Amor con amor se paga

желание быть тебе

гаванью,

силой

и чем-то диковинным.

если когда-нибудь станет совсем невмочь и заплачется,

плачь у меня на коленях, оставшись при этом воином.

С самого утра из рук валилось всё, что не попадя.  Кипяток, обычно тонкой и ровной струйкой устремлявшийся прямиком в чашку, взъерепенился и боднул мокрым жаром Эрвина прямо в руку. Он ойкнул, рефлекторно дёрнулся и выронил чашку на пол. Жалобно взвизгнув, она тотчас рассыпалась на фарфоровые кусочки. Эрвин вздохнул, с сожалением разглядывая осколки, вернул на место разбушевавшийся чайник и поплёлся за веником с совком. Тётя Сидди ни капельки не расстроилась тому, что в её чашечном полку убыло. Наоборот, воспользовавшись удобно подвернувшимся случаем, с довольным видом изрекла пространную лекцию о приметах и прочих тайных знаках судьбы. — На счастье, — добавила она в конце и подмигнула Эрвину, с сомнением потирающему ошпаренное запястье. Потом Эрвин мужественно решил произвести археологические раскопки на чердаке, таившем в себе немало как семейных реликвий, так и кучи старинных безделушек, которым давным-давно место на свалке, но которые тётя Сидди в силу прогрессирующей старческой сентиментальности не могла оторвать от сердца. Раскладывающаяся стремянка хранилась в кладовке, по пути в которую Эрвин успел стукнуться мизинцем — о да, вот тем самым местом, которым вы ушибаетесь обычно и костерите отборными выражениями всех незадачливых проектировщиков мебели — о ножку кресла. Эрвин был воспитанным молодым человеком, поэтому сию невзгоду он встретил с крепко сжатыми зубами и покрасневшим лицом, прыгая на невредимой ноге по полу и держась за многострадальный мизинчик. Озлобленность на мир была выражена чуть позже расчетливым пинком по стремянке, не желавшей раскладываться в трёхмерном пространстве и при этом скрипевшей, как несмазанный забор — даже не один, а сразу несколько. Оскорбленная стремянка возмутилась и тут же протестующе отвесила обратный пинок очень вовремя выехавшей опорной стойкой. Голень Эрвина была отнюдь не рада столь спонтанному знакомству с металлической тяжестью проклятущих стоек, да и сам Эрвин в принципе разделял её чувства — снова ойкнул, выпустил тяжеленную конструкцию из рук и повалился на пол вместе с ней. — К счастью, да? — с издёвкой промычал Эрвин, собирая себя с пола. Зло глянул на прикинувшуюся невинной стремянку, отряхнул колени от несуществующих соринок и махнул рукой на свои амбиции юного археолога, затащив злосчастную железяку обратно в кладовку: наученный горьким опытом при этом тщательно избегал кресла и всех его составляющих. С тяжёлым вздохом кинул взгляд на настенные часы и вздохнул. До обеда ещё далеко, а Эрвин уже успел убиться во всех возможных местах. Тяжело. С разочарованием, томящим сердце, вернулся к себе в комнату и с размаху шлёпнулся в кресло. Прокрутился на колёсиках пару раз, откинул голову на спинку, устало прикрыл глаза. Делать не хотелось абсолютно ничего — запас физических сил был истощён войной с неодушевлёнными предметами, в которой Эрвин вдобавок понёс сокрушительное поражение с ощутимым уроном, а на душе было неспокойно. Даже драгоценная скрипка, скучающе выглядывающая из расстёгнутого футляра, не тянула к себе. Не помогали ни призывно кричащие заголовки набранных в ближайшей библиотеке книг, ни список летних сериалов на Netflix, скинутый Майком, который посмотрел уже всё и жаждал обсуждения, ни портрет Паганини, с мягким укором молчаливо взиравший на Эрвина со стены — одним словом, скука смертная. Как известно, раздрай физический всегда исходит от раздрая душевного. Коли червь точит яблоко с самой сердцевины, то внешне плод какое-то время будет выглядеть вполне прилично, но на вкус — гадость, отравленная червивым тленом. Исход один: яблоко сгнивает полностью, а насытившийся червь спокойно отправляется на охоту за новым плодом. Если вовремя ликвидировать червя, яблоко уже не спасти. Но яблоки, к счастью, не люди. Людей всегда можно реанимировать. Главное — успеть вырезать гниющую сердцевину разума, запереть травмированную область за семью печатями, а когда придёт пора — засеять перепаханное поле плодоносными семенами цветущих воспоминаний, убеждений, мыслей. В этом заключается вся трудность работы с собой: ты никогда не узнаешь, когда наступит тот самый момент "икс", в который нужно побороть себя и избавиться от гнетущей червоточины. Однако, народная мудрость гласит — чем раньше, тем лучше. Эрвин знал, что никогда не сможет очиститься от собственной гнили. И, возможно, то самое пресловутое «раньше» лично для него уже давным-давно прошло и растворилось где-то в потёмках бытия и вечных глубин самосознания. Эта самая гниль засела глубоко внутри него, и что бы он не сделал, какие бы усилия не прикладывал, чтобы стать лучше, ему это не исправить, не истребить, не выжечь. Ему придётся носить это дьявольскую отметину под сердцем, ибо разделить её не с кем. Даже с Леви. С ним — особенно. Леви, напротив, открылся ему так просто и легко, хотя со дня их первой встречи пролетели считанные недели. Эрвин гадал, а не пожалеет ли тот о такой поспешной откровенности. Сам-то он гордился тем, что стал для Леви чем-то личным, кем-то личным. И одновременно с гордостью Эрвин испытывал отвратительный стыд, ибо сам к такому, наверное, сейчас не готов и никогда не будет. Впускать людей в своё сердце всегда опрометчиво. Никогда не знаешь, который из них вдруг вынет кинжал, припрятанный на теле, и всадит его во внутренности, распарывая душу и вылезая из самых сокровенных уголков вашего сердца, чтобы никогда — это самое важное — не возвращаться. Эрвин знал об этом правиле слишком хорошо: к сожалению, убедился на собственном опыте, к счастью, запомнил на всю жизнь. Скрипнувшая дверца кабинки туалета, шаркающие шаги, возня за стенкой. Шорох одежды, осторожный, смазанный поцелуй, визг разъезжающейся ширинки. Адреналин, восторг, экстаз — подростковый максимализм во плоти. Эрвин поморщился. Он не любил эти воспоминания и тщательно от них отгораживался, пытаясь спрятаться за возведённой стенкой из непорочной добродетели и вежливости, но получалось плохо. Нет, даже ужасно. Хотя он дошёл до апогея — переехал, начал другую жизнь, у него появились какие-то новые знакомства и новые люди, не имеющие ни малейшего понятия ни о прошлом Эрвина, ни о том, в чём по локоть увязли его руки. Эрвин не убегал, вовсе нет. Просто так сложились обстоятельства. Просто так получилось. Вынужденно. Но он, конечно, оправдываться не будет, да и ни к чему это. Только вот перед Леви стыдно. Хотелось отплатить откровенностью за откровенность. Хотя желание сделать что-то из принципа «ты мне — я тебе», работает всегда херово — это Эрвин тоже прекрасно знал. Поэтому и не торопился. Вернее сказать, он вообще ничего не делал. У него была выработанная тактика: не говорить лишнего. То есть он, Эрвин, говорил много, но фактически — ничего. Да, про детство, да, про музыку, да, про книги, но нет — про то, кто держал его за руку в трудную минуту, кто привил любовь к нотному стану, кто научил читать. И вот он вроде бы и открыт к диалогу, а по факту у Леви ничего нет — того, что делает друзей настоящими друзьями. А они вроде как такими стали, ну или ещё только собирались. Сложно всё это — играть в коммуникации. Эрвин вздохнул. Почесал затылок, посмотрел на муху, преспокойно намывающую лапки, сидя прямо на плече нарисованного Паганини. В голову тут же закралась азартно сладкая мысль. Иногда в жизни каждого человека наступает тот момент, когда хочется поставить на кон всё, сорвать куш, выйти в ва-банк и всё прочее. Победа обычно складывается либо из мастерства, либо из удачи, либо из тонкой смеси и того, и другого. Вам не обязательно считаться абсолютно азартным человеком, чтобы признаться в правдивости этого факта. Достаточно вспомнить последний момент, когда вы доверяли нелепой случайности принять за вас решение: подкинуть монетку, чтобы решить, идти ли вам в кино или на новую выставку, вытянуть короткую палочку, чтобы узнать, кто будет диджеем на новогодней тусовке в квартире, угадать в какой руке камушек, чтобы выбить себе местечко в студенческом проекте, и так далее. Возможно, вы так легко вверяли свою судьбу в руки случайного стечения обстоятельств, потому что вас устроил бы любой исход. Вот и Эрвин, глядя на муху, уже закончившую туалет передних лапок и принявшуюся за задние, с улыбкой принял своеобразное пари с самим собой, условия которого крайне просты: если муха сейчас поползёт дальше по портрету гениального композитора, то он немедленно пойдёт к Леви и попробует всё ему рассказать — ну или не всё, но хоть что-нибудь, во имя честности и собственного искупления. А если насекомому опостылит сидение на одном месте, и оно решит взлететь, то Эрвин, наоборот, с места не сдвинется и продолжит осторожное ненавязчивое общение. В любом случае терять ему нечего. Он улыбнулся, довольный своей нехитрой выдумкой и принялся наблюдать за мухой. Та наконец домыла все свои конечности и сидела недвижимо. Эрвин прищурился, всматриваясь в чёрное пятнышко, и затаил дыхание. Муха, не подозревая такого явного интереса к своей персоне, неторопливо расправила крылышки и...сложила обратно. Повернулась вокруг своей оси и медленно поползла по лицу Паганини выше, обогнула губы и примостилась прямиком над носом. Эрвин нахмурился и вздохнул: против судьбы не попрёшь. Интересно, какие слова были бы наиболее уместны в такой ситуации? "Эй, Леви, привет! Как твои дела? Если тебе интересно, как мои, то знай, пожалуйста, что я был отвратительным сыном, ужасным человеком и позором собственной семьи" "Слушай, Леви, ты винишь себя в смерти матери? Вау, а я тоже. Дружба, основанная на одной психотравме, считается очень крепкой. Нам повезло, не так ли?" "Леви, наши миры поочерёдно рушились, а мы стояли посреди этих обломков и даже не плакали. Как думаешь, мы сможем помочь друг другу?" Эрвин скривился и спрятал лицо в ладонях. Это даже звучит по-дурацки. Леви, конечно, его не осудит, наверное. А если и попытается, то точно сделает это в своей привычной манере: прямолинейно назовёт его дураком. И будет прав. Ладно, ко всем своим величайшим достижениям человечество шло маленькими шажочками, не спеша. Вот и Эрвин не будет действовать сгоряча, а осторожно подловит нужный момент и попробует показать Леви, что его не стоит идеализировать, что он ошибался — непростительно ужасно. — Алло...кхм, Эрвин? Смит решил зайти издалека. Для начала нужно показать Леви, что он искренне заинтересован в их общении, чтобы акт самоистязания не превратился в психотерапевтический сеанс. Нужно было сделать правильные шаги, чтобы их отношения — дружеские, конечно же — поскорее минули стадию притирок и перешли в то прекрасное состояние, когда можно без стеснений свободно изливать друг другу душу и ждать не глупого сочувствия, а нормальных советов. Эрвин давно не практиковался в выстраивании чувственных мостиков к другим людям, поэтому решил начать с базы — общие интересы. У них с Леви они, к счастью, нашлись быстро: книги. Не только те классические романы, детективы, поэмы и прочие сборники философских рассуждений о жизни, но и обычные комиксы с приятной рисовкой. Чудесным образом сложилось так, что они оба были поглощены одной мангой о войне людей и инопланетян. Вдвойне чудесным было то, что у Леви как раз отсутствовал один из томиков, а у Эрвина он мирно покоился на полочке в двух экземплярах: один он купил сам, а второй по незнанию подарил Майк. Какое удачное стечение обстоятельств, не так ли? — Да, привет, Леви! Слушай, я тут хотел... — Эрвин запнулся, уловив в голосе собеседника не замеченную ранее хрипловатость. — Всё в порядке? — Эм, да, я просто, — Леви громко шмыгнул носом в динамик телефона. — Слегка простыл. Продуло, наверное. — Ох, — Эрвин немедленно прокрутил в голове их последнюю встречу в беседке, прохладный ветер и лёгкую рубашку Леви, чувствуя маленький укор совести. — Бедняга, поправляйся скорее. Тебе что-нибудь нужно? Идиот. Что ему от тебя нужно? У него есть дядя, голова на плечах и лёгкая простуда. Как-нибудь без тебя справится, в самом деле. Хватит уже взваливать себе на плечи ответственность за всех вокруг, Эрвин, это всегда плохо заканчивается. — Да нет, спасибо, — ещё один осторожный шмыг. — А ты-то чего хотел? — А? Да вот, — повод для звонка мигом потускнел и лишился прежней важности, но объясниться всё-таки нужно. — Думал отдать тебе тот томик «Инопланетного вторжения», о котором мы говорили. — Блин, — Леви отнял телефон от уха и, видимо, глухо кашлянул в сторону. — Давай потом как-нибудь встретимся, и ты мне его передашь, окей? Согласиться всегда просто. Вот прямо сейчас сказать: «Да, конечно», с чистым сердцем попрощаться, положить трубку и продолжить притворяться хорошим, честным и правильным, но в Эрвине вдруг взбрыкнуло невиданное упрямство. Он подумал о мухе, о туалетной кабинке, об отце, подумал — и возразил: — Нет, слушай-ка, раз ты всё равно болеешь и сидишь дома, я лучше принесу его тебе: как раз прочитаешь, пока отлёживаешься в постели, — произнёс на одном дыхании, внутренне порадовавшись собственному упрямству. По ту сторону трубки раздалось напряжённое сопение. Видимо, Леви нашёл этот довод вполне разумным, но всё-таки с сомнением произнёс: — Ну…ладно, только у меня дядька дома. — И что в этом такого? — улыбнулся Эрвин. — Мы с ним вроде неплохо ладим. — Неплохо ладят они, посмотрите-ка, — фыркнул Леви. — Учти, дядька не только на работе любит устраивать допросы с пристрастием. — У меня нет никаких секретов, — наглое враньё. — Как знаешь, но я тебя предупредил. Адрес смс-кой кину, — и положил трубку.

***

Переминаясь на лестничной клетке перед нужной дверью, Эрвин успел уже тысячу и один раз усомниться в правильности своего поступка. Если так подумать, он Леви ничем не обязан, это раз. Леви искал человека выговориться – нашёл, это было нужно ему самому, Эрвин бы и без всех этих откровенностей неплохо мог бы с ним общаться, два. Ну и три – зачем ему вообще Леви? И дело даже не конкретно в Леви, а в том, что он, ну – человек, а Эрвин вроде как не стремился расширять круг своего общения дальше самого себя: Майк с Наной не в счёт, они слишком далеко, чтобы попытаться снова до него достучаться. Прелесть одиночества Эрвин уже успел ощутить во всём его соку, как и натягивать маску человека довольного такой жизнью. — Что это? — Цветы, — поясняет Эрвин и тычет ему букетом изломанных ромашек с ещё не высохшими каплями росы прямиком в лицо, волнуясь, но всё-таки чувствуя трогательное тепло, искрящееся в кончиках пальцев. Оно там наэлектризовалось и трепещет, бьёт Эрвина в самые струны нервов, вызывая дрожь и сладкое предвкушение. — Я вижу, — чуть отстраняется и хмурится, — зачем? Эрвин моргает, сбитый с толку, это ведь так очевидно. Потом он много раз возвращался к этому моменту снова и снова, прокручивал его в голове и всё думал, думал так много, что мозги пухли и норовили вылезти через уши, если он не перестанет. А он всё упрямился, всё пытался отыскать здесь какой-то скрытой смысл кроме такого явного – ни его цветы, ни он сам этому человеку были очевидно не нужны. Эрвин хмурится и отгоняет воспоминания прочь, переводит взгляд на книжку. Это – не ромашки, Леви – другой, и он даже вроде как нужен ему. Ну даже если не сам Эрвин в частности, тот этот томик точно пригодится Леви. Впрочем, последнюю мысль Эрвин не успел развить как следует, ибо тогда неизвестно, сколько бы ещё времени он проторчал на лестничной клетке, потому что дверь под его носом тихонько приоткрылась, и хорошо знакомый голос просипел: — Ты так громко сопишь, что я тебя аж через стену слышу. Эрвин ойкнул и от неожиданности рассмеялся так легко и непринуждённо, что даже удивился собственным ненужным мыслям. — Извини, задумался. — Ага, конечно, а я-то думал, ты коврик дверной разглядываешь. — Коврик? — Эрвин посмотрел себе под ноги и обескураженно моргнул. — Но его нет. — В том то и дело, проходи давай. Леви был слегка взъерошенным и укутанным в просторный свитер, в который, кажется, взлезли бы ещё два его клона. Он шмыгнул носом, ловко развернулся на коляске и бросил: — Ты прямо к обеду подоспел. — О, — Эрвин завис посреди прихожей, стягивая кроссовки, не понимая, то ли это приглашение к столу, то ли ненавязчивый сигнал о том, что ему нужно поскорее убраться и не мешать семейной трапезе. — Я ведь обещал тебе допрос с пристрастием, — ухмыльнулся Леви через плечо, но при виде замешательства на лице своего гостя нахмурился. — Что такое? — Я не голоден, — быстро нашёлся Эрвин, так и оставшись с кроссовком на одной ноге. — Я же книгу тебе хотел отдать, вот держи, а я могу идти. — Ну как же, так мы тебя и отпустили, — за спиной Леви в мгновение ока выросла долговязая фигура Кенни, улыбающегося во все свои тридцать зубов – два он где-то потерял во времена бурной молодости, но те красовались ранее в задних рядах, поэтому их отсутствие было не так заметно. — Аккерманы пусть и не сильно дружелюбные, но всё-таки гостеприимные. Я бы тебе чаю предложил, но, надеюсь, ты и от куриных бёдрышек не откажешься? В общем, уже спустя десять минут Эрвин сидел на кухне рядом с Леви и благоговейно вдыхал дурманящие запахи со своей тарелки, на котором рядом с аппетитными ломтиками запечённой картошки примостились сочные бёдрышки с золотистой шкуркой-корочкой. На вкус, впрочем, это оказалось даже лучше, чем на запах – Эрвин улетел в гастрономический экстаз с первым же кусочком. Тётя Сидди готовила потрясающе, но Эрвин вдруг показалось, что он не ел еды вкусней. — Вкусно? — ехидно поинтересовался Кенни, вытирая салфеткой масляный жир с губ. — Да, очень, — кивнул Смит и мягко улыбнулся. — У вас золотые руки, мистер Аккерман. — Ну вообще-то эти поварские лавры не всецело принадлежат мне, племяшка тоже руку приложил. Эрвин удивлённо обернулся к Леви, на что тот закатил глаза: — Скажешь тоже, я только маринад приготовил, это несложно. — Несложно? — переспросил Эрвин. — Это тебе так кажется, лично я полный ноль во всём, что касается кухни, могу только яичницу приготовить, и то не гарантирую того, что она не сгорит. Леви усмехнулся и отложил вилку в сторону: — Надо же, я инвалид по состоянию здоровья, а ты – бытовой, вот это совпадения. — Эй, юморист, давай полегче, — Кенни похлопал закашлявшегося Эрвина по спине и с укоризной добавил. — А то твой друг откинется с непривычки. — Не волнуйтесь, — выдохнул Эрвин. — Я уже привык, просто иногда Леви выдаёт что-то такое, когда я совсем не жду. — Уже привык? Надо же, — улыбнулся Кенни, сложил руки на груди и заинтересованно подался вперёд. — Когда только успел. — Мы провели достаточно времени вместе. — И сколько же конкретно? — Аккерман-старший прищурился. — А то я тебя раньше не видел бабочкой порхающего вокруг племяшки. — Вот видишь, я же тебе говорил про допрос, — шепнул Леви и тихонько пихнул Эрвина в бок, тут же повышая голос, чтобы ответить самому. — Пару недель уже, в парке познакомились. В подробности их странной первой встречи Леви, по очевидным причинам, решил не вдаваться, о чём невербально тут же и сообщил Эрвину, довольно красноречиво вскинув брови. Тому же оставалось только спрятать усмешку в салфетке. — А ты, видать, не местный, Эрвин? — Это так бросается в глаза? — улыбнулся Смит. — Конечно, в городе столько молодёжи, а ты с моим воронёнком угрюмым сошёлся, — хохотнул Кенни. — Выходит, он либо сильно тебе приглянулся, либо у тебя выбора не было. — Ну спасибо, дядь, поддержка у тебя, конечно, на высшем уровне, — притворно посетовал Леви, а сам незаметно стрельнул глазами на Эрвина, как бы внезапно осенённый мыслью: «А действительно – почему?». — На самом деле, Леви – очень интересный собеседник, начитанный, имеющий собственное мнение, кхм, которое не стесняется высказывать. Он приятный человек, и мне нравится проводить с ним время. Уверяю вас, мистер Аккерман, даже если бы у меня была куча друзей, я бы всё равно попытался завязать знакомство с вашим племянником, — заметил Эрвин и отхлебнул чая, поверх чашки кидая ответный взгляд на Леви: «Вот потому». — Ладно, ладно, туше, — вскинул ладони вверх Кенни. — А где раньше жил, если не секрет? — В Марли. — Ого, — присвистнул Кенни. — Нет, ну я, конечно, ничего не имею против славного Парадиза, сам прожил почти всю жизнь в нашем, так называемом, раю, но переехать сюда из Марли? — Многие удивляются, — вздохнул Эрвин, припоминая бурную реакцию своих однокурсников с музыкальной школы, в глазах которых сияли восторг вперемешку с завистью, когда он сказал, что учился игре на скрипке в одной из высших марлийских консерваторий. — Но это была вынужденная мера. — Что-то стряслось? — Да, — он помедлил с ответом, как бы сравнивая, что лучше: промолчать сейчас, значит, не говорить об этом никогда, а лгать как-то совсем не хочется, поэтому сказал это так просто, будто бы сообщал прогноз погоды на завтра. — У меня умер отец. Эрвину не нужно было иметь стопроцентное периферическое зрение, чтобы увидеть, как встрепенулся Леви при этих словах, как вцепился в него своим серым прожигающим взглядом и как зажегся в его глазу огонёк понимающего сочувствия. — Ох, — Кенни конфузливо приподнял брови, явно не ожидая, что беседа зайдёт в такое русло. — Соболезную твоей утрате. — Спасибо большое, — о, как бы хотелось Эрвину, чтобы ему стало легче от этих слов, чтобы он смог проникнуться этим сочувствием, упиться им сполна и скорбеть всем сердцем. — Матери у меня тоже нет, поэтому мне пришлось бросить школу и переехать, здесь живёт моя тётушка – единственная родственница. За столом повисло недолгое молчание, которое всегда появляется, когда кто-то поднимает такую тему для разговора, после которой горло словно бы сдавливает клещами, и говорить что-либо совсем не хочется, ибо цена таким словам – грош. — А мать… — начал было Кенни, но Леви так посмотрел на него, что тот мгновенно прикусил язык и проглотил конец предложения, Эрвин же лишь мягко улыбнулся и нарочито безразлично пожал плечами: — Умерла при родах. Это ничего страшного, я всё равно её даже не знал.

***

— Ну и? — Что – ну и? — Долго ты собирался отмалчиваться? Эрвин вздохнул и прислонился к стене, поглубже заползая на кровать в спальне Леви, куда он их затащил сразу после обеда, конец которого утонул в скомканной беседе на жизнерадостные, по мнению Кенни, темы, например, о понижении уровня детской преступности в Парадизе. Сам Леви остался сидеть в кресле, а Эрвина, за неимением стула, усадил на кровать, заставив того прежде отряхнуть штаны от метафорических крошек – пусть даже он сидит на покрывале. — Я не отмалчивался. — Ну да, конечно, — фыркнул Леви. — Я-то пребывал в святой уверенности, что один такой разнесчастный, поплакался тебе, ты мне нос утёр и рад, а у самого – вон. Так нечестно. — Знаешь, меня всегда бесило, когда люди жалуются на что-то, а их толком не выслушивают даже, всё норовя вставить своё словцо из разряда: ну вот это всё фигня, а у меня-я-я такое было – и начинают гнуть свою линию, — нахмурился Эрвин. — Это уже обесценивание чистейшей воды. — Это – другое, — Леви вдруг вздохнул как-то совсем сокрушенно. — Я же ещё удивлялся тому, какой ты понимающий и тактичный, решил, что ты воспитанный паинька, а тебя просто самого то же самое грызло. — И как, по-твоему, догрызло? — Это ты мне скажи. Эрвин снова вздохнул – на этот раз тяжелее – и потёр переносицу. — Я родился крупным ребёнком. Маме советовали делать кесарево, но она почему-то отказалась, упрямая была, сказала, что справится – не справилась. Большая кровопотеря, большой и ревущий я – отец, конечно, был растерян, я его понимаю. У него в один момент оторвалось от души что-то важное, но взамен этого прицепилось кое-что другое, не менее важное. Воспитал он меня в одиночку, я ему за это безмерно благодарен – он меня и к музыке склонил. Я его любил так сильно, как только вообще возможно любить человека. Маленький росток, укоренившийся в основании раскидистого дуба – я был такой неуёмный, неуклюжий, вечно болел. Стыдился самого себя, когда отца вызывали с работы, потому что с его недотёпой-сыном приключилась очередная неприятность. Время шло, я вырос не только физически, но и душевно: хотелось поспеть за отцом, стать лучше. Я думал, что у меня всё выходит как надо, а потом – звонок из полиции, опознание и кладбище. Несчастный случай. Леви немного помолчал, в ожидании подробностей, но, понимая, что поток признаний окончен, заговорил сам, осторожно, тихо, вкрадчиво: — Не вини себя. — Я и не виню, — пожал плечами Эрвин и нахмурился. — Не ври, пожалуйста, мне ведь тоже знакомо это чувство, — Леви подкатился чуть ближе и дотронулся до эрвиновской руки, заглядывая в голубые глаза напротив с потаённой мягкой скорбью. — Ты не сделал ничего плохого. Смерть твоей матери – фатальная случайность, к сожалению, такое случается сплошь и рядом. Она приняла решение, которое казалось ей верным, и никто не знал на тот момент, как будет лучше, понимаешь? — умолк, погладил шероховатые костяшки на чужой руке. — Иногда судьба проверяет нас на прочность. Ханджи любит говорить, что жизнь не посылает нам того, чего мы не сможем вынести. Я ей сказал, чтобы при мне о таком больше не заикалась, потому что тоже злился, тоже страдал, тоже загонялся извечным: а что если бы? Терять всегда больно, и время этого ни капельки не лечит. Ты просто привыкаешь жить с этим, но нужно уметь разделить эту боль с кем-нибудь другим, чтобы было не так тошно, иначе это всё загрызёт тебя, и ты либо в дурке окажешься, либо в окошко сиганёшь. — Ты хотел умереть? — уточнил Эрвин, аккуратно переворачивая ладонь, чтобы взяться за руку Леви поудобнее. — Ну я бы не стал специально калечиться, но пока в больничке валялся – да, хотел. Хотел глаза закрыть и не проснуться, потому что вообще ничего не чувствовал, — признался Леви. — А ты? — Нет, — Эрвин помотал головой. — Пробовал резаться, но это оказалось больно и ни черта не помогло. Я тогда ужасно разозлился и признал себя окончательным слабаком. — Тц, ну у нас с тобой словно одна башка на двоих. Эрвин посмотрел на слабо улыбающегося Леви, и кончики его губ осторожно поплыли вверх. Их руки давно сплелись в бездумный клубок пальцев, и кожа к коже ощущалась так правильно, так трепетно, так свято. Сердце Эрвина словно бы разом потеплело и засияло в груди большим солнцем. И чего он так боялся? Осуждения? От Леви? Сейчас даже думать смешно об этом, когда – вот он, сидит рядом и смотрит так тепло, хотя сам – сам лишился не только родного человека, но всей своей мечты, цели, маячившей над его жизнью путеводной звездой. У Эрвина хотя бы все конечности на месте. Хотя это довольно поспешные выводы, он же ещё не всё сказал. Возможно, в другой раз. — Эй, — предупредительно вскинул брови Леви. — Хватит загоняться. — Я не загоняюсь вовсе…— начал было оправдываться Эрвин, но Леви тут же его перебил: — Когда у тебя в голове какие-то мутные думки начинают роиться, то взгляд сразу плывёт куда-то мимо меня, а ещё ты сопеть начинаешь. — Раскусил, сдаюсь, — рассмеялся Эрвин, вскидывая руки над головой в символе поражения, и только сделав это, ощутил пугающе холодную пустоту в ладони, где до этого покоилась кисть Леви. Тот тоже неспешно убрал руку с покрывала и как бы нехотя вернул её на ручку кресла. Взгляд его снова сделался серьёзным, и он сказал: — Ты только не жалей, ясно? Ни себя, ни меня. От этого легче не становится. Чем больше ты будешь эту свою жалость нянчить и лелеять, тем больше она будет укореняться в тебе самом и отравит все твои попытки в дальнейшем быть счастливым. — А ты разве счастлив? — тут же спросил Эрвин. — Тц, счастье – понятие относительное, — Леви сложил руки на груди и опустил взгляд. — Бывало лучше, конечно, но ведь этого уже не вернёшь. Сейчас у меня есть заботливый дядька, личное средство передвижения, которое я при желании могу превратить в оружие массового поражения и передавить ноги всем, кто меня бесит, целый фан-клуб засранцев-нацистиков, мечтающих меня утопить, и ты ещё вдобавок – я прямо нарасхват. — А девушка? — вдруг ни с того, ни с сего ляпнул Эрвин. — Девушка? — удивился Леви. — Одноглазые парни без пары пальцев особо не привлекают противоположный пол, если ты не заметил. — Извини, я… — Да всё нормально, я и до всей этой ситуации ни с кем не встречался, поэтому уж что-что, а это меня точно не трогает. Но раз пошёл такой разговор, то… — хитро прищурился Леви. — Признавайся давай, сколько девичьих сердец успели разбить эти невинно голубые глаза? — Интересные у тебя, однако, эпитеты, — улыбнулся Эрвин. — Но смею заверить в том, что моя совесть чиста: ровно ноль разбитых сердце за всю мою жизнь. Возможно, он врёт, но раз счёт идёт по чужим сердцам, то его собственное, давно обескровленное, под эту статью не попадает. Так что это даже и не враньё, получается. — А как же загадочная Марианна? — Марианна? — Она с таким воодушевлением комментила все твои посты, а ты возвёл стену ледяного молчания и всеми силами её игнорировал. — Я…постой-ка, — теперь уже настал черёд Эрвина хитро прищуриваться. — Ты что, следил за моей страничкой? — Как ты мог забыть: я же всё-таки племянник своего дядюшки-полицейского, — Леви гордо выпятил грудь и стукнул по ней для пущей убедительности. — Собирать информацию у меня в крови. — Жук. — Сам такой, и ты не ответил. — Мари просто нравились высокие парни с таинственной аурой принца на белом коне, — фыркнул Эрвин. — Строила из себя невесть что, а на деле – болтливая пустышка. Я сначала подумал, что это она только за мной так увивается, но, к счастью, ошибся. Поняв, что знаков внимания от меня не добьёшься, перекинулась на моего друга. Сейчас у них, насколько мне известно, всё хорошо. — Правильно, что ты её отшил, — кивнул Леви. — А то бы она замучила своих бедных подписчиков миллионом фотографий в день, как вы сосётесь с разных ракурсов. Эрвин на этих словах громко расхохотался: — Ты организовал слежку за всем моим кругом общения, я так понимаю? — Это было совсем не сложно, — серьёзно ответил Леви. — У тебя не так уж много подписчиков, а все твои друзья либо отмечены на фотках, либо тоже кидают комментарии. — Я польщён таким интересом к собственной персоне. — Хо, твоё эго удовлетворено? — В полной мере, но всё-таки, — Эрвин подался вперёд и улыбнулся, в голубых глазах заплясали искорки веселья. — Зачем? — Ну смотри, было ли у тебя когда-нибудь такое в жизни, чтобы ты тонул, а тебя спасал двухметровый блондин, в прямом смысле этого слова вынося на руках? — задал Леви риторический вопрос и, дождавшись отрицательного покачивания белокурой головы, продолжил. — Вот и со мной такие вещи не каждый день случаются, знаешь ли. Я бы серьёзно утонул, если бы не ты, да я тебе, блин, жизнью обязан! Естественно, что мне захотелось узнать побольше о своём таинственном спасителе. Ну а соц-сети – самый простой способ добыть информацию о ком-либо. — А почему тогда не подписался? — Слежка должна быть конфиденциальной, на то она и слежка, — рассудительно заявил Леви и пожал плечами. — Тебе надо бы брать пример с Ханджи, она меня тоже как-то умудрилась вычислить и даже написала мне, — усмехнулся Эрвин. — О нет, теперь ты тоже в интернет-рабстве очкастой, — Аккерман театрально вздохнул и приложил руку ко лбу в жесте невиданной сокрушенности. — Не переживай, она не выдала мне всех своих секретиков о тебе — просто ещё раз выразила своё восхищение от концерта. — Хм, да, Ханджи очень впечатлительная в этом плане. Впрочем, она тоже когда-то тяготела музыкой, мы даже пробовали собрать что-то вроде школьной группы, но потом энтузиазм как-то поугас. У меня были другие интересы, а гитара в них как-то не особо вписывалась. И что ты имеешь ввиду, говоря о секретиках? — Леви скептически изогнул брови, умышленно делая такой акцент на последнем слове, будто речь шла о чём-то совершенно дурацком. — У каждого друга имеется на тебя компромат в виде пары-тройки каверзных ситуаций с твоим участием, без этого никакая дружба не обходится, только если она не выстроена на манер воздушного замка, — пояснил Эрвин с улыбкой. — Раз уж ты так самоотверженно изучал всех моих друзей, то должно быть видел Майка. Мы с ним закадычные товарищи с садика, и в его галерее хранится порядочное количество фотоснимков, о содержании которых лучше не рассказывать всем подряд. — Хо, я заинтригован. И что же такого вытворял наш мистер-паинька? Бегал голышом после пьяной вечеринки? Бил нелепые татушки? Показывал неприличные знаки людям, проезжающим мимо в автобусах? Курил в школьном туалете? — Вот это да, я восхищён твоей фантазией, но, боюсь, ты будешь разочарован – в моём послужном списке нет ни одной из этих сумасбродных затей. — Никогда не поздно начать. — Мне расценивать это как предложение? — Всё возможно, — Леви показательно шмыгнул носом. — Только для начала дай мне выздороветь, а потом я покажу тебе, за что вменяется статья «мелкое хулиганство». — Глядя на тебя, и так понятно – за что, — довольно сострил Эрвин, и лицо его походило на выражение морды кота, который всё крутился у обеденного стола и таки успел стянуть себе самую вкусную куриную лапку. — Тц, шутки про рост уже не актуальны, я считал тебя более остроумным. — В таком случае, надеюсь, я тебя ещё удивлю. — Буду ждать. В последних прозвучавших словах было столько вызова вперемешку с надеждой и искренним довольством, что Эрвин для себя твёрдо решил: он несомненно удивит Леви, подарит ему новые счастливые воспоминания, которые станут совместными, и теперь уже в его, Левиной, галерее будут, возможно, храниться нелепые фотографии Эрвина, где он случайно чихнул так, что вылетевшая из носа сопля очень некстати повисла где-то на его собственном подбородке, или где он спросонья пришёл в школу в разных носках, или где он сел на покрашенную скамейку в новых брюках и даже этого не заметил…Никакого криминала, лишь целая тонна смеха сквозь слёзы. Конечно, Леви может с известной толикой скептицизма отнестись к идее фотографировать сопли Эрвина, но пофантазировать никто не запрещал. Но это всё – мечты о будущем, а сейчас у них пока что есть комната Леви, тихое шуршание листвы деревьев за окнами, помявшееся покрывало, которое Эрвину придётся в обязательном порядке заправить, как положено, и разговоры о пустяках, которые и пустяками-то вовсе не были, но тут уж как посмотреть. И в целом, им обоим этого вполне хватало. Уходя, Эрвин заглянул на кухню, чтобы вернуть на место пустые чашки, из которых они получасом ранее уютно распивали чай на пару с Леви, а заодно попрощаться с Кенни и снова засвидетельствовать своё почтение его стряпне. — Да было бы за что благодарить, — устало улыбнулся Кенни, потягиваясь и отрываясь от ноутбука, который он терроризировал глазами вот уже битый час. — Ты можешь и почаще заглядывать, парень вроде неплохой, и Леви с тобой, как я погляжу, веселее. — Я рад, что…— Эрвин невольно скользнул взглядом по лежавшей раскрытой папке подле Кенни и зацепился за знакомое имя. — Пришёлся вам по душе, но…извините, что лезу не в своё дело, этот человек вам знаком? — Какой? — Кенни склонился к строчке в документах, на которую указывал вдруг словно бы посеревший Эрвин, и фыркнул. — А, этот, ну вроде того, хотя лучше бы я его никогда не знал. — Скажите, он в чём-то подозревается? У него проблемы с законом? —торопливо спросил Смит, чувствуя предательски выступивший на ладонях пот и знакомое покалывание в груди. — Вообще-то эта секретная информация и всё такое, — вздохнул Кенни, но заметив выражение лица Эрвина, тотчас посерьёзнел. — Что случилось, малец? У тебя какие-то неприятности? — Неприятности? — разве можно назвать неприятностями воспоминания, от которых не получается сомкнуть глаз по ночам? Голос в телефонной трубке, эхом набата отдающий в самую подкорку мозга? Тот памятный день, когда вся его жизнь перевернулась с ног на голову, и который тяжёлым камнем висит на его шее, грозясь ежесекундно утопить его в собственном чувстве вины, от которого не отмыться, не спрятаться и не убежать? Разве такое язык повернётся назвать столь невинным словом – неприятностями? — Боюсь, что да. — Ты хочешь мне об этом что-нибудь рассказать? — Кенни пытливо заглянул Эрвину в глаза, мгновенно навострившись, словно борзая, что на охоте нелепо упустила расплывающийся в воздухе заячий след и долго плутала меж затерянных в чаще кустов, но вот – снова наткнулась на правильную цель, прибавила мощи своим мускулистым лапам и вот уже во весь опор мчится, восторженно прижимая уши, пока в груди победно рвутся фанфары – адреналин оглушительно бьёт по голове, но сбиться с курса не даёт. Тут властвует азарт – промахнуться нельзя. Эрвин растерянно застыл, пытаясь умерить невольно заходившееся под рёбрами сердце, сглотнул, кинул нервный взгляд на пустой коридор, потом – снова на ненавистное имя, чёткими буквами чернеющее в подзаголовке прошлогодней газеты. Сказать? Вот так просто? Неужели, сейчас всё решится? Молчание душит, а он так нуждается в том, чтобы быть честным, хотя бы с самим собой. Он столько врал, что настоящая правда, кажется, скоро прорвётся наружу самостоятельно, выпархивая в бреши между рёбер куда-то туда, к свету. Нет, хватит уже прятаться! Он признается и не будет оттягивать больше кульминации своего самоистязания. Всё расскажет как на духу, но – с маленькой оговоркой. Ему нужно хотя бы это маленькое послабление, чтобы продолжать быть сильным в единственных глазах, глазах цвета сереющего перед грозой неба. И только подумав об этом, Эрвин укрепился в правильности своего решения настолько, что дрогнувшей рукой выдвинул для себя стул и тяжело опустился на него. Вздохнул, потёр колени потными ладонями и начал говорить. И с каждым словом, слетающим с его губ, комок в груди кровоточил всё больше и больше, полосуясь новыми алыми отметинами под панцирем давно умерших надежд и наростом шрамов, что не стираются даже самим временем.

***

Дверь в прихожей захлопнулась как раз в тот момент, когда Леви выехал из спальни с намерением самостоятельно проводить гостя, который очень уж задержался на такой простецкой и незамысловатой миссии – поставить чашки в раковину и вернуться обратно. — А что, Эрвин уже ушёл? — с досадой в голосе поинтересовался Леви, подъезжая к дяде, сгорбившемуся на своей любимой табуретке. Кенни не ответил. Ему только что подкинули новый кусочек хитро устроенной головоломки, который так кстати встал на своё место, предоставляя новый полёт мысли и совершенно новый, ни с чем не сравнимый обзор на всё это творение. Только вот что делать теперь со всей этой информацией, Кенни представлял довольно смутно. Ясно одно – ему снова понадобится Перевозчик.