Epiphany

      Чимин смотрит на сумки, уже упакованные и приготовленные к тому, чтобы покидать этот дом. Ему крайне грустно. Потому что он в действительности чувствовал себя здесь комфортно, с Чонгуком и Юном. Но переезжать нужно, потому что, проживая вместе, они создают опасные условия, которые могут повлечь за собой последствия в будущем заседании. И Чимин даже не знает, что будет после его отъезда: пронюхал ли Джехва о том, что омега жил у своего адвоката, и не применит ли он это в суде, усложняя ситуацию до предела. И всё равно, несмотря ни на что, Чимину донельзя печально покидать уют, который приобрела квартира альфы. Он подхватывает две дорожные сумки и диву даётся: кажется, что когда он приезжал сюда, вещей было гораздо меньше, особенно учитывая, что большую часть Пак увёз заранее.        Юн сидит в гостиной на диване и выглядит притихше, что совсем мальчику несвойственно. Обычно энергичный и гиперактивный, маленький альфа совсем сник и сидит, прижавшись к боку Чонгука. Даже не обращает внимания на включённое любимое детское телешоу прямо перед ним.        — Малыш, — зовёт Чимин сына, и Юн несчастно поднимает глаза. Конечно, омеге пришлось рассказать сыну, что они возвращаются в ту квартиру, где жили до того, как поселились в доме Чонгука. — Ты готов?        Юн понуро слезает с дивана, а следом за ним поднимается и Чонгук. Он выглядит достаточно сдержанно, но и сам альфа довольно притих, видимо, приглушая печаль от такого, но всё же расставания. Чимин благодарен альфе, что тот тоже понимает ситуацию и не настаивает, чтобы они остались, как бы этого всем троим ни хотелось.        Они останавливаются в прихожей, где Чимин помогает Юну обуть зимние сапожки. Ребёнок почти плачет, но видно, как сдерживается, а когда приходит время прощаться, то оборачивается к Чонгуку и нижняя губа его принимается дрожать.        — Эй, — присаживается Чон на корточки перед Юном. — Ты чего раскис? Разве мы прощаемся навсегда?        — Но я не хочу уезжать, — начинает тихо канючить Юн.        — Мы можем пойти гулять на выходных, хочешь? — понижает голос Чонгук, придерживая мальчика за край куртки. — В детское кафе. Помнишь, я показывал тебе его фото в интернете?        Юн грустно кивает, у него уже глаза на мокром месте от эмоций, и Чимин виновато закусывает губу. Он совершенно точно не хотел бы расстраивать чадо отъездом. Да и себя тоже, но… необходимо.        — Сходим туда, — улыбается Чон и треплет пухлые щёки Юна, пока тот жалобно, но уже не так убито шмыгает носом. Мальчик, до этого вертящий что-то в пухлых маленьких пальцах, протягивает открытую ладонь Чонгуку. На её середине лежит маленькое кривое нечто, вылепленное из воздушного быстрозастывающего пластилина. То ли крокодил с кроличьими ушами, то ли шар с глазами — разобрать трудно. Чонгук сперва смотрит на фигурку с почти отвалившейся лапой, а после с великой осторожностью подцепляет подношение ребёнка пальцами и бережно держит в руке.        — Это тебе, — бубнит расстроенно Юн, прежде чем протянуть руку папе, который с жалостью наблюдает за развернувшейся сценой. — Его зовут Финик.        — Спасибо, Юн, — с грустью улыбается Чонгук и гладит мальчика по плечу сквозь зимнюю дутую куртку. — До встречи. Точно не нужно вас подвезти? — спрашивает уже у Пака, на что омега улыбается и отрицательно вертит головой. Машину альфе уже, благо, вернули после ремонта.        — Нет, Гук. Спасибо. Юнги и Тэхён заехали за нами и уже ждут внизу. Мы с Тэ договорились провести время вместе. Давно не собирались.        Чонгук кивает и, спрятав руки в карманах брюк, сомнительно смотрит на дорожные сумки. Кивает на них, но Чимин отрицательно мотает головой снова, отказываясь от помощи. Он не хочет расставаться с Чонгуком на улице. Омеге и так тяжело даётся покидать его квартиру. Он и мальчишка покидают жильё, а Чон всё стоит, словно ждёт, пока их фигуры скроются в лифте. Чимин оборачивается через плечо, удерживая в одной руке сумки, а в другой — ладонь сына. Но вдруг опускает ношу на пол подъезда и быстро шагает обратно, чтобы торопливо, смазанно поцеловать альфу в губы. Чонгук сразу же облегчённо выдыхает, словно он отчаянно опасался, что временное прощание вруг может превратиться в постоянное, не взирая на то, что впереди у них ещё одно заседание. Чимин прижимается к нему на короткое мгновение, мажет языком по чужому, а после спешно отстраняется, чтобы вернуться к сумкам и сыну. Лифт бесшумно увозит их прочь с этажа квартиры Чонгука на первый, где омегу ждёт лучший друг.        Дорога проходит в весёлой болтовне омег. Юнги довольно молчалив, он сосредоточен на ведение машины, а в зеркале заднего вида отражается его лицо, которое украшено синяком после примирения с Тэхёном. Ну, зато очки на припухшей переносице новые и с ярко-красной оправой. Экстравагантно, Чимин подозревает, что выбирал их омега.        — Я заказал к пяти вечера нам три вида пиццы и закусок, — воодушевлённо выдыхает Тэ, уже распланировав совместный вечер. Чимин улыбается; он правда сильно соскучился по лучшему другу, да и в последнее время они слишком многое пережили.        — Ты выбрал фильм, который будем смотреть? — вставляет слово Чимин, на что Тэхён хитренько ухмыляется ему, обернувшись через плечо с переднего пассажирского. — Чёрт! Пожалуйста, только не он! — умоляюще тянет Пак, закрывая лицо рукой.        — Ещё скажи, что ты не любишь его!        — Да я его ненавижу! Мы пересматриваем его со стабильностью раз в три месяца, Тэ!        — О каком столь ненавистном фильме идёт речь? — изгибает бровь, внезапно вклинившись в разговор, Юнги.        — Он заставляет меня пересматривать Джейн Эйр из раза в раз! — тычет Чимин пальцем в сторону лучшего друга. — Я знаю все реплики наизусть!        Юнги недоумённо пялится на хитрющего Тэхёна, который только показывает омеге язык и отворачивается, подло хихикая.        У подъезда Юнги останавливается и предлагает помощь с сумками.        — Спасибо, Юнги-щи, они совсем лёгкие. Некоторые вещи я перевёз ранее, — отказывается от помощи Пак и уже собирается выйти из машины, как вдруг голос Мина его останавливает:        — Чимин-щи, простите меня за тот раз. Я… не должен был так агрессивно реагировать и кричать на вас.        Юнги выглядит хмуро-смущённым, и Чимину хочется хохотнуть. Он такой, каким его описывал Тэхён, а сам Пак рад за счастье друга, особенно если оно сконцентрированно в этом человеке.        — Не стоит извиняться. Я тоже был на эмоциях. Думаю, мы простили друг друга?        — Конечно, — кивает альфа, и Чимин всё же покидает салон его тёмно-синего седана.        Дом встречает их пылью и тишиной. Несмотря на то, что Чимин пару дней назад приезжал сюда после работы, чтобы всё подготовить к возвращению и навести какой никакой порядок, из-за отсутствия людей в жилище, то быстро становится некомфортным, даже если наводить порядок. Юн понуро плетётся в сторону кровати и бесцельно, крайне расстроенно копошится в залежах игрушек. Чимину больно наблюдать за таким сыном. Юн прикипел к Чонгуку и воспринимает разрыв с ним болезненно. Пак присаживается на край кровати с сыном, пока Тэ в ванной смывает макияж — омега решил выпить вина и остаться у друга с ночёвкой.        — Малыш, — гладит по мягкой щеке сына омега, а Юн только больше дуется. — Ну что с тобой?        — Почему мы должны были уехать от него? — слезливо произносит Юн, надувая губы.        Чимин вздыхает и поглаживает сына по голове, распутывая непослушные кудри, скублившиеся после шапки.        — Нам… необходимо было пожить у Чонгука какое-то время, но это было не на постоянной основе.        Юн с обидой смотрит на родителя и дуётся ещё больше, детские щёки подёргиваются румянцем.        — Почему мы не можем жить с ним всё время? Нам там хорошо.        — Всё… сложно, Юн, — целует омега в макушку мальчика.        — Всё просто, папа, — с некой долей раздражения отвечает ему сын. — Ты его любишь. Я его люблю. А он любит нас. И мы должны жить вместе. Мы семья.              Чимин вздрагивает и весь сжимается. Юн считает их семьёй. Но ведь и правда отношения в их трио сложились с первого же дня… семейные. И маленький альфа окунулся в прежде неизведанную обстановку, так быстро её поняв и прикипев к ней душой. Юну не хватало отца, а Чонгук давал ему всё, в чём так нуждался трёхлетний мальчик. Он ухаживал за ним, он играл и разговаривал с ребёнком, он учил его потихоньку тем истинам, которые останутся в потёмках для Чимина, как для омеги. Им было комфортно и счастливо, ничто, кроме осознания необходимости разъехаться из-за суда, не омрачало жизни.        Юн отворачивается и увлекается игрушками, всё ещё хмурясь, а Чимин, ощущая камень на душе, встаёт с постели, когда дверь в ванную открывается и оттуда с клубами пара выходит Тэхён. Недавно выкрашенные волосы алыми прядками липнут к влажному лицу, Тэхён вытирает шею небольшим полотенцем и с удовольствием выдыхает.        — Ты чего нос повесил? — спрашивает Ким, когда Чимин ставит чайник. Ему срочно хочется любимого чая с жасмином, чтобы привести голову в порядок.        Чимин отрицательно мотает головой, не желая сегодня грустить. Тэ уже откупоривает бутылку любимого изысканного вина и садится за стол, пока раскрывает пиццу и остальные закуски.        Юн отправляется спать по графику, и пока омеги тихо сидят, убавив звук телевизора до минимума, негромко беседуя, мальчик сопит в кровати.        — Ты переживаешь из-за всего этого? — спрашивает Тэ, пригубливая вино. — Из-за навалившегося. Порой на тебе лица нет.        — Мне кажется, в скором времени объявят дату заседания. Неизвестно, будет ли оно последним, — поясняет Пак, ковыряясь палочками в жареной курочке. — Я переживаю о том, что ещё мог нарыть Джехва за это время и в каком русле будет использовать.        — Но твой адвокат ведь тоже не сидит на месте сложив руки, — Тэхён прожёвывает еду с набитыми щеками, его лоб, как и прежде, венчает привычная алая пальма. — Он ведь тоже готовится?        — Да, но он почти не рассказывает мне об этом. Лишь успокаивает тем, что знает своё дело и состроит базу по красоте. — Чимин хмыкает и отправляет кусочек мяса в рот. — Я знаю, насколько щепетильным он был во время обучения. Ко всяким, даже самым мелким деталям Чонгук подходил ответственно. Да и на первом заседании было понятно, что он профи.        — Иначе не был бы так востребован, — кивает лучший друг, отчего красная пальма покачивается на его голове в такт кивкам. — А… между вами что?        Чимин тяжело вздыхает. В связи с переездом обратно в съёмную студию, омега погрузился в грустное облако тоски, хотя они с Чонгуком могут увидеться и вне стен дома. Но… это ведь совсем не то. Пак даже не осознавал до конца, как привязался к его постоянному домашнему присутствию рядом с ним.        — Мы… мы договорились не прояснять ничего до окончания судебного процесса, — вяло говорит он. Какой там прояснять, если уже и без того всё ясно? — А ещё… относительно той сделки со свиданиями… — Тэ внимательно слушает, жуя закуску. — Он сказал, что не хочет больше такого. Что он всё ещё любит меня и даёт мне право выбора: захочу ли я остаться с ним или продолжить жить дальше без него, любой выбор примет.        — Прямо принц на белом коне, — задумчиво хмыкает Тэхён. — Поначалу мне его вот эта сделка от слова совсем не понравилась. Но теперь… он ведь на деле неплохой человек, несмотря на то, что было в прошлом.        — Он не просто неплохой, — приподнимает уголки губ Пак. — Он… невероятный.        — Кажется, кто-то давно продул ему в этой сделке, — хитро сощуривается Тэхён. Чимин смущённо сморщивает нос.        — Да. Да, я… влюбился.        — Влюбился? — моргает Ким. — Не признал уже существующие чувства?        — Тот Чонгук, которого я любил много лет назад, уже исчез в прошлом. Я любил несчастный образ болезненного расставания. Этот Чонгук, которого я повстречал, совсем другой, — голос омеги становится всё тише по мере нарастания градуса откровенности. — В него я влюбился заново ещё сильнее.        Тэхён с какой-то долей грусти и понимания улыбается. Он похлопывает лучшего друга по ладони, прежде чем сжать пальцы Чимина. Тот же подпирает щёку рукой и отхлёбывает глоток остывшего чая — к вину всё ещё не рискует прикасаться, да и в принципе не нуждается в алкоголе, чтобы хорошо проводить время.        Тэ быстро отрубается на большой кровати после уборки их посиделок, сворачивается клубком вокруг Юна, который сопит, разлёгшись по диагонали, а Чимин, убрав чистую посуду в ящик, просто бездумно глядит из тёмного пространства квартиры в такое же тёмное окно, освещаемое лишь жёлтым светом фонарей да ловящим их отблики снегом, усыпавшим улицы. Он думает. Обо всём, что вскоре должно произойти. Чем больше проходит времени с заседания суда, тем тревожнее омеге. Ведь без решения органов правопорядка он словно постоянно находится в подвешенном состоянии. Телефон вибрацией входящего звонка вырывает его из мыслей, и Чимин тянется за смартфоном. Он, приняв вызов от Чонгука, уходит в ванную, чтобы не разбудить спящих в комнате.        — Да? — почти на грани шёпота проговаривает омега, прикусывая нижнюю губу.        — Я не разбудил тебя? — Чонгук говорит тихо, хотя ему нет необходимости понижать голос.        — Нет. Я ещё не лёг спать.        — Хорошо, — замолкает альфа и кажется, что Пак ощущает тревогу и волнение того даже через простой телефонный звонок.        — Что-то случилось? — решает нарушить молчание омега, ковыряя пальцем висящее у умывальника полотенце. Чонгук тяжело вздыхает и словно на том конце трёт лицо.        — Просто решил позвонить. Мне… — Чонгук снова ненадолго замолкает, доносится звук шаркающих шагов на фоне. — Чёрт, дом без вас пустой, я не могу уснуть. Тишина так и давит на голову, я не знаю, как жил тут прежде.        Чимин непроизвольно начинает улыбаться, несмотря на то, что ему хочется посочувствовать альфе. Правда, тяжело, когда ты привыкаешь к приятному шуму сосуществующих рядом с тобой людей.        — Я тоже привык к этому, — тихо произносит Чимин. — Без твоего голоса тяжело будет засыпать. Я привык к пожеланиям доброй ночи.        Чонгук посмеивается на том конце, и голос его становится менее тревожным.        — Я не буду тебя задерживать, иди отдыхать, Чимин.        — Ты давно не можешь уснуть?        — Уже часа два.        Пак жуёт нижнюю губу и возводит глаза к потолку. У него-то завтра выходной, торопиться некуда, да и Тэ будет спать до обеда, и Чимин с Юном, скорее всего тоже.        — Хочешь, я поговорю с тобой, пока ты не уснёшь? — шёпотом почему-то предлагает Чимин.        Альфа молча сопит в трубку, а после слышно копошение.        — Если для тебя это не будет утомительным.        — Не будет, — улыбается в трубку омега, стараясь сдержать улыбку. Чимин слышит, как Чонгук копошится и шуршит, скорее всего, большим пуховым одеялом, которым по обыкновению укрывается. — О чём хочешь поговорить?        — О чём угодно, если это будет звучать как ты, — отвечает альфа, вынуждая Пака смущённо почесать заднюю сторону шеи.        Он думает, какую тему бы начать, а после вспоминает.        — Ты воспользуешься моим подарком? — осторожно припоминает небольшой рождественский презент он. Чонгук фыркает.        — Ну конечно, Чимин. Как я могу такое пропустить?        Он помнит глаза альфы, когда тот раскрыл небольшой праздничный конверт. Его глаза засветились так же ярко, как тогда, в миг, когда Чимин подарил Чонгуку его мечту — фотоаппарат. Сертификат на прохождение курсов фотографии — вот, что лежало в конверте для Чонгука под новогодней ёлкой. Чимин знает, что у альфы не так много свободного времени для хобби из-за работы, однако, он бы не хотел, чтобы Чон закапывал свой талант и мечту.        — После того, как я пройду курсы, хочу… — альфа ненадолго замолкает, — хочу поснимать вас с Юном немного. Как…        — Фотосессия? — улыбается Чимин.        — Да, фотосессия. Я хотел бы ещё один холст.        Чимин краснеет сильнее и посмеивается, пока Чонгук молчит на том конце.        — Мы были бы счастливы. Я знаю, как ты любишь фотографировать.        Альфа недолго молчит, а после сонно продолжает:        — Да. Я очень люблю тебя фотографировать. И тебя самого очень люблю.        Чимин замолкает от его такого открытого признания, ему всё ещё так странно снова слышать заветные слова, произнесённые Чонгуком, что щёки сразу же начинает печь. И в груди, в основании живота начинает тоже печь, словно там разгорается костёр.        — И я тебя люблю, Чонгук, — тихо-тихо шепчет омега, смеживая веки. Сердце колотится словно умалишённое, и омега ощущает, как становится тяжелее дышать. Он впервые произносит это так открыто, так в лоб и вслух для альфы, а в ответ… молчание. — Гук?        Омега не слышит ничего, кроме тихого сопения — альфа всё же уснул, пропустив нечто для них обоих важное. И, несмотря на это, Чимин надеется, что Чонгук тоже чувствует всё то, что разрывает его изнутри.

***

       Чимин входит озябше в небольшой ресторанчик на углу пересечения двух улиц и стряхивает с плеч снег, надеясь скорее согреться. Альфу замечает издалека: Чонгук, нацепив на переносицу очки, что-то смотрит в ежедневнике. Его всегда уложенные волосы сегодня в творческом беспорядке разбросаны вокруг лица, несколько прядок обворожительно падают на лоб, слегка скрывая карие глаза. Он выглядит таким серьёзным и задумчивым, что омега невольно заглядывается, пока снимает куртку и водружает её на вешалку при входе. Не хочется отрывать от Чонгука взгляд: от сильных предплечий с закатанными рукавами тёмно-зелёной рубашки, на запястье которых покоятся дорогие часы, от линии чуть сведённых к переносице бровей, от красивой челюсти и гладко выбритого волевого подбородка. Чимин, вздыхая, подходит к столику, где уже разместился альфа, разглядывая собственные записи в ежедневнике.        — Привет, — выдыхает он, поправляя каштановую чёлку, чуть намокшую из-за снегопада за пределами ресторанчика на углу.        — Замечательно выглядишь, — глядит на него Чонгук поверх очков, оторвавшись от страниц блокнота.        — Ой ли, — смущённо машет омега рукой. — Промок от снега и весь красный, но спасибо.        — Ты выглядишь, как мечта, — откладывает альфа ежедневник и подпирает рукой подбородок. — Моя, к примеру.        Чимин смущается и закусывает нижнюю губу, не зная, как ответить на подобный комплимент. Он видит, как Чонгук тянется к его замёрзшей ладони и поглаживает совсем мимолётным движением костяшки, тут же убирая пальцы, стоит подойти официанту. Альфа делает заказ на свой вкус, пока Чимин, едва ли ускользая от прокрастинации в его присутствии, любуется углом челюсти и острой скулой, тёмными завитками волос у уха, кажущимися такими плотными от влажной погоды.        Они не виделись около недели, и это кажется настоящей пыткой, если говорить на чистоту. Чимин до одури привык, и даже вновь возобновившиеся телефонные разговоры по вечерам не спасают ситуацию: омега хочет быть рядом с ним. Ощущать его заботу, запах его парфюма, шлейфом охватывающий весь дом, разговаривать с ним вечером не просто разделённые трубкой, а сидя вместе на тёмной кухне, когда Юн уже видит десятый сон. Чимин хочет не изредка, а постоянно просыпаться в его кровати и в его руках. От этого трепещет всё внутри. И видит по блестящему взгляду Чона, что тот тоже тосковал.        — Как Юн? — тихо спрашивает он, когда им приносят первые несколько блюд. Чимин раскрывает одноразовые палочки, вздыхая.        — Скучает по тебе. Часто без настроения, но дети из детского сада спасают малость ситуацию.        — Я тоже тоскую по нему. По вам, — спокойно проговаривает он, не глядя на Чимина. Видно, что, говоря так, совсем не мало переживает.        Чимину хочется ляпнуть прямо сейчас то, что на душе скребёт неугомонными кошачьими когтями, но он сдерживается. Он должен думать только о суде, как и Чонгук, а не о том, что творится между ними. Несколько минут проходят в молчании или ничего не значащих вопросах по поводу работы, словно они снова в квартире Чонгука перед тем, как пойти смотреть какой-нибудь интересный фильм или запись театральной постановки. А после, когда им приносят кофе, Чонгук прочищает горло, словно собирается сказать нечто важное.        — Судья Хан вышел с больничного, — громом звучит для омеги. Это может значить только одно: заседание будет в ближайшее время. — Через неделю назначено второе заседание, — подтверждает мысли омеги Чон.        Он поднимает на нервно улыбающегося Пака взгляд, а тот вяло ковыряет остатки своей лапши в тарелке. Совсем скоро может решиться судьба их с Юном будущего, не нервничать попросту невозможно. И всё тело омеги напряжено до предела, словно тетива или гитарная струна — того гляди лопнет.        — Потому я тебя позвал. Ну, за исключением того, что я до ужаса соскучился и хотел просто увидеть тебя, — прочищает горло альфа. — Надо в последний раз всё обсудить.        — Да, я тоже давно кое-что тебе должен был рассказать, но всё то не находил слов, то и вовсе из головы вылетело, — тихо проговаривает омега, боязливо глядя на Чонгука.        Он должен был рассказать о встрече с Джехва в торговом центре сразу, но Чон так огорошил его разговором про родителей Пака, что Чимин совсем выкинул это из головы. Теперь же, зная, что утаивать нельзя, омега прочищает горло и готовится, а Чонгук испытывающе на него смотрит.        — Что же?        — Я наткнулся на Джехва в торговом комплексе, когда закупался к Рождеству, — тихо проговаривает Пак, заламывая пальцы. — Знаю, я должен был сказать раньше…        — Всё нормально, — приподнимает уголок губ Чонгук и похлопывает его по ладони, чтобы после нежно погладить, — главное, что не перед самим заседанием. Что там было?        Чимин в кратце рассказывает альфе о короткой встречей с бывшим мужем, а Чонгук понимающе кивает и что-то записывает в ежедневник.        — Я нашёл всех, кого хотел для этого заседания, — вздыхает альфа.        — Но всё равно переживаешь? — устало проговаривает Чимин.        — Это первое дело, о котором я так сильно переживаю, если не считать самое первое, где меня тошнило от ужаса, — посмеивается Чонгук, глядя сияющими глазами на омегу. — Потому что проигрыш в этот раз я себе не прощу.        — Не хочу загадывать, — усмехается Чимин, а после искренне улыбается, — но я знаю, что мой адвокат лучший в своём деле. И я верю в него.        Чонгук прикусывает губу и многозначительно смотрит на омегу. Со всеми чувствами и тоской, на которую только способен, а после моргает и словно приходит в себя, сбрасывая влюблённое наваждения, отчего Чимин смущается. Он настолько эмоционален, что даже не представляет, как Чонгуку удаётся так ловко абстрагироваться от личного на время ведения дела, ведь он ничего не забывал, к каждой детали относится крайне профессионально, он такой крутой специалист, что у Чимина дух захватывает. Этот мир принадлежит Чонгуку, тот в нём, будто рыба в воде.        — Но твоему великолепному адвокату нужно ещё раз кое-что услышать, — становится альфа серьёзным. — Знаю, что тебе не очень приятно об этом говорить, но можешь, пожалуйста, ещё раз рассказать про тот случай, когда он… — Чонгук нетеримо сморщивает нос, — ударил тебя.        Чимину всё ещё невыносимо думать, что его ударили по лицу. Это унизительно, это страшно, это на самом деле показывает, насколько физически силы омег и альф неравны. И что при всей мнимой браваде и спеси любой омега слабее альфы, а от того чувство уязвимости преследует Чимина до сих пор. Факт того, что, применив силу, альфа может сделать всё, что захочет, по-настоящему его пугает. И выбраться может не получиться. Но он должен сейчас преодолевать все свои триггеры и напрячь мозг, вспоминая каждую подробность, чтобы Чонгук смог их использовать. Всё ради Юна. Ради них двоих и того, чтобы это так и оставалось.        — Мы с Юном вышли с заседания и ждали тебя возле машины. Стояли между твоей и… — Чимин припоминает, но в связи с тем, что прошло время, многие детали кажутся не такими яркими, как ранее. — Синяя. Синий седан. Хёндай? — почёсывает шею омега.        — Как у Юнги? — прищуривается альфа.        — Да, да что-то похожее, — кивает Чимин. — Он подошёл к нам и начал снова давить на меня, угрожать. Говорил, что я не достоин воспитывать Юна, что со мной он не увидит ничего человеческого, на мою мизерную зарплату даже школу не оплатишь и всё в таком духе. А когда я начал сопротивляться ему и велел не лезть до того, как случится суд, мы начали ругаться. И он… впервые так взбесился, — понижает голос Пак. Вспоминать ужасающе не хочется, но нужно. — И когда я пригрозил ему, что скажу суду, как он на меня давит, то Джехва ударил меня.        Чонгук тяжело вздыхает. Брови альфы сведены к переносице, видно, как неприятно и самому Чону об этом слышать, но он держится ради завершения дела, записывает что-то, беззвучно двигая губами, пока Чимин отпивает глоток кофе. Внутри омеги роятся мысли о том, как пройдёт уже совсем такое скорое заседание, что будет дальше, как всё завершится. Беспокойству попросту нет предела, и, видимо, это отражается на лице Чимина, так что Чонгук снова поглаживает его по руке.        — Мы всё сможем, Чимин, — тихо старается подбодрить он Пака.        — А если он опять вытащит в свет всю мою грязь? — дрожит голос Чимина, у него нет сил поднять глаза.        — И с этим совладаем. У вас обоих бывали промахи. И твои ошибки — белые пушистые котики по сравнению с тем, где накосячил Джехва.        Чимин внимательно оглядывает адвоката, который, несмотря на страх омеги, выглядит спокойным и уверенным, что придаёт самому Чимину сил. Омега выдыхает и зажмуривается на мгновение, чтобы сжать пальцы Чонгука и отпустить, отпивая очередной глоток кофе.        — Ты пробивал его, да? Мне кажется, ты всё равно что-то делал. Джехва уже давно должен был рассекретить нас, учитывая, что я у тебя жил.        — Конечно я его пробивал, — усмехается самодовольно Чонгук и откидывается на спинку стула. — И его, и адвоката Ли. В нашем деле по-другому никак, Чимин.        — Понимаю, — вздыхает омега. — Я доверяю тебе, Гук, наши с Юном жизни по сути. Я не могу по-иному, кроме как положиться на тебя в данной ситуации.        — И я не подведу, — шепчет отрывисто альфа, глядя ему в глаза со всем, что там — на дне зрачков — бушует. Пак только криво улыбается от нервов уголком губ.

***

       Юн давно уже сопит, свернувшись калачиком посреди большой кровати, а Чимин стоит, приоткрыв окно. Ему хочется немного свежего морозного воздуха, чтобы думать было легче. Омега осторожно поглаживает красивые бархатные лепестки стоящей на подоконнике и подаренной при заселении Чонгуком бегонии. И как только красотка не погибла во время его отсутствия и нерегулярного полива? Это капризное комнатное растение, и то, что бегония жива, радует Чимина. Но думает Пак сейчас скорее не о ней, а крутит визитку Чонгука, на обороте которой нацарапан шариковой ручкой номер. Внизу приписка Пак Хисан. Его отец. Тот, кого уже больше четырёх лет не слышал омега, тот, кого он очень любит, но всё ещё тоже не способен простить. А нужно ли то прощение самим родителям омеги? Они с такой лёгкостью отказались от сына при единственной оплошности, тяжёлого периода, когда Чимину нужны были ласковые объятия и элементарная поддержка, но родители покинули его в такой смутный час. Быть может, если бы они были рядом, то Чимин бы не остался с Джехва.        Но после недавней поездки на источники, после потери кулона до Чимина дошла истина, что пока он продолжает винить кого-то в своих неудачах и том, как сложилась нынче жизнь, то будет ступором стоять в одной и той же точке, а этого Пак хочет в последнюю очередь. Родители во многом перед Чимином, по его мнению, виновны. Ежели омега продолжит жить этой обидой, так и застрянет в этом омуте с трясиной.        Хочет ли Чимин услышать голос родителей? Не станет ли это опасной зияющей раной в груди? Не знает, ни в чём не уверен, но не может ничего поделать с тем, что желание позвонить не отпускает. Чонгук просто хочет помочь, да, возможно, ему не стоило бередить душу омеги, но уже ничего не попишешь.        Обернувшись и глянув на блаженно спящего сына, Чимин выуживает из кармана домашних спортивных брюк смартфон. Медленно, словно опасливо набирает цифры мобильного номера и надеется, что родители просто не возьмут трубку так поздно. Это было бы прекрасным поводом сбежать от реальности и никогда больше к этой ветви его истории не возвращаться. Омега дрожащим пальцем нажимает на вызов и прикладывает телефон к уху, замирая и почти не дыша, пока до его слуха из динамика доносятся длинные гудки.        — Пак Хисан слушает, — слышится голос отца, и вся надежда на побег рассыпается мигом, словно зàмок из сухого песка от лёгкого порыва ветра. — Алло? Что за шутники звонят так поздно и молчат?        — Привет, — выдавливает из себя так хрипло и тихо омега, что его едва ли можно расслышать. — Привет, отец.        На том конце собеседник замолкает, и Чимин даже от страха зажмуривается. Молчание затягивается, омеге даже кажется, что отец просто, услышав его голос, сбросил вызов, не желая разговаривать. Но после доносится кашель и торопливые шаркающие шаги немолодого альфы, будто он куда-то торопится.        — Это Чимин, — взволнованным шёпотом произносит Хисан кому-то, а после слышится ещё один судорожный вздох и, кажется, звон разбитого стекла.        — Чимин? — ровный, всегда холодный и строгий голос папы не изменился за эти годы, оттого кожу омеги пересекает мурашками. Он слышит его — своего папу, Пак Соля.        — Папа, — старается не выдавать волнения он, но кончики пальцев отчаянно холодеют. И снова всё погружается в молчание.        — Ты… столько лет ни слуху ни духу! — Пак вздрагивает, когда папа начинает кричать. — А теперь звонишь чуть ли не среди ночи, засранец!        — Вообще-то это ты велел мне больше не появляться на твоих глазах и забыть, что у меня есть семья, — шипит рассерженно Чимин, надеясь не разбудить сына. — Ты прогнал меня!        — Ты спивался, портил себе жизнь!        — И поэтому вы решили меня бросить? Вы даже… даже никогда о внуке меня не спрашивали! Никогда не хотели его увидеть, а теперь в чём-то меня вините?        Чимин задыхается от злости. Зря он позвонил, зря снова взбаламутил воду. Хочется злиться на всех: на родителей, на себя, на Чонгука, но на злость попросту не хватает чёртовых сил.        — Это вы отказались от меня, — всхлипывает омега, не в состоянии сдержать слёзы.        — Ты позвонил, чтобы поссориться? — ледяным тоном спрашивает Соль.        — Этот звонок — ошибка, — шипит разгневанно омега. — Вам нет дела ни до меня, ни до моего сына, так что я зря понадеялся и позвонил. Люди с возрастом не меняются. Так и оставайтесь такими же. Прощай.        И сбрасывает звонок, сразу же дрожащими руками блокируя контакт Хисана, хотя даже не успел дать ему имени. И на что он, наивный дурак, мог надеяться? Разве он был им интересен прежде? Разве был интересен Юн? Нет, нет и ещё раз нет. И это… пусть Чонгук влез туда, куда его не просили, Чимин не может основательно обвинить альфу. Да, благими намерениями выстлана дорога в ад, но позвонить-то решил Пак самостоятельно. Так что, вытирая горько-солёные капли слёз с лица, Чимин силится успокоиться. Он, подхватив горшок с бегонией, забирается на подоконник и прижимает растение к себе, словно в надежде, что то вместе с кислородом впитает в себя всю его печаль и горечь.

***

       Он снова там. В красивом месте с идеальной обстановкой, но хранящей в себе ужасы прошлого, перетёкшего в настоящее. Чимин снова там, словно ничего, произошедшего за последние восемь месяцев, не случалось: у него так и не достало сил, собрав минимум вещей, сбежать к Тэхёну и подать на развод. Он так и не избавился от оков, так и не стал сильнее, чем тогда, не встретил его снова. Ничего не произошло, и это кажется ужасающе сдавившим комком в глотке — просто иллюзия уставшего разума в руках Чимина, уже не надящегося на спасение.        Снова слышит тяжёлые, узнаваемые шаги. По ним можно считать настроение идущего и хотя бы малость подготовиться к буре, потому что никакими другими способами её не минуешь. Он словно вновь оказывается в дне сурка, чёртовой временной петле, проматывающей события раз за разом, ведь всё так же, как он помнит, всё это уже случалось и травило его рассудок. Последняя капля — была ли она в реальности или же Чимин сейчас по-настоящему проснулся от дурмана, созданного для утешения?..        Чимин отводит Юна в детскую, как только слышит его поступь на подъездной дорожке. Удивительно, казалось бы, как со второго этажа можно подобное услышать? Но Чимин научился и не таким суперспособностям за годы жизни в этом доме. Юн — смиренный мальчик. Чимин старательно сдерживает дрожь в голосе и включает на большом экране телевизора в детской красочный мультик, чтобы занять двухлетнего мальчика. Мультики редкие гости в этом доме, и они сразу же захватывают внимание Юна; маленький альфа глядит не отрываясь за мультяшными персонажами, а Чимин, предчувствуя бурю всеми поднявшимися на теле волосками, словно перед ударом молнии в его темечко, накручивает громкость почти на полную.        Покидает детскую стремительно, закрывает дверь за собой, а после — калитку ограничителя на лестничной клетке, чтобы Юн, если ему взбредёт покинуть детскую, не скатился по ступенькам и не сломал себе шею. А сам тихими спешными шагами покидает второй этаж. Джехва словно молния — по одному лицу видно, что тот зол. На что? Это давно не имеет значения, Чимин должен предсказать не причину, а следствие. Он должен приструнить активность сына, быть покладистым, быть спокойным, не обращать внимания на колкости, скорее всего вот-вот польющиеся из рта мужчины. Он босыми ногами, как и всегда идеальный, будто собирается на светское мероприятие, уже натягивает улыбку на полные губы, хотя осталось ещё четыре ступеньки. Всё должно быть убедительно.        — Милый, — голос твёрд, словно вмиг в Чимина вселяется тот самый идеальный омега и супруг Джехва. Последний, к слову, только смеривает Пака раздражённым, ледяным взглядом, ищет изъян — любой, лишь бы было за что зацепиться.        Они сразу же идут ужинать. Всё по порядку: мартини с оливкой в изящном бокале с широкой горловиной, кусочки льда не должны быть в ёмкости, у Чимина всегда в запасе стоят бокалы для мартини в морозилке. Джехва пригубливает его как аперитив перед тем, как приступить к ужину. Юн за общим столом не сидит, детская непоседливость и объяснимая ранним нежным возрастом неаккуратность раздражают альфу. Он ненавидит пятна, ненавидит, когда сын изляпывается, и кривит брезгливо губы. Чимин-то понимает, что Юну всего два, к чему придираться? Но для Джехва это явный повод заставить менять время питания отпрыска, чтобы не пересекаться с ним. Чимин… молчаливо исполняет. Не хочется, чтобы отец на сына смотрел с отвращением.        За ужином привычное молчание и лёгкий шлейф блюза из гостиной, где заранее предусмотрительно включил на домашнем кинотеатре композиции омега. Тот сидит ровно, словно вместо позвоночника — палка. Несгибаемая, натужно скрипящая каждую минуту. Чимин идеален, он даже дышит едва ли не по установленному таймеру, лишь бы не вызывать раздражения. Он ведь не хочет никого огорчать.        А в душе — отчаяние и вселенская усталость. Каждый вечер, лёжа в постели с нелюбимым мужчиной, которому обязан всем и от которого всем же и зависим, Чимин смотрит в тёмный-тёмный потолок, где блистает даже в крохе света вычурная грузная люстра, и думает о том, как устал. Как хотел бы избавиться от всего этого, избавить мир от себя, но мир подарил ему Юна, так что Чимин не имеет права на опрометчивые поступки. Изо дня в день с восковым лицом Чимин улыбается, прислуживает, кивает, когда его называют ничтожеством, используя другие слова.        Ужин заканчивается так же, как и в другие дни, больше похожие на серую массу беспомощности: Чимин загружает посудомойку, чтобы утром домоуправитель со всем этим разобрался. Иногда ему хотелось бы готовить и убирать самостоятельно, но Джехва твердит, что его занятие — Юн. И только Юном позволительно увлекаться.        В гостиной горит лишь несколько бра, когда Джехва, ослабив хватку галстука на шее, с очередной порцией мартини в охлаждённом Чимином бокале, проходит к своему любимому креслу у окна. Чимин появляется на пороге, и взгляд альфы застывает на нём — нечитаемый, ненавистный, уж точно не взор человека, который счастлив в семейной жизни, которому не плевать.        — Сядь, — голос точно такой же холодный, как и бокал с алкоголем. Чимин даже нюхать его боится, потому сглатывает, но всё же покорно проходит ближе и беззвучно впархивает в кресло. — Твой магазин прогорел, как я и говорил тебе.        Чимин опускает глаза. Он не должен плакать при Джехва, хотя очень хочется. Он столько уговаривал мужа, рискуя бесчисленными скандалами, ради этого крошечного интернет-пространства. Столько корпел над созданием дизайна, столько нервов и мечтаний в него вкладывал. Но создание омеги не то что не окупилось — прогорело без вообще какой-либо возможной прибыли, несмотря на рекламу в различных сферах. Чимин стискивает пальцами рукава пуловера, натянув их почти на самые кончики.        — Я… сожалею.        — Я уже тысячу раз тебе говорил не заниматься ерундой, — звучит устало и почти граничит со злостью, Джехва потирает пальцами переносицу. — Тебе недостаточно денег? Я зарабатываю для вас мало, Ваше Величество?        По плечам омеги струятся мурашки. Он поджимает губы, предчувствуя грандиозную ссору.        — Нет, что ты. Ты всегда столько стараешься для нашей семьи. — Звучит неправдаподобно. Чимину самому смешно. Джехва никогда не старается для семьи. Единственное, что он может — зарабатывать деньги. Это ему нравится. Ему нравится иметь власть, сосредоточенную в руках, ему нравится, что кто-то будет прогибаться.        Никаких тебе посиделок, никаких праздников, никаких совместных досугов. Ничего из того, что делается действительно для семьи, Джехва не делает. О чём речь, он этого никогда делать не желал.        Альфа смотрит на Чимина и выразительно цокает языком.        — Я лишь… хотел чем-то заниматься. Ты так стараешься, что мне тоже хочется стараться, — выдавливает улыбку Чимин, а сам нервно мнёт рукава пальцами.        Ему просто хочется перестать чувствовать себя беспомощным. Несамостоятельным, неспособным ни на что, кроме подчинения более сильному человеку. Чимин хочет почувствовать себя собой, а не тенью человека, оставшейся от прошлого омеги. Джехва буравит его взглядом.        — Я уже говорил тебе много раз о том, что тебе следует больше заниматься с Юном, — чеканит альфа грозно, и Чимин напрягается всем телом. — Зачем тебе иметь бизнес и зарабатывать деньги, если их тебе даю я? Я лишь прогорел, позволил себе уступить твоей дурной капризной затее с интернет-магазином, а в итоге…        Джехва поднимается, а Чимин остаётся сидеть. Альфа опустошает бокал до конца и со стуком оставляет на одноногом столике.        — Юн слишком гиперактивный. Мне кажется, ты мало с ним занимаешься. Он словно беспризорник.        — Он двухлетнее дитя, — вдруг, словно хлебнув смелости, произносит Пак. — Двухлетним детям свойственно кричать, когда им больно, смеяться, когда хорошо, и буянить во время игр.        Чимин несмело поднимает на нечитаемое выражение лица мужа глаза. Джехва едва ли сдерживается от того, чтобы его желваки не начали ходить ходуном.        — Или ты просто не хочешь с ним заниматься. Для чего ты позволил ребёнку появиться на свет? Чтобы он рос, словно трава? Чтобы он рос кем-то…        — Или ты просто придираешься и ко мне, и к Юну, — вдруг со злостью шепчет омега, поднимаясь с кресла. — Ему всего два года, Джехва.        — И ты все эти два года ничерта им не занимаешься, — вдруг повышает опасно голос альфа, делая шаг к мужу. — Зато у тебя есть время бесцельно слоняться со своим дружком с повадками шлюхи и тратить часы на проигрышную затею.        Чимин тяжело сглатывает и опускает руки со сжатыми в кулак пальцами вдоль тела.        — Не смей так говорить о Тэ…        — Я в своём доме буду говорить как хочу и о ком хочу, — рявкает альфа, и Чимин пятится назад, уже ощущая убийственную ауру, обещающую придавить его к полу неподъёмными ударами.        — Джехва… — вздыхает с усталостью Пак. — Давай поговорим утром? Ты явно…        — Я явно что? — склоняется к нему тот, вынуждая Чимина вздрогнуть. — И прекрати мне указывать, что мне делать. Затыкаешь мне рот, грубишь, заступаешься за чужого для нашей семьи человека.        — Тэхён мне не чужой…        — Закрой рот. Я не спрашиваю твоего мнения, Чимин. По-моему, ты в последние несколько минут уже превысил кредит доверия с моей стороны.        — Да пошёл ты, — вырывается раньше, чем Чимин успевает задуматься о последствиях. Он так устал, что уже всё равно, что Джехва сделает с ним. Но судорожно сжаться душу вынуждает мысль о Юне на втором этаже.        Джехва не бьёт его, но со всей души пинает диван. Чимин вздрагивает и отшатывается уже на рефлексах: каждый раз, когда их рассекает удар ссоры, альфа крушит мебель. От того Чимин ужасно вздрагивает от любого громкого звука. Джехва скалит идеально-белые зубы в злостной гримасе, хватает журнальный столик и отшвыривает от себя. Стекло не бьётся, однако странно высоко звенит, пугая Чимина.        Лишь бы мультики оказались более привлекательными для малыша, чем шум внизу. Лишь бы не появилось повода для Юна испугаться.        Пак быстро прячется за самым дальним креслом, пока Джехва бушует. Альфа высказывает всё недовольство омегой, обвиняет его в никчёмности, в отвратительном выполнении родительских и супружеских обязанностей, обвиняет практически в полном существовании Чимина, и тот закрывает уши, будто маленький ребёнок, прячется в созданном внутри мире и звуки оного практически заглушают вой и грохот снаружи. Столик всё же пролетает мимо и врезается сперва в ручку кресла, а после — в стену. Калёное тёмное стекло разбивается от яростного удара, благо, не задевает омегу. Осколки некрасивыми кляксами рассыпаны по антикварному ковру.        Чимин слышит шаги Джехва и снова думает: вот она — точка невозврата. Вот он миг, когда Джехва перейдёт от разноса мебели к чему-то более ужасающе серьёзному. Вот он — его конец. А мысли только о том, что наверху его сын. Его малыш. Его кровь, его плоть и единственный свет в конце этого чёртового тоннеля.        Чимин, словно задыхался прежде, выныривает из давнишнего кошмара, внезапно решившего посетить разум омеги. Его всего трясёт, половина кровати, которую занял Пак, мокрая от пота, а на второй спит Юн. Он больше, чем чудо из сна, более взрослый и смышлёный, но всё ещё такой крохотный со своим носом-кнопкой и дрожащими тёмными закрученными к бровям ресницами.        «Это просто сон», — твердит себе Пак мысленно, обессиленно подползает к Юну и сворачивается вокруг него в клубок, словно мальчик — его эпицентр и планетарное ядро, обеспечивающее жизнь всему, что составляет омегу. Гладит мягкие каштановые волосы, гладит пухлые нежные щёки, но не может успокоиться. Слёзы комом встали в горле из-за слишком реалистичного сна, из которого, его, слава всему, что вообще способно услышать, выдернуло спасительным пробуждением. Юн недовольно морщит нос, словно вот-вот проснётся, и Чимин решает не будить чадо. Он должен справиться с ужасом сам, должен не втягивать Юна туда в очередной раз.        Ноги кажутся ватными, пока омега плетётся в сторону ванной. Умывается холодной водой, руки его дрожат, вздыхает часто, а после замечает забытый на стиральной машине смартфон. Он говорил с Чонгуком перед душем и запамятовал забрать гаджет. Чонгук. Чонгук, который защитил его от Джехва уже несколько раз. Когда же Пак перестанет искать в ком-то спасения и защиты? Но преодолевать этот ужас так сложно, он так впился под кожей в сердце, что нет мочи. Чимин всхлипывает от тремора в руках, хватает смартфон и силится мокрыми пальцами кое-как разблокировать экран.        Гудки. Они тянут нервные окончания, словно издеваясь, Чимин уже жалеет, что позвонил: не хочется снова перекладывать проблемы на чужие плечи, не хочется будить альфу среди ночи. И он уж было думает, что Чон, который явно видит десятый сон, не поднимет трубку, как вдруг слышит сонный и взволнованный голос Чонгука:        — Чимин? Что случилось?        Хочется внезапно соврать, что просто соскучился, не беспокоить Чона, ведь завтра у них тяжёлый день — заседание, которое приблизилось так незаметно, что неделя пролетела стрелой мимо. Нет желания загружать Чонгука ещё больше, но Чимин вдруг вопреки собственному мнению всхлипывает прямо альфе в трубку.        — Чимин… — испуганно выдыхает Чон. Чимин же из себя слова выдавить не может. — Я буду через пятнадцать минут у тебя.        И обрывает звонок, пока Пак сгорбливается над раковиной, закрывая лицо руками. И снова он оказался слишком слабым, чтобы противостоять панике и боли. Снова нуждается в чьей-то помощи, чтобы выбраться, ничего Чимин не способен сделать самостоятельно.        Может, Джехва всё-таки был прав на его счёт?        Через десять минут после звонка Чонгуку ему всё же удаётся взять себя в руки. Дыхание не срывается, слёз больше нет, и мыслить здраво омега уже в состоянии. Чонгук же приезжает даже быстрее обещанного и уже тихонько стучится во входную дверь; звук этот едва уловим даже в тишине квартиры. Чимин, завернувшись в кофту, торопится открыть ему и уже ощущает сжигающий стыд внутри и снаружи. Как только щёлкает замок входной, Пак застывает, видя румяного от мороза альфу, который стоит в накинутой поверх пижамы куртке, на ногах — разные шлёпки, а вид такой взволнованный и воинственный одновременно, что Чимину становится ещё более стыдно.        — Чёрт, — ругается омега шёпотом, пока Чонгук проходит в прихожую. — Прости меня… я не должен был звонить тебе среди ночи и срывать из дома, я… прости меня, Гук. Я идиот…        Чонгук вопреки всяким здравым мыслям лишь обхватывает омегу за плечи и осматривает, словно проверяя на целостность, а убедившись, что всё в порядке, отпускает и выдыхает с заметным облегчением.        — Я уж было подумал, что этот придурок снова пришёл, — шепчет Чон, обхватывая омегу руками и прижимая к себе.        — Прости…        — Прекрати просить прощения.        — Я разбудил тебя, нам ведь завтра в суд, а я… чёрт, чёрт! — разоряется Чимин, зажмурившись и уткнувшись в грудь альфы лицом. — Всё из-за дебильного кошмара. Боже, Гук…        — Эй, — поднимает Чонгук лицо Чимина и всматривается в его встревоженную бледность, — перестань. Я так скучал последние дни, мне мало обычных телефонных разговоров. Я… рад, что приехал к тебе.        — Я сорвал тебя из дома, — поджимает упрямо губы Пак.        — Да плевать, хоть с туалета.        Альфа снова обнимает его и потирает холодными после улицы ладонями по плечам. Чимин виновато вжимает голову в плечи и тянет молчаливо Чонгука в сторону кухни. Там шипит шумно электрический чайник, когда Чон садится на высокий стул, а Чимин, включив тусклую посдветку на ящиках, заваривает им чай с жасмином в крохотном чайнике. Ему правда стыдно за то, что он вызвонил альфу ночью из-за чёртового кошмара.        — Ты распереживался из-за сегодняшнего заседния? — шёпотом спрашивает Чонгук, поглядывая в сторону спящего ребёнка.        — Я… мне приснился кошмар. Это ужасно, что из-за подобного я разбудил тебя.        Чонгук пристально смотрит на омегу, который ставит перед ним чашку с чаем.        — Нет, не ужасно. Я хочу знать о твоих переживаниях, я хочу помогать их развеивать, понимаешь? Я хочу… быть опорой для тебя.        — Ты и так сделал для меня столько, что мне не отплатить.        — Тебе и не нужно ничем мне оплачивать. Я знаю, что тебе трудно из-за этого, но я… прими это так, как будто является подарком. Тебе и Юну. Ничем больше. Ты не обязан мне.        — Десять свиданий сгорели, — усмехается горько омега, вспоминая изначальные условия Чонгука.        — Стало быть, сгинули, — посмеивается альфа. — Это было идиотской затеей изначально, но я хотел удержать тебя рядом. Теперь понимаю ошибки выбранной тактики.        Чимин молча и медленно отпивает небольшой глоток чая.        — И всё равно… несмотря на идиотский план с десятью свиданиями, — прочищает горло омега, — ты сделал невозможное. При твоём уровне ты задаром взялся за моё дело.        Чонгук молчаливо пьёт чай, а Чимин чувствует, как от его присутствия становится спокойнее и легче. При всём его желании быть независимым, от Чонгука исходит аура защиты, Чимин ощущает то, как его прямо сейчас обволакивает шелковистым коконом умиротворения.        — Я так хотел быть независмым, а продолжаю хвататься за всех, — взволнованно проговаривает омега, не глядя на Чона. — За тебя, за Тэхёна, за Юна…        — Любить своих близких — нормально, Чимин, — Чонгук отставляет свою чашку и встаёт со стула, чтобы подойти к омеге. — Получать от них заботу, защиту, поддержку и любовь — нормально, понимаешь? Мы все хотим о тебе заботиться и тебя любить. И прекрати мнить себя обузой.        Чимин утыкается носом в живот подошедшего Чонгука, а сам зажмуривается.        — Быть независмым — это другое. Ты уже независимый. Ты сам принял решение уйти от абьюзера, а это… крайне тяжело. Ты борешься за сына сам, ты делаешь ради него всё. Ты не… не заслуживаешь бороться в одиночку.        — Чёрт возьми, я… — Чимин сглатывает комок в глотке, — я хочу это принимать, но мне так трудно.        — Ты справишься. А твои близкие будут рядом, чтобы поддержать, — шепчет Чонгук и целует омегу в макушку.        — Останешься? — спустя пару минут молчаливых тыканий в живот альфы носом и щекой спрашивает Пак.        — Это уже становится традицией, — посмеивается Чон, — ночевать с тобой перед заседанием. Мой матрас на месте?        Чимин кивает и встаёт, чтобы достать запасной матрас. Он молчаливо расстилает постель для альфы, а тот пока допивает остывающий чай, однако, когда кидает подушку на матрас, то, засомневавшись лишь мгновение, кладёт рядом свою. Чонгук с кряхтением устраивается на спальном месте, не ожидая, что Чимин предпочтёт уютную кровать жёсткому узкому матрасу рядом с ним. Но омега умощается у него под боком, зарываясь лицом в изгиб шеи и волнистые волосы. Чонгук поглаживает Чимина по голове и шее тёплой ладонью, целует в губы, вынуждая оторваться от себя, а Чимин окончательно расслабляется в безопасных объятиях. Он хочет не зависеть ни от кого, ни у кого не просить поддержки, но в итоге растворяется в объятиях Чонгука, доверяя его словам о том, что совсем справится. Уже завтра — заседание, которое должно решить их с Юном судьбу.        Чонгук целует омегу в макушку, обещая покой и сон без сновидений одним этим движением, и дыхание Чимина начинает выравниваться. Они должны выспаться перед тем, как окунутся в ужасы новой битвы за их будущее без мечей, где оружием является лишь слово.