Назови меня по имени

      Водянистая кашка из разваренного риса. Поджаренная крохотная рыбина, лежащая на продолговатой тарелке. Блюдечки с разными маринованными овощами. Горький зелёный чай.       — Изуми, не торопись, а то подавишься, — предостерегала женщина, сидящая рядом за тем же круглым низким столиком. Однако девочка, в чьём теле я очутилась, была слишком поглощена едой, от которой даже подпекало язык: потому разглядеть ту, с кем делила трапезу, не получилось. Но всё же чёрные учиховские волосы и такую же, хоть и слегка застиранную форму шиноби сложно было не заметить.       — Но мама! — возразила, захлёбывая кашу. — Нужно быстрее на тренировку. Ребята ждут!       Родительница не ответила: только погладила, пока непослушная дочурка жадно зажевала рыбу, казалось, ни капли не беспокоясь о мелких костях…       — Я ушла! — уже хотела махнуть рукой, как вдруг крутанулась в лестничном проёме. — Ой, точно, забыла, — и вернулась обратно.       Малышка резво пробежала через всю гостиную: к небольшому, но приметному алтарю с окружённым благовониями портретом. Склонилась коротко и пролепетала: «Пап, я ушла!» — после чего резво завернула на лестницу. Мысли о предстоящей тренировке, похоже, столь сильно поглотили Изуми, что она совершенно не заметила — ни фальши в улыбке убиравшей посуду женщины, ни тяжёлого вздоха следом, ни тихого всхлипа в одинокой комнате. Дети бывают до жестокого беззаботны...       Влажный липкий воздух создавал ощущение, что бежала я по огромному парнику. Дышать было тяжело. Всё виновато палящее коноховское солнце, от которого, как всегда, не нашлось никакого спасения. Дома, дома, снова дома: вроде бы похожие между собой, выполненные так, чтобы складываться в гармоничную композицию, но в то же время совершенно разные. Одни вытягивались вверх, другие, наоборот, расходились в ширину. Без сада, ведь хозяева постоянно пропадали за пределами селения, или, напротив, окружённые пышно цветущими деревьями. Где ограда позаковыристее, а где и вовсе её нет. Однако абсолютно на всех фасадах гордо красовался он — бело-алый веер великого и гордого клана.       — Это же... — на всех, кроме одного-единственного здания, с которого украшение это недавно сняли: теперь на воротах разместились три цветка с широкими остроконечными листьями. То был единственный герб, которому уступало семейство Учиха в помпезности и многовековой истории: символ правителей Огня.       «Хокагэ-сама примет у нас дочь своего друга», — вспомнились наставления матери. «Она отличается от тех, к кому ты привыкла, поэтому будь добра к ней, если встретишь, и не наговори ничего лишнего. Хорошо, Изуми»?       Над первым этажом просторного жилища расположился чуть более компактный второй, с потемневшим из-за постоянных дождей деревом и покоцанной местами черепицей; по обе стороны от ворот расходились пышные посадки вечнозелёной сосны и пушистого кедра, что скрывали всё лишнее от любопытных глаз. Воспоминания показали добродушную бабулю с непроизносимым длинным именем, часто выносившую вкусности и угощавшую местных детишек: похоже, вдову одного из высокопоставленных шиноби, что дожила здесь мирно свой век и оставила всё нажитое клану — потому как сыновей своих она похоронила ещё юнцами. Сейчас же здесь галдели рабочие: громко переговаривались, заходя за ворота и выходя из них: таскали какие-то доски, инструменты, другие непонятные маленькому ребёнку вещи.       Интерес. Этот жгучий огонь, поднимающийся вверх от самых кончиков пальцев. Он ныл, жёг, заставляя нетерпеливо раскачиваться в стороны и страдать от текущего ручьями пота ещё сильнее.       — Я только чуть-чуть посмотреть, — разгар ремонтных работ, так кто заметит мелкую, да ещё и изворотливую, точно кошка, девчушку? Так, не став утруждать себя долгими измышлениями, воодушевлённая Изуми сдалась соблазну и проскользнула внутрь.       Прятаться под деревьями было проще всего: они раскидистые, а потому со второго этажа, где сейчас собралась основная толпа для замены прогнившего фасада, никто бы не обнаружил. Внутренний дворик оказался выполнен в типичном традиционном стиле: большие плоские камни замысловатой формы складывались в путеводные дорожки, а покрытые мхом фонари-исидоро, что выстроились вдоль этих тропинок, уводили постепенно к маленькому прудику — чем-то похожему на тот, что был в поместье Фугаку. Хоть рыбок тут оказалось не так уж и много, непомерный аппетит, свойственный всем карпам, их не обделил.       — Стойте, не все сразу.       Казалось, прожорливые кои были готовы слопать девочку, что кормила их.       — Х-хватит, вам нельзя больше.       Изуми узнала её сразу, хоть раньше никогда и не видела. Сверкающие, точно золото, волнистые локоны, какие во всей Конохе, а тем более в квартале Учиха, встречались крайне редко, традиционное одеяние, какое шиноби никогда бы не стали носить вне особых торжеств — слишком тесное и неудобное, и — пусть и довольно слабый — но страх перед громоздившимися агрессивно рыбами: неспособные различить человеческую речь, они продолжали кучковаться голодной толпой.       — Х-хватит же! — почти выпрыгивали из воды. — Макико сказала... а-ай! — один особо одичавший карп всё же не выдержал и возжелал взлететь к небу, чтобы почти сразу с бульком вернуться обратно. Перпугавшись, малышка подпрыгнула и выронила мисочку с кормом. Фарфор взметнулся в воздух и бултыхнулся прямиком в пруд. — Н-нет, как же так... — а обжоры только этого и ждали: набросились, как в последний раз. Она засуетилась встревоженно, не то собираясь позвать кого-то из взрослых, не то намереваясь сама достать посудину с неглубокого дна. — К-кто здесь?       «Голубые», — только и отметила Изуми, когда аристократка вперила в неё свой перепуганный взгляд.       — Ой... — неопытная Учиха слишком увлеклась созерцанием занятной сцены, а потому не заметила, как пнула какой-то мелкий камушек, который тут же предательски отлетел прямо на каменную дорожку. — Кажется, меня раскрыли...       — Кто ты? — повторила на сей раз строже.       — Я... а... ну... — неловкость, из-за которой сделалось так жарко, что даже тёкший пот не давал охладиться. — В общем...       — Здесь нельзя находиться посторонним, — от недавней робости не осталось и следа. Девочка оценивала: кто я, и насколько могу быть опасна.       — Это...       Паника-паника-паника. Внятные объяснения никак не шли в голову, ведь Изуми решила «просто посмотреть» и никаких особых причин, кроме неутолимого любопытства, у неё не было! И вот аристократка уже собралась громко закричать...       — Тш-ш! — как эта шустрая бездельница подбежала к ней и заткнула рот ладонью! Грубой, мозолистой, так ещё и недавно тёршейся о грязную кору деревьев! — Я — Учиха. Учиха. Видишь, у меня на одежде герб наш нашит! А ещё... ещё... мне просто стало интересно. Новый человек в квартале, да ещё и не наш. Нет, это не значит, что это плохо, что ты не из клана, просто... так непривычно, новое лицо, да ещё и... ещё... только не зови взрослых, ладно? Да и я... я уже ухожу! — с этой фразой Изуми соизволила наконец отстраниться — в мгновение вернулась к дереву, под которым недавно пряталась.       — П-постой, — заторможенно окликнула девочка, когда ниндзя уже вскарабкалась на ветки и собиралась отчалить. То ли от стресса, вызванного вероломным вторжением, то ли от наглости Учихи, которая, наверное, была первой за всю недолгую жизнь благородного дитя, кто отнёсся к нему с таким непочтением: малышка выглядела растерянной. — Как тебя зовут? — будто не до конца понимая, зачем, но спросила она.       — Зовут? Ах, точно. Имя-то назвать забыла! Изуми. И-зу-ми, — повторила по слогам, чтобы внезапно поднявшийся ветер не унёс слова. — А тебя?       — Миа.       — Миа? — уточнила, хотя тонкий слух итак всё уловил с первого же раза. — Красивое.       — С-спасибо.       — Ну, бывай! Я загляну ещё как-нибудь, можно? Но уже через дверь.       — Х-хо... рошо... — окончание реплики донеслось лишь слабыми колыханиями, покуда Учиха уже перемахнула обратно за ограду.       «Прости, мама, я облажалась», — негодница неслась на тренировочный плац быстрее, чем когда-либо, не только потому, что уже порядком опоздала к назначенному времени, но и потому, что надеялась таким образом остудить предательски горящие уши.       Так и началось знакомство Изуми с нелюбимым ребёнком заносчивого отца. С единственной дочерью даймё Огня.

***

      — А, может, всё-таки не стоит? — девочка, одетая в пёстрое рыжее кимоно, неловко перебирала ножками, стараясь не споткнуться о какую-нибудь вредную кочку.       — Стоит-стоит, — дорога на полигон была хоть и близкая, достаточно быстро сворачивала с городских улиц на истоптанные одними шиноби тропы, а затем и вовсе уходила в лесистую, почти лишённую посетителей часть: именно там Изуми любила проводить время с друзьями. — Нечего всё время затворницей дома сидеть. Да и ребята хорошие, не обидят, — сквозь просветы деревьев уже виднелась небольшая опушка.       Так как спутница то и дело отставала, а до заветного места встречи оставалось совсем чуть-чуть, я (точнее, тело, в котором очутилась) не выдержала и схватила её за руку.       — Давай скорее, — потянув, что есть силы, за собой.       — И-изуми! — хоть подруга и возмутилась украдкой, и даже чуть не свалилась поначалу, в итоге действительно ускорилась: охая и причитая, как её пожилая нянечка.       — Итачи-и! — мальчик уже ждал на противоположной стороне полянки — в тени большого, гордо раскинувшегося дуба. В голове щёлкнули воспоминания: ребятня часто скрывалась здесь от надзора старших. — Доброе утро-о!       — Доброе, — реакция на мой (Изуми) вопль могла показаться слишком уж безразличной: маленький ниндзя даже не повернулся, продолжая начищать кунай из подсумка. Впрочем, наверное, любого в этом возрасте «игрушки шиноби» интересовали больше девочек.       — Даже не спросишь, кто это пришёл со мной? Фу, бяка, — отвернулась капризно, косясь на затачивающего оружие друга со всем возможным осуждением.       — Мы виделись однажды на приветственном ужине, — а тот даже бровью не повёл.       — Что? Правда?! Миа, почему ты не говорила?       — Я-я... — бедняга аж растерялась из-за внезапного эмоционального напора. — Хокагэ-сама, он... Итачи-кун, это было так давно... Я не думала, что Итачи-кун запомни-..       — Как всегда, шумите с самого утра.       Последний участник сборища явился, словно из ниоткуда: материализовался прямо за спиной Итачи, обращённый к нам своими тёмными задорными глазками. Пусть ещё и ребёнок, но уже похожий на себя взрослого. «Шисуи», — эта ноющая боль в груди не могла принадлежать галдящей Изуми. Да, она определённо была моей.       — Эй, Шисуи, ты когда перестанешь подкрадываться? — так тяжко, когда оболочка испытывает совсем не те чувства, которыми клокочет душа.       — Когда ты научишься различать чужую чакру, — не тычь в него так грубо, Изуми, не надо. — И вообще: я появился прям перед вами, а не подкрадывался. Так что тебе ещё учиться и учиться, мелочь, — а он в ответ только потрепал по макушке: на что девчушка взорвалась новой порцией возмущений.       — Ты кого мелочью назвал?! Никакая я не мелочь!       — Да-да, знаем-знаем, — я так скучала по этой улыбке.       — Шису-уи!       — И вообще, — уклонился от очередного выпада, — кто это тут у нас?       Внимание, наконец, обратилось к скромно стоявшей поблизости малышке. Не решаясь вмешиваться в дружескую склоку, она лишь наблюдала: от нервозности теребя пальцы, дабы не начать мять рукава кимоно. Так странно — видеть прошлую себя со стороны.       — А-ай!       — Шисуи, ты что творишь?!       Он подхватил её на руки так легко и непринуждённо, точно куклу. Нагло. Дерзко. Как всегда и поступал этот мальчишка.       — Так-так, — придирчиво принялся оглядывать незнакомого ребёнка, чьё хиленькое тельце, поднятое над головой, из-за удивления и накатившего ступора даже не сопротивлялось. — Такая тощая. Мелкотня, тебе сколько?       — Шисуи, поставь её! — принялась Изуми отбивать подругу.       Однако шиноби игнорировал хаотичные удары кулачков по спине: как если бы мышь пыталась навредить слону. Всё же он был на две головы выше и на целых пять лет старше. Не разница — пропасть, какую парнишка чаще всего нивелировал мягкостью характера.       — Года четыре-пять, как этим двоим? Нет, высоковата. Может, шесть? Хотя нет, на шесть ты никак не тянешь.       — …мь…       — А, не слышу? — опустил ниже: так, что даже до сдавшейся в своих безуспешных попытках Изуми донеслось.       — М-мне восемь.       — Восемь?! Погоди? Тебе? — в неверии закружил бедолагу в воздухе, словно вновь проверяя её вес. — Тебя дома не кормят, что ли?       — Н-нет... просто...       — Просто? Да тут одни кости! Изуми, ты из каких голодных краёв её притащила?       — Шисуи, зря ты так... — даже Итачи не выдержал невежества друга.       — Поставь её, балбе-ес!       Но этот хитрющий кот не был бы собой, если б вёл себя так, как от него хотели другие. Не внимая ни недовольным крикам девчушки, ни здравому предостережению друга, продолжил весело нарезать круги с живой игрушкой на руках, раскручивая ту из стороны в сторону. Однако сама Миа не сказала на столь грубое обращение ничего: только молча глядела на смеющегося Шисуи — а потом залилась румянцем, когда он это заметил.       — Вау! У неё глаза, как драгоценные камни! Никогда такого вблизи не видел... — даже наклонил немного, чтобы рассмотреть внимательнее, — на свету голубые, а в тени...       — Шису-у-уи! — воспользовавшись ситуацией, Изуми вскарабкалась на мальчика, точно мишка на дерево в поисках улья, и принялась колотить ножками.       — Эй, больно вообще-то! — желаемого чертовка добилась: Мию оставили в покое и наконец-то благополучно вернули на землю. — А если бы уронил?       — Если бы уронил, Фугаку-сама бы из тебя шашлык сделал.       — Это с чего бы нашему Хокагэ?..       — А с того, что Миа, — Учиха напустила весь пафос, на какой только была способна четырёхлетка: для верности даже задрала носик и гордо ударила себя в грудь, — находится под его покровительством.       — Покровительством? — а до Шисуи, похоже, наконец начало доходить. — Стой, ты же не хочешь сказать, что?..       — На рукавах её кимоно вышиты три цветка с остороконечными листьями, — подлил масла в огонь Итачи.       — Погодите, я вроде слышал, что она должна была вот-вот приехать... но это было...       — А нечего безвылазно на миссиях пропадать! У тебя только ими голова всегда забита.       — Я как-то...       — Хахах, — хохотнула главная героиня обсуждения, чем привлекла внимание всех собравшихся. Правда, тут же спохватилась, прикрыв улыбку ладошкой. — Ой, Макико же говорила не смеяться с открытым ртом…       А хитрому плуту много и не надо было.       — Прошу простить мою грубость, принцесса, — воспользовался возникшей заминкой и шустро склонился в самом вежливом из всех возможных поклонов. Галантно, но слишком обманчиво-покорно.       — Ты не быстро ли переобулся?       — Н-ничего. Всё нормально, Изуми. Я не держу зла. И В-вы можете...       — Ты.       Перебил, он перебил её!       — Да... ты... можешь уже выпрямиться.       — Благодарю.       Игрался, клянусь, этот плут просто игрался со всеми нами!       — Миа, не верь этому обманщику!       — Это с чего бы обманщику?       — Шису-уи! — и всё началось по новой.       — Эм, Итачи-кун, — спросила малышка, удалившись от очередного накала страстей под тенистые ветви дерева, — и часто они так?       — Хотелось бы реже, — только и ответил шиноби, возвращаясь к одиноко поблёскивавшему на солнце кунаю.       Первая встреча всегда оставляет неизгладимый след: после этого Шисуи ещё долго — всерьёз ли, в шутку ли — называл Мию «принцессой».

***

      — ХА-А! — щепки отлетали от соломенного манекена. Едва успела ударить правой, как вращающаяся человекоподобная фигура зашла в полуоборот и на заданным мною импульсе решила разнести мою же голову. — ХИЙЯ-А! — но я уже заблокировала слева. — ХА! — быстрее. — ХА! — проворнее. — ХА-А! — яростнее.       Точно: ярость. Каждая клеточка чужого тела пылала этой всеобъемлющей эмоцией, что управляла, будто марионеткой: заставляя без остановки колотить по едва целой мишени, игнорировать усталость, разодранные костяшки, а — главное — навязчивый зуд в груди.       «Шиноби должен быть хладнокровным», — всплывали наставления почившего отца.       —ХУ-А! — идти в бой на холодную голову. — Х-ха! — не поддаваться чувствам.       Но Изуми сейчас буквально тонула в них.       — Х-ха!       Хотелось плакать. Нет, не так: эта несчастная девочка, что отчаянно набивала синяки, была готова разрыдаться на месте, но гасила, подавляла в себе запретные порывы.       — Х-ХА-А-А! — заглушая боль душевную физической.       Отчего тебе плохо?       — Изуми?       Солнечные золотистые волосы были аккуратно собраны в причёску — проколоты тоненькой серебряной шпилькой, с которой застывшими перламутровыми каплями свисал жемчуг. Небесно-голубое одеяние, из-за окружающей зелени кажущееся почти бирюзовым, рождало невероятную гармонию с общим образом: таким недосягаемо нежным.       «Нет, мне это не нужно», — отчётливо стали слышны мысли Учихи, когда та отвернулась: слишком резко, будто с неприязнью.       — Миа, почему ты здесь? — с неприязнью к себе, а не к прибежавшей на полигон подруге.       — Фестиваль скоро начнётся, а тебя нигде не было, — поступь её всегда было очень плавной и мягкой: никаких дешёвеньких деревянных гэта — только обтянутые молочно-белой тканью дзори.       — Мне это неинтересно.       — Но как же? Там же будут сладости, рыбки и... — хоть и чуть подросшая, по-прежнему наивная. Избалованная. Не знающая жизни Миа.       — Мне нужно тренироваться, — достаточно неопытная, чтобы не распознать подвох в моём внезапном желании привести в порядок изуродованный манекен. — Сегодня допоздна, так что идите без меня, — торчащая солома которого никак не желала залезать обратно.       — Но Изуми...       Парчовый пояс-оби: с мерцающими одуванчиками.       — Давай в другой, — не эти вечно одинаковые широкие штаны, — в другой, — всегда чёрные, чтоб не видно было грязи, — в следующий раз.       У той, кто стремится стать достойным шиноби, нет времени на женские глупости. Бессмысленные побрякушки — на поле боя никому не будут важны...       — Пойдём.       — Ч-что?.. — я слишком погрузилась в кипящую внутри тьму, что не заметила, как подружка очутилась позади. — Зачем?       — Пойдём-пойдём, потом увидишь, — хитрая усмешка напомнила отчего-то лисицу Тэруко: она хихикала точно так же, когда замышляла очередную авантюру. Правильно говорят: «Кровь — не вода». Ведь «Миа» никогда не встречала двоюродную сестру, так откуда могла перенять её повадки?..       — Можно?       — Ещё нет.       — Ну, сейчас-то можно?       — Изуми, ты, как и всегда.       — Что — всегда?       — Не умеешь ждать.       Как и ожидалось, мы оказались у Мии дома: это можно было понять и по характерному стуку ступенек, когда поднимались на второй этаж, — я уже научилась различать его за столько лет, — и по необъяснимому пряному аромату, что буквально впечатался в поры каждой деревянной балки жилища. Комната — просторная, раза так в три шире той, что принадлежала Изуми: с резным лакированным комодом, уютным низким столиком, шёлковыми подушками для сидения, свитком, изображающим горный пейзаж, что написал какой-то известный художник, искусно подобранной под сезон цветочной композицией. Я много раз бывала здесь, но почему-то только сейчас каждый кусочек пространства разжигал неконтролируемую зависть: столь же тёмную, что и чёрные тряпки, висевшие мешком на теле.       — Миа, мне нужно тренироваться, — врёшь, как же неприкрыто ты врёшь, Изуми, — так что я по-...       — Та-дам!       Светло-лиловое. Большое. Пятно.       — Что это?       — Что значит — «что»? Очевидно же.       — Нет, я понимаю, — убери, не дразни, — но зачем вдруг? — хватит, хватит. — Ты же вроде бы уже выбрала в чём пойдёшь? — для чего продолжаешь издеваться надо мной?       Переливающаяся от глубокого фиолетового до нежного сиреневого ткань: расписанная невероятной красоты соцветиями, распустившимися на длинных рукавах и необъятном подоле. Сакура? Хризантемы? Что это за цветы?       — Красиво, — а теперь убери, прошу!       — Держи, — но Миа, не ведавшая о моей внутренней борьбе, лишь всунула в руки это огромное полотнище. Оно оказалось тяжелее, чем выглядело со стороны. — Так, а теперь пояс, пояс... — подруга вернулась обратно к шкафу, зарылась в него, будто желая выкопать какое сокровище.       — Пояс?..       Я же отупело уставилась на цветной свёрток и принялась машинально пересчитывать лепестки на нарисованных бутонах.       — Пионы и жасмин, — опознала наконец композицию.       — Ага, всё верно. К ним как раз подойдёт этот, — вернувшаяся с находкой Миа довольно вытянула передо мной молочно-розовый пояс: однотонный, но расшитый крохотными росинками золотой нити.       — З-зачем?       Я не понимала. Нет, не так: не хотела понимать. Отрицала саму возможность надеяться.       — Как — зачем? — чистые голубые глаза её всегда сверкали ярче любых украшений, но такими делались только в моменты особого озорства: лукавый прищур этот Миа переняла от Шисуи. — Затем, — положила свои ладони на мои и ненавязчиво предложила сбросить объёмный груз на татами. Нежное полотно оби контрастно выделялось на фоне насыщенного оттенка кимоно: словно картина. — Затем, что тебе нужно быть нарядной на фестивале.       — Миа, у меня сейчас много... — врала, но поднять взгляд боялась: будто сделай это, и подруга раскроет обман.       — Изуми, — хотя она наверняка знала всё с самого начала, — мне известно, что твоя матушка продавала ваши фамильные кимоно. И детское она отдала последним.       — Нет, это... такие глупости нам не нужны...       — Пусть так. Но и мне столько одинаковых одежд ни к чему.       — Нет, я не могу, оно же стоит...       — Ты будешь беречь его, я знаю, — сжимала мои руки всё крепче. — Пусть оно станет вашим новым семейным, а потом ты передашь его дальше, — не давала сбежать. — А когда мы вырастем, я подарю тебе ещё.       Было так стыдно — за все низменные порывы, за зависть и жадность. Но почему-то вместе с тем я ощутила, как прежняя липкая чернота за грудиной постепенно рассеялась: будто этот благородный фиолетовый оттенок вытянул прочь всю темноту, что я носила в себе так долго.

***

      Мир был подёрнут серой дымкой. Всё вокруг — бесцветное, блёклое, без намёка на цвет. Дождь капал с неба: орошал землю, заставляя ботинки хлюпать от малейшего движения. Но я не чувствовала — ни потоков воды, что перетекали с волос на спину, ни пробирающей до костей стылости. Ничего.       — Изуми... — вздохнул кто-то по близости, — не стой здесь, простудишься.       — Неважно, — этот замогильный бесстрастный голос разве мог принадлежать той шустрой и резвой девчонке? Что же случилось, Изуми?       — Не упрямься, пойдём домой.       — Оставь меня, Миа.       На удивление подруга действительно отстранилась: больше не было того навязчивого тепла рядом — только пустота. Влагой щекотало щёки. Дождь?       — Изуми, пойдём домой...       — Домой? Какой дом? — горько. — Папа... а теперь и мама тоже. Они все умерли. У меня больше нет дома, — что же страшнее: слова, что вылетали из уст маленькой девочки, или же то, с какой безысходностью она произносила их, будто смирилась?       — Изуми, пожалуйста, пойдём отсюда...       — Пусти! Ты не понимаешь! Ничего не понимаешь, Миа!       Оставь, просто оставь меня!       — Н-не понимаю, да? — не смотри так, нет, я не этого хотела... — Не понимаю, потому что не шиноби?       — Нет, это…       — Потому что вы умираете из-за нас, кто даже кунай в руках неспособен держать? — это я осталась сиротой, так почему в её глазах засквозила такая мука? — Или потому что у меня никогда не было матери, чтоб о ней горевать? Ни её голоса, ни упрёков, ничего...       — Нет… я... не это...       Но, вопреки нанесённой обиде, подруга осталась: даже не шелохнулась, пропитываясь этим замогильным дождём вместе со мной.       — Поплачь, — а затем вновь очутилась так близко, что можно было различить стук сердца, — станет легче.       И почему-то теперь мне совсем не хотелось отталкивать её.       — Нет…       — Потому что шиноби не плачут, да?       — Н-нет…       — Открою тебе страшный-престрашный секрет, — не надо со мной, как с ребёнком, снова, — даже вельможи плачут. Но только когда никто-никто не видит, — не убаюкивай так нежно. — Твой дом по-прежнему здесь, Изуми. Вся Коноха — твой дом, — так ласково. — Там, где я, где Итачи и Шисуи. Поэтому не возвращайся больше в те тихие стены. Мы с Макико всегда рады тебе. Понимаешь, о чём я? Пойдём со мной, Изуми.