Назови меня по имени

      Эта безумно длинная ночь, разом встряхнувшая походную рутину, не была бы столь бесконечной, если бы завершилась всего-то нападением разбойников, раскрытием личности Ястреба и моим глубочайшим моральным потрясением из-за всплывшей правды о прошлом. Стоило нам с Макото закончить разговор и засобираться тащить троих отморозков в лагерь, как перед нами возник Итачи: именно возник, буквально материализовался из воздуха, а если Учиха примчался на таких скоростях, значит, произошло что-то из ряда вон. Хотя, казалось, куда уж больше...       — Нара, он!.. — начал спешно и тут же подавился воздухом: шок отпечатался на и без того непривычно встревоженном лице, когда капитан увидел Ямагэна и меня, без маски, рядом с ним. — Что здесь произошло?       — Всё в порядке, Итачи, — сейчас, очевидно, было не время придаваться сантиментам, так что объяснения стали бы только помехой. — Это слишком долгая история, Макото расскажет тебе подробности позже, — натянула осточертевшую ткань до самой переносицы, а после быстро проверила, сидят ли нарукавники достаточно плотно. — Если коротко, то мы в одной лодке.       — Что это значит?       — Он, — кивнула в сторону мужчины, закрепив последние застёжки на ремне, — мой бывший сокомандник по АНБУ.       Итачи был достаточно сообразителен, чтобы по одной только этой реплике сделать все необходимые выводы.       — Я понял, — внезапно поднявшаяся на дне тёмных глаз буря так же неожиданно стихла. Однако следы беспокойства всё равно отблёскивали где-то в глубине.       — Что с Нарой? — понятное дело, что капитан не стал бы оставлять лагерь и товарищей просто так, а, значит, ситуация действительно не терпит промедления.       — Он отравлен.

***

      «Амёба бестолковая», — ворчала я про себя, отсасывая заражённую кровь из раны. «Даже в таком безлюдном месте умудрился нажить проблем», — кончик языка начинал неметь из-за, похоже, уже проявлявшегося действия яда. «Наступил на змею, идиота кусок! Как ты вообще её здесь нашёл»?       — А-а... агх... — Нара стонал, лёжа в полубреду, распластанный на земле с подложенным под голову плащом. Укушенная рука была согнута и наспех привязана к туловищу, чтобы предотвратить любое лишнее движение. О том, что случилось совсем недавно, свидетельствовали два небольших алых следа, выделявшихся на фоне бледной кожи, к которым мне приходилось активно прикладываться в перерывах между сплёвыванием змеиной дряни.       — Не.. кх-кх!.. — раненый усиленно сопротивлялся, когда Ямагэн пытался залить в него набранную из реки прохладную воду, однако бывший анбушник, естественно, оказался сильнее ослабевшего юнца.       — Да завались ты уже, Синдзи! — не выдержала его «концерта». Удивительно, но это даже возымело эффект. — Хочешь сдохнуть в Мидзу-но куни? Валяй! — а я, между тем, продолжила свою работу.       «Спасибо, что хоть собачник в отключке», — допустить, чтобы Инузука увидел мой настоящий облик, мы не могли. Хотя, честно говоря, его комментарии меня бы добили.       На самом деле, ворчание и раздражительность были лишь прикрытием для разрывавших изнутри эмоций. События сменяли друг друга так быстро, что я не успевала толком переваривать происходящее.       «Они не бросали меня», — пульсировало в чертогах разума, пока физическая оболочка машинально продолжала работу…       — Готово, — объявила я во всеуслышании, когда финальным штрихом перевязала промытую рану, предварительно вколов пострадавшему сыворотку от яда. — Теперь вот это, — протянула Итачи флакончик с засушенными травами, — сейчас и через шесть часо... — однако внезапная темнота, закрывшая собою всё вокруг, не дала не то что убедиться в том, что содержимое заветной склянки достигло адресата, а даже договорить начатое...       Кабинет Хокагэ. Приятного бежевого оттенка стены, овальной формы стол, заваленный ещё не подписанными и уже утверждёнными документами — свитки, сшитые между собой страницы, — часть из которых плавно переехала вниз, прямиком на пол, создавая ещё больший хаос в и так ограниченном пространстве. Но — главное — широченные окна, благодаря которым можно увидеть не только потрясающей красоты голубое небо, но и Коноху во всём цвету.       Глава селения привычно сидит в кресле, сгорбившись над отчётами, отчего широкополая белая шляпа почти полностью закрывает лицо, оставляя видимым лишь небольшой кусок подбородка.       — И Кагэ следует иногда отдыхать, — подхожу, точнее буквально подплываю нехарактерной для самой себя изящной походкой: словно скользя ступнями по плитке.       Это всё так странно, но одновременно не чувствую никакой неправильности происходящего, даже тогда, когда из-за слоёв ткани выныривает давно знакомый человек.       — Снова заработался, — Шисуи улыбается, как и всегда, беззаботно, будто не на его плечах лежит ответственность за судьбу целой деревни Листа.       Огибаю тот самый стол: столь осторожно, словно ниндзя на миссии, чтобы ненароком не свалить или не попортить чего. Впрочем, даже будь оно так, Учиха не разозлится.       — Пойдём домой? — и обнимаю мягко, обхватывая кучерявую голову и устраивая её на своей груди.       — Пойдём… — зарывается он в складках одежды в ответ.

***

      Озаряемая солнцем приёмная Кагэ постепенно исчезает в потоке ярких лучей. Мир возвращается совсем другой картинкой — сиянием нежным, согревающим, от которого становится болезненно-уютно на душе. Пастельного оттенка потолок, стук часов неподалёку и смех — звонкий, полный жизни.       — Ши-шисуи, ну хва-атит!.. Ха-ха! — кручусь, верчусь, пытаясь вырваться из цепких лап, однако безуспешно. — Ха-ха-ха... Шису-уи!.. — вроде бы и пожурить хочу, но в то же время сама наслаждаюсь своеобразной игрой. — Я же ска... ха-ха!..       Щекотно до жути: как ни изворачивайся, ловкий шиноби всё равно найдёт, как перехватить понадёжнее и добраться прыткими пальцами до самых чувствительных мест...       — Ха... ха... — стараюсь отдышаться, когда экзекуция наконец-то заканчивается. Довольный, точно объевшийся сметаны кот, Учиха нависает сверху: щурится, лукаво глядит из-под полуприкрытых длинных ресниц. — С чего вдруг такой настрой?       — А должна быть причина? — но я же вижу, что в чёрном омуте танцуют бесята. Даже очертания их могу различить.       — Зная тебя: она наверняка есть. Ну, рассказывай, что за гениальный план? Извинения за пропущенную годовщину?       — ... — зовёт, но имя, как и всегда, размывает нечётким набором звуков.       — Или же есть ещё что-то, о чём я должна знать?       — ..., я... — это, что, смущение? Шкодливый настрой как рукой сняло, а самый бесцеремонный из всех Учих сейчас взаправду покраснел? Не иначе завтра Кагуя на Землю заявится. — Изуми и Итачи, я... Сейчас не самое спокойное время, но всё же...       — Что случилось, Шисуи? — настороженность умело скрыта за нетипичным заботливым, кротким, мудрым тоном? Не знаю, как описать точнее, но «я» никогда не разговаривала так прежде.       — Я не хочу на тебя давить, поэтому если ты не хочешь...       — Шисуи?       — Глядя на беременную Изуми я понял, что тоже хочу детей, — не выдерживает смущения и утыкается мне в грудь: ровно как и в предыдущем видении.

***

      — Вам это с рук не сойдёт! — дёргаюсь, пытаюсь вырваться, но понимаю, что меня держат со спины. — Пусти, грубиян! — а тот, в отместку, сжимает ещё сильнее, отчего становится безумно больно. Но молчу, терплю, только бы не показать, что поддалась и признала поражение.       Эмоции неистово бушуют, разгоняют адреналин всё сильнее и сильнее, но вместе с тем стирают мысли, оставляя лишь одну-единственную: «Я буду сопротивляться до последнего»! Но сопротивляться кому?       — Приказ выполнен, господин, — слышу противный бас сзади, когда в залу заходит престарелый мужчина с козлиной бородкой: вплывает медленно, величественно, словно король.       «Это он!» — облик мучителя узнаю из тысячи. Это он покалечил, он убил меня, залив в рот яд, он измывался каждую ночь, приказал убить Шисуи... он!       «Подонок! Ублюдок! Сволочь!» — хочу заорать во всю глотку, но понимаю, что душе моей не позволено вмешиваться в происходящее, а потому лишь отмечаю, как средь гнева невольно разрастается страх.       — В-вы! — я узнала его, но кто же он? — Я видела Вас... тогда... тогда!       Да кто он, чёрт возьми, такой?!       — Вы даймё Стра… а-а-а!       — Обращайся к нему господин, невежа, — подаёт голос мужик, скручивая так, что терпеть становится невозможно: мушки начинают плясать перед глазами, а крик вырывается сам собой.       — В-вам... — хриплю, пытаясь отдышаться: плечо словно разрывает, прямо как тогда, во время стычки с Данзо, — это с рук не сойдёт!       — Уже сошло, — он даже не улыбается, не ухмыляется: ни единого проявления ликования или радости обретённой победы. Старик говорит так, словно всё, что случилось, само собой разумеющееся — исход, в котором он не сомневался.       — Коноха не спустит вам похищение!..       — Что мне твоя Коноха? — прерывает на полуслове: резко. Это он здесь главный, а никак не буйная пленница. — Просто мелкая деревушка, — начинает движение в мою сторону: всё так же неспешно и одновременно грозно, — которую я раздавлю, если пожелаю, — тошнотворная, усеянная морщинами физиономия вызывает неистовое желание вытошнить прямо здесь. — Не захотели по-хорошему, — так же груб, как и прежде: дёргает подбородок на себя, чуть не выворачивая несчастную шею, — будет по-плохому.