Назови меня по имени

      — Эй... ... ва? — словно из-под толщи воды.       Оставьте меня...       — Пере... е... — тормошат тело.       — Кха-кха! Кха-кха-кха!..       Просто дайте мне разложиться в этой конуре...       — Ка... — дальнейшее ускользает, но неважно. Кто, зачем и куда — не волнует более. Не эти, так другие, не в Облаке, так ещё где-то...

***

      Тяжко. Так, словно на меня водрузили несколько тяжеленных мешков с крупой и так и оставили лежать. Пытаюсь повернуться — понимаю, что лежу на животе: оно и неудивительно, только так возможно еле-еле дышать.       — Кха-кха! — захожусь кашлем: даже более глубоким, чем обычно. Конечности не слушаются, так что опереться на руки не получается: только и остаётся, что продолжать отхаркивать плесень с повёрнутой набок головой.       — ... слышите? — не рискую разлеплять веки, ибо за столько дней ресницы буквально срослись друг с другом.       — Вы меня слышите? — снова и теперь уже более разборчиво. — Если да, то постарайтесь открыть глаза.       С ума, что ли, сошла, как я вообще могу? А голос, определённо, женский.       — Не волнуйтесь, мы обработали их специальным раствором, так что... — продолжает она медленно и с расстановкой объяснять. — В помещении сейчас не горит свет и зашторены все шторы, так что Вам не будет больно.       Решаю всё-таки довериться неизвестной: напрягаю мышцы, морщусь, уже позабыв, как вообще делается столь простое действие. С некоторой опаской развожу ресницы, открывая обзор на совершенно тёмное, как и обещала женщина, помещение.       — Вы очнулись, — улыбается молоденькая девушка. После столь длительного пребывания в, полагаю, подвале, я теперь легко различаю любые очертания даже в полумраке. Рыжие кудряшки, веснушки и крупные, выделяющиеся губы: девчонка так и пышет жизнью. Однако одежда сразу выдаёт в ней медицинскую сестру: характерные костюм и шапочка. Я в больнице?       — Вас обнаружили в стране Молнии.       Да, всё так.       — Вы были в плену у дезертиров.       И это я тоже, на удивление, отчётливо помню.       — К... то? — сиплю, словно умирающая старуха, но даже эти несколько звуков будто бы разрывают горло на части.       — Несколько наших шиноби, — она отошла, а затем вернулась, держа какую-то папку с бумагами, — Инузука Киносукэ, Ямагата...       Вдруг отчётливо ощущаю, как сердце останавливается, а внутри снова холодеет. Их там нет: ни Итачи, ни Шисуи, ни какого-либо другого Учихи. Даже ни единого упоминания АНБУ или подобного. Я не знала, как звали моих товарищей по команде, но если бы среди них затесался Инузука, то с ним бы наверняка ходил и огромный пёс? А, значит, меня спасли просто случайные шиноби.       — К... как?       — Здесь указано, что поступил запрос, в котором сообщалось, что некто похитил члена клана Учиха, так что... К сожалению, большего не могу сказать, так как запрос был анонимным...       Наверное, полагалось радоваться, что ненужный никому мусор всё же вызволили, или же страстно желать отблагодарить того человека, что инкогнито спас мне жизнь, или же искать подвох в столь странном стечении обстоятельств. Но ужас в том, что мне было абсолютно. Всё. Равно.

***

      Так как ниндзя-медики не были волшебниками, то пришлось задержаться в госпитале ещё на некоторое время: пока не удастся полностью изгнать ту дрянь из лёгких. Та медсестричка — её звали Тэруко — бдила, чтобы я не пропустила ни один приём лекарства или назначенную процедуру. И правильно, наверное, делала, ибо в противном случае не думаю, что подчинялась бы вообще протоколу лечения: меня охватила апатия. Солнце, к которому глаза в итоге привыкли, — прекрасно. Звёздная ночь — окей. Столь редкий снег (а сейчас всё же был разгар зимы) — замечательно. Утренний туман — просто отвяжись от меня, Тэруко.       Но девчушка не сдавалась: постоянно щебетала в палате, будто бы других пациентов, помимо меня, у неё не было, нахваливала местную отвратную кухню и ещё много всего. Можно сказать, что я была неприступна и несгибаема, словно кремень, но мне больше подходила метафора иссушенного песка, который инертно проходит сквозь пальцы, как бы ты ни старался удержать его.       Именно на такой неизменной позитивной волне ворвалась ко мне медсестричка одним ранним утром: точнее, сначала вошли цветы, а потом уже она сама, ибо невероятные габариты букета не позволяли разглядеть ничего кроме.       — Подарок от Учихи Итачи-сама с пожеланиями скорейшего выздоровления! — буквально пропела она: несколько десятков, если не под сотню, алых роз, источавших неописуемый сладко-терпкий аромат, который сразу же разлетелся по помещению.       Какая-то слабая, почти истлевшая надежда, вновь огнём разгорелась в душе.       Он не забыл обо мне!       Все эти дни я, как могла, старалась не вспоминать заветные имена, из-за которых слёзы наворачивались сами собою, потому как никто из «друзей», «коллег» или же других категорий моего окружения так и не удосужился нанести визит. Даже те самые шиноби, которые вызволили из темницы.       — А сам он? — и всё же странно, что не явился лично. Избегал?       — Букет был доставлен посыльным, — нехотя сообщила Тэруко, расправляя цветы, чтобы они получше смотрелись в вазе, которую она достала буквально из ниоткуда, будто кролика из шляпы.       — Может, была какая-то записка?       — К сожалению, только цветы…       — Вот как... — я даже не пыталась скрыть нахлынувшее разочарование. Невеста чуть не погибла, а он, находясь в деревне, даже не удосужился навестить.       — Но Вы не унывайте! Смотрите, какие красивые. Видно, что выбранные с большим вниманием и заботой.       Розы, поставленные на одинокий и блёклый прежде стол, дарили своё величие, казалось, не только ему, а всей серо-белой палате. Крупные, налитые бутоны красиво переливались на свету, привнося едва заметную тень радости в моё бессмысленное существование.       Он обязательно придёт.

***

      Солнца сменяли друг друга. Как бы ни пыталась продлить короткий век цветов, они неспешно вяли: сначала лепестки покрылись багряно-смоляной корочкой на краях, затем окрас как-то потускнел, головки опустились, точно у уставших путников. Их покидала жизнь, а меня, вместе с тем, надежда.       Я могла сколько угодно оправдывать Итачи, ждать и верить, но отрицать очевидное с каждым новым умершим соцветием было всё бесполезнее. Почему, несмотря на то, что сейчас в Конохе, он ни разу не пришёл? Просто зайти ненадолго, даже из вежливости спросить, как я себя чувствую и выказать хотя бы минимальное внимание, неужели так сложно? Неужто только за то, что решила раскрыть тебе истинные чувства и перестать играть в договорной брак, желая сделать его настоящим, ты так жестоко наказываешь меня? За что ты так со мной, Итачи?..       Однако я продолжала терпеть и цепляться за то немногое, что оставалось от несчастных роз, пока, наконец, в один день не обнаружила, что они более походят на мертвецов, чем на что-то иное. Чёрные-пречёрные, как глаза первого наследника, сухие, готовые вот-вот разлететься прахом, словно моя душа, отслужившие своё, а потому более ненужные.       Искусственный яркий свет ламп уже ощущался, как нечто привычное, а тёмные бутоны на фоне светлой палаты, напротив, — инородными. Я долго старалась игнорировать их, читая какую-то книжку об истории шиноби, найденную в местной небольшой библиотеке, однако угольного оттенка пятно раздражало всё сильнее. Как бы ни отвлекалась на написанное, внутри словно засел настырный червяк, что никак не хотел покидать меня, пока не встану с кровати.       — А-а, ну хватит уже! — вскакиваю, подлетаю к несчастной вазе и гляжу на неё: словно на злейшего в мире врага.       — УБИРАЙТЕСЬ! — скидываю одним резким взмахом, разбивая на множество осколков: пыль от когда-то прекрасных алых соцветий разлетается в стороны. Погром, на который наверняка сбежится медперсонал, но плевать. — Убирайтесь! Убирайтесь! Убирайтесь! — оседаю на пол, хватая волосы у самых корней: ощущаю, как меня всю трясёт. — Так вот вы какие друзья... Предатели! Уа-а... — начинаю рыдать так, что теперь расспросов Тэруко наверняка не избежать.