И мир(не)рухнет

Я просыпаюсь от того, что меня трясет. В прямом смысле. Приоткрываю глаза. В комнате царит полумрак. Выходит, мы уже покинули Капитолий. На мне по-прежнему красный костюм-платье. Я хочу пить, буквально умираю от жажды. К постоянной боли в спине добавилось похмелье, к тошноте от собственной жизни — тошнота от алкоголя. Я чувствую себя опустошенной. На прикроватном столике замечаю бутылку воды. Прикладываю все усилия, чтобы приподняться. В этом неловком кряхтящем положении меня застает Хеймитч. — Куда, — он тут же придерживая меня за плечи. — Я пить хочу. — Держи, – Хеймитч протягивает стакан. Выглядит как вода, но на вкус… не вода. Перевожу на Хеймитча недоуменный взгляд. — Это противопохмельный коктейль, — поясняет он. — Он мне много раз жизнь спасал. Пью большими глотками. — Где мы сейчас? — Между 6 и 5 дистриктами, к вечеру уже будем дома. — Можешь позвать Елиесту? Хочу вылезти из этого, – я указываю на свой наряд. — Конечно. В черной свободной футболке и штанах чувствую себя намного комфортнее. Смываю вчерашний макияж, становясь похожей на себя, и выезжаю в столовую. Хеймитч с Бряк чаевничают, непринужденно беседуя о чем-то. Смутно припоминаю, что вчера кидалась в нее бокалом. Очевидно, без извинений обойтись не получится... — Доброе утро, Бряк, —говорю я, подъезжая к ней. Она не отвечает. — Бряк, прости меня. Вчера я много выпила, был сложный день. Я не хотела… Она разворачивается ко мне резким движением. Поднимает руку, и я невольно начинаю опасаться, ожидая замаха. Но она лишь осторожно кладет ладонь мне на щеку. — Я все понимаю, дорогая. Я просто не хочу, чтобы еще один победитель спился. — Хеймитч не спился. Она смотрит на меня так, будто я сказала глупость. — У тебя есть ради чего жить. И ты должна приложить все усилия, чтобы жить дальше. Борись. — Хорошо, Эффи, — я опускаю взгляд. — Будешь обедать? – радушно говорит она. — Да. Я подъезжаю к месту за столом, где нет стула. Мне все еще некомфортно после слов Эффи. Хеймитч, похоже, разделяет мое мнение: смотрит на нее так, будто у нее чешуя выросла. Мы сидим в молчании. Да и говорить мне не хочется. Кажется, будто за столом витает тень Дерека. С ним я ехала в Капитолий всего несколько недель назад. Интересно, сколько тех, кто уже погиб, было в этом поезде, считай, на этих же местах? Хеймитч сегодня тоже не слишком разговорчив. Он хмурится. Его явно что-то беспокоит. Наверное, это связано со вчерашним торжеством. Мне следовало бы спросить, но мне так пусто, что я просто оставляю это на потом. В любом случае, я никак не могу повлиять на то, что уже случилось. Закончив обедать, говорю, что хочу еще немного поспать, и уезжаю в свою комнату. Каторина хочет помочь мне лечь, но я отказываюсь. Нужно учиться справляться самой. Кровать уже застелена. Кое-как забрасываю свое тело на кровать, опираясь на руки, и вздыхаю. Через пару часов я буду в дистрикте. В грудной клетке, скованной прочными цепями тревоги, совсем нет радости. Машинально кручу солнце в руках, глядя в потолок. Я устала. Гораздо больше, чем мне казалось до этого. Слышу, как Хеймитч осторожно шкрябет по двери. За две недели в больнице я успела выучить этот звук. —Заходи. Он садится в изножье кровати и машинально укутывает мои ноги в плед. Мы смотрим друг на друга некоторое время. Воцаряется тишина, но в ней на удивление комфортно. — Все изменится, когда мы вернемся, — говорит он нейтральным тоном. — Тоже об этом думаешь, да? — я не удивлена. — Как тут не думать. — Они не смогут относиться ко мне как раньше. Мои друзья, знакомые, покупатели в мамином магазине... Уж точно не после вчерашнего. Я была такой расчетливой сукой, — я кривлюсь, снова вспоминая, что говорила. — Но родители, они ведь должны понять? Из-за такого от детей не отказываются, верно? – вряд ли я сама в это верю. По мере того, как я говорю, глаза Хеймитча расширяются. — Ты действительно так думаешь? Он считает, что от меня откажутся? — Я попала на Игры, потому что набрала тессер для отца. Должно же это стать смягчающим обстоятельством… Хеймитч трет переносицу и едва не рычит. — Господи ты боже ты мой — в сердцах повторяет он мою фразу. — Откуда вообще в твоей голове эти мысли? Они будут счастливы твоему возвращению. И, как мне кажется, они понимают, насколько тебе было тяжело. Да у тебя на лице во время Игр все было написано. Нужно быть тупым, капитолийцем или тупым капитолийцем, чтобы не понять. Я смотрю на него с прищуром, боясь поддаться облегчению. — Вик, твои люди останутся с тобой. А мнение незнакомцев из дистрикта… тебе с ними не жить. Пусть радуются добавке к пропитанию. Я глубоко вдыхаю. Слова Хеймитча звучат правдоподобно. И менее катастрофично, чем страхи о том, что на меня устроят гонения всем дистриктом. — И что, никто даже не попытается придушить меня во сне? — пытаюсь обратить слова в шутку, выдавливая из себя кривую улыбку. — Тебе нужно было поговорить со мной сразу, как подобные мысли появились в твоей многострадальной голове, – Он легонько стучит костяшками по моему виску и смотрит, будто на глупого ребенка. Я немного неловко улыбаюсь в ответ. — Все будет нормально, Вик. — Тогда что ты имел в виду? Когда сказал, что все изменится. Он возвращается на свое место и сцепляет руки в замок, сплетая пальцы. — Я свою задачу выполнил. Игры закончились. До Тура Победителя можешь жить своей жизнью. Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Что-то здесь не чисто. — Ты прав. Мне только исполнится 18, я могу больше не волноваться, что Рик или Элиза будут выбраны, пора строить свою жизнь, – проговариваю это, продолжая на него смотреть, буквально сверля его взглядом. Он же не смотрит на меня, лишь утвердительно качает головой. — Гулять с друзьями, проводить время с одногодками, может даже начать с кем-то встречаться. Спасибо, что помог мне, но у нас свои жизни… Он, натягивая на лицо свою характерную ухмылку, еще активней качает головой. — Идиот, — говорю я с обидой. Хеймитч резко оборачивается на меня, не понимая, к чему я это сказала. А у меня еще есть что сказать! Я сажусь на кровати. Он пытается мне помочь, но я отмахиваюсь. — Ты действительно думаешь, что я просто продолжу жить своей жизнью? Планировал здороваться со мной при встрече как со старой знакомой и общаться раз в год на Играх? Вот только что-то мне подсказывает, что ты этого не хочешь, — я тычу в него пальцем — И я тоже. Поэтому даже не надейся от меня избавиться! Кстати, я переезжаю в деревню победителей, если ты забыл. Я вижу, как он поджимает губы, пытаясь сдержать улыбку, глаза у него горят. — Договорились. Но я все еще злюсь на то, что он так подумал. Твердо смотрю на него, подняв брови. — Ты от меня так просто не отделаешься, Хеймитч Эбернети. У тебя был шанс перед Играми, но сейчас уже поздно. — Ладно-ладно, — он пытается сменить тему. Похоже, что ему немного некомфортно из-за того, что я разгадала его сомнения. – Эффи распорядилась, чтобы дом подготовили к твоему переезду и посбивали пороги между комнатами. Твоя семья уже живет там. — Я на коляске временно. — Она хочет, чтобы тебе было комфортно, – мягко говорит он. — А Эффи намного лучше, чем может показаться изначально, да? — Она о тебе заботится. И обо мне, я думаю, – Хеймитч хмурится, будто ему кажется странным, что кто-то, подобный ей, может заботиться о ком-то, подобном ему. — Она расстраивается, когда ты пьешь. — Ей кажется, ты сможешь повлиять на это. Это еще одна причина, почему она рада, что ты теперь с нами, — он поджимает губы. — Я тебе не нянька. — Отличный ответ, солнце, — ему явно нравится, что я не собираюсь его пилить. Но не потому что мне все равно, просто я достаточно умна. Я замолкаю, задумавшись. Есть вопрос, который я хочу обсудить до нашего прибытия. И возможный ответ на него очень меня пугает. Хотя в глубине души я его уже знаю. — Эффи сказала, ты был готов поубивать организаторов, когда я упала, — я глубоко вдыхаю перед тем, как продолжить. – Меня столкнули или это была случайность? — Они видели, что ты почти не держишься. Парень был уже мертв. Я закрываю глаза. Они хотели меня убить. — Твое поведение на Арене было очень двусмысленным, — добавляет он, подняв бровь и внимательно глядя мне в глаза. — Настолько, что лучше оставить Игры без победителя? — Они бы смогли это объяснить. В конечном итоге Игры — это всего лишь условность. — Контроль, — говорю я и качаю головой. Все всегда вертится вокруг контроля. — Поэтому было важно правильно все преподнести вчера. — Они поверили? — я перевожу на него взгляд зная, как много зависит от его ответа. — Или убедились, что ты готова вести себя так, как им нужно. Я откидываюсь на изголовье кровати. Почему-то совсем не чувствую облегчения. Кроличья нора оказалась куда глубже, чем я была готова признать. Я должна делать то, что они хотят. Всегда. Жизнь моей семьи в их власти. — Всем было бы проще, если бы они меня убили, — я не хочу его ранить, просто я действительно так думаю. — Мне – нет. Хеймитч поднимается. — Все Победители – несчастные люди. У тебя, по крайней мере, есть ради чего жить. Он проводит рукой по кончикам моих волос и заглядывает мне в глаза с той особенной, поблескивающей заботой. — Ты будешь в порядке. «Как и ты», — отвечаю я мысленно. В дверь стучит Эффи: нужно начинать готовиться к прибытию. Поезд останавливается. На перроне нас ждут репортеры и встречающие. Кажется, сюда согнали половину дистрикта. Я не спешу выходить. На мне бордовое шифоновое платье длиной ниже колен с золотым лисьем. Волосы распущены. Я очень хочу увидеть свою семью. Кинулась бы им на шею прямо сейчас, но мне все еще страшно. Не смотря на слова Хеймитча, я по-прежнему боюсь их реакции. Поэтому замираю, продолжая смотреть в окно. Хеймитч видит мое промедление. — Вернулась домой, чтобы сидеть в поезде? — подшучивает он, пытаясь меня подбодрить. Это отвлекает от дурных мыслей. — Нет, жду пока мой ментор наберется сил, чтобы меня поднять. — Иди сюда. Он осторожно берет меня на руки. Нейтон — физиотерапевт, который временно направлен в дистрикт 12, — везет за нами мое кресло. Первое, что я чувствую – лучи солнца, падающие на мое лицо, и на секунду прикрываю глаза. Потом шум людей закручивает нас подобно вихрю. Люди подходят ближе, но я не вижу на их лицах враждебности. Хеймитч помогает мне сесть в кресло. С замиранием сердца высматриваю в толпе свою семью. Элиза подбегает ко мне первой. Прижимается как раньше, вжимаясь лицом мне в шею. Я заземляюсь. Я дома. Кажется, с моего отбытия прошла целая вечность. Держу ее в объятиях, прижимаю крепче к себе и жмурюсь. Но открываю глаза, когда слышу дорогой сердцу голос. Вижу маму с Риком. Тяну к ним руки, Элиза все еще не отпускает меня. Как же я рада их видеть. Они обнимают меня, закрывая от вспышек камеры. Они меня ждали. Я это чувствую кожей. И все страхи кажутся такой глупостью. К собственному неодобрению, начинаю плакать. Прячу лицо в маминых волосах. Если мы будем обниматься слишком долго, никто нам об этом не скажет. Наоборот, операторы рады сделать больше трогательных фото. Я отстраняюсь от мамы только когда чувствую, что могу контролировать лицо. Вижу, как Итан топчется позади семьи. Он улыбается самой широкой из своих улыбок, на нем лучший костюм и букет диких роз в руках. Крепко обнимаю его, и ему приходится согнуться в три погибели, чтобы обнять меня в ответ. Он целует меня в щеку, смущенно краснея. Неожиданно. Кладу цветы себе на колени. Обнимаюсь с несколькими друзьями. Итан становится за мной, хочет повезти мое кресло. — Хеймитч, — говорю я быстрее, чем успеваю подумать, что делаю. Хеймитч кивает и берется за ручки. Эффи прощается с нами, ее ждут в Доме правосудия. Я немного выдыхаю, отпуская эмоции, только когда оказываюсь в машине миротворцев, везущей нас в новый дом. Здесь действительно все готово. Дом находится рядом с домом Хеймитча, отделенный невысоким забором. Двухэтажный, раз в 5 больше нашего прежнего жилища. Он красивый, но кажется неуютным и чужим. Надеюсь, все дело в привычке. Рядом со ступеньками пандус. Как только мы подъезжаем к дому, на крыльцо выходит отец. Он выглядит почти здоровым, если бы не безвольно повисшая левая рука и большой шрам на правой стороне лица. Он улыбается мне, как до этого мама. И я окончательно отпускаю свои страхи. Машинально отталкиваюсь от кресла, чтобы встать, Хеймитч помогает мне. Папа, высокий как вековое дерево, обнимает меня. И я снова ребенок, а не кровожадная победительница. — Малышка моя… — выдыхает он, гладя меня по волосам. Я прижимаюсь к нему точно осознавая, что вернулась домой. — Спасибо, что позаботился о ней, — и отец протягивает ладонь Хеймитчу, стоящему за моей спиной. Хеймитч ее пожимает, слышу невнятное: — Не мог иначе, сэр. Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Сэр? Серьезно? Отстраняюсь от папы, держась за его плечи. Только сейчас замечаю, что на его черных волосах проступило намного больше седины. Тем временем Элиза успела забежать в дом, и теперь зовет меня — Пошли домой, Вик! Я тебе все покажу! Я киваю ей, улыбаясь. Этот ребенок много раз воображала, каково жить в «Замке» Победителя. Снова сажусь в кресло и оборачиваюсь к Хеймитчу. — Скоро увидимся, – я не привыкла с ним прощаться. На мгновение чувствую странную уязвимость, но быстро прогоняю это чувство. Я дома, мне не о чем беспокоиться. — Я всегда поблизости, — говорит он, указывая мне за спину на свой дом, и уходит. Я въезжаю по пандусу в наш новый дом. И пусть это просто эйфория от возвращения, но я чувствую себя почти счастливой. Элиза проводит мне экскурсию по нижнему этажу, — из-за ступенек мне временно доступен только он, — а затем показывает мне мою комнату. Это помещение в светлых тонах с узорчатыми обоями, широкой кроватью, светлым деревянным шкафом и окном с гардинами. — На самом деле, твоя комната должна быть наверху. Эта — гостевая. — Скоро я займу свою комнату, не беспокойся, — я знаю, ее беспокоит мое кресло. — Точно? По телевизору сказали, ты сильно ударилась. — Точно, – беру ее за руку и уверено киваю. Минута беспокойства прошла, и Элиза снова улыбается. Мама помогает мне снять платье, сделанное в Капитолии, и надеть то, которое я часто носила дома. Легкая серая ткань, длинные рукава, простая юбка до середины голени. Она замечает почти заживший шрам на животе. На мгновение вижу, как злость отражается на ее лице, и складка между бровями становится еще глубже, но она быстро берет себя в руки, и скрывает это. Минут 15 спустя я сижу у камина, положив голову отцу на плечо. Мама накрывает на стол из блюд, которых раньше никогда у нас не было, Рик и Элиза ей помогают. Мы молчим, папа гладит мои пальцы. В итоге он не выдерживает: — Я тебя подвел. Не прощу себя за это. Мне тяжело об этом говорить. Не потому что я его виню, нет, никогда. Просто я не хочу сейчас вспоминать, как сильно Игры меня сломали. — Я вернулась, пап. Наша семья снова вместе. Тебе не за что себя прощать. — Мы все видели, что тебе было сложно драться с трибутом из 4 дистрикта. Я замираю, будто меня поймали на месте преступления. Отец продолжает: — Если бы я знал, чем обернется мое спасение… хорошо, что ты смогла пересилить себя, – он целует меня в лоб. И я, не дыша, тихо шепчу: — Я стала убийцей, пап. — Ты снова с нами. Это главное. Мы ужинаем все вместе. Я стараюсь не участвовать в разговоре, слушаю малых, которые рассказывают, что они делали, пока меня не было, о друзьях, новом доме. Интересуюсь делами в маминой мастерской. Это теплый домашний вечер. Никто не поднимает тему Игр, будто я вернулась с долгой поездки. Уверена, они договорились об этом заранее. Но разговор заходит о Хеймитче, когда Элиза замечает солнце на моей шее. — Он мой друг. Относитесь к нему хорошо, – я сразу это оговариваю. — Он очень сильно мне помог. — Хорошо, Вик, – мама накрывает мою лежащую на столе руку своей. — Но у тебя есть друзья. Они так сильно о тебе волновались. Медисон приходила к нам каждый день… Я чувствую угрозу, будто пространство каждую секунду меняется. — Он был со мной в последние минуты перед Ареной, он помогал мне на Играх, был со мной в больнице и на этом дурацком награждении. Этот дом мы получили не просто так. Как и Хеймитч свой. И мне плевать, что говорят о нем в дистрикте. Или обо мне. Он – мой друг. Я смотрю на свои пальцы, до белых костяшек сжимающие вилку, и понимаю, что вспылила. Опускаю голову, глубоко вдыхаю, слишком громко в образовавшейся тишине. — Простите. Мне правда жаль, — я не поднимаю взгляда, боясь увидеть страх в их глазах. Собираюсь уехать в свою комнату, но меня останавливает Рик. Он подходит ко мне и крепко обнимает. Мой взрослый малой. — Я рад, что ты вернулась. Глажу его по спине. Немного успокаиваюсь. — Прости, — шепчет мама, когда я снова принимаюсь за еду. Киваю ей, улыбнувшись ей одними губами. Никто не говорил, что будет просто, но у меня есть семья. Атмосфера налаживается. Я решаюсь рассказать, как перекроила платье в последний момент. Это почти веселая история, но она позволяет мне заговорить об Играх. Они удивляются и смеются. Спрашивают о реакции стилиста, а мама говорит, что сразу заподозрила неладное, как увидела репортаж. Рик расспрашивает о Капитолии, ему интересно, как там все построено. Мы расходимся ближе к десяти. В целом, это был хороший вечер. Мама помогает мне лечь в ванну. Хорошо, что здесь есть поручни — благодаря ним мне гораздо удобнее. Я закрываю глаза, пока она распутывает мои волосы, и на мгновение снова чувствую себя маленькой. Снова в тех чудесных временах, когда мир меня еще не пугал. Руки мамы мягкие и теплые. Она помогает мне с пижамой и дожидается, пока я сама лягу в постель. С каждым разом это все проще. Мой новый матрас очень удобный, я чувствую, как спина наконец расслабляется. Мама подпирает одеяло. Я все еще ее дочка, я вижу это в ее глазах. — Останешься, пока я не усну? — Конечно. Она ложится рядом со мной, обнимает меня за плечи и мурлычет колыбельную, совсем как в детстве. Я закрываю глаза, чтобы сдержать слезы. Я устала, и я очень рада оказаться рядом с мамой. Совсем скоро проваливаюсь в сон. Следующий день похож на рождественское утро. Никому никуда не нужно идти, все такая же необычная для нас еда, дети носятся со мной, будто я у них вместо подарка. Я этого не заслужила. Но заслужили они. Живую сестру, даже если она убийца; живого отца, хороший дом, хорошую еду. Они заслужили немного счастливых моментов в этой сложной жизни. Поэтому продолжаю улыбаться. Ближе к обеду у меня тренировка с Нейтоном. А после обеда сбегаю. Благо, сделать это не сложно, на улице тепло, к выходу проведен пандус, а дорога сухая. Возле дверей большой горшок с цветами, из которого я достаю декоративные камешки и прячу в кармане платья. Подъезжаю к дому и ненадолго застываю, осматриваясь. Его дом выглядит более старым, хотя все постройки здесь одного времени; сад не ухожен, водосток сломан. В остальном это идентичные дома. Подъезжаю поближе, и начинаю бросать камешки в окно первого этажа. Меньше минуты спустя из-за шторы появляется нахмуренный Хеймитч, но кривая ухмылка быстро зажигается на его лице. Он открывает двери и спускается ко мне. — Ты могла разбить мне окно, – с притворным недовольством жалуется Хеймитч. — Сам виноват, у тебя пандуса нет. Он лишь качает головой. — Принимается. На нем видавшие виды брюки и бежевая не заправленная рубашка. — Хочешь прогуляться? Точно не хочу сегодня появляться на людях. — Вообще-то, я собиралась к тебе в гости, — стараюсь говорить уверенно, будто не напрашиваюсь. Хеймитч отводит взгляд. — У меня бардак. — О, подумаешь, нашел чем пугать. — Там действительно грязно. Я немного тушуюсь, но быстро беру себя в руки: — Можем сесть на скамейке рядом со странной скульптурой. В ответ Хеймитч лишь кивает и делает шаг в указанную мной сторону. — Это фонтан. Просто он не работает. — Теперь понятно, – я качусь в сторону фонтана. Я подъезжаю к краю скамейки, Хеймитч садится рядом. Он расспрашивает меня о вчерашнем вечере, и я признаюсь, что вспылила, но опускаю причину. Он рассказывает о Деревне Победителей и о том, какие привилегии полагаются мне и моей семье. Примерно полчаса спустя мимо проходят Рик с отцом. Я на секунду напрягаюсь. — Добрый день, Хеймитч, – Рик приветливо машет. Отец подходит к нам, здоровается с Хеймитчем за руку. — Тебе не холодно? — спрашивает он меня. — Нет, все в порядке – я отрицательно машу головой, возможно, немного нервно. — Мы идем к Харисону, тебе принести что-то из города? Только в этот момент вспоминаю, что наступил сезон земляники. Мысленно облизываюсь. — А можно мне земляники? — Тазик? — подшучивает отец. — Два, — я округляю глаза. — Хорошо, – он хлопает меня по плечу, и они уходят. Хеймитч смотрит на меня со смешинками в глазах. Если он и заметил, что я напряглась, то виду не подал. Мы сидим еще около часа, пока у меня не начинает существенно болеть спина. Хеймитч провожает меня до дома, помогая заехать на крыльцо. Хотя я сама могу! До вечера я лежу в кровати. Наверное, нагрузки прошлых дней и сегодняшняя тренировка с Нейтоном дали о себе знать. Ко мне приходит Элиза. Мостится рядом, как в старые-добрые времена, только эта кровать намного шире старой. С Элизой ее любимая кукла. Когда начинает темнеть, мы слышим какой-то шум на улице. Элиза подходит к окну. — Это Хеймитч, — говорит она, опершись о подоконник. — Что случилось? — я приподнимаюсь. — Смотри, — Элиза отодвигает тюль так, чтобы я смогла увидеть происходящее снаружи. Хе ймитч тащит за собой мешок, в котором грохочет стекло. Кажется, он шипит проклятия сквозь зубы. Двери в его дом открыты, а рядом с порогом стоит еще один мешок с мусором. Я опускаюсь на подушку и улыбаюсь, прикрыв глаза ладонью. Хеймитч убирается в своем доме, значит, завтра я иду в гости. У него действительно был бардак, а я себе уже надумала. Это становится традицией. После тренировки с Нейтоном и обеда, я иду к Хеймитчу. Первое время после возвращения из Капитолия от меня ничего не ждут, а меня успокаивает эта маленькая рутина. Если я сильно устаю – ложусь на бархатный темно-серый диван, если чувствую себя хорошо – сажусь в большое кресло напротив Хеймитча. Мы слушаем музыку на старом проигрывателе, играем в го: мне очень нравится чувствовать контроль над полем. Иногда Хеймитч что-то готовит. Иногда я ему помогаю, но чаще сижу рядом и разговариваю. Иногда его отвлекаю, у него что-то идет не по плану, и он на меня злится, не сильно, но я всегда делаю вид, будто я в это верю. Мы смотрим нейтральные передачи по телевизору, читаем. А намного чаще просто сидим в компании друг друга и неспешно разговариваем. Я пью вино, Хеймитч пьет виски. Я люблю свою семью, но в его доме могу спрятаться, когда всего становится слишком много. Например, радости малых. Они шумные и жизнерадостные, как раньше, до ранения отца. И я этому очень рада. Но это абсолютно не вяжется с пустотой, которую чувствую я. Мама хочет, чтобы я понемногу возвращалась к жизни, виделась со старыми знакомыми. Я ссылаюсь на боли в спине и кресло. Пока это работает. Благодаря спине я могу лежать в кровати днем. Пытаюсь обмануть родителей, говоря, что кричу по ночам из-за спазмов. Отец недоверчиво косится в ответ: он прекрасно знает, когда мне больно – я молчу. Я тренируюсь контролировать свой крик и вырываться из кошмара молча. Еще лето, окно в моей спальне ночью открыто. И если случается так, что я кричу, проходит не больше 30 секунд прежде чем окно в соседнем доме загорается. Я оставляю шторы не задернутыми, так что сразу это замечаю. Когда свет загорается, я включаю ночник возле себя, поворачиваюсь к окну и смотрю на свет, пока меня снова не начинает клонить в сон. Иногда в окне появляется Хеймитч, и почему-то этот факт сильно греет что-то внутри меня. Примерно через три недели после нашего возвращения Хеймитч сильно напивается. Конечно, он пил и до этого. И я старалась не показывать, насколько мне это не нравится. Я не хочу, чтобы он травил свое тело. Но он это и так знает. Как и я знаю, что никакая сила не заставит его бросить, пока он сам так не решит. Я только разозлю его. В то воскресенье я прихожу позже обычного. Погода испортилась, малые целый день дома, у мамы сокращенный день в мастерской. Она собирается приготовить гуся на ужин, поэтому ощипывает его. Меня внезапно тошнит от запаха горелого пуха, такого не было раньше. Извиняюсь и ухожу из дома. Мама, как всегда, намеренно не акцентирует внимание на том, куда я иду. Лишь говорит быть осторожной, чтобы колеса не застряли в сырой земле. Хеймитч не реагирует, когда я бросаю камешки в его окно. Думаю, что он мог пойти куда-то, но замечаю, что в кухне горит свет. Подъезжаю как можно ближе к ступенькам, и достаю из ниши в кресте раскладную трость. Благодаря тренировкам с Нейтаном и пилюлям из Капитолия, которые я принимаю каждый день, я уже понемногу хожу. Это больно и выматывающе, ноги все еще ощущаются чужими. Но я могу идти, и это для меня главное. Поднимаюсь по ступенькам, второй рукой держась за перила и посматриваю на наш дом, проверяя, чтобы никто не выглянул в окно. Меня ощутимо шатает, и под конец ступенек я начинаю действительно бояться, что упаду. Двери в дом Хеймитча не закрыты. Я зову его по имени, но не получаю ответа. Подождав еще немного, захожу. Держась за стену иду в кухню. Чувствую, как от усилий летнее персиковое платье прилипает к лопаткам. Кофту снимаю с плеч по дороге и бросаю на диван. Вижу Хеймитча: он спит, сложив руки на столе и подложив под голову какую-то ткань грязно-сиреневого цвета. Вдыхаю стойкий запах алкоголя. Возле стула валяется бутылка, на столе еще одна, полупустая. Из еды – ничего. Я обхожу стол, проверяя, чтобы рядом не было оружия. Сажусь напротив. Теперь во сне Хеймитч выглядит совсем иначе, грустно и одиноко. Пальцы крепко вцепляются в шарф. Кажется, сегодня призраки догнали моего ментора. В последние недели я настолько сконцентрировалась на собственной пустоте, ненависти к Капитолию и себе, страхе за семью, что начала забывать – жизнь Хеймитча намного более трагична, даже если кажется, что он в полном порядке. Я осторожно кладу свои руки поверх его. — Хеймитч, это я. Просыпайся, — он мгновенно вздрагивает, но быстро понимает, где находится. Смотрит на меня мутным взглядом, щурится. — Привет, – он трется об мои руки проступающей щетиной. Наверное, у него перед глазами двоится, он будто не может сфокусировать на мне взгляд. — Тебе тут неудобно. Сможешь добраться до спальни? — мягко говорю я. — Не-ет. Я праздную, — он отталкивает мои руки, будто сейчас я способна его потащить. — И что ты празднуешь? — День рождения моей первой любви, — он вздыхает, прикрыв глаза, а через мгновение тянется к бутылке. Я замираю на секунду, в моей голове все складывается. До Квартальной бойни у Хеймитча была девушка, ее убили вместе с его семьей. Шарф в его руке и этот грустный пьяный праздник… — Ох, Хеймитч… — выдыхаю я. — Не надо меня жалеть! – он мгновенно вспыхивает. — Ее пожалей. Даже могилы нет. Ни у кого из них, — он снова пьет из горла. — Какой она была? — осторожно спрашиваю я. Он странно косится на меня, будто никому раньше в голову не приходило спросить. Наверное, так и есть. Помолчав мгновение, скупо говорит: — Совсем не как ты. Тихая. Беззащитная. Скромная. Одинокая… наверное. Была так рада, когда я вернулся… — он утыккается лицом в ладонь. — Это ее шарф? — Да. Она забыла его перед… я должен был отдать его ей… — Хеймитч поднимает на меня мутный взгляд. — Хватит спрашивать. — Ладно, — я снова беру его за руку: кажется он не против, а через некоторое время поднимаюсь и иду к холодильнику. Достаю бутылку красного вина, которую я открыла несколько дней назад. — Зачем ты ходишь? — А, ты стучала в окно! Могла упасть. Не нужно было… — Не упала, так что все нормально. Снова сажусь на свое место, решаю не брать бокал. — За твою девушку, Хеймитч, и твою семью. В глазах печет. — Я отомщу, — Хеймитч тычет пальцем перед собой и тоже пьет. Я сижу рядом с ним некоторое время. Когда солнце начинает катиться к горизонту, мы перемещаемся в зал. Хеймитч буквально прижимается к стене, пока мы идем, наверное, боясь, что под алкоголем случайно за меня схватится. Я зажигаю тусклый свет и включаю негромко музыку на проигрывателе. Тягучий блюз из 3 дистрикта. Я больше не расспрашиваю Хеймитча, позволяя ему находиться в своей пьяной тоске, но не ухожу, специально остаюсь рядом. Кладу голову ему на плечо, чувствую, как он прикасается к моей руке. — Ты хороший человек, Вик. Не знаю, зачем он это говорит. — Ты тоже, Хеймитч. — Нет, — он утыкается носом в мое плечо. — Имею право на свое мнение. — Не-вы-но-си-ма. — Ага. Мы продолжаем молчать. Постепенно он начинает засыпать. Его дыхание выравнивается, он отбрасывает голову назад, так что я почти не чувствую давление на своем плече. Пора идти домой. Я знаю это, но вместо этого остаюсь сидеть рядом. Думаю о том, каково это – терять близких. А особенно потерять всех. Я потеряла только бабушку, когда мне было 10. Но никого из молодых членов семьи. Насколько часто он думает о них? Мне кажется, что памятью о близких, которых не стало, пропитана каждая минута его жизни. Может, поэтому он ведет себя отстраненно с моей семьей. У него под окнами разворачивается то, чего его самого навсегда лишили. Углубившись в мысли, не замечаю, как беру Хеймитча за руку. Он не просыпается. Выныриваю из мыслей только когда слышу стук в дверь — Рик зовет меня. Хеймитч недовольно сопит и прячет нос в моих волосах. Стук повторяется. Вцепившись в подлокотник, я кое-как встаю; Хеймитч тут же сворачивается на диване. — Я иду, жди. Рик с интересом смотрит мне за плечо, когда я наконец ему открываю. — Мама зовет ужинать. Ты сама сюда поднялась? — Нет, Хеймитч мне помог. — Врешь, твое кресло никогда не остается на улице. Я прикладываю палец к губам. — Особенно маме. — Договорились, – он хитро щурится. — Подожди меня здесь, я сейчас. Возвращаюсь в гостиную, беру с кресла покрывало и накрываю Хеймитча. Иду на кухню, набираю воду в стакан, и ставлю рядом с ним. Дотянувшись до выключателя, покидаю дом. Рик берет меня под руку, пока мы спускаемся. К моему удивлению, молчит. После ужина я решаю отправиться спать пораньше. У меня болит спина, на душе тоскливо. Поправляю рукава пижамы и тянусь к ночнику, чтобы выключить свет. В это момент стучится Рик. Он уже тоже в пижаме, рыжие волосы влажные от воды. Он шлепает босыми ногами по полу, и плюхается на мою кровать поверх одеяла. Потом поднимает руку, и мы переплетаем наши пальцы. На мгновение я замираю, вспоминая топор в этой руке. Отгоняю видение. — Как дела, Рико-ко-ко? Он улыбается. — Завтра иду помогать Мистеру Касперу класть фундамент. — Надевай шляпу, будет жарко. — Лири обещала, что принесет нам воды с можжевельником и лепешки в обед. Она живет недалеко, – он произносит это как-то по-особенному, и я с интересном на него кошусь. — Лири хорошая. — Обычная, – бурчит он, отворачиваясь. Щурюсь, но решаю не акцентировать внимание на «обычной» девочке Лири. — Тебе нравится строительство, да? — Не знаю. Я думал, меня выберут. — Никогда, – я серьезно смотрю на его. — Из-за тебя. Отвожу взгляд. — Я очень рад, что ты вернулась. Не хочу быть старшим. Я вижу, как блестят его глаза. — Я всегда буду твоей сестрой. Рик никогда не был многословным. Мама рассказывала, как сначала он планировал не смотреть Игры, но в итоге его нельзя было оторвать от экрана всю неделю. Будто если он отвернется, произойдет что-то плохое. — Я видел, как ты убила двух оставшихся игроков. Это был твой план? Отрицательно машу головой. — Я так и думал. — Я надеялась, что они не будут со мной драться. Он едва заметно улыбается. Я хочу спросить, не боится ли он меня, напомнить ему, что его сестра убила двух самых обычных людей. Но молчу. Он общается со мной так, как общался до Игр, и я не хочу это потерять. Некоторое время мы лежим молча. — Он напился, да? Одноклассник говорит, он пьяница. — Питерсон или Миллер? — Питерсон. Маленький противный мальчишка задирал Рика еще в начальных классах, пока я не прижала его к стене. В сугубо воспитательных целях. — Что еще он говорит? — Что Хеймитч радуется, когда наши трибуты погибают. Он получает деньги, когда они проигрывают, потому что богатые в Капитолии делают ставки. — Господи ты боже ты мой! — глупые люди, готовые придумать что угодно, лишь бы было интересно рассказать. — Питерсон – придурок. — Я так же ему сказал. Кошусь на Рика, сразу смягчившись. — Правда? — Хеймитч твой друг. Я люблю этого ребенка. Провожу рукой по его плечу и поправляю воротник. — Из всего, что сказал идиот Питерсон, правда только про алкоголь. — Он много пьет? — Ты уже почти взрослый, так что я тебе кое-что расскажу. Только ты должен держать это в секрете, иначе люди могут пострадать. Рик смотрит на меня очень серьезно. — Обещаю, – шепчет он. Я начинаю говорить, тщательно подбирая слова: — Президент хочет, чтобы Победители вели себя… определенным образом. Если они не слушаются, он их наказывает. Я не знаю, сколько еще Победителей пострадало. Но когда Хеймитч вернулся после своих Голодных Игр, Сноу приказал убить его семью. Рик смотрит на меня широко открытыми глазами. — Всю семью? Видимо, об этом Питерсон ему не говорил. — Да. Маму, брата и девушку. — Он может убить и нас? Его голос хрипит, как у меня, когда я поняла, во что вляпалась. — Нет. Я буду вести себя правильно. Кладу руку на его щеку. — Пока я жива, вас никто не обидит. — Ты поэтому так вела себя на интервью? — Да. — Папа тоже так решил. Он очень злился. — Папа все понимает. Его мама, наша бабушка, тоже была такой, – я невольно улыбаюсь, вспоминая эту миниатюрную грозную женщину. — Никому не говори то, что я тебе рассказала. — Я все понял. Мне не 5 лет. — Поэтому я тебе рассказала, – я глажу его рыжие кудри. Но после нашего разговора кое-что меняется. Рик начинает ходить за Хеймитчем. Увязывается за ним, когда тот идет в город, будто ему тоже что-то нужно. Задает вопросы насчет строительства, впрочем, Хеймитч об этом мало что знает. Просит помочь наточить ножи. Первое время Хеймитч недоверчиво на него посматривает, но постепенно они сближаются. Рик иногда становится третьим в наших посиделках у фонтана. Хеймитчу Рик нравится. Часто я молчу, потому что этим двоим, кажется, и без меня есть о чем поговорить. Систематичными становятся и мои прогулки с Итаном. После работы он приходит ко мне, и мы исследуем территорию неподалеку от Деревни Победителей. Я постепенно перестаю использовать кресло во время наших прогулок, опираюсь на его руку и трость. Но появляться в дистрикте все еще не хочу. Говорю ему, что лучше подождать еще несколько недель, пока я не начну ходить более уверенно. Мне нравится с ним общаться, это легко и привычно. Итан основательный, из тех людей, которые возводят дома и садят деревья. После моей жатвы он все же отложил свое поступление на педагога на год. Меня это расстраивает, ведь я просила его не откладывать. Работа в шахте, пусть даже временная – не для него. Но уже осень и ничего не изменить. В ответ он говорит мне, что рад, потому что может проводить время со мной. С Итаном легко общаться, если закрывать глаза на некоторые вещи. На его отношение к Хеймитчу, например. Или маниакальный интерес к тому, как все устроено в Капитолии. Конечно, среди жителей дистрикта нет фанатов Голодных игр или того, что мы еле сводим концы с концами. Но градоустройство, способ жизни и традиции капитолийцев его очень интересуют. Мама рада нашему общению. Она часто спрашивает, как там дела у Итана, несколько раз он уже был в нашем новом доме. Если смотреть со стороны – моя жизнь налаживается. Все намного лучше, чем мне представлялось по пути домой. У меня есть моя семья, я довольно быстро, хоть и болезненно, реабилитируюсь, для Итана, кажется, вообще ничего не поменялось. Несколько раз меня навещали друзья. И никто не хочет забросать меня камнями, насколько я знаю. Но моя жизнь все больше напоминает мне представление. Я делаю вид, что осталась прежней. Отец делает вид, что не винит себя. Мама делает вид, что очень занята. И все мы делаем вид перед малыми, что все хорошо. Мы не говорим. Мама всегда занята, но каждый раз, когда я пытаюсь ей помочь – она отсылает меня отдыхать или поручает что-то другое. Она выбрала эту позицию, когда первый раз увидела мой шрам на животе и промолчала. Конечно, она меня любит. Но она так же боится того, на что я способна. Это проявляется в том, как она напрягается, стоит мне повысить голос, как осторожно забирает нож из моих рук, когда я хочу помочь ей с нарезкой, как часто прибегает посмотреть, как наши дела, когда я гуляю с малыми. Моя мама идеалистка. Отчасти из-за этого отец ее полюбил. Она верила, что моя сила вернет меня домой, но она не думала, что эта сила может окрашивать снег в красный. Я не могу ее винить. Наверное, сложно забыть, как твоя дочь заносит топор над живим человеком. Я больше не работаю в мастерской, мама наняла помощницу еще до моего возвращения. Это рационально. Я смотрю на свой перевязанный палец. Хеймитч спрашивает, куда я успела засунуть свои длинные пальцы. — Случайно прострочила, — спокойно отвечаю я, устроившись на диване в его доме. – И испортила очень хорошую ткань для выходного пальто миротворца. Внутренне ежусь, вспоминая растекающееся пятно крови на белой ткани. Хеймитч смотрит на меня, хмуря брови. Минус близкого общения с кем-то вроде Хеймитча – от него сложно что-то скрыть. — Специально или задумалась? — спрашивает он так, будто это совершенно нормальный вопрос. — Задумалась. Хеймитч, закончим разговор, – скрещиваю руки на груди. — Нет. — Господи ты боже ты мой, – я закатываю глаза, не сдерживаясь от гримасы. – Иногда я вспоминаю то, что было на Арене в неподходящее время. Смотрела, как игла пробивает ткань, вспоминала, как ножи пролетали мимо парня из 8-го и падали в снег. Отвлеклась, поранилась. Конец истории. Хеймитч кивает. Он не выглядит удивленным. — И часто? — За работу я взялась впервые. — Я о образах в твоей голове. — Несколько раз в день. Ничего страшного, – мне неуютно. Я знаю, что могу доверять Хеймитчу, и в конце концов он единственный может это понять. Но мне неуютно. — Твой мозг пытается смириться с тем, что произошло. — А такое ощущение, что пытается свести с ума. Хеймитч грустно усмехается. — Нет, Вик. Это пройдет. Ты не забудешь, но перестанешь выпадать из реальности. — Значит, я не схожу с ума? — Можешь довериться моему авторитетному мнению – нет. Я недовольно морщу нос: — Очень обнадеживающе. — Родители ссорятся, – говорю я, после долгой тишины, хотя не собиралась это обсуждать. Наверное, вино в моем бокале так действует. — Почему? — Из-за меня. На самом деле, это не ссоры в прямом смысле слова. Они никогда не кричат, – я замолкаю. Наверное, я не должна ябедничать Хеймитчу, но к черту все. – Я просто знаю, что отец недоволен мамой. Она смотрела Игры, и теперь ей сложно забыть. Хеймитч кривится, но молчит. — Не подумай, все нормально. Она и слова плохого мне не сказала. Но раньше я много времени проводила с ней, а малые больше с отцом. А теперь наоборот. Я слышала, как они об этом говорили. — Это твоя мать, поэтому я не могу так сказать. Но знаешь, что бы я сказал? – вижу по нему, что он все равно не станет молчать. – Все неоправданные ожидания могут направлять прямиком в Капитолий. Они проводят Игры, а мы просто выживаем. Моя семья приняла меня, когда я победил, хотя, поверь, мои Игры были намного… кровавее. Я не дышу. Хеймитч говорил с таким запалом, что, кажется, он сейчас понесется к моей матери. — Хеймитч, все нормально. Она хорошая. Ей просто сложно переступить через собственные идеалы. — Да к черту ее идеалы! Ты могла погибнуть из-за них. И знаешь, что было бы потом? Психопатка из 4 дистрикта вернулась бы домой к семье, у которой нет грёбаных идеалов. А парень из восьмого спокойно бы тебя убил. Чем он лучше тебя? Он заслуживал жить, а ты нет? К черту вашу мораль, если она стоит твоей жизни. Хеймитч встает и наливает себе виски. Выпивает залпом. Я подхожу к нему. Поддаюсь порыву и крепко обнимаю. Он крякает от неожиданности, мое поведение явно стало для него сюрпризом. Я тоже не ожидала от него такой тирады. Хеймитча обнимать хорошо, становится гораздо комфортнее. Вожу по его спине, пока не чувствую, как он расслабляется. Он глубоко вдыхает, и наконец обнимает меня в ответ. Когда я отстраняюсь, в его глазах уже не бушует шторм. Я возвращаюсь на прежнее место, и конец вечера мы проводим как обычно.