Назови меня по имени

      Следующие несколько дней прошли на удивление мирно: я посещала местную мэрию, разок даже заглянула в штаб АНБУ за оставшимся у них жалованьем, которое пришлось очень кстати, а ещё очень много ходила по магазинам. Очень. Много.       Складываю ладони в любому Учихе знакомой комбинации — «змея», «овца» и так вплоть до «тигра» — изо рта исторгается обжигающая струя, которая тут же летит прямиком в сложенные кучкой тряпки. Ткань загорается, тлеет несколько минут, отдавая в воздух неприятный запах гари, а затем обращается в ничто: от горы одежды остаётся только пепелище.       — А-ах! — довольно потираю ручки и потягиваюсь. — Хорошо-то как! Размялась, теперь и посерьёзнее упражнения сделать можно.       Раз уж такая оказия, и я впервые за бесконечные месяцы посещаю тренировочный плац, то надо бы использовать его по назначению, а не просто как полигон для сжигания мусора. Так что помашу-ка в кои-то веки кулаками в тайдзюцу «для себя». Ниндзюцу-то уже потренировала...       Солнце вовсю сияет янтарным, а небо окрашено в невообразимые оттенки багрянца. На площадке появляется ещё один шиноби:       — Изуми-сан! — нет, ну так же хорошо было: тихо, спокойно и никого лишнего. — У меня для Вас сообщение от главы!       Уже знакомый Фука-сан — в том же облачении, что и в прошлый раз, так как гардероб его явно не блещет разнообразием — и снова максимально закрытая поза, конверт с печаткой и прочие формальности.       — На ковёр меня, значит, вызвать решил...       — Кхм, — откашливается Учиха, достаточно навязчиво давая понять, что я сболтнула лишнего. — Изуми-сан.       — А я не Изуми больше, меня не касается.       Кажется то, с какой наглостью и откровенным хамством я отвечаю заслуженному воину клана, этого самого воина неслабо так шокирует: вон, как тудумкает внутри. Я же лениво поджигаю более ненужный конвертик и радостно отправляю пепел развеваться по ветру: чтоб исчез так же бесследно, как и те фиолетовые обноски.       — Что Вы, — любопытство всё же пересиливает, так что Фука-сан не удерживается и спрашивает, — имеете в виду?       — Като.       — Что? — очевидно не понимает.       — С этого дня зовите меня Като: теперь официально меня зовут именно так.       — В-вот оно как... — нечасто в мире шиноби надругаются над столь ценным подарком от родителей, как имя. Да и здесь до сих пор бытует мнение, что оно, единожды произнесённое перед почившими предками в храме, напрямую влияет на судьбу человека. Что ж, если это действительно так, то не такая уж и плохая перспектива. — А иероглифы?       — «Цветок», — черчу пальцем в воздухе, как бы показывая направление невидимой кисти, — и «меч».       Фука-сан честно пытается справиться с замешательством, но получается не очень складно: вроде бы дальше выспрашивать уже невежливо, но причину столь смелого поступка узнать очевидно хочется. Он мнётся несколько секунд, явно прикидывая, лезть ли в чужую душу, нарушив субординацию, или же сделать вид, что всё нормально.       — Могу я, — переживания столь хладнокровного мужчины кажутся мне забавными, хоть и не находят отражения ни в голосе, ни в движениях: только сердце стучит безудержно. Всё-таки служба в АНБУ оказалась по-своему полезна: научила различать даже незаметные изменения в настрое собеседника. — спросить, чем вызвана подобная перемена?       «Хах», — снисходительно ухмыляюсь в мыслях, чувствуя некий вкус победы на языке.       — Понимаете, — максимально понурый вид, как можно более тяжёлый вздох, чтобы растянуть паузу, — мне… так тяжело сейчас.       Быть слабым в мире шиноби — порок. Но «любовь» для клана Учиха является универсальным оправданием любого греха. Именно поэтому корнем всех бед в оригинале стала трагическая смерть Нохары Рин.       — Что с Вами…       — Моя помолвка с Итачи-саном… расторгнута.       Бинго. Дыхание мужчины даже останавливается на краткий миг. Конечно, нет ни одного человека в обширном семействе, кто не знает о том, насколько сильно, долго и преданно Изуми любит своего жениха. Что ж, а конец всё равно один.       — С… соболезную.       — Благодарю, — улыбаюсь измученно, специально подчёркивая так и не сошедшие мешки.       Фугаку никогда никому не скажет. Он слишком гордый, чтобы признать что это я — сирая и убогая, получавшая от главы, как он считал, покровительство (интересно, это он про те эпизоды с домогательствами Дайки, или же когда меня гнить во вражеской темнице оставили?) — посмела отвергнуть столь щедрое предложение. Так глупо, что даже смешно: великий и ужасный Учиха Фугаку пляшет под дудку какой-то самозванки. Чувствую себя великой интриганкой.       Явно не желая наращивать ещё большую неловкость, Фука-сан вежливо удаляется: достраивать дальнейшие догадки уже в одиночестве.       — Като... — повторяю я в никуда, словно пробуя новое имя на вкус. Не хиленький «источник», не серая «Мышь», а клинок, обвиваемый прекрасным цветком.

***

      Поначалу всё даже было спокойно: оставалось ещё немного времени, чтобы обдумать будущий чудесный перформанс перед главой клана, а также окончательно уладить некоторые формальности, о которых никто пока не догадывался.       — О, да, скоро я стану «неудобной» за все долгие годы, — предвкушала сначала негодование Фугаку, потом натянутую улыбочку Микото, а, под конец, и вовсе совершенно ошарашенное лицо Итачи. — Осталось только совсем чуть-чуть, — довольно растянулась я на мягоньком футоне, по-свойски закинув ногу на ногу.       Вот только был на этой сцене один поперечный персонаж, всегда желавший вставить палки в колёса. Непредсказуемый, своевольный, наглый и совершенно невоспитанный хам. В каких джунглях тебя растили, Мерцающий?       — Изуми-тян! — ворвался он с возмущённым воплем в мою обитель. Конечно же, снова через окно, и, естественно, не посчитав нужным предупредить о визите заранее. Мы так-то давненько не общались, чтобы столь легко нарушать чужое личное пространство.       — Шисуи.       Не понимаю, в чём было дело: то ли стало жалко бедные татами, на которые этот кадр приземлился своими нечищенными ботинками, то ли гонор его с самого порога сработал лучше розжига для костра, но факт оставался фактом — я очень сильно разозлилась. Однако вставать с нагретого места посчитала слишком напряжным, так что произнесла строго, но даже не повернувшись:       — Тебя не учили хотя бы стучать?       Подобный вопрос от девушки, всегда спускавшей своевольное вторжение с рук, немного сбил спесь с незваного гостя.       — Извини, это… — но ненадолго, конечно же. — В любом случае, я пришёл чтобы обсудить кое-что очень важное!       — Молодец какой, — продолжала я изучать разводы на потолке.       — Изуми-тян… — моё поведение явно напрягало Мерцающего всё больше, однако ему прекрасно было известно, чем могла быть вызвана подобная перемена.       — Ну, так говори.       — Изуми-тян, — да, недаром ты лучший шиноби клана: умеешь укротить переживания в любой ситуации. Так и сейчас: говоришь сухо и сдержанно, будто бы не волновался парой мгновений раньше, — это правда, что ты разорвала помолвку с Итачи?       — Ты же и сам в курсе, так зачем спрашиваешь?       — У вас… то, что случилось.       — Ха-а, потрясающе! — резким рывком подскочила я, нервно поправляя короткие блондинистые локоны, кончики которых были окрашены в смоляной оттенок. — Нет, я понимаю, что Итачи совершенно не смыслит в человеческих чувствах, но не до такой же степени! Неужели даже в такой ситуации без твоего мнения не обошёлся?       — Нет, он просто… — похоже, нарастающая ярость в моих глазах — хоть и цвет остался прежним — вновь смешала Шисуи все карты. — Он просто поделился со мной как с другом.       — Прекрасный друг, ничего не скажешь! Интересно, перед первой брачной ночью тоже бы к тебе за советом пришёл?       Меня раздражало абсолютно всё: Итачи, который зачем-то рассказал столь приватную вещь своему дружку, сама ситуация, в которой я почему-то должна оправдываться перед чужим человеком, но — больше всего — эта растерянность во взгляде, как у побитой псины, точь-в-точь, как на недавнем торжественном вечере.       — Изуми-тян, пожалуйста, не говори так. Ты же знаешь, что Итачи…       — Итачи что? — дёрнула конечностями так, что аж ощутила, как двигались сухожилия.       — Он просто переживал, поэтому…       — ПЕРЕЖИВАЛ? Он? Переживал? Не смеши меня, Шисуи, плевать он на меня хотел. Тогда и раньше — всегда!       Вроде бы сама же сказала, никто за язык не тянул, но с вылетевшими наружу словами я почувствовала, казалось, уже позабытую горечь: такую, что даже в глазах начало щипать. Тяжело признавать, что ты не нужна, даже если будто бы давно с этим смирилась.       — Изуми-тян! — теперь разозлился уже Шисуи: конечно, мало кому понравится, когда твоего единственного близкого человека (а Мерцающий являлся круглой сиротой), оскорбляют, как он считал, зазря. — Ты же знаешь, — приблизился внезапно: ему не привыкать, — что Итачи всегда волновался о тебе.       — Ложь.       — Нет.       — Да.       — Изуми-тян, — начал так, словно бы вёл диалог с ребёнком, — сейчас в тебе говорит обида. Но ты так только сильнее ранишь себя, ты же поэтому сейчас так выглядишь?       — Выгляжу как?       — Как бунтующий подросток.       Не только волосы и татуировка: я сожгла всё, каждую вещь, принадлежавшую бывшей хозяйке тела. Потому что хотела наконец-то стать свободной: от её внешности, вкусов и всего, что было связано с домом Учиха.       Так и сейчас: Мерцающий застал меня в форме шиноби, по стилистике никак не сочетающейся с прошлыми предпочтениями Изуми. Короткий топ, хоть и прикрытый сверху сетчатой кофтой, благодаря декольте на оной открывающий все прелести девичьей фигуры. Туда же — облегающие шорты. Разное мелкое обмундирование, какое никогда не носила Изуми, завершаемое кожаными перчатками. Всё, за исключением плотного песочно-золотистого пояса-оби вокруг талии, — совершенно чёрное.       — Шисуи… — не произнесла, нет, прошипела я, словно одичалая кошка, — катись ты к чёрту.       — Хочешь сказать, что я не прав?       Последняя заслонка, сдерживавшая от опрометчивых поступков, была снята в одну секунду. Я ощутила, как закипает всё моё естество, буквально желая высказать то, что копила так долго: молчала, терпела, ради того… чтобы в итоге оказаться виноватой.       — Да что… что ты вообще знаешь, Шисуи? Какое право у тебя есть так говорить? Это меня, меня — не тебя — отвергли! Ты не знаешь, что это такое!       — Изуми-тян… — резкая боль просочилась в его голосе. Однако меня уже практически трясло от ярости: слишком сильно сжигали изнутри огненные эмоции, чтобы переживать о ком бы то ни было и обращать внимание на других.       — Это я, я вынуждена была… каждый день, каждый божий день… Думаешь, я стала другой? Назло перекрасилась и одеваюсь теперь столь вызывающе, чтобы насолить Итачи? Ха! Не смеши меня!       — Изуми-тян…       — Вы все… предатели. В печёнках у меня уже сидите. Итачи, со своим вечным долгом шиноби, который важнее невесты, хорошо теперь бывшей. Ты, бросающий «подругу» на многие месяцы, а теперь появляющийся внезапно, так ещё и с кучей претензий.       — Изуми-тян, я… прости, я был занят тем…       — Тем, что за кланом шпионил?       Я воочию наблюдала, как расширяется едва различимый зрачок, как приоткрывается рот в немом вопросе, как застывает на секунду взгляд. Да, мой милый бывший друг, тебе не показалось.       — Откуда тебе известно?       — Ха, думаешь, напугал своим серьёзным тоном? Конечно, что слабая и глупая Изуми может знать? То ли дело вы — легендарный Мерцающий и великий Итачи. Всегда знаете, как лучше! Как создавать катон, как делать рапорт о миссиях, даже как спасти этот грёбаный клан!       — Изуми-тян, — я не могла понять, злился ли человек напротив или по-прежнему пребывал в растерянности, но сжавшиеся непроизвольно губы явно намекали на крайнюю степень душевного смятения.       — Вот только на меня там, в том подвале, вам было совершенно плевать! Подумаешь, всего-то какая-то девка, то ли дело — клан спасти — это важнее!       — Погоди, о чём… Что произошло? Если мы что-то сделали, то…       — Главное то, чего вы НЕ сделали, Шисуи. Он был в курсе, в курсе всего, но вместо того, чтобы хоть раз прийти… струсил остаться наедине. Слабак.       — Был в курсе чего? Изуми-тян, погоди, я не понимаю…       — О, спроси у своего дружка, он расскажет, хоть и без удовольствия. Только отвали от меня со своими дерьмовыми расспросами.       — Изуми-тян, — конечно, когда устная коммуникация не шла, как надо, он всегда хватал меня за плечи. И это тоже безмерно выводило из себя. — Я не понимаю, что происходит, но если я могу как- то…       — Думаешь, самый умный, а, Шисуи? Вечно лезешь, куда не просят! Ведь если ты, то обязательно всё пройдёт, как по маслу. Если ты, то обязательно всё решится. Кто, если не ты? Да?! Нифига. Такой же самонадеянный осёл. Из-за таких, как вы, Саске…       — Подожди, причём тут Саске?       — Это вы во всём виноваты.       — Изуми, ты бредишь.       — Не-ет, Шисуи, это ты бредишь. Думаешь, используешь своё Котоамацуками и всё — нет восстания? А с чего ты вообще решил… что сможешь его использовать? Что не сдохнешь в ближайшей канаве, как побитая собака? Обманутая собака. О, эти глаза, да-а… «Откуда ей вообще всё известно»? Нет, Итачи не проболтался, и ты это знаешь. Думаешь, я шпион? Хочешь убить меня? Так валяй! Не ты, так Итачи прирежет! Что мне терять?!       — Изуми-тян… Итачи никогда… — ответил скорее на автомате, раздавленный невообразимой правдой. Или феерическим бредом, как он пытался доказать только что. Вот только ересь я несла поразительно уверенно.       — Ты ошибаешься, Шисуи. О-очень сильно. Но, на твоё счастье, — высвободилась из стальных тисков и в мгновение очутилась напротив окна, через которое и вошёл злостный вторженец: он даже не отреагировал, — этого ты уже никогда не увидишь.       — Изуми-тян…       — И не зови меня больше этим мерзким именем, — исчезла в проёме: ловко и невесомо.