Amor con amor se paga

Через неделю врачебный консилиум сошёлся на мнении о том, что Леви Аккермана можно смело отправлять домой, ибо нужда в постоянном медицинском наблюдении наконец-то отпала. Конечно, это не отменяло необходимости посещения плановых процедур лечебного массажа и прочих мероприятий, направленных на реабилитацию и восстановление подвижности конечностей. Однако, с заточением в четырёх больничных стенах можно было попрощаться с лёгким сердцем. Кенни пришёл, помял снятую с головы шляпу, откашлялся и почесал затылок – неизменная триада его действий по порядку, которая означала, что сейчас он скажет что-то важное. Или не очень. Леви пока не выяснил этого, потому что казалось, что дядя всегда немного нервничает, оставаясь наедине с ним. Возможно, ему неловко. Или он ещё не решил, как ему стоит держать себя рядом с племянником-инвалидом. Леви закатывал глаза, и нестерпимое чувство вскочить и рявкнуть, что у него не рог на лбу проклюнулся или всевидящее око на жопе открылось, сжигало изнутри. И вообще, он не фарфоровый и не сахарный, хорош с ним уже осторожничать. — Ну что, мелкий, поехали домой, — сказал Кенни, покачиваясь на носочках. Он возвышался над кроватью племянника, как небоскрёб, поэтому парнишка для него был действительно мелковат. Наверное, самому себе дядя казался внушительным, но Леви решил, что тот больше смахивает на тощую и длинную заборную жердину, плохо прибитую, а потом колышущуюся от малейшего дуновения ветра. От такого сравнения вдруг захотелось глупо ухмыльнуться, но другие накатившие чувства вмиг задавили это желание на корню. Домой. Это сладкое слово хотелось прокатать на языке, наслаждаясь его медовой консистенцией, которая нежно окутывала всё сознание, даря забытое ощущение чего-то важного. Но сейчас эту бочку мёда ощутимо отравляла ядовитая ложка дёгтя. Хотя может, теперь вся жизнь Леви – это одна большая канистра тягучей чёрной жижи, и тёплые воспоминания о доме – единственная сладость, которая неминуемо сгинет в этой отвратительной массе. Сердце Леви пропустило удар: сейчас ему придётся вынырнуть из этого маленького мира, где всё уже было привычно, где время шло по заведённому и отлаженному механизму, где его пребывание походило на чистилище между жизнью и смертью, и вернуться в реальность. А она ему совершенно не нравилась. Более того, он не был готов, что сможет принять её, ведь ему придётся заново учиться жить, и рядом больше не будет мамы, которая всегда поддержит, направит, скажет ласковое слово – в общем сделает всё для того, чтобы за спиной вырастали крылья, легко несущие вперёд и ввысь. У него теперь есть только робеющий дядька и жизнерадостная Ханджи – хватит ли ему этого, чтобы стать счастливым? Ладно, слово «счастье» теперь казалось ужасно недосягаемым. Это как пытаться испечь луковый пирог без лука – отсутствие главного ингредиента возводит эту задачу в ранг невозможных событий. В таких тяжёлых размышлениях Леви пребывал, сидя на кровати, пока медсестра помогала ему одеваться. У него самого пока с этим были трудности: ноги не слушались своего хозяина, отказывались гнуться и походили больше на размякшее желе, чем на конечности первоклассного пловца. Однако, теперь было бы уместнее сказать – бывшего пловца. Это едкое замечание сознания Леви решил до поры до времени проигнорировать, за что сам себе поставил маленький плюсик на личной доске почёта: делать вид, что проблемы не существует, стало его коньком. Нет глаза – придётся расчёсываться без зеркала, на ощупь; не хватает пальцев на правой руке – ничего страшного, временно побуду левшой; а вот ноги…с ними было сложнее. В принципе невозможно игнорировать факт того, что встать и куда-то пойти, бегать и прыгать не представлялось выполнимым. И его дальнейшая перспектива снова овладеть своим телом и выполнять эти незатейливые действия пока что находилась в подвешенном состоянии. Конечно, врачи с преувеличенным оптимизмом заявили, что всё будет хорошо, но Леви обязательно должен помогать своему организму – иначе всё зря. Он сам же рвением ко всему этому не горел. Да, Ханджи сказала, что надо жить дальше, вот Леви и живёт вполне себе послушно, обещаний, что он будет слишком стараться, не прозвучало. В принципе, в состоянии варёной картошки жить тоже можно – не так приятно, но пойдёт. Благо, что овощем Леви всё-таки не был, так что другие издержки своего нынешнего состояния можно перетерпеть. Ему помогли усесться в чёрное кресло-каталку, аккуратно поставили ноги на подставку и ласково улыбнулись напоследок. Леви молча кивнул медсестрам на прощание – улыбаться он был явно не настроен, впрочем, персонал уже привык к его характеру, так что этот кивок можно было истолковать…ну как что-то определённо хорошее, даже попахивающее дружелюбием. Потом Кенни катил его по больничным коридорам, спускался с ним в лифте, вышел на парковку – Леви сидел тихо, даже не вздыхая и не цыкая, натянув какую-то восковую маску полнейшей отрешённости. А потом он увидел её – машину. Ничего особенного. Чёрненькая Peugeot. Не слишком потрёпанная, чистенькая, без царапин на обшивке. Смирненько стоит на своём парковочном месте, грустно поблескивая фарами, дожидаясь хозяина. Кенни подошёл, разблокировал двери, обернулся на Леви. Тот сидел побелевший, вцепившись пальцами в ручки кресла изо всех сил, приоткрыв рот в каком-то беспомощном ужасе, даже тонкие брови разъехались в разные стороны – Кенни впервые лицезрел на лице племянника такую гамму чувств. Он сначала растерялся, а потом метнулся к коляске, взял лицо парня обеими ладонями и попытался перевести внимание на себя: — Леви, Леви…эй, всё в порядке, — Кенни шептал ему что-то ещё мягкое и успокаивающее, пока Аккерман-младший, наконец, не сфокусировался на дядином лице. Он всё ещё слегка дрожал, и мужчина пару раз круговыми движениями больших пальцев погладил бледную кожу под своими ладонями, тут же удивляясь – откуда в нём взялось столько нежности. Впрочем, ответ был очевиден. У него в руках трепещет маленький мальчик, кровное наследие его дорогой сестры. И Кенни ни за что на свете не допустит, чтобы он почувствовал себя нелюбимым, забытым и брошенным. Он всегда будет рядом, и пусть это – неидеальная замена бесценной материнской любви, но всё-таки попытка заполнить пробоину в сердце мальчика, склеить всё то, что казалось безнадёжно сломанным. И Кенни очень постарается всё сделать правильно, это он уже себе пообещал. А прямо сейчас ему очень хотелось дать себе пинка за то, что они с Кушель когда-то купили себе одинаковые автомобили. Тогда это казалось очень хорошей идеей. — Поздравляю с правами, — он тепло улыбнулся сестре. — Спасибо, это было не так уж сложно, как ты рассказывал, — подмигнула она с ответной улыбкой, отпивая из чашки горячий терпкий напиток. Они встретились в чайной на одной из центральных улиц города. У Кенни был обеденный перерыв, а Кушель приехала в ателье, чтобы отдать пошитые на заказ костюмы. Было тепло и славно, светило солнышко, они сидели на террасе и неспешно попивали чай – полнейшая идиллия. — Да и пора бы уже обзавестись машиной, неудобно кататься на трамваях туда-сюда, а на такси, боюсь, что я скоро разорюсь, — резонно заметила Кушель. — Подумала над моделью? — спросил Кенни. Сестра неплохо разбиралась в машинах, но это было, пожалуй, его личной заслугой – год работы в автомастерской подарил ему бесконечные знания об устройстве машинных внутренностей, которыми он с радостью делился со своей внимательной слушательницей. — О да, — она усмехнулась, — хочу двойняшку твоей старушки. — Хм, думаю, что ты могла бы найти более подходящий вариант. Но в целом выбор неплохой. И вообще, эй, она не старушка, — Кенни шутливо погрозил пальцем сестре. — Вся в своего хозяина, — рассмеялась Кушель. Теперь та самая Peugeot-двойняшка лежала раскуроченной грудой металлолома на городской свалке. Она отъездила своё, и её последний маршрут до точки невозврата был окроплён алой кровью. Тощие вороны, кружащиеся над горами мусора, издевательски каркают над немощью поверженного металлического коня, будто посмеиваясь или злорадствуя. Трагическая ситуация, с какой стороны не посмотреть. — Леви, посмотри на меня. Всё в порядке. Если ты испытываешь дискомфорт от предстоящей поездки, то э-э…Я тут недалеко живу, можем добраться до меня пешком, а там решим, как быть, — встревоженно проговорил Кенни. — Нет, я…я в норме, я смогу поехать, — Леви сглотнул, тощий кадык дёрнулся под тонкой кожей, — но только на заднем сиденье. — Хорошо, договорились, — дядя успокаивающе похлопал парня по плечу. Кенни пришлось приподнять Леви, чтобы усадить его в машину, он поправил неподвижные ноги, застегнул ремень, поинтересовался, удобно ли ему. Аккерман-младший коротко кивнул и весь как-то сжался, пытаясь слиться с сиденьем. Кенни сложил кресло в багажник, хлопнул дверцей, выдохнул. Постоял немного, смачно и зло выругался. Подумал, что если сейчас не покурит, то умрёт, но заставлять парнишку ждать – непростительно. «Ничего, покурю по дороге», — решил мужчина. Они ехали молча, медленно и очень напряжённо. Кенни бросал быстрые взгляды в зеркало заднего вида на племянника. Видел сведённые к переносице брови, сжатые в тонкую нить губы и отросшую чёлку, спадающую на мраморный лоб – от этого щемящего зрелища хотелось вжать педаль газа в пол, как можно быстрее оказаться дома и вытащить Леви прочь, на свободу. Но торопиться сейчас нельзя. Выпуская бледные струйки дымы в приоткрытое окошко, Кенни вспомнил, что не обсудил с племянником кое-чего важного: — Слушай, я говорил с твоим директором. Он сказал, что ты много пропустил, но сможешь закончить школу следующей весной. Леви никак не отреагировал на полученное известие. Кенни немного помолчал и решил, что заводить такой щепетильный разговор в данной обстановке было лишним. В мыслях обозвал себя кретином, а потом осмелился подать голос ещё раз: — Я тут подумал…От моего дома до больницы рукой подать, правда. Я-то не прочь мотаться отсюда в центр каждый день, а тебе надо на процедуры ездить и всё такое…Как я понимаю, ты не фанат поездок теперь…кхм…так что, может, поживём пока у меня? — Хорошо, — Леви как-то быстро выдохнул это слово и кинул на дядю в зеркало взгляд, преисполненный благодарности. Кенни слегка улыбнулся и чутка приободрился – не так уж он безнадёжен в серьёзных разговорах с подростками. Через сорок минут машина наконец-то плавно затормозила на гравиевой дорожке возле ладного двухэтажного домика. Кенни вытащил ключ зажигания, отстегнул ремень безопасности и обернулся назад: — Готов? Леви неуверенно кивнул, неотрывно смотря на дорожку к дому. Он будто ждал, что вот сейчас по ней заспешит навстречу кто-то…очень важный. Кенни быстро отвернулся, став свидетелем такого личного момента. Он сам больно хорошо знал этот молящий взгляд, в котором читалась и пустая безнадёжность, и умирающая надежда – слишком много раз ему приходилось этим самым взглядом провожать тех, кто…когда-то тоже ушёл в небытие. Аккерману-старшему пришлось слегка повозиться с креслом, чтобы оно приняло первоначальный вид. От физических усилий мужчина даже вспотел, а с его губ слетело несколько непечатных выражений, но из этой битвы он вышел победителем. Довольный результатом своих стараний, Кенни осторожно помог Леви усесться в кресле, а затем покатил его к дому. Возле двери они немного замешкались. Кенни пытался отыскать ключи, которые ехидно звякали в недрах бездонных карманов его плаща, а Леви пытливо следил за дядей со спины, гадая, при каких обстоятельствах он смог получить вещи мамы. Возможно, собирал их – разбросанных по асфальту и перемазанных кровью – на месте аварии, ползая по осколкам в поисках памятных мелочей. А может, спокойно достал мамину сумочку из уже искорёженной машины. Или же все вещи доставили в морг, и Кенни передали их на руки уже там… Думать об этом было больно, но не думать – не получалось. Дядя тем временем уже нашёл ключи и возился с замком. Тот немного заедал, но это было понятно – его не открывали на протяжении пары месяцев. Кенни приезжал сюда только один раз, сразу после случившегося, чтобы забрать кое-какие вещи Леви, перекрутить краны (на всякий случай) и выбросить продукты. Опорожняя контейнеры с едой из холодильника, Кенни думал, что это – кощунство. Но, с другой стороны, преспокойно поедать макароны с курицей, зная, что приготовивший их человек вечным сном спит в могильной земле, было не меньшим кощунством. К тому же неизвестно, когда в этом доме снова появятся люди, а потворствовать разрастанию плесени не очень-то хотелось. После недолгих упорств дверь поддалась, и Кенни распахнул её в приглашающем жесте. Леви поёжился от пахнувшего в лицо спёртого воздуха. Дядя перекатил его через порог, и они остановились в коридоре. Оба застыли, недоверчиво прислушиваясь к тишине. — Эгей, мы-таки успел заграбастать последние банки горошка! — Ага, а ещё твой сынишка накидал мне хренову кучу снега за шиворот. — Ой-ой, Кенни, не знал, что ты ябеда! Они беззлобно переругивались в прихожей, посмеиваясь и стряхивая с одежды налипший снег. Быстрый поход в магазин за недостающими ингредиентами к рождественским салатам обернулся маленькой снежной баталией, впрочем, недовольных таким исходом события не было. Кушель вышла из кухни, вытирая руки полотенцем и улыбаясь. Она вся раскраснелась от долгого стояния у плиты, прядки волос прилипли к чуть вспотевшему лбу, но это только добавляло ей прелестного очарования. За ней тянулся ароматный шлейф её кулинарных изысков. — Давайте, мальчики, бегом мыть руки, скоро индейка уже подоспеет. Это было всего полгода назад. Теперь воспоминание казалось каким-то чудом, далёким и поблёкшим. Они снова стоят тут, в прихожей, и отчего-то медлят, зная, что никто не выйдет к ним навстречу, не одарит нежной улыбкой и не отправит в ванную. Просто не верится. — Я помогу тебе…эм…подняться наверх, — зашевелился первым Кенни. — А, да, пожалуйста, — хрипло согласился Леви. Добравшись до комнаты племянника, Кенни слегка замялся, пробормотал что-то вроде: «Я побуду внизу, позови, как…закончишь». Леви рассеянно кивнул. Подождал, пока глухие шаги дяди не стихнут, и открыл дверь. Ничего не изменилось: плакат на стене, фотографии на столе, аккуратные стопки тетрадей на тумбочке, выглаженная форма на спинке стула. Леви как будто вернулся в тот день, когда в последний раз покинул эту комнату. Всё привычное и родное…покрытое слоем пыли и запустения. Ладно, убираться сейчас точно некогда, да и не хочется. Главное – быстро собрать остатки вещей и поскорее уйти отсюда. Леви казалось, что если он покинет дом, то сможет закупорить этот сосуд воспоминаний, запечатать ушедшее счастливое время навсегда. Это как засушить красивый цветок в гербарии – ты ждёшь, пока бутон нальётся соком жизни, а потом варварски срезаешь тонкий стебелёк и утайкой прячешь его в страницах толстенных фолиантов, чувствуя эгоистичное облегчение: цветок всё равно умрёт, отцветёт и завянет, а так на него ещё можно посмотреть, упиваясь эстетическим восторгом. На поскрипывающей коляске Леви подкатился к шкафу, вытащил сумку и, не глядя, стянул в неё с вешалок всю висящую там одежду. Гардероб у него был небольшим, к вещам он относился бережно, хранил в чистоте и опрятности, не видя смысла в хранении большого обилия тряпья. Подъехав к столу, закинул к вещам учебники – скорее, машинально, чем действительно из необходимости. Посмотрел на рядом стоящую фотографию в рамке. — Мама, смотри, какой красивый закат! — Да, родной, действительно чудесный. — Сфотографируемся? Ему исполнилось пятнадцать, и они с мамой снова приехали посмотреть на дельфинов туда, где всё началось. Стояли на том самом пирсе, откуда он упал в море одиннадцать лет назад, крепко держались за руки и дышали прохладной свежестью солоноватого бриза. Она улыбнулась, повернулась к нему лицом. Он достал фотоаппарат. Щелчок. Сердце больно сжалось. Леви моргнул, дрожащей рукой поднёс фотографию поближе. Мама была красивой, счастливой, расслабленной. Волосы тяжелыми чёрными колосьями кос спадали на плечи. Золотисто-багряные мазки закатного солнца красиво подчёркивали нежные черты лица. В глазах сияла задорная улыбка. Господи, как же он был счастлив тогда. Леви прижал снимок к груди, с закрытыми глазами посидел так немножко, чувствуя гулкий стук сердца. Вздохнул. Потом взял себя в руки, подхватил сумку на колени и двинулся к двери. Напоследок окинул быстрым взглядом комнату ещё раз, цепляясь за крошечные детали. Оценивающе посмотрел на картинку с дельфинами над кроватью, задумался и выехал в коридор, окликнул дядю. Кенни спустил его с лестницы, отнёс сумку в машину, усадил на этот раз абсолютно бесстрастного Леви на заднее кресло и уже собрался хлопнуть дверцей, как племянник вдруг попросил: — Там в моей комнате плакат висит. Я не дотянулся сам, забери его для меня, пожалуйста. Мужчина кивнул и вернулся в дом. Поднялся в комнату парня, быстро отцепил картинку со стены и развернулся, чтобы уйти, но задержался взглядом на одиноко стоящей фотографии в рамке. Кенни подошёл поближе, чтобы рассмотреть изображение. В голове пронеслось: «И почему он не…». Вздохнул. Непохоже было, чтобы этот предмет вдруг забыли. Его оставили, значит – так надо. Кенни понял. Обратная дорога тоже была тихой, но уже не такой напряжённой. Проезжая мимо поворота на кладбище, Кенни решился спросить: — Может, ты хочешь… — Нет, — отрезал Леви, помедлил и чуть тише добавил, — не сегодня. Кенни кивнул. Да, это было бы перебором. День и так забит донельзя отголосками прошлого, ни к чему сейчас ещё и это. В конце концов, они ещё приедут сюда, торопиться всё равно некуда и опаздывать уже не к кому. Умершие всегда терпеливо ждут и никуда не спешат. Для них время застыло в моменте полнейшего умиротворения. А вот живым ещё нужно как-то вертеться в колесе суматошной жизни. На новом месте Леви быстро освоился. Кенни снял все порожки в комнатах, и ширина дверных проёмов позволяла коляске свободно перемещаться по квартире. Дядя жил в уютном спальном районе, где можно было не вздрагивать от рёва моторов и гула машин. Не то, чтобы Леви так сильно не выносил излишнего шума, просто его прежний дом находился в некой отдалённости от городской суеты, поэтому приятная тишина была привычной, даже домашней. К быту он тоже быстро приспособился. Одеваться научился более-менее самостоятельно и даже в коляску смог перелезать с кровати, конечно, поначалу не обошлось без падений, но Леви приловчился переносить вес на руки и балансировать в пространстве. Казалось, что частичная инвалидность его волновала не так сильно, во всяком случае он этого никак не показывал, только раздражённо цыкал, обнаруживая, что кружка стоит слишком далеко от края стола. Тогда ему приходилось вооружаться каким-нибудь сподручным предметом и подтягивать желанную цель поближе. Кенни тоже слегка выдохнул и расслабился, видя, что племянник не убивается и не замыкается в себе, но на всякий случай кое-какие меры предосторожности всё-таки предпринял. Так Леви обнаружил, что из ванной куда-то запропастились бритвы и ножницы, а ножи из нижнего кухонного ящичка перекочевали на верхние полки стеллажа. Про себя он горько усмехнулся при мысли о том, что дядя, возможно, пытается предотвратить суицидальные поползновения несчастного племянника-калеки. А вот это он зря. Леви, может, в больнице и жалел, что не умер, но собственноручно себя лишать жизни точно не собирался. Он ведь не слабак. В гости по-прежнему приходила Ханджи. Весело щебеча о том, о сём, вывозила Леви на прогулку. Они гуляли по парку, ели мороженое, Ханджи смеялась, Леви тихонько поддакивал время от времени. Многочисленные детишки боязливо посматривали на человека в коляске и старались обходить его стороной. Леви поначалу морщился, а потом привык – без крикливой ребятни вокруг было спокойнее. Однако Ханджи вдруг загорелась невероятной, по её мнению, идеей. На очередной прогулке они решили сделать коротенький привал. Ханджи уселась на скамейку, болтая ногами и кидая ехидные взоры на Леви, причалившего рядышком. Ласковое майское солнышко целовало лица, пробиваясь сквозь шелестящие кроны раскинувшихся деревьев. В отдалении звенели ребяческие голоса. Где-то над головами куковала спрятавшаяся кукушка. — Выкладывай, Очкастая, — вдруг вздохнул Леви. — А? Что? Что такое? — притворно удивилась Ханджи. — Я же вижу эти твои взгляды, у тебя там уже вулкан подрывается от желания чем-то со мной поделиться. — Ох, Левасик, поймал! Ну и хорошо же ты меня знаешь, — рассмеялась девушка, — у меня для тебя кое-что есть. — Я искренне надеюсь, что это не механическая жоповытиралка, — Леви закатил глаза. — Что-о? — поперхнулась Ханджи, а потом решила вступить в игру, — как ты догадался? — У меня бабка экстрасенс, а дядька чёрный колдун в пятом поколении. — Да ладно…Серьёзно?! — Нет, блин, я шутки шучу, давай показывай, что там у тебя. Ханджи улыбнулась и с видом искусного фокусника вытащила из кармана кусок тёмной материи. Разложила его на коленках, подняла вверх и продемонстрировала Леви узкую чёрную полосу ткани: — Та-дам! — Ну и что это? — недоверчиво поинтересовался Леви. — Это, друг мой, настоящая пиратская повязка, — Ханджи заговорщически подалась вперёд, и блики солнца скользнули по стёклам очков, рассыпаясь слепящими зайчиками. — О нет, — Аккерман начал понимать, — даже не думай. — Ты что, не хочешь быть пиратом? М-да, отстаёшь от своего колдовского дядьки по статусу, — ухмыльнулась девушка. — Ханджи, серьёзно, это глупо и смешно. Не надейся, что я её надену, — нахмурился Леви. — Ну Лева-а-асичек, родненький, — затянула Зое, — она очень даже симпатичная и вовсе не смешная! Такая повязка – плюс сто к скиллу крутого чувака. — Я и так крутой чувак, — хмыкнул Аккерман. — Да кто ж спорит, но так будешь ещё круче! Ханджи ещё минут пятнадцать расплывалась в своих причитаниях, придумывая сто аргументов на тему «как повязка на глазу владельца делает его жизнь интереснее». Леви изо всех сил давал заднюю, скорее, из принципа, чем из реального нежелания надевать странный предмет гардероба. Ну да, наверное, на него будут коситься люди, но ведь они и так косятся? Какая разница в общем то. Именно поэтому он всё-таки сдался на милость подруги, и та, возбужденно подпрыгивая, помогла ему закрепить повязку на затылке. Леви поморгал, потрогал узелок сзади – в принципе, ничего не изменилось, знакомая темнота справа, весь мир – слева. Не так уж плохо. Ханджи отступила, восторженно разглядывая своё творение. — А что, бабка правда экстрасенсом была?

***

Дядя сопровождал Леви на больничные процедуры, и на это были две причины: во-первых, племянник был не настолько мобилен, чтобы самостоятельно добираться до больницы, а во-вторых, Кенни действительно хотелось быть рядом с парнем в это нелёгкое время. Он пытался его поддерживать, быть внимательным и заботливым. Каждую неделю по средам в десять утра они выходили из дома и направлялись в клинику. Кенни катил кресло и что-то рассказывал про свою работу – вот на днях какие-то сорванцы украли дорожный знак, а вот полиция остановила на границе города машину с незаконным оружием. Леви с интересом слушал, изредка молча поправляя повязку. Дядя оценил его новый элемент гардероба, присвистнув и улыбнувшись: «ну и ну». От комментариев про пиратов воздержался, за что парень прописал ему десять очков в карму. Дорога до больницы Леви нравилась, а сами процедуры – нет. Его ноги разминали тут и там, делали уколы, загибали под разными углами, наблюдая за притоком крови, иногда врачи одобрительно хмыкали, иногда мрачно сводили брови. Леви не понимал, хорошо это или плохо, но чувствовал, что ни черта ему легче не становится. Всё стало хуже, когда его попробовали поставить на ходунки. Ноги просто не шли. Они абсолютно не слушались команд мозгового центра, безвольно болтаясь в воздухе или волочась по полу. Леви злился: дожил, называется, он теперь и ходить разучился. Медсестры что-то пищали и подбадривали его, как стеснительную лошадку на старте ипподрома – ей бы надо бежать после сигнала, а она всё мнётся в конюшне. Вот только Леви не был лошадкой, он был очень и очень упрямым человеком, поэтому ему приходилось стискивать зубы и пытаться как-то двигаться. Он морщился, хмурился, пыхтел, но ни на йоту не продвигался вперёд. В конце концов Леви чуть не падал от сводившего конечности напряжения, тогда персонал заботливо усаживал его передохнуть, приносил водички, говорил что-то жизнеутверждающее, мол, надо не сдаваться. Но ведь Леви не сдавался, и всё равно ничего не получалось. Может, так надо? Обратная дорога ему тоже не нравилась. Он сидел в своём кресле, злой и уставший, с абсолютно ровной спиной и сжатыми в кулаки ладонями. Кенни понятливо молчал на протяжении всего пути, не задавая лишних вопросов – сам всё видел. В один из таких дней они как всегда возвращались домой привычным путём. Солнце припекало особенно жарко, и Кенни, стащив со своей головы несуразную шляпу, прервал долгое молчание: — Фу-у-ух, малец, ну и жарень стоит. Отойду-ка я в киоск за водичкой, а ты посиди тут, — положил на колени Леви свой головной убор и заспешил к видневшемуся на горизонте магазинчику. Они как раз проходили мимо парка, и спасительная тень раскидистых деревьев манила своей прохладой. Решив, что поджариваться на пекле, пока дядя выбирает себе напитки, он не собирается, Леви подкатился к теньку и встал рядом со скамейкой. Неожиданно налетел игривый ветерок, прошелестел упавшими на тротуар листьями, а затем резко взметнул вверх дядину шляпу и опустил её на землю в паре десятков сантиметров перед Леви. Он раздражённо цыкнул, видя, как шляпа упала в пыль, и собрался уже к ней подъехать, чтобы поднять и отряхнуть, но обнаружил, что одно из колёс его кресла налетело на камушек. Нехитрое препятствие мешало сдвинуться с места, но у Леви не было сил, чтобы самостоятельно от него избавиться. Он повторно цыкнул с бо́льшим раздражением и откинулся на спинку своего сиденья. Устало прикрыл глаза и задумался о тщетности жизни, собственной беспомощности и медлительности Кенни. Вдруг Леви услышал металлический звон: так обычно бренчат монетки. Парень лениво приоткрыл глаз, размышляя, откуда бы тут взяться монетам, наверное, Кенни уже подошёл к нему, а по пути растерял всю мелочь, вот та и звенит. Но пару раз моргнув, Леви обнаружил перед собой совсем не Кенни, а обыкновенный медяк. Он лежал в дядиной шляпе, игриво поблескивая отполированной поверхностью. Леви опешил, растерялся и помотал головой, ничего не понимая. Окинув взглядом убегающую вбок дорожку, он приметил удаляющуюся человеческую фигуру. Сложив в уме дважды два и собравшись с духом, Леви прокричал: — Эй, мистер! Вернитесь! Фигура вдалеке замедлилась и остановилась, а затем медленно приблизилась. Через пару мгновений перед Леви стоял высоченный светловолосый парень с тревожным выражением лица и робко переминался с ноги на ногу. Аккерман сдвинул брови, нахмурился и правой рукой указал на брошенную монетку: — Это что за шутки? Блондин скользнул быстрым взглядом по недостающим пальцам на руке Леви и ещё больше занервничал. В его голубых глазах читалась растерянность: — Э-э-э, это…для вас. — В каком это смысле, для меня? — поинтересовался Леви. Кажется, до него начала доходить вся абсурдность ситуации. — Ну-у, вы же тут собираете…милостыню, — промямлил вконец растерявшийся незнакомец. Он, видимо, не ожидал такого допроса с пристрастием от попрошайки. — Что-о-о? — задохнулся Аккерман. Ну да, конечно. Он сидит в парке в инвалидной коляске, с дурацкой повязкой на глазу и без пары пальцев. Перед ним призывно лежит пустая шляпа. Всё ясно – вылитый нищий калека, побирающийся голодранец – что же тут не ясного? Хм, Ханджи, что ты там говорила про пиратов? Видимо, лично я больше смахиваю на бомжа, чем на бравого Джона Сильвера. Парень напротив истолковал возмущение Леви по-своему и сказал: — Извините, у меня только мелочь осталась. Было бы больше, я бы дал, правда… — Ты кем себя возомнил, сраной Матерью Терезой? — П-простите, сэр, никак нет, я всего лишь… — густые светлые брови незнакомца взвились вверх в явном недоумении от таких грубостей. — Да мне срать, кто ты такой, забирай свою копейку и вали отсюда! — перебил его Леви и зло блеснул единственным глазом. Блондин замешкался, почесал светлый затылок, как вдруг резко развернулся и чуть ли не бегом кинулся прочь по аллее. — Эй, эй ты! А ну вернись! — загорланил Леви, чувствуя как всё тело наливается кипящим раздражением. Но никто не вернулся. Воспитанного и жалостливого блондинчика и след простыл. Тут подошёл и Кенни с двумя бутылочками сока подмышками и с удивлением воззрился на Леви: — Чего развопился? — потом подошёл к шляпе, поднял её и присвистнул, — ого, а у нас теперь деньги с неба падают что ли… Леви ничего не ответил. Кому расскажешь – не поверят.