Жестокий выбор

Особняк наполнялся щелчками лака, шагами слуг и иногда громким лаем Дьявола, их могучего добермана. Пес с настороженностью охранял территорию, понимая, что в этом мире доверять можно лишь единицам. Служебные помещения были скрыты от глаз, но именно там размещались верные помощники, всегда готовые прийти на помощь своим хозяевам. Каждый угол особняка хранил тайны — истории о сделках и предательствах, о жизни, уходящей в мрак и не оставляющей следов. Пес восстановился, предатель был найден и казнен. Хан об этом не знал, у него было нестабильное психологическое состояние уже в течение двух недель. Минхо стоял на пороге комнаты Хана, сердце колотилось в груди. Каждый шаг казался ему вечностью. Он помнил тот день, как страшный сон. Резкие движения, крики, запах крови — все это до сих пор преследовало его, словно призрак. Хан, обычно такой нежный и ласковый, превратился в измученного, постоянно настороженного зверька. Он вздрагивал от каждого шороха, рука инстинктивно тянулась к кобуре, где покоился пистолет — результат ужасающей ночи, когда ему пришлось защищать свою жизнь. Минхо пытался забрать оружие, но Хан отчаянно сопротивлялся, его глаза были полны животного страха. Минхо не смог. Он не смог отнять у Хана единственное средство защиты, которое тот считал необходимым для выживания. Но страх за Джисона, за его хрупкую психику, терзал Минхо не меньше, чем собственные кошмары. Он видел, как Хан медленно, но верно разрушает себя. Бессонные ночи, пронизывающие крики во сне, самоповреждающее поведение — вырывание волос, расчесывание кожи до кровавых ран, порезы на запястьях. Это было медленно тлеющее самоуничтожение, которое Минхо чувствовал себя бессильным остановить. Он понимал, что Хан нуждается в профессиональной психологической помощи. Но как объяснить специалисту всё это? Как рассказать о нападении, о необходимости убивать, чтобы защитить себя и своих близких без раскрытия тайны семьи Минхо? Как объяснить, что это не просто посттравматическое стрессовое расстройство, а сложный комплекс проблем, включающий в себя и чувство вины, и глубокий страх за свою жизнь, и последствия жестокого насилия, которому они подверглись? Минхо терзал себя чувством вины. Он сам привел их всех в эту мясорубку. Если бы он не настоял на том походе, Джисон не стал бы убийцей, Хан не пережил бы такой ужас. Мысль о том, что этот нежный, добрейший парень, с его мягким взглядом и застенчивой улыбкой, способен на убийство, казалась Минхо невероятной и невыносимо болезненной. Он должен был быть сильнее, должен был защитить их всех. Он винил себя в каждой царапине на теле Хана, в каждой слезинке, в каждом приступе паники. Минхо понимал, что его чувства к Хану давно переросли рамки простой заботы. Это была любовь — глубокая, нежная, почти болезненная привязанность. Джисон, со своими ранимыми глазами и беззащитным видом, будоражил его душу, заставлял его сердце биться быстрее. Он хотел оберегать Хана, защищать его от всего плохого, стать для него надежной опорой и поддержкой, стеной, за которой он сможет чувствовать себя в безопасности. Он мечтал о будущем с Джисоном, о тихой, спокойной жизни, далекой от насилия и смерти. Но сомнения грызли его: разделит ли Хан его чувства? Заслуживает ли он такого счастья? И тогда Минхо принял решение. Он должен был отпустить Хана, дать ему шанс на выздоровление, шанс найти собственное счастье, даже если это счастье будет без него. Он понимал, что это невероятно трудно, что это разрывает его сердце на части. Но он знал, что это единственный правильный шаг. Для Хана. Для их будущего. Он вошел в комнату, глубоко вдохнув и выдохнув. Минхо стоял в своей просторной спальне, отделанной дорогим деревом, с видом на сверкающий ночной город. Свет падал на его напряженное лицо, подчеркивая резкость скул и холодный блеск глаз. Решение было принято, тяжелое и окончательное, словно камень на душе. — Хан, — начал Минхо, голос его был ровным, холодным, лишенным всякой теплоты, словно он обсуждал погоду, а не судьбу человека. Хан, сидевший на краю кровати, вздрогнул, его рука инстинктивно потянулась кобуре пистолета. Он жил в постоянном страхе, закрытый в золотой клетке, которую построил сам Минхо. Эта клетка была красивой, богатой, но не оставляла места свободе и спокойствию. — Мне нужно поговорить с тобой, — продолжил Минхо, в его взгляде не было ни тени прежней привязанности. Он старался, напрягаясь всем своим существом, поддерживать видимость спокойствия, скрывая бушующий внутри шторм противоречий. — Конечно, — выдохнул Хан, голос его дрожал, словно листья на ветру. — Ты должен уйти, — сказал Минхо, его взгляд опустился на полированный паркет, словно он не решался посмотреть Хану в глаза. — Куда? Я не понимаю, — прошептал Хан, его голос был полон растерянности и глубокой боли. Минхо, словно прокручивая заранее заготовленную речь, произнес: — Ты надоел мне. Я устал от твоих постоянных вздрагиваний, от твоего страха, от необходимости постоянно контролировать тебя. Я устал бояться, что ты можешь навредить близнецам, что ты можешь… выдать наши секреты. Убирайся. Из. Моего. Дома. Слова падали на Хана, словно удары, разрушая его и без того хрупкую психику. Он был личным врачом Минхо, вернее, его пленником, его тайной, которую нужно было держать под замком. Ли обещал ему защиту, обещал, что он останется с ним, но обещания разлетелись в прах, словно пепел после большого пожара. — Но… Минхо, — Хан вскочил, его лицо было искажено болью, глаза заполнились слезами, — ты же шутишь? Я же нужен тебе? Ты же говорил, что я останусь тут, как личный врач, что я буду заботиться о твоей семье? В его голосе звучала мольба, надежда, которая гасла с каждой секундой. — От тебя больше убытков, чем пользы, — отрезал Минхо, его голос стал жестче, холоднее. Он не желал оправдываться, не желал видеть боль в глазах Хана, — у тебя есть час, чтобы собрать свои вещи. Чан отвезет тебя в твою квартиру. Он указал на дверь, как будто выталкивая Хана из своей жизни, из своей тщательно выстроенной реальности. — А как же поцелуи? И знаки внимания? — Хан вцепился в последнюю соломинку, пытаясь найти хоть какое-то оправдание, хоть какую-то надежду. — Поцелуи? Был всего один, не придумывай, — Минхо усмехнулся, горькая усмешка, полная презрения, — мне просто было жаль тебя. Ты думал, что значишь что-то для меня?» — Ты боялся, что я кому-то расскажу о твоей семье, — голос Хана был тихим, но полным горечи и уязвленного достоинства. Он знал правду, знал, что Минхо боялся не его, а того, что он может рассказать. Хан встал, лицо его было бледным, но в глазах горел огонь обиды и отчаяния. — Я тебя убью, — Минхо взорвался, его голос был наполнен яростью, словно он готов был разорвать Хана на куски, — лично, если моя семья пострадает из-за тебя. Если тебе дорога жизнь, то советую держать рот на замке. Он бросился на Хана, схватив его за шиворот. — Ты правда думаешь, что я могу навредить близнецам? — Хан тоже разозлился, он оттолкнул Минхо, с силой прижав его к стене, — я их защитил! Я убил ради них! А ты — кусок дерьма, кидаешь меня после всего! Да пошел ты! Хан плюнул Минхо в лицо, с ненавистью глядя ему в глаза. В его глазах уже не было слез, только глубокая рана обиды, опустошение и горькое чувство предательства. Он вышел из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что картина на стене слегка дрогнула. — Меня не будет здесь через пятнадцать минут, не волнуйся, — крикнул он через плечо, — счастливо оставаться. За дверью послышался глухой топот шагов, уносящий с собой осколки разбитой надежды и горький привкус предательства. Минхо остался один, в тишине своей роскошной спальни, один на один со своим холодным, жестоким решением. Он выиграл битву, но проиграл войну. Его сердце, закаленное жестокостью обстоятельств, на мгновение сжалось от неизбежного ощущения пустоты. Чан помог Джисону собрать его вещи, и тот, попрощавшись с Юной и близнецами, почувствовал, как внутри него что-то обрывается. Енбок, с его неугомонным характером, не хотел отпускать Хана, не веря, что Минхо мог бы его выгнать. Однако Джисон прекрасно мог. По дороге к дому царила полная тишина, Джисон не ожидал, что Чан начнет разговор. Этот парень не отличался особой разговорчивостью, и Хан не чувствовал необходимости в беседе. Он был поглощен пустотой, которая с каждой минутой становилась все более мучительной. Когда они подъехали к дому, Джисон уже собирался выйти из машины, как вдруг Чан произнес: — Прости Минхо, он сделал это ради тебя, — эти слова задели Джисона, он не мог поверить своим ушам. — Ради меня? Он бросил меня в тот момент, когда я больше всего нуждался в нем, — выплюнул Джисон с горечью. Чан попытался объяснить: — Он думает, что так будет лучше для тебя, если ты вернешься к своей нормальной жизни. -Я уже никогда не вернусь в свою нормальную жизнь, — с яростью хлопнул дверцей машины Джисон и вышел. Войдя в свою квартиру, он почувствовал, как его охватывает ностальгия. Как же он хотел вернуться сюда несколько недель назад, когда все казалось проще. Но теперь это место вызывало у него страх. Он боялся оставаться наедине с собой, его мысли были полны хаоса и неразберихи. Он мечтал о том, чтобы все это закончилось, чтобы вернуть ту жизнь, которую он потерял. Но Минхо ворвался в его существование, перевернул все с ног на голову и бросил, как использованную вещь. Квартира, освещенная тусклым светом, выглядела так, будто в ней кто-то побывал. Хаос царил повсюду: вещи были разбросаны, а в воздухе витал запах тревоги. Джисон почувствовал, как паника охватывает его, и он уже собирался выбежать на улицу, когда вдруг все вокруг почернело. Его вырубили. Джисон проснулся от резкой боли в висках. Голова раскалывалась, словно кто-то методично молотил по ней кувалдой. Он попытался открыть глаза, но веки словно налились свинцом. Постепенно, сквозь пелену темноты, начали проступать очертания: он лежал на холодном, бетонном полу, спиной к чему-то шершавому. Запах пыли и сырости смешивался с уже знакомым ему ароматом тревоги, который преследовал его с момента обнаружения беспорядка в квартире. Осторожно, стараясь не шевелиться, он приподнял голову. Свет, тусклый и мерцающий, исходил из разбитых окон. Остальное скрывала непроглядная тьма. Вокруг царила абсолютная тишина, прерываемая лишь тихим, едва слышным капаньем воды. Капли падали где-то рядом, сопровождая его пробуждение медленным, размеренным ритмом. Постепенно зрение стало яснее. Джисон понял, что находится в каком-то заброшенном помещении. Стены были сырыми, обложенными темными, почти черными кирпичами, на которых белели следы плесени. Пол был неровным, в некоторых местах проваливающимся. Он ощупал руками землю, смешанную с бетоном, и почувствовал, как холод пробирается сквозь его тонкую одежду. Его руки были связаны за спиной грубой веревкой, впивающейся в кожу. Он попытался освободиться, но веревка оказалась туго затянутой. Паника снова начала его охватывать. Он прислушался. Капанье воды было единственным звуком в этом мрачном месте. Где он? Кто его сюда притащил? И зачем? Внезапно, из тьмы донесся едва слышный скрип. Джисон замер, прижимаясь к холодной земле. Скрип повторился, на этот раз чуть громче. Казалось, что-то двигается в темноте. Сердце молотило в груди, как бешеное. Он вцепился в землю пальцами, напрягая все мускулы. Из глубины помещения вынырнула тусклая фигура, освещенная мерцающим светом из щели. Джисон с трудом рассмотрел человеческую фигуру, одетую в темный костюм. Лицо было спрятано в тени, но Хан мог различить блеск холодных металлических предметов в руках фигуры. — Привет, Джисон, — прозвучал голос, холодный и без эмоций, — мы долго тебя ждали. Джисон понял, что его похищение — не случайность. Это была целенаправленная операция. Но что они хотели от него? И что произойдет дальше? Этот вопрос висел в воздухе, тяжелый и удушающий, как сама атмосфера этого мрачного подземелья. Он был один, в темноте, связанный и беспомощный, перед лицом неизвестного врага.