Amor con amor se paga

Думай обо мне в глубинах своего отчаяния, Поселись там, ведь мой дом, конечно же, твоим не будет. © Adele

Глубокая синева манила к себе. Скаля зубы в приторно блаженной улыбке, хищно касалась кожи, покрывая её судорожными мурашками. Нежно прильнула губами к маленьким ступням, нарочито медленно ведя дорожку поцелуев выше. Огибая щиколотки, сухонькие голени, украшенные шрамами острые коленки. Выше – бёдра, узкая поясница, с нелепо выпирающими очертаниями тазовых костей. Холодила своими прикосновениями то бледные уголки лопаток на спине, то втянутый живот. Пересчитывала языком рёбра, ласкала ямку между рельефными ключицами. И вдруг, оторвавшись от хрупкого тела, вцепилась ледяным взглядом в доверчиво распахнутые глаза напротив. Зловеще улыбнулась, оплетая тонкими пальцами холоднеющую шею, притягивая к себе, стремясь жадно завладеть трепещущей жизнью. Маленький мальчик дёрнулся, вскинул тоненькие ручки и, отчаянно отпихиваясь ногами от коварного наваждения, вынырнул из объятий смерти. Он не знал, что это была она, тогда ещё не знал. И не понимал, почему люди на берегу суетятся и кричат, почему мама плачет и зовёт его по имени. Ему в глаза било слепящее солнце, а волны мягко накатывали, накрывая его с головой, но больше не пытались утянуть его вниз, видимо, уважая его желание жить. — Леви! Ох, Леви, я так испугалась, — всхлипывала мама, укутывая его в махровое полотенце. Она растирала его мягкие волосы, целовала солёную от морской воды макушку, трепетно прижимая к себе, ласково, дрожащим от былого испуга голосом то нашептывала ему на ухо слова любви, то тихонько ругалась, сетуя на его непослушание. Малыш хмурился и не понимал, почему мама так переживает за него. Он просто хотел посмотреть на дельфинов поближе, поэтому незаметно от мамы перелез через верёвочное заграждение – с его то ростом было нетрудно проскользнуть между двумя натянутыми тросами. Мама просила не отходить от неё и держаться за руку, но Леви страсть как хотелось получше рассмотреть блестящие гладкие спины, которые то плавно выныривали, рассекая водную гладь залива, то снова погружались обратно, взмахивая хвостами, взметая переливающиеся серебром фонтаны капель. Огорчать маму своим непослушанием не хотелось, но жажда любознательности пересилила. Леви правда крепко держался за нехитрое заграждение, но вдруг, переступая с ноги на ногу, пытливо всматриваясь в очертания грациозных животных, он поскользнулся, разжал маленькие ладошки и стремительно полетел в воду. Падать было не страшно, и когда волны, расступаясь, поглотили его, тоже было не страшно. Даже когда на минутку стало нечем дышать, испуг не появился. Что-то ёкнуло в сердце только тогда, когда Леви опустил глаза вниз, туда, в бездонно синюю глубину. Она манила своей загадочностью, хотелось поддаться не пойми откуда взявшемуся желанию полностью расслабиться и позволить себе опуститься в неё. Иррациональное чувство заставило мальчика забарахтаться, толкаясь на поверхность. Он вынырнул раньше, чем неравнодушные свидетели его падения подоспели к нему на помощь. — Леви, пообещай больше никогда так не делать. Ты даже не представляешь, как меня напугал, — мама снова всхлипнула, в очередной раз потрепав полотенцем взъерошенную макушку ребёнка. — Мамуль, но ведь я в порядке, ничего не случилось, — нахмурился малыш. — Сынок, вода – это опасная стихия для человека, ты ведь у меня не рыбка, даже плавать толком не умеешь, — поучительным тоном произнесла женщина, — а если бы ты утонул? Ты думал, что будет тогда со мной? — А что будет? — заинтересованно спросил мальчик, поднимая свой взгляд на маму. Кушель укоряюще посмотрела на сына в ответ, и в её глазах было столько любви, что Леви понял: мама не злится на него, она просто волнуется и…боится. Но только чего? — Ну правда, мам, в воде было очень хорошо, она меня так здорово окутывала со всех сторон, как будто обнимала, прямо как ты перед сном. Я не понимаю, что может случиться плохого? — Леви, — посерьёзнела мама, — люди живут на Земле, и им нужен воздух. Ты ведь обычно себя не очень хорошо чувствуешь, когда у тебя насморк и дышать становится очень тяжело? — мальчик согласно кивнул — вот, а под водой ты вообще не сможешь вздохнуть и…умрёшь. — Умру? Как это? — сдвинув маленькие бровки, спросил Леви. — Ну, понимаешь, — Кушель отчаянно пыталась подобрать правильные слова, чтобы точнее донести до своего четырёхлетнего малыша весь смысл смерти, — тебя просто не станет здесь, рядом со мной. Ты попадёшь в другое место, оно наверняка очень хорошее и светлое, но мы больше никогда не сможем встретиться. Леви по-прежнему не понимал, как это – они никогда не встретятся? Он ещё больше нахмурился, пытаясь осмыслить всё сказанное мамой. — Сынок, ты пока что слишком мал, чтобы это понять. Когда ты станешь капельку взрослей, то всё само собой встанет на свои места. А сейчас просто постарайся беречь себя и всегда меня слушаться, хорошо, родной? — ласково улыбнулась мама. Он молча кивнул, позволяя чмокнуть себя в щёчку. Кушель мягко поднялась со своего места и взяла в свою руку маленькую ладошку сына. Леви был очень смышлёным для своего возраста ребёнком. Он всегда спрашивал обо всех вещах, казавшимся ему непонятными, и пытался добиться от мамы максимум истины. «Почему светит солнце?» «Почему кошки мяукают, а собаки гавкают?» «Почему снег бывает только зимой?» «Почему листья осенью становятся жёлтыми?» «Почему мыло нельзя есть, если оно вкусно пахнет?» «Почему нужно чистить зубы каждый день?» Ему хотелось знать абсолютно всё, и Кушель пускалась в обширные объяснения солнечной системы, повадок животных, погодных условий разных времён года, отличия мыла от более съедобных вещей и основ гигиены и здоровья. Конечно, она старалась интерпретировать серьёзные вещи, упрощая их для своего ребёнка, но первоначального смысла никогда не теряла. Леви всё внимательно слушал, на ходу генерируя новые вопросы и заваливая маму массой уточнений. А Кушель только тихонько улыбалась и терпеливо всё объясняла. Лишь на один вопрос от сына она так и не смогла придумать достойный ответ. Это были первые дни лета. Они тогда выбрались на пикник в ближайший парк. Кушель приготовила вкусные бутерброды с ароматной ветчиной, упаковала парочку ароматных булочек, нарезала дольками хрустящий арбуз и добавила ко всему этому бутыль апельсинового сока. Леви в это время не крутился под ногами, как все маленькие дети, стараясь ухватить какую-нибудь вкусность и утянуть её в рот. Он сидел за столом, болтал ногами и пытливо наблюдал за всеми манипуляциями мамы. А когда Кушель наконец закончила со сборами и сложила все их припасы, с улыбкой напоминая сыну о том, чтобы тот не забыл взять панамку, он спрыгнул со стула, взял упаковку бумажных полотенец и отправил её в корзинку с едой. — Мы ведь можем испачкаться, — серьёзно прокомментировал мальчик и сжал панамку в руке: её то он уже давно захватил с собой, с самого утра приметив палящее солнце. Мама только улыбнулась, думая о том, когда же её сын успел стать таким рассудительным. Потом они сидели на расстеленном пледе, жевали булочки, смеялись, наблюдая за игривым полётом стрекоз, как вдруг Леви спросил: — Мам, а где папа? У Кушель тогда в горле встал плотный ком и вовсе не от булочки. Кашлянула, тщательно пережевывая пищу, старательно растягивая время. Конечно, она знала, что это когда-нибудь случится. Ждала этого вопроса, когда видела лицо сына, рассматривавшего детей на площадке, пришедших с двумя родителями. Ждала, когда они смотрели какой-нибудь мультфильм, где у главного героя был папа, и они с ним вместе смеялись и играли в футбол. Ждала, когда в детский сад пригласили родителей воспитанников, чтобы те рассказали ребятам о своих профессиях. Она слушала, как чужие отцы гордо повествовали о своей работе учителями, спасателями, полицейскими, тренерами и так далее, но все они подводили черту, заявляя, что их главное призвание – быть главой своей семьи. Ей не забыть, как Леви тоже слушал с абсолютно спокойным лицом, ничем не выдавая своего недоумения перед тем фактом, что его собственная семья состояла всего лишь из трёх людей: его самого, мамы и, пожалуй, дяди Кенни, который всегда появлялся по праздникам и дарил мальчику модели красивых кораблей, самолётов и поездов. Думать, что Кенни – его отец, малышу никогда не доводилось. Он понимал, что тот всего лишь дядя, потому что мама так сказала, а ещё потому что мужчина никогда не жил с ними вот так, как должны жить все отцы, со своей семьёй. Но Леви никогда не спрашивал об этом у мамы. Молчал, не показывая своей заинтересованности. Не разрушал пелену таинственности до настоящего момента. Конечно, Кушель уже много раз прокручивала в голове не озвученный сыном вопрос. Перед сном она часто лежала и старалась придумать нормальное объяснение. «Леви, твой папаша бросил нас ровно тогда, когда узнал, что ты должен появиться на свет» «Сынок, твой отец конченый эгоист и слабак с атрофировавшимся чувством ответственности» «Малыш, твой папа мудак» Нормального объяснения не находилось, как бы Кушель не мучилась. В конце концов она засыпала, устав от бесплодных попыток сгенерировать подходящий ответ, который бы удовлетворил маленького ребёнка. И так изо дня в день. А вот сейчас настал момент истины. Кушель была не готова к этому. Они ведь просто отдыхают вдвоём, наслаждаясь солнцем и свежим воздухом. Ничего не наталкивает на мысли об их неполноценности. Почему именно сейчас? Леви сидел рядышком и смиренно ждал ответа. Кушель немного пожевала нижнюю губу и, наконец, сказала: — Сынок, понимаешь, твой папа, он…— на ум не шло абсолютно ничего, — ушёл. — Куда? — малыш нахмурился. — Ну, — замялась женщина, — у него были очень важные дела, понимаешь? Леви не понимал. Какие дела могут быть важнее семьи? У всех его друзей были отцы, они, конечно, были заняты, ходили на работу, но потом всегда проводили время с семьёй. Вон у Ханджи отец вообще был исследователем. Он уезжал в экспедиции на несколько месяцев, но всегда возвращался, привозя для Зое какие-то несусветные гербарии невиданных растений. Тогда Леви с Ханджи непременно укладывались на большой ковёр в её гостиной и часами разглядывали диковинные цветы, изломанные листья и стебли, всё ещё источавшие сладостные ароматы. Может быть, его собственный отец тоже какой-нибудь учёный? Может, он тоже уехал в экспедицию, но скоро обязательно вернётся? — Мама, а он придёт? Ну, когда закончит со своими делами? Я бы хотел показать ему свои кораблики и рисунки. А ещё мы можем вместе сходить на каток. Я покажу ему, как умею делать разворот на коньках, но это зимой. Вот летом мы могли бы с ним поиграть в футбол…мам, а когда он вернётся? — размечтался Леви, уже видя себя с отцом, гоняющими мячик по залитой солнцем лужайке. — Скоро, сынок…— только и смогла выдохнуть Кушель, притягивая к себе малыша и пряча подступившие слезы в черноволосой макушке. Он так приободрился от мыслей о досуге с воображаемым папой, что ей не под силу было возразить. А если честно, то возражать было просто нечем. Кушель решила, что сын забыл об этом разговоре, раз больше не поднимает тему отца. Но Леви всё помнил. Помнил и каждый день ждал, что вот сейчас откроется входная дверь, и высокий мужчина (обязательно без бороды, потому что очень уж она колется – это было выяснено после объятий с Кенни) переступит через порог, и Леви повиснет на его шее (он же потом покатает его на ней? - да наверняка), и они будут втроём с мамой ужинать, мыться, читать книжки перед сном. Но дни шли, а высокий безбородый мужчина так и не появлялся. Может, Леви его вообще никогда не увидит – такое возможно? И вот сейчас, когда мама рассказала ему про какое-то хорошее место, в которое можно попасть, если долго не дышать, паззл в его голове как будто сложился. Они уже шли по каменной дорожке к гостинице. Мама нежно держала его ладошку и приговаривала смотреть под ноги, потому что малыш уже бессчётное количество раз успел споткнуться на камушках, в очередной раз засмотревшись то на птицу, то на причудливое облако, то на пролетавший самолёт. — Мама, — тихонько подал голос Леви, — ты сказала, что если я умру, то мы больше никогда не встретимся. Папу я вообще ни разу не видел, значит, он умер? Кушель замерла. Сжала крохотные пальчики сына в руке. — Да, — только и смогла выдохнуть женщина. В общем, это и не было ложью. Пару месяцев назад в их письменный ящик опустился замызганный конверт. Кушель тогда только уложила сына на дневной сон и присела на диван, чтобы разобрать почту. На тонкой бумаге расплывались корявые, почти выцарапанные буквы. Они складывались в обрубленные предложения, из которых становилась ясно, что отец Леви мёртв. Это произошло в тюрьме, куда мужчина сел за наркотики. Кушель помнила, как он ещё в дни их знакомства «баловался» травкой. Тогда это было весело и круто. Но потом стало жутко, потому что её парень не просто «баловался»: он развозил траву, продавал, находил новых покупателей. Из безобидного развлечения это превратилось в уголовщину, попахивающую нехилой статьёй. Вот тогда-то Кушель и поняла, что дело – дрянь. Хотела уйти от него, но внезапно поняла, что беременна. Попробовала поговорить с ним, но без толку – ожидаемо. Странно было бы надеяться на внезапный прилив отцовских чувств у жалкого торчка. Тот только раскричался, хлопнул дверью, ушёл и больше не вернулся. Растворился в ночном сумраке навсегда. Через пару недель хозяин квартиры вежливо попросил её убраться, если она не собирается платить. Она, конечно, не собиралась. Девушка жила вдвоём с тем мужчиной на его деньги, и обоих это устраивало. Родителей у Кушель не было: они погибли в аварии незадолго до её семнадцатилетия. У неё вообще никого не было кроме этого несчастного наркомана. А тут ещё и ребёнок. Девушка тогда в красках представила себя помирающей от голода и холода в какой-нибудь подворотне. Страшно вообразить, что с ней случилось бы на самом деле, если бы не Кенни. Он тогда нашёл её и забрал к себе. Это было немного странно, учитывая то, что они почти не общались и виделись только на больших праздниках. Кенни – сын её отца от первого брака, всегда отпускал на этих торжествах скабрёзные шутки в адрес гостей и сам же над ними хихикал, этим и запомнился Кушель. Он был бесхитростным, прямым и открытым – это подкупало. Тогда Кенни успокоил её, накормил, дал крышу над головой, сказал, что позаботится о ней с ребёнком, бормоча что-то про одиночество и безвыходность ситуаций, хотя сам только заканчивал юридический и не имел твёрдой почвы под ногами. Кенни стал для неё ангелом во тьме, благословенной мессией во плоти. Благодаря его поддержке Кушель смогла пройти курсы по шитью, пробилась в скромное, но многообещающее ателье, тогда только восходящее на пик своей популярности. И когда родился ребёнок, женщина не сомневалась, что даст ему фамилию Аккерманов. Тот бесславный ублюдок просто не заслужил того, что хотя бы одно существо на земле будет окрещено его памятью. И вот теперь этот самый ублюдок мёртв. Его забили до смерти собственные сокамерники. Возможно, он ещё на свободе перешёл кому-то из них дорожку со своими наркоманскими махинациями. Кушель не удивилась бы, если всё так и оказалось. Прочитав письмо, сложила его обратно. Хм, а этот мудак действительно указал её в качестве близкого лица. От этого стало даже немного…грустно что ли. Женщина помяла конверт в пальцах, задумалась на минутку, может, сохранить это на память для Леви? Может, когда он вырастет, ему будет интересно узнать, каким в действительности был его отец? Она нахмурилась, решительно открыла мусорное ведёрко и выбросила в него последнее напоминание о том жалком ублюдке. Нет, Леви никогда не узнает об этом. Ему ведь не станет легче от того, что он стал плодом семяизвержения какого-то сраного наркомана? Пусть думает дальше, что его отец – путешественник, альпинист, космонавт, Господи, да кто угодно, только не жалкий уголовник. И то, что он вдруг умер, даже спасало ситуацию: не придётся лишний раз выдумывать очередную ложь во благо, если у него всё же взыграют отцовские инстинкты, и он решится-таки заявится на порог их дома. Поэтому сейчас, когда тайное наконец-то стало явным, Кушель даже с облегчением выдохнула. Она почувствовала, что камень с её души вдруг куда-то исчез, и жить сразу стало немного легче. Женщина опустилась на колени рядом с сыном и прижала его к груди. Леви молчал, никак не реагируя на неожиданно всплывший факт. Кушель уже собралась сказать какие-то слова поддержки, но почувствовала, как её плечи тихонько сжимают в ответ. Так они и стояли на той каменной дорожке, слившись в большом, тёплом и таком нужном им обоим объятии. Уже поздно вечером, когда они укладывались спать, Кушель читала сыну сказки перед сном, одной рукой обнимая его за худенькие плечики, а другой переворачивая страницы. Леви крепился и внимательно слушал убаюкивающий голос мамы, но с досадой чувствовал, как глаза предательски начинают слипаться. Уже покачиваясь на волнах сладкой дремоты, он ощутил ласковое прикосновение тёплых губ на своём лице, как вдруг в его почти спящем сознании промелькнула довольно чёткая мысль. Леви неожиданно встрепенулся, выпростал из-под одеяла тоненькую ручонку и ухватил собирающуюся уходить маму за рукав. Подтянувшись к ней на встречу, мальчик сел и с серьёзным видом заявил: — Мам, знаешь, я хочу научиться плавать. Кушель внимательно посмотрела на сына. Его серые глаза вдохновенно поблёскивали в свете ночника. Леви редко говорил что-то вот с таким огоньком. «Мам, я хочу научиться читать» — и Кушель усаживалась с сыном в кресло, объясняя ему алфавит, буквы, правила сложения слогов, пока мальчик не начинал медленно, но уверенно водить пальчиком по строчкам, читая самостоятельно. «Мам, я хочу научиться кататься на велосипеде» — они купили четырёхколёсный велосипед, шлем и принялись учиться крутить педали, держать равновесие, поворачивать руль. Леви старался изо всех сил, даже многочисленные падения на асфальт, разбитые коленки и куча синяков не охладили его пыла. Сейчас он уже и сам мог проехать на велосипеде до самого детского сада, мечтая о том, что через год дополнительные колёсики можно будет снять и кататься «по-взрослому». «Мама, я хочу научиться чистить картошку» — это было действительно забавно. Леви сто раз наблюдал за тем, как мама ловко и уверенно снимает картофельную кожуру, парой быстрых движений превращая несуразный корнеплод в аккуратную жёлтую картошечку. Ему до жути захотелось научиться делать так же, и Кушель, улыбаясь, показывала, как нужно держать нож, с тревогой следя за маленькими пальчиками. Впрочем, дело обошлось малой кровью – всего пара царапин. Зато теперь Леви был неотъемлемым участником всех кулинарных изысканий – картошка всегда была на нём. И вот теперь у мальчика новая мечта. Кушель улыбнулась, прикидывая, что ей нужно позвонить в секцию плавания, вывеска которой очень кстати висела на ближайшем продуктовом магазине. — Конечно, сынок. Если хочешь, значит, научишься. Я помогу тебе, родной, — поцеловала мальчика ещё раз на прощание, выключила ночник и тихонько вышла из комнаты. Прислонилась к закрытой двери с другой стороны, улыбнулась и тихонько рассмеялась – всё-таки у неё необыкновенный сын. А Леви в это время тоже улыбался, погружаясь в сладкое царство Морфея. Той ночью ему снились глубокое море, дельфины и высокий безбородый мужчина.

***

— Ма-а-ам, ты скоро? — Сейчас, сынок, дай маме пару минут. Решив дождаться маму уже на улице, Леви натянул кроссовки и выскочил за дверь. Ласковое солнце улыбалось на безоблачном небосводе. Игривый ветерок шелестел в ветвях сирени, расточавших сладостный аромат. В кадушках цвели яркие петуньи, чьи широко раскрывшиеся лепестки привлекали не менее красочных бабочек. Парень вдохнул широкой грудью, впуская в свои лёгкие приятные запахи летнего дня. Сегодня всё будет прекрасно, по-другому и быть не может. Хлопнули дверцы машины, проснувшийся мотор глухо заурчал, колёса тихонько зашуршали по гравию. Леви покрутил колёсико магнитолы, настраивая нужную радиоволну. Салон заполнился лёгкими звуками бодрой мелодии. Парень откинулся на сиденье и, поглядывая на проносящиеся за окном пейзажи, принялся постукивать пальцами в ритм музыке. — «Разбудить тебя, когда всё закончится», — процитировала Кушель и с улыбкой взглянула на сына, — а я-то думала, что ты главный участник всех событий сегодняшнего дня. — Мам, — усмехнулся Леви, — просто песня хорошая, не ищи скрытого смысла за строками. — Волнуешься? — Ты ведь знаешь, что нет. — Конечно, — Кушель нежно обхватила свободной рукой запястье сына, — но ведь я вроде заботливая мать, должна уточнить, разве нет? — А-а, точно, как это я мог забыть, — рассмеялся парень и накрыл руку матери своей собственной. Он на самом деле не волновался. На душе было легко и свободно, в сердце звенело приятное предвкушение азарта, а в венах пульсировала опьяняющая энергия. Так было всегда перед очередными соревнованиями, привычное состояние трепета, но не волнения. Леви был уверен в себе, и эта уверенность – не просто пустой крик его самооценки, а результат долгих кропотливых тренировок. В них закалялась его сила, боевой дух спортсмена, запечатанный в сильных мышцах, чётких движениях рук и ног, крепком и юрком теле. Кто же знал, что детская мечта обернётся всем тем, что он имел сейчас. Леви действительно научился плавать, но вовсе не для того, чтобы просто барахтаться в бассейне или в море на отдыхе. Он чувствовал, что хотел большего. В миг, когда прохладная синева накрывала его головой, все мысли вдруг куда-то исчезали, тело сбрасывало с себя оковы напряжения, и весь он целиком как будто растворялся в воде, становясь с ней одним целым. Да, Леви не был рождён рыбкой, но вода стала его стихией. В ней он мог быть самим собой – расслабленным, сильным и свободным. Уподобляясь своим любимым дельфинам, парень рассекал водную гладь, вскидывая руки, мощными гребками выбрасывая своё тело вперёд. Все движения были отточенными, но не заученными – чистое мастерство, граничащее с настоящим искусством. Плавание из простого развлечения превратилось в кипящую адреналином страсть, неистовый азарт, пьянящую амброзию. На всех соревнованиях он первым касался финишного бортика. Это стало неизменным и чертовски правильным, но Леви не добивался победы, для него это не имело особого значения. Он только наслаждался тем, что был собой, и из воды всегда выныривал немного лениво, небрежно снимая очки, бросал окружающим равнодушный взгляд, как бы извиняясь: «Ох, я опять победил? Ну что вы со мной поделаете – вот такой я негодник». И этим юный Аккерман сражал наповал всех: и зрителей, и жюри, и отставших соперников. К этому списку можно было бы добавить и маму, но она и так всегда восхищалась им каждый день, для этого ей не нужна была особенная причина. В конце концов любящий родитель имеет полное право восторженно охать и ахать над любыми действиями своего драгоценного чада: от полученной пятёрки до съеденной тарелки каши. Но тем не менее, цепляясь за лестницу бассейна, Леви всегда оглядывался на лицо мамы в толпе, ища в нём и гордость за сына, и ласковую нежность, и безграничную любовь. И он всегда улыбался в ответ только ей одной: благодарно, искренне, вдохновенно. В такие моменты Леви точно знал, что он в этом мире не один, что перед ним – его надёжная пристань в бушующем мире, оплот всего земного, крепость, где можно переждать ненастье, и ради этого стоит жить и мечтать, заручившись поддержкой дорогого человека. Именно поэтому все свои победы, кубки и медали он мысленно нарекал материнским именем. Сегодняшний заплыв обещал быть коротким и простым. Если честно, Леви мог бы и пропустить его, но именно на этих соревнованиях среди членов комиссии жюри будет присутствовать несколько важных людей от спортивного университета, куда парень собирался поступать. Если быть точнее, то они будут там только ради него: отзвуки грохотавших успехов юного пловца дошли и до них, и теперь нужно было лишь убедиться в этом своими глазами. Через сорок минут после объявления начала турнира все сомнения (а их, если говорить начистоту, было до смешного мало) рассеялись – этот парень действительно оказался преступно хорош. Уважаемые члены комиссии даже расслабили галстуки, горящим взором впиваясь в ладную фигурку, мелькавшую в бассейне. Необузданные восторги были выражены громогласными аплодисментами при награждении и несколькими скромными галочками в документации, потому что восторгаться и впрямь было чем. Леви был до чёртиков изумителен. Его собранное и подтянутое тело приковывало к себе очарованные взгляды. Все его движения были наполнены грацией вкупе с твёрдой силой: от мощного и пружинистого прыжка в воду до стремительных гребков. Им нельзя было не восхищаться, его нельзя было не боготворить, ибо он казался настоящим Посейдоном, вышедшим из пучины морской. — Сынок, это было…вау! — выдохнула мама, приземляясь на водительское место в машине, — ты всегда до невозможности хорош, уж я-то знаю, но сегодня ты, кажется, превзошёл самого себя. Леви улыбнулся и взъерошил мокрые от воды волосы: — За это тебе стоит благодарить только себя, мам. — Ой, ты преувеличиваешь! Моя скромная заслуга заключается только в том, что ты до сих пор не утонул, — рассмеялась мама, — одно дело – научиться барахтаться в бассейне с нарукавниками, и совсем другое – двигаться в воде так, как ты. — Мне просто нравится, вот и всё, — пожал плечами парень. — Знаю, — снова улыбнулась мама, одаривая сына своим самым нежным взглядом, но затем вдруг ехидно ухмыляясь, — только теперь чур я выбираю песню. — О нет, — притворно закатил глаза Леви, — избавь меня от очередной пытки Леди Гагой, я тебя умоляю, ещё одного «Poker Face» мне не пережить. — Ты что, — уподобляясь притворству сына, округлила глаза Кушель, — я ведь не настолько садистка! Будем слушать безобидную Адель, ты ведь её обожаешь, даже не отнекивайся. Парень ухмыльнулся и промолчал, но по поползшим вверх уголкам губ было видно, что он ни капли не протестует против такого музыкального сопровождения. Если уж говорить начистоту, то Леви было абсолютно всё равно, что слушать. Гораздо важнее было то, что он здесь, рядом с мамой, что скоро он сможет поступить в университет мечты, что дома его ждёт неуёмная Ханджи, жаждущая быть посвящённой во все детали его сегодняшней победы. Разве не так выглядит настоящее счастье? Парень улыбнулся, наблюдая за проносящимися мимо машинами. Совсем скоро они заедут на эстакаду, откуда открывается потрясающий панорамный вид на родной город… — В моём сердце начинается жар, — негромко затянула мама в такт песне. — Переходящий в лихорадку, и я выбираюсь из мрака.. — с энтузиазмом подхватил Леви. — Наконец-то я вижу тебя кристально чётко… Машина плавно заезжала вверх по подъёму. Солнце весело забило в глаза, радуясь появлению новых жертв, которых можно было слепить в своё удовольствие. Леви лениво прищурился, обдумывая, стоит ли опустить козырёк, как вдруг боковым зрением он уловил какое-то резкое движение. БАМ Оглушительный удар. Визг тормозов, скрип металла. Леви показалось, что время остановилось. Перед глазами всё поплыло, как в замедленной съёмке. Мир несуразными пятнами слился в единый тошнотворно слепящий калейдоскоп. Острая боль неожиданно пронзила тело от корней волос до самых пяток. В глубине сознания что-то оторвалось, и Леви провалился в кромешную тьму.