И мир(не)рухнет

— Покиньте помещение, — командир миротворцев отдает приказ. — Нет! Не уходите! — миротворцы не слышат меня. Они должны подчиняться. Дуло пистолета с силой упирается в мой лоб. Я стою на коленях на промерзшем земляном полу. Это моя казнь. Но оно того стоило. Я не закрываю глаза. Мысленно прощаюсь и прошу прощения. ________________________________________________________________________ Если вам кажется, что удача на вашей стороне — самое время точить ножи. Полгода назад нам везло. Насколько может вести в Шлаке. Мы не бедствовали, не голодали, отец работал на железной дороге, а не в шахте. Мама ремонтировала и шила одежду для дистрикта. Мне 17, и мое имя написано только 21 раз. Для Шлака это неслыханная удача, из-за которой на меня косо смотрят те, кому меньше 18. Их родители, зачастую, тоже. Мой брат, Рик, второй год участвует в жатве. Родители нервничают, у мамы возникают проблемы со сном еще за несколько месяцев до жатвы. А я стараюсь быть рациональной. Я думаю о том, что в прозрачном ящике всего три бумажки с именем Рика Калидо против сорока двух Карла Девиса, например. Эта мысль помогает мне начать нервно чесать кожу на руках не раньше, чем за неделю до жатвы. Зима, я иду со школы в сторону Ямы. Веду за руку Элизу. Ей всего 6, безопасный возраст. Улицы припорошило снегом, дистрикт начал выглядеть менее угрюмо. Чудо. Ногам Элизы тепло в новых сапогах, подаренных отцом, и я слушаю ее щебетание о всяком разном. Вечером у меня в планах помогать маме с выкройками, у нее — воровать кусочки ткани для своей куклы… Мы слышим стрельбу у железной дороги. «И пусть удача всегда будет на вашей стороне» — говорит Бряк. Хмыкаю, скалюсь глядя на кипу бумажек в стеклянном ящике. То ли с обидой, то ли со злостью. Наверное, все вместе. Моих там — 51. «Это ж нужно уметь так попасть», — мог бы подумать любой, кто не знаком с нашей семьей. На самом деле, я даже не задумывалась о том, сколько раз меня впишут из-за тессер. Мы в долгах, отец нетрудоспособен, мы спасли его чудом, а себя — моими тессерами. Я не жалею. Бряк сует руку за именем нового мертвеца. Я отвожу взгляд. Смотрю на пьянющего ментора справа от нее. Гудящая тишина. Его грудная клетка вздымается. На секунду из-за туч выглядывает солнце. — Виктория Калидо! Закрываю глаза. Стискиваю зубы. Даю себе секунду. Открываю глаза. Я ни о чем не жалею. — Вик! — слышу в толпе крик матери. Слышу, как Элиза плачет. Перевожу взгляд на стоящего с другими мальчиками Рика. — Все в порядке, — шепчу ему одними губами. На сцене уже ждет Бряк. Дальше все как всегда — так, как я много раз видела. Пара слов от Бряк. Молчаливая и напуганная толпа, злобным взглядом следящая за ее рукой в другом ящике. «Что ты будешь делать, если это Рик?», — проносится в голове. Трясу головой, прогоняя мысль. Там только три бумажки с его именем… три бумажки… три бумажки…. — Дерек Питерсон! Продолжаю дышать. Мы жмем руки, и все на удивление быстро заканчивается. Нас уводят со сцены под молчание толпы. Небольшая комната с деревянными панелями. Это комната прощания. Ловлю свое отражение в большом зеркале. Ничего не изменилось с сегодняшнего утра. Все те же кудрявые, почти черные волосы. Немного опущенные уголки губ. Странного орехового цвета глаза с серыми подтеками возле радужки. Темно-зеленое платье ниже колен с длинными рукавами и небольшим вырезом на почти плоской груди. Тощая, длинная. Пальцы раздирают и так расчёсанную кожу на левой руке. Убираю руку. Отвожу взгляд от зеркала, пытаюсь скрыть увиденный в отражении страх, плещущийся в глазах. В комнату заходит семья. Они все здесь, кроме отца. Мне нужно многое им сказать, и я точно не хочу тратить время на их сожаления и всхлипы — расклеюсь сама. Быстро позволяю себя обнять и начинаю: — Рик, ты теперь приглядываешь за Элизой. — Нет, ты вернешься. Господи, мой 13-тилетний мальчик начинает плакать с первой секунды. — Ты за старшего, — беру его лицо в свои руки. — Итан поможет тебе с подработкой, пока папа не оправится. Не смей брать тессеры, даже голод не стоит еще одной бумажки с твоим именем. Тебе придется быстро взрослеть. Но ты справишься, ясно? Я очень тебя люблю, — обнимаю его крепко, перед глазами все плывет. Но времени мало, нельзя расслабляться. — Элиза, — опускаюсь на ее уровень. — Элиза, посмотри на меня. Она больше не всхлипывает, как во время жатвы, она злится. — Зачем ты взяла дурацкие трессеры… — Мы семья, Элиза. Мы так поступаем. Она все-таки смотрит на меня. — Ты умрешь? Замираю. — Не знаю, — не собираюсь врать, все равно она понимает, что все плохо. — Я тебя никогда не находила, ты хорошо прячешься. — Да, — глажу ее по кучерявым как у меня, но рыжим, волосам. — Элиза, не смотри мои Игры. Сейчас ты можешь не понять, но запомни, хорошо? Не позволяй этому миру тебя изменить. И оставайся доброй. — Я не хочу, чтобы ты уходила, — она хмурится, поджимая губы. — Я знаю. На секунду задумавшись, снимаю с шеи цепочку. — Вот. Беру ее ладошку и зажимаю в ней медный кулон в виде солнца. — Я всегда буду с тобой. Все будет в порядке, — шепчу я. Мне плохо, не нахожу в себе сил обнять ее и попрощаться. И Элиза сама вешается на меня, обхватывая за шею руками. — Я люблю тебя, — шепчет в ухо и быстро отходит. Вижу в ее глазах слезы. Мама последняя, стоит немного поодаль. — Мам? — Выживи, пожалуйста. Что мне делать без тебя? — она все еще не подходит. Никогда не видела ее такой растерянной. Подлетаю к ней. — Отец любит тебя больше всего на свете. Ни у кого не видела такой любви. И у тебя есть малые. Ты должна воспитать их нормальными людьми. Она молча обнимает меня. Прижимает к сердцу, как в детстве. Рядом прижимаются Рик и Элиза. Мы стоим так, пока не приходят миротворцы. — Ты мой первый ребенок, Вик. Мой долгожданный ребенок, — ее голос срывается. — В тебе моя сила. Она приведет тебя домой. Ее отстраняют миротворцы, и все очень быстро заканчивается. Я успеваю прокричать на прощание «Я люблю вас». Отворачиваюсь от двери и снова ловлю свое отражение в зеркале. Да, теперь я вижу изменения. Мы с друзьями как-то обсуждали, что будем делать, если кого-то выберут. Я сказала, что не хочу, чтобы они приходили прощаться. Не хочу, чтобы на меня смотрели как на покойника. Уверена, они это учтут. Поэтому больше никого не жду. Но дверь за моей спиной снова открывается. Я лишь качаю головой. Ну конечно. — Итан, — даже не оборачиваясь, знаю, что это он. — Прости, — ему не жаль. Оборачиваюсь. В его руках букет незабудок. — Ты чего? — Всегда хотел, — его теплый взгляд через очки и дурацкая рубашка в клетку. — Думал, подарю, когда закончится твоя последняя жатва. — Ох, Итан, — подхожу к нему и обнимаю со всей силы. Даю себе расклеиться на секунду. Его руки ощущаются как ремни безопасности вокруг моего тела. — Ты сможешь выиграть. Утыкаюсь носом ему в плечо. — Я не буду убивать. — Знаю. Но ты все равно сможешь выиграть. — Не хочу, чтобы мои Игры на тебя повлияли. Ты должен стать учителем. Он молчит, только стискивает меня крепче. — И позаботься о моей семье… — Ты могла не просить. Мы все позаботимся, Вик. Он отстраняется от меня. — Ты действительно можешь выжить. Просто поверь в это. Я ухмыляюсь. Вера, удача… — Хорошо. — Так бы и начистил морду Эбернети, — он тоже успел подумать, что по факту ментора у меня нет. — Постарайся найти штатного тренера. — Хорошо. — И будь собой, тогда ты точно им понравишься. Я лишь грустно ухмыляюсь. В комнату заходит миротворец. — До встречи, Вик. Он еще раз крепко меня обнимает и уходит, оставляя стоять с цветами в руках. Дальше сплошной фарс. Стараюсь его не замечать. Бряк без остановки что-то лепечет, нас ведет целый конвой миротворцев, будто кому-то в здравом уме придет в голову бежать. Дерек старается меня не замечать, как и я его. Немного расслабляюсь только в поезде. Для меня самое сложное уже позади. Чувствую себя уставшей и холодной. Бряк проводит нас в главный вагон, где ментор как раз наливает себе новую порцию пойла. Мне подходит. Обступаю Бряк и подхожу к нему. Отбираю стакан. Хеймитч крякает от удивления. Выпиваю залпом. — А ты не промах, — говорит он, когда я почти не кривлюсь. Не знаю, что на это ответить. Но ради приличия протягиваю руку: — Вик. Ухмыльнувшись, он пожимает мою руку. — Начнем обучение завтра, ладно? Мне нужно побыть одной. Осматриваю стол в поисках того, что можно взять с собой. Мясная тарелка. Подходит. Забираю бутылку виски и разворачиваюсь, чтобы уйти. Слышу вдогонку: — Я тебя учить не буду. Ты все равно умрешь. — Посмотрим, — отвечаю на два предложения сразу. Залезаю на слишком роскошную для купе поезда кровать и сбрасываю туфли. Ни одной мысли, будто парализовало. Чувствую себя стрекозой, которую схватили за крылышки. Только и остается таращиться широко открытыми глазами. Этим я и занимаюсь. Таращусь перед собой и пью. Не вижу смысла сейчас размышлять о том, что от меня не зависит. А думать о семье и прошлой жизни себе не позволяю. Скорый поезд уносит меня от них все дальше и дальше. Шансов вернуться у меня, говоря честно, не много. Как бы я ни хорохорилась, я не боец. Я не смогу вгрызться в горло противника. Понемногу пьянею, меня начинает клонить в сон. Через некоторое время я спасаюсь сном, свернувшись калачиком поверх пледа. Мне ничего не снится, и это прекрасно. Воскресаю от набата в дверь. — Подъем, у нас много дел! Так много дел! — Господи ты боже ты мой, — шиплю, поворачиваясь на спину. Память лезвием полощет по сознанию, выпитое немного отдается в висках. Я в поезде. Вдруг замечаю, что укрыта. Бутылки и остатков мяса тоже нет. Неужели Бряк умеет заботится, а не только рассказывать, как нам повезло очутиться в этой роскоши? Хотелось бы просто пролежать весь день. Наскоро споласкиваюсь и нахожу в шкафу максимально простую одежду — черные штаны на резинке из мягкой ткани и свободную темно-серую футболку. Волосы оставляю распущенными. После душа они влажные, из-за чего еще темнее, а кудри пружинят сильнее. Глубоко вздыхаю и отправляюсь в новый день. Все трое уже сидят за столом. Увидев Бряк, моргаю несколько раз. Ее кислотно-зеленое платье, покрытое кусочками стекла, ловит блики. — Безобразие, — шипит она и тычет вилкой в мою сторону. То ли имея в виду мое вчерашнее поведение, то ли сегодняшнее опоздание, то ли меня саму. Сжимаю губы, чтобы не сказать, кто тут безобразие. — Милый Дерек впитывает знания как губку. А ты, юная леди, впитываешь алкоголь как Хеймитч. Хеймитч фыркает через чашку. — Доброе утро, — здороваюсь я и сажусь рядом с Дереком. Мда… контраст сложно не заметить. Дерек официален (слишком официален), в белой рубашке и темных брюках, с идеально вычесанными русыми волосами и этим своим внимательно-учтивым взглядом. Он продолжает не смотреть в мою сторону, чему я по-прежнему рада. Наливаю себе апельсиновый сок (свежевыжатый, господи боже) и нагребаю омлет с помидорами. Тишина немного напрягает. Посматриваю на Хеймитча. Тот всем своим видом пытается показать, как не хочет тут быть. Честно говоря, иногда я задумывалась об этом человеке, когда видела его в Котле. Наверное, я думаю о нем лучше, чем многие в дистрикте. Единственный живой победитель Голодных Игр, живущий в Деревне Победителей на всем готовом. Ему было 14, когда он выиграл Игры. Ему было 14, когда убили его семью. Не понимаю, как такое можно пережить. Но не похоже, что он пережил. Сейчас ему 29, все знают, что он пьет, все знают, что он не готовит детей к Играм. А его серый свитер, видавшие виды штаны и как будто выцветшая кожа сейчас только подчеркивают холодные глаза. Хеймитч замечает, что я на его смотрю. Взгляд не отвожу, не в моем стиле. — Чего? — он вздергивает подборок. — Выглядишь спецом по выживанию. Научи меня. И он опускает взгляд. Всего на секунду. — Я не учу, тебе наверняка говорили разъяренные мамаши погибших в прошлые годы трибутов, — он отхлебывает из стакана и демонстративно отворачивается от меня. — Почему? — Потому что ты все равно умрешь. Как и слащаво-приторный мальчик. Терпеть таких не мог с детства, ты мне не нравишься, парень. Дерек хлопает глазами и приоткрывает рот. Ну что за недоразумение. Я стараюсь не смеяться. Кажется, по моему взгляду Хеймитч догадывается, что я того же мнения. Делаю вид, что тянусь за виноградом, а сама приближаю свое лицо к его уху. От такой наглости он замирает. Пока не опомнился, шепчу. — Все равно будет больно. Так дай мне шанс выиграть. Выпрямляюсь и иду в купе готовиться ко встрече с фанатами Голодных Игр. За спиной слышу тишину. Факт обо мне номер один: я хорошо понимаю людей. Снова у гардероба. Мне не подходит ничего из предложенных комбинаций. В итоге сочетаю темно-зеленые штаны с черными вставками, вязанный джемпер цвета листьев с россыпью желтых камней на плечах, оставляю полурасстёгнутым, из-под него видна белая майка. Странно видеть себя без привычного солнца на груди, но у него хорошая новая хозяйка. Волосы завязываю в легкий пучок. Может, слишком просто, но и я не капитолийка. Нахожу черные кроссовки с белыми вставками и удивляюсь, что обувь может быть настолько удобной. Выхожу в холл последней. Бряк едва не юлой вертится от предвкушения. Хеймитч не удосужился даже волосы расчесать. Дерек дергается немного. Ясно, у него готовность понравиться всем номер один. Бряк окидывает меня взглядом. — Неплохо, — говорит она с явным удивлением. — Немного простовато, но неплохо. Я думала, тебе нужно будет переодевать. — Моя мама шьет одежду. Я помогаю ей с пошивом и дизайном. — С этим можно работать. — Ага. Не убивайте меня, капитолийские вершители судеб, я буду вам тряпки шить, — язвит Хеймитч, чем не особо меня удивляет. Мне говорят махать активней и улыбаться ярче. Я веду себя сдержано. Держу спину ровно, слегка растягивая губы в полуулыбке и легко машу рукой. Бряк незаметно толкает меня в бок. Улыбайся, мол. Кажется, это будет длиться вечно. Наконец-то нас увозят в тренировочный центр. И это только начало трудного дня. В центре подготовки меня передают косметологам. Я злюсь. Но не на нарушение личных границ — для них мое тело не больше, чем материал для работы, — это время я могла бы потратить на учебу. Какая разница, насколько безволосые мои руки, если я не знаю, как замаскироваться под окружающую среду, чтобы их не отрубили? После процедур мне выдают черный комбинезон и говорят, что моя команда ждет меня за обедом, после которого будет макияж и примерка. Ведь уже через 4 часа представление трибутов. И опять эти восторженные нотки в интонации. Иду на обед. Вот только там нет Хеймитча. Между обедом и разговором с ментором, который может спасти мою жизнь, выбираю второе. Хитростью и уловками проникаю в его комнату. Нахожу Хеймитча спящим в полутемноте. Он лежит на животе, спрятав руки под подушкой. С этого ракурса он действительно выглядит на 27. На нем новая белая рубашка и брюки. У кровати стоит бутылка. Ясно, готовился к вечеру, но что-то его отвлекло. И вот он уже готов. Подхожу к нему и осторожно сажусь на край кровати. — Хеймитч, проснись, — говорю негромко. Потом немного громче и еще раз. Никакой реакции. Поднимаю руку и осторожно касаюсь его плеча. Ментор вздыбливается с диким криком и машет ножом. Я успеваю увернуться, и нож проходит в миллиметре от моей щеки. — Хеймитч, это я. Все в порядке. Он смотрит на меня блестящими дикими глазами, потом обводит комнату и опускает нож. — Какого черта? — Прости. Тебя не было на обеде, мне нужно с тобой поговорить. Он вздыхает, потирая лицо. — Наверное, нужно предупреждать трибутов, что нельзя меня будить. Вот только раньше никто и не пытался, — с нажимом заканчивает он. — Мне нужно было с тобой поговорить, — стою на своем, не показывая, что его реакция выбила меня из колеи. — Я тебя чуть не убил. Молодец, что увернулась. — Видишь, что-то я умею. — Я бы тебя не видел, — он садится на кровати. — Рассказывай, раз пришла. Я встаю и наливаю из графина воду, под удивленным взглядом ментора протягиваю ему, как само собой разумеющиеся. И начинаю говорить. — Ты единственный живой победитель от 12 дистрикта. А я хочу стать первым не убившим победителем. Он заворожено на меня смотрит с секунду, а потом начинает хохотать. — Все, уходи от сюда. Разговор закончен, — падает на спину, утыкаясь взглядом в потолок. — Нет. — Иначе я тебя вынесу. — Нет, — щурюсь, его реакция меня задевает. Он начинает злиться. Сводит пальцы в поучительном жесте и шипит. — Ты не особенная. Так что не строй из себя святую. Ты будешь убивать, и тогда, возможно, проживешь на несколько дней дольше. Или тебя загонят как кролика в лесу и убьют. Выбирай. — Ты много натерпелся от Капитолия, — он скалится, уже осознанно хватаясь за нож. — Пошла вон. Иду на провокацию. Подставляю свое горло под его нож, кожей почти чувствую леденящий холод стали. — Ты спишь с ножом, вот что они с тобой сделали. И они продолжают стравливать детей друг с другом. Я не особенная, и уж точно не святая. Но я не могу убивать. Я не буду в этом участвовать. Я не смогу с этим жить. — Откуда ты знаешь, с чем можно жить? — шипит он, ведя лезвием по моей шее. — Ты всего лишь девчонка, которая ничего не знает. — Я знаю, кто я. И что ненавижу. Сложно не отвести взгляд, но я держусь, продолжая смотреть ему в глаза. Он щурится, верхняя губа дрожит, и в какую-то секунду мне кажется, что сейчас он действительно перережет мне горло. Взмах ножа. Прядь моих волос падает на плед. — Уходи. Я знаю, что сейчас мне действительно нужно уйти. Но не потому, что я его боюсь. Факт обо мне номер два: я не могу убивать, потому что я хорошо понимаю людей. Решаю не думать о менторе до конца подготовки. В любом случае он примет свое решение, и мне в любом случае нужно будет действовать по ситуации в зависимости от его решения. До представления трибутов остается 2 часа. Я все меньше узнаю себя в зеркале. Единственное, что мне удалось отстоять — длину волос. Стилисты хотели подстричь их под скулы. Лицо полуприкрыто вуалью, на мне несколько слоев грима, черные тени, губы выложены камнями, кожа отдает серым перламутром. Волосы связаны в тугую косу. Не знаю, к каким образам нас готовят, но сейчас я похожа на черную вдову. И вот стилист (рыжеволосая девушка в цветастом наряде и манерой говорить очень быстро) выносит мой костюм. Это черное облегающее платье с закрытыми руками, которое, я, думаю, дойдет мне до пят. — Ты будешь породой! Углем! Ископаемым! А твой напарник будет шахтером. У него форма, как у ваших, но красивая, разумеется. Вы тандем! Нравится? Я молчу. Дистрикт 12 обычно не впечатляет красотой нарядов. Но меня просят быть посмешищем. Куском породы. Смотрю на стилиста. Высказать свое мнение честно ей нельзя. Во-первых, я для них больше манекен, чем человек. Во-вторых, она не похожа на человека, готового воспринимать критику. Делаю глубокий вдох. Еще раз смотрю на платье и на свой макияж. — Да, нравится, — едва рот не свело, пока говорила. Я не специально, так работает мой мозг. Он уже начал искать варианты, что можно сделать из этого безобразия. И подталкивать меня на бунт, соответственно. Мои мысли только подстегивает ментор, который появляется «для галочки», ухмыляется и уходит. Еще через час стилисты заканчивают, оставляя меня отдыхать и настраиваться на шоу. Как только они уходят, я еще раз смотрю на себя в зеркале. Все еще не вижу черный гольф длинной с меня хоть немного приемлемым. И берусь за работу. В конце концов, трибутов не могут казнить до начала Игр. Делаю разрезы то тут, то там, открывая немного кожи, обрезаю платье ниже колен, делаю дыру между ключицами, но не разрезаю горловину платья. Обрезаю рукава. Крою на себе. Вовремя сообразив, что сюда могут зайти в любую минуту, запираю дверь. Мне невероятно повезло с комнатой. Вижу лиану и вьющуюся орхидею, обрезаю их. Располагаю по ткани, чтобы цветы обвивали руки и живот. Пришиваю несколькими стяжками. Перебираю грим визажистов. Нахожу краситель для тела. Выбираю голубой и зеленый как базу. Рисую на открывшейся коже живота, грудной клетки и ребер землю, а не чертово ископаемое. С водой, которая блестит на солнце, лугами. Руки зарисовываю частично. Ноги решаю не трогать. Смотрю на макияж. На свой страх и риск пытаюсь стереть черные глаза и оторвать от губ блестки. Получается хорошо. Нахожу красную помаду и рисую аккуратные губы. А по лицу от линии роста волос на виске и по щеке до самой челюсти — аккуратные розовые цветы. Глаза выбеливаю светлыми тенями и решаю оставить так, только немного подвожу серебристым карандашом снизу. Вдруг замечаю большую шкатулку в углу стола. В ней — разные броши и заколки. Нахожу набор заколок в форме бабочки и подобный им набор небольших брошек. На секунду останавливаюсь, не веря в такое совпадение. То, что мне нужно. Распускаю завязанные в тугую косу волосы. Укладываю на одну сторону и размещаю по полотну длинных волос заколки-бабочки. Пытаюсь примостить к платью броши, чувствуя, что времени остается все меньше. На черной ткани они выглядят слишком ярко, контраст с «моей» кожей размывается. Мама всегда говорила, что, когда я творю, я немного безумна. А через неделю мне придется участвовать в безумии, обмытом кровью. Когда, если не сейчас? Стиснув зубы и задержав дыхание, прокалываю кожу немного ниже ключицы. Рука не слушается, но я заставляю себя нажать и вывожу иголку с другой стороны. Защелкиваю. Крови почни нет и не будет, пока игла во мне. Смотрю на результат — бабочка парит над веткой орхидеи на фоне голубого неба моей кожи. Красиво. Больно. Нужно прикрепить еще несколько. На животе это ощущается менее болезненно. И вот еще две бабочки на поляне. Последние две размещаю на плече, между переплетениями лианы. Закончив, хватаюсь за спинку стула. «Черт, Вик, после этого ты точно должна победить» Выпрямляюсь и смотрю в зеркало. Теперь я довольна. Через уголь, которым меня окрестила команда подготовки, проступает планета. Вода, луга, цветы, бабочки. Мне нравится то, что я вижу. По крайней мере, в этом есть смысл. В дверь стучат. Сердце обрывается. Представляю реакцию стилистов, скандал и новый мешок на мне. Только сейчас до конца осознаю, что я натворила. Это, как минимум, неуважение к работе других. — Виктория, ты там? — Хеймитч. — Хеймитч, ты один? — К большому удовольствию — да. Тебя закрыли или ты сама? — Я сама, — мы продолжаем говорить через дверь. — Так открывай! И я открываю. — Только не кричи! — успеваю сказать я, увидев его ошарашенный взгляд и едва успевая закрыть за ним дверь. Хеймитч приближается, рассматривает меня вблизи как полотно и… начинает улыбаться! — Ты безумна, — сквозь смех говорит он, — Селесту хватит удар. — Все плохо? — Если правильно обыграть, то очень даже хорошо. Хватаю Хеймитча за руку, сама не замечая, что делаю. — Помоги мне, Хеймитч! Доведи до колесницы так, чтобы меня не остановили. Я так не хотела идти в том мешке, что сама не поняла, что творю. — Ты знатно натворила. В прямом смысле слова. — Хеймитч! — одергиваю его. Да он же смеется надо мной. — Подожди, эти бабочки… — он наклоняется к моей руке — Ты их что, в кожу их вогнала? — Подумаешь, — мне становится неловко, еще решит, что я какая-то ненормальная. — Не отвлекайся. — Точно в кожу, — он выпрямляется и смотрит мне в глаза. — Я тебе помогу. Хоть повеселюсь. Я улыбаюсь ему в ответ, к своему удивлению, абсолютно искренне. И надеюсь, что его слова касаются не только сегодняшнего вечера. Правдами и неправдами, уловками и шантажом, Хеймитч довит меня до колесницы, так ни разу и не показав команде подготовки. Я стою на повозке и чувствую на себе взгляд Дерека, посыл которого сводится к «где-то меня надули». Он в шахтерской униформе, стилизованной на манер Капитолия. Поворачиваюсь к ментору и вижу за его спиной Селесту. Ее лицо искажается яростью. Я прикладываю палец к губам и в этот момент колесница начинает двигаться. Я по-прежнему была сдержанна, но приветлива. И на мое удивление, нервничала не так сильно. Не знаю, понравилась ли я, но они меня точно заметили, судя по тому, как камера то и дело брала крупным планом детали моего образа. Окончанием представления стала речь Кориолана Сноу. Я имела честь несколько минут смотреть на человека, благодаря которому здесь оказалась. Надеюсь, моя ненависть не читалась на лице. Хеймитч разрешил все с виртуозностью дипломата. Но в своей манере. Он запер негодующую Селесту и объяснил ей, что мой наряд очень понравился публике. И у нее есть два варианта: либо сказать, что это выходка трибута и расписаться в своей несостоятельности, либо признать, что это ее работа, и она изначально держала ее в секрете ото всех, даже от команды подготовки. Все это происходит на моих глазах. В конечном итоге, Селеста желает мне «сдохнуть в муках на арене» и вылетает из комнаты. Я падаю на кровать поверх покрывала, не беспокоясь, что могу оставить следы. Я устала. Нервный, тяжелый, насыщенный день. Позволяю себе на секунду прикрыть глаза и слышу, как ко мне подходит Хеймитч. В руках у него что-то, похожее на аптечку. — Давай помогу, — говорит он, указывая на мою кожу. Выглядит он при этом вполне дружелюбным. Я сажусь на кровати и позволяю ему. Он очень осторожно вытаскивает первую бабочку у меня с предплечья и прижимает бинт. На игле следы крови. — Ты поступила очень неразумно, — говорит он, заклеив ранку и берясь за следующую бабочку. — Тебе напомнить, что через неделю за мной будут гоняться с топором? Это небольшая боль, — на самом деле, я почти не дергаюсь под его руками. — Я не об этом. Ты первый день здесь, а уже натравливаешь на себя людей. Это может плохо кончиться. — Насколько? — Селеста почти безопасна. Все поверят в то, что это ее идея… И эта мадам на плохом счету у организаторов, — он закончил с рукой и перешел на ключицу. — Но тебе нужно быть осторожной. Подними голову, — машинально делаю, как он говорит, раздумывая над его словами. — Я не хочу быть или машиной для убийства или добычей, которую ведут на убой. Должно быть что-то еще. — Как я и говорил, ты идеализирующий реальность ребенок, — он хмыкает, не сдержав усмешки. А через мгновение становится абсолютно серьезным. — Не хочешь убивать — вперед. Хочешь выиграть, не убив — я посмотрю на это. Но не думай и на секунду, что кто-то может бросить вызов Капитолию. Иначе ты потеряешь все, еще даже не ступив на Арену. Я тяжело вздыхаю. Хеймитч прикладывает бинт к ключице. — Как мне нужно себя вести? — я по-настоящему растеряна впервые с момента приезда сюда. — Не говорить, что ты думаешь на самом деле. Только то, что они хотят. Красота Капитолия, готовность победить ради семьи, бла-бла-бла. И ни в коем случае не дай им понять, что ты не готова убить. Иначе они начнут охоту за тобой еще в первый день. И не только трибуты. — Я поняла, — на самом деле, я догадывалась об этом и раньше. Я росла в особенной семье. Но хорошо, что Хеймитч это проговорил. Потому что о том, что не нужно менять задумку дизайнера за его же спиной я тоже знала, и что из этого получилось? — Ляг на спину. Делаю как он говорит, смотрю в потолок, пока Хеймитч занимается двумя последними ранками на ребрах и животе. Странно, еще в обед этот человек водил ножом по моей шее и смотрел со злостью, а сейчас очень осторожно достает иглы из моего тела, будто для него это обычное дело. Закончив, он поднимается и смотрит на меня снизу-вверх. — Сегодня был тяжелый день. У меня от тебя уже голова болит, — на лице беззлобная ухмылка. — Иди в душ и отдыхай. В 8:30 у тебя первая тренировка. — А ты постарайся не пить много, у тебя завтра тоже тяжелый день. — У меня завтра выходной день. — Ага. Он закатывает глаза и идет к выходу. — Побыстрее бы тебя убили. Оборачивается уже у двери. — И поешь что-то перед сном. Дверь за Хэймитчем закрывается. Я понимаю, что теперь у меня еще больше вещей, над которыми нужно подумать. Но нет сил. Поэтому делаю как сказал ментор и меньше, чем через час уже крепко сплю. Какая моя стратегия в отношении противников? Я выбрала не смотреть. Я на них не смотрю, стараюсь по минимуму взаимодействовать, не оценивать, как бойцов и не искать себе союзников. Когда Бряк знакомила нас с противниками, я старалась не вдаваться в подробности. Может показаться, что это глупо. Но не для меня. Чем меньше я буду о них знать, чем меньше видеть в них людей и сопереживать, тем легче мне будет на играх. Выживет только один. Вот и на тренировке я не смотрю на них, просто даю понять, что тоже что-то могу. А я могу. Папа считал, что я всегда должна уметь за себя постоять. В Шлаке всякое могло случиться. Сейчас я думаю, не готовил ли он меня к играм уже тогда? Ненамеренно. После обязательного занятия у нас свободная часть, или «себя показать и на других посмотреть». Я карабкаюсь по отвесной стене. Она похожа на дерево. А на деревьях я практически жила в детстве. Добравшись до вершины, отпускаю руки и падаю вниз на матрас. Слышу свист парня из второго или третьего. Ясно, представил, как я падаю на камни. Бросаю ножи по статическим целям. Попадаю не всегда, но даю понять, что я не беззащитна. После тренировки меня встречает Хеймитч. Он старательно игнорирует Дерека, что меня чуть-чуть радует. Хоть это и неправильно. — Думал, ты умеешь только платья кроить. Пропускаю мимо ушей. Меня интересует другое. Останавливаюсь и всматриваюсь ему в глаза. Хеймитч поднимает бровь. — Ты трезв. — Почти. Решил не слишком сильно напиваться в ближайшие дни, повременить, пока тебя не убьют. Пытается вывести меня на эмоцию. Злость? Протест? Внимательно смотрю в глаза, немного наклоняюсь и шепчу: — Меня не убьют. Хеймитч отводит взгляд. — Я договорился с одним человеком, — продолжает он как ни в чем не бывало. — Это победитель прошлых лет, и он знает толк в камуфляже. Думаю, что это против правил. Но я и мечтать не могла об уроке выживания от мастера камуфляжа. — Он ментор 5 дистрикта, ребята в этом году у него откровенно слабые, а мне он задолжал услугу. Потренируйся с ним. Тайно, конечно. И я понимаю, что у меня, все же, есть ментор. Даже если он в меня не верит. — Спасибо. Мне это очень поможет, Хеймитч. — Не за что. Он победитель 25-х Игр. — Первая Квартальная? — Ага. Если не в курсе, тогда участников выбирали жители дистрикта. 5-й выбрал его. Но на самом деле, он не плохой дядька. И очень круто пьет. Мы идем к столовой. Я — с чувством, будто тучи у меня над головой немного рассеиваются, и земля больше не похожа на мягкую вату. Надо же, тренировка в маскировке… лучше и представить нельзя. Самые ценные для меня знания. Даже немного улыбаюсь. Кажется, оказав мне услугу, Хеймитч решил самоустраниться. За обедом слушаю лекцию, суть которой сводится к «очень важно понравится спонсорам» от Бряк, после обеда выбираю курс по выживаю от одного из тренеров. Учусь добывать пропитание, разводить костер с ничего, ориентироваться на местности. Вроде бы важные знания, которые помогут мне выжить. Но, почему-то, чем больше я учусь, тем больше у меня появляется сомнений. После ужина с ногами забираюсь в глубокое кресло на балконе и смотрю на город. Немного прохладно для легкого домашнего платья, но идти за кофтой не хочу. Окруженная огнями и роскошью Капитолия, чувствую себя еще более незначительной. Сколько трибутов были до меня в этих апартаментах? Они все верили в свою победу, и все они мертвы. И вот я, девушка, которая даже не собирается драться, по несколько раз на дню повторяю, что вернусь домой. Из Игр, единственная цель которых — меня убить. Еще и злюсь, что мой ментор не хочет меня тренировать. Но что, если во мне нет ничего особенного? И я очередное травоядное, которое сожрут хищники. Я чувствую, что даже мысль о собственной смерти не может сделать меня хищником. Меня трясет, стоит представить, как я проламываю кому-то череп. Спустя некоторое время тяжело вздыхаю и иду спать. Хотя бы во сне мне спокойно. После пробуждения мои пессимистические мысли не исчезают. Наоборот, я просыпаюсь с четким осознанием своей смерти. И мотивы моего поведения последние несколько дней становятся мне понятны. Я так сильно убеждала Хеймитча, что смогу выжить, запрещала себе думать о моих физических способностях и воспоминать игры прошлых лет… Все потому, что я не могла примириться с мыслью, что больше никогда не вернусь домой и исчезну из этого мира, как больше тысячи трибутов до меня. Как миллионы людей на этой планете до меня. Настоящим было то, как я ощущала себя во время прощания с семьей — смирение и безнадежность. Все остальное — лишь попытки агонизирующего мозга уйти от реальности. А после вчерашних тренировок с трибутами, которые так же, как и я собираются выиграть, я поняла слова ментора. Я не особенная. Долго тонуть в собственных мыслях мне не позволяет Бряк. Слышу ее стук в дверь, и все начинается по новой. В суматохе тренировок проходит еще два дня. Между занятиями Бряк пытается привить мне манеры, на что я только поднимаю бровь. Я обнаружила большой стеллаж с книгами. Среди томов о праве, градостроении и войне, нахожу несколько интересных книг о животном мире. Читаю, когда удается урвать время. Многие трибуты вместе с менторами совершают вылазки в город. Мне это не интересно. Смотреть на людей, которые через неделю будут смотреть на твою смерть и город, который навсегда покинешь? Я не вижу в этом смысла. Вечером второго дня состоялась тренировка с победителем 25-х Игр. Сдержанный, немногословный, но с интересным чувством юмора. Обучение у него было самым интересным событием, и на секунду это даже возродило мою веру в собственную способность выжить. Стало понятно, почему они с Хеймитчем в хороших взаимоотношениях. А сразу после тренировки в холл заявляется Хеймитч с переносной мишенью и двумя наборами ножей. Я сижу на диване с книгой и поднимаю на него вопросительный взгляд. Хеймитч водружает всю свою добычу посреди комнаты и говорит… — Та-дам! — указывает на мишень и смотрит на меня. — Та-дам? — я откладываю книгу, удивленная его выпадом. — Уже думала, что продемонстрируешь организаторам? Это важно. — То, чему сегодня научилась. Замаскирую себя. — Никуда не годится. Ты не должна показать, что собираешься прятаться. Ты должна дать понять, что будешь сражаться. Поджимаю губы и качаю головой. Хочу ответить, что не буду сражаться… — Я в курсе, несносное ты создание. Но им не нужно об этом знать, помнишь? Пусть ты наберешь 5 балов, но лишишь их мысли, что тебя проще всего убить с помощью модификаций арены. Ведь ты не будешь драться, а значит — не сделаешь им шоу. Это звучит абсолютно логично. И я в очередной раз вспоминаю, почему пыталась заставить Хэймитча со мной работать. Поднимаюсь с дивана и подхожу к мишени. — У меня новая стратегия, Хеймитч. Он хмыкает. — Неужели насмотрелась на соперников и решила убить парочку? — Нет. Я должна извиниться за то, что морочила тебе голову. Я просто не хотела смиряться… — я опускаю глаза, мне действительно не комфортно это признавать — Теперь я с тобой согласна. Мне не выиграть игры. Но я хочу остаться собой до конца. Поднимаю взгляд, хочу увидеть его реакцию. В эту же секунду в меня летит нож. Уворот. Потом еще один, а за ним — еще. Я кручусь, изгибаюсь и отскакиваю. — Уворачивайся! — кричит Хеймитч и бросает сразу два. Я прячусь за спинку дивана. — Что ты творишь? — кричу из-за дивана, я паникую. Вижу, как Хеймитч подходит справа. Начинает замахиваться в мою сторону ножом. Я чувствую, что это не игра, и он действительно может меня ранить. Начинаю странный танец, где он все быстрее оттесняет меня к стене, а я выкручиваюсь. Ощущаю стену спиной. Больше деваться некуда. Он ухмыляется, занося нож. И так замедлившееся время полностью останавливается. Инстинктивно я подныриваю под его руку, избегая удара, и со спины сжимаю его шею, стараюсь заставить его прогнуться в нужном мне направлении. Почти залажу на спину, и только тогда замираю. Он перестает сопротивляться, пока я вишу на нем, удерживаясь босыми ступнями за его бока. — Ну все-все, хватит, — он отбрасывает нож и хлопает меня по ступням. Голос у него веселый. Спрыгиваю и делаю несколько шагов назад. Он оборачивается. Я пытаюсь отдышаться и преодолеть желание сбежать. Это было просто испытание. В глазах у него смешинки, все нормально. — Ты меня повеселила, солнце, — говорит он, одергивая рукава. — Будет, что вспомнить, — говорю грубо, но и нападать на меня тоже было не слишком вежливо. — И детям рассказать, — заканчивает он известную фразу, все еще ухмыляясь. Иду к столу и наливаю себе воды. Чувствую, как футболка липнет к спине. Даже не верится, что это я ловко уворачивалась от ножа. Конечно, отец меня учил, но это не было так быстро и так беспощадно… Все еще стою к Хеймитчу спиной, пока он медленно подходит ко мне. — Я думаю, ты можешь умереть, — тихо говорит он. — Но у тебя есть и шансы выжить. Ты не безнадежна. У тебя хорошие инстинкты, тебе просто нужно им доверять. Все зависит от твоих решений на Арене. Сглатываю подступивший к горлу комок, жмурю глаза. Очень хочется ему верить. Вернуться с игр, снова обнять семью, поселиться с ними в деревне победителей и годами докучать пьяному Хеймитчу своим «а я же говорила»… Прогоняю из головы слишком заманчивые картинки. Поворачиваюсь к нему. Он успел подойти ближе, чем мне казалось. И теперь смотрит на меня внимательно, будто проверяет, заставил ли устроенный им поединок поменять мнение. — Думаешь, я смогу вернуться? — шепчу я. — Думаю, у тебя больше шансов, чем у трибутов, которые у меня были. Следующие несколько часов мы упражняемся. Его план — подкорректировать мое умение бросать ножи, сделать меня более меткой, чтобы я могла получить хотя бы 5-6 баллов от организаторов. — И что ты будешь делать с этими 5-6 баллами, когда я окажусь на арене? — спрашиваю я, бросая очередной нож. На этот раз с довольно большого расстояния. — Помимо баллов от организаторов, есть интервью. Качаю головой, из-за чего промахиваюсь. — И то, как ты проявишь себя в первый день. Надеюсь, тебе не понадобится моя помощь сразу, а к моменту, когда понадобится, я постараюсь растрясти спонсоров. Представляю, как Хеймитч вцепляется в воротник старого толстосума и трясет, пока из него сыпятся монеты. Сдерживаю усмешку. 12 часов спустя я стою перед организаторами. Беру в руки первый нож, чувствую, как страх холодит руки. Если я промажу с первой попытки — им будет не интересно смотреть дальше. На ходу меняю план. Возвращаю нож на место и иду к скале. Решаю сначала забраться на верхушку. Под конец руки дрожат, но я усилием воли дохожу до конца и срываюсь вниз. Вижу, что организаторы все еще следят за мной. Подхожу к ножам, волнуюсь уже меньше, и попадаю 4 раза из 5-ти. Неплохо. Сдержанно благодарю за внимание и прощаюсь. У меня 6 балов, как мы с Хеймитчем и прогнозировали. Дети младше 13 не получают больше 4-х балов. Легкая добыча, — комментирует Бряк, по-видимому, стараясь меня подбодрить. Хеймитч бросает на нее убийственно-презирающий взгляд. Профи ожидаемо в верху таблицы. Цезарь комментирует, что на данный момент Игры развиваются по классическому сценарию, но кто знает, какие неожиданности нас ожидают на Арене. Игры приближаются, времени становится все меньше, и я стараюсь успеть все, кроме этого спать минимум 8 часов и давать себе возможность набраться сил. Хорошо, что с едой тут нет проблем. Я подсела на орехи в шоколаде, апельсины в шоколаде, клубнику в шоколаде и в целом все, что в шоколаде. По утрам ем панкейки с шоколадом, и это буквально мой повод подняться. Трапезы портит только Бряк. Несколько раз она пыталась наставить меня на путь истинный: — Знаешь, кем тебя все считают? Нелюдимой отшельницей из далекого и скучного дистрикта. Ты не общаешься с другими. Трибуты уже собираются в коалицию! А ты ведешь себя так, будто их вообще нет! Отхлебываю чай, даже не удостаивая ее взгляда. — Посмотрим, как это братание поможет, когда они начнут убивать друг друга. Бряк корчит оскорбленную гримасу. — Эта ваша с Хеймичем стратегия до добра не доведет. На одиночек открывают охоту, знаешь ли. Даже не пытаюсь ей объяснить. В преддверии последнего вечера, все носятся с подготовкой к интервью. Я стараюсь игнорировать всеобщую суматоху и больше быть наедине с собой. Нечего скрывать, меня немного пугает перспектива говорить перед большой аудиторией. Хеймитч считает, это из-за того, что я никогда подобного не делала. На самом деле, это намного проще, чем кажется. Он очерчивает для меня красные темы, по типу в «В Голодных играх нет смысла», «это всего лишь дети», «мне омерзительны вы все». А в остальном советует быть собой и не вестись на попытки Бряк заставить меня кривляться. Мне нравится, что он говорит, и я делюсь с ним грушей в шоколаде. Стилист больше не пытается со мной контактировать, лишь приходит в канун интервью, достает из чехла платье и пропитанным ядом тоном говорит: — Надеюсь, тебя это удовлетворит. Смотрю на длинное платье-футляр, расшитое пайетками. Очень светлый персиковый оттенок, по всей ткани расходится цветочный декор. Да, это меня удовлетворит. Не знаю, то ли стилист смирилась и пошла на уступку, то ли Хеймитч приказал — но красят меня максимально нейтрально. Светлая кожа остается светлой, на глазах легкие тени в персиковых тонах, на губах — все та же красная помада, но нанесена не слишком плотно. Волосы собирают в свободный пучок сзади, скрепляя очень красивой заколкой в форме бабочки. Смотрю на себя в образе и вижу себя. Мне нравится, как ткань переливается на свету. А еще, что здесь нет декольте, которое бы акцентировало внимание на груди, или, точнее, ее отсутствии. Вместо этого открыты руки. Слышу стук, в комнату заходит Хеймитч. — Надо же, ничего не перекроила. — подшучивает он. — Мне нравится, как все выглядит. — Капитолийцы могут шить нормальные вещи, если их мотивировать. Улыбаюсь, уже открываю рот, но решаю промолчать. Теперь понятно, кто утверждал образ. — Куда делась твоя подвеска? Она так хорошо слепила половину Котла в погожий день. — говорит он нейтральным тоном. Подумать не могла, что в те два коротких разговора, что у нас были в дистрикте, он запомнил кулон. Хотя теперь понятно, почему раз назвал меня солнцем. — Я отдала ее младшей сестре. — У меня есть для тебя еще одна, — говорит он и роется в кармане пиджака. Протягивает мне руку ладонью вверх, и я берусь за золотую цепочку. В воздухе повисает золотое солнце, обрамленное платиновым кругом, разорванным, с одной стороны. Выглядит так, будто это его лучи прожгли круг. Смотрю некоторое время, потираю кулон между большим и указательным пальцем, а потом, повинуясь странному порыву, сгребаю Хеймитча в объятия. — Спасибо, — шепчу куда-то в шею и также быстро отстраняюсь. Хеймитч выглядит так, будто его водой окатили. Не шевелится, моргает несколько раз, потом произносит: — Пожалуйста, — и выходит. Его реакция могла бы меня смутить, но на самом деле я не думаю, что это плохо. Скорее… Кто знает, когда этого человека обнимали в последний раз? Я застегиваю цепочку и поправляю кулон на шее. Теперь все на месте. Я чувствую, что готова. Надеваю светлые туфли на каблуке и покидаю комнату. За кулисы беру с собой книгу, из-за чего ловлю косые взгляды. Все же лучше, чем мариновать себя, ожидая выхода и вслушиваться в ответы трибутов. Нахожу относительно тихий угол и располагаюсь там до выступления парня из 11 дистрикта. Я почти смогла сконцентрироваться на написанном, и к моменту своего выхода волнуюсь не так сильно, как могла бы. Цезарь задает мне несколько простых вопросов для «разогрева» и спрашивает то, что ему хотелось: — Сердце такой девушки как ты наверняка не может быть свободно, я прав? Хочу закатить глаза, но сдерживаю себя. Излюбленная тема, если трибуту больше 16. — На самом деле, мое сердце свободно, — выдавливаю из себя доверительный тон. — Неужели не нашлось достойных в дистрикте 12? — Дело не в этом. Игры накладывают отпечаток на то, как ты видишь свою жизнь. Я не хотела волноваться, что человека, который мне дорог, выберет жребий. И не хотела, чтобы волновались обо мне, — я преувеличено глубоко вздыхаю. — Как видишь, так и произошло. — Да-а-а-а… — с поддельной грустью в голосе отвечает Цезарь. По нему видно, что так отвечать здесь не принято. Хеймитч, прости. — Но если ты победишь, то сможешь больше об этом не волноваться, верно? — Да, к тому же тогда мои младшие брат и сестра будут застрахованы. Ведь, как гласит правило, семья победившего трибута освобождается от участия в жеребьевке. Я очень их люблю, — последнюю фразу я обращаю к семье. Знаю, они смотрят. Кажется, зрителям понравился мой ответ, в зале раздаются аплодисменты. — И последний вопрос, — он явно не против сменить тему. — Я тут поискал, твоя фамилия Калидо с древнеиспанского переводится как тепло, теплый. Имеет ли это отношение к кулону, что висит у тебя на шее? — Отчасти да. Но знак солнца для меня имеет более глубокое значение. Он поднимает брови, подталкивая меня продолжить. — Цезарь, я и так многим сегодня поделилась. Расскажу, когда вернусь. Стараюсь искренне улыбнуться. — Наше время подходит к концу. Удачи тебе, Виктория Калидо. Надеюсь, твое солнце согреет тебя на Арене. Захожу за кулисы и сразу вижу Хеймитча перед собой. — Прости, — шепчу одними губами. Он хватает меня за руку и уводит. В его походке странное оживление. Заводит в небольшую комнату и запирает дверь. — Ты это слышала? — он хищно ухмыляется. Смотрю на него, хмурясь. — О, Цезарь позволил себе вольность. Намекнул, что ты будешь мерзнуть на Арене. Потому что ты его довела. — Он знает, что будет завтра? — Конечно, Вик! Двадцать лет на играх, он воображает себя едва не учредителем. Посмотрел бы я на любого другого, кто позволит себе проговориться об Арене. Вздыхаю. Вроде бы я должна быть благодарна за эту информацию. Когда я взойду на Арену, окружающее будет для меня менее неожиданным. Но все происходит наоборот. Эта деталь делает завтрашние игры более реальными. По сути, Арена, на которой я могу погибнуть, уже есть, в эту секунду она стоит в темноте, вероятно, последней ночи моей жизни. Последние приготовления уже закончены, и все с нетерпением ждут завтрашней бойни. Стискиваю зубы и вытягиваю шею, стараюсь, чтобы подступающая паника не отразилась на моем лице. Я не слабая. — Значит, завтра будет зима? — И любая извращенная фантазия капитолийских мразей на эту тему, — Хеймитч достает из кармана пиджака флягу. — Сейчас возвращайся на сцену и поклонись зрителям вместе с другими трибутами. Потом приходи в апартаменты. Нам есть, о чем поговорить. Уже касаясь двери, оборачиваюсь: — Я говорила не то, что следовало бы, да? — Подумаем об этом, когда ты выживешь. Продолжаю смотреть на него, вынуждая дать развернутый ответ. — Вик, это было немного опасно. Но другого я не ожидал, — он подмигивает, поднося флягу к губам. — Не назвала Капитолийцев убийцами, спасибо. Мы обыграем твои слова в правильном свете, когда ты вернешься. Я научу. А пока у нас есть проблемы поважнее. — Спасибо, — я киваю и ухожу. Прячу воспоминания о интервью подальше в сознание. Свет бьет в глаза, публика шумит и рукоплещет, мне мерещится кровавый оскал на их лицах. В апартаменты за мной следует Дерек. Увидев второго своего подопечного, Хеймитч говорит: — Вик, останься здесь. Дерек, спокойной ночи. Он даже не смотрит на него, рассматривая стакан с алкоголем в руке. — Самовлюбленный пьяница. Не зря вас ненавидят, — по прошествии недели Дерека наконец сорвало. — Теперь я понимаю, почему наш дистрикт не выигрывает, — он переводит взгляд на меня. Из-за его ярости я почти не узнаю прежнего отличника. — Я стану победителем. Расскажу каждому в дистрикте, что здесь происходит. И что тебя связывает с ментором. Чем вы занимаетесь на индивидуальных встречах, а? Вижу, как моя рука вздымается и бьет его наотмашь. Дерек хватается за щеку. Теряю контроль. — Не смей даже думать. Ты ничего не знаешь об этом человеке и точно ничего не знаешь обо мне. Ты не сильный, не умный. Мне жаль, но ты просто еще один. Поэтому Эбернети хочет, чтобы ты ушел. Он замахивается на меня, к нему подлетает стоявший рядом Хеймитч. — Пошел. Живо, — шипит он, удерживая руку. Дерек зло смотрит на ментора, выдирает руку из железной хватки пальцев Хеймитча и уходит. Я выдыхаю. Не желая встречаться с ментором взглядом, отодвигаю стул и скажусь, скрещивая руки на груди. Мне неловко за мою вспышку гнева, но я продолжаю злиться на Дерека, прокручивая его слова в голове. — Злишься на меня? — в голосе никаких эмоций. Он садится напротив. Смотрю на него, вопросительно подняв бровь. — Люди в дистрикте говорят правду. Ты первая, кого я тренирую за 13 лет. Киваю. Не скажу, что для меня это новость. — Я не знаю имен других трибутов, — спокойно говорю я. Теперь кивает он. — Так проще. В конце концов, они будут мертвы, — вот почему я так делаю. — У трибутов до тебя не было шансов, — вот почему так делает он. Вдыхаю. Опускаю взгляд. Проведя с Эбернети неделю, думаю — возможно, ему слишком не все равно. Что бы делала я, будучи ментором год за годом? Возможно, я узнаю. — Я тебе верю, — все, что я говорю после минутного молчания. — Хорошо, — Хеймитч едва заметно улыбается. Без ужимок и ехидства, кажется, впервые. Глаза у него сейчас тоже другие. Не такие замерзшие. — У меня от этих пайеток уже голова болит, — мгновенно возвращает себе прежний тон. Шутливо трет глаза. — Блестишь — жуть. — Ну я ведь Калидо, — подмигиваю, принимая правила игры. — Долор-де-Муеляс тебе подошло бы больше. Смеюсь. Хороший ответ, и откуда только знает испанский? — Pero solo para ti, — говорю в ответ я и иду переодеваться. — Не задерживайся, — фраза догоняет меня уже у двери. Включаю верхний свет в комнате. Внезапно поднявшийся ветер поднимает шторы, и я закрывают окно. Только оставшись в одиночестве понимаю, насколько устала. Публика, выступления — это выматывает. И, конечно, организаторы не дают трибутам время, чтобы прийти в себя. Завтра все ближе. И я сама себе начинаю казаться все более призрачной. Странное ощущение. Тянусь руками за спину. С третьей попытки платье все же получается расстегнуть. Распускаю волосы, снимаю туфли на каблуке, будто возвращаясь к себе настоящей. Нахожу в шкафу вязанный светло-серый свитер под горло. Ну и что, что лето, сейчас мне хочется чувствовать уют. Возможно, я подсознательно готовлюсь к очень холодным неделям (если повезет, и я не умру в первый день). Надеваю черные свободные штаны и остаюсь босиком. Я рада смыть макияж, будто маска с лица сходит, аж дышать легче. Несколько секунд смотрю на себя в зеркало. Можно пофантазировать, что я все та же Вик из Дистрикта 12, Шлак. Но я однозначно стала взрослее. Наверное, равнодушней. Я чуть больше ненавижу, значительно меньше волнуюсь о мелочах. И только черты лица не меняются. Приподнятые брови, тонкие губы, невыразительные скулы, но выразительные глаза. Отодвигаю воротник. На длинной шее бьется венка. Беззащитно. Доступно. Хватит одного касания ножа трибута или крепко сжатой руки. Отгоняю от себя эти мысли. Нужно возвращаться к ментору. Хеймитч успел переодеться и принести большой лист, на котором сейчас чертит что-то, вперив внимательный взгляд в бумагу. На нем черная легкая кофта в тон штанам, над молнией виднеется белая майка. Он зажал в зубах шнур от капюшона и обращает на меня внимание, только когда я сажусь напротив него. — Набросал план Арены, всегда есть сходство. — Думаешь, многие услышали намек Цезаря? — Если услышали — молодцы. Но я думаю, что нет. В том, чтобы быть из 12 дистрикта, есть свои преимущества. Он разворачивает лист ко мне. — Что будешь делать? И мы начинаем проигрывать возможные сценарии, предугадывать, какие испытания организаторы впишут в зимние игры. — Вряд ли температура будет очень низкой. Им не нужны еще одни игры, где все трибуты просто позамерзали. Ты училась спасаться от холода. Вспоминаю урок по выживанию в холоде. Тяжело вздыхаю. Холод в разы все усложняет. — Разжигай костер ночью только в крайнем случае. — Да, мне говорили. — Если топишь снег, по возможно днем кипяти воду. Не намочи ноги. Берегись воды и не ходи по льду, может быть ловушкой. Снова киваю. — Старайся не потеть, пот охлаждает. Еще кивок. — Маскируйся под любую зелень, но не держи на себе снег и грунт долго. Еще кивок. Еще. И еще. Хеймитч перечисляет все, что знает сам. Будто боится, что, если он забудет что-то упомянуть, это меня погубит. Я понимаю, что завтрашний день страшит не только меня. И поэтому внимательно слушаю, даже если уже слышала это. — Наверняка ты увидишь хищников. Малейшая агрессия в твою сторону — нападай. Не прячься на дереве, по медведю у столба тебя найдут трибуты. Если животных больше одного — беги. — Ладно. Хеймитч задумывает на пару секунд, а потом довольно продолжает. — Почему бы тебе не носить дичь с собой, если будет рюкзак — привяжи к рюкзаку. — Отвлекать зверей? — Да, дохлая куропатка в одну сторону, ты в другую. — Ее еще нужно поймать, Хеймитч. — Обычно мелкая дичь на Играх ловится довольно легко, зрителям не интересно смотреть, как трибуты от голода с места не двигаются. Но не начинай есть в первый день, выжди. — Посмотреть, не начнут ли они умирать от съеденного? — Да, — Хеймитч на секунду отвлекается, будто вспоминая что-то сугубо свое. — На арене может быть отравлена еда или вода. Потерпи, смотри на других. Я знаю — он вспоминает свои игры. Тогда была самая красивая арена за всю историю, и самая смертоносная. — Ты подготовлена лучше, чем думаешь, — говорит он. — А ощущается иначе. — Это нормально. Тебя ведь не тренировали как профи. Конечно, он хочет поддержать, но это только больше заставляет меня нервничать. — Вик, — он наклоняется ко мне и смотрит в глаза. — В конечном итоге все решают инстинкты. Отпустишь себя, как когда я напал на тебя — и все будет хорошо. — Ты не пытался убить меня по-настоящему. — Без разницы. Инстинкты те же. Мы надолго замолкаем. Тишина не кажется удручающей. Он покручивает стакан в руке, я ем орешки в шоколаде. — Я хочу, чтобы ты сама выбрала — бежать к Рогу Изобилия или прятаться, — кажется, именно над этим он размышлял последние минуты. — Ты говорил, что я не переживу холод без припасов? — Но на Арене будешь ты. Тебе решать, — он добавляет другим тоном, — я не хочу, чтобы ты погибла, из-за того, что я послал тебя к Рогу. Хеймитч отпивает из стакана, а я смотрю на него. Это ответственность. Если я проиграю, то потеряю не только свою жизнь и заставлю семью оплакивать меня. Для одного человека, который вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения поверил в меня, это тоже станет потерей. Конечно, никто в дистрикте никогда не узнает, что ему было не плевать. Но ему не плевать, я это буквально кожей чувствую. Только сейчас замечаю, что на столе снова стоит виноград. Ухмыляюсь совпадению. Секунду подумав, делая вид, будто тянусь за ягодой и шепчу ему на ухо: — Я не умру. И я верю в это. Я отстраняюсь, а он накрывает мою лежащую на столе руку своей. Замирает. Несколько мгновений спустя открывает глаза и отпускает. — Хорошо. Кажется, я не была готова к такой ответственности.