Назови меня по имени

      Не знаю почему, но я абсолютно уверена, что ещё недавно в моих объятия искала утешение Изуми. Теперь иду уже одна — по коридорам поместья главы. Расписные тигры и сосны на дверях, выполненный сложным орнаментом потолок и вырезанные из золота капители. Но в клане же едва хватало денег на экипировку, разве нет? За Фугаку было много грехов, но благополучие рода он всегда ставил на первое место, поэтому никогда бы не позволил себе излишних трат в ущерб остальным. Что же творится?       Подхожу к комнате — вход в неё украшен рисунком всё того же тигра, только на сей раз одинокого и словно притаившегося в зарослях. Комната Итачи. Я осознаю это инстинктивно, на уровне подкорки, но почему-то не стучусь, а просто захожу внутрь, отодвигая створку.       — Я знала, что ты будешь здесь.       Посреди помещения, выполненного в традиционном японском стиле, сидит юноша: с короткими, небрежно торчащими во все стороны волосами, в типично-учиховской форме и с танто за спиной.       — Шисуи.       Подхожу ближе, но он не откликается — замер: точно исчез, исторгнул душу из этого мира, оставив лишь пустую оболочку. Но стоит приблизиться достаточно, замечаю, что шиноби просто беззвучно плачет: стыдливо, как он сам наверняка думает, прикрывая лицо.       — Так, значит, то, что сказала Изуми, правда, — отмечаю с какой-то безысходностью, потому что чувствую, что отдала бы всё, только бы это оказалось ложью. — Итачи погиб...            Юноша продолжает молчать. Тишина давит отчаянием, с каждой секундой заставляя сожалеть всё сильнее и осознавать, что ничего уже не изменить: что бы ни делали, как бы ни корили себя, Итачи это не вернёт.       Не вернёт, но как же он погиб?       — Я должен был пойти с ним, — словно отвечает на мой неозвученный вопрос Шисуи, — должен был…       — Эта миссия была слишком опасна, потому Хокагэ-сама и отправил…       — ЗНАЮ! — вдруг вскрикивает шиноби: переполненный не столько яростью, сколько бесконечной болью. — Знаю, …, знаю! — что-то ломается в его голосе. — Всё потому, что я слишком слаб… — последние слова убитый горем произносит очень тихо, почти шёпотом, но задевают они сильнее всего.       Осознаю, как моё тело кипит, переполненное невыраженными эмоциями: даже заплакать не получается, только ощущать, как каждую клетку буквально прожигает огонь. В секунду срываюсь — кидаюсь к несчастному и обнимаю так крепко, что, кажется, вот-вот онемеют руки.       — Ты не виноват! Не виноват, слышишь! — тормошу за плечи, стараясь хоть немного привести в чувства, пока не вижу нечто, вроде бы очевидное, но почему-то повергающее в такой шок, что замираю в неверии. — Шисуи, у тебя… Шаринган…       Слёзы продолжают катиться по его щекам, но багряные огоньки сияют неумолимо ярко, отчего тёмная смоль в их сердцевине кажется ещё более зловещей и пугающей…       — НЕ-ЕТ!.. — кровь стучит в висках, лихорадка разрывает изнутри, а взор панически мечется по комнате: вмурованный в стену шкаф, стол с тумбочкой и парой стульев, жёлтый свет электрических лампочек. — Ха-а… Ха-а… — я совершенно точно нахожусь на базе в Амэгакурэ. Я не могла покинуть её, а потом так спокойно разгуливать по дому Фугаку. Не могла, но… — Х-ха…       Постель рядом пустует: так же холодна, как и прежде. После поимки Семихвостого их сразу перекинули в Облако. Но откуда тогда пульсирующее тепло под подушечками пальцев? Неподдельное. Настоящее.       — Что за… чертовщина? — гибель Итачи, который сейчас должен быть цел и невредим, Шисуи, выбитый из колеи такими событиями, взявшаяся из ниоткуда Изуми. — Сон, это просто обычный сон… — но почему распустившиеся в ночной фантазии цветы Шарингана вызывают такую дрожь? — Нет, нет… — такие настоящие, слишком реальные. — Нет, нет, нет, нет… — необъяснимое покалывание в плечах, будто бы после серьёзного напряжения. Ноющая, почти до сумасшествия зудящая внутри ностальгия.       Итачи. Шисуи. Изуми.       — Нет… — хватаю волосы у корней, желая вместе с ними выцепить и непрошеные мысли. — Нет…       Казалось, я уже привыкла к той зияющей пустоте, образовавшейся в груди, но теперь она вновь даёт знать о себе, начиная расползаться интенсивнее. Хотя разве есть ещё куда? Больно. Её не закрыть и не затормозить никак, но неужели нет способа хоть как-то смягчить горечь, что жжёт по краям рваной раны? Больно. А голоса нашёптывают, сливаясь в тошнотворную какофонию звуков.       «Ои-и! Ве-е-е! Ши-и!» — мучительно, нестерпимо: я будто умру вот-вот. И эти красные капли Шарингана, что продолжают настойчиво маячить перед глазами, точно наяву.       Хватит! Хватит! Прекратите!..       Замечаю крохотную игрушку, забытую на столе. Розовое. Пёстрое. До невыносимого яркое пятно.       В мгновение выхватываю из-под подушки кунай и вонзаю его прямиком в несчастного пёсика: деревесина стола крошится с громким звуком, щепки разлетаются в стороны, а подвеска замирает, приколоченная острым лезвием.       — Нет!       Опилки вылетают из светлой шкурки.       — Нет!       Ушки, лапки распадаются на мелкие лоскуты.       — НЕТ!       От миловидной игрушки не остаётся ничего — даже глазки-бусинки укатываются куда-то далеко: только цветастая труха остаётся разбросанной по полу.       Но легче не становится: внутри пылает — прямо как в недавнем сне — и огонь этот разрастается всё свирепее и свирепее. Подбегаю к шкафу, выворачиваю содержимое всех полок: сменная форма, запасное оружие… Вот оно! Тошнотворно-яркий свёрток вываливается из серых вещей: голубой, красный, зелёный, фиолетовый.       — Нет! — от всех. — Нет! — от всех этих раздражающих цветов нужно скорее избавиться. — НЕТ! — как смеют они напоминать о потерянном, свободном мире, зачем играючи насмехаются надо мной?!       — Мало… вам мало, да?.. — обезумевшая девушка в отражении: кто она? Исхудавшая, но с ясно различимым цветочным тату, взлохмаченная, точно ведьма. С отвратительной, сумасшедшей улыбкой. — Чёртовы сны! — зеркало расходится трещиной. — Прошлое Изуми, — паутинка расползается более мелкими фрагментами, — или Тэруко, — колочу всё отчаяннее, — или грёбаное будущее!       Осколки разлетаются в стороны, впиваются в кулаки, рассекают кожу, но это даже не позволяет убедиться, что я точно не сплю.       — Вас не было! НЕ БЫЛО! — потому что в видениях я всегда ощущала всё отчётливо. — ТАК ПОЧЕМУ ВЫ ПОЯВИЛИСЬ ВНОВЬ?!       Нет…       — Ва-а-а! — слёзы обрушиваются градом.       Нет…       — Ву-у! — а я оседаю на пол. Беспомощно.       Из этого шторма нет выхода…       — Поглумиться пришёл? — алый снег, застрявшие в колтунах лоскуты ткани, раскиданные повсюду вещи. Ничего не меняется. Вновь я посреди учинённого мной же погрома. — Катись к чёрту… Зецу.       — Като-сан, Вам бы раны подлечить. Мне позвать Конан?       «Ка»«то» — «цветок» и «меч». Я взяла это имя, надеясь, что стану смелее, наконец-то покончу с притворством и ложью, освобожусь от прежних оков. Какой бессмысленный фарс по итогу.       — Като-сан?       — Не… — не надо звать меня так. Я жалкая и слабая, никак не достойная именоваться «мечом»; изуродованная шрамами, а потому даже близко не похожая на «цветок». Всё это с самого начало было не более, чем раздутым самомнением. А теперь не нужно лицемерно жалеть, просто оставьте… — Да, позови Конан.       Ты ошибся, Хошигаки Кисаме. Будучи окружённым грязью, сам станешь ею. Чистота души? Вздор.       — Также лидер просил передать…       Тьма. Только тьма, что эту самую душу поглотит.       — Поняла, — ты уже в этой пропасти: бежать некуда.       Если такова судьба, я разрушу Коноху собственными руками.