Рядом быть

      Все началось отнюдь не с первой встречи: это было бы банально даже для бульварного романа, какие Эммрик Волькарин не очень любил. Фальшь повествования внимательный читатель почувствует сразу: ею будет дышать каждая строка, пока рано или поздно желание хлопнуть себя по лбу и воскликнуть: «Так не бывает!» — не пересилит любопытство.       Со всеми он был внимателен, учтив и любезен. Несмотря на то что Рук заверила Эммрика, что с его некромантией не будет никаких оказий, те случались каждый день. Если Беллара шла на контакт без труда, то другие постояльцы Маяка были настроены не так благосклонно. Это каждый раз расстраивало Эммрика, и тот справлялся с одиночеством, как уже привык: чтение, наброски статей, письма, тренировки, обучение Манфреда. К уже проверенному списку добавились и новые занятия. К примеру, теперь морталитаси наведывался на Перекресток, полный сюрпризов, неизученный, так манящий ученый ум. В одиночестве или в обществе одного только Манфреда профессор Волькарин отдыхал, но все-таки признавал: ему катастрофически не хватает общения. Его он восполнял беседами с огоньками, периодическими выездами в Некрополь, новыми знакомствами во время путешествий.       Путешествия — отдельная страница его истории. Столько лет, а шанс увидеть мир за пределами Неварры не через страницы книг, а собственными глазами, наконец в его руках! Эммрик так жадно впитывал все, что готовы были предложить ему Портовый город, Тревизо, Андерфелс, Ривейн, Кэл Шарок, что поначалу даже с трудом засыпал. Справиться с перевозбуждением разума позволяли дыхательные практики. Они помогали профессору Волькарину не только в приступах, но и в таких житейских вещах.       В общем, морталитаси не скучал. Он быстро находил себе занятия, а по мере того, как Эммрик стал сближаться с коллегами в их небольшом, но опасном приключении, ему становилось все проще и проще. Вот уже можно скоротать время вместе, распутывая клубок тайн и загадок Портового города; или спорить о происхождении эльфов, основываясь на воспоминаниях Ужасного Волка; или отчитывать грифона за очередную детскую шалость, приводя в пример идеальные манеры Манфреда — и это он говорил о кротком духе любопытства!       Но никого не было узнавать так страшно, как собственную коллегу, землячку, в прошлом — послушницу Великого Некрополя. Удивительно, что ее прочитать Эммрику Волькарину оказалось сложнее, чем даже закрытого синьора Делламорте. Эту книгу кто-то писал на совершенно неизвестном профессору языке. Слова казались такими понятными, но вместе не складывались в предложения; их смысл ускользал каждый раз, когда, казалось, он наконец нащупал ответ.       «Старый ты осел, Эммрик Волькарин, — корил себя некромант каждый раз, когда терпел неудачу, — и даже не думай приближаться к ней. Ты уже отцвел, а ее весна только наступила». А Манфред, как назло, вопрошал его, пока окружающие слышали только шипение:       «Почему? Ты же не растение? Нет?». Эммрик устало улыбался и объяснял Манфреду, в чем состоит смысл его метафоры. Дух любопытства старался запоминать сложные аналогии, но нет-нет да гонял один вопрос по кругу уже несколько недель подряд.       Впервые в сердце екнуло, когда она так радостно и открыто поприветствовала робкого духа в форме огонька, что приблизился к ним в Садах Памяти. «Моя прелесть!» — так, кажется, назвала его Рук. Даже от старшего Дозорного не всегда стоит ожидать такой нежности. В ней же было достаточно и сострадания тоже, и такта, и внимания. Открывшись юной леди Ингельвар, Эммрик даже не ожидал, что она будет слушать его откровения так внимательно и жадно. Что постарается разрядить обстановку очаровательно прямолинейной шуткой. Что коснется его плеча, и его вдруг бросит в жар от невинного прикосновения женских пальцев.       У него так сильно радовалось сердце, когда ее губы касались чашки из сервиза, что остался ему от матери. Он внимательно слушал ее неловкие рассказы о приключениях после отъезда из Некрополя и охотно делился всеми последними новостями, что случились, пока Рук не было дома. То, что у них так похожа судьба, вовсе показалось Эммрику таким странным и правильным совпадением, что становилось жутко. Потом приходило понимание, что, может быть, оттого его и тянет к Рук? Потому что она знает, проверила на себе, о чем он говорит ей: сиротство в Некрополе, взросление среди склепов…       Вдруг это все становилось так неважно, когда его ухо улавливало нежные ноты ее истинно девичьего смеха. У Рук был низкий для женщины голос, но смеялась она звонко, раскатисто и заразительно. Юная Дозорная так нечасто радовала его слух этой манной небесной, что Эммрик хватался за любую возможность вызвать на ее лице улыбку.       Получалось плохо. Он все-таки был профессором, а потому шутки оказывались очень… узконаправленными. Позже стало понятно, что Рук просто не любит улыбаться. Эммрик смог разобраться, почему: ей мешал след от старого увечья. Рук стеснялась его, старалась прикрыть прядью волос, а когда все-таки улыбалась, то нередко позже трогала щеку и губы. Она словно боялась, что кожа разойдется снова, если позволить веселью овладеть собой.       Но по-настоящему Эммрик почувствовал, что это все не возрастные изменения заставляют сердце пропускать удары, а нечто большее, пришло к нему в осаду Вейсхаупта. Он заметил вдруг — неожиданно для себя, чем позже поделился с Манфредом на условиях строжайшей секретности, — что гораздо больше беспокоится, что пострадает Рук, а не он сам. Отчаяние, скользившее в его восклицаниях, — лишь следствие страха — впервые — не за свою жизнь.       Когда некромант предупреждал, что может не выдержать напора порождений тьмы, он думал о ней: о том, что рискует сейчас оставить ее одну. Когда с тревогой вопрошал, что означает бой в колокол, он думал о ней: о том, что она бросится напролом очертя голову, если вдруг решит, что один удар — это конец всему. Когда, наконец, Даврин признался, что готов умереть, он думал о ней: о том, что Рук идет вместе с Серым Стражем на верную смерть в попытке заманить архидемона в ловушку, а он… а он, трус, соглашается с этим.       Тогда же Эммрик пережил первое разочарование в себе самом. Он так боялся за ее жизнь, но не набрался духу предложить свою взамен. «Трус, трус, трус», — корил некромант себя, пока лежал на соседней кушетке в лазарете и смотрел на ее лицо. Он жадно отпечатывал в памяти его черты на случай, если вечность поглотит его, а ее придется оставить в прошлом. Смотрел, смотрел и не мог насытиться. Протянув руку, осторожно гладил по волосам, когда мышцы ее лица подергивались во сне от какого-то кошмара.       Тогда же появились первые сомнения, на правильную ли дорогу он ступил. Это стоило обмена, что предлагала ему вечность?       Эммрик Волькарин так сильно жаждал избавления от своих страхов, что пошел на крайние меры. Он перерыл множество трактатов, вопрошал усопших, искал ответы на самых глубинных уровнях Некрополя, куда рисковал спуститься не каждый Дозорный. Сколько позади осталось экспедиций, куда профессор пускался в погоне за эфемерным знанием, и оно каждый раз ускользало, стоило ему только протянуть руку и забрать его. Но, наконец, некроманту улыбнулась удача. Он нашел способ, но — какова ирония! — ради успеха должно было идти ва-банк.       А теперь Эммрик внезапно почувствовал укол сомнения. Поначалу он был слаб, и профессор легко заглушал его убеждением: «Должно оставить ей юность и пойти своей дорогой; в конце концов, столько усилий потрачено, и, наконец, мечта так близко!». Но позже, когда Рук стала заглядывать к нему на перевязки, хоть и старалась всеми способами бунтовать и пытаться сделать их самостоятельно, что-то произошло. Когда в очередной раз профессор Волькарин вернулся к своей мантре после ее вечернего визита, он обнаружил, что заученные фразы перестали действовать.       Он не хотел отступать просто так. Само естество восстало против самой идеи прекратить попытки поймать взгляд ее глубоких, как темное море, синих глаз, и отыскать в нем такой же интерес. О, глупец, корил себя Эммрик, разве можно даже предполагать, что юная, храбрая, неукротимая, живая женщина — девушка — взволнована им? Но каждый раз профессор Волькарин снова и снова задерживался взглядом своих глаз на ее лице и любовался отблесками света в Тени на ее неестественно красных волосах, стоило Рук отвернуться.       Столь самоотверженно и смело она решила направиться в поместье Блэкторн вместе с ним и просила — нет, приказала — не выступать без ее компании. Ее требовательность очаровала Эммрика не меньше, чем комплимент, что показался бы обывателю совсем неуместным и неуклюжим. Стыдно было признаться, как таял он каждый раз, когда Рук мило краснела, обронив для него удивительно трогательную похвалу. Она думала, что умеет скрывать свой румянец, а Эммрик искренне наслаждался, когда замечал его проблеск на бледном лице. В гневе же, напротив, она становилась белее мрамора. После возвращения на Маяк Беллара, стоило им выйти из элювиана, робко шепнула Эммрику:       — Профессор, вы уверены, что Рук уже можно в такие вылазки? Конечно, ведь никто не знал, я ни в коем случае не имела ничего плохого в виду! Просто… она совсем недавно вышла из лазарета, и я что-то немножко волнуюсь… Когда некро… я имею в виду, Йоханна заперла нас в Тени, Рук… она была такая бледная… Может быть, ее нужно осмотреть, как вам кажется?       — Всенепременно, — уверил Беллару Эммрик, а сам поддался своим эгоистичным стремлениям и немедленно полетел в библиотеку в поисках трудов, способных пролить свет на успех Йоханны. Он так погряз в жажде познания и бессильной злости на страшные вещи, совершенные старой подругой, что совсем забыл о Рук… А она о нем — нет. В тот же день юная Дозорная заглянула к нему и, подумать только, первым делом предложила помощь.       Такая внимательная, искренняя и такая серая была она, уставшая, но все равно желающая быть ему, эгоисту и старому дураку, полезной. Нужной. А он неожиданно испортил ее трогательный порыв; заметив, как опустились ее плечи, стоило Рук отвернуться, Эммрик отвесил себе мыслительный подзатыльник. Глупец. Она хотела помочь, чем только могла, а он…       Пригласить ее на танец стало настоящим делом совести, но даже подойти к ней и заговорить — почти непосильной задачей. Профессор Волькарин подозревал, ради чего Рук затеяла вылазку в Ривейн, но понял, насколько эта поездка была необходима, только в самом «Эфесе». Когда? В момент, когда склонился к юной Дозорной, чтобы изучить местные блюда, и нечаянно вдохнул полной грудью запах ее волос. Эммрик, как ни силился, так и не смог выбросить его из головы: ни когда беседовал с Белларой и почти машинально советовал ей заученные наизусть статьи, ни когда пробовал овощи по-неваррски, ни когда пригубил хорошего вина, каким угостили его Луканис и Нэв.       Ему было так стыдно, что она может заметить в танце, как сильно бьется его сердце в такой близости к ней. Привыкшая к луку — новому луку, что он, Эммрик, подарил ей взамен утерянного в битве за Вейсхаупт, — натруженная ладонь казалась ему такой маленькой в его руках, отнюдь не приспособленных к физическому труду, что ему хотелось только одного: расцеловать каждую фалангу покрытых мелкими шрамами пальцев, касаться губами выступающих на тыльной стороне ладони костей и вдыхать аромат кожи. Мир профессора Волькарина, окруженный книгами, рутинными делами Великого Некрополя и миссией Дозорного Скорби, рухнул — не за один вечер, а за череду дней, недель, что он провел с девушкой, которая жила, как и он, в Некрополе, но о которой он даже не подозревал.       Ровно настолько, насколько Эммрик Волькарин боялся спугнуть это нежное счастье незримо быть рядом, он оказался ревнив. Впервые за много лет уважаемый профессор почувствовал, что становится похож на импульсивного юношу, когда замечает рядом с Рук кого-то другого. «Не смей мешать ей строить свой мир с кем-то, кто лучше для нее, чем ты, старик», — одергивал себя Эммрик. Даврин, что танцевал с ней в «Эфесе», что разрешал ей трепать за ушами Ассана, что неустанно натаскивал на тренировках, чтобы Рук поскорее вернула прежнюю скорость движений в сломанной руке, — он подходил ей. Он был лучше. Но сколько бы некромант ни повторял себе, что с молодостью ему никогда не посоревноваться на равных, сердце болезненно отзывалось упрямым:       «Я так хочу хоть раз стать счастливым».       Тем не менее, когда Даврин вдруг хлопнул дверью перед носом Рук, профессор не почувствовал ожидаемого торжества и удовлетворения. Не было ничего хорошего в том, что юная Дозорная опечалилась случайной ссорой. Она стала плохо спать, особенно — после осады Вейсхаупта. Когда Серый Страж столкнулся со своей заклятой соперницей в Котле, Рук была рядом, и тогда ее душа стала метаться в Тень и обратно, как загнанный в ловушку дикий зверь. Эммрик чуял даже через собственный чуткий сон ее частые пробуждения и паралич ужаса, что был ему чересчур хорошо знаком. Он уже привык жить с таким страхом и умел говорить о нем — свободно профессор Волькарин делился своим опытом с Рук в Садах Памяти, — но, к его удивлению, юная Дозорная не показывала виду, что с ней творится неладное.       А потом этот дурак Страж вдруг сорвался на нее. Впервые Эммрику хотелось отвесить оплеуху не себе, а кому-то другому. Никогда он не позволял себе подобных вольностей, считая, что нет ситуаций, невозможных к решению мирной беседой, но тут дело оказалось совсем другим. Залегшие тени под глазами Рук перестали быть только изюминкой ее внешности и стали болезненно-видимыми. Ее это явно стесняло: так же, как и рубец, что по-прежнему она безуспешно пыталась скрывать от посторонних глаз.       Наконец, он смог оказаться для Рук полезным и, собравшись с силами, сделать робкий шаг навстречу. Знала бы она, какой торг способен устроить разум, упрямо твердя: «Ты не нужен ей; и если она не понимает, то будь джентльменом до конца и отсеки эту связь в зародыше; беги, и она пусть бежит, пока не поздно! Будет беда. Твоя миссия в другом; не играй в игру, где не будет победителей; отступи». Но сердце вступило с ним в жаркий спор.       И, в конце концов, Эммрик сдался. В ответ на ее невинный интерес сделал шаг навстречу. Он еле смог унять дрожь в руках, чтобы не выдать свое волнение; сдержался, чтобы не бросить все и не согреть ее вечно холодные руки теплом своих ладоней; чувствовал мурашки даже на собственном лице, когда она закрыла глаза и слепо доверилась ему. Эммрик проклинал себя за ревность, что пустил в свое сердце, — она не его и его не станет. Он корил себя за эгоизм, сорняком проросший в груди, — как он может только желать подобного? И, наконец, ненавидел себя за трусость, сковавшую чресла, — как близко она, и как дрожит он, боясь сделать шаг навстречу и сорвать с ее губ трепетный первый поцелуй.       Ее разочарованный вздох, что раздался, стоило Манфреду появиться на площадке, эхом поселился в голове некроманта.       «Право слово, — раздосадовано думал он, выводя на куске бумаги очередную рецензию на статью и нисколько не помня, о чем была пресловутая рукопись, — не может так продолжаться больше». Прежде колющее не больнее комариного укуса, теперь сомнение грызло его уродливым червем каждый день, от рассвета до глубокой ночи. Чем дальше заходил этот танец двух пугливых галл, чем больше он хотел уберечь ее от себя, тем сильнее разгорался огонь, в котором Эммрик рисковал сгореть без остатка.       И тем более неожиданной пощечиной стало отбытие Рук в Ривейн — впервые за долгое время, без его компании, но с Даврином и Тааш в сопровождение. Эммрик постарался убедить себя, что дело исключительно в полезности Стража и кунари, и даже поинтересовался у Манфреда, сделал бы он такой же выбор, будь на месте Рук. Манфред засомневался, и профессору этого оказалось достаточно, чтобы угрюмо зарыться в свитки и снова провести ночь без сна.       Он тогда решил: ва-банк, значит, ва-банк. Все или ничего. Некромант расскажет Рук о своем выборе, который беспокоит его не первый год, а там… Будь что будет. Он даст ей возможность отступить и постарается сделать так, чтобы у нее не осталось никаких иллюзий. Чтобы… Чтобы она, наконец, увидела, что молодость — это то, что она заслужила. Дальновидный Эммрик Волькарин, к своему стыду, закрывал глаза на непродолжительный век Серых Стражей. Даже это казалось ему лучше, чем жизнь бок о бок со стариком.       Профессор старался поддерживать свой боевой настрой, пока Рук не вернется, но они с Тааш и Даврином изрядно подзадержались в Ривейне. Когда отряд вернулся через несколько дней, измотанный и недовольный, первым делом некромант предложил помощь Рук, а та подняла на него свои бездонные глаза и попросила сперва уделить внимание Даврину и Тааш. Последние вовсе были не только усталые, но и покрытые копотью. Атааши, как объяснили кунари, оказался строптивый, но относительно безопасный. Его удалось отогнать, не вступая в бой, но пришлось повозиться.       Когда Эммрик исправно осмотрел обоих воителей и пришел к выводу, что их лекарство — это плотный ужин и крепкий сон, то оказалось, что Рук уже не было поблизости. Она словно не бывала в походе и чуть ли не сходу принялась за накопленные за время отсутствия дела. В кабинете Нэв юная Дозорная писала ответы Инквизитору, Эвке и Антуану и даже Ксенону Антиквару на его гневную ноту — в том же тоне и с явной расстановкой границ дозволенного.       А к нему — не зашла… до самого вечера, когда Эммрик уже потерял всякую надежду и собирался самолично наведаться к Рук и справиться о ее самочувствии после путешествия в Ривейн. Незадолго до ее прихода морталитаси, наконец, отважился на поход, но решил прежде побриться. После знакомой поступи шагов в пустом коридоре и осторожного стука в дверь он проклял свое желание выглядеть в ее глазах безупречно.       — Кто там? — Надежда, что ему почудилось и это все ошибка, потерпела крах, поскольку из-за двери раздался голос, по которому Эммрик успел истосковаться:       — Эммрик? Это Рук. К вам можно?       — Э-э… Д-да, да, конечно. Но только…       Профессор Волькарин схватил полотенце и только собирался стереть пену с лица, как Рук уже показалась в проходе. Она застыла на месте, а ему не оставалось сделать ничего, кроме как извиниться:       — Простите, Рук, вы немного… застали меня врасплох.       — Я не вовремя? — Ее голос прозвучал так разочарованно и расстроенно, что Эммрик ответил, может быть, слишком поспешно:       — Нет! Ни в коем случае. Это подождет.       Конечно, подождет, невольно уколол себя профессор Волькарин, пока быстро обтирал лицо, ведь щетина и на миллиметр не успела отрасти. В нервной попытке выглядеть лучше, чем ты есть, можно стать только посмешищем. Но, не мог не заметить он, какой нежный румянец еле-еле трогает ее щеки! Как старается она списать все на теплоту от его камина и незаметно придвинуться к нему, чтобы все казалось случайным стечением обстоятельств…       «Глупец, — снова пришлось одергивать себя Эммрику, — не стоит видеть то, чего просто нет. Не стоит смущать ее, слишком чудесную, чтобы желать провести какое-то время с тобой».       — И все же мне неловко, — произнесла Рук. Эммрик отложил распаренное полотенце и дернул бровями в легком любопытстве.       — Пустяки, Рук. Чем я могу помочь вам?       — Ах, нет. Вот теперь мне неловко, — хмыкнула она, а некромант мог только наблюдать со скрытым восхищением, как обожаемая им муза силится разрядить обстановку и не выказать ни на йоту усталости, что накопилась в ее мышцах за дни вне Маяка. — На самом деле, я к вам с ужасной просьбой.       — Более ужасной, чем просьба Тааш одолжить им для очистки брони костный буравчик?       На сердце у Эммрика вновь потеплело, стоило ей улыбнуться в ответ.       — Не настолько, — с видом побежденной призналась Рук, — я хотела уточнить, могу ли украсть у вас Манфреда на несколько минут?       — Простите?.. — опешил морталитаси. А Рук вдруг стушевалась и опустила взгляд, словно попросила что-то неприличное.       — Я… Манфред сделал хороший чай, он любит кипятить воду, и я подумала, что…       Эммрик решил, что «глупец» — определение, здорово ему подходящее. Ну конечно! Он ведь только недавно вспоминал о том, что Рук стала плохо спать.       — Я полагаю, Манфред будет очень рад помочь вам.       В подтверждение слов своего наставника высунувшийся из-за винтовой лестницы скелет дружелюбно зашипел — так слышала Рук. Для Эммрика в его шипении четко отслеживалось следующее:       «Манфред вскипятит воду! А ты сделай чай!».       — И снова я должница. Но теперь уже Манфреда.       «Почему не ты? Ты хочешь!».       — Манфред, не мог бы ты поставить чайник?       «Но ты хочешь… Непонятно».       Рук не различала слов и поэтому еле заметно дернула уголком губ в подобии улыбки, наблюдая за Манфредом и слушая его недоумевающее шипение. Все понимающий Эммрик тем временем судорожно пытался найти правильные слова и объяснить Манфреду, почему нельзя делать все, что хочешь.       — Прежде чем вы уйдете, Рук…       Он решился на ход, когда Манфред уже закончил приготовление состава, когда со счастливым шипением передал его Рук, когда она мягко поблагодарила скелет за его время и усердие и уже была готова уходить. Застанная окликом, она обернулась, чем заставила Эммрика сделать над собой еще одно усилие.       — Я обещал вам одну церемонию. Вы не будете против наведаться в Некрополь завтра вечером?       Почему-то — хотя Рук уже говорила, что ждет этого путешествия с нетерпением, — некромант ожидал сомнений. Может, он намеренно, сам того не осознав, выбрал именно такое время для предложения совместной вылазки: когда Рук утомилась, выбилась из сил, когда она…       Все предположения потеряли смысл.       — Конечно! С удовольствием.

* * *

      Несмотря на то что их небольшая группа прибыла в Некрополь одновременно, Рук задержалась.       Во-первых, с ними увязалась Беллара. Эльфийка не переставала восхищаться архитектурой Великого Некрополя — оба Дозорных полностью разделяли ее чувства — и жаждала узнать о нем побольше. Отказывать в новых знаниях Эммрик не привык, но и планы на вечер уже успел построить, хоть и с большим трудом. После совещания с Манфредом решено было познакомить Беллару с Одриком Фельхаузеном и позволить ей задать все вопросы ему лично. Библиотекарь Некрополя остался очень доволен тем, что ему доверили, как позже он выразился, «такой любознательный, пытливый, жадный ум».       Во-вторых, поскольку Эммрику нужно было подготовиться к церемонии — большей частью, морально, — он попросил Рук отвести Беллару в библиотеку самостоятельно. Убедившись, что Дозорная знакома с Одриком и не потеряется по пути в его обитель, морталитаси отправился в Сады Памяти по более короткому маршруту. Он обнаружил его в последний недолгий визит, когда забирал часть своих забытых заметок о Тени, и теперь был очень рад неожиданной находке. Нехоженый маршрут позволил Эммрику сократить путь к Садам почти вдвое и точно оказаться на месте раньше Рук.       Пока он ожидал ее, то сперва убедился, что в Садах Памяти не ошивается слишком много любопытных послушников. Удивленные появлением старшего некроманта, те вели себя согласно негласному разделению на «добросовестных» и нет студентов. Классификация успешно применялась и вне стен университетов, как позже с досадой обнаружил Эммрик.       Удивительно, но сегодня гораздо больше он был рад «недобросовестным» послушникам. В обычные дни морталитаси терпеть не мог, когда к мертвым не относились с должным почтением, и был способен в особо тяжких случаях пуститься в такие нудные нотации, что проштрафившийся послушник жалел о своем появлении в Некрополе уже на третью минуту экзекуции. Как только на горизонте виднелась высокая фигура профессора Волькарина, у младших Дозорных и тех, кто только готовился ими стать, всегда оставалось два пути: срочно исправлять положение или слиться с местностью с последующим бегством. Сегодня Эммрик ожидал увидеть вторую стратегию во всей ее красе и в отношении послушников «недобросовестных» не прогадал.       Но оставались еще и отличники аттестаций: те самые, что облепляли старших Дозорных, как пчелы — медовый сот, и старались не упустить ни капли мудрости случайно оброненных фраз. Эммрик «ронял» много, с любовью к своему делу, со стремлением передать молодому поколению тонкости некромантского искусства. Таких послушников профессор Волькарин всегда принимал даже в нерабочие часы, если у тех возникал сложный и крайне плодовитый на дискуссии вопрос. Он испытывал удовольствие, когда на практике мог помочь в исправлении ошибки или достижении идеала. В конце концов, потому Эммрик и стал преподавать.       Сейчас старательные, любознательные и, как это всегда идет рука об руку, настойчивые послушники становились для телеги некроманта пятым колесом. Если что-то и могло пойти при встрече с Рук не так, то это стайка отличников, что будет преследовать их шаг в шаг по Садам и ловить каждое брошенное слово.       К счастью, сегодня в Садах Памяти преобладали послушники, ценящие свое свободное вечернее время: категория, объединяющая оба подвида и оказавшаяся этим днем невероятно ценной для предприятия профессора Волькарина.       В ожидании Рук Эммрик сделал несколько кругов по Садам и отметил, в каких местах растут самые подходящие для церемонии цветы. Вместе с ним семенил рядом Манфред, чья любознательность, как обычно, простиралась во все области, что предлагал ему окружающий мир. На этот раз его любопытство диктовало вопросы в области ботаники.       Эммрик с большим удовольствием рассказывал, как называются цветы, что он планирует собрать сегодня вечером вместе с Рук. Вот это, к примеру, лунный свет — бледные бутоны, отливающие серебристым оттенком, напоминают бардам как отблески стальных клинков, так и пресловутый свет от луны, что и дал название цветку. Его любят использовать парфюмеры, причем справится даже новичок в ремесле: лунный свет уже пахнет как готовый аромат, и его остается только дополнить нижней нотой, что сыграет финальный аккорд и завершит картину. А вот этот цветок с красной сердцевиной — эмбриум, или «чудодейный цвет». Манфред жадно запоминал, что эта орхидея обладает целительными свойствами, и их обнаружили совершенно случайно: благодаря его редкостной и в чем-то агрессивной, яркой красоте. А хрустальная благодать, хоть и известна чуть меньше, чем эмбриум, своими медицинскими качествами, не уступает в красоте ни на йоту. Бледно-голубые бутоны так похожи на колокольцы, и кажется, что вот-вот, и они зазвенят от случайного касания ветра.       «А это? Что это?» — спросил дух и указал на буйно растущий куст с фиолетовыми цветами. Профессор Волькарин остановился у любимого своего пестрого плакучего вдовца, опустился на одно колено и вдохнул аромат бутонов.       — О, Манфред, это пестрый плакучий вдовец. Очень популярен среди знахарей и тех алхимиков, кто любит создавать атмосферу загадки. — Он хмыкнул, заметив в шипении Манфреда недоумение: что такое атмосфера? — Сухим вдовцом окуривают помещения перед бальзамированием и после того, как тело готово; его добавляют в отвары для тех, кто страдает от ночных кошмаров, чтобы цветок «отстрадал» за несчастного все его чаяния и страхи.       От этого ему придется отказаться. Не ощутить больше любимый запах, не почувствовать нежность лепестков кончиками пальцев. Но это такая мелочь, разве нет? Взамен откроются другие чувства, недоступные ни для кого, кто смертен; разве не справедлива плата?       Эммрик закрыл глаза, чтобы ничего не мешало ощущать только запах цветов. Пока он отмечал места, где можно собрать хорошие экземпляры для букета, Сады Памяти успели опустеть. Чарующая тишина — вечный спутник могил и Дозорных Скорби — только подчеркивала ненавязчивый аромат вдовца. На какое-то мгновение профессор Волькарин погрузился в свои мысли настолько, что не заметил первых тревожных звоночков. Если бы он сразу понял, что, когда шипение вдруг затихает, быть беде, не наслаждался бы тишиной.       К сожалению, из размышлений Эммрика вырвал треск кустов. Некромант тут же распахнул глаза, порывисто поднялся — голова вдруг закружилась — и устремился к источнику звука. В последний момент профессору удалось ухватить Манфреда за рюкзак за его спиной и практически выдернуть компаньона из розового куста.       — Манфред… Как это получилось?!       «Прости! Камень! Красивые! Розы! Розы!».       — Ну и что ты скажешь в свое оправдание? — строго, но не сурово вопросил профессор Волькарин, полностью оправдывая свой преподавательский статус. Манфред в ответ грустно заявил, что пока «ничего» и, видимо, собирался еще что-то добавить, но тут прошипел: «Смотри!».       — Я что-то пропустила? — раздался за спиной Эммрика голос Рук. Профессор обернулся и понял, что оказался к приходу своего объекта обожания совершенно не готов. Сейчас он горазд был не только простить Манфреду нечаянное падение в розовый куст, но и хоть самому рухнуть в шипастые стебли, чтобы вырвать себе еще несколько драгоценных секунд.       Однако Эммрик умел брать себя в руки. Сейчас это давалось ему с большим трудом, и все же — он мастер. В конце концов, не первая влюбленность… Может быть, и не последняя.       — Поскольку мы пришли сюда, чтобы собирать цветы для мертвых, — со вздохом произнес профессор, — мы с Манфредом решили подучить названия некоторых растений. И! Я только что не дал ему напороться на розовый куст.       К его удивлению, Рук, сохраняя серьезное выражение лица, запротестовала:       — Эммрик, как можно сердиться на такую мордашку! То есть, черепушку.       Рук слышала в ответ дружелюбное шипение, а Эммрик: «Нравится! Рук! Добрая!». Манфред оказался в полном восторге, а что мог сделать профессор Волькарин, нежно любивший своего компаньона и, кажется, ту, что защитила его, — тоже?       — Ох, Манфред, — Эммрик взглянул на изумрудные вставки в глазницах Манфреда, вздохнул и грустно улыбнулся. — Что же с тобой будет, если я умру?       Вдруг повисла гробовая тишина, нетипичная даже для Садов Памяти. Умолк Манфред, не успевший ничего ответить на риторический вопрос — он пока не знал, что на такие вопросы ответы не требуются. Казалось, и духи, витающие в Садах, разом утихли, изумленные такой оговоркой. Эммрик перевел взгляд на Рук и едва не захлебнулся в синей глубине озадаченных, расширенных от удивления глаз. Преодолев секундную оторопь, он наконец нарушил молчание:       — А-а… Я хотел с вами поговорить кое о чем. Рук, вы знаете, что такое лич?       На счастье некроманта, с лица юной Дозорной сошла крайняя степень изумления. Она задумалась на мгновение, явно ища в памяти нужное определение.       — Маг-нежить, который сохранил свой разум, но они существуют только в теории, — ответила Рук и приподняла бровь, медленно приходя к догадке. — Верно?       Эммрик снова мысленно огрел себя по дурной седой голове крепким подзатыльником, чтобы собраться, наконец, с мыслями, и не без труда натянул маску интересующегося исключительно новыми знаниями профессора.       — Когда я был моложе, эта идея завораживала меня. Я многие годы проводил исследования и эксперименты, беседовал с духами и магами. А затем, наконец… — Он не сдержал восхищенной улыбки. Подводка работала. Его отпускала неуверенность и поглощал восторг долгожданной находки. Эммрик грезил о ней много лет. — Я нашел их.       — Кого? — переспросила Рук. Ее голос прозвучал как-то несчастно, но следующий за порывом профессор Волькарин этого не заметил.       — Владык-личей Великого Некрополя. Некромантов, которым удалось превратиться в настоящих живых мертвецов задолго до меня!       С немалым удовлетворением морталитаси увидел, как на лице юной Дозорной, кроме удивления, проступил живой интерес.       — Невероятно! — воскликнула она, и сердце Эммрика радостно отозвалось на звук ее голоса, — а другие Дозорные об этом знают?       — Только самые старшие. Ваше положение в ордене было недостаточно высоким для подобных знаний.       Прозвучало как-то… пренебрежительно. Тем не менее, Рук совершенно на это не обиделась или, по меньшей мере, никак не дала понять об этом. Она, не прерывая профессора, дернула подбородком в нетерпении узнать больше о легенде, что оказалась правдивой. Некромант с огромным удовольствием продолжил, ощущая себя наконец в своей тарелке:       — Личи — великие защитники Некрополя, дающие отпор силам, которые угрожают мирозданию. И… спустя годы этих испытаний и ритуалов они исполнили мое желание: дали мне право попытаться стать личем.       Выражение лица Рук за этот недлинный рассказ сменилось дважды. Сначала она понимающе покивала, словно отмечала: «Нам не помешала бы сила, способна дать отпор угрожающим мирозданию. Может быть, намекнуть, что Некрополь тоже под угрозой, и заручиться поддержкой владык?». Но, когда Эммрик закончил, Рук помрачнела и сделала маленький шаг назад.       — Погодите… — «Ох, вот оно, началось», — подумалось Эммрику. — Если вы станете личем, значит, весь наш… флирт…       Последнее слово явно далось ей с трудом. Она будто стеснялась того, что они оба, в сущности, и делали: ходили вокруг да около и проверяли границы друг друга, неприступность чужой крепости. Некромант думал, что ответит ей спокойно, но с удивлением обнаружил, что его речь звучит торопливо и явно говорит за него: «Я боюсь испугать тебя»:       — Пока я все еще смертен, мне не хотелось бы прекращать общение с вами.       «Ты можешь сказать: "Иди-ка в бездну, Эммрик Волькарин, нарцисс и эгоист", — и я не смогу ничего ответить. Ты будешь права, если добавишь, что я глупец, если надеюсь, что ты захочешь остаться подле меня…».       — Каким вы будете, когда станете личем? — вместо этого спросила Рук. Он с готовностью сообщил: без деталей и подробностей, что необходимо сохранить в секрете, но в красках достаточных, чтобы представить себе результат хотя бы наполовину:       — Разница колоссальна. Плоть будет отброшена от кости. Я вернусь бессмертным — на все времена.       «Скажи сейчас: "Это безумие", — и все будет кончено. У меня будет повод не беспокоить тебя больше своим…».       Она снова удивила профессора.       — Вам будет завидовать весь Некрополь.       — Я не хочу вызывать у кого-либо зависть, — машинально заверил ее морталитаси; разговор шел не по плану, совсем не по нему! Он иначе представлял реакцию Рук и, видимо, очень сильно ошибся.       — Эммрик, — снисходительно хмыкнула она и скрестила руки на груди, — вы же знакомы с нашими коллегами-некромантами. Никуда не денетесь, как бы ни пытались. Кроме того…       Его сердце пропустило удар: надежда, что Рук все-таки забудет о другой ветви их беседы, умерла в мучениях.       — …вы не ответили, как-то, что вы станете личем, повлияет на наше… общение.       — Наши запреты касательно мертвых не распространяются на личей, но… Я бы сообщил вам, прежде чем принять какое-либо решение…       Этого было недостаточно. Эммрик и сам это знал, и видел во взгляде Рук, что на ее вопрос он так и не дал внятный ответ. Как назло, она молчала, давала паузе повиснуть в воздухе, словам — замереть и стать плотными, такими, чтобы можно было трогать их руками. Профессор Волькарин вздохнул.       — Стать личем — невероятная честь. Это дает бессмертие, почет, самое священное положение среди Дозорных… А еще это возможность продолжить службу даже по истечении отпущенного мне срока. Но, — он наклонился к Манфреду в поисках поддержки, но встретил в ответ молчание, — не все так просто… Идемте! Нам нужно собрать цветы для мертвых.       — Хорошо, — согласилась она и последовала за некромантом. Он было расслабился, но тут Рук догнала его в спину коварным ножом: — Но у меня есть вопросы.       К счастью, их юная Дозорная сберегла для более удобного случая. Эммрик очень быстро увлек ее сбором цветов для будущего букета. Указав на голубую ползучую лозу, он приостановился и позволил Рук самой нарвать немного наиболее подходящих экземпляров.       — То есть, — продолжила она, поднявшись с колена с небольшим пучком цветков, — если вы станете личем, мы увидим не подражающего вам духа? Это будет именно ваша душа внутри трупа?       — Именно.       — Но мне казалось… Погодите. Это то, кем является Воргот?       Эммрик вежливо хмыкнул, а сам внутри возрадовался, что Рук и Воргот оказались так близки. Старший Дозорный, сам того не зная, очень ему помог. Возможно, поможет снова, когда точным движением клинка лишит жизни его, старшего Дозорного Эммрика Волькарина, чтобы тот вернулся неживым и бессмертным.       — Никто не знает, кем является Воргот.       Вместе они сделали небольшой круг и подошли к следующему кусту, что до этого заприметил Эммрик. Манфред возбужденно зашипел: узнал лунный свет. Профессор Волькарин поставил себе мысленную заметку, что следует обязательно похвалить ученика после и продолжить занятия по ботанике.       — А личи могут чувствовать запахи? — спросила его Рук, и Эммрик удивился тому, как сильно порой могут совпадать мысли кажущихся совсем разными людей. Он с сожалением вздохнул:       — Меня заверили, что, потеряв некоторые чувства, я обрету другие. Но не знаю наверняка, смогу ли я снова ощутить аромат цветов.       Жестом Эммрик пригласил Рук следовать за ним. Ее мягкая поступь отражалась эхом в опустевшей голове профессора; он поймал себя на мысли, что становится слишком сентиментальным, даже для себя самого. А может, тому виной — его слабость и боязливость; страшно дотянуться до мечты, страшно быть отвергнутым, страшно… Страшно.       — В жизни личей есть цель. Вокруг нас постоянно появляются темные создания, которые угрожают как нашему миру, так и Тени. Личи Некрополя обладают необходимыми знаниями и способностями, чтобы противостоять им.       Стыдно признаться, но так Эммрик убеждал себя в том, что решение может быть только одно. Дрогнувший голос Рук, что следовала позади него, снова разбил его уверенность:       — И… когда вы хотите… присоединиться к ним?       — Меня сдерживали некоторые факторы, — произнес он и услышал, что Рук на секунду сбилась с шага. — Для превращения в лича нет четких указаний, — продолжил Эммрик и указал юной Дозорной на следующий куст, подходящий для их целей. Он присел рядом с ней на колено, тоже собирал цветы и говорил, заполняя тишину, что становилась для профессора Волькарина вдруг невыносимой: — Все необходимые шаги каждый должен выявить самостоятельно, с течением лет, чтобы полностью их понять.       Одновременно Рук и Эммрик поднялись с колен и едва не столкнулись друг с другом. На ее бледном лице некромант снова с нежностью отметил следы румянца и с беспокойством — мертвенную белизну, что окружала их.       — Эммрик… — Как звучало его имя из ее уст, хоть и вопрос Рук задавала совсем не интимный, а тот, что пугал Эммрика не меньше самого превращения. — Вас убьет заклинание превращения в лича или… вам нужно будет… самому?..       — Нет, — ответил он и почувствовал неприятный холод, прошедший по спине мурашками, — к счастью, это делает другой Дозорный. После смерти моя душа вернется обратно в мое тело вместо того, чтобы перенестись в загробный мир.       Рук сделала несколько шагов, поравнялась с ним и осторожно коснулась плеча. Эммрик обернулся, чудом не вздрогнув от прикосновения. Она инициирует его уже второй раз, оба раза — в Садах Памяти, и каждый раз они говорят о смерти. Не о смерти как части жизни, как их профессии, в конце концов, — о конкретной смерти. Его смерти.       — Скажите, что мешает вам стать личем?       Прямой вопрос на мгновение сбил Эммрика с толку. Он решил ответить честно, как есть:       — Несмотря на всю подготовку… есть риск, что я погибну во время церемонии. Без возможности воскрешения. — Он раздраженно вздохнул и воскликнул: — Какой же я трус. Мне обещано бессмертие, конец всем моим страхам, а меня страшит последнее испытание!       На лице Рук появилась осторожная улыбка. Она старалась поддержать его, с нежностью понял Эммрик, а ведь каждое такое движение, знал он, либо причиняло ей дискомфорт, либо попросту стесняло. Даже сейчас в ее глазах отразился на мгновение легкий страх: вдруг она выглядит дурно?       — Это разумно. Многие боятся смерти.       — Разумно ли это, если из-за таких мыслей я могу не достичь того, чего желаю? — риторически вопросил некромант. Рук пожала плечами и явно стушевалась. Из-за этого Эммрик почувствовал, что пришла пора действительно все прояснить. И снова здесь всплывало то самое имя. — Обычно души претендующих на то, чтобы стать личем, проходят последний отбор. Тех, кто свернет с пути… ждет участь моей старой коллеги.       С удивлением Эммрик обнаружил, что малейшее упоминание о Йоханне сильно меняет Рук. Ее словно огрели плетью по спине; нет, она не вздрогнула, не скривилась, не вздохнула с отвращением. Тем не менее, что-то неуловимо изменилось в ней.       — Хезенкосс? Она лич?       — Наполовину лич, — уточнил морталитаси, — хотя из-за этого сил у нее не убавилось. Пока я не разрушу ее планы, я не обрету покой, который необходим мне для того, чтобы стать личем.       Им нужна прогулка, и вести ее должен не он. Рук молчала, оглушенная новыми знаниями, а некромант не знал, чем заполнить эту повисшую тишину. К удивлению Эммрика, работающего с немногословными коллегами явно дольше Рук, она умела хранить молчание куда лучше профессора. Может быть, в том была ее особая сила. Она давала мыслям «настояться», подобно дорогому вину, и не позволяла неосторожным суждениям сорваться с губ раньше времени.       Эммрик предложил Рук собрать оставшийся букет самостоятельно, опираясь исключительно на свои предпочтения. Юная Дозорная молчаливо согласилась. Она только спросила, как Йоханне удалось стать наполовину личем и что это означает на практике, и покорно слушала рассуждения Эммрика. Профессор Волькарин говорил быстро и, что греха таить, позволял себе, пожалуй, убегать в своих мыслях слишком далеко: дальше, чем простирался вопрос Рук. Она, тем не менее, не перебивала его и в ответ, когда правила приличия предписывали сказать хоть что-нибудь, поддерживала беседу доброжелательно и ориентированно на него. После нескольких вопросов в самом начале о том, что изменится для них — для нее, Рук больше не мучила Эммрика допущениями и надеждами. Некроманту же, как он себе признался с неохотой, не хватало именно этого.       И он получил отголосок тщательно скрываемой печали, когда Рук вдруг обратилась к его ассистенту:       — Знаешь, Манфред, даже жизнь Дозорного заканчивается могилой. Ну… может, для лича она не совсем заканчивается.       Манфред воодушевленно зашипел. В его восклицании Эммрик различил: «Нет конца! Навсегда! Вместе!». Он улыбнулся. Что скрывать: перспектива провести вечность рядом с этим очаровательным духом любопытства — разве это не прекрасно?       Переведя взгляд на Рук, морталитаси впервые отвлекся от своих мыслей о становлении личем. Она стояла у одной из могил и сверлила надгробие каким-то странным невидящим взглядом. Эммрик украдкой посмотрел ей через плечо и не смог различить имя. Время стерло часть букв, но эпитафия осталась:       «Смех вернее всех сблизит два сердца».       — Рук?.. — осторожно окликнул ее некромант. Дозорная вздрогнула, словно он ударил ее, но не повернула головы и продолжила смотреть на гладкий камень. Он не выглядел как надгробие человека, к кому часто наведывались скорбящие родные. Плиту оплетала лоза, заменяя поминальные букеты.       — Скажите, Эммрик, вы осуждаете тех, кто не помнит о своих мертвых? — спросила Рук. Такая резкая смена фокуса насторожила профессора Волькарина, но он постарался подойти к вопросу с дискуссионной точки зрения. Ведь если она интересуется гипотетически…       — Я не привык осуждать, — поделился Эммрик и тут же сделал оговорку, — однако нет того, кто не помнит о своих мертвых, Рук. Гораздо справедливее сказать «не вспоминающие намеренно»: по разным причинам. Кто-то не хочет бередить старые раны. Кто-то таит старую обиду. Кто-то погружен в свои заботы, и мысли о мертвых отвлекут его от высшей цели. Тем не менее, вспоминать о мертвых должно. Без них мы не стали бы тем, кто мы сегодня.       Он наблюдал за малейшими изменениями на ее лице. Однако Рук так и оставалась молчаливой и холодной, что статуя в честь торжества любви над смертью, возвышающаяся в Садах Памяти над немыми могилами.       — Однако я отмечу, что к духам по-прежнему нельзя относиться с пренебрежением, — добавил профессор, когда пауза переставала быть приличной. Рук взглянула на него и наконец отступила от могилы, направляясь к следующему кусту с цветами.       — Вы очень заботитесь о них. — Ее тягучий, как мед, голос показался Эммрику очень печальным. Некромант старался разглядеть в спине Рук, как в водной глади, хоть призрачный ответ на свое недоумение, но она, как назло, хранила молчание.       — Они невероятно восприимчивы к изменчивости мира, Рук. Некоторые духи действительно опасны. Но многие из них так быстро откликаются на крупицу доброты, заботы или простого стремления понять их!       Рук поднялась с колен, держа в руках почти полностью собранный букет. Эммрик наконец нагнал ее, жестом фокусника достал из полов плаща припрятанный цветок плакучего вдовца и передал его Дозорной. Она добавила его в букет, завершив картину последним мазком.       — Мы собрали достаточно. Я хотел бы кое-что вам показать.       На ее лице появилось выражение, что можно было бы считать как «неужели вы рассказали и показали мне не все?». Наверняка Рук не нарочно. Он, старый трус, вывалил на бедную девушку все разом, не желая скрывать обстоятельства, способные изменить всю его жизнь. И ее, если ей так будет угодно, хоть Эммрик и не хочет для юной Рук такой судьбы. Пусть увидит, что она цепляется за тень, уже отжившую в мире смертных отпущенный ей срок сполна. У нее впереди полная радости жизнь, а его лучшие годы уже прошли. В конце-то концов, пусть она познает счастье, встретит любовь, обретет славу, достигнет всех своих целей — станет кем-то, кто не будет искать всю жизнь спасение от кошмаров и не найдет его: требующее отказа от всего бессмертие.       Эммрик видел, что у него получается. Медленно, но верно Рук мрачнеет; она стала задерживаться у безымянных могил, отвечает отрывисто, интересуется о деталях церемонии и того, что будет после… Она смирилась? Может, это к лучшему…       Рук кивнула, и в ответ профессор Волькарин сделал приглашающий жест рукой. Он провел юную Дозорную по тропинке, где они уже прошли несколько раз в поисках цветов, но вдруг свернул в сторону, в небольшой закуток. Тупик венчали два надгробия. Эммрик со вздохом сообщил:       — Мы пришли.       Его спутница пробежалась взглядом по высеченным в камне именам и издала странный звук, что свидетельствовал о том, что у нее перехватило дыхание.       — О. Так эти цветы для…       — Да. Будьте любезны, положите их на могилы.       Эммрик с волнением следил, как Рук робко приблизилась к могилам и опустилась на одно колено рядом с вазой. Она вынула уже высохший букет и протянула его Эммрику; профессор забрал пришедшие в негодность цветы и с нежностью провел пальцами по отзывающимся шелестом бутонам. Под эту тихую мелодию Рук оставила в вазе новый букет. От него исходил замечательный аромат; некромант с удовольствием отметил, что подобрал хорошее сочетание. Мама была бы в восторге, насколько он мог судить по вещам, что остались от нее.       Рук выпрямилась, не глядя отступила назад, пока не поравнялась с профессором Волькарином. С легкостью она смогла разобрать эпитафию, которую Эммрик подобрал в свое время не без труда:       — «В память о Руперте и Эланноре Волькарин. Да пребудут они друг с другом в вечности».       — После того как я вступил в Дозор Скорби, я возвел родителям должное надгробие. Мне нравится думать, что они слышат, когда я прихожу поговорить, — объяснил Эммрик. Он взглянул на Рук и улыбнулся, чтобы та не питала никаких иллюзий. Он не находится в убивающей разум скорби. Это произошло очень давно. Вместо этого Эммрик подбодрил Дозорную: — Ну же! Не стесняйтесь, представьтесь.       Она откашлялась, прочищая горло, и даже склонила голову в уважительном полупоклоне.       — Мириам Ингельвар. Или Рук. Я тоже из Дозора Скорби. Добрый вечер.       Так Эммрик узнал, как на самом деле зовут их командира. Он не заметил, как продолжал улыбаться, залюбовавшись ее блестящими в полумраке Садов волосами цвета красного дерева, и не сразу расслышал вопрос Рук:       — Вы помните своих родителей?       — Некоторые воспоминания очень яркие. А некоторые похожи на нечеткие сны, что порой снятся по утрам, — признался некромант. Он перевел взгляд на кенотафы, грустно улыбнулся им тоже, а потом снова взглянул на Рук. Та смотрела на него не таясь, и Эммрик подумал, что, пожалуй, такой он прежде никогда ее не видел: настолько прекрасной в своей печали и сочувствии.       Сам того не заметив, профессор Волькарин признался ей, внимательной и благодарной слушательнице его страхов, чаяний и мечт:       — В последнее время я часто задумываюсь, что бы они сказали о нашем нынешнем положении. О предстоящем выборе.       — О жизни в виде лича?       — Какого будущего они бы мне желали?       Рук ответила не сразу. Она внимательно смотрела в его глаза, а Эммрик не мог отвести взгляда от синих озер.       — Чтобы вы были счастливы с тем, кому дороги.       Она улыбнулась ему с неожиданной нежностью и стала вдруг похожа на себя, когда с замиранием сердца наблюдала за Тенью, чью тайну он приоткрыл — совсем немного, насколько мог сам. Улыбнулась — и Эммрик подумал, что был и остается страшным глупцом. С обожанием он окинул взглядом ее профиль, а потом она снова обернулась к нему, не понимая, почему некромант молчит. Она обернулась, а он бесповоротно пропал, утонул в глубокой синеве.       Предложив ей руку, Эммрик пригласил ее пройтись, заверив, что все формальности они соблюли. Дозорная с сомнением покосилась на кенотафы и приняла его локоть только тогда, когда убедилась: морталитаси совершенно серьезен и не пытается так избавить ее от неловких пауз. Эммрик накрыл ее ладонь, что вцепилась в холодное золото браслета на его предплечье, своей. С наслаждением и трепетом он почувствовал, что ее пальцы подрагивают, но сжимаются только сильнее. Рук будто находилась в эпицентре бури, где стоит только ослабить хватку, и тебя унесет порывом ветра.       Он осторожно, как если бы ее кисть была нежным бутоном, погладил тыльную сторону ладони Рук большим пальцем и деликатно высвободился из ее хватки. Дозорная бросила на него недоумевающий и немного напуганный взгляд. Эммрик улыбкой успокоил ее: все в порядке. Он кивнул на памятник, куда подвел Рук. Скульптура изображала любовников, слившихся в танце в посмертии. Вокруг мрамора буйно росли белые цветы, и профессор Волькарин по взгляду Рук понял: она не знала ни их названия, ни связанного с ним предания.       — Поцелуй савана. Мне всегда нравилась легенда об этом цветке.       Эммрик протянул руку и играючи выбрал наиболее прелестный бутон из тех, до каких мог дотянуться. Стебель легко поддался движению пальцев, и вот — некромант предложил Дозорной белый цветок. Она приняла его подарок и сразу поднесла к лицу, медленно, неспешно вдохнула аромат с закрытыми глазами.       — Говорят, — продолжил профессор Волькарин, незаметно любуясь девушкой напротив, — он растет на могилах влюбленных и достаточно просто вдохнуть его аромат, чтобы приблизиться к Тени.       Рук открыла глаза и севшим голосом, тягучим и манящим, спросила Эммрика:       — Это правда?       Некромант едва заметно повел рукой и вплел в этот жест заклинание. Когда он отвечал, то не отрывал взгляд от ее глаз и видел в них не свое отражение, а пронзительную глубину ярко-синего неба:       — Да, когда я этого пожелаю, душа моя.       Цветок, повинуясь чарам, рассыпался на мириады белых искр. Они обласкали руку Дозорной, чье имя Эммрик молчаливо смаковал на устах — Мириам, — и устремились вверх, к вечно темным сводам Великого Некрополя. Следом распался на мелкие искры другой бутон, еще, еще один, и спустя какие-то мгновения их обоих окружил настоящий туман из бывших когда-то лепестками мерцающих огней. Эммрик заметил то же самое в глазах Рук, что видел, когда показал ей Тень, — почти детское восхищение, а затем — благодарность и…       Великий Создатель, что же допускает он, глупый старик Эммрик Волькарин? Почему не может остановиться, когда она, это кроткое, чудесное творение божества, на чьи плечи легло спасение мира, стоит перед ним такая хрупкая, обезоруженная и, кажется, влюбленная?       Эммрик сделал шаг вперед, готовый в любой момент отшатнуться, отступить, извиниться. Рук, напротив, сделала шаг назад, но вместе с тем взяла его за руки, скользнула по предплечьям и плечам пальцами, обняла вдруг за шею. Он, движимый теперь только зовом сердца, оттеснил ее к самому памятнику, пока женская спина не уперлась в основание скульптуры.       Ее невероятные глаза блестели, а пальцы уже робко забрались в его волосы, нерешительно гладили затылок.       Эммрик наклонился к ней. Высокая для женщины Рук все равно уступала ему в росте; она трогательно подняла лицо и потянулась к нему. Когда их губы, наконец, встретились, некромант подумал, что он был ослом только потому, что так долго ждал. Он коснулся большим пальцем ее щеки, свободной от шрама, нежно огладил и отстранился только затем, чтобы запечатлеть в памяти ее покрытое румянцем лицо и прошептать:       — Какой нежданно великолепный день.       Он больше не успел сказать ни слова. На этот раз Рук сама потянулась к нему, а Эммрик Волькарин не стал ей сопротивляться.       Ее кожа была холодной, а губы — неожиданно теплыми и ждущими, чтобы их покрыли тысячей поцелуев.