Пусть услышит вся Казань, что ты моя

      Грязно-белый потолок сразу видят только что открывшиеся глаза. Пару-тройку минут непонимания, а потом осознание произошедшего.       Я подрываюсь с неудобной койки, выбегая в коридор, ища регистратуру. Добежав до стойки, где сидит достаточно взрослая женщина в теле, испуганно не могу найти место для взгляда. — Вы не знаете, где сейчас Михаил Тилькин? — встревоженно тараторю я, в душе надеясь, что Миша лежит сейчас в какой-нибудь палате, что, может, у него сломана рука, нога, да хоть челюсть, но главное, что сердце этого парнишки бьётся, а лёгкие дышат. — Тилькин, Тилькин… Знакомая фамилия-то! — отвечает медсестра, перебирая бумажки на столе. Я молюсь, я молюсь, чтобы она назвала номер палаты, в которую я побегу со всех ног, лишь бы увидеть живого Ералаша. — Так его же мёртвым сегодня девочка на спине принесла, — слегка поникши отвечает женщина, испуганно переводя свой взгляд.       В голове откликается, словно эхом «мёртвого»… Я падаю на колени, осознавая, что на моей спине умер человек. Руки начинают трястись, как и ноги, глаза перестают видеть жуткий больничный коридор, а сердцем заболело, словно в него вонзили нож. Дышать становится тяжело, настолько тяжело, что я начинаю задыхаться. Медсестра взволнованно подскочила с места, а в коридоре появилась ещё одна девушка с очень милым личиком и кудрявыми золотистыми волосами, заплетёнными в хвост, но я этого не вижу. Перед глазами лишь Миша, улыбчивый, позитивный и активный паренёк, который младше меня на год, у которого вся жизнь впереди была…       Появившаяся медсестра сразу бежит ко мне и пытается меня поднять, но я не чувствую ни своё тело, ни её руки. — Юлдуз Кашифовна, это же та самая девочка, которая Тилькина принесла, — обращается девушка к названной Юлдуз, всё не теряя надежды меня поднять.       В коридоре появляется ещё один человек, я лишь отдалённо вижу его силуэт, ещё больше начиная трястись.       Человек, что вошёл в больницу, видит нас и буквально через пару секунд оказывается рядом.       Я чувствую родные, до боли родные, намозоленные руки, и через мгновение вижу серые глаза, которые полны беспокойства и сожаления.       Валера прижимает меня к своей груди, ведь он понимает, насколько мне больно, насколько тяжело осознавать произошедшее, насколько мне страшно, насколько я не хочу жить…       Я наконец даю волю слезам, одежда Валеры пропитывается солёными слезами, пока сам парень аккуратно гладит меня по волосам. Он ничего не говорит, он просто рядом, ведь он знает, что чувство близости намного важнее, чем какие-то слова.       Слёзы всё льются, я всё так же трясусь, я снова не вижу ничего, не слышу переполошенных медсестёр, а лишь чувствую объятья и прикосновения Валеры Туркина.       Перед глазами вновь появляется Миша, то, как его избивает этот гребаный Хади-Такташ, то, как он истекает кровью, то, как он еле дышал, то, как он произнёс свои последние слова…       Я не успела его спасти, я виновата в его смерти. Я виновата в том, что он не дышит, я виновата, я! Если бы я вышла раньше, то всё было бы иначе, он бы сейчас был жив, он бы дышал, он бы… Но он мёртв из-за меня! — Отнеси её в 44 палату, я сейчас прибегу, — говорит испуганная блондинка и скрывается за стеной. Юлдуз же выходит из регистратуры, пока Валера берёт моё трясущееся тело на руки. Женщина ведёт его по коридору, пока Валера бережно несёт меня, не прекращая аккуратно и бережно поглаживать рукой. Мы заходим в мою палату, Юлдуз Кашифовна выходит, оставив нас одних. Валера присаживается на кровать, посадив меня на колени, пока я также рыдаю ему в грудь. Одежда Турбо уже почти насквозь мокрая, но он не отодвигается меня ни на миллиметр, а, наоборот, прижимает меня ещё крепче. Мне было страшно, до жути страшно. Моё сердце заполняет ужас, пока внутренний голос кричит, срывая глотку. Осознание того, что на тебе умер человек, что ты не смог его спасти, что ты виноват в его смерти, не даёт мне успокоиться. Лишь одно воспоминание о том, как мы сидели вместе с Мишей в редакции, как он нас приводил домой, как мы весело проводили время, добавляло ещё больше слёз и боли. Валера явно хочет прочистить горло, но нарушать эту жуткую больничную тишину он не торопится. Турбо едва слышно стал мычать своим хриплым, слегка обкуренным и низким голосом. Я слышу это. Слышу это мычание, и мне становится легче. В глазах перестают появляться слёзы, а руки перестают трястись, мысли опустели, а мозг отключился. Я сидела на коленках Валеры и слушала его мычание, пока он, взяв мою ладонь в свою, понял, что меня успокаивает этот звук.       В палату входит кудрявая медсестра, держа шприц в руке. Валера же, увидев его, рефлекторно отодвигает моё тело, испуганно смотря то на иглу, то на саму девушку. — Это снотворное. Ей необходимо сейчас успокоиться и поспать, — говорит блондинка, заметив неодобрительный взгляд Туркина. — Может, ей лучше побыть в сознании? — так спокойно, не присуще для него, говорит Турбо, не отпуская мою руку. — Не думаю. Ей нужно перестать думать, ведь под гнётом своих мыслей ей будет невыносимо сложно прийти в себя, не говоря уже о том, что она может нанести себе вред. А без снотворного и успокоительных этого не сделать. — Хорошо, я понял, — Валера переводит свой серый взгляд на меня, смотрящую в одну точку, не желающую ни о чём думать, ничего слышать, а желающую лишь чувствовать прикосновения Валеры, что сейчас так бережно и крепко держит меня, обеспокоенно поглядывая на макушку.       Медсестра подходит к капельнице, что стоит рядом с моей койкой, а Турбо же аккуратно кладёт меня на кровать, не отпуская мою ладонь. Перед глазами вновь оказывается грязно-белый потолок, но теперь ещё и красивое, слегка израненное лицо до боли уже родного человека. Я его знаю немного, но моё сердце твердит, что он был рядом со мной всю жизнь…       Капельница готова, остаётся лишь поставить её в мою вену. Я с детства боюсь уколов, но сейчас, когда я вижу Валеру и чувствую его руку в своей, мне не страшно и не больно, когда игла протыкает мою кожу. Почувствовав неприятное ощущение, я лишь сильнее сжимаю ладонь Валеры, всё так же смотря в его глаза.       Я уже не думаю о Мише, не думаю о его смерти, не думаю ни о чём, лишь смотрю в глаза Турбо, что крепко сжимает мою ладонь и с беспокойством смотрит в глаза.       Веки тяжелеют, а Валера превращается в размытый силуэт, рука перестаёт чувствовать тёплую, слегка влажную ладонь, а сознание отключается, уходя в мир грёз.       Когда Маша засыпает, Валера всё не отпускает её руку, а взгляд же не теряет беспокойства, ведь он прекрасно понимает, насколько больно этой девушке. С виду она кажется холодной, жестокой, чёрствой, хотя внутри её сердце намного хрупче любого стекла… — С ней всё будет хорошо? — спрашивает Туркин у медсестры, не отводя взгляд от спящего девичьего личика. — Конкретного заболевания у неё нет. Но в психологическом плане всё не так хорошо, как хотелось бы. Если Мария сможет отпустить это, то это будет очень хорошо… — А если не сможет? — перебивает Валера, ведь понимает, что это не так просто, как на словах. Отпустить тот факт, что на твоей спине умер человек, что ты его больше никогда не увидишь, невыносимо сложно. — То нам придётся перевести её в психоневрологический диспансер, — слегка подавленно отвечает девушка. — Другими словами, психушка? — медсестра кивает, а Туркин, напоследок взглянув на Машу, встаёт с кровати и подходит к блондинке. — Я могу ей как-то помочь? Валера хочет, всем своим закаменелым сердцем хочет помочь этой красивой, упрямой, необычной и доброй девушке, что уже не может оставить Турбо в покое несколько дней. Хотя сам он не против, чтобы такая принцесса занимала все его мысли… — А кем ты ей приходишься? — медсестра ухмыляется, ведь прекрасно знает ответ на этот вопрос, пока уши Валеры заливаются алой краской. А что он может ответить на этот вопрос? Они с Малой просто друзья, скорее даже знакомые. Они знают друг друга-то совсем немного, хоть уже стали родными… — Друг, — смущённо отвечает Туркин, касаясь до шеи. — Ну раз друг, то просто будь рядом. Как видишь, ей в твоём обществе хорошо. Но, а если говорить с точки зрения медицины, то ей лучше не оставаться надолго одной. Марии нужно почувствовать, что кто-то рядом, понимает её и готов помочь. — Я понял, — медсестра уже хочет уйти, но Валера её останавливает. — Как вас зовут? — Наташа, — смутившись, отвечает белокурая. — Наташа, дайте мне слово, что вы постараетесь сделать всё, чтобы она в скором времени уже была дома! — с надеждой в глазах говорит кудрявый. Давно он так не беспокоился, давно он не чувствовал страх, давно он не мог заснуть, потому что переживал за какую-то девочку из 9 «В». — Даю слово, — Наташа улыбается, ведь прекрасно знает таких, как он. Они никогда не ходят в больницы, а, попав же туда после очередной драки, сбегают на следующий день. Такие, как он, «зализывают» раны дома, в крайнем случае обращаясь к старшим. Но когда же дело касается близких им людей, они сами ведут их в больницу, заставляют обследоваться, полежать пару дней, заботятся о них, словно пару часов назад не били рожи чушпанам. Вот такие вот эти группировщики с улицы, улица и пацаны им всё до того момента, когда дело коснется близкого им человека…

***

      Я открываю глаза, уже не видя Валеру и не чувствуя его прикосновений. Мне не хочется вставать, я лишь убито, не двигаясь, смотрю в потолок, прокручивая в голове все воспоминания с Мишей. Он хотел стать профессиональным фотографом, поехать в столицу и забрать с собой бабушку. Но, увы, судьба распорядилась иначе. Миша сейчас лежит в гробу, а Полина Филипповна плачет, беспрерывно плачет над его холодным телом.       Из коридора доносятся крики, но я не обращаю на них внимания, вспоминая самые малейшие детали, связанные с Мишей. — Пропустите меня! — доносится знакомый голос из коридора. Дверь в палату распахивается, и в палате появляются тётя Лена, Фрося и новая медсестра. — Женщина, я не имею права вас пропустить! — пока медсестра спорит с тетей Леной, Фроська проворно пролезает через женщин и подбегает ко мне. Но я даже не смотрю на неё, всё также витая в своих мыслях. — Почему это я не имею права прийти проведать мою крестницу? — Вы её мать, отец или законный представитель? — в ответ качание головой. — Вот поэтому и не имеете! — Пропустите, пожалуйста! Ни мать, ни тем более отец не может прийти. А моей девочке нужна поддержка. Взгляните на неё! — тётя Лена переходит на более дружелюбный и спокойный тон, пока медсестра устало вздыхает и смотрит на меня. — Хорошо, только недолго. И в следующий раз приходите в часы посещения. Больше не пропущу! — женщина уходит, закрыв за собой дверь, а тетя Лена же подбегает ко мне. — Девочка моя, как ты? Как ты себя чувствуешь? — в ответ тишина, я не слышу её голос, лишь какое-то шуршание. — Тётя Лена, почему Маша нас не слышит? — слегка расстроенно спрашивает Фрося, пока тетя меняется в лице. — Я понимаю, что тебе сложно. Я понимаю, как тебе больно, но ты тоже пойми, что ты ещё жива. Твоя жизнь ещё идёт, поэтому прерывать её из-за смерти друга не стоит. Я с твоими родителями прожила войну, когда почти каждый день люди умирали у нас на глазах. Я видела очень много смертей, я распрощалась навсегда со многими родственниками, друзьями, близкими, но я продолжила жить дальше. Я хотела выжить, я хотела защитить твою мать, я хотела спасти твоего отца, и я это сделала. Я потеряла чересчур много людей, поэтому не могла потерять и их. Мне было очень больно, в пять, если не в десять раз больнее, чем тебе сейчас, но взгляни на меня! Разве я похожа на горем убитую тётку, что до сих пор не может жить дальше? — Не похожи, — тихо, задумчиво отвечаю я, наконец посмотрев в карие глаза тёти. — Ну вот. И поверь, даже если твоей матери не станет, моя жизнь не закончится, ведь у меня есть вы, — она приобнимает одной рукой Фроську, параллельно взяв меня за руку. — Так и ты найди человека, ради которого ты готова продолжить жить! — тётя Лена всегда была очень мудрой, она всегда меня поддерживала, помогала, и сейчас она опять не осталась в стороне. Я подумаю над её словами обязательно. — А ещё лучше поможет, если ты влюбишься! — я сразу же краснею, ведь тётя Лена как всегда права. В воспоминаниях всплывают обеспокоенные серые глаза и это сиплое мычание, что успокоит меня даже при нервном срыве. Она права, хоть я и не хотела раньше этого признавать, но она права. — А что это мы так раскраснелись? Неужели уже втюрилась? — фирменная ухмылка тёти, пока я легонько стукаю её по руке. — Тётя Лена! — Вот, узнаю уже мою Марью Захаровну! Так что не убивайся сильно, но и не забывай этого мальчишку! — Я не забуду, — серьёзный тон, а позже снова волна воспоминаний. — Так, — тётя видит, что я вновь ухожу в свои мысли, и решает снова меня отвлечь. — Мы тебе вот гостинцев принесли, — продолжает она, поставив чёрный пакет на деревянную тумбочку. — Мы купили фруктов, какие были в магазинчике у тётки Хадижи… — А ещё твоих любимых орешков с варёнкой! — перебивает Фрося и достает небольшой кулёк с моими любимыми сладостями. — Спасибо. — Ладно, Марья Захаровна, давай поправляйся. Нам уже в садик пора. — Маша, — кроха напоследок залезает на кровать и смотрит своими большими зелёными глазками, которые были полны тоски вперемешку с надеждой. — Ты же скоро вернёшься? Я привстаю и обнимаю маленькое чудо, ведь прекрасно знаю, как ей тяжело видеть меня вот такой. Для неё я всегда была сильной, всегда держалась и крайне редко могла дать волю эмоциям. А сейчас она видит меня настоящую, настоящую Малую. — Скоро!       С ухода тёти и Фроси проходит достаточно много времени. Я лежу, думаю, вспоминаю, плачу, ещё раз думаю. Поток мыслей не мог остановиться, а слёзы не могут не появляться. Мне не хочется спать, есть, ходить. Я просто лежу и смотрю то на потолок, то на стены.       Я отказываюсь от завтрака, но заботливая медсестра Наташа приносит мне его и ставит на тумбочку, сказав, чтобы я всё съела, но аппетит остался на той остановке, где умер Миша. Мне совершенно не хочется есть, хоть и надо было.       Но вдруг в палату заходит Наташа вместе с Валерой, которые что-то очень бурно обсуждают. Турбо переводит свой хмурый взгляд на меня и сразу же улыбается так мило, так по-детски. — Она ничего не ела! К завтраку она не притронулась, гостинцы не ела, так ведь недалеко и до… — Я понял, — отвечает ей Валера и подходит ко мне. — Ты как? — Я не знаю, — на этих словах Наташа выходит, оставив нас наедине. — Вроде и нормально, но всё же принять факт, — глазницы вновь начинают слезиться, а руки дрожать. Турбо увидел это и нежно прижал меня к себе. — Ты справишься! Я знаю! — нежно, как же нежно и заботливо он это произнёс. Он был так непохож сам на себя. Эти нежные слова, прикосновения, а главное — взгляд, что отражал переживание, беспокойство и некую теплоту. Глаза никогда не врут, ведь именно они отражение души! — Ты, кстати, почему ничего не ешь? — решает перевести тему Валера и отстраняется от объятий, дабы посмотреть в мои глаза. — Не хочу. Аппетита нет, — отмахиваюсь я, вновь прижавшись к парню. Но Валеру не устраивает этот ответ, он хмурится и кашляет, прочистив горло. — Ты хочешь с голоду помереть или чтобы тебя покормили? — Определённо, второе, — явно выражая сарказм, отвечаю я и чувствую, что рука Турбо тянется куда-то. Он слегка отодвигает меня и берёт тарелку с манной кашей, которую мне принесла Наташа. — Я же шучу, — скептичный взгляд сначала на кудрявого, потом на кашу. — А я нет, — серьёзно говорит он, набирая манку на ложку. — Я что, сама поесть не могу? Ты уйдёшь, я и поем, — вру я, лишь бы не есть, но Туркина это не останавливает. — Слово даёшь? — он подносит кашу к моим обветренным губам, ведь знает, что я соврала, а я же, поняв, что меня поймали жестоко на лжи, открываю рот и ем эту манку. Я вообще не любитель каш, но тут она оказалась вкусная. Повкуснее столовской, но не такая вкусная, как у тёти Лены. — Вот и умница! — он снова набирает кашу, а я снова её ем. И так продолжалось, пока половина тарелки не опустела, а моё желание есть совершенно иссякло. — Всё. Я не хочу больше! — жалобно скулю я, но, видя, что Валера вновь набирает манку, вздыхаю. — Тут чуть-чуть осталось! — я отворачиваюсь, ведь места в желудке уже почти нет. — Давай, малышка, за Адидаса! — в этот момент мне кажется, что у меня проблемы со слухом или головой. Я поворачиваюсь к Турбо с лицом, будто призрака увидела, пока он же спокоен, как удав. — Что? Как ты меня назвал?! — Малышка, — пожимает плечами он, оставаясь с каменным лицом, хоть уши кудрявого начинают пылать. — С ложечки кормят только малышей, да и тем более, ты Малая, — пытается отмахнуться он, пока я смущённо улыбаюсь, пытаясь найти место для взгляда. Это было мило, чертовски мило! — Так, давай за Адидаса! — я вновь покорно открываю рот и ем кашу снова с удовольствием. Так мы перебрали почти всех универсамовских, и вот остается последняя ложка и последний универсамовский. — А за меня… съешь? — с паузой и так смущённо произносит Туркин, что я снова улыбаюсь, позабыв обо всех проблемах, что окружают меня. Ещё раз убеждаюсь, что тётя Лена всегда права… Я ем последнюю ложку каши, которой меня кормит Валера так нежно и заботливо. И я начинаю понимать, кто же для меня этот кудрявый парень с потрясающе красивыми серыми глазами.       Но тут в палату заходит мужчина лет так сорока-сорока пяти, с папкой в руках и в милиционерской форме. Валера тут же подрывается и ставит тарелку с ложкой на тумбочку, растерянно дотронувшись до шеи. — Пашурина Мария Захаровна? — спрашивает он, посмотрев сначала на Валеру, а потом на меня. — Да, я. — Следователь Черкасов Ильдар Юнусович, — он протягивает мне какой-то документ, а я же растерянно киваю. — Я расследую убийство Михаила Тилькина. Мне нужно тебя опросить как единственную свидетельницу. — Вы говорили, что и меня опросите! Опросите нас вдвоем! — вмешался Турбо, слегка рыкнув и сев рядом со мной. Ильдар недовольно посмотрел на пацана, нахмурив брови. — Я тебя обязательно опрошу. Но не сейчас, — ядовито произнёс он, что аж мне стало противно. Валера вскакивает и начинает кипятиться, но, поймав мой взгляд на себе, он успокаивается. Он идёт к выходу, напоследок взглянув в мои голубые глаза. — Держись, — словно лишь губами произносит он и выходит, оставив нас с этим Ильдаром наедине.

***

      Спустя два часа слёз и таких болезненных воспоминаний я слышу это заветное и долгожданное: — Пока хватит, — Ильдар, прочистив горло, встаёт, напоследок взглянув на моё красное и заплаканное лицо. — А можно задать вам вопрос? — дрожащим голосом произношу я, перебирая свои руки. Милиционер кивает, а я же пытаюсь сформулировать вопрос. — Когда… будут… его… похороны…? — Сегодня, буквально через полчаса, — Ильдар Юнусович смотрит на часы, а позже, на прощание, кивает и выходит из палаты.       Мне очень больно вспоминать этот день в таких подробностях. Настолько тяжело, что дышать сложно, а конечности живут своей жизнью, но это стоит того, чтобы найти убийцу и кинуть его за решётку! До меня доходят слова Ильдара, и я понимаю, что обязана присутствовать на похоронах. Я быстро одеваюсь в свои вещи и бегом вылетаю из палаты. Мне нельзя выходить без сопровождения матери, которая так и не пришла проведать меня. Так что я решаю найти Наташу и попросить о помощи. Медсестра сначала сопротивляется и не хочет меня выпускать, но, увидев, что мне и вправду важно проводить Мишу в последний путь, она всё же помогает и выпускает меня через служебный вход, наказав, чтобы я вернулась не позже шести, когда её смена заканчивается.       Я что есть силы рванула по знакомым улицам района, в голове пытаясь вспомнить, где жил этот улыбчивый мальчишка. Я хоть сейчас должна была успеть увидеть его в последний раз и попрощаться, пообещав, что никогда не забуду его!       И вот остаётся буквально один двор, я уже отсюда слышу гул, а когда заворачиваю, вижу кучу людей и чёрную газель, понимая, что это катафалк.       Я подбегаю к толпе, видя множество людей в чёрном, море слёз и скорбь, которая покорила лица всех. Парни стараются не плакать, а девушки и женщины рыдают в голос, оплакивая покойного Михаила Тилькина. И вот я вижу гроб. Я вижу людей, что выносили его, и вижу бледную, как снег, кожу, синие, как иней, губы и закрытые глаза, которые уже не имели цвета. Он мёртв… Миша мёртв! Он не живой, он не дышит, его сейчас несут в гробу, а буквально через пару-тройку минут закопают в землю, оставив гнить его тело под рыхлой почвой.       Я падаю на колени. Это всё правда! Это не страшный и ужасный кошмар, это реальность! Он умер. Он умер у меня на спине. Я не смогла его спасти, хотя могла, могла! Он лежит, не дышит, его доброе сердце не бьётся, а глаза не видят этот грёбаный мир!       В глазницах снова появляются слёзы, я начинаю рыдать в голос, не стесняясь своих чувств. Я вновь ничего не вижу, не чувствую, не слышу, перед глазами мёртвый Миша, в ушах его последние слова, а спина будто до сих пор чувствует его вес. Меня начинает трясти, колотить, я начинаю бить асфальт, разбивая руки в кровь, в сердце вновь пырнули ножом, так ещё и медленно, надменно ковыряют рану, дабы помучить, дабы насладиться этими муками. Ко мне подходят люди, но я их даже не вижу, а лишь ещё пуще рыдаю, услышав звон в ушах.       Валера молча стоял и со скорбью смотрел на происходящее. Ему тоже сложно поверить, что Ералаш мёртв, что его убили, избивая ногами. Но он держится, и даже не потому, что рыдать могут только бабы, а ради той, которой в три раза больнее сейчас, которая первая застала его смерть.       В толпе он видит уж больно знакомую фигуру, сидящую на коленях и бьющую асфальт. В голове подметив, что рыдающая девушка очень похожа на Малую, он понимает, что это и есть она. Турбо срывается с места и бежит к ней, оббегая устрашающую чёрную машину. Прибежав к Маше, он опускается на колени и, словно скрыв от всего мира, обнимает её, прижав как можно крепче и теплее. Я чувствую родные руки и это сиплое дыхание. Он рядом. Просто рядом. Я сижу и рыдаю ему в грудь, свернувшись в маленький комочек, ведь так хочется спрятаться, чтобы меня никто не нашёл. А он же опять начинает мычать, гладить мою взъерошенную голову и изредка поглядывает на происходящее вокруг. Воспоминания, гул парней, что его избивали, Миша, лежащий в крови, это редкое дыхание, кровь, тяжесть тела и последние слова Михаила Тилькина, что умер в тот день у меня на спине. Он умер у меня на спине. Он скончался, потому что я не успела его спасти. Я виновата в том, что он лежит сейчас в этом устрашающем гробу и не дышит. Я виновата, я виновата, я виновата! — Валер, — сквозь слёзы и всхлипы, пытаюсь выговорить я, пока Туркин немного отодвинул меня, чтобы вновь взглянуть в мои красные глаза. — У? — Давай дадим слово, что никогда не умрём на ком-то! — Слово пацана! — Слово!       Мы так сидим до того, как чёрная машина вместе с покойником уезжает прямиком на кладбище, где засыплют тело Ералаша землёй и навсегда оставят его там.       Валера аккуратно и бережно, взяв меня за плечи, пытается поднять с колен. Я не сопротивляюсь, а всё также продолжаю лить слёзы, но уже не так сильно. — Пойдём, я отведу тебя в больницу, — предлагает Туркин, приобняв меня за плечи. Я же судорожно начинаю трясти головой. — Нет-нет, только не туда! — Домой? — я опять качаю головой, ведь знаю, что там сейчас Гавриил, что он не захочет видеть ни меня, ни Турбо. — В качалку нельзя, тебе там ещё хуже будет, — неловкая пауза, сопровождающая моими всхлипами. — Пошли… ко мне…? — мне сейчас явно не до смущений, явно не до поисков подтекста, поэтому я также судорожно соглашаюсь. Турбо начинает меня вести, я же этого не вижу, а просто иду, еле-еле перебирая ноги. — Турбо, ты чего… — слышу знакомый голос, Туркин останавливается и поворачивается так, чтобы не отпускать мои плечи. — Малая? — с некой радостью произносит Марат, пытаясь подойти ко мне поближе, но Валера его останавливает. — Не лезь, — холодно отвечает Турбо, опять начиная вести меня по улице. Ему сейчас плевать на сборы, на разбирательства, на старших, что могут ему прописать за то, что он не пришёл. Ему было плевать.

***

      Валера открывает дверь, заводит до сих пор дрожащую меня, помогает разуться и провожает в гостиную. Он обрабатывает мне мои кровавые царапины, которые я получила, пока била асфальт. Туркин предлагает чай, воду, крутится вокруг меня, словно я и вправду малышка, но я не могу прийти в себя. До того, как я увидела Мишу в гробу, я всё же думала, что это всё сон, что я проснусь от будильника и пойду в школу, увидев там Мишу, улыбающегося и радостного, но этого не будет. Он мёртв. Его убили. Он не вернётся. — Маш, — вдруг прерывает тишину Турбо, взяв мою руку в свою. — Я обещаю тебе, мы отомстим за Ералаша. Я самолично набью рожу тому, кто сделал это с ним! Я перевожу свой пустой взгляд на его обеспокоенные серые глаза, что смотрят на меня так грустно, но так нежно и ободряюще. Он рядом. Для меня сейчас это самое главное. — Это Хади-Такташ, — хрипло и тихо шепчу я. Турбо на секунду замирает, пока я собираюсь с мыслями. — Последние его слова были: это Хади-Такташ. Валера подскакивает, направляясь в коридор. Я понимаю, что он сейчас хочет сообщить нашим, но я не хочу оставаться одна, не хочу вновь почувствовать одиночество. — Я с тобой. — Ты уверена? — спрашивает Туркин, я же уверенно киваю и надеваю куртку. Парень пронзительно смотрит на меня, слегка заметно улыбнувшись, ведь не хочет спорить со мной, поэтому, обувшись, выводит меня из квартиры навстречу к правде.

***

      Качалка, гул пацанов, разбирательство и выяснение правды. Я на ватных ногах в сопровождении Турбо спускаюсь по родным ступенькам, захожу в толпу, которая мгновенно замолкает при виде меня, и уверенно, насколько позволяет мне моё состояние, произношу, смотря на Кащея, Адидаса и Кирилла: — Это Хади-Такташ!