И мир(не)рухнет

Рик и Хеймитч идут на поправку, да и весь дистрикт понемногу приходит в себя после эпидемии. Хеймитч оказался одним из последних заболевших. Осень не кажется такой угнетающей теперь, когда не заходится в надрывном кашле. Выжившие стремятся побыстрее вернуться к привычной жизни, потерявшие близких учатся справляться без них. На отшибе Панема принято так жить, стараясь быстрее залечить раны и не оглядываясь назад. Сейчас замалчивание различных проблем меня не злит. Мама ничего не говорит о моей реакции на болезнь Хеймитча, а я не говорю Хеймитчу о том, как чувствовала себя, сидя рядом с ним в те минуты. Не знаю, сколько он слышал, пока горел, но, кажется, достаточно. Рик настолько устал лежать в постели, что при малейшем напоминаниио недавно перенесенной болезни недовольно фыркает. Дома его больше не удержать. Отец становится менее хмурым и задумчивым, возможно, он начал меньше себя винить или больше ценить настоящее. Но мне нравится, каким умиротворенным он выглядит, сидя рядом с мамой вечерами. Я чувствую, что даже я почти в порядке, однако к моим ночным кошмарам и видениям об Арене добавляется мертвое тело Хеймитча в лучах утреннего солнца. Наши отношения с Итаном меняются, и не в лучшую сторону. Вот кто явно не спешит оставить прошлое в прошлом. Если сначала его странное недовольство меня удивляло и казалось до смешного абсурдным, то спустя несколько попыток обвинить меня, я перестаю сводить все в шутку. Серьезно злюсь, когда мы сидим на самодельной лавочке у поля, в, казалось бы, романтичной обстановке, а Итан очень красноречиво молчит. Снова. — Ты правда хочешь поговорить о том, почему мы меньше виделись, пока Рик и Хеймитч болели? — Ты перекручиваешь. Я лишь хочу понять, почему ты словно забыла обо мне. Я тоже мог заболеть, — ну вот, мы снова к этому пришли. Дальше он будет намекать на мое равнодушие. — Миссис Эвердин мне бы сказала. — Дело не в этом. — А в чем тогда? Я не понимаю, — взмахиваю руками, будто надеюсь стряхнуть это разговор одним движением. Но Итан уже несколько дней хочет этого разговора, поэтому он так просто не отступит. — В Эбернети. Ты так беспокоилась о нем. Не думаю, что другие трибуты так беспокоятся о своих менторах. Мысленно шиплю от упоминания об Играх. — Он мой друг. Он был на моем дне рождения, если ты не заметил. — Заметил и понимаю, почему после Игр вы много общались. Эбернети лучше всех понимает эту часть твоей жизни… — Итан, это не «часть моей жизни», Игры будут со мной всегда. Вот тут, – я касаюсь пальцем своего виска. – Поэтому лучше скажи сразу, что именно тебя не устраивает. — Просто в мире мало людей, способных заставить Викторию Калидо так волноваться. И я не знаю, отреагировала бы ты так же, заболей я,—он этого не произносит, но слова повисают в воздухе, и без того пропитанном напряжением. Я тяжело вздыхаю. Если таким образом он выражает ревность, то это очень глупая и беспочвенная ревность. Лишь надеюсь, что это не попытка повлиять на круг моего общения. — Это не соревнование, Итан. Хеймитч мой друг. И останется им, если захочет. Ты – мой парень. Конец истории. Я возвращаюсь домой раньше, ссылаясь на то, что сегодня моя очередь готовить ужин. Разговор с Итаном выбил меня из колеи. Я не понимаю его отношения к Хеймитчу. Если бы у Итана была подруга, с которой ему комфортно, я была бы только рада, и не устраивала бы ему сцен. А он косвенно упрекает меня в том, что я слишком много времени проводила с тяжело заболевшим другом. В голове не укладывается. Да я и не хочу укладывать, если честно. Лишь надеюсь, что смогла достучаться до Итана. Про ужин я, конечно, соврала. Я готовила всю минувшую неделю, а сегодня у мамы выходной, и она захотела сделать на ужин что-то особенное. Мне не стыдно за свою ложь. Не нужно припирать меня к стенке разговорами, которые не ведут ни к чему хорошему. Свою позицию я ему объяснила, пусть и сухо. Наверное, лед Арены изменил меня, сделав более холодной. Иду по тропинке к дому Хеймитча, уткнувшись носом в шарф, намотанный поверх полупальто. Просторная шерстяная юбка лишь на несколько сантиментов не достает до земли, и ветер не может поднять тяжелую ткань. А вот мои волосы – запросто. Они колышутся в разные стороны, живя своей жизнью, и то и дело лезут в лицо. Проходя под вывеской «Деревня Победителей», привычно скалюсь. На улице никого нет, и я незамеченной проскальзываю в дом. Меня обдает очень теплым воздухом, — в последнее время Хеймитч никак не может согреться. Уже зайдя, легко стучу в дверь. Хеймитч появляется в дверном проеме зала и машет мне рукой. В его руках кружка, а в воздухе витает аромат горячего вина. — А есть еще глинтвейн? — спрашиваю я, садясь на стул в прихожей и готовясь снять ботинки. Сгибаться все еще трудновато. Но я была бы ни я, если бы жалела свое тело. — Разумеется, — Хеймитч ставит кружку на тумбочку рядом со мной и опускается на корточки быстрее, чем я успеваю что-то сказать. Расшнуровывает мои ботинки, будто это самая обыденная вещь. Я улыбаюсь, следя за его руками, а потом говорю: — Спасибо. Из-под стула появляются тапки. — Пошли пить глинтвейн, — он протягивает мне руку, явно довольный перспективой на вечер. До моего прихода он читал книгу, успел прочесть немногим больше 80 станиц. Я прошу пересказать сюжет, чтобы мы могли продолжить вместе. Пересказ превращается в разговор, так что к книге мы возвращаемся только спустя час. Об Итане я не говорю ни слова, а вот Рик, который тоже повадился время от времени греться в доме Хеймитча, занимает значительную часть разговора. Если вспомнить верования людей, принятые до большой войны, то, похоже, Рик воспринимает Хеймитча как своего крестного: взрослый мужчина не из семьи, имеющий другую манеру общения и мировоззрение, с которым можно поговорить о всяком и который выглядит достаточно авторитетным в глазах подростка. Например, именно к Хеймитчу Рик пришел с гелем для волос в руках, самодельным, купленным в Котле. Укладки на гель сейчас считаются крутыми среди подростков в дистрикте, и Рик хотел научиться их делать. Хеймитч показал ему, как укладывать волосы, а заодно сделал прическу и себе. Это было забавно. Кажется, из всего дистрикта, только нашу семью, не считая маму, не беспокоит то, что о нем думают, и только мы не вешаем на Хеймитча ярлыки. Очень надеюсь, что мне только кажется. Я принимаю алкоголизм Хеймитча как следствие того, что с ним сделал мир. Наверное, это потому, что сама не знаю, как бы вела себя, поступи со мной Капитолий так же. Закончилось бы все только алкоголем? Пусть я и не проходила через такое, но я понимаю его, и поэтому не прошу его бросить пить. Будто бы я не вижу элементарную причинно-следственную связь, и замечаю только факт – он пьет. Так что, пусть мне очень жаль его тело, пусть даже корью он бы не заболел так остро, если бы не напился поверх болезни, я молчу. Пока он читает, осторожно кладу голову на его плечо. Тепло камина и вино меня успокоили. Мне хорошо, что в последние месяцы бывает редко. В голове приятная пустота, и я наконец-то могу забыть на время обо всех своих страхах и тревогах. — Хочешь подремать? – тихо спрашивает Хеймитч, осторожно кладя руку на мою макушку. — Нет. Можно я немного так посижу? Слышу, как он улыбается. — Только если я тоже так посижу. Он погружает пальцы в мои волосы, и я чувствую, как по коже головы идут мурашки, это приятно. Я окончательно расслабляюсь. Сейчас я почти рада, что осталась жива. Ужин я пропускаю, возвращаюсь домой поздним вечером. Мама не злится, что я опоздала. На столе меня ждет порция жаренной курицы с картофелем и луком. — Я рада, что ты целый день провела с Итаном, — говорит она, и я едва не давлюсь. —Угу. Мы хорошо провели время, нагулялись, – я несколько раз киваю и утыкаюсь в тарелку, замолкая. Того, что я пила вино, она не замечает. Вторая половина ноября выдается туманной и холодной. Мы с Хеймитчем не спеша идем от Деревни к улице торговцев, когда с неба плавно падают несколько первых в этом году снежинок. Я сразу замечаю их, они неспешно лавируют в воздухе, будто на невидимых парашютах, как посылки от спонсоров. Белесые на фоне серого неба, они выделяются, притягивая к себе все внимание. Я смотрю на них, наблюдаю, как их становится все больше. В следующую секунду я уверена, что умру, если они меня коснутся. Паром изо рта отгоняю от себя одну. Смотрю по сторонам, но они уже всюду. Мы посреди пустого поля, тут негде спрятаться. Я не могу вдохнуть, хотя легкие уже горят огнем от нехватки воздуха. Замечаю, что остановилась, только когда Хеймитч берет меня за локоть. От снега не спрятаться. Я слышу приближающуюся бурю. Смогу ли я пройти через нее снова? Сможет ли Хеймитч? Сердце бьет в набат, разрываясь от тревоги, я не могу сфокусировать зрение. Хеймитч хватает меня за плечи. — Вик. Вик, смотри на меня, — он встряхивает меня. — Ты в дистрикте. Ты вернулась, все нормально, — его руки на моих щеках согревают кожу своим теплом. — Это просто снег, как в прошлом году. И в позапрошлом. Просто в этот раз он выпал раньше. Он раскрывает ладонь, протягивая ее к падающей снежинке. Я хочу закричать, но не успеваю. — Это просто снег, — говорит он, показывая каплю воды на своей ладони. Это просто снег Я обвиваю руки вокруг живота и прячу лицо в шарф. Теперь, когда я не вижу их, и во многом благодаря словам Хеймитча, мыслить становится проще. Снег – это всего лишь природное явление. В своем детстве я играла в снежки с друзьями, потом играла с малыми. В снегу еда не портится. Снег блестит на солнце. Снегом мы чистим ковер. Кровь быстро остывает на снегу, на снегу видно ее яркие, багровые следы. Нет! Я не хочу об этом думать! Чувствую, как Хеймитч обвивает мои плечи левой рукой. А потом нагибается и неожиданно берет меня на руки. Охаю, поднимая лицо от шарфа. — Я могу идти сама, — по привычке забрасываю руку на его шею. — Можешь. Но сейчас я тебя понесу. Тут никого нет. Хеймитч ступает ровным шагом, почти не замедляя привычный темп. Я вишу над землей у него на руках. И в моей голове складываются неоспоримые факты, прогоняющие страх. Хеймитч не мог быть рядом со мной на Арене, и если он здесь, значит мы не на Играх. Я рядом с Хеймитчем, мы в дистрикте 12. Со мной ничего не случится. А снег, который я вижу – просто разновидность погоды, и ничего больше. Прячу лицо от холода у Хеймитча за воротником. Хеймитч теплый. И я просто дышу, пока окончательно не прихожу в себя. Через некоторое время Хеймитч спрашивает: — Тебе лучше? — ни тени насмешки в голосе. Будто он действительно понимает, что со мной происходит. Будто мое поведение абсолютно нормально. — Да. — Я надеялся, что хотя бы ты этого избежишь, – Хеймитч смотрит куда-то вдаль. — Подумаешь, испугалась снега, — говорю деланно беззаботным тоном. Он лишь качает головой, погруженный в свои мысли, но в итоге переводит на меня взгляд. — Я не могу заставить тебя забыть, но если тебе это нужно, я буду рядом. На фоне ледяного снега я вижу, насколько теплые у него глаза. — Как и я, Хеймитч. Когда мы вместе заходим в жилые кварталы дистрикта, на нас сразу же обращают внимание: редко два победителя появляются вместе. Я игнорирую это, занятая тем, чтобы купить все по списку и не позволять падающему снегу меня отвлекать. Вечером, закончив работу по дому, прихожу к Хеймитчу и устаиваюсь на диване, вытянув ноги, пока он разливает чай. Чувствую, что устала. Частично осевший на землю, снег будто пригвоздил меня. Покручиваю выбившуюся из ткани юбки нитку, глядя, словно завороженная, на настенный светильник. В голове пустота, но совсем не та приятная, которая иногда бывает, когда я у Хеймитча. Хеймитч ставит на журнальный столик две кружки и садится в кресло у моей головы. Смотрю на него, запрокинув голову. Он выглядит хмурым и уверенным, будто готов к серьёзному разговору. — Что не так? — Ты не будешь ментором в этом году. Я сажусь. Неужели правила изменились? — Почему? — Я поеду один. — Ты не можешь. — Формально – могу. Это правило можно обойти, – да, Хеймитч явно уже все обдумал. Но это не значит, что я так легко соглашусь. — Нет. Я не буду это даже обсуждать, — скрещиваю руки на груди, пока сердце всполошенно бьется, словно пытаясь выпрыгнуть из грудной клетки. Перспектива не быть ментором… —Ты съездишь в тур победителя и вернешься домой. Остальное предоставь мне. – он упирается локтями в колени и твердо смотрит на меня. Я бы больше всего хотела не участвовать в этом. Я очень хочу позволить ему. —Нет. Не такой ценой, – я откидываюсь на спинку дивана, взяв кружку со стола, и не смотрю на него. —Вик, мне не привыкать. Это просто еще один год. Вздыхаю. Пока другие менторы с радостью передают обязанности новым победителям, он хочет продолжать единолично отвечать за трибутов. —Хеймитч, я очень-очень тебе признательна. Но я не могу так. —Первый год менторства – самый сложный. Если ты можешь этого избежать, тебе нужно это сделать. —Ты не можешь решать за меня, я уже тебе говорила,—мой голос становится мягче. Конечно, я не могу на него злиться. Я просто хочу, чтобы он понял. – Я поеду на следующие Игры и прекрасно со всем справлюсь. —Я могу тебя от этого оградить. —А кто оградил тебя? – протягиваю руку касаюсь тыльной стороны его ладони. Хеймитч продолжает хмуриться.—Ты победил в кровавой бойне, потом они убили твою семью, отправили в тур, а после тура назначили ментором. Ты был один. Тебе никто не помогал. А у меня есть ты, и ты проследишь, чтобы я не утонула в этом. Он хочет возразить, но я успеваю первой. —Не только ты заботишься обо мне. Я тоже о тебе забочусь. Очень. И я не позволю тебе взваливать все на себя и дальше. Не о чем больше говорить. Хеймитч роняет голову на руки и тяжело вздыхает. Трет лицо, видимо, пытаясь смириться, прежде чем снова посмотреть на меня. —Ладно. Пусть будет по-твоему, невозможное ты создание, – устало говорит он. – Но пообещай, что не привяжешься к ним. —Хочешь, даже имени не запомню. —Будто это когда-то помогало. Мы смотрим друг на друга. Я не знаю, чем заслужила такую заботу о себе. После разговора с Хеймитчем предстоящая жатва стала для меня еще более реальной. И следующая, и следующая после следующей. Капитолий никогда не забудет обо мне, и каждый год будет напоминать, что он всемогущ. Но это не останавливает меня от попытки нормализировать собственную жизнь. Мне 18, школа окончена, я не погибну на Играх, и малые никогда не будут в них участвовать. Самое время решить, чего я хочу. Если после возвращения многие косо на меня смотрели, то участие в помощи больным корью помогло расположить немалую часть общества. Или, по крайней мере, заставило делать вид, что они против меня ничего не имеют. Я могла бы представить, то я все та же Виктория, старшая дочь работника станции и швеи. Некоторые торговцы пытаются поиметь с меня больше, завышая цену, очень бедные семьи начали чаще просить помощи. Бывшая подруга при встрече сказала, что я «вытащила золотой билет». А в целом, все выглядит, как прежде. И это ничто по сравнению с тем, как жители могли бы отреагировать на мое возвращение. И ничто по сравнению с тем, как они относятся к Хеймитчу. В дистрикт я стараюсь выбираться вместе с Ашей, в ее компании мне комфортней. Джози все время занята бумажной работой в центре экспорта. Ей больших трудов стоило добиться этой работы, учитывая ее возраст, и она держится за нее изо всех сил. Аша пока остается при семье—ее мама умерла два года назад, так что девушка взяла на себя заботу о доме и младших. Когда ей нужно на торговую улицу или в Котел, мы практически всегда идем вместе. Аша полная моя противоположность: невысокая, говорливая, с раскатистым смехом и всегда готовая поделиться улыбкой. Я же стала еще тише. Так что мы хорошо дополняем друг друга. Победители освобождаются от обязанности работать. Я бы могла продолжать проводить время с малыми, Итаном, Хеймитчем, Джози и просто заниматься бытовыми делами столько, сколько хочу. Я бы могла вообще ничего не делать. Но я каждый день оцениваю, насколько моя жизнь стоила того, чтобы выжить. Если я буду делать что-то значимое, перестану ли я чувствовать стыд за то, что убила ради спасения собственной жизни? Я надеюсь, что да. Даже думаю спросить у миссис Эвердин, сможет ли она меня обучать. Она как раз беременна вторым ребенком, и ей не помешают лишние руки. Как минимум, шить я умею. А вот заниматься пошивом вещей мне кажется теперь чем-то незначительным. Я делюсь этой мыслью с Хеймитчем, и он рассказывает мне о том, как заставиться осла стать дрессированной лошадью: —Повесить перед ним морковку. Он будет идти за ней, только крути в нужную строну. И никогда не сможет достать. Я поднимаю бровь, удивленная этим сравнением. —Я хотел сказать, что ты можешь до скончания века гнаться за тем, чтобы быть достойной жизни в собственных глазах. Но хоть лекарство от всех болезней изобрети, вина не исчезнет. Вина иррациональна. А я многое знаю о чувстве вины, ты мне поверь. Я опускаю взгляд. Если допустить, что я обречена на чувство вины и никогда не догоню свою морковку, хочу ли я быть врачом? —Делай то, что хочется, Вик. Мертвым в любом случае все равно. На мгновение взгляд Хеймитча становится обреченным, темным. Это заставляет меня вынырнуть из собственных мыслей и сконцентрироваться на нем. —Как я вижу, Элиза тебе еще не подарила подарок?—говорю я, чтобы вернуть Хеймитча в настоящее. —А должна была? – спрашивает он, несколько раз моргая в недоумении. —Помнишь, мы с ней заходили к тебе дней пять назад? Так вот, она сказала, что тебе дома кое-чего не хватает. Правда, у нее возникли трудности с транспортировкой этого «кое-чего». Хеймитч округляет глаза, явно не понимая. —Надеюсь, после этого мне не придется переезжать? —Нет. Если тебе не понравится, мы заберем подарок назад. Никаких рисков. —Вик, я слишком стар для сюрпризов. —Зато теперь тебе есть над чем подумать,—я мило улыбаюсь и подмигиваю. —Терпеть тебя не могу. —Ага,—в голову приходит спонтанная мысль, но я решаю ее озвучить.—Кстати, поможешь мне перенести мой старый манекен из мастерской домой? Он где-то в подсобке. Я сама его набивала, когда мне было лет 12. Страшный, но мне нравится. Хеймитч улыбается. —Хорошо. Могу прямо сейчас,—похоже, он ловит меня на слове, пока я не струсила. —Тогда пошли, – я поднимаюсь и, хлопнув его по плечу, направляюсь к вешалке, на которой висит мое пальто. Попутно надеюсь, что хотя бы манекен, на котором я училась, поможет мне снова начать шить. Может хоть он, раз ничего не помогает. Я хотела сшить что-то в подарок для Аши, потому что я ей благодарна за то, что она продолжает быть со мной. Ее замеры у меня сохранились, по моим наблюдениям, с того времени она выросла примерно на дюйм. Спустя час моих попыток, я лежу на полу в окружении тканей и смотрю в потолок. Надо мной нависает манекен, а на мою руку намотана сантиметровая лента. Я абсолютно бесполезна. За окном светит луна, и я думаю о том, как же хорошо, что кроме нее никто не видит меня сейчас. Победить в Играх, но не суметь победить собственный мозг. Каждый раз, стоит мне сконцентрироваться на создании чего-то нового, мой мозг забрасывает меня образами, связанными с Ареной, потерей семьи, собственной казнью Капитолием или образом убитых мною трибутов в гробу в созданном мною наряде. Что угодно, лишь бы на корню убить порыв перенести из головы хоть какую-то идею. Впиваюсь пальцами в живот, чтобы даже через теплую ткань свитера стало больно. Я так сильно злюсь на свое бессилие! Может, теперь мое призвание – делать безликие копии? Хотя бы больше не ранюсь, когда шью или чиню по маминым инструкциям. На следующее утро просыпаюсь от ощущения тяжести на груди, будто на мне кто-то сидит. Мгновенно открываю глаза, и вижу перед собой два зеленых глаза на пушистой морде. Не успеваю пошевелиться, как на меня шипят. Элиза хватает котенка и прижимает к себе. —Не бойся, маленький,—по мордочке котенка не скажешь, что в ее руках ему больше нравится. —Нашла все-таки, – я смотрю на бело-рыжего, немного грязного котенка и мою сестру в дубленке и с блестящими глазами. Невольно начинаю улыбаться. —Я уговорила папу еще раз проверить все возле старого колодца и в бараке. Как бы он жил сам, зима же скоро! – она гладит кота между ушами, и он отряхивает их. Я не видела этого котенка раньше, знаю о нем только из рассказов Элизы. Они с Мелани и ее старшей сестрой увидели его возле крайнего дома возле луга. Все последующие дни Элиза искала кота, очень волнуясь за его дальнейшую судьбу. В дистрикте котов мало, они тут просто не выживают, что уж говорить о котенке. —Вставай. Пошли дарить Хеймитчу! Если ему не понравится, мы же оставим его у себя? Ты обещала. Я жмурюсь. —Он наверняка еще спит, – по ощущениям, сейчас не больше 8-ми утра. —Уже 11, хватит ему спать. А тебя мама сказала не будить. Ты что, заболела? Она хмурится, совсем как я. —Я в полном порядке. Сама не думала, что столько проспала. Наверное, вчерашний день, закончившийся неудачной попыткой шить, совсем выбил меня из колеи. Пока я об этом думаю, кот делает очередную попытку вырваться, а Элиза делает вид, что все нормально. Невольно ухмыляюсь, представив реакцию Хеймитча. —Дай мне минуту. И вытри его немного. Когда Элиза уходит, я быстро меняю пижаму на теплый темно-коричневый свитер и штаны. Завязываю волосы в пучок, чищу зубы и умываюсь. Первое время после пробуждения спина болит по-особенному. Спускаясь вниз, решаю не надевать пальто—до дома Хеймитча буквально несколько шагов, и я просто обматываю шарф вокруг шеи, не боясь замерзнуть. Элиза уже ждет на улице с котом, спрятанным за пазухой. Надеюсь, он там не задохнется. Будто прочитав мои мысли, хотя скорее отреагировав на новый звук, кот высовывает голову. Хеймитч открывает не с первого разу, но судя по виду, он не спал. —Не нервничай, – успеваю проговорить я. Элиза на вытянутых руках протягивает ошарашенному Хеймитчу котенка. —Это ваш новый друг. Лицо Хеймитча в этот момент я хочу запомнить навсегда. Таким растерянным я его еще не видела. Он таращится на кота, потом на Элизу, и, уверена, на секунду задумывается о том, чтобы захлопнуть дверь. Кот недовольно мяукает. Правая бровь Хеймитча поднимается еще выше. Он продолжает молчать, а потом осторожно протягивает сразу две руки. Когда кот оказывается в его руках, Хеймитч немного приподнимает его, заглядывая в огромные кошачьи глаза. Они смотрят друг на друга, и кота будто заворожило. В итоге, Хеймитч прижимает его к груди и немного обреченно говорит: —Спасибо. Он пропускает нас в дом. Проходя, я говорю: —Если ты не хочешь, мы оставим его у себя. Я предупреждала ее, что ты можешь не согласиться. Хеймитч падает в свое кресло, все еще прижимая котенка к груди. Наверное, теплый воздух так повлиял на животинку, но он больше не пытается вырваться. Элиза притихла в ожидании решения Хеймитча. Хеймитч рассеянно чешет его за ухом и смотрит перед собой. А потом переводит взгляд на Элизу и говорит: —Можешь приходить играть с котом, когда захочешь. Элиза подпрыгивает от радости, тараторя: —Я знала, что он вам понравится. Вы ему тоже понравились! —На самом деле, кот немого дикий, – добавляю я. —Ну в отношении тебя меня это не остановило. Я закатываю глаза, сдерживая усмешку. Хеймитч принюхивается. —Черт, – когда он вскакивает и бежит на кухню, я тоже улавливаю запах. —Я готовил омлет, – говорит он через плечо, хватаясь за лопатку. – И он явно сгорел. Я подхожу к плите, через плечо Хеймитча глядя на плиту. —Нет, нормально. Спас в последнюю секунду. Кот, услышав запах и увидев перед собой такую роскошь, начал вырываться, и Хеймитчу пришлось отпустить его на пол. —Ему можно омлет? —Думаю, ему можно все. —Так уж и все, – бурчит он, перекладывая омлет на тарелку. – Это я переварю все, а кота беречь нужно. Я качаю головой и улыбаюсь. Да, кот в надежных руках. Элиза берет кота на руки, пытаясь успокоить его мяуканье, пока мы наливаем ему воду в одно блюдце и молоко в другое. Омлет еще горячий, поэтому ждем, пока он остынет прежде, чем давать его котенку. Тот лакает молоко с поразительной скоростью. —Я его кормила, когда нашла. Это очень голодный котик. Следующие полчаса, после того, как Хеймитч с котом поели омлет, Элиза закинулась припрятанным у Хеймитча шоколадом, а я за компанию съела булочку с молоком, мы занимались обустройством кота в доме. Мы вдвоем, Элиза в это время играет с котиком. В итоге кот заползает под диван, и все остальное время Элиза пытается его выманить. Когда мы набирали песок во дворе, я решила еще раз спросить Хеймитча, точно ли он не против оставить у себя кота. —Ты выглядел каким-то обреченным, когда взял его на руки. —Просто не хотел привязываться, – он добавляет, состроив гримасу. – Еще и к коту. Я опускаю глаза. Я понимаю его ответ. В одиночестве нет ничего хорошего, но оно бережет от лишней боли. А за короткий период времени в его жизнь врываюсь я, с Риком, с Элизой, с котом. Есть от чего опешить. Переплетаю его пальцы со своими и тихо говорю, глядя вдаль. —Мы никуда не денемся. Чувствую, как он несильно сжимает мою руку в ответ.