Назови меня по имени

      «Это был самый обычный день», — так ведь говорят? Нет, правда, и солнце встало на востоке, и никаких страшных «кровавых» закатов ему не предшествовало, и даже живность местная в ужасе не попряталась. Собственно, именно поэтому я и не заметила никакого подвоха, даже если знала, что долго коноховская идиллия продолжаться не может.       Не выходной, но перерыв на пару часов: Тэруко захворала, так что пришлось заменять её ночью в госпитале, а когда утром смена закончилась, у меня вдруг обнаружилось свободное время — подруга никогда не возвращалась сразу же, предпочитая навернуть километр-другой, дабы поддерживать форму. Так что и я, пользуясь её привычками, решила немного прогуляться вдоль набережной Нака-но гава. В такие часы горожане уже были заняты работой, шиноби — получили новые миссии, потому вокруг было очень тихо: считай, ни души, кроме меня, АНБУ и ещё нескольких подростков-бездельников на другой стороне реки.       — А-ах, — шумно выдохнула: совершенно неосознанно, но как же приятно было хоть ненадолго расслабиться. Сакура уже давно отцвела, однако лето ещё не вступило в свои права, так что можно было насладиться тем крохотным кусочком тёплой, не обременённой адской жарой и дикой влажностью погоды: воробьи щебетали в кустах, хищные ястребы парили в небе, выискивая съестное, жучки мельтешили тут и там. Невесомое платьице щекотало кожу, а лучи приятно грели. Но я бы не стала вспоминать столь пустой на события денёк, правда же?       В секунду голову взорвало каскадом звуков: они смешались в единый противный писк, который почти сразу обратился невообразимой, парализующей болью. Тонкий звон, казалось, расщеплял мозг на мелкие кусочки: я уже догадывалась, к чему всё это приведёт. Чуйка не обманула: стоило скорчиться и присесть, нет, практически упасть на гранитную плитку, как в несчастное, сжавшееся в пульсирующий комочек сознание ворвалась новая волна. Однако, как только она настигла и практически утопила меня без возможности вырваться, в бурном потоке стали различаться голоса: один, второй, третий. Они кричали, выли, стенали о чём-то.       На-а... Юу-у... И-а-а! Ва-а... у-у... ия!       Но я не могла разобрать ничего: только молить, чтобы приступ поскорее закончился.       Раз. Два. Три. Четыре. Пять.       Уа-и!.. Миу-у!... Вуа-а!..       Шесть. Семь. Восемь. Девять.       Шу-у-о!.. Ия-я!.. Ли-и!..       «Почему... не заканчивается?» — вместе с пониманием, что пытка длится дольше обычного, пришло отчаяние: пока что лишь слабый холодок, но разрастался он бешеными темпами, заставляя стремительно сходить с ума. И вдруг — в секунду — отпустило: кошмар растворился так же быстро, как и настиг.       — Кх... — сначала неприятно заныли ладони. Когда открыла глаза, я обнаружила, что опираюсь о холодный камень, ногтями вцепившись во все возможные его шероховатости. Плоть по-прежнему пылала, точно раскалённые угли, однако восприятие становилось всё более и более ясным: я ощутила пот, проступивший на спине, уловила разбушевавшееся дыхание.       «Дилинь», — проскочило нечто странное сквозь тяжёлые вздохи. Однако я не придала значения, словно в трансе разглядывая перепачканную грязью кожу. «Дилинь», — звук повторился, всё-таки привлекая к себе внимание. Кинула взгляд вверх — инстинктивно, не ожидая, по сути, ничего.       — Так вот, где наша принцесска, — но ужас, что сдавил намертво горло, я не забуду никогда.       Плащ с красными облаками — такой же, какой видела бесчисленное множество раз. Вот только теперь принадлежал он совсем другому человеку: страшному, жестокому убийце, который не различал своих и чужих, отнимал жизни, точно играясь. Нелепый серебристый кулон на шее — в тон к бесцветным зализанным волосам — говорил сам за себя. Зрачок мужчины то расширялся, то сужался, словно шиноби был не в себе. Впрочем, бывал ли Хидан когда-нибудь вообще в себе? Его напарник — в такой же широкополой шляпе с проклятым бряцающим колокольчиком, — наоборот, глядел максимально сосредоточенно, оценивающе. Мерзко скривившееся от удовлетворения лицо Какузу — последнее, что я успела увидеть, прежде чем мир заволокло чёрной пеленой.

***

             Всё плывёт — ничего не разобрать: ни вещь, к которой прикован мой взор, ни голос, вещающий, точно из-под толщи воды. Я словно тону, но тело даже не пытается выбраться — тянет на дно, обратившись безвольным камнем.       «Кап!» — слышу, как падают слёзы: одна за другой, подобно горошинкам. Каждая из них рождает гулкое эхо: отрешённое. Мне не грустно, не больно — не хочется ни кричать, ни выть зверем, ни даже тихонько сетовать на свою судьбу. Просто пусто.       — Вы же, — не могу говорить — только шептать, — специально отослали их, да? — ответ, однако, будто бы заранее известен.       — ду... лить... — поначалу звуки не хотят складываться во что-то вразумительное, но постепенно сквозь глухую стену пробиваются отдельные обрывки, — ... не скроешь... — которые шаг за шагом сплетаются в целые предложения. — ... постарался отправить Шисуи и Изуми на миссии в разное время.       — Всё-таки я слишком давно знаю Вас, Хокагэ-сама, — печаль, сожаление? Только ли? Почему вместе с тем внутри колышется что-то тёплое?       — И то верно. Я хотел обсудить всё наедине. Эта ситуация... — шум в ушах не даёт сосредоточиться, делая тембр собеседника каким-то непривычным.       — Достопочтенный даймё уже решил всё, не так ли? — прерываю я главу селения: грубо, даже не дослушав. Но чувствую, что я не могу, просто физически не вынесу, если услышу это. — Вспомнил обо мне впервые за долгие годы, — вопреки показному безразличию, отголосками угадывается и обида: она жжёт где-то за грудиной, заставляя новые капли срываться вниз, чтобы в конце-концов исчезнуть среди уже расплывшихся от влаги письмён.       — Ты ещё можешь отказаться.       — Вы сами знаете: мы не в той ситуации, чтобы отказываться.       Кагэ тяжело молчит: только вбирает воздух полной грудью и шумно выпускает его наружу. Тянутся мучительно долгие минуты. Я по-прежнему не поворачиваюсь, но даже так могу представить, как напряжены плечи и сведены на переносице густые брови.       — ..., ты мне как дочь, — невольно улыбаюсь, одними только кончиками губ: так вот откуда было то тепло. Не знаю, почему, но я уверена, что этот человек действительно любит меня, как собственного ребёнка, хоть и прячется за маской строгости и отстранённости. — Я не хочу разрушать ваши с Шисуи жизни и искренне желаю вам только счастья. Но как Хокагэ...       — Вы должны заботиться о благе деревни. Я понимаю, я...       «Не хочу! Нет! Кто-нибудь, остановите это!» — прорываются задушенные желания — я ощущаю их так пронзительно, точно собственные. Но обречённая борьба не отражается снаружи ни единым писком, оставляя всё на продолжающие литься слёзы.       — Я приму брачное предложение из Страны земли.       — НЕТ! НЕ ХОДИ! — подорвалась на месте, желая угнаться за несуществующим в реальности призраком. — Не ходи, нет... — однако иллюзия слишком стремительно рассеялась, оставив за собой лишь бушующий в венах адреналин.       Оглянулась по сторонам — темно. Тем не менее, можно было разобрать нечёткие очертания мебели и стен: комод, стол со стулом и какой-то невнятный узор на обоях. «Чей-то дом», — как ни крути, а на заброшенную пещеру или же дикий лес это никак не походило. Окно, из которого пробивался слабый свет, было заколочено, но не наглухо, благодаря чему удалось понять, что снаружи по-прежнему царил день. «Знают, когда лучше не высовываться», — на запястьях верёвка — тугая и толстая: не перегрызть и уж тем более не распутать. Хорошо, что Цунаде надрессировала накладывать технику перевоплощения без единой печати.       «Если собрать всю чакру в ногах и одним ударом по доскам», — однако стоило мне только дёрнуться в сторону окна, как из-за спины на огромной скорости пролетела трёхзубая коса. Оружие с громким грохотом врезалось в стену, оставив в ней вмятины и обсыпав в мелкую крошку штукатурку, а затем шустро вернулось обратно к хозяину.       — Чего разоралась, а?.. — Хидан был крайне недоволен: он стоял в дверях, оперевшись о ту самую косу, и громко отчитывал меня, точно шкодливую малолетку. Я не вдумывалась в то, что же он говорил, но этот глубокий, басистый тембр сотрясал до самых кончиков пальцев. Как же такая мощь умещалась в таком обычном, хоть и бессмертном теле?       Внезапно он замолк: начал двигаться к кровати — медленно. Преисполненный превосходства и явно наслаждающийся позицией главного в односторонней игре.       — Будешь и дальше так голосить, бэйба, — вцепился в корни волос и резко дёрнул на себя, отчего пришлось выгнуться, едва не хрустнув позвоночником, — и я заткну твой ротик чем-то более интересным, чем какая-нибудь тряпка, — маслянистый блеск глазёнок, читающийся даже в полумраке, напомнил знакомого из далёкого прошлого. — Смекаешь? Люблю целочек.       Мужчина изучал меня, точно кусок мяса — плотоядно — так же, как когда-то давно ублюдок Дайки, еле способный удержать плотские желания в штанах. Впрочем, в отличие от озабоченного Учихи, Хидан своих намерений скрывать не собирался: он, не стесняясь, принялся наглаживать ткань, собравшуюся у основания бёдер, второй рукой заставляя выгибаться всё сильнее и сильнее, очерчивая рельеф груди, что скрывало платье.       — Отойди от неё, — знала бы я, что буду рада появлению Какузу? Шиноби лишь слегка показался в проёме, но этого было достаточно, чтобы его напарник, хоть и нехотя, но отпустил. Почему? Потому что если тембр извращенца ощущался предвестником смерти, то голос счетовода эту самую смерть словно воплощал: режущий, тяжёлый, точно ржавые медные цепи.       — Вечно ты всё обламываешь.       — Замолкни, Хидан, — ничего не осталось в этой оболочке от человека. Аура его не просто подавляла, нет: я чувствовала, как она нитями высасывает моё нутро, будто бы так говорящий труп обретёт новое сердце. — За неё заплатили целое состояние. Трахнешь её — спущу с тебя шкуру. Живьём.       — Понял-понял, не начинай. Но, — мазнул жирными глазками, — лапать-то хоть можно?       Какузу не удостоил собеседника ответом: лишь неспешно, отмеряя каждый шаг, подошёл к нам. Дребезжание тарелки, опустившейся на стул напротив, на краткий миг нарушило возникшую тишину, дабы потом сделать её ещё невыносимей.       — Ешь, — обратился он ко мне, игнорируя напарника. Было страшно даже ненароком встретиться с сияющими фосфорами, так что я лишь несогласно отвела голову — в жалкой попытке протеста, — ешь, иначе сам затолкаю в глотку, — который, нукэнин, конечно же, не принял.       Испытывать судьбу совсем не хотелось, так что ничего не оставалось, кроме как онемевшими пальцами схватиться за несчастную ложку и начать силком впихивать в себя пресный рис и, кажется, какое-то мясо. «Они не отравят меня, не отравят», — уговаривала желудок принять еду, ну, или хотя бы не выблевать её прямо сейчас. Счетовод наблюдал...       Когда содержимое оказалось более-менее утрамбовано внутри, Хидана уже не было: только Какузу безмолвно контролировал действо. Хоть как-то пересекаться с ним по-прежнему было до одури боязно, так что, как только закончила, я сразу переползла на противоположную сторону кровати и уткнулась в собственные коленки. Так ведь и сделала бы Тэруко, правда?       — К-кто... — и голосок бы её дрожал, точно у подбитой птички? — кто вас послал? — выпалила и машинально сжалась в комок, будто защищаясь от удара.       — Мы не разглашаем информацию о заказчиках, — но его не последовало. Нукэнин забрал посуду и удалился прочь, оставив меня переживать отчаяние в одиночестве.