли. От остервенелого отрицания каждого уже сказанного или еще не произнесенного Дрейдом слова до слабой, никчемной, еле живой, но попытки… понять.       Понять его. Понять, почему он так поступил. Понять, что стояло за его действиями. Действительно ли он просто сбросил маску доброго дядюшки и показал истинное нутро жестокого беспринципного зверя? Или было там что-то еще? Глубже, потаеннее, сложнее? Были ли клятые полутона серого в Дрейде? Или он — сплошная клякса черного, как и хотелось Сцилле думать?       А хотелось ли ей так думать?.. Она убеждала себя в этом, ведь ненавидеть куда проще, чем пытаться понять. Но с этим человеком столь многое связано!.. Сцилла росла на его руках, проживала с ним одним и печали, и радости. Шла к нему одному и всегда, всегда была рядом с ним, как за каменной стеной, как в нерушимом форте, как в замке.       Сцилла была его принцессой. Его птичкой. Его малышкой. Так он ее называл, так она себя и ощущала. А он был ее драконом, что защищал и от нерадивых рыцарей, жаждущих наживы от ее дара, и от крестьян с факелами, считающих принцессу злой ведьмой.       Он был в каждом воспоминании. В каждом вздохе. В каждом взоре. Он скрашивал каждое событие в жизни. Он был для Сциллы всем. И он ее предал.       И, Селларис его побери, она хочет знать, почему. Хочет смотреть в его глаза, большие теплые глаза, которые бликовали когда-то нежностью, когда он рассказывал сказки, лечил разбитые коленки или успокаивал после обидных слов, брошенных мальчишками. Хочет видеть их, когда Дрейд будет говорить. Хочет слышать, будет ли дрожать его голос. Хочет понять. Хочет искать полутона даже в нем. Слабость ли это? Сцилла не знала. Она нихрена сейчас себя не понимала, и не знала, понимала ли вообще хоть когда-то, но знала наверняка другое: она должна попытаться. Должна выслушать. Ведь это именно то, что скрывалось за скорлупой ненависти, страха и извечного бегства.       С того самого дня, как погиб Нерей, Сцилла хотела выслушать. Но боялась услышать. Твердила себе, что больше ничего для нее Дрейд не значит, но это была чудовищная, смехотворная ложь. Потому что он значил для нее слишком много. Невыносимо много. Всегда. И не хотелось мириться с тем, что настолько важный человек настолько подло с ней поступил. Проще было отречься от него и слепо возненавидеть.       Проще было. Да вот только… не получилось до конца.       И сейчас Сцилла не побежит. Она выслушает. И услышит. Попытается понять. Возможно, тогда и себя поймет… Хоть немного.       Дрейд молчал, теребя цветастый браслет на запястье, но Сцилла не могла больше выносить этой тишины.       — Меня интересует многое, но объясни, — подалась она вперед, скользнув дрожащими ладонями по гладкой холодной столешнице, — почему ты повел себя именно так? — сорвалась на хрип. — Я, правда, пытаюсь понять, но не выходит. Если тебе действительно жаль, если ты способен на подобные эмоции, как ты мог столь хладнокровно меня держать? Как мог отдать меня в руки Тирона? Как мог велеть ему рассечь мне ноги, чтобы не ушла? Как мог убить Нерея?.. — Сцилла запнулась и набрала побольше воздуха. — Я хоть что-то для тебя значу? Хоть когда-то значила? — всхлипнула и заткнула рот ладонью. — Потому что если да, то я не понимаю, как ты мог. За что ты так со мной, — пробормотала сквозь пальцы и зажмурилась.       С каждым новым вопросом голос садился все сильнее, а Дрейд вздрагивал все интенсивнее. Он горбился, плечи сникали. Вся мощная фигура будто припадала к земле под тяжелым весом.       — Ты всегда для меня значила слишком много, — выдохнул Дрейд, и Сцилла распахнула мокрые ресницы. Уставилась на него, ощущая разливающиеся по телу мучительные пульсации. — Гораздо больше, чем я мог себе позволить. И… я облажался, — обронил он едва слышно. — Я не хотел, чтобы ты знала, кто именно тебя схватил. Не хотел показываться тебе на глаза, — произнес сдавленно и уронил голову на руки. — И не мог. Я не мог на тебя смотреть, зная, что разобью тебе сердце. И себе тоже. Я хотел, чтобы ты думала, что у тебя был хоть кто-то близкий в этом сраном мире. — Сцилла кусала щеки и давилась всхлипами от его слов. Старалась не подавать виду, но не получалось. Не собиралась верить сходу, но эти признания сочились в нее, как яд, и отравляли все, что только можно отравить. Вынуждали трястись и изнемогать от всепоглощающей боли. Убивали. Размазывали по стенке. Но Сцилла уперто слушала. И пыталась понять. — Я не мог тебя спасти — и хотел сделать хоть что-то, чтобы облегчить участь, скрасить как-то последние часы твоей жизни. Но облажался. Очень сильно облажался, Сцилла, — простонал он и поморщился, — ведь поручил тебя Тирону и даже не удосужился его проконтролировать. Знаешь, чем я занимался, пока тебя везли в Инсанаполис? — поднял он полный горечи взгляд, и Сциллу повело с новой силой. — Пил. Беспробудно. Сутками напролет. Из-за энзимидов и их восстанавливающего действия надраться как следует — та еще задачка со звездочкой, но я справлялся. До тех пор, пока не пришло сообщение от Тирона о твоем исчезновении. Он не сказал мне, — еще больше сник Дрейд и сжал волосы у корней. — Не сказал ничего. Только то, что тебя похитил главк. И я поверил. Ведь был пьяный вусмерть и полагался на его слово. На слово своего верного напарника, с которым мы много лет служили плечом к плечу.       Дрейд затих и судорожно выдохнул, а Сцилла заставила себя спросить:       — Ты знаешь, что он сделал?       Дрейд кивнул.       — Давно? — уточнила она, содрогаясь от всхлипов.       — Недавно, — обронил Дрейд. — Мне Эрион сказал.       Сцилла вжалась в спинку стула и прижала колени к груди, чтобы хоть немного снизить давление норовящего вырваться наружу сердца.       — Эрион же поведал о том главке… Что он был не просто… — Дрейд судорожно втянул воздух и мотнул головой. — Я не знал, Сцилла. Клянусь тебе. И действовал, исходя из обстоятельств — я вынужден был столкнуться с тобой. Вынужден был увидеть твои полные боли глаза. Увидеть, как ты осознаешь, что я тебя предал, и начинаешь меня ненавидеть. Это было невыносимо, это рвало меня на куски, но я ничего, ничего не мог поделать! — в отчаянии воскликнул он. — Я не мог ослушаться приказа — мне нужно было доставить тебя в город, и время мое было на исходе. И, находясь в раздрае, в паническом желании сделать все максимально быстро и безболезненно, я лажал раз за разом все больше. Ты сопротивлялась — что абсолютно естественно — но для меня это была лишняя задержка, лишние минуты, в которых я наблюдал, как ломаю свою светлую, добрую Птичку, не заслуживающую подобного, и ненавидел себя хлеще, чем ты. Главк…       — Его звали Нерей, — тихо вклинилась Сцилла, стуча зубами от липкого озноба, волнами носящегося по телу.       — Нерей, — подхватил Дрейд и сглотнул, — был просто препятствием на пути к повозке и выполнению задания. Я не думал в тот момент, что не обязательно его убивать. Мне было необходимо предпринять все возможное, чтобы это пекло, наконец, закончилось, как можно быстрее. И для меня, и для тебя. Я умирал внутри, и мне было абсолютно безразлично, кого я утащу за собой. Но если бы я только знал…       Дрейд умолк, и Сцилле потребовалось время, чтобы прекратить трястись и задыхаться. За ребрами ныло и саднило так сильно, что хотелось выть, но Сцилла сцепляла зубы.       Больно. Очень больно это слушать. Больно видеть Дрейда. Больно признавать, что, возможно, сейчас он не врал.       Просто. Невыносимо. Больно.       — Мне жаль, Сцилла, — прошептал он. — Правда, очень жаль. Если бы я мог что-то изменить, я бы изменил. Я никогда не хотел причинять тебе боль. Я любил и люблю тебя, как родную. Ты — дочь, которой у меня никогда не было и не могло быть. И я знаю, что сам тебя уничтожил. И мне теперь с этим жить. — Дрейд перевел дыхание и поднял тяжелый, тоскливый взгляд. — Я не стану просить твоего прощения, потому что ты не простишь. И не должна. Такое не прощают, Сцилла. Запомни, пожалуйста: такое не прощают. Никогда. Но это не значит, что мне не жаль.       Сцилла сглотнула, не удосуживаясь уже вытирать мокрые щеки, и не могла оборвать зрительный контакт, хотя хотела.       — Как ты думаешь, — обронила еле слышно, — мне легче от того, что тебе жаль?..       — Нет, — мгновенно ответил Дрейд.       — А тебе легче от того, что ты это все рассказал?       — Не думаю, — мотнул он головой после минутного замешательства.       — Тогда зачем это все? — шмыгнула носом Сцилла.       Она, правда, не понимала.       — Потому что это нельзя носить в себе. То, что не только тебя касается, — вымолвил печально Дрейд. — Это ведь не только меня убивало, Сцилла. Но и тебя.       — Меня убивала боль, — нахмурилась Сцилла. — Разве теперь она станет меньше?       — Нет, — сказал Дрейд, вглядываясь в Сциллу так, будто хотел каждую черточку запомнить. — Но теперь она поделена на двоих. А вдвоем всяко легче с ней ужиться.       Сцилла сомкнула ресницы, переваривая услышанное. И вспомнила слова Эриона, сказанные так давно. И так искренне.       «Поделись со мной, взвали на мои плечи свой груз, хотя бы часть. Я вынесу. Но позволь помочь».       Она не позволила. Не поделилась. И оказалась здесь. Разделила другую, не менее сильную боль с другим, не менее важным человеком.       Сцилла взглянула на Дрейда и шумом выдохнула. Почему-то и правда стало немного легче.       — Почему зайцы? — вдруг спросила она, и Дрейд непонимающе свел кустистые брови.       — Что?.. — недоуменно обронил он.       — Ты говорил, что шкурки зайцев ценятся выше прочих. Но почему? Их ведь в лесу больше, чем любого другого зверья.       По лицу Дрейда скользнула призрачная улыбка.       — Они не то чтобы высоко ценились, — начал он. — Просто спрос на них был хороший. Ведь мех густой и теплый, цена невысокая, изделия из них делать проще. И, — мазнул он по Сцилле теплым взором, — только на них я мог выменять твои любимые засахаренные яблоки и те маленькие зефирки. Торгаши другие шкуры по бартеру не принимали. — Сцилла кивнула, прислушиваясь к ощущениям. Но все, что могло болеть, заволокло тугой, плотной тоской. — Почему ты про это вспомнила?       — Мне снилось, что я была зайцем, — отрешенно ответила Сцилла. — Бежала со всех ног, но никак не могла догнать то, что мне так необходимо. И раз за разом попадала в силок.       Дрейд тяжело вздохнул и уперся локтями в столешницу. Его огромные огрубевшие ладони оказались очень близко к холодным пальцам Сциллы, и она буквально кожей осязала, какое от Дрейда исходило тепло.       — Ты не заяц, Сцилла, — произнес он так, будто знал наверняка. — Кто угодно, но точно не заяц. Ты дикая, юркая и кусачая, как лисица. Ты — хищник, а не добыча.       — Но я раз за разом попадаю в силки, — шепнула Сцилла, взглянув на Дрейда.       — Потому что сама же их и расставляешь, — тихо сказал Дрейд, и Сциллу затопило этим очевидным осознанием. — Ты знаешь, куда бежать, чтобы в них угодить. И бежишь раз за разом все увереннее.       — А если я не хочу больше их расставлять?.. — просипела она, сглатывая очередной ком.       — Значит, просто не расставляй. — Дрейд покосился на руку Сциллы и слегка соприкоснулся своими пальцами с ее. — Ты можешь расставить тысячи силков, можешь даже зарядить капканы. И неизбежно в них попадешь. А можешь свернуть в другую сторону и прекратить загонять себя в ловушки. Не думаю, что то, что тебе так необходимо, находится в силках, — протянул он с пониманием, и Сцилла едва заметно мотнула головой. То, что ей так необходимо, никогда не было в клятых силках. — Ты знаешь, почему зайцы всегда так легко попадаются? — спросил Дрейд, и Сцилла шмыгнула.       — Потому что они глупые? — предположила она.       Она всегда так и считала.       — Нет, — улыбнулся Дрейд. — Потому что охотник хитрее. И ставит силки только там, где зайцы всегда бегают. На знакомых им, проторенных дорожках. Если бы зайцы не боялись свернуть на неизведанную территорию, их поймать было бы невозможно. Но страх в них сильнее, и охотник этим пользуется.       Сцилла моргнула, переваривая эту простую истину, и губы Дрейда тронула улыбка.       — Не бойся незнакомого, Сцилла. Иди по бездорожью, поросшему высокой травой. И тогда найдешь, что искала. И ни один силок тебе не будет страшен.