И мир(не)рухнет

Так как Хеймитч мой ментор и наш сосед, отец решает познакомиться с ним ближе, все заканчивается попойкой. Из окна спальни вижу, как отец идет к нашему дому, пошатываясь и улыбаясь. Хеймитч выглядывает в окно, проверяя, чтобы он дошел. Замечает меня и поднимает два больших пальца. Он явно доволен собой и не менее пьяный. О чем они говорили выведать не получается, но после этого вечера они становятся приятелями. Кажется, это первый приятель отца, который младше его на 15 лет. Между тем, приближается 9 сентября, а вместе с ним и мое восемнадцатилетние. Погода все еще хорошая, мы вытаскиваем стол на улицу и устраиваем ужин под открытым небом. Помимо семьи приходит Итан и мои подруги — Джози и Аша. Я стараюсь меньше думать в этот день и просто быть благодарной. Поначалу Хеймитч явно чувствует себя не в своей тарелке, но в праздничной атмосфере разговор завязывается довольно быстро. Я заранее предупредила Джози и Ашу, что Хеймитч теперь часть моего окружения. Пусть и не сразу, пусть и со скрипом, но они смирились. Глядя на то, как он общается со всеми, я вдруг поняла, что Хеймитч умеет произвести впечатление. В своем лучшем костюме, гладковыбритый и с помытой головой, он быстро развеял все сомнения касательно своей персоны. А меня сегодня удивил Итан. В дистрикте не принято дарить дорогие подарки, зачастую вообще обходятся только словесными поздравлениями. Но он подарил мне платье. Платье, сшитое мамой. В нем я и была вечером. Светло-голубая цветочная ткань, красивые рукава-воланы, закрытая горловина. Когда увидела вырез на спине, в первую минуту напряглась, задумавшись: наверняка будет видно верхний край моих шрамов. Врачи пообещали их убрать, но лишь после моего полного восстановления. Итан сказал, что знал о них, однако никакие шрамы не могут испортить меня в его глазах. Я поблагодарила его за платье и обняла. На самом деле, я давно понимала к чему все идет. Наверное, еще до жатвы и уж точно после. Но игнорировала. До тех пор, пока игнорировать не стало невозможным. Перед самым застольем мы случайно соприкоснулись руками, когда тянулись за тарелками из кухонного шкафа. Итан смотрел на мои губы необычно долгим взглядом, и прежде, чем я успела что-то понять, поцеловал. Сразу же после быстро ушел, забрав с собой тарелки. Наверное, это правильно — закономерное развитие наших отношений. Итан хороший, он никогда не причинит мне вреда. Он надежный, и он мне нравится. Подобные мысли вертятся в моей голове, пока я сижу за столом, покручивая в пальцах бокал с вином. Итан сидит по правую сторону от меня. В какой-то момент он закидывает руку на мой стул и легко касается пальцами моей спины. Я улыбаюсь ему, и он оставляет руку так. Это непривычно, но ведь непривычное не всегда плохое. Вечер протекает неспешно, мы много смеемся. Когда разговор заходит о Голодных Играх, Хеймитч умело сглаживает углы, чему я очень рада. В какой-то момент мама говорит: — Жаль, что мы не забрали из старого дома проигрыватель. — Дорогая, он скрипел и шипел так, что вороны разлетались. – и отец абсолютно прав. Я ловлю взгляд Хеймитча, он кивает и поднимается. — У Хеймитча есть проигрыватель, сейчас он что-нибудь включит. Все радостно шумят, заметно оживившись, и вскоре из его дома раздается музыка. В итоге за столом остаюсь только я, по понятным причинам, Хеймитч и Итан. Но позже и Хеймитча уводит кружиться Элиза. Я смотрю на родителей, танцующих вместе, своих девчонок, Элизу, прыгающую и кружащуюся возле Хеймитча, Рика, и чувствую себя очень довольной, почти счастливой. Когда раздается знакомая мне медленная мелодия, Итан касается моей руки. — Потанцуешь со мной? Осторожно. Я мягко улыбаюсь ему: — Конечно. Он берет меня за руку, и мы идем к «танцполу». Я никогда не танцевала в паре. Несколько раз видела, как танцуют мои сверстники на подпольных вечеринках,но всегда отказывалась сама. Как многие вещи в жизни, со стороны это казалось лучше, чем есть на самом деле. Мы неспешно шагаем в такт музыке, Итан кладет руку на мою спину, а я размещаю свою на его плече. Он совсем близко, и я чувствую, как от него приятно пахнет хвойным мылом, а глаза блестят. Ему явно нравится танцевать. Наверное, все дело в моей спине: сложно расслабиться, когда контролируешь каждый шаг. Я замечаю, что остальные обратили на нас внимание. Мама одобряюще улыбается, Рик демонстративно кривится, будто его сейчас вырвет. Подросток, что уж тут. Когда мелодия заканчивается, Итан целует меня в щеку. Когда мы возвращаемся за стол, папа, будучи уже хорошо подвыпившим, говорит: — Молодой человек, не забыли ли вы поставить меня в известность о намерении встречаться с моей дочерью? — тон его шутливый. Но Итан краснеет и даже начинает заикаться. — А можно? Позволите ли вы мне встречаться с вашей дочерью? — Если она сама не против. Он нервничает еще больше и берет меня за руку. — Виктория, ты хочешь со мной встречаться? Теперь точно все смотрят на нас. Повисла тишина, нарушаемая только музыкой. Я глубоко вдыхаю и прерывисто выдыхаю: — Да. Итан расплывается в широкой улыбке и едва ощутимо касается моих губ в поцелуе. Послышались аплодисменты. Девчонки хлопают громче всех. Встречаться с парнем оказалось намного легче, чем мне казалось. По сути, между нами ничего не изменилось. Мы все также гуляем вместе, иногда ужинаем с моими родителями. Итан тренируется на мне в преподавательском искусстве, пока я вяжу, так что уже через неделю после начала его тренировок у него был новый кардиган. Итан часто ко мне прикасается, ненавязчиво обнимает, держит за руку. Это приятно. Иногда мы находим укромное место и целуемся. Целовать Итана легко. Но иногда больше хотелось просто поговорить. Целоваться и часто обниматься – вот, по сути, и все, что отличает дружбу от отношений. Но спокойные времена имеют свойство быстро заканчиваться. Особенно если ты живешь в Дистрикте. В первых числах октября на кладбище появляется несколько новых могил – жертвы кори, внезапно охватившей наш дистрикт. Отдельные случаи быстро превращаются в эпидемию. Октябрь звучит хриплым кашлем, пахнет отварами ивовой коры и горячным потом, прерывается надрывным воем матерей и жен. Ворон становится все больше, число могил растет с каждым днем. Я вызываюсь помогать миссис Эвердин с обходом тяжелобольных. Присоединяюсь к небольшой кучке волонтеров, которых она собрала вокруг себя. Я переболела корью еще в детстве, поэтому не боюсь заразиться. Миссис Эвердин совсем не была против: рук настолько не хватает, что она рада любой помощи. Мама тоже присоединяется, и это нас сближает. Мы день ото дня кипятим воду, меняем компрессы, варим отвары и готовим для тех, кто не может сам. Помощи ждать не стоит. Наша смерть – наши проблемы. Человеком больше – человеком меньше, Капитолий всегда хотел, чтобы мы выживали, так какое им дело до эпидемии? Под началом миссис Эвердин работает 23 человека. Мы ходим в дома одиноких больных и семей, забираем в импровизированный госпиталь тяжелобольных. Шахты не закрывают, классы не распускают, поэтому болезнь разносится быстро, словно лесной пожар. Через две недели после первого случая болеет уже 412 человек. Я пропускаю заключительные тренировки с Нейтаном, и он обещает не докладывать об этом. А может сам боится каким-то образом подцепить от меня зразу. В борьбе с болезнью я чувствую себя полезной и живой, впервые с самого возвращения. У меня снова есть цель. Я снова становлюсь частью дистрикта, а не отшельницей в Деревне Победителей, вот только обстоятельства трагичные. Подол моей шерстяной темно-зеленой юбки пачкается в грязи, я почти не ем, и слишком много двигаюсь. А возвращаясь домой очередным вечером, у меня в голове все еще звучит крик Элизабет Харисон, разорвавший беспокойную тишину, когда она подошла к своему мертвому десятилетнему сыну. Едва забрасываю свое тяжелое от усталости тело в кровать. Ко мне приходят Рик и Элиза. В наше отсутствие за ними присматривает отец. Элиза чудом переболела вместе с уже покойной бабушкой, когда ей был всего год, а Рика мы не пускаем в школу, и пусть только кто-то из правления попробует мне что-либо сказать. Итан продолжает работать в шахте, и я волнуюсь при каждой встрече с ним, мне все мерещатся симптомы. Но, к счастью, пока он здоров. Рик рассказывает, как прошел их день. Пока в дистрикте бушует эпидемия, он много времени проводит с Хеймитчем. У Хеймитча есть иммунитет, он болел в 13 лет и, как он сам сказал: «Я настолько проспиртован, что ни одна зараза меня не возьмет». Но когда я предложила ему помогать нам, он отказался. Сказал, что его больные даже на порог не пустят. Я с этим не согласна, но настаивать не стала. А вот Итан не забыл акцентировать внимание на том, что, пока я, с больной спиной, ношусь по дистрикту, Хеймитч отсиживается в Деревне Победителей. Я засыпаю под болтовню малых, а утром все начинается с начала. Четыре дня спустя, когда я варю похлебку вместе с дочерью Сальной Сэй, меня находит Хеймитч. — Что? – спрашиваю, уже понимая, что что-то случилось. С его плаща стекает вода. — Все будет нормально, – он подходит ближе ко мне. — Рик? — Да. Закрываю глаза рукой. Не уберегли. Волнение подкатывает к горлу, пока в голове формируется план действий. Это только первый день. — Виктория, иди домой. Мы сами, – Анна касается моего плеча. — Спасибо. Хватаю пальто с крючка, второпях выходя из помещения. — Мама знает? — спрашиваю, когда мы выходим на улицу. — Еще не видел ее. Разворачиваюсь в направлении госпиталя. Для мамы волонтёрство закончено. Она не отходит от Рика. У него лихорадка, грудной, тяжелый кашель. Едва не силой заставляем его есть и пить, от головной боли его часто рвет. В этом разница: когда болеет близкий человек, нельзя успокоить себя тем, что ты делаешь все, что можешь. Ты все равно делаешь недостаточно, что бы ты ни делал. Заболевших меньше не становится, я периодически отлучаюсь в госпиталь. Спина с каждым днем болит все сильнее. Я хочу думать, что это просто из-за нагрузки. Нервы, усталость и боль дают о себе знать, я срываюсь на отца. Увидев его сидящим на крыльце дома, начинаю разговор: — Как ты? — мы мало говорили в последнее время, а обсудить точно есть что. — А ты? — спрашивает он в ответ. — Устала. Очень волнуюсь за малого, — я сажусь рядом, вытянув ноги. Теплая юбка доходит мне до щиколоток, я прячу руки в карманы пальто. — Злюсь, что мы разгребаем все сами, – тихо заканчиваю, взглядом указывая на небо, имея в виду не бога, но Капитолий. — Пока вас не было, я позволил Рику погулять с друзьями. Джейкоб и Тео. Тео болел до этого. А Джейкоб… он выглядел абсолютно здоровым. Можете больше не гадать, как Рик заразился. Насколько я помню, Джейкоб заболел вчера. — Ладно, – только и отвечаю я. Какой в этом разговоре сейчас смысл? Рик уже заболел, не так важно, как это случилось. — Это моя вина. Он бы не заболел, если бы я его не отпустил. Ты, потом он… — Господи ты боже ты мой, – шиплю сквозь зубы я. — едва ли не четверть дистрикта болеет, давай отложим мою пламенную речь на тему того, что ты не виноват? Я уже не выношу то, что ты все время винишь себя. В любой случайности. И я слишком устала, чтобы разгребать и это сейчас! – я не должна так говорить. Я знаю. Но говорю. – Я иду к Рику. Посмотрю, как он и твоя жена. Хлопаю дверью, кажется, на всю Деревню. Я понимаю, что он наш отец и ему тяжело все это принимать. Но я не готова сейчас поддерживать и его. Я просто хочу отключиться и проспать неделю. У Рика снова поднимается температура и начинается сыпь. Красные частые пятна — характерный признак кори. Рик хрипит. — У Хеймитча сегодня всю ночь свет горел. Не хочешь сходить узнать как он? — говорит мама, пока обкладываю Рика компрессами. Меня будто встряхнули. Его уже четвертый день не видно. Он бы точно справился о состоянии Рика… Прошу маму закончить, наскоро накидываю пальто и иду к нему. В доме горит свет. Осматриваю первый этаж, но не нахожу никого. Кухня в беспорядке. Хватаясь за перила, поднимаюсь на второй этаж. Судя по планировке, его спальня должна быть там же, где и предназначенная мне. Дверь приоткрыта. Хеймитч лежит на спине при включенном свете. Одеяло скомкано в ногах. Он тяжело дышит, его глаза закрыты. Тянусь руками к нему быстрее, чем идут ноги. — Хеймитч! — зову его, касаясь его груди через пижаму. Ткань насквозь мокрая. Кладу вторую руку на лоб, чувствуя как мои пальцы дрожат. — Черт тебя дери, Хеймитч! — чувствую, как искажается мое лицо, я готова разреветься. Немного трясу его: — Ты меня обманул! Он открывает покрасневшие глаза, капилляры полопались от температуры. — Немного полежу, – шепчет он пересохшими губами и снова закрывает глаза. — Не спи, у тебя жар! – встряхиваю его снова. — Не сплю, – он открывает глаза на секунду и снова закрывает. — Я сейчас вернусь, я быстро, подожди. Касаюсь его лица и вылетаю из комнаты. Отец первым замечает мою панику. Сгребаю все, что попадает под руку. Отделяю половину коры ивы. — Хеймитч болеет, — отвечаю на немой вопрос. — Чем я могу помочь? — Помоги приподнять его. Пусть у отца функционирует только одна рука, вместе мы справимся. Мы возвращаемся в его дом вдвоем. На ходу ставлю кастрюлю греться. Наливаю настойку из коры ивы. Хеймитч лежит как был. Отец помогает приподнять его, облокотив на спинку кровати. Он пытается сопротивляться и протестующе мычит. Вдвоем мы стягиваем с него насквозь промокшую пижамную рубашку. От Хеймитча пашет как от печки. Заглядываю в рот, замечаю, что высыпания уже появились. Начинаю обтирать его тканью, смоченной в уксусе. — Идиот, какой же ты идиот, – над ключицей тяжело пульсирует вена. Хеймитч все еще не приходит в себя. Я понимаю, что, если не собью температуру в ближайшие часы, он может… трясу головой. Беру кружку, подношу к его губам. — Хеймитч, это нужно выпить, — он морщится. Осторожно хлопаю его по лицу. — Хеймитч, пожалуйста, давай. Это от жара. Он с трудом приоткрывает глаза и начинает пить. Слышу легкий запах дыма: отец растапливает печь. Это хорошо, потому что здесь холодно. Кладу Хеймитчу на лоб влажную ткань, осторожно касаюсь его лица рукой. — Ты меня слышишь? Он мычит в ответ. — Ты в очень плохом состоянии, – у меня сердце кровью обливается, когда я думаю, что он лежал здесь минимум двое суток один. — Хеймитч, я очень сильно за тебя боюсь. — Не бойся, – шепчет он, кривя сухие губы. — Ты не можешь умереть. Это самая неправильная вещь в этом неправильном мире. Ты мой друг. Я глажу его по щеке. — Хеймитч, не спи. — Ага. Возвращаюсь на кухню, приношу воду и глубокую миску. Нахожу в своей сумке нужный пузырек и заставляю Хеймитча прополоскать горло спиртовой травяной настойкой. Пою чистой теплой водой. Нахожу в его шкафу постельное белье, меняю насквозь мокрую наволочку и приношу новое одеяло. Бросаю мокрое полотенце на батарею: воздух должен быть влажным. Надеваю на его ноги шерстяные носки. Сажусь рядом и на секунду выдыхаю. Меня трясет. Кладу пальцы на вену у ключицы, считая сбившийся пульс. Беру его за руку. — Ты писал мне сражаться, и я сражалась. Несмотря на собственное мнение. А сейчас я говорю тебе, сражайся, прошу. Я тоже не знаю, что буду делать, если ты умрешь, – слеза падает ему на грудь, и я вытираю ее кончиком пальцев. Чувствую как Хеймитч сжимает мою руку. Крепко, будто цепляясь изо всех сил. Замечаю, что возвращается отец, только когда он становится рядом. Не знаю, сколько он слышал, сейчас мне все равно. Он подходит и кладет на тумбочку у кровати блистер с пятью таблетками. — Жаропонижающее. Я замираю, боясь, что мне послышалось. — Как? – шепчу я, глядя на него. — Украл, когда разгружали поставку для миротворцев. Я не хочу говорить, насколько он рисковал тогда. Ведь подобные лекарства могут спасти жизнь его семье. И он отдает их Хеймитчу… — У меня еще есть. Бери. Я хватаю блистер и запихиваю одну из таблеток Хеймитчу в рот. Тянусь за водой. Теперь темпера понизится, я знаю это точно. И тело Хеймитча сможет передохнуть и начать восстанавливаться. — Что нужно принести из кухни? – говорит отец. — Ты оставайся здесь. Я поднимаюсь и крепко обнимаю его. — Прости, за то, что я наговорила. Я просто немного схожу с ума из-за всего этого. — Я понимаю, все в порядке. — Я люблю тебя, пап, – тихо говорю я, цепляясь за его шею. — Я люблю тебя. И очень тобой горжусь, – он нажимает на кончик моего носа, как в детстве. И несмотря на отчаянную ситуацию, я хихикаю. — Принеси, пожалуйста еще воды и крепкий алкоголь, если осталось. Второй от холодильника верхний шкафчик. И нож. Хотя подожди… Шарю рукой между матрасом и кроватью со стороны Хеймитча. — Нож не нужно. Отец уходит, и я продолжаю обтирать Хеймитча. — Хеймитч! — Что? – от открывает мутные глаза и несколько раз моргает. — Проверка связи. Не спи. Провожу рукой по его лбу. Температура пока не спадает. — Ты пережил самую кровавую бойню, тебя не может побороть какая-то там корь, – говорю я, даже не зная, кого больше успокаиваю. — Я тебя нашла, так что все будет хорошо. Ты выздоровеешь. И Рик выздоровеет. — Как Рик? Не успел узнать. Я горько усмехаюсь. Конечно, он бы справился о состоянии Рика, если бы успел. — Борется. У него тоже лихорадка. Но вы оба сильные. — Соврал, — он выдавливает немного вялую улыбку. — Не болел в детстве. — Ч-ч-ч-ч. Потом будем говорить. — Нет, — Хеймитч заходится кашлем. – Не хотел, чтобы ты волновалась. Думал, перенесу легко. — Ты больше не один. Хеймитч улыбается сквозь кашель. — Сложно привыкнуть. Подношу к его губам воду. — Не делай так больше. Хеймитч отпивает и немного спускается по кровати. Ощупываю его шею. Лимфатические узлы воспалены, но сыпь на коже еще не проступила. — Когда начались симптомы? — Позавчера вечером. Считаю дни. Через 5 дней он должен пойти на поправку. Он пойдет на поправку! — Он пил перед тем, как заболел, – говорит отец, когда возвращается. Это не вопрос. — Наверное, из-за этого его так быстро сморило. Возможно, он даже не понял, как сон превратился в горячку. Я прошу отца найти миссис Эвердин и привести сюда. В доме повисает звенящая тишина, прерываемая только хриплым дыханием Хеймитча. Он хмурит брови. Вижу, как напрягаются мышцы его шеи. — Что болит? — У меня сейчас голова взорвется. — Я кое-что попробую. Осторожно касаюсь его закрытых век, глажу круговыми движениями. Он выдыхает. — Точечный массаж. Чувствую, насколько твердые у него глазные яблоки из-за спазма. Перевожу руки на точки над бровями, потом у висков, чувствую пульсирование вены. Радуюсь, что могу чувствовать его пульс. Я ведь не пришла бы сегодня, если бы мама не спросила о нем. Я была уверена, что Хеймитч давно переболел, он сам так сказал. Со всей нежностью касаюсь макушки. Хеймитч рвано вдыхает время от времени. Я чувствую, руками чувствую, как он расслабляется. Повторяю движения в той же очередности. Лоб покрывается испариной, и я стираю ее влажной тканью. Мои плечи начинают болеть, но мне все равно. Я перемещаю руки на его шею и ключицы, просто вожу пальцами по коже. Я никогда не задумывалась о факте существования Хеймитча. Хеймитч был чем-то неотъемлемым, постоянным и неотменяемым, как гравитация. Это меня легко убить – не его. Но какая-то дурацкая инфекция…. Это берется будто из ниоткуда. Истина, которая ждала своего часа. Я не могу потерять Хеймитча. Не хочу жить в этом темном мире без него. Время будет идти, это главная характеристика времени. Я не хочу вспоминать его через 3, 5, 10 лет. Вспоминать как то, что я не смогла удержать. Я не хочу строить свою жизнь вокруг этой потери. Я хочу строить жизнь рядом с ним. Он мне нужен. — Хеймитч… - шепчу я, опуская ладони ему на грудь. – Я не могу потерять тебя. Я не смогу без тебя. Не сейчас. Хеймитч, черт тебя возьми! – по моим щекам текут слезы, и, кажется, их уже не остановить. – Я не понимала, но после Игр я строю свою жизнь возле тебя, я все еще жива только благодаря тебе, – у меня перехватывает дыхание. Я боюсь. – Я не могу тебя потерять. Хеймитч! Чувствую, что не могу дышать. Упираюсь носом в его грудь. — Хеймитч, пожалуйста. — Все будет нормально, – шепчет он на вдохе. Чувствую его слабые руки, прижимающие меня к себе. Выпрямляюсь, только когда слышу, как открывается входная дверь. Отец приводит миссис Эвердин. — У него пневмония, – спокойно заявляет она. Для нее это не первый случай. Лечения пневмонии в дистрикте нет, только поддерживающая терапия. — Что я могу сделать? — Продолжай делать то, что ты делаешь. Я закрываю глаза. Миссис Эвердин уходит. Хеймитч весь в поту. Температура спала, но это не особо облегчило состояние. — Хеймитч, борись! – шиплю я, вытирая его. — Не беспокойся, – он скорее хрипит, чем говорит. – Мне хорошо. Я с ними. — Нет! – я впадаю в самую настоящую панику. – Тебе все кажется! Ты бредишь из-за слабости! Хеймитч, вернись ко мне! – он ускользает к призракам свои родных. Но черта с два! Хватаю его за обе руки, тяну на себя. — Не бросай меня! Хеймитч, ты мне нужен! Он открывает глаза. Красные, усталые. — Ладно. Хеймитч засыпает. Я больше не могу его добудиться. Делаю то, что должна. Его тело такое же, как у куклы Элизы. Я оберегаю его. Я не сплю. Ложусь рядом глубокой ночью, но не могу уснуть. Только считаю пульс на его запястье. Через несколько дней Рику становится лучше, его кожа перестает быть бело-желтой. Он весь в красных точечках, но чувствует себя намного лучше. Легкие не задеты. Миссис Эвердин говорит, что через несколько дней должен вернуться аппетит. Чувствую, как половина тяжести сходит с моих плеч. Я больше морально не разрываюсь между двумя близкими людьми. Рик спрашивает, где Хеймитч. Я киваю сидящей рядом матери и вру, что Хеймитч просто простудился. Угораздило же подхватить простуду в такое время. Мама останавливает меня в дверях дома. — Не боишься, что лишаешь Рика возможности попрощаться с Хеймитчем? Щеки начинает щипать. — Он не умрет. Он выиграл игры на 48 трибутов. Больше веры! Едва сдерживаюсь, чтобы не хлопнуть дверью. Я почти не выхожу из его дома. Кажется, семья это понимает. Хеймитч почти все время спит. Температура раз за разом повышается, я раз за разом ее сбиваю. Его то знобит, то бросает в жар. Все его тело в мелких красных пятнах. Миссис Эвердин приносит ингалятор. Он подключается к сети и страшно гудит. Он один на дистрикт. Хеймитч злится, пытается стянуть с себя маску, но вместе мы его успокаиваем. Прошу Нейтана подать повторный запрос на лекарства от пневмонии. Получаю отказ. По правде говоря, он должен был уже уехать, но из-за риска распространения эпидемии ему приказали остаться здесь. Крошу ножом Хеймитча на мелкие осколки красивую капитолийскую бумагу, на которой написан отказ в поставлении лекарств. Победитель, который решил остаться в родном Дистрикте, должен жить согласно условиям Дистрикта. Еще одно доказательство, насколько им плевать на нас. У Хеймитча начинается менингит. От воет от головной боли, его тошнит. Наступает обезвоживание. Ссадины на моих руках кровоточат, я не могу перестать их чесать. Уже шестой день болезни, ему становится только хуже. Закрывшись в ванной, я тихо вою от бессилия, как Хеймитч от боли. Он не выздоравливает, чтобы я ни делала. — Он умирает. — Нет. – отвечаю быстрее, чем мама успевает договорить. — Ему нужны антибиотики. — Всю контрабанду выгребли еще в первую неделю за бешеные деньги, – мы говорим сейчас об очевидных вещах, и это меня злит. Отец уже спрашивал всех в Дистрикте, кто может продать лекарства. — У организма есть предел, даже у самого сильного. Независимо от наших желаний. Я жмурюсь. — Что еще мы можем сделать? — Ждать. Он может пойти на поправку в следующие два дня или… Будь готова, – она касается моей руки, пытаясь поддержать. В Дистрикте умирают каждый день, даже без вмешательства кори. Для нее Хеймитч – всего лишь один из их числа. Это нормально для нее. Но это трагедия для него. Его жизнь, сломанная Капитолием, не может так и закончиться. В последних 13-ти годах должен быть какой-то смысл. Вот только я не знаю, как помочь. Мысли приводят меня к Сноу. Я ненавижу его всевластие. И внезапно думаю о другом человеке, наделенном властью. Мозг будто прошибает разрядом, и я на секунду забываю дышать. Если контрабанды больше нет, то помочь может только один человек. Касаюсь заросшей щетиной щеки Хеймитча и выхожу в ночь. Мама осталась с ним, пока я иду по тускло освещенным улицам к дому мэра. Ветер пробирается под пальто. Натягиваю воротник темного свитера выше, кутаясь в него сильнее. Дом мэра стоит поодаль, обнесенный забором. Мистер Андерси выходит ко мне в домашних брюках и рубашке. Сверху накинуто пальто, в руках фонарь. — Что произошло, Виктория? — Не здесь, – взглядом прошу пропустить и иду следом за ним в дом. Его жена еще не до конца поправилась, и следы ее болезни читаются на его лице. Как выгляжу я сама, я не знаю уже несколько дней. Мы садимся друг на против друга. Для начала прошу прощения за поздний визит. Вспоминаю уроки дипломатии от Хеймитча. Мистер Андерси, мягко говоря, недолюбливает Хеймитча, но он хорошо относится к нашей семье. Рассказываю, что Хеймитч в тяжелом состоянии, говорю, как сильно он мне помог и только потом прошу лекарства. — У меня нет антибиотиков, – ровно отвечает он. — У вас должны они быть, – наклоняюсь к нему. — Мистер Андерси, я готова на обмен. Что угодно. — Даже если бы они у меня были… Моя жена все еще болеет, – он взглядом призывает его понять. Черта с два. — У него пневмония, начался менингит. Без антибиотиков это смертельный приговор. А ваша жена идет на поправку, – голос дрожит, но я продолжаю твердо на него смотреть. — Ты просишь меня выбирать между моей женой и малознакомым человеком. — Нет, они в разном состоянии. — А почему ты в таком состоянии? – в его голосе нет вызова, скорее заинтересованность. – Я сопереживал горю, постигшему его семью, но приятным человеком мистера Эбернетти сложно назвать. — Мне предстоит быть ментором, я не хочу справляться с этим одна. Мистер Андерси отводит взгляд: — Прости, этого недостаточно. «Если ты пришла просить, то говори честно», —проносится в голове. — Он меня по-настоящему понимает. Если он умрет, я останусь единственным Победителем. Но дело вообще не в Играх... Он мой близкий человек. Кажется, меня трясет. Мистер Андерси долго смотрит на меня. Потом мягко улыбается, будто что-то для себя понял. — Сейчас принесу лекарство и распоряжусь подвезти тебя до Деревни Победителей. Не стоит ходить одной в такой поздний час. Я широко открываю глаза, воздух на мгновение застревает в горле. — Спасибо. Голова кружится, я широко улыбаюсь, закрыв глаза, потому что их щиплет. Облегчение — как самое мягкое одеяло после тяжелого дня. Не знаю, что сейчас наполняет мой мозг, но это очень похоже на морфлинг. Грудной смех вырывается из меня, и я не хочу противиться этому мгновению радости. Ведь битва еще не закончена. Мистер Андерси возвращается, и я крепко пожимаю его руку: — Спасибо вам большое. Если вам что-то нужно… — Платья для моей жены к рождеству будет достаточно. — Будет самое красивое платье. — Надеюсь, антибиотики смогут помочь. Я киваю ему, не видя смысла отвечать на озвученный им мой страх. Он провожает меня к машине. Я не перестаю рукой придерживать карман, где лежит тканевая салфетка с несколькими ампулами. Мои руку дрожат, когда я набираю в шприц содержимое флакона. Хеймитч без сознания, вряд ли он услышит, но все же говорю: — Я сделают тебе укол в плечо, это поможет. Протираю спиртом и осторожно прокалываю его кожу. Не знаю, зачем, но закончив, прижимаюсь лбом к месту укола и шепчу: — Пожалуйста. — Как ты его убедила? – спрашивает мама, когда я встряхиваю баночку с настойкой из ивовой коры. — Сошьем его жене платье к Рождеству. — И все? — Да. Как ты и говорила, он не злой человек. — Ты победительница, – коротко говорит она. Я понимаю, о чем она говорит. У него есть власть, у меня есть привилегии. Решаю промолчать: сейчас это точно может подождать. Благодарю маму, что она побыла здесь, пока я была у мэра. Почувствовав внезапную потребность в поддержке, крепко обнимаю ее, и смотрю как за ней закрываются двери. Это финал. Совсем скоро все станет понятно. Немного тормошу Хеймитча, заставляю выпить отвар из апилака, шиповника и алтея. Потом оставляю прикроватную лампу включенной и ложусь рядом. Глубоко вдыхаю. Я сделала все, что могла. Впервые за эту неделю я полноценно засыпаю, держа Хеймитча за руку. Вскакиваю с первым лучом солнца. Просыпаюсь, уже сидя на кровати и тут же шиплю от резкой боли в спине. Вместе с болью на голову обрушиваются воспоминания о вчерашнем вечере. Я должна обернуться и посмотреть на Хеймитча. Стискиваю ладони. Я не могу себя заставить. Я не слышу привычного хриплого дыхания, может из-за шума крови в собственных ушах. Он может быть мертв. — Солнце, ты рассвет загораживаешь. Хеймитч. Я содрогаюсь, меня будто взрывной волной прошибает. Открываю рот, но не могу ничего сказать. Хеймитч за моей спиной, живой, в сознании. Неожиданно для себя начинаю плакать, это просто рвется из меня. Тру глаза, будто так слезы исчезнут. Боже, в каком напряжении я была все это время. И как боялась не услышать снова этот притворно-ехидный голос. Рассвет я ему загораживаю, вот же беда. Хеймитч кладет мне руку на спину. Наконец глубоко выдыхаю, стараясь совладать с собой и оборачиваюсь к нему. — Привет, – хрипло говорит Хеймитч. Его глаза светятся. Он все еще бледный, измотанный, но его глаза светятся. Как вода в реке блестит на солнце. — Привет. Улыбаюсь ему так, что скулы сводит, и сердце, и дыхание. Хочется сгрести его в охапку и заобнимать, а лучше отмудохать, чтобы больше не врал. Хеймитч кажется потрясенным в самом лучшем смысле этого слова. Улыбается потрескавшимися губами, бровь приподнята. Под его пристальным взглядом беру себя в руки и наконец касаюсь его лба, чтобы проверить температуру. Есть, но небольшая. — Голова болит? — Намного меньше. — Я налью тебе воды. Потом нужно сделать еще один укол, – говорю я, поднимаясь с кровати. Хеймитч молча подставляет плечо, потом делает несколько глотков воды, вот только взгляд от меня не отводит. Следит за каждым движением, то ли обдумывая что-то, то ли еще не до конца освоившись в реальности. Тем временем я занимаюсь привычными делами, поправляю подушку, кладу на батарею мокрую тряпку, чтобы увлажнить воздух. Хотя больше всего хотела бы обнять его. Собираюсь пойти на кухню, чтобы вскипятить воду, когда Хеймитч прерывает меня: — Ты упрямая. — Что? — Мне бы не хватило воли себя спасти. — Значит, хорошо, что я оказалась рядом, – я отворачиваюсь о него, в горле щиплет. В миг вспоминаю, за что несколько дней назад страшно злилась на него. До того, как он начал дышать со звуком закипающего чайника. — Думаю, я должен извиниться. Поджимаю губы. — Представить не мог, что все так обернется. Думал, я неуязвимый. У меня вообще большое самомнение, если ты не заметила, – он выглядит очень серьезным. – Мне жаль, Вик. Я пытался оградить тебя от лишнего волнения. — Ты чуть не умер, – мой голос трещит. — Прости. Я запрокидываю голову, пытаюсь справиться с эмоциями. Это осознание того, что он действительно мог умереть, и что он не умрет. Потому снова смотрю на него, скрестив руки на груди. — Больше не решай за меня. — Хорошо. Прости, Вик, – в его взгляде неподдельное сожаление. Будто факт, что он чуть не умер беспокоит его не больше всего. Спускаясь на кухню в привычной тишине. Еще вчера она сильно на меня давила. Как я ее боялась. Не верится, что все скоро вернется в привычное русло.