Пусть это останется в архивах

Арсений стоял в коридоре в верхней одежде, в ярко-желтой шапке, с рюкзаком на спине и с кучей разномастных и разноразмерных пакетов в руках, из которых выглядывали завернутые в газеты цветочные букеты. Наверное, задарили зрители на поклоне, но Маша этого не помнила – в тот момент перед глазами уже плясали разноцветные звездочки, и она поспешила выбраться из душного зала так скоро, как только смогла. Ярко-желтая шапка сейчас казалась такой неуместной в лаконичном интерьере приглушенных тонов, но ей нравилось. Не могло не нравиться. Ниже отвернутого на лбу края плотной ткани сверкали голубые глаза, с неопределенным вниманием рассматривающие Машино лицо. – Я вот, – Маша развела руками, а затем безвольно их опустила, отчего ладони хлопнули по замызганной грязными каплями куртке, – задержалась немного. – Я заметил, – кивнул Арсений без тени улыбки. – Первый ряд очень хорошо видно со сцены. Маша неловко пожала плечами. А что еще ей сказать? – Не жарко? – спросил Арсений. – В куртке-то. – Совсем нет. – Конечно, – снисходительный ответ напомнил, что Маша вроде собиралась заканчивать с мелким враньем Арсению. – Я немного, – он тряхнул пакетами, – не налегке, как видишь. – О, точно, – засуетилась Маша. – Давай я… Давай что ли, – она буквально подпрыгнула ближе и принялась аккуратно выпутывать веревочки из его пальцев. – Давай я помогу. Ты на машине, наверное? Я помогу донести, а то порастеряешь все свои призы зрительских симпатий. Арсений не сопротивлялся, а вместо этого жестом позвал за собой, уводя Машу по широкому коридору к главному выходу. Маша же проторчала у двери в партер достаточно долго – возможно, час, она не считала, – и теперь театр был пуст и тих, если не брать в расчет изредка встречающийся персонал. Зрители, спешившие на всех парах занять лучшие места в очереди в гардероб, очень быстро покинули здание, мгновенно растекшись по переулкам вечернего Петербурга. Они молча спустились по лестнице и так же молча подошли к массивным дверям. Арсений остался верен своей джентельменской галантности и пропустил Машу вперед, толкнув предварительно металлическую ручку, сделав это так легко и изящно, будто гора пакетов в левой руке совершенно ему не мешалась. В молчании же они ступили на свежий воздух, и легкие наполнились свежестью. В теплой куртке и правда было невероятно душно внутри, а на улице мозги прочищались и светлели буквально на глазах. Маша тихо топала вслед за Арсением, ничего не спрашивая и не уточняя. А ведь, наверное, им стоит поговорить, потому что незримое напряжение чувствовалось на самых кончиках нервов. А как она хотела? Чтобы ее встретили с распростертыми объятиями, радостно закружили в воздухе и увезли в закат в лучшую жизнь? Хотела, конечно, но своим рациональным началом отлично понимала, что тому точно не бывать. И само не рассосется. – Не как у Петра, конечно, – Арсений вытащил из кармана ключ от автомобиля, снял сигнализацию и открыл багажник, – но и я не пиарщик Импрокома. – Что? – Маша отмерла, когда теплые руки забрали ее порцию пакетов и загрузили в машину. – А, ну да. Мне кажется, Петя выбирал себе самую дорогую тачку в автосалоне, когда надумал покупать. – Искренне верю. Он захлопнул багажник двумя пальцами и тут же выудил из рюкзака влажные салфетки. Одну протянул Маше, а другой тщательно протер испачкавшуюся о грязный автомобильный корпус руку. Маша все это время стояла столбом и не стеснялась рассматривать человека, к которому примчалась из другого города и перед которым чувствовала очень большую вину. Маша, вообще-то, прям вину в полном понимании этого слова чувствовала очень и очень редко, по пальцам можно пересчитать. С одной стороны, она в подобные ситуации попадала раз в вечность, а с другой – ну, само же как-нибудь выправится. Арсений же выглядел уставшим, но вполне умиротворенным и очень спокойным, будто ничего особенного и не произошло, будто его вовсе Маша и не интересовала. Будто он не играл два с лишним часа на сцене, лицезрея пустующее место в центре первого ряда. Какой же отстой, матерь божья. Свет от уличных фонарей мягко очерчивал его скулы и подбородок, а точеный нос, немного покрасневший на холодном воздухе, отбрасывал широкую тень, закрывавшую часть щеки. Изгиб губ расслаблен, а темные волосы, видневшиеся из-под странной желтой шапки, чуть трепетали на легком ветру. – Не думаю, что сейчас самое время для экскурсии по достопримечательностям, – все так же спокойно орудуя своей салфеткой и не поднимая взгляда, заметил Арсений, – поэтому все, что я сейчас могу тебе предложить – это угостить чаем. – Конечно, – быстро согласилась Маша. Вдруг он передумает, кто ж его знает, Арсения этого. Она огляделась. – Тут есть что-то кроме рюмочных? Вот теперь Арсений на Машу посмотрел. Как на кретинку, если честно. – В Питере, кроме рюмочных, есть очень много всего, – захотелось сжаться под его прямым взором. – Но после спектаклей я предпочитаю пить чай дома. – А, – глупее, чем сегодня, Маша себя не чувствовала никогда. Попробуйте как-нибудь чувствовать себя глупо на протяжении почти целого дня. Это вам не крестиком вышивать, – разумеется. Арсений, – она подняла руки в миролюбивом жесте, – все как ты скажешь. – Ого, – он одобрительно поднял брови, – никогда еще не видел тебя настолько сговорчивой. – Да я, вообще-то… – Садись, пожалуйста, в машину, – и с этими словами, оборвав Машу на половине фразы, он обогнул автомобиль и открыл дверь со стороны пассажирского места. Маша залезла в салон, и коленки традиционно уперлись в бардачок. Арсений недовольно поджал губы, наклонился прямо к Машиному лицу, так что в груди затрепетало что-то теплое, и, запустив руку куда-то вглубь, нажал на таинственную кнопку, после чего сиденье плавно отъехало сантиметров на десять, давая простор конечностям. – Я же говорю, – заявил он, прежде чем разогнуться, – не как у Петра. Дверь захлопнулась, а через минуту Арсений уже завел двигатель и тронулся, плавно выруливая с парковочного места, расслабленно положив обе ладони на руль. Маша стоически переживала все испытания, которые подкидывал этот день – она точно опишет это все в собственных мемуарах. Еще две минуты ехали в тишине. На светофоре он потянулся к магнитоле и включил радио. Заиграла непринужденная композиция, что-то из хитов нулевых, задорная, воодушевляющая и очень неуместная. Маша дернула рукой и вырубила музыку на свой страх и риск. Арсений на это ничего не сказал – наверное, добрый знак. – Мне жаль, что я не смогла… не успела вовремя, – ее голос дрожал от разрывающих ударов сердца, и Маша совсем не пыталась это исправить. У нее не было сил, а серьезные разговоры – само по себе сложное занятие. – Я объясню. – Зачем? – искренне удивился Арсений. Или только сделал вид. – Я и не ждал, что ты приедешь. – Почему это? – тут уже была Машина очередь удивляться. – Ну, – он мельком глянул в ее сторону, – Петя сказал, что ты не планировала сегодня ехать в Петербург. – Когда это он такое сказал? – Когда я предложил ему остановиться у меня после спектакля. Думал, одну он тебя не отпустит, – автомобиль остановился на очередном светофоре, но Арсений, кажется, не собирался отрываться от лобового стекла. Помолчал, а потом добавил: – Без эксцессов добралась? – Без малейших, – отмахнулась Маша. Теперь ясно, почему Петя примчался к Маше домой сломя голову, вооружившись билетом и недюжинной решительностью. Сначала напортачил, потом сообразил, что к чему, и полетел исправлять их общее фиаско. И конечно же – не сознался. Ну и жук. – Так вот, – переварив новые вводные, упорно продолжала Маша, – Арсений, я очень ждала твоей премьеры. Я прям… – она эмоционально потрясла ладонями, – прям очень ждала. Я юбку хотела надеть, она прикольная, но я никогда ее не ношу – повода не было. А тут думаю: вот это повод! Вот, – шумный выдох. – Просто, понимаешь, там Мурманск двадцать первого, а твой спектакль – двадцатого, а я не веду календари и не ставлю напоминания на телефоне, и я, в общем... – Забыла дату? – равнодушно-услужливо подсказал он. – Перепутала! Я перепутала дату. Но это не оправдание, я понимаю, – словесный поток прорвал плотину, его было не остановить. – А потом приехал Петя, он мне все… напомнил, так скажем, и мы поехали на вокзал на ближайший Сапсан. Как ты понимаешь, времени натягивать юбку не было, – она нервно хихикнула. – Потом такси долго ждала, потом еще пробки – у вас тут просто кошмарно водят, я прям выбесилась, представляешь? – потом меня не пускали в театр… – Потому что после начала спектакля в театры обычно не пускают. – …и потом я еще поворот перепутала – не театр, а, блин, лабиринт какой-то, честное слово! Вот, а на твой монолог я успела. Не знаю, сколько у тебя там монологов в принципе было. Может, и не один, – Маша подняла глаза к потолку, после чего уверенно кивнула. – Да, скорее всего не один. Но мне все равно понравилось, серьезно. Та часть, которую я видела – это очень круто. Я, вообще, театры не люблю совсем, но сегодня было прям круто. – Прям «круто»? – переспросил Арсений, заезжая во двор. – Да, очень, – горячо подтвердила Маша. – Ну, это лучшая похвала, – он глянул в боковое зеркало, аккуратно закатываясь между двумя автомобилями на парковочное место, а в голосе, кажется, проскользнула усмешка. – Даже интересно услышать твою рецензию, посмотри ты постановку от начала и до конца.  Арсений абсолютно точно ехидничал. Абсолютно точно намеренно. Абсолютно точно со злым умыслом. Но это гораздо лучше, чем околоравнодушное выражение, морозившее его красивые черты с самого начала их сегодняшней встречи. Маше подумалось, что либо она поднатаскалась в «Сапере», либо для успешного лавирования меж мин не обязательно трястись над каждым шагом. Он распахнул пассажирскую дверь, выпуская Машу на волю, и вытащил из багажника пакеты, отмахнувшись от очередного предложения помочь. Ловко перехватил свою ношу и открыл подъезд магнитным ключом, вновь запуская даму первой. Маша с окончания поездки заткнулась и снова молча следовала за Арсением. В тишине прокатились на лифте, и в той же тишине щелкал замок при каждом повороте ключа. Маша переступила порог Арсеньевской квартиры. Он ткнул в клавишу выключателя и коридор озарился светом. Просторно, аккуратно и очень чисто. Светлые тона и минималистичный, но очень уютный стиль был присущ и гостиной, большой, очень большой, так же, как и у Маши, совмещенной с кухней, разделителем которых служила барная стойка с симпатичной сетчатой металлической вазой с фруктами. Желудок внезапно затянуло, и вспомнилось, что самого утра во рту не было и маковой росинки. Но о какой еде может идти речь, когда происходит такое? Маша мелкими шажками прошла вглубь квартиры, шаркая носками по гладкому полу, пока Арсений шуршал пакетами в коридоре. Осматривалась, оглядывалась, вертела головой и впитывала каждую деталь. И совсем же не по-старперски – Арсений определенно издевался и тогда, когда предлагал переделать планировку его жилья под стать современным веяниям. Да и не мог он не издеваться – у него отличный вкус, пусть в одежде и проскакивают безумные сочетания, а на носках непременно можно заметить смешные рисунки. – Чай, кофе, потанцуем? – Арсений прошел мимо Маши, оставляя после себя след еле уловимого аромата знакомого парфюма. Потанцевать было бы неплохо. Можно вальс или танго. Или сальсу. Тектоник? Маша согласна. – Чай. – Есть только зеленый, – он уже распахнул створки настенного шкафа и залез в него с головой. Его футболка приподнялась, являя миру тонкую полоску светлой кожи. Маша поправила волосы. – Мой любимый. – Когда ж ты прекратишь врать? – как бы между делом бросил Арсений, включая электрический чайник и выставляя на барную стойку две кружки с какими-то странными лозунгами на боках. – Думаю, скоро, – она на пробу двинула высокий барный стул и отдернула руку, как только скрежет ножек по кафельному полу резанул по слуху. – У меня, кстати, всего четыре чашки дома. Там такие рисунки разные – со значком Супермена и еще… Да неважно. Арсений, казалось, очень внимательно слушал этот бред, но Маше все равно было неловко засорять эфир чем-то подобным. Ей, если так подумать, все было неловко. У нее вообще-то поезд через полтора часа. У нее совсем мало времени. Сейчас она чувствовала себя полностью обнаженной, внутри и снаружи. Так странно – никогда таких ощущений раньше с Арсением не возникало. Хотя за те мучительные часы в поезде у нее в голове состоялась очередная революция, да и вообще – ситуация сама по себе была из разряда «нетривиальных». Но будто бы сейчас, в эту минуту было какое-то правильное время. Бывает время правильное и неправильное. Вот это правильное время чаще всего так сложно поймать за хвост, заметить, пока оно не утекло сквозь пальцы. И теперь правильное время уже одурело от Машиной лопоухости и буквально подталкивало в спину и орало изо всех сил: «Сделай же что-нибудь! Хоть что-то!» – У меня была очень странная неделя, – ведомая этим зовом, Маша оперлась локтями о столешницу барной стойки и поджала губы, глядя прямо Арсению в лицо. – Мне дарили красные розы. – Как ты это пережила? – больше риторически хмыкнул Арсений, сняв чайник и заливая чайные листья кипятком. Настроение у него было все-таки так себе. – С трудом, Арсений, с трудом. Спасибо, – она приняла дымящуюся горячим паром чашку и покрутила ее вокруг своей оси. – Мне вообще-то никогда вот так цветы не дарили. Только на день рождения или на 8 марта. А тут тебе внезапно и букет, да и прям у двери, да и с записочкой – чуть инфаркт не схватила, серьезно. Арсений мрачновато ухмыльнулся сам себе, прикрывая банку с чаем жестяной крышкой и отставляя ее подальше. – И все так загадочно, – продолжала Маша. – Подпись особенно. – Подпись? – он выгнул бровь. – «Мистер Икс»? Или что-то более маньячное? – Гораздо маньячнее, – кивнула она, – целая жирная буква «А». Арсений зыркнул, и можно было бы сказать «как он умеет», но это был совершенно другой взгляд. Такой взгляд Маша уже видела – тогда, в такси после караоке, такой неопределенный и тяжелый взгляд, непонятный, очень странный. Такой, в котором ничего нельзя прочитать, закрытый и очень внимательный. Маше бы впору шарахнуться, засобирать вещи и вылететь из этой квартиры к чертовой бабушке, но она уже одной ногой шагнула в пропасть, и гравитация неумолимо тянула ее в бездну. – Я бы никогда, – Арсений прищурился, – не опустился бы до такой пошлости. – Да, похоже, красные розы и любовные записочки – не твой стиль. А жаль. Он выпрямил спину и все так же странно осматривал Машу с ног до головы. А у Маши страх куда-то резко подевался, как будто она оттолкнулась с вершины и понеслась вниз по снежному склону, обдуваемая ветром, но момент, когда все тело парализует от паники и новых ощущений уже прошел, и наступило непередаваемое чувство свободного падения. И хочется раз за разом скатываться с этой горы, чтобы только вновь почувствовать похожее. – Знаешь, Маша, – Арсений спокойно начал огибать барную стойку. Маша следила за каждым его движением. – Мы с тобой полгода уже знакомы. Мне даже кажется, довольно хорошо знакомы. – Мне тоже так кажется, – она на всякий случай сделала микроскопический шаг назад, что явно не осталось незамеченным. – И я все эти полгода на тебя смотрю, с тобой разговариваю, – Арсений без всякого намека на улыбку шагнул навстречу. Маша шагнула назад – чего она, полный камикадзе что ли, – и вообще нихрена не понимаю. Арсений придвинулся еще на шаг, а Маша подумала, что дальше отступать как-то тупо – придется либо явно удирать от него по широкой дуге, либо вывалиться в окно прямо через этот самый гигантский подоконник. В принципе, тоже неплохой исход. Но бежать было явно некуда. – Я вроде очень понятная. – Конечно, понятная, ты мне про кофе врала пять из шести месяцев нашего знакомства. – Не врала, – Маша подняла указательный палец, – а не объявляла во всеуслышанье. – Точно, поэтому я все полгода как заводной наваривал кофе всей нашей замечательной компании. Думаешь, я бариста на полставки? – Думаю, ты хороший товарищ и заботишься о своих коллегах. – Вот оно что, – протянул Арсений. – Предупреждаю, что сейчас я без предупреждения сделаю что-то очень резкое и импульсивное, и для этого мне по-хорошему надо бы заручиться твоим согласием, но тогда все было бы не так резко и импульсивно. Маша недоуменно подняла брови, а в следующий миг сильные Арсеньевские руки подхватили ее за талию – ребра слишком близко и слишком чутко ощутили чужие пальцы, – и усадил на подоконник. Перед лицом возникли светлые глаза, слишком близко, чтобы это было реальностью, а кончика носа коснулось чужое дыхание. Если же говорить о Машиных глазах, то они, скорее всего, были похожи на два огромных блюдца – прям как у Олега в его лучшие дни. И при чем здесь Олег? Неважно. Касаться мужских плеч было бы для нее явно слишком, поэтому руки замерли в дурацкой позе, не нашедшие себе внятного места. Арсений же продолжал смотреть своим этим непонятным взглядом, чувствуя себя вполне… уверенно. – Так удобнее, спасибо, – брякнула Маша. – Я старался, – он осторожно, еле касаясь, положил ладонь на Машину коленку – ту самую, что героически выжила после грандиозного падения с забора. – А теперь я задам тебе вопрос, и, если ты не захочешь, мы больше никогда не вернемся к этой теме. Кивни, если согласна. Маша истуканом сидела в прежней позе, не понимая, за что хвататься-то и о чем думать. Вот теплые пальцы на ее колене, вот сама она сидит на подоконнике, вот прямо перед ней стоит Арсений, тот самый Арсений, ее Арсений, по которому она изнывала с настойчивостью, достойной лучшего применения. Руки еще некуда деть. Какой вопрос там, кстати? – Или хотя бы моргни, – добивал Арсений. Маша моргнула. Человеку вообще свойственно моргать – это особенность его анатомии. Арсений положил вторую ладонь на подоконник в опасной близости с Машиным бедром. Кажется, он явно не осознавал всех рисков. И здесь речь даже не о чем-то интимном – Маша просто могла хлопнуться в обморок, а может быть, сразу отъехать в мир иной. Будто бы произошел нещадный откат в самые первые дни, когда мозг переклинивало от одного Арсеньевского вида, и Маша совершенно и абсолютно в душе не чаяла, как справляться с такой напастью. – Ты ко мне что-нибудь чувствуешь? Чувствует ли что-нибудь к Арсению Маша? Замечательный вопрос. Каковы вообще возможные сценарии? Можно, конечно, соврать. Тогда Арсений все поймет, и Маша будет выглядеть идиоткой большей, чем до текущего момента. Можно увернуться от ответа. Тогда, возможно, Арсений отпустит ее с богом, хотя и все поймет, идиоткой Маша себя чувствовать будет все равно, а к этой теме они не вернутся – потому что у нее храбрости вновь завести подобный разговор точно никогда не найдется, – и все вернется на круги своя. Можно ответить правду. Тогда Арсений явно все поймет – он же не глупый совсем, – а Маша тоже будет чувствовать себя полной идиоткой. Оценим вероятность благополучного исхода. Она нулевая, очевидно. – Чувствую. Арсеньевский взгляд не переменился, но темные ресницы еле заметно дрогнули. Они оба продолжали смотреть друг на друга в полной тишине, и Маше это, в общем-то, нравилось – ее мало что волновало теперь, она всю душу вывернула, не оставила секретов и уже сыграла в рулетку, – но нравилось не очень, потому что вечно так сидеть – явно странная затея. И внезапно стало очень понятно куда деть руки: одну удобнее все-таки положить Арсению на плечо, а кончиками пальцев другой можно коснуться гладко выбритой щеки. Арсений, наконец, прикрыл глаза. Провел своей ладонью по Машиному запястью и прижал ее кисть ближе к своему лицу, касаясь губами самой кожи. А Маше больше не хотелось вывалиться в окно, умереть от сердечного приступа, провалиться сквозь землю, и уж точно не было надобности строить машину времени и отматывать время вспять. Сейчас как раз было самое правильное время. – Чай на столе, – тихо напомнила она. – Будем пить чай? – с закрытыми глазами отозвался Арсений на грани слышимости. – Не будем. – И я так думаю. Арсений глубоко вздохнул – так, как вздыхается перед тем, как провалиться в легкую дрему на мягкой подушке после тяжелого дня. Машина ладонь дернулась, но Арсений так и продолжал стоять с опущенными ресницами, только переплел пальцы их рук прямо на своей щеке. – А зачем ты все полгода наваривал кофе? – шепнула Маша. – Потому что было бы совсем странно, если бы я варил кофе только для тебя одной, согласись. Маша довольно ухмыльнулась и опустила лоб куда-то в область Арсеньевской ключицы. Повернула голову и уткнулась в изгиб шеи. Наощупь провела большим пальцем вдоль его скулы. Все это казалось за пределами реальности и земного измерения. Такого просто не бывает же. Спина затекла, ноги – тоже, но это совершенно не беспокоило – коленка грелась от чужого тепла, в ладони были самые дорогие в мире губы, а в нос бил знакомый парфюм – теперь уже явно и резко, а не остаточными еле уловимыми нотками. Время тянулось вязко, долго, очень трепетно, и Маша была ему благодарна, этому правильному времени, за то, что не убегало вновь, оставив ее в разрухе и смятении. Но его все равно было так мало, так катастрофически мало, что даже обидно становилось. Хотя нечего обижаться – за несколько минут жизнь перевернулась с ног на голову, и то самое эфемерное и зыбкое оформилось в устойчивое, крепкое и очень-очень ценное. Маша теперь не позволит всему этому развалиться, защитит и сбережет. Вот только было бы чуть больше времени. – Арсений, – Маша немного отодвинулась и подняла голову. Он лениво приоткрыл один глаз, где уже все было понятно и совсем не сложно. Добрый и очень честный взгляд. Одного глаза. Но взгляд же. – У меня поезд через час. – Так скоро? – Билеты покупал Петя, а завтра у меня срок по Мурманску, и мне еще всю ночь и весь день работать, – от такой перспективы, а также от осознания, что скоро придется выбраться из этого уютного кокона, начинало мутить. – Я тебя отвезу. – Нет, я думаю, я сама доберусь. Арсений теперь распахнул оба глаза и всем своим существом являл непонимание и немой вопрос. И даже тревогу – так показалось. Маша пояснила: – Это может прозвучать глупо, но мне нужно переварить. – Я понял, – он кивнул, хотя, кажется, ничего не понял. Маша последний раз очертила его подбородок костяшками пальцев, а потом неловко сползла с подоконника, не встретив особенных препятствий со стороны Арсения, и пригладила лохматые волосы. Поплыла в коридор, прихватив на ходу рюкзак. Всунула ноги в свои замызганные ботинки и осмотрела их с непередаваемым отвращением. Если она сейчас не соберется и не выйдет за порог – то уже никогда этого не сделает. И гори все синим пламенем. – Ты не уверена? – Арсений привалился к стене, засунув руки в карманы. С него все еще будто не спала пелена прошедшего, прическа сбилась, воротник футболки съехал. Там, на его шее все еще хранилось Машино тепло, она это знала. – Или жалеешь? – В чем не уверена? – Маша уже натягивала куртку. – Во мне, – он пожал плечами. – Или в себе. – Уверена, конечно. И в себе, и в тебе. Очень уверена, – она широко улыбнулась, наиболее обезоруживающе, как ей думалось, потому что получила улыбку в ответ. – И не жалею, Арсений. У меня даже есть весьма конкретный план. Хочешь, поделюсь? – Уж будь добра. – Все очень просто. Я сгоняю в Москву, сдам Мурманск, разберусь с делами. У вас же концерт на неделе? – Арсений кивнул. – Вот, приду на ваш концерт, готовьте ваши шутки, юмористы. А потом мы нормально поговорим. – А сейчас мы, естественно, не можем нормально поговорить? – Не-а, не можем. Во-первых, у меня едет крыша, – Маша улыбнулась еще шире, – а во-вторых, я очень сильно хочу успеть на поезд. И в этот раз я поставлю напоминалку о вашем концерте, обещаю. – Меня всегда удивляла твоя находчивость, – беззлобно хмыкнул Арсений, а потом посерьезнел. – И все же мне не нравится такой расклад. Маша вздохнула. – Мне, наверное, тоже. Но по-другому будет как-то… криво. – Куда уж кривее? – хохотнул он. – Готов довериться только потому, что это говоришь ты. В ином случае я бы подумал, что ты сбегаешь. – Я не сбегаю, – отмахнулась Маша. – Я провожу стратегическое отступление для восстановления сил. – Для нового боя? – Так точно. – Спасибо, что приехала, Маша, – Арсений сдался, вновь улыбнулся и склонил голову набок. Что сейчас творилось в его голове – одному только Арсению и известно. Маша надеялась, что там томилось что-то безобидное или хотя бы средней тяжести урона, без сложных рефлексий и тяжких дум. – Спасибо, что позвал, – она развела руками. Подумала пару секунд. – И что задал вопрос. Потоптавшись на коврике еще недолго, Маша справилась с замком и выскользнула в подъезд, обернувшись на прощание единожды – Арсений стоял на прежнем месте, в прежней позе и задумчиво провожал ее своими светлыми глазами. От маски равнодушной непринужденности не осталось и следа. И Маша вышла на улицу буквально вприпрыжку и вызвала такси. И Петербург ей больше не казался незнакомым и неприветливым, а может быть даже начинал нравиться. Ей придется знатно потрястись в такси, потом побегать у вокзала в поисках доброго самаритянина, который смог бы указать истинный путь, десять раз сверить платформу и номер поезда, а также замучить проводницу вопросом, в Москву ли намеревается отправиться вот этот вот конкретный рейс. Потом надо будет поругаться с Петей по телефону, потому что она бессовестно игнорировала его истерические вызовы последний час, а также убедиться, что тот все же встретит ее в Москве и довезет до дома. Маша с успехом перешагнет эти новые трудности. Да это даже не трудности – так, мелкие шероховатости, плевое дело. И она уснет на своем месте у окна под тихую музыку в наушниках уже после того, как на экране высветится новое сообщение от Арсения. Он пожелает ей хорошей дороги и спокойных снов.  

***

  Прежде чем начать «разгребать дела» перед ответственным днем, Маша пошла на решительные меры – использовала свое привилегированное положение и ударилась в коррупцию. Каков шанс купить билеты на импровизаторский концерт за несколько дней до события? Вообще-то шанс был, но где-то, просим прощения за французский, в самой жопе, по-другому не выразишься. Впрочем, она решила, что готова потерпеть и даже напялить нелепые очки с диоптриями, которые валялись в столе с самого момента приобретения за ненадобностью и безалаберностью хозяйки, лишь бы сдержать свое обещание. Поэтому билет она купила. А потом вспомнила, что есть Антон. Антон согласился помочь за пиво. Маша посчитала, что сделка очень выгодная. В сделках она теперь смыслила как никто, ведь мурманский проект загадочным образом трансформировался в что-то мультизадачное, а Маша предпочитала пропускать через себя все решения и действия, чтобы не получилось, как в прошлый раз. Лажу им исправить удалось, но с большим трудом и неокупаемыми энергозатратами. Маша бы оценила этот первый отчетный рубеж как… сносный. – Мария, кто так оформляет документы? В тот день, предательского двадцать первого числа (кстати, четверг, вот так совпадение), Растеряев недовольно качал головой и перебирал тысяча и одну бумажку на своем столе. Маша, покачиваясь на стуле словно змеюка под влиянием заклинателя, сидела напротив с очень кислой миной. – Черт голову сломит, – продолжал ворчать Славобосс. – Где прогноз? Он здесь есть? – Есть. – Найдите, – он раздраженно подвинул стопку в Машину сторону. Маша же без малейшего труда выудила откуда-то из середины нужный листок и вручила по адресу. – Это называется упорядоченный хаос, – пояснила она, подавив зевок. – Я прошу прощения за путаницу, но у меня, к сожалению, оставалось не так много времени, чтобы привести в порядок бюрократию. – Бюрократию, – фыркнул Растеряев. – Скажете тоже. Именно по этой бюрократии вас, уважаемая, и оценивают. – Мурманск, – пожала плечами Маша, будто в этом слове крылась вселенская суть. – Так увольте тех идиотов и наберите компетентных сотрудников в этот Мурманск, – Мозгоёбыч явно сегодня встал не с той ноги. Впрочем, Маша не ложилась, поэтому ей было абсолютно до пизды фени. – Подумаю над этим. – Ладно. Я посмотрю сам, что вы тут наворотили. Идите поспите, смотреть на вас тошно, Мария, – Растеряев уткнулся в бумаги и теперь не удостаивал Машу своим бесценным вниманием. – И над мурманским офисом подумайте – второй раз можете не успеть исправить прокол. Некомпетентность наказуема, не надо их жалеть. Вас это тоже касается. – Так точно, Сл… Вениамин Николаевич, – Маша вяло отдала честь и поползла к выходу. Следующим этапом разгребания дел был эшафот для Санька. Сразу после очной ставки у вице-президента – ну звучит же, а? – она спустилась в обитель своих миньонов, махнула им рукой, мол, нормально все, пока не уволили, и поманила Санька за собой в переговорную. Он, кстати, нещадно прогуливал свой универ после каникул, но то компенсировалось усердным трудом на благо компании почти круглосуточно, и Маша предпочла не насиловать ему мозги. Она ж ему не мама, в конце концов. Ну да, Санек так тоже думал. Мамам красные розы с записочками под дверь не шлют. – Дверь закрой, жалюзи опусти, – буркнула Маша, протирая глаза и усаживаясь прямо на стол. Разместись она в глубоком офисном кресле или, прости господи, на диване – точно бы заснула. Санек же развалился на этом самом диване, вальяжно закинув ногу на ногу и вертя в руках пачку сигарет. Маша долго с ним боролась, чтобы заставить носить в офис хотя бы поло с воротничком, а не бесконечные бесформенные толстовки и олимпийки, но своего в итоге добилась, так что студентик теперь выглядел вполне достойно и даже симпатично – пофигистичным гопником он становился, лишь когда открывал рот. – Давай с тобой поговорим как взрослые люди, – начала Маша от Адама, на ходу придумывая, как выстроить диалог. – Меня, наконец-то, увольняют? – иронично приподнял бровь Санек. – Если ты продолжишь трепаться, то я и правда тебя уволю к чертям собачьим. Санек спустил ногу на пол и оперся локтями на колени – поднапрягся. – У меня две новости: хорошая и плохая. Начну с хорошей, – это дело Маша также успела перетереть со Славобоссом, потому что некомпетентность-то наказуема, а профессионализм – вознаграждается. – Растеряев подтвердил, что мы сможем взять тебя в штат, если продолжишь в том же духе. Но не раньше мая. – Выражаю Мозгоёбычу респект и уважение, – серьезно заявил Санек. – Я этого не слышала, – отмахнулась Маша. – И не говорила. Только между нами. – Могила. – Едем дальше. Плохая новость. Ты инвестировал в никуда, – Санек непонимающе нахмурился. – Разъясняю: прошу тебя больше не заниматься ерундой и не заваливать мой дом красными розами. – Ты любишь желтые? – тупо уточнил он. – Я вообще розы не люблю. Так, Саша, – Машу явно заносит не в ту степь, – дело не в сорте, цвете, виде и так далее. Во-первых, я твой руководитель… – Я могу уволиться, – невозмутимо парировал Санек. – …во-вторых, я твой репетитор, что, кстати, фигня какая-то, – Маша призадумалась на секунду, – но покатит, корпоративную этику мы вроде не нарушаем… – Ну, универ-то я в этом году закончу, – рассудил он в ответ. – Будешь меня перебивать – не закончишь. – Понял. – А в-третьих, – Маша скрестила руки на груди и заглянула Саньку в глаза. Его все же было немного жаль – он и правда старался, записочки выводил, цитаты гуглил, небось, на цветник разорился. Кто бы мог подумать, что в этом неотесанном парне скрывается такой лирический герой. Да и сам он в принципе неплохой, просто… – я заинтересована кое в ком другом. И даже при всем моем к тебе прекрасном отношении я бы не смогла эти розы принять. Даже если бы это были не розы. Санек замолчал и отчаянно соображал, упершись взглядом в стену. Шестеренки скрипели, в глазах отражался мыслительный процесс, пальцы левой руки перебирали костяшки правой. Он же Маше не вломит сейчас? Да не должен вроде. Маша надеялась, потому что убегать у нее явно не было сил. А отказы надо уметь принимать. – А чего ты раньше-то не сказала? – сподобился он наконец. – А ты и не спрашивал, Санек. – Права. Да ты всегда права, – он почесал затылок. – Ну, а заниматься мы хоть продолжим? Этой эконохерней? – Продолжим, Сань, продолжим. Если мы друг друга поняли. – Поняли-поняли, – он поднялся с места, хлопнув ладонями по коленям. – Я это, на перекур сгоняю, лады? Может, со мной? – показательно потряс пачкой. – Угощаю. – Не курю. – Ага, конечно. Уже положив пальцы на ручку двери, он обернулся и криво ухмыльнулся: – Ты крутая, Маш. Жалко, что все вот так через… что не получилось, короче. Но ты это, – он кивнул для верности, – не проеби своего принца. – Да, спасибо большое, – Маша хмыкнула. – Иди уже, ради бога. Вот так закрыв все свои планы по «разгребанию дел» на работе, Маша взяла денек-другой отгулов и отсыпалась как сурок. Так спокойно и глубоко она еще никогда не спала. Ее тогда не волновали ни собственная Санта Барбара, ни Петя, с которым определенно тоже стоило провести воспитательную беседу, потому что тот явно что-то мутил за ее спиной, а Маша уже поняла, что не всегда все заканчивается хорошо, если Петя сует нос не в свое дело. А в их отношения с Арсением Петя явно сунул свой вездесущий нос. Но это все потом, потому что есть кое-что более важное. Антон достал Маше шикарное место. Думать, что кого-то с этого места подвинули, совершенно не хотелось, но Машина совесть хоть и перешла в активную фазу в последнее время, однако все еще была недоразвитым отростком ее замечательного характера, поэтому на своем третьем ряду она сидела с отвратительно довольной рожей. В джинсовой юбке, которая вечно задиралась и открывала вид на ее тощие коленки в теплых колготках, в свитере с высоким горлом, потому что до марта оставалось всего ничего, а погода не радовала щадящими температурами, и в очень зимних ботинках – потому что другие она так и не сподобилась купить. Сидела с рюкзаком в обнимку и во все глаза смотрела на Арсения. Который вертелся, танцевал в наушниках, прыгал по сцене, ходил на руках, выдавал какие-то умопомрачительно неожиданные перлы, от коих глаза на лоб лезли. Ввернул в один из своих пассажей пару цитат из Соловьевской бессмертной классики – «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви», – и эта многоходовая отсылка заставила щеки разрумяниться, а пальцы крепче сжимать кожаный ремешок сумки, потому что Маша-то поняла, конечно же поняла, как ей не понять. И снова эта непередаваемая энергетика, снова бурные овации зала, снова сногсшибательные повороты и потрясающие непредсказуемости. Снова смешно до слез в глазах, снова душа где-то у потолка, снова все легко и очень просто. А потому легко и очень просто было просидеть еще полчаса, пока зал опустеет, подняться на сцену, крепко ухватившись за уверенную длинную Антонову руку, идти за Антоном в одном ему известном направлении, выдерживая многозначительные хитрые взгляды и автоматически выдавая ироничные ответы на подколы и банальные вопросы. Какая-то комната, дверь, похлопывание по плечу от веселящегося Антона и… Арсений задумчиво стоял над горой подношений от зрителей, держа в одной руке букет тюльпанов, в другой – еще один букет тюльпанов, а также осторожно поправляя мыском кроссовка третий букет тюльпанов, который изящно был пристроен между пестрыми сумками. Маша тихо переступила порог и примостилась у какого-то комода без опознавательных знаков, с ехидной ухмылкой осматривая высокую мужскую фигуру. – Тюльпаны, кстати, начинают цвести только в апреле, – аккуратно заметила она. – Так что у тебя тут бесценный улов. Арсений обернулся. Немного подрастрепанный, взмыленный, снова уставший, но такой сияющий, что дух захватывало. Маша шире растянула губы, а он пожал плечами: – Как дипломированный экономист, предлагаешь его продать, а выручку спустить на гедонизм и чревоугодие? – Как вариант, – оценила она. – Капитализм беспощаден. – А я, как романтик, но, к сожалению, не дипломированный, планировал вручить тебе букет тюльпанов, но, – он вновь с сомнением осмотрел гору подарков, – честно говоря, я запутался в них. – Согласна принять все три. – Это кощунство, – делано оскорбился Арсений. – Это деловой подход. Отложил цветы, развернулся к Маше всем корпусом и оперся спиной о стену. Теперь они стояли в разных концах небольшого помещения, глядя друг на друга с широкими улыбками. – Разобралась «с делами»? – спросил он, засунув руки в карманы. Маша склонила голову набок. Арсений явно пытался ерничать, но как-то вяло, без особого рвения. – Разобралась. Готова вести переговоры. – Ах вот, как ты это называешь, – Маша пожала плечами, на что Арсений весело хмыкнул. – Хорошо. Я начну? – Ради бога. Арсений порассматривал ее несколько долгих секунд – возможно, он обладал рентгеновским зрением и сканировал Машу насквозь, но в его острых чертах не отражалось ни намека на содержание мыслей. Это поднимало легкую нервозность, грозившую в скором времени перерасти в панику. Очень вовремя Арсений все-таки начал: – Ты мне небезразлична, Маша, – уже серьезно сказал он, нагло пользуясь своей способностью внезапно переходить с одного режима общения в другой, а у Маши в животе все перевернулось. Улыбка сползла с лица, оставляя после себя лишь слегка приподнятые уголки губ. – И я, если честно, устал за тобой бегать. – А ты за мной прям бегал? – удивилась Маша. Вот те на. – Прям бегал, – он недоверчиво прищурился. – Это не очевидно? – Ну, – она покачала головой, вызывая в голове воспоминания и прикидывая совпадения и состыковки, – не особо. – Я не мог быть так плох. – А никто этого и не говорит, – поспешила возразить Маша и уверенно добавила. – Ладно, разберемся. Продолжай, пожалуйста. – Спасибо, – кивнул Арсений, ухмыльнувшись. – У меня такое чувство, что я делаю шаг, ты вроде шагаешь навстречу, а потом отскакиваешь на два метра. – Сильное сравнение. – С тобой очень тяжело разговаривать на серьезные темы, ты в курсе? – недовольно отметил он. – Я просто нервничаю. – Не нервничай. – Помогло. – Маш, – уже более резко оборвал препирательства Арсений. – Мне нужна определенность. Я готов играть в эти игры, но только если есть перспектива. Я не школьник, и уже давно, как ты прекрасно знаешь. – Нет никаких игр, – вздохнула Маша, приложив ладонь ко лбу. – Я, конечно, люблю иногда увернуться от прямого ответа или, например, разогнать какую-нибудь юмореску и все такое, но… – Арсений очень внимательно слушал, но тоже, кажется, нервничал, потому что скрестил руки на груди и чуть заметно впился пальцами в предплечье. – Я, наверное, очень плохо понимаю намеки. О какой перспективе ты говоришь? – Как минимум, о взаимности. – Это мы с тобой уже выяснили, – она заправила волосы за уши. – У тебя плохо получается вести переговоры. Арсений возмущенно выгнул бровь. – Давай лучше я перехвачу эстафету. Я, мне кажется, вообще не создана для отношений. Нет. Забудь, – нельзя запутаться в родной речи прямо сейчас, это было бы полным провалом. – Я просто понятия не имею, что это такое и с чем едят, – Маша ковырнула ботинком пол, наблюдая, как на светлом линолеуме остается грязный след. – Но зато я готова ходить на все твои премьеры и концерты. И еще – сидеть на всех моторах. И кофе варить тоже могу. Если, – подняла глаза и уперлась в прямой изучающий взгляд, – если ты позволишь. – Тебе не нравится театр, – поддел Арсений и оттолкнулся от стены. – Не нравится, – согласилась Маша. – Но мне вроде не должно нравиться все, что нравится тебе. А еще, прошу заметить, твоя премьера тронула во мне тонкие струны души. – Именно премьера? – со святой наивностью уточнил он, уже успев пересечь половину разделявшего их расстояния. У Маши, кажется, дежавю. – Не только она. Арсений еще парой шагов приблизился почти вплотную и тронул Машин указательный палец. Потом осторожно обхватил остальные, словно они вот-вот рассыпятся. Поднял руку выше и прикоснулся губами к костяшкам. Маша с широко распахнутыми глазами наблюдала за всем этим безобразием и не могла оторваться. И ведь безобразие происходило так медленно, спокойно, уверенно, что показалось, что все эти дурацкие разговоры совершенно ни к чему. Как же тут что-то обсуждать, если тут такое. Тушите свет. – Я бы очень хотел, чтобы ты сидела на всех моих моторах и варила кофе денно и нощно, – тихо сообщил Арсений, глядя куда-то в душу и глубже. – Но я бы никогда не заставил тебя так страдать. – Ладно, – кивнула Маша, не отводя взгляда. – И что тогда делать будем? – Очень хороший вопрос. Ну, для начала я бы пригласил тебя на свидание, – серьезно ответил он. – Я бы, скорее всего, согласилась. – А потом я бы без предупреждения… – Сделал бы что-то ужасно импульсивное? – Да, с большим удовольствием. – Тебе очень идет делать что-то ужасно импульсивное. Арсений не ответил. И Маша не видела, что же такого импульсивного он сделал, потому что будто бессознательно прикрыла глаза. Губ коснулись чужие, очень мягко, легко, никогда ничего так не касалось Машиных губ. И никто – подавно. Арсений бережно обхватил ее талию свободной рукой, не выпуская ее пальцы из другой. И совсем не импульсивно. Вообще не импульсивно. Здесь не было ничего от импульсивности. И это было еще лучше. Маша падала в обморок единожды – когда ей вырвали зуб. Она не помнила, из-за чего ее, собственно, повело. Было не больно, не тошнило, просто в глазах в один момент начало темнеть, а земля плавно уходила из-под ног. Ее тогда подхватила медсестра, усадила обратно на кресло и вручила стакан воды, будто водой можно вылечить все, в том числе тиф и гонорею. Раз так, можно было и зуб не вырывать, к чему эти ухищрения? Вот и сейчас земля уходила из-под ног, и водичка бы точно не помогла. Маша не была уверена, что это не обморок, однако было бы совсем тупо отъехать в бессознанку в такой ответственный момент. Поэтому она высвободила пальцы из Арсеньевской руки и положила ладонь на его плечо. Хватка на талии стала крепче. И Маша ответила на поцелуй так… нежно, как только могла. Она же хотела принести Арсению в ладонях все самое лучшее, что у нее есть? Теперь тот самый шанс. Маша постарается показать и отдать ему каждый кусочек собственных чувств – это и правда самое лучшее в Маше, – чтобы он понял, как много места теперь занимает в ее жизни, в ее душе, в ее персональной вселенной. В ушах глухо звенело, а ноги резко стали ватными, из-за чего «крепкое мужское плечо» уже не казалось странным речевым оборотом, а вполне буквальным понятием. Кожа губ была теплой и влажной, и каждый раз, когда Арсений на секунду отдалялся – размеренно и спокойно, – пробивающийся между телами воздух холодил лицо. Игра контрастов еще больше кружила голову, и Маше подумалось, что, если она сейчас умрет, это будет лучшая смерть за всю историю мироздания. Она и была бы рада так умереть, но то было раньше, когда она металась от собственного бессилия перед новым и сшибающим с ног и никак не могла найти себе места. Сейчас умирать совсем не хотелось. Хотелось целовать Арсения и ни о чем не думать. В заднем кармане юбки завибрировал мобильник звучной трелью. Маша вздрогнула, а Арсений только успокаивающе провел большим пальцем по ткани ее свитера и медленно отодвинулся, касаясь своим невозможно красивым носом ее. – Мурманск на связи? – иронично, но с какими-то нотками обреченности предположил он. Маша прыснула. – Это напоминалка, – она уткнулась лбом в Арсеньевское плечо. Могла бы – зарылась бы в грудь, только бы рост позволял. Между прочим, целоваться с Арсением с Машиным ростом оказалось очень удобно. Возможно, потому-то Маша и была такой каланчой – именно чтобы целоваться с Арсением. И утыкаться ему в плечо. Или в шею. Или… – Ты и правда поставила напоминалку о концерте? – Да, она уже третий раз звенит. Я бы себя не простила, если бы продолбалась еще и сегодня. Так что да, – она не глядя нажала на кнопку блокировки сквозь джинсу. – Я поставила напоминалку. Я же обещала. – Не женщина, а мечта. – Где-то я это уже слышала. – Удивительно. Это же был один из тех намеков, которые ты благополучно пропускала мимо ушей. Ну что, – он сделал шаг назад, – выбирай букет.  

***

  Арсений недовольно отодвинул меню и взялся за бокал. Маша очень внимательно за этим проследила. Сейчас она выглядела как любопытный котенок с оттопыренными настороженными ушами, который с интересом рассматривает окружающую обстановку, принюхивается и присматривается к новому неизведанному миру. В каком-то смысле так оно и было. Арсений буквально за руку притащил ее не только в новый неизведанный мир взаимных чувств, но и в какой-то супер-мега-ультра возмутительно модный винный бар, так что мысленно была воздана похвала всем высшим силам, что при сборах на концерт выбор пал все-таки на юбку, а не на очередные джинсы, пусть и вполне приличные. – Ничего не будешь? – поинтересовалась Маша. – Вино буду, – припечатал Арсений в ответ, чем вызвал у своей спутницы лыбу от уха до уха. Подобная лыба вот уже полтора часа не сходила с ее воодушевленного лица. Арсений не жаловался, а Маша не стеснялась. – Устал? Он глотнул из бокала – непотребно восхитительный рислинг, Машин любимый, – что-то прикидывая в голове с очень вдумчивым лицом. Кивнул: – Устал, наверное. Как тебе это удается? – Что именно? – Сохранять невозмутимость. Почти всегда, – ухмыльнулся Арсений и закинул в рот огромную оливку. – Себя-то видел? – О, поверь, внутри я очень переживаю. Сижу в прекрасном месте с прекрасной девушкой – ты чудесно сегодня выглядишь, – и пью прекрасное вино – очень волнительно, уверяю. – Тогда ты просто это хорошо скрываешь. – Стараюсь изо всех сил. Ну давай, – он снисходительно склонил голову, и Маша оживилась. – Спрашивай, я же вижу, что ты ерзаешь, как на углях. – А у меня много вопросов, – предупредила она. – А у меня тоже, – заверил Арсений и чуть подался вперед с заговорщицким видом. – Предлагаю задавать по очереди. – Умно, Арсений, умно. Откуда ты узнал, что мне нравятся тюльпаны? Маша прекрасно знала ответ на свой вопрос, но лишить себя возможности надыбать на Петю свидетельских показаний, чтобы со спокойной душой съесть ему в последствии мозг, не могла. Арсений это также отлично понимал. Потому что Арсений в простых человеческих категориях был гораздо, гораздо Маши умнее, пусть он и не умел в прогнозы, не считал сложные вероятности и вряд ли представлял, что такое гомоскедастичность и байесовская оценка. – Я воспользуюсь статьей номер пятьдесят один Конституции Российской Федерации, – моментально отбился он. – Это не по правилам, а Петя, слава богу, не твой родственник. – Ну вот, ты сама и ответила. Моя очередь, – Арсений потянулся через узкий столик и нашел Машины пальцы, отчего возражать совсем расхотелось. – Откуда взялись твои проблемы с ориентированием на местности? – Навернулась с горки и разбила голову, – довольно сообщила Маша. – Даже швы накладывали, много. Вот, – она приподняла свою пышную шевелюру и ткнула пальцем в крупный рубец, – смотри, какой шрамище. Потом еще в больнице месяц полежала и… вот так, в общем. Ты, кстати, никогда не интересовался. – Очень интересовался, но не хотел тебя смущать, – он улыбнулся. – Твоя очередь. – Зачем ты спрашивал у Пети, какие мне нравятся цветы? – Боже, Маша, – Арсений закатил глаза, – ты бездарно растрачиваешь свои возможности. Потому что я хотел подарить тебе цветы, когда ты приедешь в Петербург, и не ударить в грязь лицом. Как некоторые, – Маша открыла было рот, но ее опередили. – От кого были розы? – О, – она хитро прищурилась. – От тайного поклонника. – Это манипуляция. – Именно она, – Маша кивнула. – На самом деле, Санек просто решил погалантнее поухаживать. А я… Нет уж, сейчас опять моя очередь! Почему ты не позвал меня выпить снова после того раза на Громком вопросе? Арсений откинулся на спинку стула, задумчиво осматривая Машино лицо. – Позвал. Вот, мы здесь, – он развел руками. – Ты понял, о чем я говорю. – Кстати, ты пробовала оранжевое вино? – Арсений вновь подцепил меню и увлеченно начал в нем выискивать нужную позицию. – Знаешь, почему оно оранжевое? – Знаю. Потому что… Арсений! – Твой вопрос не имеет оснований, – отмахнулся Арсений. Маша нахмурилась – она не получила ни одного внятного ответа. – Мы так каши не сварим, – она сделала большой глоток из бокала – для храбрости. – Я не люблю, когда увиливают. – Не любишь? Ладно, – Арсений также отпил вина, тоже, видимо, для храбрости. – Тогда давай по полочкам, раз мы с тобой здесь собрались, – звучало это даже немного угрожающе. Маша потянулась к бокалу. – Ты замечательная, удивительная девушка. Но, как я уже тебе говорил, я очень часто нихрена не понимаю. Смотри, Машуль, сначала ты от меня откровенно шарахалась, как от прокаженного… Маша уперлась взглядом в стену. Шарахалась, правда. Неужели, это было так очевидно? Она ведь изо всех сил старалась держать лицо, только чтобы не выдать себя с потрохами.   – …потом перестала, и меня это, признаюсь, порадовало. Арсений вряд ли представлял, насколько это порадовало саму Машу. Но неважно. Он тем временем продолжал: – Потом я приглашаю тебя потанцевать на корпоративе – ты отказываешься. Что ж, можно понять, хотя я ни на секунду не поверил в твои отговорки. – Да тебе вообще врать невозможно, – буркнула Маша. – Приму за комплимент. В тот же раз – такси. Ты меня, Маш, извини, конечно, но в тот вечер у меня просто сломался мозг. Маша насупилась и уткнулась в бокал с очень виноватым видом. Арсений дернул ее за палец, пытаясь вернуть былое внимание. Не преуспел. Вновь подал голос: – После Нового года я уже начал чувствовать, что, возможно, не так уж бесперспективны все мои… ухаживания. Ухаживания. Маше предстоит запереться в квартире на денек и повспоминать, что же такого делал Арсений помимо всучивания ей чашек с кофе в импровизаторском офисе, что она так глупо просмотрела. Нет, что-то подобное определенно проскальзывало, но ведь поверить в это было настолько тяжело, почти невозможно, что даже мысли не допускалось. Оправдания, поиск причин, наивные фантазии – это пожалуйста. Настолько была увлечена своей личной мелодрамой, что не заметила слона. Как же она хороша – премию за подобное дают? Например, «Лауреат Нобелевской премии по тупизне». Или «Оскар за лучшую тупизну первого плана». Красота. Маша бы стала победителем всех номинаций в отношении тупизны. – Решаюсь тебя уже в лоб пригласить на свидание. И тут – Мурманск у аппарата. Ну, хорошо, Мурманск так Мурманск, приоритеты ясны. – Я не… – А потом, – Арсений крепче сжимает Машину ладонь, подводя к кульминации, – ты внезапно расцветаешь. Сияешь как самая яркая звездочка в ночном небе – тебе это, кстати, безумно идет, – Маша слабо улыбнулась. – И тут до меня доходит, что, возможно, причиной отказа были не только твои неотложные рабочие дела, но и… – он состроил очень драматичное лицо, – что меня уже кто-то опередил. – Я просто думала, что «А.» значит «Арсений», – попыталась оправдаться Маша. – А я не знаю твоего адреса, Маш. Маше захотелось хлопнуть себя по лбу, да так, чтобы мозги вылетели через уши. – Хорошо, – ничего хорошего, вообще-то, – и с каких пор?.. – С каких пор «что»? – невозмутимо переспросил Арсений. Его, казалось, совершенно не беспокоило все описанное, чего нельзя было сказать о Маше. На ум пришла отцовская история – неужели, все повторяется? Около полугода понадобилось, чтобы разобраться в себе, в Арсении, в их взаимоотношениях и, наконец, сделать решительный шаг. И ведь окупилось – вот они, сидят вместе в ночном баре, держатся за руки – осознанно и целенаправленно, – и просто разговаривают. Вот только можно было решиться гораздо раньше. А может и нет? Правильное время – очень важная штука. В Маше фатализма все еще ноль, но, вероятно, стоило признать, что развитие пришло во вполне логичную точку. Не раньше, не позже, а тогда, когда надо. Когда попросту сошлись все обстоятельства, когда голова встала на место, когда будто бы просто не осталось иных вариантов. Как тогда, в квартире Арсения в Петербурге – отступать уже некуда, можно только шагать в неизвестность. А потому резко стало неважно, с каких пор Маша Арсению была небезразлична. Наверное, она узнает об этом как-нибудь потом, а может, и не узнает вовсе – какая уже разница? Так что вопрос благополучно переформулировался и превратился в: – Как давно вы с Петей в сговоре? – она ущипнула Арсения за ладонь и победно задрала нос. – У него же больше нет шансов выйти сухим из воды? – уточнил он для проформы. Надо сказать, наблюдал Арсений за Машиными метаморфозами с большим интересом и увлеченным любопытством. – Вообще никаких, – гордо подтвердила Маша. – Тогда – с Нового года. Просил у него совета насчет подарка. Петя будет жить? Впрочем, вряд ли кто-то сильно жалел Петю, кроме самого Пети. – Еще всех нас переживет. Знаешь, – на глаза попалось неизменное кольцо на безымянном пальце, переливавшееся в приглушенном свете и вызывавшее абсолютно конкретные воспоминания, – а я думала, ты женат. – Тебе вообще иногда думать вредно, – подметил Арсений, а Маше нечем было крыть. – Когда-нибудь я тебе расскажу эту историю, но точно не сегодня. А пока у меня еще два вопроса. – Спрашивай, – Маша попыталась добавить в голос побольше обреченности, но вышло только радостное восклицание. – Первый: ты пойдешь со мной на второе свидание? – Надо будет заглянуть в календарь, – Арсений скорчил кислую рожу, и Маша хихикнула. – Пойду. Куда я денусь? – Уже никуда, – подтвердил он. – И второй – весь вечер не дает мне покоя. Скажи, пожалуйста, что у тебя там гремит в рюкзаке? Маша подвисла на пару мгновений, оглянулась на свою сумку, а потом понятливо кивнула и оповестила, будто то было само собой разумеющимся: – Так это ж пиво. Лицо Арсения не переменилось. Возможно, он уже знатно подохренел от Машиных выкрутасов. Или просто перестал чему-либо удивляться. Или просто устал – работал в поте лица как-никак. Жалость тронула Машино «большое сердце», и она все же решила пояснить: – Пиво для Антона, забыла ему отдать. Он провел меня на концерт. – За пиво? Какой ужас. Это же превышение полномочий. Они сидели в ночном баре, держались за руки, переплетя пальцы, и разговаривали. Маше завтра рано утром придется вставать на работу, а у Арсения были запланированы утренние съемки. Они оба не выспятся, будут пить аспирин, чтобы снять головную боль после нескольких бутылок вина, им понадобится полдня, чтобы проснуться окончательно, им будет сложно сконцентрироваться на делах, потому что те будут сильно отвлекать от кое-чего более важного и интересного. И Маша, и Арсений все это прекрасно понимали. Но сейчас было самое правильное время. И это правильное время все никак не заканчивалось, а нарушать его ход – преступление. Не закончится оно и завтра, и послезавтра. А вдруг не закончится никогда? Это было бы чем-то удивительным. Наверное, не закончится. Очень хотелось в это верить.