Когда ты затмеваешь солнце

      За окном мелькали серые фонарные столбы, лишь изредка сменяясь берёзовыми аллеями и небольшими деревенскими домишками. Всё же, даже эти скучающие пейзажи были в сто крат если уж не красочнее, то точно роднее, чем преследовавшие в самом начале пути серые многоэтажки.       Из года в год дорога ничуть, кажется, не менялась. Только этот маршрут Фёдор Достоевский знал как свои пять пальцев и вспоминал, как в детстве с нетерпением глазел в окно, чуть ли ни отсчитывая каждое дерево от самого города до деревни. Эта мысль сама по себе вызывала чувство разливающегося тепла где-то в груди, потому что навевала вереницу воспоминаний, и сейчас Фёдор вновь неосознанно ведёт этот глупый отсчёт.       К сожалению, это не от того, что воспоминания и впрямь были светлыми. Скорее, даже совсем наоборот. Но в сравнении с тем, что происходит в его жизни прямо сейчас, становится и вовсе смешно, смешно насколько прошлое недовольство происходящим казалось теперь таким детским.       Вместе с недавним ощущением тепла стала расцветать необъяснимая боль, нарастающая с каждой секундой всё больше и больше в зависимости от того, насколько он уже близок к месту назначения в покачивающимся на дороге автобусе. По стеклу, к которому невольно прислонился Достоевский, скатилась влажная капля. И как же хочется верить, что это на улице начинается дождь, и виной тому полупрозрачные серые тучки, которые темнеют с каждым мгновением из-за сгущающихся вечерних сумерек, а вовсе не стеклянные глаза цвета пронизывающей грозовой молнии, безразлично смотревшие в окно.       Место, в которое он направлялся, одновременно манило и пугало. Страшно было взглянуть в глаза тому, кто его ждёт. Скорбь на сердце только поднатачивал тяжёлый, до боли неприятный металлический лязг, преследовавший Достоевского за всё последнее время, только сильнее заставив стиснуть зубы, когда автобус наехал на какую-то кочку на неровной дороге. Подобное ухудшение дорожного рельефа свидетельствовало всегда о том, что до пункта назначения оставалось немного. Случилось то, что случилось и, пожалуй, приезд сюда может стать либо единственным утешением, либо последним разочарованием.       Ух ты, похоже солёный дождь набирает обороты, судя по тому, что по окну течёт ещё одна капля, в ту же секунду размазываемая по стеклу. Общественный транспорт, пускай и практически пустой, но это даже для него слишком. Слишком жалко. К тому же, капля теперь действительно затерялась на фоне тысячи новых, мелких, на сей раз дождевых, грозящихся перерасти в ночной ливень капель.       Теперь всё будет хорошо.

***

      Это началось на самом деле очень давно. Конечно, имея ввиду жизнь Фёдора — это понятное дело. Сложность этого высказывания заключалась лишь в том, что невозможно определить, когда Достоевский начал жить полноценной жизнью.       В философию этого вопроса мы ещё можем вернуться, но сейчас мы вернёмся на несколько лет назад, во времена, когда семилетний Фёдор ехал по этой же дороге, только в машине с родителями.       Мальчик на тот момент окончил первый класс, а родители наконец решились купить загородный дом в какой-то деревенской глуши, до которой, лично Фёдору, не было никакого дела. Он совсем не разделял мнения, что летом нужно обязательно куда-то ехать «отдыхать», а если маме с папой так хотелось окучивать грядки, то можно было бы ограничиться помидорами на подоконниках. В конце концов, получается, что даже их предки предпочитали городскую жизнь, а тут вдруг возникла нужда в покупке дома чёрт знает в каком Богом забытом месте.       В общем и целом Достоевскому это никак не нравилось. Ему вообще мало что нравилось по мнению родителей. Ему не нравилось часто менять свою локацию, предпочитая спокойную однотонную обстановку серых стен и зашторенных окон, ему не нравилось более половины предлагаемой пищи, не нравилось выходить на улицу, не нравилось знакомиться, а тем более продолжительное время общаться, не нравился холод, в частности даже малейший сквознячок, не нравился шум, не нравится передозировка сахара в чае, не нравилась осенняя слякоть и весенние лужи… Хотя может большая часть из всего списка даже шла родителям на руку, как, например, он не любил шум, не любил беспорядок, не любил гиперактивное времяпрепровождение… Это, естественно, облегчало в каком-то смысле процесс его воспитания для семьи.       Зато ему нравились книги уже в столь раннем возрасте, он интересовался музыкой, преимущественно классикой, но можно было подумать, что ребёнок просто пока не находил сам что-то более «современное», или же это был побочный эффект влияния на него начавшейся учёбы, к которой он преимущественно относился положительно, да и в целом Фёдора можно было назвать ангельским ребёнком, посмотрев на то, что успевают вытворять его сверстники в этом возрасте.       Но в то же время, как раз-таки это всё и заставляло думать его родителей, что по каким-то причинам детство их ребёнка проходит не совсем должным образом. Фёдор почти ни с кем не общался, его сложно было вывести на контакт, а особо приставучие получали дьявольский молчаливый взгляд, либо слышали неестественно пугающие фразы в свой адрес. Достоевский сам выказывал нежелание быть участником шумной компании, но парадокс был в том, что даже если Фёдор пытался хотел с кем-то подружиться, ему либо становилось «скучно», либо ещё чаще скука одолевала его собеседника.       Фёдор не жаловался, ему вполне было комфортно наедине с самим собой, книгой или какой-нибудь музыкальной пластинкой, так как на его взгляд она выглядела живее какого-нибудь МР3-плеера на телефоне. Историческая эстетика в конце концов.       Но помимо того, что у родителей был риск вырастить совсем антисоциального человека, Фёдор почти никогда не улыбался. Казалось, на те вещи, которые вызывают у детей хоть какой-то всплеск радости или восхищения, у Достоевского вызывали лишь полное безразличие, читавшееся в дымке стеклянных глаз. Это, наверное, было единственным, из-за чего они переживали, считая, что Фёдор постоянно в чём-то нуждается. В чём-то, что ему не смогли додать с самого начала его жизни, и, порой, это знатно напрягало.       Преобладала, конечно, во всём этом гордость за сына, лишний раз не стыдно сказать, какой у них тихий и послушный мальчик растёт, но это не отменяло попыток сплотить Фёдора с окружающим его обществом. И, если в дошкольном возрасте это было почти невозможно, — он просто отказывался от любого тесного общения со сверстниками, — то у родителей теплилась надежда, что хоть в школе Достоевский пойдёт на контакт. Но, видимо, в первом классе для этого время попросту не пришло.       Вот, ещё буквально пара поворотов и они прибыли в место назначения, остановившись напротив достаточно большого на вид двухэтажного дома, если счесть чердак за этаж. Фёдор уже бывал здесь: естественно, в течении этого года они не раз приезжали сюда, чтобы установить новую мебель в положенных местах, но как-то всё время обходилось без ночёвок.       Разгрузка предстояла немаленькая: кучи сумок с одеждой, едой, ещё какими-то бытовыми вещами… Одним словом за один раз семья Достоевских решила привезти всё и сразу, что Фёдор уже успел счесть нерациональным, но было бы кому спорить и знать значение этого слова, поэтому он чтобы не мешаться, пристроился на кухонном диване, выудив из попавшейся на глаза сумки одну из своих книг.       В целом, беря в расчёт этот кусочек времени, всё было очень даже хорошо. Точнее точно также, как Фёдор привык проводить свои дни, разве что обои на фоновой картинке под прицелом бокового зрения были другими, да и двуспальная кровать была новой и в понимании семилетнего ребёнка просто огромной, и всё это, казалось бы, сплошные плюсы.       Но были и конкретные минусы, в плане вечно жужжащих мух в помещении, жутких сквозняков в лабиринте комнат этого дома, и самое ужасное — всякая живность в этой самой двуспальной кровати. Весь спектр этих событий Фёдор сполна испытал ещё в самую первую ночь, когда проснулся от ощущения чьих-то лапок, пробежавших по его щиколотке.       Фёдор спокойно поднялся, включил свет, в комнате он находился один, и тревожить родителей из-за таких пустяков — это глупо. Поэтому он с безэмоциональным лицом взял один из своих платков и выловил в путах огромного пухового одеяла незваного гостя, которым оказалась сороконожка. Мальчик лишь немного скривил губы, так как осознание, что в любой отрезок времени подобные существа, не церемонясь, будут делить с ним кровать, ох как не радовало.       Тем не менее, затем насекомое отправляется в окно, а Фёдор успевает задуматься, кто был лучше: сороконожка в кровати или стайка мошек и комаров буквально за секунду успевшая влететь через окно с улицы в комнату на свет во время выброса кроватного гостя.       В связи с этими фактами, идеализация этого места в глазах Фёдора значительно подорвалась. А ведь здесь предстояло окочёвываться ещё три месяца, так что это, естественно, только начало.       Буквально уже на следующий день относительно спокойную обстановку в комнате Фёдора прерывает мать, зашедшая проветрить «вечно душную» атмосферу вокруг сына — любителя закрыться в своей норке.       — Ну совсем ведь задохнёшься, — эта вечно излюбленная фраза звучит уже в который раз, поэтому благополучно пролетает мимо ушей. — Мы же сюда ехали на природу воздухом подышать, на солнышко хоть поглядеть. Вышел бы погулять, а то это не дело так сидеть, пока есть возможность по-настоящему отдохнуть. Может встретил бы кого, познакомился.       — Может ещё оздоровительной пробежкой заняться? — бесцветно подмечает Фёдор, помня как об этом ещё вчера говорил отец, в чьи планы входила пробежка чуть ли не в пять утра, но, естественно, он проснулся гораздо позже и, видимо, запамятовал с каким важным видом это говорил.       — Нет, ну а что? Вдоль деревни как раз в самый раз, только мне с цветами нужно закончить, — понятное дело, Фёдор не собирался выбираться вообще никуда дальше входной двери вплоть до поездки обратно в город где-нибудь в конце августа. — Почитать тоже можешь где-нибудь на свежем воздухе, — с этими словами мать покидает комнату сына, а он в свою очередь многозначительно вздыхает, чувствуя как из распахнутого окна стремительно начинает поддувать не самый тёплый ветерок.       В конечном счёте, Фёдор с неохотой накидывает поверх чисто белой футболки самую тёплую ветровку, которую только смог найти, а на ноги сразу две три пары носков, хотя на улице начало июня, а не конец октября. В идеале Достоевский не прочь натянуть и какие-нибудь перчатки на вечно леденеющие руки, но это сейчас даже для него перебор, несмотря на то, что мысленно он ссылается на то, что в перчатках просто будет не так удобно перелистывать страницы.       Выбравшись «на свет божий», Фёдор устраивается на буквально сегодня утром установленных на их участке садовых качелях размером с полноценный диван. Они находились с левой стороны от дома, ближе к «задам» этого земельного участка, а как раз спереди в поле зрения «колдовала» над цветочными клумбами Мария Фёдоровна.       Солнце освещало книжные страницы, ветер шумел яблоневыми листами, и время хотя бы шло своим чередом, а не стояло на месте, так как постоянно отмахиваться от жужжащих насекомых и чихать, оттого что лишний раз посмотришь на солнце — то ещё удовольствие.       Тем временем Марию внезапно окликнули со стороны соседского забора, на что женщина мгновенно среагировала и увидела предположительно новую соседку по ту сторону.       — День добрый! — приветливо начала незнакомая женщина, привлекая к себе внимание.       — Здравствуйте-здравствуйте! — отзывается Мария, отряхивая перчатки от земляной пыли.       — Вы так всё ездите туда-сюда, что не угонишься! Раз уж теперь будем соседями, давайте хоть познакомимся, — говорит женщина, светло улыбаясь, — Мария Ивановна.       — Очень приятно, Мария Фёдоровна, — женщина пожимает только что протянутую через не такой уж и высокий деревянный забор руку, попутно сняв огородную перчатку.       — О как даже получилось! — восхищается соседка, — Вы как тут, жить будете или так, отдохнуть на лето?       — На лето, а вы? — вопрос конечно звучит как формальная учтивость, но, так или иначе, нужно знать где и с кем живёшь.       — Да мы вот тоже на лето, в городе совсем не продохнуть. В идеале, конечно, на совсем оставаться, но работать так если круглый год, то совсем неудобно. Довольствуемся тем, что есть. У меня сыну как раз недавно восемь исполнилось, первый класс закончил, как школа началась, так же часто среди года уже сюда не поездишь, — стоило ей только упомянуть про сына, как послышался «характерный», по крайней мере для этого ребёнка, шум из близ стоявшего сарая. — Ох, прошу прощения, одну минуту, — произносит соседка и отходит на пару шагов. — Коля, что ты там натворить успел? — не столько строго, сколько обеспокоено, громким голосом спросила женщина.       В следующий момент из сарая вместе с кубом многолетней пыли появляется белокурый мальчик с явно большой для его собственного роста огородной тяпкой в руках.       — Я нашёл тяпку, как ты и просила! — горделиво говорит Коля, вытягивая своими испачканными в пыли ручонками этот инструмент перед собой.       — Я просила тебя принести другую, с крыльца, чем ты только слушал? Мы же никогда этой не пользовались, — со вздохом произносит мать, уже принимая такие ситуации как должное. Невнимательность, но поразительный энтузиазм сына — это уже давно нечто обыденное.       Она забирает тяпку, собираясь пристроить её обратно в сарай, в котором стало уже не так прибрано. Мальчик мимолётно проследил за ней взглядом, а дабы не мешаться, хотел отправиться на поиски новых приключений, но, немного отойдя, зацепился взглядом за незнакомую женщину возле забора.       — Здравствуйте! — недолго думая голосит Коля, для убедительности своего жеста даже активно помахав рукой.       — Привет-привет, — улыбается она, наблюдавшая всю картину со стороны.       Мария Ивановна тоже не заставила себя долго ждать, уже возвращаясь к прежнему месту возле забора.       — Уже поздоровался? Это наша новая соседка — Мария Фёдоровна, — мальчик опять невпопад машинально машет рукой, ловя на себе малость укоризненный взгляд от матери.       — Да, уже успели познакомится, — кивает Мария Фёдоровна.       — Ой вообще с этими детьми только и смотреть, чтоб никуда не влезли, а то постоянно: то убежит куда-нибудь — не найдёшь, то перед глазами маячит, смотри чтоб на ровном месте не навернулся, — Коля лишь по-ангельски хлопает светлыми ресничками, кажется, что он действительно с интересом внимает небольшой взрослой беседе, а если быть точнее, то просто уши греет от временного безделья.       — Да вы знаете, это уж как повезёт. У меня, вон, тоже сын, семь лет, первый класс закончил, и всё время тише воды, ниже травы. Здесь в деревне хоть на воздух выйти можно, — женщина махнула в сторону садовых качелей, — а то вечно дома сидеть — голова опухнет.       В тот же момент белобрысый мальчик встрепенулся и умудрился залезть на — непонятно откуда взявшуюся — стремянку и чуть ли не повиснуть на заборе, наклонившись вперёд и повернув голову в указанную сторону, проявляя чрезмерное любопытство.       — Как же это дома сидеть? А гулять куда-нибудь с друзьями, там, после школы с одноклассниками не ходит? — тут же всплеснула руками соседка.       — Да вот как-то, не получается, видимо, он всё за книжками, — пожимает плечами Мария Фёдоровна, — сама переживаю, как-бы совсем то один не остался, а то упустит момент и всё. Но с возрастом ведь должно пройти, не силком же его идти знакомить.       — Это, конечно, понятное дело, что не силком. Но социализироваться тоже с детства надо, контактировать с людьми всё равно придётся, а если в таком возрасте не начать, потом только сложнее будет. Но вы, конечно, смотрите сами, вам как матери само собой виднее, это я так, из личного опыта, — тут же осекается Мария Ивановна, расцветая в мирной полуулыбке.       — У него совсем нету друзей? — вдруг вклинивается Коля, по-прежнему нависая на заборе, по-совиному поворачивая голову в сторону садовых качелей, на которых и сидел тот темноволосый мальчик, не отрывая взгляда от какой-то книги. Даже несмотря на то, что половину терминов, произнесённых сейчас в речи взрослых Коля не понял, он поразительно «попал в яблочко» в собственном восприятии услышанного диалога. — Тогда я буду с ним дружить! — гордо провозгласив это, он стремительно быстро спрыгнул со стремянки, намереваясь немедленно исполнить своё слово.       — Какой добрый мальчик, — улыбается Мария Фёдоровна, так как такие слова от восьмилетнего ребёнка звучали по-настоящему «чисто».       — Только ничего не сломай, — вопреки милому высказыванию говорит его мать, и в какой-то момент ощущается, что вместо «ничего» ей хотелось сказать «никого».       Мальчик кивает и предположительно направляется налаживать контакт с соседом также через забор, но, ох, как обычно Колю в этом плане недооценивали. Пока женщины быстро отвлеклись на новые разговорные темы, вроде лучшего сорта лилий или средств от сорняков, Коля благополучно прошёл вдоль забора значительно дальше, чем требовалось, и это ради того, чтобы прошмыгнуть в давно запримеченную дырку в заборе, который сам по себе то не выглядел очень надёжным.       Фёдор спокойно сидел на качелях, уже стараясь не обращать внимание на навязчивых насекомых, пока в один момент его не ухватили сзади за плечи с восторженным, едва ли не пищащим, «приве-е-ет».       Естественно, Достоевский вздрогнул, немного ссутулившись и с видом ошарашенного зверька медленно повернул голову, едва ни получив самый настоящий инсульт. Как там говорят? Мой дом — моя крепость? В общем, здесь Фёдор максимально утратил веру в собственную безопасность.       — Приве-е-ет! — ещё раз протягивает как из-под земли выросший белобрысый мальчик, пока Фёдор всё ещё пребывает в некой прострации и замешательстве от присутствия незнакомца на их жилплощади. — Меня Коля зовут, — сразу же провозглашает мальчик, активно махая ладошкой прямо перед лицом Достоевского. — Давай дружить?       Фёдор явно не в восторге от происходящего и настоятельно убирает чужую руку от своего лица.       — Ты здесь откуда? — спрашивает Достоевский, настороженно хмуря брови.       — От туда, — Коля тыкает пальцем на свой дом и с самым невозмутимым видом возвращает взгляд на собеседника.       А затем качеля жалобно скрипнула, под вполне удачной попыткой Николая перелезть через спинку и усесться рядом с Фёдором, болтая ногами в воздухе, отчего вся она заходила ходуном.        — А ты отсюда, — деловито заявляет белокурый мальчик, тыкая уже на дом Достоевского, словно открывает великую тайну. — Мы теперь будем жить ооочень близко, — они оба даже не подозревают насколько.       Фёдору уж больно хочется спросить как он сюда попал и в частности зачем, но создаётся такое ощущение, что тело окутало лёгкое оцепенение. Возможно из-за неожиданности. Но и во рту, кажется, пересохло и хочется просто куда-нибудь уйти.       — Эй, а как тебя зовут? — вполне логичный вопрос, учитывая, что Достоевский пару секунд просто молчал, отведя взгляд, пока на него откровенно пялились, придвинувшись максимально близко.       — Фёдор, — наконец отвечает мальчик, прикрыв ранее читаемую книгу.       — Федя! Давай дружить? — повторяется Коля, обеими руками вцепившись в рукав Фёдора, словно если тот не ответит, он готов за него подёргать.       — Ты как вообще, залез сюда? — спрашивает Достоевский, мельком поглядывая на стоящую где-то впереди мать, мысленно ещё ища спасения.       — А, это, — Николай отпускает его руку, как-то лукаво улыбнувшись, словно провернул какое-то по истине великое дело. — Вооон там сзади есть лазейка в заборе, я-то её давно заприметил. О! Это может теперь быть наша личная дверь! Как тайник какой-нибудь! Только тссс, взрослым не говори, а то это больше не будет секретом! — прежде всего Фёдор как-то не улавливает с какого перепуга они перешли на «наша дверь», мысленно уже представляя как непременно это дыру нужно будет заделать, чтобы посторонние сюда не ходили. — Так ты будешь со мной дружить? Потому что я с тобой буду! — пристал с этим вопросом Коля, успев по новой воодушевиться.       — Что изменится от моего ответа? — скептически интересуется Достоевский, считая этот вопрос до боли в ушах глупым. — Что, если скажу «нет»?       — Но ты не можешь так сказать! — протягивает Коля, словно получив какой-то нож в спину. — Ты должен ответить «да», потому что у тебя нету друзей! А они должны быть у всех! И на этот вопрос всегда отвечают «да»!       — В чём тогда смысл отвечать? — если Фёдор не раз прокручивал такие очевидные мысли в голове, то Николая это заставляет даже немного зависнуть.       — Наверное, потому что нельзя заставить дружить, — медленно произносит Коля, улавливая многозначительный взгляд собеседника из разряда «ну так? Следовательно…» — Но если ты не будешь дружить со мной, тогда я всё равно буду дружить с тобой! — расцветает в улыбке Яновский, а Фёдору хочется закатить глаза, оттого насколько «легко» и абсурдно это прозвучало, с видом «тут всё безнадёжно».       Фёдор ещё раз, уже не мельком, а напрямую смотрит на профиль матери, которая в упор не замечает боковым зрением всей этой картины, увлечённо болтая с соседкой. А вот если бы заметила, скорее всего белобрысому мальчику бы прилетело за вторжение на чужую территорию, и в совокупности в личное пространство Достоевского, который свято считал, что в подобной ситуации своим отстранением вполне перестанет интересовать непрошенного собеседника.       — Пойдём гулять! — заявляет в какой-то момент Коля, снова хватая Фёдора за руку, на этот раз за ладонь.       — Мы и так на улице, — бесцветно отвечает Достоевский, считая этот факт ого-го каким гулянием.       — Но тут же скучно-о-о! — протягивает собеседник, и делает резкое движение корпусом, отчего качеля вновь жалобно скрипит, немного покачнувшись.       Мальчику, именуемого Николаем, и впрямь был искренне интересен незнакомец его возраста. Вообще Яновский был крайне общительным и гиперактивным по своей натуре, что нередко от него уставали и сверстники в школе, с которыми он так активно старался подружиться. Он был везде, сразу и со всеми.       Смышлёный мальчик, которому вечно надо быть в курсе кто-где-зачем-почему. Он не стесняется задавать глупых вопросов, совершать дурацкие мелкие выходки, учась исключительно на своих ошибках, и каждый раз, главное — поразить окружающих чем-то новым, на что обязательно скажут «ничего себе», и неважно в хорошем или не очень смысле.       Беря в расчёт случай этого же года, когда из любопытства в школе была задействована кнопка пожарной безопасности, запрет на взаимодействие с которой был из разряда «не суйте вилку в розетку», а ведь он пытался, можно сказать, что этот ребёнок и впрямь играл по-крупному. В итоге первый вызов родителей в школу, состоялся в первом же классе, а среди сверстников он автоматически стал «сумасшедшим», при чём в хорошем смысле этого слова. Они находили его как минимум интересным, так как по интеллекту он не был тупым, так что эта безбашенность лишь добавляла в его характер изюминки. Естественно, по его личному мнению.       Сам-то Николай по натуре очень даже добрый и щедрый мальчик, но в таком случае, складывалось впечатление, что у него был полнейший дефицит внимания. Понятное дело, что с таким характером и родителям было с ним крайне трудно, но раз их ребёнок так желал максимально много времени проводить за общением, то с самого-самого раннего детства, его водили в сад с утра до вечера, приплетая к этому кучу дополнительных кружков, которые менялись чуть ли ни каждые пол года.       На самом деле, если задуматься, то вообще-то желание привлечь к себе внимание возникло как раз из-за того, что изначально от родителей он получал его не так много. Отец был с утра до ночи на работе, а мать также сидела за компьютером, только работая на дому. Взяв в расчёт его активный темперамент, а потом ещё и решение родителей буквально сократить его времяпрепровождение на дому, занимая досуг сплошными кружками, наверное, в какой-то степени можно почувствовать себя брошенным, как минимум на подсознательном уровне.       По началу Николаю самому нравилось вечное движение и социум вокруг себя, но в определённые моменты это начало вызывать чувство потерянности, усталости, морального истощения, отчего он говорил родителям, что не хочет больше ходить на тот или иной кружок, но ему сразу же заменяли одно мероприятие на другое.       Да, Яновский и сам искал общения, непонятно где, непонятно с кем, но также имел свойство уставать. Когда стараешься на публику, ты выжимаешь из себя все соки, и ему хотелось это делать, но в силу возраста он сам не понимал, почему и для чего, но по сей день нуждается в элементарном общении.       И, если в школе, среди одноклассников, эта потребность вполне удовлетворялась, то каждый год приезжая на дачу, начиналась скука смертная. Если где-то в округе и были дети его возраста, то явно сидели по домам, впрочем, и самого Колю почти никуда дальше участка не отпускали. Поэтому он старался чем-то себя занимать, находя препятствия на ровном месте от нечего делать.       До этого лета он ещё и успешно добивался внимания родителей, ничуть не стесняясь лезть на рожон двадцать четыре часа в сутки. Правда, после всей этой темой с кружками, в которую его чуть ни ввязали даже посреди лета, мальчик смекнул, что лучше он постарается как-то протянуть наедине сам с собой, нежели отправится на трёхмесячную каторгу, на которой ещё и будут заставлять что-либо делать, в зависимости от кружка или лагеря. Это не так важно, но соблюдать чьи-то глупые правила или заниматься далеко не любимым делом было ещё хуже, чем делать вид заинтересованного чем-либо в пределах огородного участка ребёнка.       Конечно, он более, чем просто заинтересовался такой удачей в виде ровесника прямо по соседству. Тем более опыт в общении, естественно, в силу возраста, у Коли был хоть куда, поэтому первая несговорчивость собеседника его вообще не смутила. Даже в каком-то смысле это было очевидно, но это если смотреть со стороны. Глазами Николая, смотря на эту ситуацию, видно лишь желание дружить, и раз уж так сложилось, что он, окружая себя вниманием, вроде как чувствует себя в своей тарелке, то какого этому тёмноволосому мальчику? Как известно, по разговору их мам, тот совсем ни с кем не дружит. Эту установку уже чётко обозначил Коля сам себе в голове. В каком-то смысле это стало ещё более крупным толчком к тому, чтобы сейчас же исправить такую ситуацию.       Откровенно говоря, маленький Коля не знал как вообще человек может ни с кем не дружить. Может поэтому Федя выглядит таким потерянным? Конечно, к нему же на территорию собственного дома не явился из неоткуда какой-то незнакомец, одержимый идеей подружиться.       — А что ты читаешь? — решает тогда поинтересоваться Коля, двинувшись ближе к собеседнику, потому что каким-то чудом тот умудрялся незаметно отодвигаться от него к краю качели.       Вполне можно заметить, как пальцы одной руки непроизвольно сжались на книге, словно готовясь к тому, что её тоже попытаются как минимум потрогать, а как максимум проверить самостоятельно что в ней. К тому же, Фёдор был почти уверен, что никакого интереса в этом вопросе нет, это так, к слову. И опять же: данная информация вряд ли что-то даст его оппоненту.       А Яновский всё терпеливо ждал, уставившись на собеседника, в трепещущей надежде, что такая тема придётся Феде по душе.       — Сборник стихотворений и поэзии Николая Некрасова, — немного погодя отвечает Фёдор, уверяя самого себя, что это только во имя утоления навязчивого любопытства собеседника.       Он смотрит на Николая, у которого в самом деле на лице так и написано, что эта информация ему ничего не дала.       — А дашь посмотреть? — Достоевский уже вздохнул, чтобы ответить ясное и понятное «нельзя», но, Боже, кто его вообще спрашивал?       Не сказать, что книгу «выхватили» из его рук, но явно «выудили», воспользовавшись опять же резкостью и эффектом неожиданности. Ну, или остатками Фединого замешательства от всего происходящего в целом. А он очень не любит, когда трогают его вещи, и тем более таким образом небрежно пролистывают страницы.       — А где картинки? — протягивает Николай, встречаясь с каменным лицом Фёдора, который соизволил хотя бы изогнуть на это бровь. Яновского почти обжигает этот взгляд, и он опускает взгляд обратно в книгу. — Мне сни-лось: на у-тё-се сто-я, — в пол голоса, в силу своих возможностей чтения после окончания целого первого класса, зачитывает Николай. — Я в мо-ре бро-       — Броситься хотел, — Достоевский теперь смотрит куда-то в сторону, максимально отдалённым от реальностей взором, как это может показаться на первый взгляд, даже стеклянным. — Вдруг ангел света и покоя, Мне песню чудную запел, — продолжил он, очевидно зная эти строки наизусть, а затем снова предоставляя слово горе-чтецу.       — Дож-дись вес-ны! При-ду я рано, Ска-жу: будь снова че-ло-век!       — Сниму с главы покров тумана, и сон с отяжелелых век.       — Да ты всё наизусть знаешь! — восхищённо произносит Николай, резко захлопнув книгу.       — Просто этот читал недавно, — пожимает плечами Фёдор, снова вынужденный сильнее отклонится в сторону, чтобы сберечь те, малые крупицы дистанции хотя бы между их лицами, раз уж в цело он уже прислонился к боковому поручню качелей.       — И тебе не скучно? Прямо совсем ни капельки? — мальчик почти наседает на собеседника, пристально смотря в глаза, ничуть не заботясь о понятии «личное пространство» ещё с самого начала.       Достоевский предпочёл бы прямо сейчас свалиться за борт этой качели, отодвигаясь уже «дальше некуда», но вместо этого, в сопровождении её лёгкого покачивания, стукается головой об одну из боковых железных балок, на которой, собственно, стояли качели. Не так больно, но очень неприятно и заставляет дёрнуться, отшатываясь уже от железки.       — Ты что, аккуратнее! — сразу произносит Яновский, чуть усмехнувшись, естественно, заметив это движение, и садится уже ровно, возобновляя болтание ногами в воздухе. — И тебе это нравится, да? — Николай имеет ввиду книгу, понять пристрастие к которой ему, видимо, не дано, потому что ответом ему служит короткий кивок.       Ну как может нравится ломать глаза и напрягать голову, ради какого-то чтения даже не в школьное время? Да и как можно читать без картинок? Да у Яновского спустя десять минут уже мозги вспухнут! Видимо, Феде настолько скучно, что приходится прибегать к таким крайним мерам времяпрепровождения! Чем больше Коля думал об этом, тем больше ему хотелось прямо сейчас сказать Фёдору, но поток мыслей прерывает голос его собственной матери, которая, видимо, заметила, где теперь примостился её сын.       — Коля! Ты как там очутился вообще? — с долей упрёка произносит женщина, вдоль забора направляясь в их сторону.       Коля успевает только мысленно ойкнуть, а Фёдор выдохнуть, видя и свою мать, также наконец-то обратившую на них внимание. Гоголь принимает достаточно виноватый вид, слезая с качелей, потому что за такие выходки он мог как минимум получить выговор. Головой-то он понимал, что за пределы их участка ему нельзя, но всё равно поступал по-своему. А теперь нужно было на ходу сочинить ответ на поставленный вопрос.       — Я гулял, — медленно начинает мальчик, водя глазами по сторонам.       — Ох, я очень прошу прощения, — произносит его мать, обращаясь к матери Достоевского и снова направляет внимание на своего сына. — Это чужая территория, и сюда нельзя ходить без разрешения! И тем более у цивилизованных людей существуют двери! Вообще нельзя лазить по чужим участкам!       — Прости, — в пол голоса говорит Николай, неприятно ощущая, как его отчитывают при других людях.       — Не у меня прощения просить надо. Мы с тобой дома поговорим, — пожалуй, это всё-таки одна из самых жутких фраз, которые приходилось слышать ребёнку.       — Это я его попросил, — раздаётся негромкий голос Феди, наблюдавшего всю эту картину. — Здесь было удобнее разговаривать, чем через забор. Коля не виноват, — голос звучит неожиданно даже для самого Фёдора.       Женщины обращают на него внимание, мать с неким удивлением, зная своего сына, а Мария Ивановна как минимум с любопытством.       — Ладно, — медленно кивает женщина и вновь обращается к соседке. — Не могли бы вы.?       — Да, сейчас провожу до калитки, пойдём, — в конце она уже обращается к белокурому соседскому мальчику, чтобы тот отправился домой, не через забор или как он там пролезал, а по-человечески.       С момента слов от Фёдора, Коля повернул в его сторону голову, и, кажется, глаза его восхищённо засияли. Это он-то сейчас в каком-то смысле прикрыл Яновского, значительно смягчив настрой его матери?       — Пока, Федя! — машет ладошкой вновь повеселевший Коля, уходя вслед за Марией Фёдоровной.       Сам Фёдор в этот момент ещё сидел на качелях, оценивая этот странный привкус произошедшего, в последний момент опять пересекаясь взглядом со светлыми глазами. Николай правда заметно повеселел, как в первое мгновение их «встречи». Он не видел никаких весомых причин, чтобы Достоевский решил так сказать, кроме как их псевдодружбы, на которой так настаивал Николай всего пару минут назад.       Значит ли эта фраза положительный ответ?