Grand Pas

La femme fatale - Роковая женщина (фр.)

Песня к главе: Те100стерон - Это не женщина

07:30. Этому пидору не удастся застать его врасплох. Филипп проснулся за минуту до будильника, повернулся в сторону лежавшего на тумбочке телефона, взял его на мушку и, едва приметив зорким оком пробуждение экранных пикселей, предупредил вопли быстрым движением. Успешно отразив вражескую атаку, Филипп зевнул, зарылся поглубже в одеяло и позволил себе поваляться еще пару минут. 07:32. Филипп принял сидячее положение, свесил ноги с кровати, осторожно размял забившиеся за ночь шею и плечи, потянулся руками вверх, с наслаждением ощущая, как потихоньку просыпаются мышцы, а затем глубоко вдохнул, медленно наклонился вперед, обхватил руками щиколотки и положил живот на бедра. Это был первый ритуал среди тех, что Филипп совершал каждое утро после пробуждения. Мягко и аккуратно растягивая мышцы спины и ощущая, как к ним возвращается эластичность, Филипп продумывал план на день. Начинать хоть какую-то активность без плана было просто тупо. 07:50 После заключительной асаны Филипп сел на коврик в позу лотоса, закрыл глаза и, медленно дыша полной грудью, постарался растворить в мелодии, ласково струящейся из телефона, гноящиеся в голове мысли. Артем-таки начал встречаться с этим мужиком... Что они хотят обсудить на собрании после класса? Ну только не ремонт фасада, это будет полный пиздец... Надо купить новые стрипы... Влад опять звонил, да когда он уже отъебется... Так, все. Пятиминутка тишины. Филипп медитировал. 08:15 — Ты выйдешь блять оттуда или нет?! — Паша в очередной раз долбанул ладонью по двери ванной. — Ты че там, дрочишь? Филипп неторопливо обернул полотенце вокруг бедер, протер запотевшее зеркало, взъерошил волосы, привалился плечом к косяку и легонько подтолкнул дверь наружу, являя взору разъяренного Пашу. — Твои изрыгания меня не возбуждают, — невинно улыбнувшись, Филипп торжественной походкой направился к себе в комнату. — Доброе утро, Ром! — Доброе! — послышалось с кухни. — Будешь смузи с бананом? — Ты золото! Спасибо! — крикнул в ответ Филипп. — Не делай ничего этому мудиле! — встрял из ванной Паша. — Вы издеваетесь?! — Ксюша высунулась из своей комнаты. — Погромче нельзя орать?! У меня единственный выходной! — Прости, детка, — проходивший мимо Филипп на минутку свернул к подруге и ласково чмокнул ее в макушку. — Купи себе беруши. — Ой, завали, — отмахнулась от него Ксюша. — И я тебя люблю, — невозмутимо отозвался Филипп, меняя курс и поворачивая в сторону кухни. На столе уже стояли три готовых смузи, а Рома, что-то бодро напевая себе под нос, мыл в раковине стакан блендера. — А этот где? — спросил Филипп, имея в виду Артема. Возле раковины громоздилась приличная гора посуды с ужина, которую Рома молча, как все герои, перемыл. Филиппу стало совестно. Вздохнув, он взял полотенце и пришел Роме на помощь. — Артем спит, — сообщил Рома, придирчиво заглядывая внутрь стакана. Еще бы с лупой туда залез. — Сказал, что пропустит утренний класс, приедет сразу к собранию. — Мда? — Филипп ревниво выгнул бровь. — Мне он ничего такого не сказал. Рома сдержанно улыбнулся: — Он мне написал где-то в четыре, что почти всю ночь общался с Максимом и только сейчас ложится спать. Предупредил, чтобы мы его не будили. — Да бля... — многострадально выдохнул Филипп. — Ну вот поэтому он написал мне, а не тебе. — Да мне насрать, пусть встречается, с кем хочет. — По тебе заметно, — хмыкнул Рома. — Дергаешься весь. — Ниче я не дергаюсь. — Фил, — Рома наконец собрал все части блендера воедино и отставил его куда подальше, после чего, обернувшись к другу, выразительно оперся на край раковины. — Тебе надо познакомиться с Максимом, вот и все. Ты его не знаешь, потому и нервничаешь. Вездесущий Рома был, конечно, прав (как всегда), но правильный вариант Филиппа не устраивал. — Они только пару дней вместе, — он схватил тарелку и начал яростно тереть ее полотенцем. — Рановато для знакомства с друзьями. — Нет, если друзья параноики, — Рома добродушно засмеялся, вынимая бедную тарелку из рук Филиппа. Тот даже не заметил. — Это не друзья параноики, это они там общаются до четырех утра и не могут оторваться! Кто вообще общается до четырех утра?! Им что, тринадцать?! — Да это же мило, — продолжал веселиться Рома. — Немного странно, да, но мило. У Тёмки первые отношения, ему простительно. — Ему да, а в тридцать два года это уже вызывает вопросы. — Лучше, если бы Максим начал приставать на первом свидании? — Я б ему пристал! — ощетинился Филипп. — Ну вот видишь, — Рома просветлел, увидев входящего на кухню Пашу. — Все нормально, Максим просто романтик. 11:00 Юрий Владимирович Мищенко, боготворимый Филиппом педагог-репетитор Театра русского балета, придержал темп на заключительном port de bras утреннего класса и, выждав, пока его неизменный компаньон, концертмейстер Лапушкин, снимет последнюю ноту, объявил: — Всем спасибо, класс окончен! Артисты отозвались будничными аплодисментами, завершавшими каждый балетный класс по давно устоявшейся традиции, и, утомленно вздыхая, разбрелись по залу в поисках своих разбросанных где попало вещей. — Друзья! Чуть не забыл! — вдруг спохватился Мищенко. — У Александра Лапушкина сегодня последний рабочий день. Наш добрый товарищ переходит служить... — он обернулся к пунцовому, как хорошо проваренный рак, концертмейстеру, — в Филармонию, кажется? Лапушкин дернул головой в знак согласия, и Мищенко гордо провозгласил: — В Филармонический оркестр! Давайте проводим Александра бурными аплодисментами! Аплодисменты вышли не слишком-то бурными, скорее, жидкими, как детская кашка — собственные заботы и разговоры о предстоящем собрании занимали артистов куда больше — но Лапушкин не расстроился. Подскочив из-за фортепьяно, он одной рукой начал суетливо собирать нотные листы, другой поправлять ползущие к носу очки, и все время нервно улыбался в надежде, что это сойдет в качестве благодарности за неожиданное внимание и аплодисменты. — Господи, ну что за жалкое зрелище, — Филипп окатил Лапушкина полным презрения взглядом. — Хорошо, что он сваливает. От таких зануд аж воздух скисает. — Не будет этого, придет другой, — резонно заметил Паша, перебрасывая ему воду. — Ты же знаешь этих пианистов, одни задроты. — Мда, — Филипп отпил из бутылки и вновь брезгливо покосился на семенящего к выходу Лапушкина. — Ну как можно быть таким забитым? Если человек закончил музыкалку да еще и занялся потом музыкой, точно будет таким вот чмом. — Перестань, ты обобщаешь, — отмахнулся Паша. — С их стороны это мы задроты. — Мы себя так не ведем. — Ладно, все, не заводись, — Паша незаметно кивнул поплывшему из зала Роме. За долгие годы отношений они разработали целую систему всевозможных жестов и взглядов, благодаря которой можно было общаться, даже стоя в десятке метров друг от друга. Филипп всегда иронизировал по поводу их уверток, но тайком пытался разгадать, что значит тот или иной мимолетный посыл. Сейчас, кажется, было «Найди меня попозже». — Представь, если бы пианисты выглядели так же брутально, как этот Максим у Артема... — И ты не заткнулся, — обреченно вздохнул Паша, потянувшись под станок за своими разогревочными валенками и кофтой. — Если бы они стильно выглядели, слушали мощное музло... — Ты хочешь про Максима поговорить? — Паша вылез из-под станка и, привалившись к нему, поглядел на Филиппа с насмешкой и сочувствием. — Слушай, тебе Ромка уже все с утра объяснил. Познакомься с ним, выпейте пивка. Я, конечно, не в теме, но вкус у этого чувака точно есть. И на музыку, и на парней, и даже на машины. — Ты серьезно? — сморщился Филипп. — Оранжевый «Солярис»? — А чем тебя «Солярис» не устраивает? — Паша пожал плечами. — Нормальная машина. Резвая, движок хороший. Жрет немного, да и вообще... — Вы на собрание идете или нет? — в дверной проем просунулась ладная девичья головка, и Филипп с удивлением обнаружил, что всех, кроме него и Паши, из зала как ветром сдуло, в отличие от любого обычного дня, когда артисты могут по полчаса размазываться кто по полу, кто по стене. Паша оттолкнулся от станка и, перекинув кофту через плечо, вальяжно зашаркал навстречу девчонке, ее звали Марина: — Что хоть за собрание? — Не знаю, но там все, ­— фатальным шепотом отозвалась Марина. При этом она так жутко вытаращила глаза, словно ее «все» подразумевало ВСЕ, даже ВСЕ, начиная самим Господом Богом. Филиппа, впрочем, интересовало лишь одно: чтобы Артем пришел, как обещал. 11:15 Поскольку собрание проводили для всей труппы, вещать решили прямиком со сцены. К тому моменту, как Филипп и Паша зашли в партер вслед за проводником Мариной, прислонить пятую точку было уже практически некуда. Ну, это если выбирать из нормальных мест с краю под ложами и сзади у бенуара, где можно спокойно вздремнуть, а руководство тебя не заметит. Обычно Филиппу удавалось раздобыть козырное местечко за креслами и заниматься там своими делами, но, конечно, он был не один такой умный, а сейчас они с Пашей здорово стормозили. К тому же, в кармане болоньевой жилетки пиликнул телефон: «Я в третьем ряду по центру, занял тебе рядом, ты где?» Филипп протяжно вздохнул. Блин, ну Тём... Ладно хоть пришел. Паша прошмыгнул куда-то в тень поближе к ненаглядному Роме, окруженному для массовки и конспирации стайкой кордебалетных подружек, а Филипп, стоически принимая свою тяжелую долю, поплелся к самой сцене, в третий, сука, ряд партера, который, ко всему прочему, был еще и занят. То есть это не только Артем такой прилежный? Другие люди тоже добровольно идут поближе к сцене на собрании с руководством? Да что с ними не так? Сам Артем, уже заметив Филиппа в проходе, радостно помахал ему и расплылся в своей коронной солнечной улыбке. На душе чуть просветлело. Ой, ладно, хрен с ним. — Сорян, народ... — Филипп начал аккуратно протискиваться перед коллегами по направлению к Артему. — Так, жопки приподняли... Ты не такая тощая, Женя, не льсти себе... Виталь, ну пути... Сама ты жирная! — Привет! — заранее выпалил Артем. Голос звучал виновато. Похоже, Артем чувствовал, что недоговаривать лучшему другу про историю с Максимом не слишком нормально. — Привет, — достигнув пункта назначения, Филипп с облегчением плюхнулся в кресло, накинул на голову капюшон толстовки аж до самых глаз и сполз вниз, чтобы удобней пристроить затылок на мягкой плюшевой спинке. — Давно пришел? — Да так, минут пятнадцать сижу, — отозвался Артем. — Как твои дела? Филипп с подозрением скосил к нему глаза. Он что, реально втюрился? Сидит весь какой-то блаженный, вдохновенный и мирный. Где обычный пассивно-агрессивный Артем? — Все норм, — коротко сообщил Филипп. — Про твои дела спрашивать не буду. Твоя новая лучшая подружка уже все слила. — Какая еще подружка? — обычный Артем бы сейчас разворчался, но этот втюрившийся Артем оставался невозмутимым. Даже начал лыбиться с трогательным снисходительным добродушием. — Рома, — буркнул Филипп. — Которому ты докладываешь в четыре утра. — Ты серьезно из-за этого дуешься? — Артем задорно рассмеялся. — Ну Фил, было четыре утра. Я не особо выбирал, кому писать. Диалог с Ромкой был первым в списке. Перестань. И в довершение оправдания он легонько пихнул друга в плечо. — Ладно, насрать, — смиренно вздохнул Филипп. — Что у вас там происходит? — Ты хочешь сейчас это обсудить? — Артем обвел взглядом рассевшихся со всех сторон артистов труппы. — Мы уже два дня не можем это обсудить. — Все нормально, Фил, — Артем сделал вид, будто что-то кладет в карман жилетки Филиппа, а сам в это время быстро и доверительно сжал прятавшуюся там ладонь. — Не переживай. Я счастлив. — Боже, ну и мерзость, — Филипп выразительно скривился, на что Артем вновь расплылся в умиленной улыбке. Ну бля. Все, точно втюрился. Руководство показалось на сцене через несколько минут: под нестройный оживленный гомон артистов из кулис выплыли художественный руководитель Благовольский, директор труппы Захаров, новый заместитель директора Театра русского балета, у которого Филипп не помнил фамилию, и начальница отдела кадров, на которую Филиппу уж точно было плевать. Все в похоронно-деловом стиле. — Уже можно аплодировать? — Филипп широко зевнул, закидывая щиколотку правой ноги на колено левой. Директор труппы Захаров, которому было около ста пятидесяти лет, присел на специально вытащенный работниками сцены стул, все остальные остались стоять. Благовольский тем временем подгреб к микрофону и осторожно кхмкнул в него, чтобы проверить последствия. — Игорь, как звук, идет? — эхом обратился Благовольский куда-то в пространство. После этого микрофон на секунду зафонил: видимо, Игорь отозвался. В руках у Благовольского маячила бумажка. Бумажки в руках руководства редко предвещали что-то хорошее, и Филипп вопросительно покосился на Артема, пытаясь понять, чувствует ли и он что-то подозрительное. Но Артему не было дела до происходящего на сцене: отвернувшись набок, будто бы так никто ничего не заметит, он тайком набирал сообщение в WhatsApp. Мечтательная улыбка, вольно блуждающая по его губам, без труда выдавала адресата. Филипп закатил глаза и сполз по креслу еще ниже. — Друзья, доброе утро, — наконец разродился Благовольский. Артисты понемногу притихли и обратили взгляды в сторону сцены. — Мы понимаем, что вы сейчас заняты, идут репетиции, мы не отнимем у вас много времени. Я очень кратко, буквально в двух словах, обрисую наши с вами планы до конца сезона, чтобы все всё знали, — он тряхнул бумажкой и уставился в нее так внимательно, словно видел впервые. — Начну с дальней перспективы. В июле мы с вами везем в Европу одноактные балеты. «Кармен», «Шопениана», «Болеро» ну и там по списку. Все, кто занят, уже должны об этом знать. Если у вас какие-то проблемы с шенгеном, заграничными паспортами и прочим, подойдите в кадры сейчас, не тяните до последнего, а то вы рискуете никуда не уехать. Вот Алиса Львовна здесь стоит, — Благовольский указал рукой на подбоченившуюся кадровичку. — У нее в отделе вас всегда примут и выслушают. Далее. Нам наконец-то, буквально на днях, удалось согласовать и подтвердить майский приезд в наш Театр Леона Ифре. Я надеюсь, мне не нужно пояснять, кто это? Пояснять, конечно, не требовалось. После четырех провальных попыток заграбастать своенравного темнокожего француза все и так прекрасно знали, что Леон Ифре, по мнению Благовольского, — это один из самых талантливых неоклассических балетных постановщиков и что Благовольский волосы на себе вырвет, если Мариинка или Театр Бориса Эйфмана заполучат этого Ифре раньше него. — Месье Ифре приедет к нам на две недели ставить «Ромео и Джульетту» в собственной хореографии, — вещал Благовольский, несколько разочарованный тем, что новость про балетмейстера не вызвала у публики ожидаемого ликования. — Балет будет на музыку Прокофьева, но в интерпретации Ифре. Мы считаем, что это исключительно полезный и интересный опыт как для нас, так и для вас. «Еще бы», — фыркнул про себя Филипп. — Состав мы в ближайшее время вывесим на доске, а пока есть время, я вам настоятельно рекомендую ознакомиться с работами месье Ифре в интернете. Это художник с уникальным виденьем, авангардист и поэт. Ну, я к этому, конечно, еще вернусь в конце апреля, мы проведем отдельное собрание, — «Пощади», — взмолился Филипп, укутываясь в капюшон. — Его стиль может показаться вам непривычным и дерзким. Но вы не пугайтесь и будьте готовы выходить из зоны комфорта. — Я уже пятнадцать минут как из нее вышел, — пробурчал Филипп в сторону Артема. Тот прыснул. — Так, ну и по поводу нашего ближайшего будущего, — Благовольский надрывно и протяжно выдохнул, ей-богу будто смену отпахал, и начал неторопливо сгибать свою бумажку пополам. — У нас завершается блок «Лебединого озера». Далее, как вы знаете, пойдет «Спартак». Балет это мужской, поэтому я очень прошу мужчин собраться. Я понимаю, что на дворе март месяц, мысли у кого-то совсем не рабочие, — от этих слов артисты захихикали, переглядываясь, а Артем быстро спрятал телефон в карман, — но давайте подойдем к делу ответственно. Утренние классы не пропускаем, на репетиции не опаздываем, занимаемся самостоятельной работой, не забываем про тренажерный зал. И последнее, что я бы хотел добавить. У нас планируется больше спектаклей, чем изначально, поэтому мы хотим добавлять еще один афишный состав. Я сейчас перечислю несколько фамилий, вы, пожалуйста, сразу после собрания подойдите ко мне в кабинет или, если у вас репетиция, загляните на минутку и мы договоримся о встрече в другое время. Благовольский назвал солистов и солисток, которым, по всей вероятности, предстояло дополнить состав «Спартака», а после, поблагодарив труппу, завершил собрание и направился к кулисам. Остальные трое представителей руководства, так и не проронившие ни слова, удалились вслед за ним. Артисты начали шевелиться, разминать затекшие шеи, потягиваться, вставать со своих мест и, переговариваясь, семенить в очереди к выходу, но Филипп всего этого не замечал. Он сидел как оглушенный. Среди названных фамилий была его. 12:00 Кабинет Леонида Евгеньевича Благовольского, художественного руководителя Театра русского балета, располагался в конце одного из коридоров третьего этажа. Это был самый ухоженный, самый чистый этаж, до блеска натертый бюджетными деньгами и облизанный тряпками менеджеров по клинингу. Кроме парадной части здания, которую видел зритель, только здесь к настоящему времени полностью выскоблили совковое наследие бывшего ДК и слегка сбрызнули двадцать первым веком. Где-то, когда-то, краем уха, Филипп слышал, что их здание очень старое, такое старое, что при ремонте до сих пор находят то кирпичную кладку царских времен, то обрывки газет с новостями про отмену крепостного права, а то и жемчуг с золотыми монетами, спрятанными последними хозяевами дома во время Революции. Потом здание использовалось то ли как склад, то ли как конюшня, то ли как и то, и другое вместе, сильно пострадало во время Блокады, было восстановлено где-то к середине шестидесятых и носило гордое имя «Дом культуры социалистического пролетариата», пока вновь благополучно не закрылось в девяностых. Лишь в конце нулевых Благовольский и еще несколько больших шишек добились от Министерства культуры реставрации, и вот теперь, больше десяти лет спустя, в старом здании вовсю кипела жизнь юных и, как любил говорить Благовольский, перспективных артистов балета. Один из этих юных и перспективных уже подходил к лаконичной двери темного дерева с иссиня-черной, едва заметной ручкой, как бы намекавшей, что обитатель кабинета совсем не любит, когда его беспокоят. Вопреки ожиданиям Филиппа, в коридоре не было ни толчеи, ни очереди, вообще ни единой живой души. Он что, остался последним из всех потенциальных артистов третьего состава «Спартака»? Когда они успели? Даже дух не перевести, не поболтать ни с кем. Зачем вообще Благовольский пригласил его к себе? Назначить главным рабом? Филипп взялся за дверную ручку, глубоко втянул носом воздух, медленно выдохнул через рот, огляделся по сторонам, проверяя, не тащится ли кто-нибудь еще на великую аудиенцию, и наконец постучал. — Да-да, войдите, — глухо отозвались изнутри. Кабинет Благовольского был небольшим, продуманным, напичканным портретами Галины Улановой и Рудольфа Нуреева и даже с претензией на уют. В центре распластался массивный рабочий стол, сбоку подбоченился пузатый кожаный диван, где можно побеседовать в более неформальной обстановке или просто отдохнуть, вдоль стен хаотично примостились книжные шкафы-пеналы, будто застыли после избитой присказки «морская фигура замри». Широкое окно выходило не куда-нибудь в позорный двор или стену, а прямиком на Моховую. За все время работы Филипп заглядывал сюда лишь пару раз и то на минутку. Корифей труппы был слишком мелкой сошкой для художественного руководителя такого театра. — Здрасьте, — Филипп с размаху плюхнулся на приглашающе выдвинутый стул и забросил локоть на его спинку, принимая вальяжную позу. Благовольский, престарелый директор труппы Захаров, новый заместитель директора Театра русского балета и начальница отдела кадров дружно вздохнули. — Ну как вот с ними разговаривать? — махнул рукой Благовольский. Заместитель директора задумчиво нахмурился. Захаров покачал головой, возможно, с осуждением, возможно, рефлекторно. Начать решилась кадровичка: — Филипп, — выдохнула она с нервной улыбкой, выложив руки на стол и сцепив их в замок. Создавалось впечатление, что маньяка-психопата привели на допрос и все вокруг пытаются сохранять невозмутимость, хотя дико трясутся от страха. Ну или что родители наконец решили побеседовать с сыном-подростком, которого они давным-давно не понимают. Так или иначе, ситуация казалась странной и, более того, тупой. Филипп вопросительно поглядел на собравшихся, но ничего не происходило еще пару минут, пока Благовольский не перенял у кадровички инициативу: — Филипп. «Ну да, это я. Мы дальше пойдем сегодня или нет?» — Филипп вовремя прикусил язык и ограничился закатыванием глаз. Такая реакция, конечно, не укрылась от сидевшей в паре метров администрации, но никто не подал виду. — Дело вот в чем, — заговорил тем временем Благовольский, игнорируя то, с какой непринужденностью Филипп забрасывает лодыжку одной ноги на колено другой. — Я уже объявил на собрании, что мы хотим вводить дополнительный состав «Спартака». Как ты понимаешь, мы пригласили тебя по этому поводу. Мы видим всех наших артистов и следим за прогрессом каждого из вас. Мы знаем о твоем упорстве и трудолюбии, знаем, что ты часто остаешься после репетиций, что тебя отмечают педагоги. Ты усердный и целеустремленный юноша, который хочет и готов работать. Ты здорово вырос с тех пор, как пришел к нам после АРБ. Нам кажется, что сейчас сложились наилучшие условия попробовать тебя в хорошей афишной партии. Мы долго совещались, взвешивали все за и против, — Благовольский обменялся тяжелым взглядом с Захаровым, — но в итоге мы решили пойти на этот риск и предложить тебе партию Красса в грядущем «Спартаке». Нам каж... — Чего?! — Филипп кошкой подпрыгнул на стуле и тут же, опомнившись, сел как положено. — П-простите... — Нам кажется, — терпеливо продолжил Благовольский, — что этот образ очень подойдет тебе лично. Кроме того, нам известно, что ты знаешь лексику Красса... Еще бы он не знал! Эта партия всегда была одной из его любимых. — ...а нам нужно собрать балет в сжатые сроки. Поэтому у артистов, которые знают порядок, конечно, большое преимущество. — Так, стоп, погодите, — Филипп поднял ладони, тормозя Благовольского. — То есть вы не прикалываетесь сейчас? Не стебете меня? Вы на полном серьезе хотите, чтобы я танцевал Красса? Он обвел администрацию требовательным испытующим взором, но все четверо сохраняли убийственную непроницаемость лиц. Наконец Благовольский качнул головой: — Я не знаю, что такое «стебете». — Есть одна проблема, — ни с того ни с сего проскрипел Захаров. Это было так неожиданно, что на голос повернулись все. Немая сцена держалась еще полминуты, после чего Благовольский сердито поджал губы. Но слово выпорхнуло, деваться было некуда. — Да, Филипп, есть одна проблема, — смиренно подтвердил он и вдруг полез в карман своего пиджака. — Думаю, мне стоит продемонстрировать, чтобы говорить предметно. Новость о том, что ему собираются дать одну из главных партий балета, подействовала на Филиппа, как анестезия. Тело в один миг стало резиновым, набитым ватой, только в глубине быстро-быстро колошматилось сердце, а в черепной коробке носилось бешеным эхом: «Я буду танцевать Красса... танцевать Красса... буду танцевать Красса...». Он так испугался за свое внезапное счастье, что даже не моргал, пока глаза не заболели: вдруг бы спугнул этот сон. Благовольский тем временем вытащил из кармана телефон, нацепил на нос маленькие очки для чтения и, сосредоточенно нахмурившись, принялся тыкать пальцем в экран: — Так... Одну минутку... Сейчас... Как же это... — Что вы ищете? — обратился к нему сидевший рядом заместитель директора Театра. — Нужна одна программа, я так редко ей пользуюсь... — не отрывая взгляд от телефона, словно это бы сбросило весь достигнутый прогресс, отозвался Благовольский. — Ах, вот, нашел. Инстаграм. Он провозгласил это с радостью миссионера, несущего в массы просветление. Но на этом его муки не кончились: — Так... Минутку... Лента... Это я понял... А как найти человека... — Вам помочь? — сжалился Филипп. — Вам нужен мой профиль или что? — Да, будь добр, — Благовольский с облегчением протянул ему телефон через стол. — Нам нужна твоя личная страница. — У меня их три, какая именно? — Три?! — ахнул Благовольский. Все остальные начали хаотично переглядываться. — Мы знаем только про одну. Сейчас я посмотрю, у меня где-то записано... — Да господи боже, — Филипп изможденно сполз по стулу вниз, так что затылок коснулся краешка его спинки. Пока Благовольский искал бумажку с выписанным ником, Филипп успел полистать ленту художественного руководителя и его подписки и с тоской убедился, что ничего интересного там нет. Один балет да иногда опера. — Значит, название страницы такое, латинскими буквами: прописные Ф, две Е, Л, затем строчные без пробела И, П, — объявил Благовольский. — Публикация от второго февраля. Филипп мрачно глянул на него исподлобья и сам с собой вздохнул: «Пиздец». Так изощренно его ник FEELip еще никто не истязал. Профиль, который имел в виду Благовольский, был «повседневным». Он обновлялся почти каждый день, и туда Филипп выкладывал все подряд, в отличие от «коммерческого» профиля с профессиональными снимками, предназначавшегося для связи с фотографами и организаторами мероприятий, и «родительского» профиля, который Филипп составлял из выборочных кадров исключительно для мамы: «я на работе», «я гуляю в шапке», «мы с Артемом читаем книжки» и т.д., и т.п. Честно говоря, он плохо помнил, что такого криминального опубликовал полтора месяца назад, а потому пролистывал свой «повседневный» профиль с нешуточным интересом. Впрочем, тайна скоро раскрылась. — А, ну понятно, — с деланным равнодушием отмахнулся Филипп, запуская минутное видео, снятое в студии танца для его продолжающей группы по стрип-пластике. Девочки разучивали сложную связку и попросили Филиппа записать ее от начала до конца в полную силу, чтобы повторять на неделе дома. Занятие кончилось в 22:00, и единственным, кто еще оставался в это время в студии, был Влад, тренер по зумбе, занятия которого «совершенно случайным образом» совпадали с занятиями Филиппа. Понимая, что не появится в студии до следующей недели, Филипп стиснув зубы припряг Влада к записи видео. Будь здесь еще хоть кто-то, хоть уборщица Хаят, он бы скорее попросил ее. Не то чтобы Влад его настолько отторгал. При подходящем настроении трахаться с ним было классно, особенно в черном «Майбахе», который он хрен пойми где достал, но вот общение у них никогда не клеилось. Просто Влад был по жизни тупой. Из тех, которые верят в Эриха и Марию Ремарков. И вот перед этим самым истекающим слюной и похабно ухмыляющимся Владом Филиппу пришлось проходить связку собственного сочинения «от начала до конца в полную силу». В облегающих лосинах, топе, на двадцатисантиметровых шпильках, со всеми кувырками, стойками и разножками. Потом пришлось еще дать ему. В благодарность за помощь. — Это совершенно недопустимо, — пригвоздил Благовольский. «Согласен, — мысленно подтвердил Филипп. — Не надо было ему давать». Отрывок из песни Lizzo «Truth Hurts» заканчивался и тут же начинался заново, а художественный руководитель, директор труппы, заместитель директора Театра и кадровичка медленно и брезгливо передавали друг другу телефон так, будто оценивали новый экспонат для Кунсткамеры. Филиппа подмывало спросить: «Что, настолько плохо танцую?», но он сдерживал себя изо всех сил. — Филипп, — во второй раз за сегодня подал голос престарелый директор труппы Захаров. В руках он держал телефон, где артист этой самой труппы извивался на полу в лосинах и босоножках, оглаживал себя руками, раздвигал ноги в шпагатах, приподнимал и опускал ягодицы, закусывал нижнюю губу и подмигивал в камеру. В Захаровской молодости такого точно не было. — Объясни нам, пожалуйста, что это такое. — Это моя подработка, — сухо ответил Филипп. — Тебе не хватает на жизнь? — кадровичка участливо воззрилась на Филиппа так, словно он торговал собой за кусок хлеба. Этого хватило, чтобы взбесить. — А вы думаете, я живу на ваш оклад?! — всплеснул руками Филипп. — Мне не доплачивают, как солистам, премию за каждый спектакль! И не помогают, как солистам, поехать в другой театр «приглашенной звездой»! Меня даже в долбанный Ёбург на гастроли со скрипом зимой взяли! И как я должен выкручиваться, по-вашему?! Да у меня за комнату в коммуналке половина вашего оклада... — Филипп, Филипп... — мягко остановил его заместитель директора Театра. — Сейчас речь не об этом. — В смысле не об этом?! — Ты артист балета, Филипп, — проскрипел Захаров, откладывая в сторону телефон, где так и крутилось одно и то же видео сотый раз подряд. — Артист балета — это не просто работа. Это призвание, это образ жизни. — Боже... — Филипп разъяренно выдохнул и так сильно запрокинул голову назад, что увидел за собой дверь. — Когда ты выходишь из стен Театра, ты остаешься артистом балета. Ты несешь на себе образ артиста балета. Ты продолжаешь дело Нижинского, Нуреева, — Захаров ткнул костлявым пальцем в портрет на стене, — Барышникова. Ты часть великой культуры, Филипп. И ты должен это понимать. — Я это понимаю, — Филипп принял нормальное сидячее положение, но беситься не перестал. — То, чем я занимаюсь в личное время, не должно вас касаться. — Нет, должно, — так же спокойно возразил Захаров. — Ты лицо Театра русского балета, на какой бы должности ты здесь ни находился. Мужчина, артист балета, не может танцевать развратные женские танцы. Это абсолютно неприемлемо. — Это называется стрип-пластика, я ее преподаю, — Филипп сам не знал, зачем пытается что-то доказать столетнему деду. — В мире существует не только балет, есть много других направлений искусства, танца. Нельзя замыкаться на одном балете. Надо шире смотреть на мир. — Филипп, — подал голос Благовольский, — мы пытаемся объяснить тебе вот что. Артисты, работающие у нас в Театре, — люди высокой морали и чести. Люди, за которых нам не нужно краснеть и оправдываться. Люди безупречной репутации. В первую очередь, это касается сольного состава нашей труппы. Мы хотим дать тебе партию, которую исполняют ведущие солисты и премьеры театров. Но мы никогда не сможем тебе доверять, если вне этих стен ты продолжишь порочить звание балетного артиста. — Порочить?! — фыркнул Филипп. — Да вы совсем уже?! — Ты, пожалуйста, сейчас подумай над этой ситуацией. Прими зрелое решение. Если оно будет в пользу Театра, то сегодня в четыре часа дня Юрий Владимирович Мищенко будет ждать тебя в двенадцатом зале для пробной репетиции. У Филиппа так и сердце рухнуло. Мир крутанулся, застыл и медленно-медленно покатился обратно. — Ми...щенко? — благоговейно выдохнул Филипп, разом забыв и про стрип-пластику, и про Влада, и про свой праведный гнев. Благовольский расплылся в широкой торжествующей улыбке. Он прекрасно понимал, что козырь сработает. Все в Театре знали о большой любви Филиппа и о готовности пойти на все, лишь бы получить возможность поработать с прославленным педагогом. — Юрий Владимирович очень тебя хвалил, — Благовольский решил закрепить успех. — Он видит на утренних классах, что ты способный юноша и что ты можешь быть серьезным, когда захочешь. Поэтому мы искренне надеемся на твое благоразумие и на то, что эти вещи, — художественный руководитель указал пальцем на многострадальный телефон, где все еще пела Лиззо, а Филипп в тысячный раз проскальзывал руками вниз по торсу, — больше не повторятся. Мы поняли друг друга? Филипп посмотрел на телефон, на Захарова, затем на кадровичку и заместителя директора Театра, наконец остановил взгляд на Благовольском, открыл уже рот для ответа, но вместо этого — кротко подтвердил: — Поняли. 15:45 Двенадцатый зал был открыт с утра для индивидуальной работы всех желающих. Здесь было отличное профессиональное покрытие, по которому не скользят ни пуанты, ни балетки, ни джазовки, ни народные туфли. Здесь было широченное зеркало для самоконтроля, протянутое вдоль целой стены. Здесь было несколько переносных станков, чтобы проделать разогревочный экзерсис. Здесь был даже кондиционер и магнитофон с USB-выходом для подключения музыки. А еще здесь с недавнего времени был Филипп, который отправлял в дальние края любого, кто порывался сунуться в его зал. Единственное исключение Филипп сделал для Артема. После прогона «Лебединого озера» у того был перерыв до репетиции гладиаторов Спартака. Артем танцевал в первом составе, но теперь, узнав о том, что Филиппу дали роль Красса, расстроился. Лучше бы танцевал за другую команду, за легионеров. — Не хочу против тебя сражаться, — на полном серьезе заявил Артем, вызвав у друга добродушный смех. Сейчас Артем, с головы до ног укутанный в теплый флисовый костюм, лежал на коврике в позе лягушки и, лениво пожевывая протеиновый батончик, наблюдал за тем, как Филипп бегает из угла в угол и хаотично повторяет всевозможные па и жесты Красса. — Ну а кто будет танцевать с тобой Эгину? — в очередной раз поинтересовался Артем. — А кто будет Фригией в третьем составе? Кто хотя бы Спартак? Тебе вообще ничего не сказали? — Да ничего мне не сказали, — Филипп нервно размахнулся ногой в grand battement jete. Синие болониевые штаны, спущенные и подвернутые сверху аж до самых косточек, жалобно зашуршали. — И ты даже не спросил? — Да я так охренел, что было не до вопросов. Артем ответил понимающей улыбкой и поманил друга к себе. — Я всегда знал, что так будет, — доверительно произнес он, когда Филипп с утомленным выдохом плюхнулся рядом на коврик. — Ты как никто другой достоин этой партии. Ты давно готов стать солистом и даже премьером. — Спасибо, малыш, — Филипп потрепал Артема по волосам и, наклонившись, откусил от его батончика, чем вызвал протестующее: — Эй! И еще: — Я же просил не звать меня малышом! — Ладно, малыш, — Филипп опустился на спину, удобно пристраивая затылок у Артема на пояснице. — Не хочу, чтобы ты уходил. Мне так стремно оставаться один на один с Мищенко. — Ты же всегда об этом мечтал, — удивился Артем. — Мечтал, но... — Филипп согнул ноги в «бабочку» и задумчиво уставился в потолок. — Страшно капец. Артем поглядел на него через плечо и попытался выползти на волю, чтобы лечь рядом. Не получилось. Тогда он просто перегнулся в талии, как смог, и ласково тронул руку Филиппа, покоившуюся на впалом животе. — Я знаю, — приглушенно сказал Артем. — Конечно, страшно. Это нормально. Холодные пальцы с благодарностью сжали его ладонь, но Филипп не повернулся, продолжая буравить взглядом полоток. — Я так рад, что ты у меня есть, — вдруг прошептал он. — Пока. — Это что еще значит? — Артем обиженно нахмурился. Филипп молчал, отрешенно и мягко перебирая пальцы Артема. — Фил? — Я боюсь остаться один. Он произнес это едва слышно, коротким выдохом против воли, и тут же, будто надеялся поймать порхнувшие слова, глубоко втянул носом воздух. Артем знал, что в минуты волнения Филипп успокаивает себя особой техникой дыхания, и потому немного подождал с ответом, давая другу возможность возобладать над эмоциями. — Я тебя не брошу, ты что... — Артем снова попытался выползти из-под Филиппа, понимая, что поза для откровений у них какая-то тупая, но Филиппу не было до этого дела. — Я знаю, что веду себя, как кретин, — продолжал говорить он в потолок. — Но я не доверяю твоему Максиму. Я с ним незнаком, я за тебя волнуюсь, и еще... — Фил... — Еще все думаю, как ты станешь проводить время с ним, а не с нами, не со мной. На этот раз Артему все-таки удалось освободиться: он с силой съехал набок, а Филипп, соскользнув с его спины, долбанулся затылком о коврик. — Блять, Артем! — Это чтобы херню из твоей башки выбить. — Да я к тебе весь нараспашку, а ты... — Фил, — Артем плюхнулся около него на живот, так что Филипп увидел, как в глубине карих глаз плещется раскаленное золото. — Я не буду выбирать между нашими и Максимом, между тобой и Максимом. Никогда. — Может, вы вообще расстанетесь через неделю, — хмуро прибавил Филипп. — Надеюсь, что нет, — Артем застенчиво улыбнулся. — Но даже если не будет Максима, а будет кто-то другой, я хочу, чтобы ты знал: никаких или. Только и. Я не буду никого от себя отрывать. — А Максим с этим согласен? — Ему придется согласиться, — отрезал Артем. От такой абсолютной уверенности тяжесть в груди у Филиппа слегка рассеялась, и он спросил: — Твой Максим вообще как по характеру? Спокойный или буйный? Ответ был понятен уже по тому, как Артем зарделся. В его представлении характер там был, скорее всего, идеальный. ­­— Максим хороший, — под пытливым взором друга проговорил Артем. — Взрослый, трезвомыслящий, заботливый и надежный. Мне с ним спокойно, — он немного помедлил и с улыбкой добавил: — И он ужасно мило смущается. — Боже, — Филипп шутливо скривился. — Только... — Только что? Артем вздохнул, колупая ногтем трещину в коврике, и попытался объяснить: — Ему хочется заниматься музыкой, а он работает каким-то менеджером. — Зачем? — не понял Филипп. — Говорит, это взрослая жизнь, — Артем повел плечами. — Он несчастлив, я это чувствую. И мне хочется его растормошить. Мне кажется, он так одинок. — Вы спали? — Нет, — Артем так и опешил. — Фил, мы вместе три дня! — Ну так пора уже. — Перестань, — Артем боднул друга в плечо, и тот, воспользовавшись моментом, прижал его к себе. — Тём, пообещай, что ты мне расскажешь, — голос Филиппа притих и опустился на тон. — О чем рассказать? — Когда ты решишь... — Филипп закрыл глаза и с шумом выдохнул в лохматые кудри. — Когда решишь, что готов. Пусть даже это будет не Максим. Я не извращенец, который жаждет подробностей. Просто пообещай, что я буду знать. — Ладно. — Обещаешь? — Обещаю. Только как ты себе это пред... — Спасибо, — Филипп коснулся губами макушки Артема. — Я ему шею нахер сверну, если тебя обидит. — Все нормально, не волнуйся так, — Артем сполз пониже и ткнулся лбом Филиппу в грудь. — Ты просто не был в отношениях. Вот найдешь себе постоянного парня и успокоишься. Филипп в ответ громко фыркнул: — Ну да, ага. Еще чего. — А что такого? — засмеялся Артем. — Я одинокий волк. — Херня. — Мне не нужны отношения. — Ну-ну... — Терпеть не могу обязательств. — Ты просто их боишься. — Бред, — отсек Филипп. — Я просто не вижу смысла лишать себя радостей жизни ради одного человека. В эту минуту он вдруг заметил краем глаза движение около входной двери зала и, чертыхнувшись, откатился от Артема в сторону. Тот, однако, ничуть не встревожился. Медленно приняв сидячее положение, Артем наклонился в сторону друга, растянул губы в торжествующей улыбке и выставил финальный контраргумент: — Влюбишься — поговорим. 16:20 Лапушкин вбежал на репетицию с двадцатиминутным опозданием. Это было совершенно не похоже на зануду, который перемещался по Театру шуганными спринтами и паталогически не мог поднимать взгляд выше, чем параллельно полу. Однако расхлябанность концертмейстера ничуть не повлияла на благодушие Юрия Владимировича Мищенко. Видимо, списал все на последний день работы. Убедившись, что настроение педагога не омрачилось, Филипп выдохнул с большим облегчением. — Замечательно, Александр, вы как раз вовремя, — Мищенко приветственно кивнул Лапушкину, юркнувшему в норку за поднятой крышкой рояля. — Итак, на чем мы остановились? Вопрос прозвучал риторически, а потому Филипп, пристально следивший за малейшими эмоциями и жестами Мищенко, промолчал. — Филипп? — Разделяй и властвуй, — выпалил тот, мысленно выдав себе подзатыльник. Сейчас его посчитают беспробудным идиотом и выставят отсюда. — Да, верно, — поймал нить Мищенко. — Разделяй, — он выразительно опустил перед собой вытянутую руку, — и властвуй, — резко отвел ее в сторону. Филипп тут же повторил за ним движение. За двадцать минут репетиции это было их первое танцевальное па. Все остальное время Мищенко размеренно повествовал о том, что «Спартак» поставили в пятидесятых годах на музыку Арама Хачатуряна, что существует несколько редакций хореографии и Театр русского балета решил придерживаться редакции Григоровича, как Большой театр, что первоначально балет «Спартак» был советским манифестом борьбы угнетенных против угнетателей, что покорить публику отрицательным персонажем сложнее, чем положительным, и что роль Красса невероятно сложна по драматургии и требует не столько танцевальной техники, сколько глубинного осознания образа тщеславного и жестокого древнеримского полководца. В продолжение своей речи Мищенко подвел Филиппа к зеркалу и попросил показать Красса так, как тот его представляет. Лишь выражение лица, взгляд, поза, ничего больше. «Как для фотографии», — уточнил Мищенко. Красс был одним из любимых персонажей Филиппа, он давным-давно продумал и отрепетировал все его эмоции и позы, воображая себя во главе легионеров или в жестокой схватке со Спартаком, но сейчас, перед Мищенко, когда тот стоял в паре метров, беззастенчиво исследуя нового «пробного» солиста и оценивая правильность своего выбора, Филипп совершенно не мог сосредоточиться. Все куда-то разлетелось, спряталось, скукожилось, и он чувствовал себя, как подросток на экзамене по классике, который вдруг заметил посреди grand plie на середине, что председатель комиссии со вздохом ставит против его фамилии прочерк. Кое-как заставив себя собраться и зашевелиться, Филипп принял характерную позу Красса, одну из тех, что не раз изображал дома перед зеркалом. Получилась какая-то дилетантская пародия, но Мищенко кивнул и, подойдя ближе, невозмутимо встал у Филиппа за спиной. — Ты властитель мира, — выговорил он над самым его ухом. — Ты римский полководец. Богатство, власть. У тебя есть все. Тебя любят женщины. Десятки рабов исполняют любую твою прихоть. Ты непобедим. Ты горд. Ты упиваешься собой. Ты себя любишь. Покажи мне это. Филипп мог все это показать. Ему было несложно разыграть тщеславие, похоть и самовлюбленность. Но дома перед зеркалом. Одному в зале. Не перед Мищенко, внимание которого действовало на Филиппа, как парализующий яд от укуса кобры. Он приложил все силы, чтобы скорректировать позу, дополнить ее надменной гордостью: напряг мышцы, вскинул подбородок, прищурил глаза, устремляя к себе самому вызывающий твердый взгляд, и стянул губы в тугую линию, так что челюсть напряглась, острой кромкой очертив возмужавшее лицо. — Хорошо, — Мищенко отступил назад и продолжил свое повествование о «Спартаке». Филипп тихо выдохнул. Это был худший из всех его Крассов. Его трясло не переставая с самого начала репетиции, едва Артем, ободряюще подмигнув напоследок, скрылся за дверью и оставил друга наедине с Мищенко. В таком состоянии Филипп вообще не знал, как танцевать, и психовал от этого еще больше. Дыхание сбивалось на ровном месте, ноги казались ватными и неподъемными, колени хилыми. Мозг выключился напрочь и отказался хоть что-то запоминать. Во время двадцатиминутной отсрочки Филиппу ничуть не полегчало, а теперь еще и Лапушкин разложился с нотами, готовый по указанию Мищенко вступить и, хуже того, не просто играть, а играть ему, Филиппу, под ноги. — Мы начнем с самого начала, Александр, — Мищенко кивнул концертмейстеру и, указав Филиппу в четвертую точку зала, пошел туда вслед за ним. — Лексика тебе примерно знакома, да? Филипп отчаянно закивал. — Замечательно, — Мищенко остановился там, откуда должен был начать движение Филипп. — Первая картина, первый акт. Красс возвращается из очень успешного похода. Он триумфатор. Он окружен легионерами, его чествуют и славят. Он гонит в Рим новых рабов. Представил? Хорошо. Давай возьмем первую диагональ. Кордебалет работает здесь, — Мищенко шагнул от Филиппа вправо и чуть назад. — Ты выходишь и работаешь на авансцене. Филипп снова кивнул, яростно разминая стопы. — Помнишь, да? Шаг, sissonne, шаг, sissonne, пируэт, два grand battement, sissonne... — Мищенко двинулся по диагонали, схематично показывая движения. — Будем разбирать? — Я помню, — не своим голосом ответил Филипп. — Александр, дайте ему préparation, и ям-там-там... Лапушкин вдарил по клавишам, и Филипп, собрав волю в кулак, заставил себя танцевать. Ему никак не верилось, что это все по-настоящему. Он точно встал утром с кровати? Может, он вырубил будильник, спрятал голову под подушку и благополучно задрых? Что вообще происходит? Почему все ведут себя так, будто это нормально? Несколько часов назад он был в Театре русского балета великолепным никем, а сейчас сам Юрий Владимирович Мищенко, мечта, легенда, как ни в чем не бывало учит с ним партию Красса. Филипп надеялся, что в начале репетиции Мищенко уделит хотя бы пару минут объяснению случившегося. Улыбнется ему, скажет: «Ну вот, пришло твое время», или «Я лично рекомендовал тебя на эту роль», или «Уже оправился от шока?» Господи, да хоть что-нибудь! Но нет, он, зная ситуацию, был совершенно отстранен от чувств Филиппа и вел себя так буднично, будто Филипп давным-давно солист, будто это не первая в его карьере сольная репетиция, будто и он воспринимает ее как обычный рабочий процесс, а значит, не имеет права на волнение или неуверенность. Никаких поблажек. Никаких мальчишеских косяков. Мищенко общался с ним, как со своими премьерами, но Филипп не был ни горд, ни доволен. Он задыхался в стремительном течении, которое тащило и болтало его, будто оторвавшуюся от корней корягу, и тонул в собственной беспомощности, которая тем сильнее лезла наружу, чем сильнее Филипп ее подавлял. Мищенко был предельно вежлив и спокоен, следил за темпом, за физическим состоянием артиста, ненавязчиво пускался в объяснения балета и роли, если видел, что новоиспеченный Красс валится с ног и ему надо прийти в себя, но Филиппу все равно хотелось прыгнуть под станок, с головой спрятаться в пледе, как Исинбаева перед прыжками на Олимпиаде, и просто успокоиться. Он всегда мечтал об этой репетиции, но не был готов, что она случится сегодня, вот так, безо всякой моральной подготовки, без возможности вооружиться целеустремленностью. За считанные мгновения Филипп снова почувствовал себя жалким челябинским мальчиком, который обманывает всех вокруг, притворяясь, будто на что-то способен. — Так, стоп! — Мищенко хлопнул в ладоши, обрывая Лапушкина, и подождал, пока Филипп без музыки завершит четверной пируэт. — Тебе что-то мешает? — Нет, — тут же срикошетил Филипп, глубоко и шумно дыша, пока есть такая возможность. Подходила к концу восемьдесят седьмая минута кромешного ада. Неубедительному вранью Мищенко, конечно, не поверил. Он снялся с места и, придирчиво рассматривая Филиппа с головы до ног, подошел к нему вплотную. — Ты очень стараешься, я это вижу, — вдруг произнес он, отчего Филипп загорелся новой надеждой. — Ты всегда работаешь в полную ногу, и голова у тебя светлая. Этого незатейливого комплимента хватило, чтобы Филипп вперился в пол и ощутил предательскую слабость. — Ты слишком себя контролируешь, — Мищенко положил холодную легкую ладонь на плечо Филиппа, скрытое под целомудренной футболкой, и слегка надавил. — Видишь? Ты зажат, даже когда стоишь. А как иначе, когда Мищенко к тебе прикасается! — Ты не даешь телу воли, — Мищенко обошел Филиппа сзади и быстро провел кончиками пальцев вдоль его позвоночника, пустив по коже мурашки. — Спина железная. Остальное пусть танцует. Филипп ничего не сказал. Отвечать на комментарии педагога в балете не принято. — Зритель увидит твою скованность, — Мищенко аккуратно подвел ладонь под его левую руку и потянул вверх за локоть. — Ну отпусти. Чувствуешь? Ты сопротивляешься движению. Филипп кивнул и постарался расслабиться. Получилось так же плохо, как при первом сексе. — Будем работать, — сжалился Мищенко. Оставив Филиппа в покое, он прошествовал в противоположную часть зала. — Красс персонаж дерзкий и раскованный. Я уверен, что раскованность тебе не чужда. Я имею в виду зрелую раскованность, не пошлую, ни в коем случае. Постепенно ты привыкнешь к образу, к музыке, ко мне. И станешь чувствовать себя комфортнее. Александр, что у нас со временем? — Половина шестого, — пискнул Лапушкин из-за рояля. — О, то есть мы уже должны закончить, — искренне изумился Мищенко. — Так, Филипп, — он вытащил из кармана тренировочных брюк сложенную пополам бумажку. — Руководство разрешило тебе сегодня идти домой после моей репетиции. Тебе нужно перевести дух и уложить в голове новую роль. Я с этим согласен. Филипп с этим был тоже согласен. — Завтра у нас начнется полноценная работа, — Мищенко нахмурился в свою бумажку. — После утреннего класса ты остаешься со мной до обеда, затем, насколько я понимаю, тебя забирает Галина Сергеевна Маркова для дуэтов с партнершей, — «Кто моя партнерша?» — тут же мигнуло в голове у Филиппа. — Вечером в пять мы с тобой встречаемся со Спартаком, мне надо оценить, как вы с ним смотритесь вместе, — «А кто танцует Спартака?» — Программа обширная, понимаю, но на будущей неделе мы уже собираем первый акт с кордебалетом. Так что раскачиваться некогда, включенность в работу, все травмы лечим. Филипп кивнул. — Ты сейчас, конечно, можешь остаться в зале, но я тебе не советую, — в заключение сказал Мищенко. — Сегодня вечер тишины. Сядешь дома с книжкой, выпьешь теплого чаю с лимоном, да? — на губах педагога мелькнула добродушная улыбка. — Голова настроит тело на работу, и дела пойдут как по маслу. У тебя все для этого есть. — Спасибо, Юрий Владимирович, — отчего-то шепотом и пристыжено решился ответить Филипп. Мищенко только отмахнулся: — Рано благодарить. — Вы дали мне шанс и... — Так, это все потом, — Мищенко жестом отпустил Лапушкина и направился в дальний угол зала за своим айфоном. — Иди домой, завтра я жду здесь Красса. Филипп хотел сказать напоследок что-нибудь помпезное и убедительное, вроде «Я вас не подведу», но понял, что Мищенко этого не ждет и, наверное, не оценит, а потому быстро подхватил с пола свою кофту, бутылку с водой и забытый Артемом коврик и, сделав положенный прощальный поклон, тихо выскользнул из зала. 18:27 Дверь подалась натужно и нехотя, как будто предваряла сокрытую в полумраке золотую кладовую, запретную для обывателей. Внутри было тесно, по периметру ютились, зазывая к себе пестрыми цветами, плюшевые диваны с мелкими квадратными подушками, а в воздухе завис насыщенный кофейный аромат, в который молочными струйками втекала музыка. Филипп хорошо знал эту песню: The Killers – Read My Mind. Одна из любимых у Артема. В этой кофейне он был впервые. Так, попалась по дороге где-то на Чайковского. А может, на Фуршатской. Филипп не знал точно, где находится. Шел куда глаза глядят, врубив в наушниках хиты недели на «Европе-Плюс». К неизвестным кофейням он всегда относился настороженно, долго ходил кругами, присматривался, будто кошка: спина вопросительным знаком, шерсть дыбом, переминается на лапах и угрожающе шипит. Но сейчас он был слишком разочарован и подавлен и просто хотел выпить кофе. — Добрый вечер! — девушка бариста юрко выскочила из-за служебной двери, на ходу повязывая фартук. Казалось, она только что приняла смену и не успела даже отдышаться. У Филиппа не было желания играть доброжелательность и здороваться. В таких случаях он лениво поднимал кверху указательный палец, не особо заботясь, поймет собеседник приветственный жест или нет. — Мне раф стандартный, как можно горячее. — Одну минуту, — улыбнулась бариста. — У вас есть соевое молоко? — Конечно. Вам на соевом молоке? «Нет, я из любопытства спрашиваю». — На соевом, — вздохнул Филипп. — Пожалуйста. Бариста отвернулась к кофемашине, а Филипп утомленно плюхнулся на простецкий лакированный стул за круглый столик и, вытянув ноги, бездумно уставился в ленту «Контакта». Так паршиво он себя давно не чувствовал. Как будто его самооценка с первого сентября добивалась авторитета у однокашников-шестиклашек, а потом в конце четверти пришел школьный врач и на глазах у всех вколол ей укол в голую задницу. И вроде бы нет объективных поводов для расстройства: Мищенко не прогнал его, не свалился с инфарктом от его прыжков, не вышел в окно от попыток изобразить «взгляд Красса». Ну да, было не идеально. Не так, как в мечтах, когда Мищенко задает первую комбинацию и тут же с восторгом заявляет, что никогда прежде не встречал настолько талантливого артиста. «Господи, да Мищенко помнит еще Нуреева, чем ты хотел его удивить?» — вновь и вновь отрезвлял себя Филипп, хоть и тщетно. Внутренний Нарцисс закатил истерику: ему разонравилось свое отражение. Он так часто воображал себя Крассом, так много репетировал и все равно опозорился. Если бы не чертова поспешность, если бы ему дали хоть один день, чтобы подготовиться... — ... ты вообще непригоден для этой работы! — вдруг прогрохотало сквозь шипение и треск кофемашины. — Никакого толку! Абсолютно бесполезен! Филипп вскинул взгляд от айфона. Служебная дверь, из-за которой недавно выпрыгнула бариста, была приоткрыта, и в щель виднелся край заваленного бумагами письменного стола. — Простите, — пристыженная, девушка поспешно подскочила к двери и с силой ее пихнула. — Ваш раф готов! Несколько секунд Филипп продолжал, не моргая, таращиться в захлопнутую черную дверь с табличкой Staff only и лишь затем отрешенно поднялся на ноги, не в силах отделаться от чувства, что спонтанный выкрик адресован лично ему. 19:50 Мрак заполз в пустой двор, растекся по нему нефтяным пятном, таким же вязким и вонючим, забился в каждую щель и закуток, так что с крыши двор наверняка казался самым что ни на есть колодцем мутной воды. В окне напротив бесцеремонно зажгли ярко-желтый свет семейного благополучия. Филипп цокнул языком и отвернулся к стене, поглубже закутываясь в одеяло. Он ненавидел одиночество, особенно такое, как сегодня: червиво-гнилостное, изъеденное тухлыми мыслишками о своей никчемности. Чем дольше ты один, тем глубже въедается в мозг плесень тревог и сомнений, тем активней она там плодится, завоевывая территорию, и тем хуже ты себя чувствуешь. Филипп не хотел сдаваться депрессивным эмоциям, выпадать из жизни и тратить такой ценный вечер свободы на пустые страдания, но не мог себя пересилить. Из головы никак не шел недавний выкрик: «Ты вообще непригоден для этой работы!» Что если он слишком высоко замахнулся, а его мечта неосуществима просто потому, что физические возможности и отношение к танцу не дотягивают и никогда не дотянут до солиста и, тем более, премьера? Вот Паше всегда было суждено солировать: высокий, длинноногий, осанистый, с яркими выразительными чертами лица — настоящий эталон классической марлон-брандовской мужской красоты. Спокойный, идеально владеет телом, каждому жесту придает весомость и смысл. Талантливый танцовщик и при этом надежный думающий партнер, которому доверится любая балерина. А Филипп что? Ну да, едва ли уступает Паше в технике, но вечно психует, гонится за непонятным идеалом, переигрывает в мизансценах, бросает туры, если хоть немного повело в сторону, умудряется тащить к себе внимание даже во время дуэтного адажио. И сколько раз Ксюша жаловалась, что от поддержек Филиппа у нее все бока в синяках и неделю болят ребра? В ушах так и звенел ее раздраженный голос: «Ты думаешь только о себе, о том, чтобы поддержка получилась, ты не работаешь с партнершей, не чувствуешь ее, тебе вообще насрать». И тут же вдруг продолжала мама: «Тебя никто с таким самомнением терпеть не станет». Но он и так все это знал. Филипп ненавидел свои завышенные ожидания, перфекционизм, зависимость от чужой оценки, мерзкий характер, упрямое ленивое тело, горбатый нос, манерный голос и особенно — необходимость притворяться, что он любит себя таким, какой есть. Если дашь слабину, покажешь уязвимость, сожрут с потрохами. В этом мире нужно быть наглым. Нужно крепко стоять на ногах и не сметь сомневаться. Пусть все вокруг знают, что ты хищник, а не его блеющая жертва. Только тогда у тебя есть шанс выжить и даже чего-то добиться. Разве не потому Филиппу в конце концов дали сольную партию, что он громче всех кричал о своей готовности? Вот только теперь истина вскроется, как лед по весне, и там внизу обнаружится отнюдь не родниковая вода, а лишь смердящие нечистоты. Мама права: никто не захочет терпеть рядом с собой заносчивого лжеца. Вот почему Филипп так настырно избегал привязанностей. Люди неизбежно в нем разочаруются и уйдут, а ему что останется? Разбитое сердце, одиночество и бесконечное самобичевание. Свет, бьющий через не задернутое шторами окно, погас, и Филипп перевернулся обратно. Не помогло. В груди по-прежнему давило, а глаза слипались. Казалось, что наступила глубокая ночь. Филипп вдруг представил, что рядом лежит тот самый человек, что они любят друг друга, что тот, другой, обнимает его со спины, накрывает теплым одеялом, поглаживает по голове и тихонько успокаивает. Сердце заныло сладко и больно. Никакая партия, будь она хоть тысячу раз сольной, не заменит любви, заботы и чувства нужности. Артем с его насмешливым «Влюбишься — поговорим» даже не подозревал, как жестоко режет по больному. Через пару месяцев Филиппу исполнялось двадцать четыре года, он был в десятках чужих спален, но до сих пор так и не сходил ни на одно нормальное свидание. Вот что делает с человеком чертов страх. Филипп закрыл глаза и попытался заснуть, но сквозь тишину пустой квартиры до него продолжал доноситься упорный монотонный зуд айфона из брошенной под порогом спортивной сумки. Телефон звонил уже битый час, но до сих пор Филипп его игнорировал, чтобы не мешать страданиям. Теперь, поняв, что заснуть под бесконечное Fuck you, fuck you very very much не получится, Филипп обреченно поднялся с кровати и, завернувшись в кокон из одеяла, поплелся в прихожую. Наверное, это Артем. Освободился и хочет узнать про репетицию с Мищенко. Или Влад. Хочет потрахаться. Желания общаться не было ни с тем, ни, уж тем более, с другим. Но это был не Артем и не Влад. На экране светилось «Виолетта ЦС». — Этого еще не хватало, — Филипп утомленно вздохнул и поднес айфон к уху. — Алло. — Фил, привет, огонь-пожар! — тут же выкрикнула Виолетта взволнованным баритоном. — Ты где? Ты занят? — Че тебе надо, Валера? — Мне надо тебя, — выпалил тот в ответ. — Очень надо и очень срочно. — Зачем? — Короче, тут такое дело... Далее последовал возбужденный запутанный рассказ на пять минут, содержательная часть которого сводилась к следующему: на вечеринку в «Центральную станцию» едет какая-то большая шишка («И это не только про его статус», — не забыл добавить Валера), а один из танцовщиков буквально два часа назад подвернул ногу на финальном прогоне. — Ну а я тут причем? — Филипп лениво прошаркал на кухню и вытащил из холодильника чей-то йогурт. — Ты знаешь программу, ты классно двигаешься! — воскликнул Валера как само собой разумеющееся. — Фил, выручай! — Я тебе говорил, что завязал с травести, — Филипп придирчиво осмотрел лежавшую на столе чайную ложку и решил все-таки взять другую. — Я знаю, детка, знаю, — виновато протараторил Валера. — Но это форс-мажор. Нам не найти сейчас никого другого. Малыш, пожалуйста. — У меня нет настроения. — Ну хочешь, я тебе потом отсосу? — Вообще нет. — Ну проси что хочешь! — варианты у Валеры иссякли. Филипп присел на стул, повозил ложкой в йогурте и задумчиво сунул ее в рот: — Ша дефятку шаменю. — А? Чего? — перепугался Валера. — Тут что-то со связью, Фил, я сейчас попробую... — За десятку заменю. — Ты охренел?! — тон «Виолетты» преобразился в мгновение ока. — Там выйти надо на пять минут! — Десятка. — Давай за пять. — Десятка, — пригвоздил Филипп. — Вот почему ты такая сука, а? — раздраженно выплюнул Валера. Филипп расплылся в улыбке, водя холодной ложкой по губам. Даже настроение улучшилось. — Так, ладно, — Валера попытался взять себя в руки. — У меня есть только семь. Семь! И то это не из кассы, а мои личные! — Хочешь купить меня, как шлюху? — Филипп подавил смешок и вытянул ноги, окуная ложку в йогурт. — Ты приедешь или нет? — без шуток спросил Валера. — Ну... — Филипп зачерпнул йогурт. — Тут надо подумать... — Не беси меня. — Мне нужно собраться, приехать, потратить на вас полночи, завтра с утра на работу... — Семь, и я плачу за такси в обе стороны, идет? Филипп пораженно фыркнул. Между его домом и «Центральной станцией» было минуты две езды. — Восемь и такси. Валера издал звук, похожий одновременно на рычание и бульканье, и наконец сдался: — Ладно! Восемь тысяч на руки и такси за мой счет. — Буду ждать убер бизнес-класса к десяти, — невинно прощебетал Филипп. — Чего?! — Дивы не ездят в старых ведрах, малыш. — Да от твоего Гривцова пешком дойти можно! — Чао-какао! — Филипп отнял айфон от уха, сбросил звонок и, откинувшись на спинку стула, от души расхохотался. 22:00 Филипп пробежался по губам влажным аппликатором, пару раз причмокнул, чтобы распределить помаду, послал воздушный поцелуй в маленькое зеркало на двери шкафа, улыбнулся, подмигнул сам себе, поправил парик, схватил с кровати сумочку и, поддернув подол вечернего платья, вылетел из комнаты. Шпильки застучали по паркету картечью. — Это что еще за нахуй?.. — донесся с кухни оторопевший Пашин голос. — Отвали, — у Филиппа не было времени пререкаться. Он опаздывал. — На панели место освободилось? — Паш! — хихикнув, одернул Рома. Сам он, как всегда, колдовал над поздним ужином: в раковине шумела вода, по разделочной доске бойко постукивал нож, а пахло чем-то ужасно вкусным, у Филиппа аж слюнки потекли. Его-то ужин состоял из одного несчастного йогурта, и то ворованного. — Ты в ЦС? — спросил Рома, выглядывая в проход. — Ага, ­— Филипп раскопал среди курток и пальто на вешалке кожак Артема и примерил. Кожак был узковат и явно короток, но с платьем смотрелось самое то. — Ты же говорил, что завязал. — Я завязал, — отсек Филипп, взбивая искусственную шевелюру цвета горького шоколада. Рома вопросительно приподнял бровь и скрестил на груди руки. — Фил, если в Театре узнают... — Да никто не узнает! — Филипп раздраженно кинул в сумочку ключи и метнулся к двери. — Я туда и обратно. Один выход за восемь косарей. Я что, дебил, чтобы отказываться? Рома обреченно вздохнул, но спорить не стал. Лишь проводил товарища, путавшегося в атласном подоле, сочувственным взглядом. — А, кстати, — Филипп сунул голову обратно в дверную щель, — если Артем спросит, я сплю. — Ну это смотря кто из вас двоих раньше вернется, — хохотнул с кухни Паша. Филипп скользнул взглядом по этажерке для обуви: — Его что, до сих пор нет? — Он с Максимом, наверное, — как-то хитро и загадочно улыбнулся Рома. Захотелось швырнуть в него сумочкой. Где, кстати, заорал айфон. — Так, ладно, я скоро вернусь. — Не подцепи там ничего! — заботливо предостерег с кухни Паша. Филипп уже собрался послать его в ответ, как полагается, но время поджимало, и он махнул на это рукой, так что последнее слово в кои-то веки осталось за Пашей. — Я перед сном закрою на ключ, чтобы ты смог попасть, — пообещал напоследок Рома, и Филипп благодарно ему кивнул. Ну вот что бы они делали без Ромки? 22:07 Вопреки ожиданиям Филиппа, у парадной стояла не Mazda CX-5, BMW X6 или другая машина, которая, по его представлениям, подходила под убер бизнес-класса, а всего-навсего до боли знакомая «Ауди А3» каршеринга. — Ты издеваешься?! — Филипп со всей силы дернул ручку пассажирской двери. Валера, а вернее, Виолетта, потому как это была именно она: при полном параде, в декольтированном черном платье на бретелях с разрезом до середины бедра, в колье и серьгах от Swarovski, с шикарными, еще дымящимися от плойки светлыми кудрями, — повернулась к нему с торжествующей улыбкой. — Привет, сестренка! — пропел Валера фальшивым фальцетом. Филипп выразительно закатил глаза и, подобрав подол платья, юркнул в машину со словами: — Сучка ты крашеная. В ответ на это Валера только рассмеялся, уже своим собственным, низким и прокуренным голосом, после чего приветственно чмокнул Филиппа в щеку и без предупреждения дернул «Ауди» с места. Филипп едва не выронил карманное зеркальце, в котором проверял следы от подводки на верхнем веке. — Поаккуратнее блин, я чуть ногтем в глаз не въехал. — Забей, ты секси, — Валера подмигнул ему и выкрутил руль налево, сворачивая между корпусами здания. — Черт, ну и двор у вас. Лабиринт какой-то. — Зачем ты притащился? — напрямик спросил Филипп. — Не терпелось тебя увидеть. — Ага, ну да, — Филипп громко фыркнул. — Мог бы прислать кого-нибудь, раз уж зажал сотку на такси. — Да ты любого живьем сожрешь, — развеселился Валера, плавно поворачивая в пустой переулок Гривцова. — Никто, кроме меня, к тебе не сунется. — Буду считать, что это комплимент, — сверкнул глазами Филипп. Навстречу проехала старенькая «Лада». Сидевший за ее рулем пенсионер с трудом отвел оторопелый взгляд от колоритных водителя и пассажира каршеринга. — Вот бы нас менты тормознули, — гоготнул Валера. Филипп цокнул языком и отрешенно пропел в ответ: — Ты знаешь, все в твоих руках... все в твоих руках... и даже я. — Это намек? — Это Варум. Валера засмеялся, врубил на полную громкость клубняк из своих аудиозаписей в «ВК», и салон тут же заполнился утомительным цыканьем. Филипп медленно дышал у приоткрытого окна, пытаясь успокоиться и выгнать из груди зудящее раздражение, хотя музыка беспощадно долбила по мозгам, а рядом с Валерой не беситься было просто невозможно. Когда-то они дружили. У них был даже регулярный секс по дружбе. Не реже чем раз в неделю Филипп превращался в кокетку Китти, танцевал гоу-гоу на сцене «Центральной станции», а потом оставался с менеджером Виолеттой до утра. Было прикольно, шумно, пьяно да и, к тому же, прибыльно. Все закончилось, когда Валера предложил Филиппу переспать с одним из гостей за деньги. Ошарашенный и возмущенный, Филипп тут же закатил Валере истерику. Тот рассыпался в извинениях, начал заикаться, упрашивать, клясться, что это всего лишь раз, один разочек — «он тебе понравится». А потом оказалось, что, соблазненный предложенной суммой, Валера сразу взял с клиента оплату, пообещав взамен двухчасовую компанию Филиппа. Никакой компании, конечно, не состоялось. Филипп вытряс с Валеры полученные деньги, лично отнес их в зал облизывавшемуся толстосуму, швырнул прямо в лицо и гордо удалился из ЦС, думая, что навсегда. Однако где-то через полгода Валера нарисовался возле парадной дома в переулке Гривцова: кающийся, с гигантским букетом белых роз и билетами на Земфиру. Розы Филипп швырнул в урну, но билеты принял и сводил на Земфиру Артема. Валера после этого не сдался и начал дарить Филиппу цветы на каждом его спектакле в Театре. Лично Валера на спектаклях не присутствовал, но исправно тащил букет к служебному входу, где ждала капельдинер из тех, которые выносят артистам цветы благодарных зрителей во время поклонов. Коллеги только диву давались, что за поклонник появился у рядового корифея труппы, а Артем вообще бил тревогу, решив, что Валера тронулся умом и может подкараулить Филиппа ночью в переулке. По факту почти так и случилось, только это Филипп подкараулил Валеру ночью у ЦС, чтобы сказать ему долгожданное заветное «ЛАДНО». Так и помирились. Относительно. Валера уже катился по набережной канала Грибоедова, и поворот к «Центральной станции» отчетливо виднелся впереди, как вдруг случилось то, чего Филипп уж точно не ожидал. В сумочке завопил айфон. Это был входящий видеозвонок от мамы. — Серьезно?! — прошипел Филипп, сбрасывая. Валера насмешливо скосил к нему густо подведенные глаза. Мама позвонила еще раз. Филипп еще раз сбросил. Дальше началось закономерное. «Филюша, не могу до тебя дозвониться», — написала мама в чате. — Боже, ну за что мне это все? — простонал Филипп, быстро набирая ответное сообщение: «Не могу ответить, занят». Мама прислала грустный смайлик. Она только недавно научилась ими пользоваться. «Давай я тебе завтра позвоню», — предложил Филипп. «Опять завтра...» «Ну мам» «Вечно у тебя на мать нет времени. Весь день терпела, не мешала, ночью звоню, так ты и ночью занят» Во-первых, половина одиннадцатого вечера — это еще не ночь. А во-вторых, Филипп хорошо знал тот вид психологического насилия, который с детства практиковала на нем мама, и изо всех сил старался не поддаваться. Получалось скверно, особенно когда обвинения сыпались одно за другим: «Уже неделю с тобой не говорили. Стали будто чужие» «Одна у меня радость в жизни сыну позвонить, а ты меня и слышать не хочешь» «И пяти минут не найдешь для матери» «Вот не станет меня, поймешь, только поздно будет» — Пиздец, — Филипп со вздохом швырнул айфон на приборную панель. — Придется ей ответить. — Что, сейчас?! — вскинул брови Валера. — Она не отстанет. — Ну что за хрень, — Валера плавно подрулил к поребрику, остановился и включил «аварийку». — Давай звони, только быстро. Мама тем временем прислала еще несколько душераздирающих сообщений о своей несчастной доле, сыне-предателе и расколе семьи. Филипп пролистал их все с чувством полной безнадежности. Он всего лишь предложил связаться завтра! При этом перезванивать маме без видео не имело смысла. В этом случае весь разговор свелся бы к ее нытью о том, что единственный сын и посмотреть на себя не дает. Ситуация накалялась. — Ну чего ты, малыш? — Валера нетерпеливо постучал наманикюренными ногтями по рулю. — Мама волнуется. Филипп ненавидел врать родителям и скрывать все, что они могут посчитать неправильным или постыдным. Он не хотел чувствовать себя виноватым за их ошибочные ожидания, но все равно чувствовал из раза в раз. Он был виноват, что не вернулся после учебы в Челябинск на добытое мамой место руководителя детской студии танца, виноват, что до сих пор не нашел себе девушку, виноват, что навещает родных только два раза в год, виноват, что не всегда может поговорить с мамой, когда ей удобно. Кругом виноват. Прошлой зимой он все-таки не выдержал и прямо под бой курантов, после очередных причитаний о невестке, признался родителям в своей ориентации. В тот момент, наблюдая, как мама хватается за сердце, а отец сереет лицом, и по этому фону бешеным дрыганьем скачут огни гирлянды, Филипп испытывал злое мстительное удовлетворение. Позже он в нем раскаялся, но было поздно. Отец с тех пор не общался с ним, а мама, которая оказалась между двух огней, стала тосковать куда больше обычного, добровольно возложив себе на плечи тяжкий крест «семейного раскола». Вместо того, чтобы попытаться уладить конфликт, она звонила Филиппу втайне от мужа, обставляя это событие со всей возможной помпой, и не переставала напоминать о том, на какие жертвы идет ради общения с единственным сыном, от которого ни за что не отвернется, даже хотя его «испортил большой город». Сын при этом должен был испытывать благодарность за мамину самоотверженность, чувствовать себя обязанным по гроб жизни и не забывать, что рано или поздно он должен исправиться и все-таки жениться. — Алло, привет, — Филипп вытянул перед собой руку с айфоном, чтобы мама лучше его видела. Валера сбоку присвистнул: «Ну ты псих!» Мамина реакция была ожидаемой: — Филюша... — она недоуменно и встревоженно свела к переносице брови, разглядывая броский вечерний макияж и попавший в кадр атлас платья ненаглядного отпрыска, который теперь феноменально и совершенно не к месту походил на нее саму в молодости. — А что это... это зачем... К счастью, несмотря на сложные отношения с семьей, Филипп по-прежнему умел выкручиваться: — Мам, у меня сейчас спектакль, — и глазом не моргнув соврал он. — «Тщетная предосторожность». Я играю мать главной героини. Эта партия исполняется мужчинами, она комедийная, но очень ответственная. Николай Цискаридзе до сих пор танцует ее в Михайловском театре. — Цискаридзе? — мама хлопнула ресницами. Валера ржал в кулак. — Тебе доверили такую ответственную роль? — Ага, — кивнул Филипп. — А почему ты не позвонил, не рассказал? — Да как-то... — Филипп повел плечами под кожаком Артема. — Сомневался в твоей реакции. Все-таки женский образ, грим. Папа и так меня ненавидит, — его начало нести. Валера рядом внимательно прислушивался, давясь от смеха и краснея сквозь хайлайтер. — Филя, папа тебя любит, — с потрясающей серьезностью пригвоздила мама. ­— Мы оба тебя любим. Ничто и никогда этого не изменит. Просто папе нужно время. Он отойдет. Филипп покосился на Валеру. Тот сложил ладони в «сердечко» и беззвучно повторил: — Филя... Пришлось пнуть его побольнее. — Ладно, солнышко, побегай, не буду тебя отвлекать, — мама решила побыстрее закончить разговор, вдруг свернувший с нейтральной полосы. — Завтра созвонимся, хорошо? — Да, конечно, — с облегчением согласился Филипп. — Удачного выступления, Филюшенька. — Спасибо, мам. Пока, — Филипп неуклюже помахал в камеру и тут же отключился. Валера заржал в голосину, таким тяжелым, сухим, бронебойным, чисто мужским смехом, который загаживал его образ юной светской львицы, точно разлитый по скатерти соус песто: вязкий и тошнотворно зеленый. Филипп бросил айфон обратно в сумочку. Валера выключил «аварийку» и плавно надавил на газ, чтобы преодолеть оставшиеся до клуба двести метров, на всем протяжении которых он не переставая дразнился: «Филя», «Филюшенька», «Филюша». Филипп не реагировал, тоскливо отвернувшись к окну. На душе стало гадко, будто он сам в нее плюнул да еще и Валере предложил. — Мне надо выпить, — сказал он. — Это слишком долгий день. 22:54 Последний шот был, пожалуй, лишним. Он помнил, как пришел с Валерой в ЦС, как красовался в зале в роскошном вечернем платье и без конца пил коктейли, как долго обнимался в тесной вонючей раздевалке со стайкой восторженных пташек, которые все как одна уверяли подружку в своей безграничной любви, как тряс пышной шевелюрой и хвастался маникюром, сделанным за полчаса до выхода из дома («Обалдеть, это шеллак?!», «Скажешь название салона?»), затем переодевался в сценический костюм а-ля Бритни из клипа Baby One More Time: короткая юбчонка, завязанная под грудью клетчатая рубашка, чулки и босоножки, как отряхивался от чужих волос и блесток, налипших на ткань, как наскоро вспоминал танец, где у него даже было соло, и как семенил вслед за другими танцовщицами на сцену. Валера все время маячил где-то рядом, будто довольный сутенер, разве что ручонки не потирал. Пробегая мимо, Филипп ткнул ему пальцем в грудь: — Восемь косарей. А в ответ получил шот с бейлисом — «для храбрости». Вот там-то все, кажется, и началось. Силуэты размазались по душной алкогольной темноте, точно карандашные, когда проведешь по контуру жирным пальцем. На сцене было жарко от софитов, в свете которых подлетала в воздух ссохшаяся пыль. Музыка долбила по ушам. Нелепые перестроения и связки из High Heels. Он сам придумал их пару лет назад. Бесстрашная солистка Изабелла, она же Денис, скачет сальто, валяется по сцене и заигрывает с публикой, не забывая открывать рот под фонограмму Кристины Агилеры. Они вшестером на подтанцовке: щелчок пальцами, резкое плие, колени в стороны, проходка «гребенкой», воздушный поцелуй в зал. Зрители в восторге. Какой-то парень успел подмигнуть Филиппу и даже чуть не коснулся его лица, когда тот опустился в поперечный шпагат, лег грудью на пол и, соблазнительно проскользнув вперед, свел ноги за спиной. Филипп игриво пригрозил зрителю пальцем и, крутанувшись, вскочил с пола на каблуки. Их не хотели отпускать, свистели и хлопали, так что Филиппу пришлось исполнить пару трюков на бис: колесо с опорой на одну руку и прыжок на месте с приземлением в шпагат. Давненько он так не выделывался. Публике явно пришлось по вкусу. После долгих кокетливых поклонов Изабелла пришлепнула Филиппа по пятой точке, чтобы проваливал со сцены, взяла микрофон и начала импровизированный интерактив. Филипп слышал ее безостановочный пиздеж даже в раздевалке. Потом снова что-то пили, орали наперебой, хохотали, морщились от лимона. Все хотели знать, как дела у Китти, ведь малышка Китти так давно не появлялась, вечно занята и ссорится с Виолой, а Китти тянуло домой, и где-то с краю разума укоризненно хмурился Мищенко, и ей больше не хотелось быть Китти, а хотелось быть Филиппом и собой. А которым собой? Который медитирует по утрам и переживает за друга? Который дерзит начальству? Который готов подохнуть в зале, лишь бы отработать роль? Который ненавидит себя и страдает в одиночестве? Который надевает женское платье, чтобы заработать восемь тысяч? Который врет маме? Который скачет под Агилеру на каблуках в мини-юбке? Или который потом опрокидывает шоты один за другим в мужской/женской раздевалке? Да, нормально, пусть будет вот этот последний. — Валера! — Филипп схватил его за юбку где-то в проходе. — А? — тот обернулся. В руках у него кряхтела рация. — Валера! — повторил Филипп, повиснув у него на шее, и пропел: — Вале-е-ера! Я буду нежной и верной! — Ты перебрал, — засмеялся тот, пытаясь отцепиться. — Отвезешь меня домой? — Филипп жалостливо надул губы и хлопнул ресницами. — Слушай... — Валере все-таки удалось высвободиться, и он отступил от Филиппа на шаг, поправляя платье. — Тут такое дело... — Какое дело? — хмуро спросил Филипп, пошатываясь. — Я очень занят сейчас... — Вызови мне такси. — Вообще не до этого... — Ты обещал! — Филипп топнул, грозно звякнув каблуком об пол. — Детка, твой дом в соседнем квартале, — Валера все пятился и пятился. — Давай ты сам дойдешь, хорошо? — Я даже шмотки не взял! — всплеснул руками Филипп. — Мне что, в платье тащиться?! — Да на улице нет никого, не волнуйся, — еще секунда и вуаля: Валера испарился в зале. Этого хватило, чтобы довести нетрезвого Филиппа до белого каления. Он пулей промчался в раздевалку, распахнул дверь с неистовым: «Сука!» и бросился к Валериному шкафу. — Ты это... чего делаешь? — растерянно поинтересовалась Кира, единственная, кто сейчас здесь был. — Где шмотки этого пидора?! — Филипп начал вытряхивать из шкафа все, что подворачивалось под руку, все шляпы, боа и ботильоны, пока не нашел обычные мужские джинсы с толстовкой, в которых Валера пришел сегодня на работу. Размер подходил идеально. Только кожак Артема теперь смотрелся по-идиотски да и вообще не налезал. Но Филипп нашел решение проблемы: схватил Валерин рюкзак и утрамбовал туда куртку вместе с платьем и босоножками. Все это время Кира, которая в обычной жизни была студентом первого курса Политеха Кириллом, наблюдала за Филиппом со смесью изумления и паники. — Че зыришь? — рявкнул на нее Филипп, закидывая рюкзак за спину. — Смывалка есть? Он выскочил из раздевалки в Валериной одежде и заспешил к выходу коротким путем, прямо через зал, предусмотрительно набросив на голову капюшон, чтобы никто не узнал его в толпе и не донес руководству Театра еще и об этом, как вдруг что-то случилось. После он никак не мог вспомнить что. И как. И почему. И кто его все-таки остановил. Но через пятнадцать минут рюкзак и толстовка Валеры валялись на полу, а Филипп, обнаженный по пояс, танцевал под Strong Enough Шер прямо на барной стойке. Публике такое действо пришлось по вкусу. Парни тут же сгрудились в ногах у Филиппа, точно возбужденная толпа перед Гренуем, жаждущая урвать себе кусок его плоти. Филиппу нравилось ловить восхищенные взгляды, дразнить распаленных зрителей случайными прикосновениями и быстро уклоняться от ответных. Он перебегал с одного края барной стойки на другой, извивался и прыгал в такт песне, вопя во весь голос: — Cause I'm strong enough! To live without you! Strong enough! And I quit crying! Он был молод, пьян и свободен. Ему дали ведущую партию в «Спартаке». Плевать он хотел на «крест артиста балета» или как его там. Он, черт возьми, заслужил себе ветреность и беззаботность и хотел упиваться ими, пока не свалится без сил. В какой-то момент он заметил краем глаза Валеру. Тот стоял позади толпы: челюсть отвисла до пола, глаза безумные, а красные когти панически сжимают рацию, вот-вот расплющат. Но надо отдать ему должное: Валера не побежал вырубать музыку, или останавливать Филиппа, или отбирать свои вещи. Он просто наблюдал, как Филипп валяется на барной стойке, как бармен обливает его текилой, которую тот в лучших традициях размазывает по голому торсу, как затем он вскакивает, хватает бутылку, льет прямо себе на голову и яростно трясет волосами, как он скачет под песню, как вытаскивает из-под барной стойки его, Валерину, толстовку и крутит ее, будто лассо, а после бросает на пол, ложится на живот, тянет к себе за галстук бедного бармена, целует его взасос и превращает клуб в лютейший пиздец. Валере было хорошо известно, что врываться в ураган под именем Филипп опасно для жизни, а потому он просто смиренно наблюдал. 01:25 В следующий раз Филипп очнулся на заднем сиденье такси рядом с каким-то парнем. Они ехали по пустому городу, и парень безостановочно трещал о своей работе на радио, друзьях с радио и внезапно — каякинге. Парень был бухой в говно, и нормально выговорить каякинг у него не получалось, хотя он очень старался, даже останавливался перед сложным словом и делал вдох, будто жокей перед барьером. Филипп молча смотрел на парня, пытаясь сфокусироваться. Он вообще не помнил, как и когда они познакомились. Очевидно, в ЦС после триумфальных танцев на барной стойке. — А мы к тебе едем, да? — прямо посреди очередного «кьякина» спросил Филипп. Парень кивнул. — Ага, ладно. Парень был симпатичный. Брюнет с фантастически зелеными глазами и бойким, хорошо поставленным голосом. Старше Филиппа, но точно до тридцати, он прямо источал сексуальный мужской магнетизм, к которому немедленно хотелось притянуться. Сильные, увитые венами руки порхали по сиденью, точно дирижировали нелепым рассказом о каякинге, и Филипп завороженно следил за этими руками, пока его не замутило. — А как тебя зовут, еще раз? — ненавязчиво обратился к парню Филипп, приоткрывая окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. — Вадим, — без малейшей обиды отозвался парень. Филипп обреченно вздохнул. Влад, Валера, теперь еще этот Вадим. Ему решили собрать коллекцию имен на В? Ладно, плевать. — Слушай, Вадим... — Можно Вадик. — Да, Вадик, слушай, — Филипп покосился на водителя. Водитель, в свою очередь, косился на них уже давно. — Можно принять у тебя душ? Он был весь липкий от текилы и пота и, в отличие от Вадима, который забрал его такого к себе домой, брезговал. — Без проблем, — Вадик махнул рукой. — Только у меня там две ванные, ну я тебе покажу. — Две ванные? — удивился Филипп. — Может, ты еще в пентхаусе живешь? — Не, в коммуналке, — Вадим лучезарно улыбнулся и добавил: — Вторая ванная только для четных комнат. 02:02 Влажное полотенце соскользнуло с обнаженных бедер и шлепнулось на выщербленный временем лакированный паркет. Филипп медленно забрался на восхищенного его мышцами Вадима, ерзавшего на краю постели в нетерпеливом предвкушении, и потянулся за поцелуем, тут же ощутив на пояснице горячую широкую ладонь. — Ты охуенный, — выдохнул Вадим ему в губы, а в следующую секунду уже подмял под себя и жадно набросился на распростертое тело. Филипп охнул и выгнулся дугой, взрываясь, как фейерверк, в этих стремительных ласках. Руки сами собой стягивали с Вадима футболку и джинсы, бегали по развитому торсу, гладили и сжимали поджарые ягодицы и бесстыдно изучали напрягшийся член. — Просто нереальный... — шептал Вадим, плавно и будто не веря, что можно, проникая внутрь сперва одним пальцем, а затем и вторым. — Я безумно тебя хочу... Филипп только стонал сквозь сжатые губы, закатывал глаза и импульсивно подавался вперед. Зрелище было слишком соблазнительным, так что Вадим, выдернув пальцы, быстро развел ноги Филиппа в стороны и устроился между бедер. В этот миг Филипп наконец очнулся. — Погоди, — он отдернулся, когда Вадим уже накрыл его собой. — У тебя есть резинка? Вадим глухо засмеялся: — Ты что, думаешь, я заразный? — Я ничего не думаю. Я не трахаюсь без резинки. — Да брось, — Вадим с улыбкой погладил его по щеке. — Я чистый, даю тебе слово. — Нахуй твое слово. Где резинка? Но вместо ответа Вадим улыбнулся, затянул Филиппа в поцелуй и медленно опустил руку, чтобы направить себя внутрь. Почувствовав такие его намерения, Филипп снова брыкнулся, но получилось хуже, чем в прошлый раз: Вадим придавливал его всем своим весом. — Я тебе сказал... — Тише, принцесса, — Вадим подтянул его поближе, крепко удерживая в неподвижном положении. Все это начинало походить на маньячество. В очередной раз ощутив, как чертов Вадим протискивается внутрь, Филипп психанул и рванулся из-под него изо всех сил, так что на адреналине даже въехал локтем по носу. — Ты блять совсем уже?! — Вадим схватился за лицо и откатился в сторону, мгновенно дав жертве волю. Нельзя было упускать момент. Филипп вскочил с кровати и как оголтелый бросился натягивать Валерины джинсы и толстовку, попутно следя за корчащимся голым маньяком. От ярости и страха за свою задницу Филипп даже начал трезветь. — А ну стой, сука! — взревел Вадим, видя, что жертва хватает рюкзак и собирается сигануть за дверь. Филипп ускорился, но расстояние было ничтожным, и Вадим настиг его в два счета. Царапнув ногтями по вожделенной дверной ручке, Филипп почувствовал, как его потащили обратно на кровать и, хуже того, как расправляются с Валериной ширинкой. — Отвали от меня, ублюдок! — не то чтобы Филиппу приходилось много драться, но в состоянии аффекта природные мужские инстинкты давали о себе знать, и, прежде чем Вадим повалит его на матрас и просто прижмет собой, точно борцуха на ринге, Филипп ударил его локтем в живот, а после крутанулся и двинул промеж глаз. Вадим рухнул спиной на кровать и на секунду, кажется, отрубился. Правда, быстро очухался и как был, то есть все еще голый, решил снова броситься на жертву. Вот только Филипп уже прыгнул к двери зайцем, попутно свалив у себя за спиной компьютерное кресло в качестве преграды, и вылетел в мрачный коммунальный коридор, смердящий капустой и запустением. Еще несколько секунд он скакал по этому коридору в поисках Валериных кроссовок, а затем, найдя, сунул под мышку и босой побежал из квартиры. «Пофиг, потом обуюсь, — думал Филипп, семеня вниз по вонючей черной лестнице. — Жопа дороже». 02:40 Тишина бесподобна. Обволакивает поролоном, накрывает мыльной пеной, скользит пушистым облаком где-то у тебя в ногах. Тишина и безвременье. Редкие драгоценные подарки суматошных будней, забитых под завязку мелочными действиями и мыслями, точно банка с суповым горохом на кухонной полке. Говорят, начав бежать, нельзя останавливаться, как бы ни было тяжело. Тело входит в ритм, и, сбив его, уже не восстановишь. Но как же хочется порой забыть о вечном беге, послать его к чертям, задрать кверху голову так, чтобы видеть звезды, и просто — выдохнуть. Звезд сегодня не было. Они редкие гости в Питере. А может, он плохо присматривался, слишком занятый требухой проблем, которые сам себе создал. Нервный озноб после «нехорошей квартиры» почти унялся, но Филипп все равно то и дело косил взглядом, осторожно проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь, особенно Вадим. В рюкзаке мерно постукивали друг о друга каблуки босоножек. Если бы он просто остался дома, как советовал Мищенко, всей этой дичи бы не случилось. Он давно бы уже спал и набирался сил перед завтрашними репетициями. Он бы отнесся к новой роли «серьезно», «ответственно» и «благодарно», как настоящий артист, который использует выпавший на его долю шанс и стремится к большим высотам. Но вместо этого он тащится по городу в чужих вещах посреди ночи, измотанный и пьяный, и пытается прийти в себя после попытки изнасилования. Как он вообще пересекся с этим Вадимом? Почему согласился поехать к нему домой? Филипп никак не мог вспомнить события после барной стойки. А если бы не удалось сбежать? Если бы этот Вадим заразил его СПИДом? Или отвез к своим дружкам и пустил по кругу? Если бы избил? Или просто убил и закопал? Филипп с мучительным вздохом провел руками по лицу. Ну сколько еще он будет таким безответственным кретином?! Ведь давно решил взять себя в руки: завязал с Валерой, травести и случайными знакомствами, зная, что ничем хорошим это не заканчивается, и даже стрип пообещал бросить! Впрочем, насчет стрипа Филипп сильно сомневался. В отличие от застрявшего в «Совке» руководства Театра, он не видел в стрипе ничего криминального и не собирался вот так запросто оставлять танец, в котором мог по-настоящему раскрепоститься. К тому же, помимо десятков доверительных историй учениц о налаженной личной жизни, прошлой осенью его девочки заняли второе место на соревнованиях, а одну из них тут же пригласили преподавать в небольшую студию на «Черной речке». Ни хрена он не бросит стрип и свою группу. Просто нужно быть аккуратнее и не светить каблуками в Инстаграме. Да, а еще на всякий случай не танцевать полуголым на барной стойке в гей-клубе. Филипп качнул головой, будто хотел таким образом отделаться от самобичевания и, поправив лямки рюкзака, вгляделся в темно-синюю табличку на ближайшем доме. Надо выбираться отсюда. Где бы он ни был. А был он, судя по табличке, в Песках: «ул. 5-я Советская». Ну, это, конечно, не «Просвет», но пешком до дома тоже не дойдешь. Денег у Филиппа с собой не было. У него вообще ничего не было, кроме платья, босоножек, кожаной куртки, губной помады и айфона. Так себе набор для выживания. Сраный Вадим! И угораздило же потащиться к нему домой! Все. Это был последний раз. Самый последний. Наипоследнейший. Поняв, что ситуация вырисовывается дерьмовая, Филипп свернул в ближайшую арку в надежде обнаружить во дворе жилого дома скамейку и отдохнуть там пару минут. Ноги еле шли, в груди совесть скреблась когтями, а вместо мозга будто перебродивший сок залили. К счастью, скамейка во дворе действительно была. Более того, это оказался удивительно просторный и ухоженный двор-колодец на десяток парадных, в центре которого чернели большие квадратные клумбы будущего цветника. Филипп изможденно рухнул на скамейку и тут же улегся на нее, подсунув под голову рюкзак, из которого предусмотрительно вытащил босоножки. Надо что-то делать. Надо кому-то позвонить. Филипп достал айфон из внутреннего кармана рюкзака и покрутил в руках. Кому звонить? Все давным-давно спят. Может, и ему прикорнуть? Зачем тревожить людей посреди ночи? Тут его никто не найдет и не тронет. А утром, часиков так в семь, пока жители дома не пошли на работу и не приняли его за бомжа, можно позвонить Паше. Если он на машине, то заберет. А если нет, можно самому уехать на каршеринге. Алкоголь, наверное, уже выветрится, айфон привязан к банковской карте, оплата спишется автоматически... Филипп задремал. 03:07 Проснулся он от взрыва вибрации на айфоне и с перепугу даже чуть не подскочил. Звонил Артем. — Привет, малыш, — хрипло и заспанно пробормотал Филипп в трубку. — Где ты? — как гвоздь в крышку гроба, вбил Артем. — В Песках, — Филипп повозился на скамейке, устраиваясь поудобнее. — Зыбучих. — Ну так выбирайся из своих ебучих песков и езжай домой. — У меня все хорошо, Тём, — как можно убедительнее соврал Филипп. — Ты волновался? — Конечно, я волновался! — воскликнул Артем. У него совсем не получалось грозно злиться. — Мне Ромка передал, что ты в ЦС и скоро вернешься. — Я же его просил сказать, что сплю... — Сейчас три ночи. Утром в Театр. Тебя нет, и я не могу до тебя дозвониться. Ты вообще видел свои пропущенные?! Я звонил тебе раз двадцать! И он не преувеличивал. — Малыш, прости, — Филипп виновато вздохнул. — Я что-то... что-то пошло не по плану. — Перестань звать меня малышом. — Ладно. — Ты у кого-то дома, или где ты в Песках? — чеканил Артем. — Тебе вызвать такси? Хочешь, я приеду? — Не надо, Тём, ложись спать, — Филипп вгляделся в беззвездное сиреневое небо. — Тебе завтра в Театр. — Тебе тоже! Филипп ничего не ответил. Вдруг стало так тихо, и пусто, и стыло. И одиноко. Никто не звонил ему, кроме Артема. Никто его не хватился. Тот, другой, его не хватился. Лишь верный друг переживает и готов сорваться посреди ночи, чтобы забрать его черт знает откуда. А он ведь совсем не обязан заботиться о Филиппе. У него теперь есть парень, который, наверное, не одобрит такую феноменальную дружескую преданность и, вопреки уверенности Артема в обратном, со временем положит ей конец. Нет-нет, на месте друга должен быть только тот, другой. Где он сейчас? Он есть? Он вообще существует? Чем он занят? Спит, конечно. А может, тоже смотрит на небо в поисках крошечных звезд? — Тём? — шепотом позвал его Филипп. — Да? — Я так хочу влюбиться, Тём. — Так, где ты? Я сейчас приеду. — Нет, правда, я серьезно, — Филипп смущенно усмехнулся, сам не веря, что признается в своей самой ужасной тайне. — Я устал от всяких Вадимов. — Каких Вадимов? — Которые хотят меня трахнуть, — без обиняков ответил Филипп. — Черт возьми! Они все просто хотят меня трахнуть! — Фил, — Артем попытался воззвать к его благоразумию. — Если ты не ночуешь у кого-то, если ты на улице, пожалуйста, скажи мне номер ближайшего дома. Там пять градусов. — Ты видишь, что они все хотят меня трахнуть? — Фил... — Почему они все хотят меня трахнуть? — Потому что ты ведешь себя доступно! — сорвался Артем. — То есть, я блядь, по-твоему? — Нет, Фил, я не это имею в виду, — пристыженно осекся Артем. — Извини, пожалуйста. — Говори как есть. Я хочу знать, что ты думаешь обо мне. Артем шумно вздохнул в трубке. — Говори, Тёма. — Ты создал легкомысленный образ, на который они все ведутся. Тебе нужен человек, которому ты захочешь довериться. Как ты доверяешь Ромке с Пашей, мне. Такой, которому сможешь открыться. Тогда люди типа Вадима или как там его перестанут к тебе тянуться. — И где же я его найду, такого идеального? — Филипп грустно хмыкнул. — В библиотеке? — Для начала перестань танцевать в ЦС, — попросил Артем. — Хорошо? — Ты счастливый, Тём, — Филипп поежился, крепче закутываясь в Валерин бомбер. — Наверное, всем вокруг кажется, что я просто ревную тебя к Максиму. Это правда, конечно, но... Голос у Артема дрогнул: — Фил... — Я просто завидую, — Филипп продолжал рассеянно смотреть на небо. — У тебя никогда никого не было, и вдруг — ты в отношениях. Ходишь весь такой радостный, сообщения строчишь в «Вотсапе». С этими двумя все ясно, с Ромашей, я имею в виду, но ты всегда оставался моей холостяцкой крепостью. А теперь я вообще один. Один одинокий. Он тихо засмеялся, а после вздохнул: — Ладно, Тём, забей. Ложись спать. — Ты встретишь кого-нибудь, Фил, я уверен, — попытался утешить Артем. Он искренне переживал за друга. — Все будет хорошо. — Да, конечно, — кивнул Филипп. — Встану на перекрестке и заору: «Господи, дай мне знак! Куда идти? Намекни!» Точно сработает. В эту минуту в одном из окон дома загорелся ночник. Похоже, орать все-таки не стоило. — Я здесь со знакомым, переночую у него, — Филипп понял, что пора сворачиваться. — Увидимся утром. — Ты уверен, что мне не стоит приехать? — еще раз попытался Артем. — Нет, не надо. Спокойной ночи, Тёмка, — ответил Филипп. — Ты не думай, я очень рад за вас с Максимом, честное слово. Нет, я рад за тебя. На Максима мне пока плевать. Но я с ним познакомлюсь. И тогда мне, может, будет уже не так плевать. Язык у него заплетался, и сил не было никаких. Дождавшись скомканного ответа Артема, Филипп сбросил звонок, спрятал айфон в карман бомбера и, повернувшись на бок, провалился в долгожданный сон. 09:58 Так тепло... Это солнце греет? Он проспал до мая? Его все-таки увезли домой? Филипп медленно разлепил глаза. Он по-прежнему лежал на дворовой скамейке, и тело его мучительно ныло от твердых деревянных брусьев. Мимо проходили жильцы, кто-то из них косился на Филиппа с осуждением, но большинству было по барабану: народ спешил по своим делам. Тихо застонав, Филипп с трудом пошевелил рукой и вытащил из кармана бомбера айфон. Миллион пропущенных от Артема. Без двух минут десять. — Бля... — опустошенно выдохнул Филипп, переворачиваясь на спину. Через две минуты он должен стоять у станка на утреннем классе. А через час и две минуты должен превратиться в Красса для репетиции с Мищенко. Голова была чугунной и не могла обрабатывать эмоции, так что Филипп механически принял сидячее положение, собираясь как-нибудь разобраться с Театром и собой. Только в этот момент он наконец заметил, почему так тепло. На нем был плед. Настоящий. Домашний. Флисовый. Светло-серый. Что? Ничего не понимая, Филипп огляделся по сторонам в поисках доброго самаритянина, а затем хорошенько встряхнул плед, словно разгадка крылась где-то в нем. На асфальт выпал ярко-желтый отрывной стикер. Удивленный дальше некуда, Филипп наклонился через боль во всех мышцах разом и аккуратно подобрал стикер, на котором простой синей ручкой было нацарапано короткое послание таинственного незнакомца, спасшего Филиппа от переохлаждения: «Можешь оставить этот плед себе. С добрым утром».