Назови меня по имени

      Если бы меня попросили описать худшую близость в жизни, то ей бы, несомненно, стал этот случай.       — А-ай!       Процесс шёл как-то туго. Точнее, он не шёл, а застрял на середине. Ещё точнее — очень хотелось, чтобы он застопорился, так как ощущения приятными было не назвать. Кто бы мог подумать, что возможно перебить по неловкости и нервозности первый раз?       — Х-ха… — Шисуи молчал: только дышал тяжело и глубоко. Конечно, в такой ситуации мало кто отличался ораторскими навыками, но на фоне абсурдности происходящего очень не хватало его привычно-ребяческих шуток.       Я пыталась расслабиться, довериться процессу, но получалось отвратно: пришлось даже закусить губу от неприятных ощущений. «Не знала, что можно настолько отвыкнуть», — пыталась отвлечь себя мыслями. В голове настойчиво стали всплывать обрывки нашего недавнего разговора.       Я знаю, что ты упрямая, но, пожалуйста, только в этот раз: сделай, как я скажу. Это «Акацуки», не простые шиноби. Если что-то пойдёт не так, я не смогу тебя защитить.       «Мы не ищем лёгких путей, да»?       Лидер всё равно узнает правду. Нам в любом случае придётся рассказать ему, что ты беглая Учиха: так мы сыграем в честность. Пейн всегда действует взвешенно, так что шанс у нас есть. Вопрос лишь в том, не случится ли чего до этого момента.       «Всё же с головорезами шутки плохи».       Хидан, Какузу, Кисаме — им ничего стоит устроить самосуд и убить тебя прямо здесь, если усомнятся в том, что ты больше, чем «Учиховская игрушка».       «И эта вездесущая чёрная тварина».       Я уверен, что Зецу будет мутить воду. Он не доверяет никому, и не упустит шанса проверить на вшивость.       «Или же он просто вуайерист», — впрочем, как бы ни пыталась отшутиться, мне всё больше становилось не по себе.       Он может появиться здесь в любую минуту.       «Отпустить ситуацию» не получалось: стоило прикрыть веки — образ Шисуи исчезал, и мне начинал мерещиться Хидан. Противный басистый смех, масляные огоньки — от них не было спасения.       — Ха-а… Ха-а…       Но когда я всё же открыла глаза, крупно пожалела: оказалось, что Шисуи знал привычки своих коллег слишком хорошо. Неприметной, расходящейся надвое бесшумной тенью за нами наблюдал Зецу. Это было пугающе и по-настоящему отвратительно. Это было настоящее надругательство. Это было худшее, что вообще могло случиться в столь интимный момент. Не выдержав, я отвернулась...       Раскрасневшиеся щёки и затуманенный взгляд делали Мерцающего похожим на обычного беспринципного блудника, но мне почему-то казалось, что, ещё немного, и Шисуи заплачет. Не так мы оба представляли воссоединение спустя долгие месяцы разлуки.       — Хочешь, — наклонился он вдруг максимально низко, чтоб только я услышала, — уведу тебя в гэндзюцу?       Идея поначалу показалась совершенно бредовой и бессмысленной, но, чем дольше в алые сферы Шарингана подмешивались малиновые отблески, а кучерявые чёрные волосы виделись непозволительно светлыми, тем больше я понимала, что другого пути попросту нет.       — Хочу... — кажется, я была готова на всё, лишь бы хоть ненадолго выключиться из столь сумасшедшей реальности. Внезапно жёлтый свет комнаты сменился мягкими белым свечением, которое рассеялось пушистыми снежными перьями…

***

      Впервые за долгое время меня не посещали кошмары. Нет, скорее казалось, что сны — подсознательная таинственная материя — попросту исчезли из нашего мира. Иначе как объяснить, что пугающие, заставляющие просыпаться с колотящимся сердцем видения внезапно отступили?       Впрочем, мирного пробуждения это не дало: сквозь тёмную пелену я почувствовала, как что-то шевелится поблизости. Постаралась проигнорировать, желая сосредоточиться на таком редком бессознательно-блаженном состоянии, но движения становились настойчивее. Довольно быстро к ним присоединилось и неразборчивое кряхтение.       — Кх… — тело после гэндзюцу ощущалось тяжёлым и неповоротливым, потому даже привстать получилось не с первой попытки. В ушах ненавязчиво гудело, но голосов не было слышно.       — М-м… — будто совсем рядом. Поборов невыносимую слабость, я повернулась на звук, — м-м… кх-х… — и каково же было удивление, когда обнаружила рядом Шисуи.       Воспоминания прошедших событий взорвались вспышкой, заставив скорчиться, дабы пережить волною накатившую боль. «Акацуки, выкуп, Зецу», — образы наложились друг на друга, превратившись в настоящую кашу и тем самым усилив гул, который, однако, ни во что серьёзное так и не перерос, оставшись лишь едва заметным потрескивающим шумом на фоне.       — Н-не... м-м... — стоны же Мерцающего становились всё отчётливее. — Н-м-н... Не-е... — мышцы его лица напряглись, то резко и внезапно сокращаясь, словно в судороге, то также стремительно расслабляясь.       — Шисуи, — позвала я тихонько, чтобы не напугать. Однако никакой реакции не последовало. Напротив, неизвестной природы приступ только усугубился: спящего стало дёргать сильнее. — Шисуи, — повторила настойчивее, стараясь скрыть подступивший страх. Что, чёрт возьми, с ним творится?       — М-м... — юноша начал елозить по кровати, судорожно вертеть головой, сминать простыни. — М-н-не-е... Не-е...       — Шисуи, что с тобой? — там, в недрах кошмара, он будто боролся с кем-то или же с чем-то: складка отпечаталась на переносице, жилка запульсировала на лбу, пот проступил на коже. — Очнись! Очнись же, очнись! — принялась трясти, но бестолку: только мычание и рваные вздохи.       — М-м...       — Шисуи!       — М-мкх...       — Шисуи, пожалуйста! — казалось, последнее я почти прокричала: настолько неприятно-оглушительным ударом разошёлся собственный голос.       Учиха распахнул единственный глаз: ярко-алым заревом в нём сверкал Шаринган. Чернильные томоэ крутились — лихорадочно, спешно, словно пытаясь отыскать врага — пока радужка гипнотизировала багрянцем. Ртом Шисуи хватал воздух так, будто бы только что пересёк целый континент наспех, не меньше. Взгляд лихорадочно метался из стороны в сторону, но — самое страшное — был совершенно пуст. Юноша смотрел не на меня, в испуге сжимающую его плечи, а вглубь прошедшего сна.       — Не уходи... — мимика, жесты, речь — один-в-один, до абсурда. Так вот, как чувствовал себя Итачи тогда в Стране воды?       — Всё хорошо, — я обняла Шисуи, желая тем самым обнять и саму себя, потому что пришедшее на ум сравнение выбило землю из-под ног, унося в бездонную бескрайнюю пропасть. Всё это слишком напоминало меня, страдающую от ночного недуга. Но когда это проблемы непробудившегося Мангёкё стали передаваться по воздуху?       — Не... — впрочем, неважно, потом будем искать причины, — не уходи... — сейчас важнее привести шиноби в чувство.       — Всё хорошо. Я здесь, я рядом.       — Зде... сь? — только теперь он понял, кто же перед ним. В горящим огнём Шарингане появилась хоть какая-то осмысленность, за которой, впрочем, почти сразу пришла невыносимая мука. Неосознанно смоляные дорожки сплелись воедино, сформировав тем самым тёмный узор Мангёкё.       — Что тебе снилось? — понадобились, наверное, вся моя отвага и выдержка, чтобы не поддаться панике и нарисовать на лице улыбку: участливую и полную искреннего переживания. Если поддамся, волна попросту смоет нас.       — Я... Я... — Шисуи зарылся в складки моей одежды, носом принялся тереться о длинные рыжие пряди: лишь бы спрятаться, только бы не вернуться обратно в недавний кошмар. Я полностью понимала это желание, а потому старалась длинными широкими рукавами кофты закрыть его: словно так могла оградить от настоящих бед. — Я… будто прожил целую жизнь во сне, а потом потерял… Потерял нечто важное. Но я не могу вспомнить, что.       — Тихо-тихо...       — Не могу... Я... Мы... — лихорадочно пытался вернуть ускользающий, но всё ещё словно вьющийся где-то поблизости образ. — Там была девушка. Да, точно, девушка. Сакура. Мы стояли под деревом сакуры. Но я не помню ни внешности, ни голоса — ничего, — эфемерный призрак стремительно растворялся, оставляя после себя лишь флёр безысходности. — Она... — Учиха всхлипнул, — она... — а затем снова. — Она… Я ничего не помню...       — Шисуи… — и прижал к себе так отчаянно, словно я — соломинка, на которой он пытается выплыть из свирепого шторма.