Назови меня по имени

      Небо — голубое, усеянное облаками — и пышная листва, что окружает со всех сторон: клёны, сосны, осины, изредка перемежающиеся с дубами. Воздух тёплый и приятный, что редко бывает в этот сезон: обычно летом жарит так, что впору задохнуться.       — Макико, — я лениво смотрю в окошко повозки, взглядом провожая случайную бабочку, что решила сопроводить нас в длительном путешествии. Судя по тому, как затекли все мышцы, ехали мы действительно достаточно долго.       — Что стряслось, госпожа?       Женщина — уже не молодая, но ещё и не в том возрасте, чтобы зваться старушкой. Статная, красивая, хоть на лице и залегли несколько глубоких морщин. Средь тёмных волос в тугой причёске проступают седые пряди, которые, впрочем, только придают шарма. Макико улыбается — нежно, но в то же время безумно грустно, словно что-то тяготит сердце, но поведать об этом она никому не может.       — Отец не любит меня, потому что я — девочка? — между тем, как продолжаю болтать ножками — без сомнений, крохотными детскими ножками, — женщина замирает, словно сдерживая подступающие слёзы. Но всё же собирает волю в кулак и лишь участливо выдаёт:       — Что Вы, что Вы, госпожа, — и поглаживает по голове: заботливо и ласково. — Господин просто... просто очень занят, поэтому решил доверить заботу о Вас надёжному другу.       — И мы поэтому отправились сюда? — кажется, «я» мала достаточно, чтобы купиться на столь очевидную ложь. — Чтобы друг отца о нас позаботился?       — Да, госпожа, — на сей раз, целует в макушку. — Не переживайте, говорят, Хокагэ-сама — очень добрый человек.       Снова сон. Не кошмар, но опять, в очередной раз, непонятная картинка с незнакомым человеком. «Теперь ещё и младенцем побывала», — желания жалеть себя уже не осталось, только горькая желчь, что помогала хоть как-то держаться на плаву. Потому что я вновь сделала выбор, который не изменить: прямо как тогда, с Шаринганом. Правда, в тот раз меня спас Шисуи, отдавший собственный глаз взамен утраченного, но теперь даже великий Мерцающий был бессилен.       Если Итачи погиб, то это моя вина.       Как бы ни страдала, что бы ни переживала в изнуряющих кошмарах — это всегда происходило по ту сторону, не по-настоящему, даже если когда-нибудь и стало бы истиной. Однако то, что я сбежала, понадеявшись, будто какая-то игра воображения способна спасти жизнь — свершившийся факт. Да, приказ приказом, но я же могла ослушаться: и Учиха наверняка знал это.       Интересно, что испытал в тот момент, когда услышал переданное вороной? Гнев? Злость? Досаду? Или же всё-таки радость и облегчение?       «Не надо тешить себя», — кольнуло внутри, напоминая о том, что прошли почти сутки, а вестей от товарищей по-прежнему не было.       «Спасла клан, ничего не скажешь», — произошедшее заставило оглянуться назад, вспомнить все те события, что случились со мной после появления в новом когда-то мире: складывая полено за поленом целую крепость из дров, что я наломала за эти годы.       Хотела помочь Учихам — нажила проблем.       Желала защитить Саске — понапрасну лишилась глаза.       Стремилась хоть как-то уберечь от беды дорогих людей — а в итоге сама же и бросила.       Я же ведь и Мерцающего из лап Данзо вытащила случайно, просто так сложились обстоятельства: не окажись я в тот самый день в том самом месте, и пальцем бы не пошевелила. Потому что злилась. Потому что дура.        Хотя уж поздно сожалеть.       — М-м-м... — прямо напротив дремала Тэруко. Сон её нельзя было назвать крепким или хоть сколько-нибудь спокойным: несчастная то стонала, то вертелась, то тихо бормотала что-то. Она, как могла, пыталась устроиться на сырой земле, кое-как завернувшись в бывший когда-то моим походный плащ, но получалось откровенно паршиво. Меня дёрнуло помочь и укрыть сверху шарфом, чтоб было хоть немного теплее, но движение прервалось на середине, когда пушистое вязаное полотно скользнуло вниз с плеч.       Не хочу.       Я не хочу отдавать его ей.       Грехи, ошибки прошлого — как смеет такая, как я, ещё желать чего-то? Но, несмотря на то, как ловко демоны маскировались в обличие совести (или же это действительно была она?), чувство, зародившееся в самом сердце, впилось в него крепкими щупальцами, словно паразит, не желая исчезать, перекрывая всё остальное.       Зависть. Чёрная-пречёрная, темнее гипнотических томоэ Шарингана, глубже, чем пропасть, отделявшая от реальности иллюзорное Цукиёми, и злее, чем Девятихвостый в гневе.       «Это мой плащ. Мой!» — настойчиво щекотало, буквально скребло внутри, оставляя неприятные ощущения в грудной клетке, заставляя нервно перебирать пальцами. «Не трогай! Не прикасайся!» — нарастало всё сильнее. «Верни»!       Верни.       «Я люблю тебя, окажись ты даже Кьюби в человеческом обличии», — как некстати всплыло признание Мерцающего.       Он мой.       Люди, в сущности, крайне занятные существа: буду держать поодаль, не подпуская близко, но если вдруг решит уйти, то обязательно сделаю всё, чтобы остался. «Ни себе, ни людям», — напомнил почти угасший внутренний голос. Однако его смело признание из очередного видения.       «Ты хочешь быть со мной»?       «Я люблю тебя», — говорил посреди пылающей Конохи: тогда, спасши от пожара и отправившись усмирять Четырёххвостое чудовище.       «Выходи за меня», — целовал тыльную сторону ладони, глядя столь пронзительно, как никогда наяву.       Он же ведь обещал любить меня всегда, правда ведь? Отдал драгоценный Мангёкё, ничего не требуя взамен. Могу ли я верить, что его слова — не пустой звук?       Верни.       Тебя же ведь и так любят, Тэруко? Помню, как тётушки в больнице умилялись твоему непосредственному взгляду на мир, а врачи хоть и журили, но относились с почти родительской добротой. Ты — обожаемая родственница даймё, ради которой самых элитных шиноби заставили слоняться по пустошам Мидзу-но куни. Тебе открыты все пути. Искренняя, честная девушка, способная очаровать кого угодно.       Поэтому верни.       Этот мир итак отнял у меня всё, так неужели несправедливо — просить об этом?       Не хочу, чтобы Изуми возвращалась, не хочу, чтобы Шисуи клялся тебе в любви, чтобы они забыли обо мне, будто меня и не было никогда! Не хочу! Не хочу! Не хочу!       — Ведьма-сан? — знакомый тембр вывел из забвения. Внезапно я поняла, что стою, склонившись над беззащитной девушкой, и буквально прожигаю её взглядом алого Шарингана.       — Ведьма-сан? — переспросила теперь скорее взволнованно, чем недоумённо-заспанно. Переживала. А я смотрела на неё глазами, полными ненависти.       Пучок жёлтых хризантем яркой вспышкой вырвался из чертогов памяти. Те самые, сияющие словно маленькое солнце в пыльной и серой комнате, цветы. Подаренные одинокой пациентке, к кому на выписку не пришёл ни один родственник или друг.       «А ведь именно они придали тогда сил...» — отметила не просто обречённо, а с глубочайшим отвращением к своей чёрной душонке.       Что же я делаю?       — Тэруко-сан.       — Д-да? — она, бедная, аж встрепенулась.       — Известно ли Вам имя Макико? — благо, была девушка слишком наивна, чтобы спрашивать, зачем же неизвестной со странным прозвищем вдруг понадобилась такая информация. Однако для меня это был больше, чем просто вопрос — последняя надежда, маленький шанс, что видения — не о ней, что прыткая Изуми и милая девчушка с веснушками на пару не поделят моё место. Я же ведь ни разу не смогла расслышать имя, так с чего решила, что всё?..       — Да.       Прозвучало, точно приговор.       — Откуда Вы знаете мою нянечку?       «Нянечку...» — развернулась я резко, чтобы собеседница ни в коем случае не заметила, как исказилось лицо в гримасе боли: в сардонической улыбке, бывшей жалкой попыткой не разрыдаться прямо на месте.       — Ведьма-сан?..       Нет сил, не могу больше это слушать! Хватит! Достаточно! Не нужно больше!       Я сбежала, находу соврав что-то Макото про патруль местности, и скрылась в зарослях, так напоминающих не родную Страну огня.       Отчего такой трепет в груди? Ладони неуверенно перетираются меж собою, а пальцы скрещиваются, создавая неясное хитросплетение. На горизонте еле-еле виднеются розово-персиковые тона, которые вскоре обещают стать прекрасным рассветом. Передо мной — Коноха — пусть и всего одна улица, но через неё можно рассмотреть очертания и множества кварталов вдали. Главные ворота, как и всегда, встречают путников молчаливым устрашающим величием: только постовые тихонько шепчутся, желая скрасить приевшуюся рутину.       Он появляется внезапно, но не в типично-учиховской одежде, а в стандартной форме шиноби, что редкость: жилет, доверху набитый свитками, оружием и тому подобным, широкая кофта и такие же свободные штаны. Закрученный символ Листа гордо красуется на металлической пластине повязки, в то время как гербы клана сдержанно украшают лишь один нагрудный карман.       —Ш-шисуи! — окликаю прежде, чем шустрый шиноби пронесётся мимо. Он останавливается, оборачивается, узнаёт меня, после чего улыбается своей широкой и искренней улыбкой.       — Утречка, что ты здесь делаешь в такую рань? — бледный, будто бы и не спавший вовсе. Неужели отправился на новую миссию прямиком с предыдущей?       — Э-это… — стаскиваю с плеча сумку, которая, оказывается, всё это время была со мной и достаю оттуда тёмно-серое, практически чёрное творение, — Итачи сказал, что ты отправляешься в Страну мороза, так что я подумала… Этот шарф: он очень тёплый, так что, возможно, пригодится, — и протягиваю заветный подарок.       — О-о-о! — кажется, юный шиноби по-настоящему рад: сразу же разворачивает длинное вязаное полотно и обматывает им шею. — Спасибо, ты лучшая!       Смущаюсь, не в состоянии произнести что-либо от переполняющего счастья.       Только вот счастье это никогда уже не будет моим.