И мир(не)рухнет

В первые дни декабря Деревню засыпает снегом как по часам. Не тем пробником, который едва укрывал землю полупрозрачным тонким пледом, а настоящим плотным снегом. Дети носятся по Деревне, приглашая несколько друзей, бросают снег в фонтан, кидаются снежками друг в друга. Рик благополучно забывает о своем образе «почти взрослого». Я поддаюсь на уговоры и составляю ему компанию в игре в снежки, стараясь игнорировать тревогу и сердце, бьющееся быстрее, чем должно бы. Мы сразу же договариваемся, что в спину мне никто не целится и что не нужно пытаться меня повалить. Их друзья относятся ко мне насторожено, дети знают, что происходило на Арене. От количества белого вокруг немного кружится голова. Я знаю, что на самом деле мне не весело, но стараюсь концентрироваться на веселье малых. Это всего лишь снежки. Примерно через полчаса мама загоняет всех в дом, пить чай. Оставшись на улице одной, я еще некоторое время неподвижно стою, глядя на затянутый серым горизонт, в котором плавают белые мелкие снежинки. И, поддавшись странному желанию, ложусь на спину, раскинув руки. Длинное пальто с капюшоном обволакивает меня как кокон, пока снег падает мне на лицо. Где-то в другой жизни я осталась лежать на арене, припорошенная снегом, со остекленевшими навсегда глазами. Слышу шаги, и уже через мгновение рядом со мной опускается серый силуэт. Его ни с кем не спутать. Поворачиваю голову. Вижу перед собой удивленный взгляд с нотками беспокойства. Хеймитч завалился на спину, копируя мою позу. И я знаю, он очень хочет сменить беспокойство во взгляде на облегчение. Я закатываю глаза, улыбнувшись. Без слов даю понять, что ему не о чем волноваться, и слегка касаюсь его пальцев, переплетая. Снова смотрю в небо. Наверное, странно лежать посреди клумбы, но чего еще можно от меня ожидать? Я лежу так, пока метал в спине вдруг не начинает холодить мое тело изнутри. — Ты замерзнешь, – говорит Хеймитч, правильно истолковав мое удивление. — Сделай ангела. — Что? – он поднимает бровь, явно не понимая, о чем я. — Ангел на снегу. Нужно поводить руками вверх-вниз и ногами в разные стороны. И получится рисунок. Он поднимает уже две брови. Его губы поджаты, и я знаю, он изо всех сил старается казаться серьезным. — Абсолютно очевидная просьба, кто бы сомневался. Он он преувеличенно страдальчески вздыхает и начинает махать руками и ногами. Мне нравится, я улыбаюсь. — Так? – спрашивает он, остановившись. — Спасибо. А теперь осторожно поднимись. Я встаю следом, Хеймитч, вскочив раньше, мне помогает. На снегу его силуэт – крупный ангел с размашистыми крыльями, и мой помятый след, какой-то маленький, хотя разница в росте у нас незначительная. В голове всплывает образ, связанный с последним трибутом, раскинувшимся на снегу. Но я цепляюсь за реальность. Это силуэты Хеймитча и мой. Стряхиваю снег с его плеча и воротника. — Я точно не похож на ангела, – хмыкает он, отводя взгляд. — А так и не скажешь, – я тепло улыбаюсь. И продолжаю: – Когда-то наши предки верили, что у человека есть ангел-хранитель. Видимо, ты был забронирован для меня. Он открывает рот, но будто не находит слов, и лишь моргает невпопад. И я смеюсь, радостная от своей словесной шалости, сбившей его с толку. Смеюсь, прогоняя видения и страхи в моей голове. Наверное, снег всегда будет ассоциироваться с болью, так пусть теперь еще и с этим моментом. Хеймитч улыбается мне в ответ, и лучики морщинок расходятся от его глаз. Должно быть, мы сейчас выглядим как два дурака, но мне все равно. — Невозможна, – говорит он, когда я затихаю. Эта фраза звучит иначе, чем раньше. Скорее всего, мне просто кажется. — Пойду в дом, посмотрю, что там делают дети. — Отогрейся хорошо. — Взаимно. Элиза встречает меня, когда я захожу: — Мама сказала не трогать тебя. Зачем ты лежала на снегу? — Потому что захотела. Я вешаю промокшее пальто рядом с камином. — Хорошо, что Хеймитч тоже захотел. Лежать одной совсем грустно. Я провожу рукой по ее волосам. — И правда. Кто еще видел его? — Только я, – она хитро щурится. В этом нет ничего такого, но мне становится спокойнее. — Я оставила тебе сладких лепешек, – говорит она. — Оставь мне одну, остальное можешь съесть. Элиза расплывается в довольной улыбке. Это постоянно происходит. Сначала кажется, что я практически вернула себе прошлую жизнь что все уже почти «хорошо», но уже на следующий день не могу вырваться из объятий призраков, а потом все повторяется. Почти весь день я провожу в постели. Я не заболела, но чувствую себя больной. Будто ветер, подвывающий за окном, пробирается прямиков в мой мозг. Прячусь от окружающего мира в одеялах и отдаюсь тоске. Думаю о трибутах, чье будущее Капитолий забрал, и о жизнях тех двоих, убитых мною. Осторожно приоткрываю двери в воспоминания о Гарри, том самом маленьком мальчике. Думаю о будущем нашей семьи и своем. Сейчас мне оно кажется холодным и затяжным, как погода за окном. Я бы могла подняться, заглушить эту тоску еще одним активным днем. Но решаю позволить себе отдохнуть хотя бы сегодня. Чтобы завтра снова продолжить бороться. Моя маленькая невидимая война против Капитолия. Зимой у мамы еще больше работы по починке одежды, а кое-кто даже заказывает обновки в подарок. Я взяла на себя заботу о доме. У мамы теперь есть сотрудница, а я не против избежать работы «под копирку», так что появляюсь в мастерской лишь на пару часов в день, чтобы помочь со срочными заказами, а остальное время занимаюсь готовкой и слежу за малыми. Сама того не замечая, абсолютно инстинктивно, готовлю больше, чем нам нужно. Так что почти каждый день приношу еду Хеймитчу. Если первые разы Хеймитч пытался отказаться, то теперь они с котом не скрывают радости от моего прихода. В декабре повышают норму выработки в шахтах, работать становится еще сложнее. Итан устает, но старается проводить свободное время со мной. Я это ценю. Несколько раз мы выбираемся в кабак, а однажды, когда мы заглядываем к нему домой на секунду, меня приглашают остаться на ужин. Я вижу, что перестала нравится отцу Итана. Не удивляюсь этому: честно говоря, это из-за меня Итан отложил поступление. Да и его родителей не очень радует факт, что девушка его сына – убийца. Я абсолютно с этим согласна. Когда в разговоре с мамой я упоминаю об этом, она отвечает: – Чего ты ожидала? Если бы Итан вернулся с Голодных Игр и начал с тобой встречаться, я бы тоже беспокоилась. Люди не могут просто забыть. Ты должна быть благодарна, что их семья пытается тебя принять, – она говорит это спокойно и легко, будто для нее это истина, с которой она давно смирилась. Мама сосредоточена на перешивании пиджака, может, поэтому она не подумала, как прозвучат для меня ее слова? – Ты правда так считаешь? – переспрашиваю я, давая возможность сказать еще хоть что-то, хоть что-то исправить... Пожалуйста… – Тебе пришлось, я не виню тебя в этом. Но люди могут реагировать по-разному. Никто из них не сталкивался с таким, и уж тем более не убивал людей. Я отворачиваюсь. До боли закусываю губу, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Мама права. Я не должна обижаться на нее или на кого бы то ни было. Я сама знаю, что я убийца. Но почему от нее эти слова звучат так больно? Беги! Сердце стучит в горле, воздух становится каким-то странным. Дышать тяжело, я не могу сделать и вдоха. Я должна закончить работу. Я не могу уйти, мне же не пять лет. – Сможешь закончить здесь сама? – спрашиваю я, натягивая пальто. – Ты обиделась? Я не хотела тебя обидеть, Виктория. – Я не обижаюсь. Просто забыла, что мне нужно… я должна… я буду ждать тебя дома, – я выхожу быстрее, чем она успевает что-то сказать. Иду улицами дистрикта настолько быстро, насколько могу, учитывая состояние моей спины. Чертова спина. Чертов Капитолий. Чертова моя слабость перед смертью. Нужно было умереть! Хочу пойти к Хеймитчу, но я не могу вываливать на него мои проблемы каждый раз, когда мне плохо. Итан моих чувств не поймет. Как и девчонки. Отцу я не могу рассказать, только поссорю его с мамой, а они и так едва преодолели накопившиеся проблемы в отношениях. Хеймитч бы меня понял. Побыл бы со мной. Одергиваю себя, напоминая, что в этой ситуации я не жертва, не беззащитное создание, которое нужно оберегать. Наверное, только Хеймитч не признает, что я безжалостно убила людей, так может ему просто пора это сделать? Иду дальше, не разбирая дороги. Злюсь на себя, на маму, на Капитолий, буквально на все вокруг, только чтобы не чувствовать обиды. Мое внимание вдруг привлекает виднеющаяся впереди мясная лавка. Дверь ее с пронзительным скрипом открывается, и моим глазам предстает именно Хеймитч. – Да ты издеваешься, - восклицаю я. Недостаточно громко, чтобы на нас обратили внимание, но достаточно громко, чтобы он заметил меня. – Что я сделал? – Не обращай внимания, – я глубоко вдыхаю, пытаясь взять себя в руки. Последнее что мне нужно – сорваться на Хеймитча. Он ни в чем не виноват. – Привет. Закупаешься? Я указываю на сверток в его руках. – Только мясо. Коту. Киваю в ответ и растягиваю губы в легкой улыбке. Но, видимо, Хеймитча не проведешь. – Что у тебя случилось? – он щурится, подходя ближе. Наверное, я выгляжу растрепанной. По ощущениям щеки горят. – Ты в Деревню? – Да. Пойдешь со мной? – Ага. Большую половину пути я молчу. Слова, так уверенно и легко сказанные мамой, будто шипят внутри головы. Я теперь всегда буду победителем, убийцей, учувствовавшей в резне, а только уже потом Викторией Калидо. В глазах людей и главное – мамы. Она сама это сказала. Хеймитч ждет, пока я сама начну говорить. Он не из тех, кто отличается терпением, но после неудачной попытки расспросить меня, он больше не пытается. Мы проходим поле, отделяющее дистрикт от Деревни Победителей. Спина начинает болеть все ощутимее, но сейчас это даже к лучшему –отвлекает, позволяя ненадолго забыть о липкой паутине плохих мыслей, окутавшей меня с головой. Хеймитч рядом тяжело вздыхает. Я знаю, что должна ему рассказать, иначе он надумает себе самое худшее.Но мне не нравится, как это будет звучать. Так, будто бы я хочу, чтобы меня пожалели. –Вик?–Хеймитч не выдерживает. Останавливается и берет меня за плечо, разворачивая к себе. Мне не спрятаться от его цепкого взгляда. –Отец Итана плохого обо мне мнения. С недавних пор. Мама считает, я должна быть благодарна, что они меня приняли, ведь мало кто захочет, чтобы его ребенок встречался с убийцей. Хеймитч смотрит поверх меня, обдумывая услышанное. Его губы напряжены, и я буквально могу увидеть, как мысли отблеском переливаются в его глазах. –Иди сюда,–говорит он, притягивая меня к себе. Я вздрагиваю. Стоит ему меня обнять, как из моего тела уходит все напряжение.Хоть на минуту становится все равно, что другие думают обо мне, и даже что я сама думаю о себе. Я принимаю его объятия, позволяю себе расслабится, и прижимаюсь к нему сильнее, будто могу спрятаться в нем. Хеймитч крепкий, основательный и безопасный. Через свое пальто и его дубленку я все равно чувствую, какой он теплый. И, наверное, впервые не думаю о том, когда следует закончить объятия, лишь прячу нос в его воротнике и закрываю глаза. Несколько ворон, налетевших на пакет с мясом, лежащий у наших ног, заставляют нас отпрянуть друг от друга. Хеймитч быстро подбирает его и отпугивает птиц.Он выглядит слегка растерянно, как человек, пытающийся прийти в себя после пробуждения.Я делаю несколько медленных шагов в сторону Деревни, и он идет следом. Покой заканчивается вместе с объятиями, я пытаюсь понять, почему Хеймитч никак не прокомментировал мои слова, а вместо этого обнял. Тяжело вдыхаю, смотря себе под ноги. И будто прочитав мои мысли, Хеймитч начинает говорить. –Меня расстраивает реакция твоей мамы. Она–твоя семья. А что касается остальных…Это их право. Считают тебя опасной–ладно, у тебя и без них есть люди, которые тебя любят,–Хеймитч ненадолго замолкает, уперев взгляд в сторону.–После Игр сложно кому-то нравится. Это еще один подарок от создателей Победителю. Ты и сама была обо мне не лучшего мнения… –Я…–я замолкаю на полуслове. Мне нечего сказать, ведь он прав. –И это абсолютно понятно. Я лишь говорю о том, что людям, которые не знали тебя до Игр, легче, не разбираясь, решить держаться от тебя подальше. А учитывая образ, который мы создали для защиты твоей семьи… –Хорошо, что они камнями в меня не бросают,–бурчу себе под нос я. –Я не это имел в виду, но суть ты уловила. Я по инерции качаю головой и надеюсь, что тоска не сильно отражается на моем лице. Я тоскую по старой себе, по обычной девушке, всего лишь старшей дочери семьи Калидо из Шлака. После возвращения у меня в голове такой кавардак! Недавно беспокоилась, что на меня нападут или выгонят, а теперь устроила черт знает что из-за того, что люди не могут стереть себе память. Хеймитч хитро улыбается мне, будто его забавляет, как я копаюсь в себе. –Не то чтобы я со многими общался в последние годы, но мне кажется, такой уровень саморефлексии и одновременно слепоты в некоторых аспектах–это что-то уникальное. Иногда он меня бесит, самодовольный такой. Я сую руки в карманы и ускоряю шаг, насколько это возможно. Хеймитч, разумеется, нагоняет меня за секунду, он явно веселится. –Ладно, ладно. Разговор серьезный, я понимаю,–но улыбка не сходит с его губ.–Просто иногда ты очень забавно мыслишь. Ты не в обиде на отца Итана, так ведь? Я киваю. И продолжаю сама: –Я в обиде на маму. Хеймитч поднимает два больших пальца вверх. –Ты хотела спросить совета у матери, как изменить отношение отца Итана к тебе. И вот тут разница. Когда твоя мама упрекает тебя в том, что тебе пришлось сделать ради возвращения–я хочу на нее наорать. Ты ее ребенок. Но когда малознакомые люди тебя опасаются, просто позволь им. Никогда не пытайся заслужить чью-то симпатию. Хеймитч говорил, уверенно жестикулируя, будто он снова ментор и ему важно, чтобы его услышали. И я услышала. Мысли в моей голове успокаиваются. Я бы многое могла сказать в ответ, но говорю лишь: –Спасибо, Хеймитч. После этого дня я собиралась поговорить с мамой по душам. И постоянно не находила момент. А точнее, откладывала, опасаясь ее слов в ответ. Перед ней я уязвима, и я слишком устала, чтобы снова подвергнуть себя эмоциональному всплеску. К тому же, скоро Рождество. Ничего не случится, если я поговорю с ней после. Вечером, за несколько дней до Рождества, Хеймитч возвращается с вокзала с довольно большой коробкой. Я вижу его в окно. Его силуэт едва различим в царящем на улице полумраке, развеиваемом лишь редким снегом, что продолжает сыпать. В этот день я сама забрала Элизу из школы, а на обратном пути меня перехватил Хеймитч. Он как раз вышел на крыльцо своего дома. Элиза не забыла спросить, как там поживает котик, и пошла обедать. – У меня кое-что есть, – заговорщицким шепотом проговорил Хеймитч, когда мы остались вдвоем, при этом выглядел он до крайности довольным. Ох уж этот хитрый прищур. – Мне следует бояться? Он криво улыбается в ответ, берет меня за руку и идет в дом. Не успеваю снять пальто, как Хеймитч подводит меня к журнальному столику, на котором лежит длинная коробка с почтовыми печатями. На мне темно-зеленая теплая юбка в пол и темно-коричневый свитер, заправленный за пояс. Я перевожу растерянный взгляд на Хеймитча. – Кензи Ремар прислал тебе подарок. Конечно, я помню победителя 25-х Голодных Игр и мастера маскировки по совместительству. Но не думала, что ему есть до меня дело. – Зная этого чудилу, там может быть что угодно. На твоем месте, я бы не нес ее в дом к детям. – Я открою сейчас, – говорю я и подхожу к коробке. – Не сомневался. Хеймитч достает из-за пояса нож и ловким движением протягивает мне. Открываю верхнюю часть и задерживаю дыхание. Это трость. Очень красивая, но сейчас я не могу восхищаться работой мастера. Странный подарок. Его даже можно посчитать издевкой. Хеймитч молча достает трость, а вместе с ней и лежавший рядом конверт. Протягивает его мне, и в плотном картоне конверта я замечаю записку: “Добро пожаловать в ряды победителей. Надеюсь, наше занятие останется в твоей памяти надолго. Буду рад приветствовать тебя в Капитолии, где завершится твой тур. Пусть эта трость поможет тебе добраться к нам. А второй подарок скрасит зимние вечера. –с наилучшими пожеланиями” Странный подарок и не менее странная записка. Очевидно, что я могу получить трость сама, если она мне понадобится, и мы не в тех отношениях, чтобы обмениваться подарками. – Он с нами, – Хеймитч прерывает мои мысли возгласом. На его губах такая улыбка, будто он только что разгадал очень интересную загадку. – Коснись вот здесь, пожалуйста, – он указывает на один из зеленых камней, расположенный чуть ниже рукоятки. Неуверенно кладу палец поверх камня. Ничего не происходит. – Слегка нажми. С нажатием раздается щелчок. – Есть, – Хеймитч тянет за рукоять, и я вижу блик стали. Теперь в его руке кинжал. Я беру из его рук нижнюю часть трости. Так значит, Ремар подарил мне оружие. И Хеймитч этому рад. Будто бы если меня захотят убить некие недоброжелатели, потайной кинжал их остановит. – Я все объясню, Вик. Но давай для начала сядем. И доставай уже виски. – Твоя кухня, сам доставай. Хеймитч ухмыляется в ответ и многозначительно смотрит на оставшийся в коробке сверток. – Это твой подарок, ты и доставай. Поняв, о чем он, тянусь к оставшемуся свертку. Там действительно оказывается виски. Старый, 25 лет выдержки, в очень красивой бутылке с серебристо-голубой этикеткой. – Откуда ты знал? –говорю я, когда захожу в зал с виски и двумя стаканами. – Бутылка предназначалась мне. Но этот черт скорее удавится, чем сделает мне подарок. А это, кстати, мой любимый виски. Почти 46 градусов, немного младше меня и стоит как половина нашего дистрикта. Я лишь качаю головой. Примерно такой их дружбу я и представляла. Разливаю по бокалам и сажусь на диван. А Хеймитч в кресле, явно увлеченный тем, как жидкость переливается на свету и, что необычно, не спешит пить. В привычном сером свитере и брюках, в своем доме, с бокалом виски в руках – он выглядит очень уютно. Мне не терпится начать расспрашивать, но раз это его любимое, пусть наиграется. В конце концов Хеймитч отпивает, и я делаю то же самое. – Чувствуешь? Дуб, шоколад, имбирь и 25 лет. Я глотаю и киваю, стараясь не морщиться. Я чувствую только спирт. – Интересный вкус. Хеймитч хмыкает в ответ. – Принести вино? Крепкими напитками я наслаждаться не умею, воспринимаю их скорее как обезбол, так же и использовала все предыдущие разы. Прислушиваюсь к себе. Мне нравится тепло в груди, оно более мягкое. Наверное, выдержка все же имеет значение. – Нет, мне нравится послевкусие, – делаю еще глоток и отставляю бокал в сторону. – Расскажи мне, что значила твоя фраза «он с нами»? – Кензи… скажем так, он понимает намного больше, чем все думают. Когда я победил в Играх, Кензи был первым, кто показал мне – я не одинок в своем желании мести. Сердце ухает в груди. Хочу переспросить, но решаю не прерывать Хеймитча. – Присланная трость с датчиком распознавания отпечатков – его ответ на мой вопрос, заодно ли с нами Бити Литье. – Победитель 37-х Игр от технологий? – 35-х, – поправляет меня Хеймитч. – Долгое время он самозабвенно работал для Капитолия и был доволен жизнью. Но после Игр Вайресс… что-то в его гениальных мозгах переменилось. Я по инерции отпиваю еще, но все равно не могу сдержать волнение. Неужели это правда, и мы с Хеймитчем не просто два тихо ненавидящих Капитолий победителя из далекого дистрикта? – Хеймитч, ты хочешь сказать… – в горле пересыхает, – что таких, как мы, много? Хеймитч смотрит на меня с доброй улыбкой. – Дыши, Вик. – Так это ведь все меняет, Хеймитч. – Помимо нас с тобой, Битти, Вайресс и Литье есть и другие. Но это ничего не значит. Люди не готовы. Сопротивляющиеся победители должны скорее стать символом, а жители дистриктов – солдатами. Пока они не готовы. И если честно, я не знаю, что должно произойти, чтобы они стали. Им нужен толчок. Я не верю словам, которые слышу. – Хеймитч, ты говоришь о революции? Чувствую, как холодеют руки в ожидании его ответа. Он долго смотрит на меня, очень темным и одновременно доверительным взглядом. Он похож на хищника, ожидающего в засаде свою жертву. И одновременно на защитника, который сделает все ради безопасности близких. Я еще никогда не видела его таким. И я хочу на него смотреть. – Да, – коротко говорит он и отпивает из стакана. Я зажмуриваюсь, как от яркой вспышки. Да Есть победители, они хотят мести, есть люди, они хотят лучшей жизни для своих детей, есть тихая ненависть голодных и обездоленных. И, быть может, однажды, мы соберем это воедино. Дрожь проходит по моему телу, мне кажется, будто от него тянутся невидимые ниточки к другим людям, которые также, как и я, хотят справедливости. Режим Сноу обидел многих людей, теперь я это понимаю. Раз даже победители недовольны, что говорить о простых людях. – Хеймитч. обещай, что однажды это случится. Даже если к тому времени я буду седой или мертвой. Я смотрю на свои сцепленные руки и вижу, как рука Хеймитча ложится поверх моих сцепленных пальцев. – Я обещаю, что сделаю все возможное. – Хорошо. Мне хочется его обнять. Мне хочется сказать, насколько сильно я верю в него. Но вместо этого просто улыбаюсь, ловя его взгляд, а у самой глаза щиплет. С каждой секундой сдерживать желание прикоснуться к нему становится все сложнее, поэтом освобождаю руки и тянусь за тростью. Теперь я в полной мере могу оценить, насколько искусно она сделана. Светлый метал обвивает виноградная лоза, а верх украшен металлическими цветами и камнями. – Ты должна продолжить маскироваться. Во время тура будь с тростью. – Я должна выглядеть слабой? – мне кажется это странным, учитывая, как я заявляла о своей силе на весь Капитолий. – Нет, ты должна выглядеть уязвимой и, – прости, – неполноценной. – Зачем? Хеймитч смотрит на меня, будто своим вопросом я эту самую трость к его горлу прижала. Он не ответит, я уже это знаю. И он произносит: – Хватит на сегодня сложных разговоров. – Ладно, – я бы могла надавить на Хеймитча, но я не стану. Это у нас взаимно. – К тому же, у меня теперь точно есть повод выпить. Сегодня я официально стала участницей заговора Победителей. – Скорее кучки несогласных, которую Сноу может стереть с лица земли одним щелчком пальцев. – Мы с тобой не единственные, этого мне пока достаточно. – Я серьезно, Вик, – Хеймитч смотрит на меня, не моргая. – Это опасно. Я не хочу, чтобы ты принимала активное участие или общалась с другими. Ты знаешь о нашем союзе – на этом пока все. Я запрокидываю голову. Он будто только что поставил меня в один ряд с пятилетним ребенком и закрыл дверь перед носом. – Я могу о себе позаботиться, Хеймитч. Не думай, что я глупее других лишь потому, что я новичок и моложе вас. Не нужно меня опекать. – Я опекаю твою семью, – в его глазах вспыхнул огонь. – Тебе есть что терять. Дела союза тебя не касаются. Я не собираюсь утешать тебя, если их убьют и уж точно не собираюсь… – он обрывает фразу на мгновение, прежде чем решиться сказать это: – утешать твою семью, если убьют тебя. Я буду единственной твоей связью с союзом, – он залпом допивает виски и отворачивается от меня, оперев локти о колени. Он прав. Моя потенциальная польза не сопоставима с рисками. Для меня. И для него. Эта странная привязанность, которая образовалась между ним, мною и моей семьей. Заботу, которая томилась в нем после смерти его брата, он может отдать малым. Конечно, это неполноценная замена. Но он больше не одинок. Я не могу допустить, чтобы моя семья пострадала. Я сберегу наш маленький мирок на отшибе дистрикта. Хеймитч продолжает хмуриться. Но теперь я понимаю его мотивы, и, да, разговор окончен. Я поднимаюсь и делаю несколько шагов к нему под пристальным взглядом. Касаюсь руки, в которой зажат стакан, отставляю его на стол, а когда Хеймитч поднимает голову, глядя на меня, осторожно обнимаю его. Чувствую напряженные мышцы под пальцами, слышу его дыхание возле моих волос и жду, когда он обнимет меня в ответ. Это происходит совсем скоро. Он обвивает вокруг меня руки, будто так мы прячемся от всего мира. С прерывистым выдохом он расслабляется. У нас одинаковые цели, нет смысла в спорах. И я шепчу: – Просто пообещай, что, когда это будет необходимо, ты подпустишь меня к делам. Революция еще не началась, может, не начнется еще долгие годы. А может, не начнется никогда. Но Хеймитч реален, и моя семья реальна. Я не буду этим рисковать ради призрачной надежды на лучшее. – Ладно, – он выдыхает в мои волосы. Но я должна сказать еще кое-что. Хеймитч зажмурился, уткнувшись мне в макушку и открывает глаза, только когда я беру его лицо в свои ладони. Прикасаться к нему непривычно, кончики пальцев слегка подрагивают. Но я не отвожу взгляд от его глаз и говорю: – Береги себя, Хеймитч Эбернетти. Не заставляй меня мстить за тебя, ибо я не остановлюсь. Грохот двери заставил меня содрогнуться. Но было слишком поздно. – В следующий раз попроси своего ментора закрыть шторы. Я отшатываюсь, будто он дал мне пощечину. Ни на одно живое существо Итан не смотрел с таким отвращением. Во рту пересыхает. Я должна объясниться, но слова не проталкиваются сквозь онемевшие губы. Хеймитч приходит в себя первым: – Это не то, чем кажется. Давай ты присядешь, и мы поговорим, да? Итан его игнорирует, скорее, чтобы не ударить. – У тебя какое-то психическое расстройство после Игр, какая-то извращенная привязанность? – он переводит взгляд на бутылку. – На тебя так алкоголь влияет? Виктория, которую я знаю, с этим никогда бы… Ты не в себе. Как он все перекрутил. Во мне вскипает злость. – Я абсолютно точно в себе. Не делай из меня умалишённую! Ничего не было, мы говорили, и я обняла его, чтобы поддержать. Тебя я тоже обнимала до того, как мы начали встречаться. Итан надрывисто смеется, и я мгновенно замолкаю. – Ты хоть слышишь, что ты только что сказала? Я краснею, понимая, что сделала все только хуже. – Я не это имела в виду! Привела неправильный пример. У меня немного друзей парней. Итан, я встречаюсь с тобой. Мы пара. Тебе не о чем беспокоиться. Хеймитч – мой друг. Я даже не думала ни о чем таком, пока ты не ворвался в эту дверь. А сейчас, пожалуйста, давай покинем этот дом и не будем посвящать Хеймитча в наши личные дела. Я ни разу не посмотрела на Хеймитча. Больше всего в этой ситуации мне стыдно перед ним. Итан будто вывалял наше с Хеймитчем общение в грязи. Будто мы какие-то извращенцы. И это останется в его голове, я знаю. – По-твоему больше не будет. Я тебе не доверяю. – Я верну твое доверие. Поговорим об этом наедине, ладно? Я беру его за руку и тяну в сторону двери, чтобы наконец-то уйти из этого дома. Но он не двигается с места. – Итан… Как же я хочу закончить эту сцену. – Если ты хочешь пойти со мной, ты должна пообещать, что прекратишь с ним общаться. Полностью. В груди будто что-то обрывается, будто туго натянутая струна лопается с тонким, пронзительным звоном, и я хватаюсь за менторство, как за последнюю соломинку. – Мы оба менторы, это невозможно. – Помимо этого. – Ты ставишь мне условия? – Да, черт тебя побери! – он вспыхивает впервые на моей памяти. Хеймитч делает шаг ко мне, но я останавливаю его незаметным жестом. – Я верил тебе. А в итоге увидел твои губы в сантиметре от его. Тебе было непросто в последнее время, и поэтому я готов тебя простить. Но ты не будешь с ним видеться. Меня знобит. Итан загоняет меня в угол. И я должна подчиниться. Это правильно. Итан всегда желал мне добра. Он остался в дистрикте из-за меня. И, может, он прав… Что еще, помимо видений и фобий я приобрела после Арены? Я ведь помню себя до Игр, мне и в голову не приходило заговорить с Эбернетти. Хеймитч… Как я могу его оставить? Как я смогу жить по соседству и делать вид, что мне все равно? Не говорить с ним, не смотреть на него, не приходить в его дом. Я не могу так поступить с ним. Но я должна не загубить свою жизнь. Итан – мой шанс стать нормальной. Оставить Игры позади. Я на мгновение закрываю глаза. Глубоко вдыхаю, до предела заполняя легкие воздухом. А потом быстрым шагом выхожу из дома. На Хеймитча я так и не посмотрела.