И мир(не)рухнет

Я просто позволяю этому дню идти своим чередом, а людям делать то, ради чего они здесь. После тренировки рутина, ставшая привычной, заканчивается. Меня готовят к переезду. На мне светло-розовое свободное платье, которое по комфорту не уступает больничной рубашке или костюму для тренировок из мягкой ткани. Со мной уже знакомый мне медицинский персонал, поэтому до самого прибытия в Центр мне комфортно. Машина оборудована для инвалидного кресла. Всю дорогу я смотрю в окно, на город. Я осталась жива, и он больше не ощущается как что-то, что никогда не будет иметь ко мне отношения. Капитолий был бы красивым, если бы не цена, которую платят дистрикты за роскошную жизнь этого города. И мода у них, конечно, странная. Но не такая пестрая, как-то, что я видела перед Играми. В повседневной жизни они одеваются более… понятно. Мне даже понравилось несколько текстур, вариантов кроя и тканей, названий которых я не знаю. Но интерес к их пониманию красоты не настолько велик, чтобы заставить меня задержаться дольше положенного. Команда подготовки встречает меня радостным визгом. Кажется, только кресло удерживает их от того, чтобы вцепиться в меня. Стараюсь быть радушной. В конце концов, не они придумали устои нашего мира. Артоний разворачивает передо мной мое же фото, сделанное во время интервью. На изображении я уверенно смотрю в сторону, вероятно, на Цезаря. Мужчина протягивает мне рамку и ручку: — Оставишь автограф? Мои дети будут в восторге! Они всем рассказывают, что их папа работает с победительницей. — Что мне сделать? — я искренне не понимаю. — О, тебе еще нужно к этому привыкнуть. — Это ее первый автограф. И он будет у тебя, — радостно хлопает его по плечу Глориетта. — Поставь свою роспись, напиши имя или пожелание. Все, что хочешь. Совершенно не понимаю, зачем кому-то иметь мою роспись на фотографии, но делаю, как просят. Пишу свое имя и расписываюсь рядом. Довольный Артоний забирает у меня фото и ручку. — Замечательно. Просто прекрасно! Перед началом подготовки меня ведут на ланч. Там меня ждет встреча с Бряк. Я готова к ее фразам, сводящимся к тому, что мне очень повезло, к воскликам и вздохам. Но при виде меня Бряк встает из-за стола, подходит непривычно медленно, несколько мгновений молча смотрит блестящими глазами и осторожно обнимает за плечи. — Ох, дорогая. Ты такая молодец, — слышу всхлип. Легко обнимаю ее в ответ. — Спасибо, — не знаю, что ответить. Но меня, на удивление, трогает ее реакция. Сейчас Эффи будто другая. Она выпрямляется. На ней желтый костюм с большим бантом на шее. В нем она немного похожа на цыпленка. — Мы так о тебе волновались. И когда ты упала… Я думала, Хеймитч ворвется в комнату управления и раздерет их всех. Зачем нужно было шатать дерево… Сглатываю — мне все еще тяжело думать о моменте, когда я упала. — Это была случайность. Я должна была держаться. — Но ты победила! Моя победительница из 12-го дистрикта. Прости, что не верила в ваш с Хеймитчем план. «Я не победительница», — хочу ответить я, но вместо этого говорю: — Все в порядке. План был и в самом деле плохим. Я сама не верила. — Передам Хеймитчу, — она смеется. — Это был мой план, так что… — я опускаю глаза. Он провалился, и сегодня я буду говорить о том, как убила противников, вместе с которыми умерли мои принципы. — Ну а план на сегодня и завтра разрабатывала я. Все будет в лучшем виде! — меняет тему она. — Тогда посвяти меня, — я глубоко вздыхаю и стараюсь сконцентрироваться. Бряк говорит, что официальная часть будет похожа на то, что я видела по телевизору. Она старается убедить меня, что все под контролем, но я вижу — она недовольна. И я начинаю понимать, что многое Хеймитч от меня скрывал: — Такое чувство, что они не доверяют моему профессионализму, — сетует Бряк, намазывая хлеб пастой из морских жителей. — Маловероятно, конечно. Но почему тогда нам с Хеймитчем не позволили просмотреть вопросы для интервью? И я совершенно не знаю, во что будет одета моя победительница! У меня нехорошее предчувствие. Очевидно, все под контролем — но не под нашим. — Раньше такого не было? — Нет! — она выглядит оскорбленной. Хотелось бы быть как Бряк, видеть последствия, но не решения. Я откладываю грушу в шоколаде, прощаюсь с Эффи, предлагая ей закончить обед самой, и еду в крыло косметологии. Есть перехотелось. Артоний и Глориетта настолько осторожны, что мне даже неловко. Глориетта цокает языком при виде шрама на моем животе — Почему ты не попросила убрать его? — Мне предлагали, я отказалась. Она этого не понимает. Подготовка до базис-ноль занимает не так много времени: в госпитале обо мне хорошо заботились. Возможно, я даже буду скучать по большому чану с теплой ароматной водой, который был в больнице. В большом махровом халате я сижу перед зеркалом, пока Артоний работает с моими волосами. Категорично избегаю смотреть на себя в зеркало. После Игр я вообще стараюсь игнорировать свое отражение, а наблюдать, во что на это раз Артоний превращает меня, не хочу и подавно. Прошу Глориетту достать из моей сумки книгу. Хеймитч приходит, когда Артоний еще даже не успел закончить с прической. На нем повседневный костюм, между бровей пролегла складка. Он смотрит на мое отражение, положив руку мне на плечо: — Все в порядке? — Да. Ты ел сегодня? — поднимаю взгляд и смотрю на него через призму зеркала. — Не до того было. — В столовой еды на десять человек. — Принести тебе что-то в шоколаде? — тепло улыбается Хеймитч. Артоний смотрит на него возмущенно. Хеймитч поднимает руки в примирительном жесте. — Видимо, позже. — Ты не видел моего стилиста? Меня беспокоит, что я еще не знаю, в чем я буду, — взглядом пытаюсь передать Хеймитчу, что Эффи мне все рассказала. — Она должна прийти примерно через час, — отвечает за него Артоний. Хеймитч пропускает его слова мимо. — В любом случае, мы не можем на это повлиять, — говорит он. — наверное, и правда пойду поем. Я хочу сказать еще что-то, но не могу из-за команды. У меня накопилось много вопросов, например, почему он держал меня в неведении? Несколько раз к нам заходит Эффи. В конце концов, мне приходится посмотреть на себя в зеркало. Прическа выглядит немного дико. Часть волос распущена и кудри струятся по плечам, часть завязана в небольшие косички разного плетения. Волосы сбрызнуты лаком с мелкими золотыми блестками, которые почти не заметны сейчас, но наверняка будут сиять под софитами. Макияж подтверждает мои подозрения. Красные губы, как были до этого. Глаза снизу подведены черной стрелкой, вдоль правой брови выложены красные камни. Учитывая мою нынешнюю худобу, я выгляжу почти пугающе. И это буквально антипод моему образу до Игр. «Мы не можем на это повлиять». Артоний и Глориетта уходят. Но я не остаюсь одна на долго. Хеймитч, увидев мой макияж и прическу лишь качает головой. Похоже, это его не удивляет. Он уже успел переодеться в черный костюм с рубашкой винного цвета и велюровой бабочкой. — Они загоняют меня в ловушку, — шепчу я, не глядя на него. — Притворись той, кем они хотят тебя представить. — Убийцей. Он садится на корточки возле моего кресла. — Не думай, что остальные о тебе подумают. К черту их мнение. Вся эта толпа… она не имеет значения. Им все равно на все, кроме своей никчемной жизни. Капитолийцы. — в его голосе яд, — А людей из других дистриктов ты даже не знаешь. Важны только твои близкие и их мнение. — Думаешь, сегодня они будут в восторге? — саркастично усмехаюсь, чтобы страх не был так очевиден. — Думаю, им просто важна ты. — Скоро мы это узнаем. Теперь возвращение домой пугает меня еще больше. Разговор прерывает Селеста. Я совершенно не рада видеть моего стилиста, но все же выдавливаю из себя почти приветливую улыбку. Она приглашает меня в соседнюю комнату для примерки. Там меня ждет Гесиона из госпиталя, чтобы помочь мне одеться. Селеста не говорит со мной. Будто бы ее не касается ни моя победа, ни сегодняшний вечер. Я замечаю, что она как-то поникла с нашей последней встречи. Мне так и хочется колко пошутить, что ее пожелание мне сдохнуть в муках не сбылось. Она достает из зеркального шкафа мой наряд, и я перестаю дышать. — Красный теперь тебе больше подходит, — почти пропускаю ее слова мимо ушей, не в силах отвести взгляда от платья. От груди вниз по полотну расходятся бордовые пайетки и камни разного размера, свет отражается от них, и они выглядят будто запекшиеся брызги крови. Платье из шифона глубокого красного цвета, с бархатными вставками. Оно длинное, словно жидкость, стекающая по фигуре. Вверх платья крепится на шее, подобно нетугому ошейнику. Открытые плечи декорируют нити пурпурного бисера, ниспадающие по коже кровавыми волнами. От шеи, по плечам, и снова к шее, но уже сзади. Может, я слишком остро воспринимаю увиденное, может это Игры отзываются во мне, но я вижу кровь. — Зачем? — обращаюсь я к создателю наряда. — Меня вдохновили, — она отводит взгляд, и я все понимаю. Конечно, ей не жаль. Хотя нет, ей жаль. Себя, ведь явно за нее решили, что создавать. Елиеста и Каторина помогают мне одеться. Платье ощущается холодным. Смотрю на себя в зеркало. Да, это кровавый образ. Тошнотворный, тяжелый, липкий. На руках — два широких золотых браслета, на ногах черные мягкие лодочки. Елиеста и Каторина не видят в этом ничего такого. Они нахваливаю наряд и поворачивают меня лицом к зеркалу, чтобы я еще раз могла полюбоваться. Меня тошнит от того, что я вижу. Я выгляжу как хищница. И буду выглядеть как кровавая королева, коронованная Сноу на троне победителя Голодных игр. Я закрываю глаза. В это мгновение в дверь стучит Хеймитч. — Прекрасно выглядишь, Виктория. Мне нравится, — хмуро смотрю на него. Он переводит взгляд на стилиста. — Селеста, ты отлично постаралась, — он отвешивает шуточный поклон. — Благодарю. Оставлю вас, — коротко отвечает она и уходит. Говорю Елиесте и Каторине, что их помощь пока не нужна. — Прости за это, — говорит Эбернети, когда дверь закрывается. — Я понимаю. — Через 15 минут начинаем. Я бы предложил тебе выпить, но боюсь, что у тебя язык развяжется, — в его голосе ни нотки шутки. — Когда вернемся домой, я напьюсь. — Только в моей компании. Он подмигивает, но тон серьезный. Я смотрю на него и молчу дольше, чем следовало бы, пока не решаюсь. — Хеймитч, можешь принести мою сумку, пожалуйста? Она возле столика визажиста. Он возвращается через мгновение. Ставлю сумку на колени и достаю свой альбом. Хеймитч с интересом смотрит на меня. Прислонив альбом ближе к себе, вырываю лист и протягиваю его Эбернети белой стороной вверх. — Ничего особенного. Нарисовала сегодня утром. Можешь оставить себе или сжечь, мне все равно. Хеймитч переворачивает лист бумаги. Долго разглядывает его, поджав губы. Потом переводит на меня взгляд и расплывается в совершенно не подходящей к случаю лучезарной улыбке. — Спасибо, что ты был со мной. Он накрывает мою руку своей ладонью. — Всегда пожалуйста, солнце. Хеймитч осторожно складывает рисунок и крадет в нагрудный карман пиджака. Я подъезжаю в кресле под самую сцену. Все готово, до старта считанные минуты. Команда подготовки в своих лучших нарядах, они явно предвкушают встречу с публикой. Победителя, в отличии от команды, поднимает на сцену лифт в полу. На этот раз ментор будет с победителем. Чем ближе мой выход, тем меньше мне хочется говорить. Бессмысленный, чудовищный праздник на костях. Слышу, как Цезарь нас представляет. — Пора, — говорит Хеймитч, наклонившись ко мне. Он осторожно берет меня на руки, так легко, будто я для него совсем ничего не вешу. Кладу одну руку на его плечо, стараюсь держать шею и спину ровно. Он немного приподнимает меня, и мое лицо оказывается у его плеча, руки держат под коленями и ребрами. Хеймитч ступает на помост. — Готова? — говорит он, смотря на меня. — Если ты готов. Лифт поднимает нас вверх, от оваций закладывает уши на несколько секунд. Наверное, со стороны мы выглядим эффектно. У меня рябит в глазах от яркого света. Стараюсь не щуриться, приветливо машу залу одной рукой. Второй слишком сильно вцепилась в Хеймитча. Очень хорошо, что он здесь. Цезарь приветствует нас и провоцирует толпу на еще большие аплодисменты. Хеймитч несет меня к нему и осторожно усаживает в кресло. Чувствую, как он проводит рукой по моему плечу прежде чем уйти. — Вот она, наша Виктория! Победительница Голодных Игр! Нужно что-то сказать в ответ. — Рада снова тебя видеть, Цезарь. — Взаимно, взаимно. Твоя победа произвела настоящий фурор, я прав? — толпа снова кричит. — И когда ты упала… ох… мы так переживали, — «сердечно» говорит он, активно жестикулируя. — Я почти в порядке, — губы начинают дрожать, но я продолжаю держать приветливую улыбку. — Твой ментор, — Хэймитч Эбернети, — он ведь не из галантности нес тебя на руках? — На данный момент я не могу ходить. Но реабилитация помогает, так что это не помешает мне станцевать с тобой перед 64-ми Голодными Играми, — публике нравится мой ответ. — Буду с нетерпением ждать. Вы слышали? Она пообещала первый танец мне, — говорит он на камеру, хитро улыбнувшись. — но вернемся к твоим Играм. Ты не хотела драться с Джеремайей из 8-го дистрикта, твоим последним противником. И нас всех беспокоит вопрос, неужели тебе было его жаль? Играй, играй Смеюсь, будто бы он сказал какую-то глупость. — Цезарь, я была ранена, еще не оправилась от болезни, да и в целом, мое положение было невыгодным. Я не хотела рисковать своей жизнью, вступая с ним в ближний бой. — Поэтому ты предложила ему пойти своей дорогой? — Именно! — Хитро-хитро. — Спасибо, Цезарь, — подмигиваю ему. — Ну а эта история с Гарри из 7-го дистрикта? Это было та-а-а-ак трогательно, — протянул он. Его глаза хищно сверкнули. — Честно говоря, Цезарь, — я стараюсь выглядеть максимально доверительно и игнорировать то, что чувствую сама. Это сейчас не важно. — если бы он на меня напал, я бы и секунды не думала перед тем, как его убить. Но мне нужен был союзник, к которому легко войти в доверие, к тому же, у него были вещи, которые нужны мне, и он оказался умным… — Да, умный маленький мальчик. Как жаль, что все так сложилось, — Цезарь кривится. Я хочу его ударить. Сжимаю пальцы на ногах, чтобы почувствовать боль. Это отвлекает. — Знаешь, он напомнил мне моего брата, — продолжаю я немного тише. — такой же юный и умный. На арене я была совсем одна, и компания Гарри… — я сглатываю. Мои настоящие эмоции хотят выйти, слезами побежать по щекам, но никто ничего не заметит. Я позабочусь об этом. Ради семьи, ради Хеймитча, — помогла мне справиться с одиночеством. — Жаль, что его убили. — Это Игры, победитель может быть только один, — равнодушно пожимаю плечами. Как же мне мерзко. Как же мне мерзко. — И это ты. Уверен, ты уже предвкушаешь встречу с семьей. — Да, — на я секунду замолкаю, поджав губы. Обращаюсь к ближайшей камере, — Все, что я делала, я делала ради вас. Чтобы вернуться к вам. Вздох проносится по залу. Мне все равно, я хочу знать, поняли ли меня мои люди. Цезарь делает вид, что вытирает слезы. Идиот. — Готов поспорить, они будут счастливы тебя видеть. Признаться, немногие ставили на твою победу в начале Игр. — Меня это не обижает. Я с самого начала не стремилась раньше времени показать противникам, что я сильная. — Так это был твой план? — Конечно, Цезарь. Я пряталась, пока они убивали друг друга, а потом убила тех, кто остался, — делаю вид, что довольна собой. — Это было умно. — Спасибо. — Что было самым сложным на арене для тебя? Убить.убить.убить.убить. — Буря, в которую я попала. Она очень меня испугала. — Да, мы тоже не на шутку переволновались, — видимо, ему нравятся мои ответы. И он как будто ослабляет хватку. Дальше идут все более нейтральные вопросы. Но под конец я выдыхаюсь, будто интервью длилось час, а не 12 минут. — У тебя сегодня потрясающий образ. Не терпится увидеть, как ты будешь выглядеть на троне победителя, — говорит он напоследок. — Спасибо! Мне тоже очень нравится, — широко улыбаюсь, хвалю команду подготовки и Селесту. — Приглашаю тебя устроиться поудобнее и посмотреть фильм о твоих захватывающих Играх. Вместе со всеми нами! — говорит он, на последней фразе снова обращаясь к публике. Одновременно с этим на мое плечо ложится рука Хеймитча. Выдыхаю. — С удовольствием, Цезарь! Хеймитч поднимает меня под шум толпы. — Виктория Калидо — победительница Голодных Игр. — Потерпи, — слышу, как он шепчет мне в волосы. В следующую секунду Хеймитч начинает меня кружить, я заливисто смеюсь, мое платье блестит на свету. Им нравится. Хеймитч делает шоу. Трон из красного велюра с позолоченным каркасом. Подходит к моему образу. Хеймитч помогает мне сесть, поправляет подол длинного платья. Потом поднимает упавший на сцену букет светло-желтых роз и вручает мне. Услышав повторные овации, берет меня за руку и кланяется публике. То и дело мигают вспышки фотоаппаратов: «Победительница и ее Ментор», — все хотят запечатлеть этот момент. Я продолжаю улыбаться, будто мне нравится это внимание. Будто я не хочу кричать. Свет в зале начинает гаснуть. Чувствую, как Хеймитч начинает отдаляться. — Не уходи, — шепчу я одними губами. Он смотрит по сторонам, словно обдумывая мою просьбу. Становится позади меня и кладет руку на мое плечо. Со стороны все выглядит, будто ментор гордится свое победительницей и не хочет ее отпускать. Что же, пусть так все и думают — пусть для них это будет всего лишь небольшой частью шоу. Я стараюсь абстрагироваться от происходящего на экране и лишь отображаю на лице нужные реакции, словно маски. Знаю, что операторы снимают победителей на самых интересных моментах. Первая половина проходит относительно легко. Воскрешаю в памяти моменты подготовки с Хеймитчем и стараюсь в них спрятаться. Когда демонстрируют нашу с мальчиком встречу, делаю вид, что разминаю плечи и хоть на несколько секунд отвожу взгляд. Хеймитч трет мое плечо, пытаясь то ли поддержать, то ли напомнить о том, где мы и что я должна делать. Я собираюсь с силами, и возвращаю взгляд к экрану. Фильм идет дальше. Экранная я выходит из пещеры, и вулкан в ту же секунду начинает извергаться. Резко подкатывает тошнота, кожа покрывается испариной, я вдыхаю через силу, перед глазами все будто покрывается темными пятнами. Стараюсь дышать глубже, но это не особо помогает. — Держи лицо, — шепчет Хеймитч, наклонившись к моему уху, делая вид, будто обсуждает со мной фильм. Я улыбаюсь и киваю ему. Я должна. Сжимаю пальцы на ногах изо всех сил, кусаю внутреннюю сторону щеки. Беру тошноту под контроль. Фильм заканчивается моим падением, но вдруг на экране появляются новые кадры — Хеймитч поднимается со мной на руках на сцену. Уже успели смонтировать, надо же. Играет гимн, и свет загорается. Чувствую себя так, будто снова упала с огромной высоты. Пропускаю момент, когда Цезарь объявляет начало церемонии награждения. На сцену выходит Сноу. — Помоги мне, я хочу встать, — шепчу Эбернети, принимая импульсивное решение, как только вижу эту надменную фигуру. У меня получится. Хеймитч смотрит на меня растерянно, но через мгновение подает руку. — Давай. Я опираюсь на нее, чувствую, как вторая его рука обвивает мою спину. Я, не меняясь в лице, уверенно встаю на ноги, настолько непринужденно, насколько могу. Хеймитч держит меня. Все от поясницы до кончиков пальцев ног горит, но, к счастью, под длинным подолом платья не видно, как сильно дрожат мои ноги. Сноу подходит ко мне — весь в белом, как снег его Арены. Я опускаю голову в почтительном поклоне. — Мои поздравления, мисс Калидо, — он улыбается одними губами. У него голубые глаза. Но совсем не такие, как у Хеймитча. Эти глаза ледяные, в них плещутся лишь холод и смерть. — Благодарю, Президент, — сдержанно улыбаюсь, не отводя взгляд. Он берет корону с бархатной подушки и водружает ее на мою голову. Я опускаю взгляд и поднимаю глаза только когда он заканчивает. — Вам идет, — говорит он, все так же растягивая губы в лживой, холодной улыбке. — Рада, если вы так считаете, — думаю, я выгляжу почтительно и радушно, и, должно быть, это ему нравится. Он берет мою свободную руку, подносит к губам и невесомо касается кожи. — Хорошего вечера, Мисс Калидо. — Благодарю. Он коротко машет толпе и уходит. Я снова сажусь. Цезарь еще раз представляет меня толпе, я еще раз машу, снова улыбаюсь, и все наконец-то заканчивается. Хеймитч забирает меня, унося со сцены на руках. Я хочу уснуть, положив голову на его плечо и не просыпаться несколько лет. Мы оказываемся в апартаментах 15 минут спустя. Мой наряд для вечеринки уже подготовлен, остается лишь надеть его. Команда подготовки уже ждет нас, Бряк оповещает, что на все про все у меня есть не больше десяти минут. От того, насколько быстро все происходит, у меня голова идет кругом. Мне помогают переодеться в бархатный костюм с длинным подолом. Пиджак глубокого бордового цвета, сзади подол, как у платья, спереди — классическая для пиджака длина. Одна золотая пуговица на талии, твердые благодаря наплечникам плечи и глубокий вырез на груди. Обегающие брюки того же цвета. Пиджак, как и брюки, декорирован золотыми элементами. Глориетта перекрашивает мне губы, делая их темно-красными, в тон наряда. Волосы Артроний собирает в хвост вместе с мелкими косичками. Приносит украшения — это литое золотое ожерелье с красными камнями, прилегающее к шее как корсет, и кольца на каждый палец правой руки в том же стиле. Лодочки заменяют на бордовые бархатные мягкие туфли. Снова темный наряд. Никаких полевых цветов, никаких персиковых оттенков. Я вздыхаю. Это не выглядит как кровоточащая рана, и на том спасибо. Хеймитч возвращается, как только все готово. Я сижу в кресле, сцепив руки. — Ты как? — говорит он, глядя на меня сверху вниз. — Просто хочу, чтобы это закончилось. — Все было просто идеально. Они довольны, и мне дали об этом знать, — знаю, он пытается меня подбодрить, но мне сейчас нет до этого никакого дела. — Хорошо, — говорю я и кручу колеса к выходу. Хеймитч хочет что-то сказать, но не решается. Я не должна отталкивать его, я понимаю это. Все это он делает для меня. Но я опустошена и не хочу говорить. Но я подумаю обо всем этом позже — пора идти на вечеринку. На закрытом мероприятии для спонсоров и особенных гостей мы — лакомый кусочек. Я снова в руках Хеймитча. В первую минуту нас обступают, одобрительно хлопают Хеймитча по плечу, приветствуют меня, вручают мне шампанское, на перебой что-то говорят. Я не особо слушаю, улыбаюсь, благодарю. Хеймитч стоит со мной на руках, будто ему это ничего не стоит, приветствует старых знакомых. Некоторые говорят, на что именно потратили деньги. Благодарю их. Так много людей… Хеймитч уносит меня к моему креслу, когда я почти готова заорать. Для моей команды отдельный прозрачный стол. У меня вместо стула — бархатное кресло, видимо Хеймитч позаботился. Стараюсь хоть немного расслабить спину, и эти попытки отдаются болью по всему телу — под конец дня она сильно болит. К нам продолжают подходить люди до тех пор, пока все не забываются на танцполе. Если я чему и рада, так тому, что из-за травмы не могу танцевать. Поэтому просто сижу и смотрю, как люди празднуют смерти других людей. Становится слишком ярко, слишком шумно, я слишком устала для всего этого. Чувствую, как зрение начинает плыть. Хеймитч хватает меня за руку. — Все нормально, — шепчу я, стискивая его руку. Звучат тосты, мне приносят все новые и новые бокалы. Хеймитч помогает мне от них избавиться. Его уводит танцевать какая-то дама средних лет, очень важного вида, в ярко-голубом платье. Улыбаюсь и отпускаю его, но на душе становится совсем паршиво. Через некоторое время Хеймитч возвращается ко мне с пиалой клубники в шоколаде. Я занимаюсь ягодой, и не сразу замечаю, как объявляют речь Сноу. Снова заставляю Хеймитча меня поднять. Едва сдерживаюсь, чтобы не заскулить. Во второй раз это сложнее, мое тело слишком устало. Слова Сноу ничего не значат: очередное восхваление ценностей Панема. Он желает всем хорошего вечера и удаляется. Я выдыхаю. Мы находимся здесь еще полчаса. Хеймитч несколько раз танцует. Ко мне один за другим подсаживаются богатые капитолийцы. В итоге Эбернети шепчет: — Если хочешь, уже можно уходить. — Хочу. Мы возвращаемся в апартаменты за полночь. Вспоминаем, после обеда ничего толком не ели. Хеймитч шутит, что не ест, когда работает, а я на вечеринке из-за напряжения могла воспринимать разве что клубнику. Поэтому устраиваемся в столовой. Все выглядит как тогда, в последний вечер перед играми. И все совсем иначе. Я молчу. Хеймитч смотрит на меня поверх бокала. Я знаю, он тоже вспоминает тот вечер. На столе стоит графин с виски. Наливаю себе стакан. Хеймитчу это не нравится, вижу по возникшей на лбу складке. — Я все сделала, — отхлебываю и понимаю, что на самом деле хотела совсем не запечённую рыбу, которая лежит у меня на тарелке. Я хотела пить. Я пью. Почти не жмурюсь. Наливаю себе еще, чувствую, как алкоголь немого согревает. Молчу. Хеймитч позволяет мне напиться. Сам почти прекращает отпивать из своего стакана — наверное, хоть кто-то из нас должен быть трезвым. Он пододвигает ко мне тарелку с багетами, и я послушно закусываю одним. Начинаю меньше думать. Мы смотрим друг на друга, и я снова думаю, что никого другого не потерпела бы рядом с собой. Слышу грохот в прихожей. В столовую заходит Бряк. Вижу ее расплывчато, возможно из-за ее слишком яркого бирюзового наряда. Она не успевает даже воскликнуть, как в нее летит стакан. — Пошла к черту, Бряк, — шиплю я, не глядя в ее сторону. — Уходи, — спокойно говорит Хеймитч, накрывая мою руку своей, а второй отодвигая от меня вилку и нож. — Два сапога пара! — яростно всклицает она и захлопывает за собой дверь. — Всегда мечтал так сделать, — говорит Хеймитч. В его глазах пляшут смешинки. Вроде бы. Он не злится на меня, это хорошо. — Хеймитч, я бы свихнулась, если бы не ты. Знаешь, да? — Это не так. — Ох, Хеймитч, — зачем-то говорю я, переплетая пальцы с его и снова отпивая. Я продолжаю пить. Через какое-то время Хеймитч подходит, становится за моей спиной и начинает расплетать мои волосы. — Иначе голова будет болеть, — поясняет он. Снимает дурацкий ошейник с шеи, следом — кольца с пальцев, и снова садится напротив. В какой-то момент я понимаю, что начинаю засыпать. — Хеймитч! — зову я, пока перед глазами все плывет. — Я здесь, не беспокойся. Отдыхай, — чувствую, как он поднимает меня и отключаюсь.