Epiphany

      Юнги несколько дней жёстко себя ограничивал в том, чтобы связаться с Тэхёном. Даже собственную совесть и тоску пытался обмануть, ссылаясь на то, что это лишь занятость, сейчас очень много работы в связи с окончанием года, однако глубоко в душе был уверен, что дела обстоят совсем иначе. Он… не ожидал, что слова омеги ранят его настолько сильно, а поступки и поведение добьют окончательно молотом по затылку. Юнги не зря боялся того, что одному из них станет невероятно больно, если вдруг отношения пойдут не в ту колею. Тэхён… свободолюбивый, он на альфу не строит планов, не рассчитывает, будто их роман перетечёт в нечто серьёзное, тогда как Юнги опрометчиво и очень быстро влюбился.        То, от чего Мин долго бегал, то, от чего отмахивался полжизни, настигло безвозвратно и болезненно горячо, ведь Ким Тэхён потихоньку затесался не просто в самое сердце — под кожу, в вены, в нос и глаза, оставляя Юнги в темноте без своего присутствия. Он даже думал о том, чтобы с кем-то обо всём поговорить, так сказать, излить душу и взглянуть на ситуацию посторонними глазами. Быть может, это всё себе Юнги придумывает, может, он слишком торопит события и давит на Тэ, оттого тот обороняется от настойчивости альфы. Юнги не понимает. Потому позвал всё же Чонгука на обед, надеясь обсудить эту ситуацию.        Они сидят напротив друг друга, и в отличие от голодного Чона, Мин к своей порции так и не прикасается. У него кусок в последнее время встаёт поперёк горла, так что нет никакого аппетита, даже учитывая, что этот суп из водорослей — одно из его любимых блюд. Перевод продуктов да и только. Чонгук то и дело стреляет в него внимательным и, кажется, понимающим взглядом, а Мин тут же смекает — они с Чимином становятся всё ближе с каждым днём, и альфа попросту не мог не знать, что случилось, если Тэхён обо всём рассказал своему лучшему другу.        — Я так и вижу, как тебя распирает прокомментировать всё, — нервно хватает салфетку Юнги и принимается мять её в руках, складывая вчетверо.        — Да нет, — жмёт плечом коллега, делая безразличное выражение лица, на что Юнги вздёргивает бровь. — Я думаю, это тебе нужно кому-то выговориться, верно?        — Мы с тобой никогда не считали себя друзьями закадычными, — фыркает он, сминая салфетку ещё в несколько раз.        — Но это не отменяет факта нашей дружбы, — спокойно пожимает плечами Чонгук, продолжая запихивать в рот рис и самозабвенно жевать.        Юнги мнётся. Решается. Не уверен в своих поступках и действиях. Не уверен в том, стоит говорить обо всём Чонгуку, и как тот данность воспримет. Тем не менее чувствует, как внутренности скручивает от болезненного ощущения, от ревности и злости, от обиды из-за чужого недоверия. И Юнги вспоминает, как чувственно танцевал для него омега, как таскал гулять вопреки домоседческому образу жизни вечно занятого альфы, как целовал и подкалывал между делом. Тэхён ему нужен. Важен. Дорог. Любим. Юнги переживает не просто так, а от того, что Ким многое умалчивает о себе, из-за чего нарастает напряжение внутри альфы. Иронично, конечно, получается, что Мин занял место своих истеричных бывших, когда дело коснулось того, что он сам влюбился.        — Я его люблю, — тихо и напряжённо выдаёт он Чонгуку, который продолжает жевать, но слушает внимательно, участливо моргая. — Но он мне не доверяет. Я хочу быть с ним, но ощущаю настоящую километровую стену между нами, словно бы я не достоин того, чтобы он мне открылся. И я психую из-за этого, понимаешь? И наши перепалки до этого были цветочками, сейчас… мы начинаем ссориться. Из-за меня и моей паранойи.        Чонгук прожёвывает тушёные овощи и вздыхает, прежде чем запить еду порцией кофе и заговорить.        — Ты влюблён, понятное дело, что хочешь приблизиться к тому, с кем строишь отношения, не думай, что это как-то зазорно.        — Что мне с ним делать? — отчаянно спрашивает Мин, потирая лицо, пока корригирующие очки поднимает на макушку. — Как мне справиться?        — Терпение, Юнги. Омеги — существа непростые, — со вздохом продолжает Чонгук. — А учитывая, какие вы оба взрывные по темпераменту, не удивляюсь, что вы ссоритесь, сталкиваясь лбами.        — Он сказал, что не рассматривает меня, как вариант для чего-то серьёзного, Чон, — вспыхивает альфа, а очки от эмоций даже падают ему на переносицу и чуть не скатываются прямиком в суп. — Понимаешь? Я, чёрт возьми, влюбился впервые так сильно, в казалось бы, того, кто вообще не мой типаж, я… а он выдаёт такое.        Чонгук заталкивает кусочек самгёпсаль в рот и тщательно пережёвывает, пока наблюдает за эмоциональным взрывом приятеля и коллеги. Юнги часто дышит, его тёмные глаза широко распахнуты, а ноздри то и дело вздрагивают от дыхания. Чонгук же, прочистив горло, отвечает:        — А ты не предполагал, что в какой-то степени это — защитная реакция? — Юнги хлопает глазами. — Что твой Тэхён от чего-то себя защищает? Чего-то тоже боится?        — Тебе о чём-то рассказал Чимин? О чём-то, чего я не знаю? — хрипло спрашивает Юнги, сощуриваясь.        — Чимин не делится со мной секретами друга, если ты об этом, — тычет палочками в сторону друга альфа. — Просто раз он обмолвился о том, что Тэхён гораздо серьёзнее, чем может показаться. И недавно он ездил успокаивать его, проводя вечер с лучшим другом в компании носовых платков и бутылок вина, а ещё — ведра мороженного. Как думаешь, что это значит?        Юнги лишь хлопает глазами, сжимая губы.        — А также Чимин лишь мельком упомянул, что его лучший друг не вступал в серьёзные отношения очень давно. И под серьёзными отношениями он имел в виду то, что Тэхён никого не впускал в свою жизнь, никому не позволял даже переступать порог своей квартиры и ни для кого не старался. Ограничивался краткими романами безо всяких обязательств.        Лицо Юнги вытягивается, альфа молчит, стараясь переварить всю выданную Чонгуком информацию. Он медленно моргает, раздумывает.        — Господи, Мин, вот вроде высококвалифицированный специалист, умный альфа, а в таких элементарных вопросах так жёстко тупишь, — бубнит Чонгук, ковыряясь в остатках своего обеда. — Вам просто нужно время.        — То есть, ты хочешь сказать, будто он и так довольно близко подпустил меня? — недовольно проговаривает Юнги, скрещивая руки на груди. Чонгук многозначительно молчит и размеренно жуёт.        — Ты и сам должен всё чувствовать. Взаимность ни с чем не перепутаешь.        И Юнги вспоминает трепет между ними. Даже искры, сыплющиеся во время штуливых и не очень перепалок, то, как Тэхён отвёл его в забегаловку вместо дорогущего ресторана, где Юнги бы оставил круглую сумму. Его танец в темноте, его яркие, искристые глаза и кроткую нежность, которая была между ними лишь в моменты единения и темноты спальни. Пальцы, бёдра, талия, кончики волос и ресницы — всё каждым движением вызывало и вызывает в Юнги несусветные искры. Неужто Чонгук прав, и Юнги просто слеп из-за своих переживаний?..        — Вы оба взрослые люди, поговорите уже откровенно. Если ты будешь откровенен с ним, думаю, он не сможет тебе отказать и на какую-то долю раскроется тоже.        Юнги хмыкает и залпом выпивает уже остывший американо, не глядя на Чонгука. Стало немного легче после этого разговора, словно тучи оставили небо и вернули ему природную непередаваемую голубизну. Юнги выдыхает с облегчением и одним взглядом благодарит Чона за его слова. Тот лишь усмехается, продолжая набивать рот рисом и мясом.

♡♡♡

       День не задался с самого утра. На работу не смогли выйти сразу несколько официантов по различным причинам, и заменить их оказалось некем, так что Чимину пришлось самому пахать и за администратора, и за троих официантов, спасибо и на том, что хотя бы на кухне с персоналом всё в порядке. Запара не заканчивалась с самого утра, и Пак, надев фартук поверх изящной светло-зелёной приталенной рубашки, стоит в своём кабинете и подписывает накладные. Самый час пик вечера почти прошёл, значит, дальше можно будет слегка выдохнуть.        — Чимин-щи, — жалобно тянет со стороны зала его единственный на сегодня работник, намекая, что нужна помощь с клиентами.        — Да, Шин, я сейчас, одну минутку, — старается не звучать омега раздражённо и чрезмерно устало, чтобы не подбивать настрой официанта на последние пару часов работы. Бедняга и без того слишком устал сегодня.        — Чимин-щи, это правда срочно, — едва ли не плачет молодой омега, вцепившись в косяк. — Там сейчас клиент разнесёт нам кассовую стойку… кричит, ругается, говорит, будто мы его обсчитали… — Слёзы копятся в глазах Шина, и Чимин, поджав губы, отрывается от документов, которые необходимо отправить операторам в офис, чтобы приход поставили в базу для касс. Омега готов рвать и метать, он, вытирая вспотевшие руки о фартук, воинственно выпрямляется и выдыхает, позволяя Шину семенить за собой следом.        В зале и правда какой-то альфа орёт благим голосом на повара, который пытается его успокоить, а как только замечает приближение не менее злого и раздражённого Чимина, так взбеленяется окончательно и бьёт по стойке раскрытой ладонью.        — Добрый вечер, господин, — старается учтиво натянуть на губы улыбку омега, а сам позволяет Шину спрятаться за своей спиной от гнева мужчины. — Я Пак Чимин, администратор данного заведения. Давайте попробуем сбавить тон и решить проблему мирно, прежде разобравшись.        — Ты, сопля, намерен мне указывать успокоиться? — едва ли не брызжет в их сторону слюной клиент, пока Чимин продолжает терпеливо улыбаться, пусть его терпение и висит на волоске.        — Для начала советую вам не оскорблять меня и мой персонал, — нижнее веко от багровеющего лица альфы дёргается, но Чимин силится сохранить самообладание и не наломать дров. — Успокойтесь и объясните мне, что случилось. Мы решим проблему, только если…        В Чимин летит сложенная стопка меню, и омега едва ли успевает прикрыть лицо рукой, а официанта — спиной. Повар — молодой и вспыльчивый альфа — уже начинает закатывать рукава, чтобы навалять спесивцу, однако Чимин взмахивает ладонью.        — Мо, закрой дверь и вызови полицию, — холодно проговаривает омега, воззряясь с такой яростью на клиента, словно готов его разорвать на куски.        Работник кухни стремглав, рассекая пространство широкими шагами, направляется к входной двери в заведение. Внутри Пака уже клокочет злость настолько сильно, что кажется, будто вот-вот начнёт обжигать пищевод всполохами кислой желчи.        — А теперь сбавьте тон, — цедит сквозь зубы омега, — сейчас сюда приедет полиция, с которой вы впоследствии будете разговаривать. И вам бы стоило постараться не натворить бед, а тем более, не поднять руку на кого-то из персонала. Вы и без того уже граничите с тем, чтобы понести убытки и возместить заведению моральный ущерб.        Шин сжимается за Чимином, воинственно выпятившим грудь в сторону нерадивого грубияна, которого, если честно, очень хочется обложить трёхэтажным в два этапа.        — А ну-ка, ты…        Чимин хватает со стойки сброшенное из стопок меню и с таким оглушительным хлопком бьёт по кассовой зоне, что вздрагивают все: и Шин, теперь бросившийся к Мо, и клиенты, которые с приоткрытыми ртами наблюдают за развернувшейся сценой, и сам зачинщик скандала.        — А послушай-ка сюда! — взрывается омега, щёки стремительно кусает румянцем. — Никто тебе здесь ничем не обязан. И если бы ты не был таким упрямым козлом, то обязательно ситуация решилась бы полюбовно. Но тебе захотелось устроить скандал, как недалёкому оленю, машущему рогами направо и налево. Носи свою агрессию с собой в кармане и при случае запихни в ноздри, раз контролировать подобные позывы в столь преклонном возрасте не в состоянии! — эмоции и усталость мигом трансформируются в необъятный гнев, и Чимин уже не в состоянии держаться. — А теперь — закрой свой рот и жди полицию, понятно тебе? Иначе я за себя не ручаюсь, — выдаёт на уровне шипения дикой кошки Пак, начиная закатывать рукава блузки, на что Мо предусмотрительно обхватывает омегу за талию и отволакивает от скандальца.        Тот, потеряв прежнюю спесь, панически оглядывается, словно ищет подмоги среди остальных ужинающих людей, но никто не собирается вставать на его сторону. Ожидание сотрудников полиции проходит в напряжённом молчании, Чимин неистово потеет, в подробностях рассказывая, как этот козёл пришёл и накинулся на его персонал. Стражи порядка составляют протокол и беседуют в кабинете Чимина уже с виновником. А Пак в это время старается остыть от бушующих внутри чувств, как его телефон взрывается входящим вызовом. Бомгю. Только звонка от начальства не хватало…        — Пак слушает, — подавленно выдыхает он, слыша покашливания на том конце.        — Чимин, — голос вышестоящего звучит слегка недовольно. — Что у вас там происходит?        — Какой-то неадекват пришёл и устроил нам взбучку, кидался меню, — устало произносит омега, ощущая, насколько его утомил данный день. — Я вызвал полицию, так что вскоре они с вами свяжутся.        — Ох, чёрт, — выдаёт Бомгю, — вообще я не по этому поводу звоню. Мне написали на почту из «Этерник», говорят, ты не продлил срок акцизы…        И Чимина пронзает кошмарными, холодными мурашками. Акциза на алкоголь, документы в вышестоящий реестр он должен был отправить ещё утром, но напрочь позабыл об этом. И штраф составляет немалую сумму. Чимин закрывает глаза рукой и хочется бессильно опуститься на корточки, но позволить себе ударить в грязь лицом при всём зале, полном гостей, и Шине, разрывающемся между столиками, Пак не может.        — Простите, — гнусавит он, чувствуя, как от переизбытка чувств к горлу подкатывают слёзы усталости. — У нас не хватает официантов, и мне пришлось работать в зале сегодня… Просто вылетело из головы… Вам придётся вычесть сумму штрафа? — голос омеги безысходно дрожит. Мало ведь на сегодня потрясний? Но давить на жалость Бомгю не хочет, ведь это его профессиональная ошибка.        Альфа на том конце тяжело вздыхает и несколько мгновений молчит.        — Успокойся, понимаю, сегодня ужасный день… — он недолго думает, а после произносит: — Спустить эту ситуацию я не могу, штраф и правда крупный. Однако… зная всю твою ситуацию, я заплачу сам, а с твоей зарплаты в течение нескольких месяцев удержу процент. И потом расскажешь мне, что там наши полицаи вынесли в качестве вердикта.        — Конечно, — с долей облегчения выдыхает омега, смеживая веки. — Спасибо… спасибо большое.        — Не косячь больше сегодня, — усмехается Бомгю и оканчивает звонок.        Чимин потирает лицо, держа смартфон в пальцах, как вдруг начинает шипеть, ощущая боль в ребре ладони. То покраснело, кажется припухшим — именно этой рукой Пак закрылся от летящего в его сторону меню, отбросив. На адреналине даже сперва не понял, насколько сильным оказался удар корешка о кисть и запястье, а теперь те начинает печь и тянуть тупой болью. Чимин шипит на собственную руку, а ведь работать ещё целый час… Не день, а прокомментировать лишь ругательством можно. Но Чимин обещает себе сдержаться.

♡♡♡

       Юн сегодня чрезмерно разговорчив, то ли это его папа чрезмерно раздражителен и устал, но в итоге по дороге из садика сперва маленький альфа звонко рассказывает о том, как прошёл его день. Ведь папа всегда об этом спрашивает и с увлечением слушает. Но беседа не складывается, и мальчишка быстро замолкает, угрюмо уставляясь на свои зимние сапожки. Омеге безразмерно становится стыдно за своё поведение, однако усталости в его организме сейчас много больше, чем стыда за отсутствие участливости родителя. Чимин просто хочет искупать сына и, свернувшись вокруг него калачиком, уснуть. Рука болит всё сильнее, хочется сдавить зубами губу, чтобы отвлечься от тупой и всё время ноющей боли, но Чимин не может — в его здоровой руке пакеты, а травмированной омега держит ладошку маленького альфы, укутанную в тёплую варежку. Чонгук ещё в обед предупредил, что ему придётся задержаться и он не сможет встретить Пака после работы — на носу несколько заседаний и куча бумажной волокиты. Но Чимин всё понимает. Альфа и так ничем ему не обязан, и Пак не должен перекладывать на Чонгука свои проблемы. Пусть и несоизмеримо приятно, когда кто-то снимает груз ответственности с его плеч. Чимин держится молодцом, даже не матерится, когда спотыкается в подъезде. Ему просто хочется, чтобы этот проклятый день уже закончился и наступил следующий. А ещё он надеется, что Чонгука устроит сегодняшний рамён на ужин, готовить сил попросту нет.        Когда они с Юном оказываются в прихожей и принимаются шуршать одеждой и пакетом из магазина, Пак понимает, что что-то не так. В квартире горит свет, хотя Чон предупредил его, что явится с работы не раньше полуночи. Время только восемь, так…        Но ответ приходит довольно быстро, когда из кухни выглядывает Наиль. Омега, который является папой Чонгука. Тот, кто возненавидел Чимина с первого взгляда, не удосужившись даже поговорить, и без стеснения высказал своё отношение к выбору сына. Тот, кто косвенно виноват в их с альфой разладе в прошлом. И как бы ни хотелось прекратить перекладывать вину на других людей за то, что в университете они с Чоном разошлись, простить папу альфы он не в состоянии. Не сейчас, когда фонтан эмоций хлещет через край. Не сейчас, когда между ними что-то снова завязывается. Чимин вдруг ловит себя на мысли, что не в праве допустить ещё раз, чтобы папа Чонгука снова всё испортил. Чтобы подбил самооценку омеги, чтобы поселил семена раздора между ним и Чонгуком, чтобы разрушил то незримое, совсем эфемерное, что так опрометчиво, но смело и трепетно растёт с каждым днём. Чимин только-только начинает чувствовать себя счастливым, нужным, любимым. Впервые за много лет. И отпускать это чувства не намерен и не согласится.        — Ты… — выдыхает Наиль, чуть ли не роняя чашку, удерживаемую прежде в руках. — Ты что здесь делаешь?..        Чимин правда старается держаться невозмутимо. Он, не отвечая, спокойно раздевает Юна, уставившегося во все глаза на красивого тонкого мужчину с нитками серебряной проседи в волосах.        — Милый, поиграешь в комнате, пожалуйста? — тихо просит омега, и мальчишка кивает, сразу же ускользая в комнату. — А вам — здравствуйте.        Лицо Наиля становится жёстким. Разве имеют омеги в себе столько стали? Чимин диву даётся, снимая зимнюю куртку и стоя в прихожей, пока между ним и папой Гука тяжелеет от напряжения воздух.        — Какого ты тут забыл? — вдруг шипит Наиль, стискивая красивую чашку из фарфора.        — Временно живу, — старается держать маску Пак, но напряжения в его теле столько же, сколько усталости, и начинает затапливать с головой. — Долгая история. И рассказывать её вам нет никакого желания, Наиль-щи.        — Почему ты снова рядом с моим сыном? — хрипит тот. — После расставания и без того из-за тебя испортились наши отношения! Ты знаешь, что он несколько месяцев отказывался разговаривать со мной и с отцом? Знаешь, что ты испортил моего Чонгука…        — А я ли его испортил? — вдруг не выдерживает омега и вспыхивает. — Я его испортил или это вы своими дрянными поступками испоганили взаимоотношения с сыном?        Наиль приоткрывает рот, явно не ожидая от Чимина такой наглости.        — Я не виновен в том, что вы по-скотски ко мне отнеслись, хотя я всей душой хотел с вами познакомиться и наладить отношения. Я готовился к той встрече. Я уважал вас даже после того, как вы облили меня ушатом помоев на том ужине, — голос Чимина вздрагивает от эмоций. — И не моя вина в том, что вы запустили машину, разрушившую наши отношения. Решения все принимали мы, но роль вы, Наиль-щи, сыграли немалую. И не нужно удивляться тому, что Чонгук после этого изменил к вам отношение. Это ведь вы ему трепали нервы и доказывали, что я нерадивый, неправильный и неподходящий ему партнёр. Это не я посеял разлад между вами, — повышает голос Чимин. — Так не вините меня в своих ошибках, я же не виню вас в том, что из-за вас всё пошло по наклонной и я потерял самого дорогого и любимого мужчину в своей жизни.        Чимин, выдохнув, вдруг нагло смотрит на папу Чонгука и отступает. Его ладонь указывает на дверь, словно он тут не на птичьих правах живёт, а… даже думать сейчас не хочется. Просто Паком ведёт такая злость, что невозможно сдержаться. Омега уже ощущает, как его потом придавит усталостью, но это будет потом, а пока единственное, чего он хочет — избавиться от раздражителя. Уж лучше он попросит у Чонгука прощения, пусть альфа поругается с ним, но хочется, чтобы Наиль встал на своё место папы, а не Бога в жизни взрослого альфы.        Тот, гневно фыркнув, ставит чашку на кухонную столешницу и стремглав бросается к прихожей. Выдыхает Пак только когда слышит щелчок закрывшейся входной двери. И тогда уже позволяет себе сползти по стене, закрыв лицо ладонями. Он очень сегодня устал. Но вдруг крохотные руки прикасаются к его пальцам, и Чимин не отталкивает сына, даже несмотря на то, что тот схватился за больную ладонь. Юн обеспокоенно смотрит на папу большими карими глазами, едва не плачет, и Чимин хватает в охапку крепких объятий свой единственный сто процентно работающий антистресс. Сжимает сына, притискиваясь щекой к макушке, сразу же получает порцию тёплой энергии изнутри Юна, словно бы моментально начинающей исцелять уставшую душу. Когда рядом сын, Чимин может со всем на свете справиться, даже если думает иначе.

♡♡♡

                    Когда ночью альфа возвращается домой, то с удивлением замечает, что в кухне включен свет. Он-то уже думал, что Чимин давно спит, уставший после рабочего дня, но обнаруживает омегу сидящим с кружкой в руках и прострационно смотрящим в стену. Осторожно приближается, садится рядом на стул и замечает, как Пак тут же опускает взгляд. Он выглядит не просто уставшим — вымотанным. Пижама висит на плечах, воротник чуть расстёнгут, а на лице — следы изнурительного дня. Чимин поджимает губы, и Чон понимает: хочет что-то сказать.        — Твой папа был здесь, — звучит глухо с его стороны, прежде чем Пак утыкается в свою кружку с чаем и нервно оттуда сёрбает. — Мы… немного повздорили.        — Я не удивлён, — тихо отвечает Чонгук, видит, насколько Чимин напряжён. — Я с ним поговорю утром. Он не наговорил тебе гадостей?        — Нет, — стискивает руками кружку омега. — Скорее… я ему.        Чонгук устало усмехается. Он не удивляется. Конечно, безумно бы не хотелось, чтобы даже после стольких лет, стольких событий, которые они все прошли, Чимин и его семья были в разладе. Но… что уж поделать. Будет решать проблемы по мере их поступления. С папой поговорит утром, и, видимо, это будет непростой разговор. Сейчас же перед Чонгуком — уставший омега, на которого, по всей видимости, сегодня свалилось слишком многое.        Альфа осторожно прикасается к напряжённой спине, чуть поглаживает по линии позвоночника, видя, как Чимин напрягается ещё сильнее.        — Дерьмовый день? — спрашивает тихо он, садясь чуть поближе. Чимин дёрганно кивает.        — Сначала завал по работе, — торопливо проговаривает он. — Потом какой-то старый идиот пришёл устраивать скандал. Орал, кидался меню, пришлось полицию вызывать. Руку мне ушиб… — показывает с несчастным видом Пак свою припухшую ладонь, и Чонгук хмурится недовольно, тут же ощущая, как злится на незнакомого болвана, посмевшего тронуть Пака. — Но я… полиции всё рассказал, пусть с ним разбираются. Потом… — Чимин устало закрывает лицо ладонями и тут же шипит от боли. — Я ещё и накосячил с акцизой, придётся платить штраф, — вымученно выговаривает он, а Чон поднимается и вытягивает из навесного шкафчика аптечку. — И ещё твой папа. Всё к одному, — нервно улыбается омега, пока Гук распечатывает охлаждающий пластырь от ушибов и жестом велит ему подать руку. — А как прошёл твой день?..        — Скучно, закопавшись в бумажки, не так насыщенно, — усмехается он, приподнимая уголок губ.        — Ты голодный? Я ничего не приготовил… — виновато прикусывает губу он, смотря, как Чонгук клеит осторожно на его ладонь пластырь, а после перематывает и фиксирует запястье тонким эластичным бинтом.        — Я перекусил в офисе, не переживай.        Они несколько минут просто сидят, глядя друг на друга. Чимин уже кажется не настолько усталым, да и измождённость в присутствии альфы отступает. Пак вдруг сползает со стула и осторожно становится ближе к нему. Обхватывает руками за шею, жмётся так тепло и доверительно, что всё произошедшее за день с ними мгновенно теряется. Чонгук обвивает омегу за талию, утыкается носом в его плечо, спрятанное под тканью пижамы, и жмурится, чтобы следом выдохнуть. Пак же начинает перебирать его волосы, разбивая гель для укладки пальцами и массируя кожу головы. Расслабляет.        — Иди в душ, — тихонько проговаривает он на ухо, отчего по спине струятся мурашки.        — Давай попьем на ночь горячего. Знаю, ты устал…        — Я сварю тебе кофе, — шепчет Чимин, прежде чем легко и смущённо поцеловать в щёку. Чонгука после этого распирает на улыбку.        Они оба знают, что им с утра рано вставать. Но Чимин оказывается готов пожертвовать сном, чтобы просто посидеть с ним на тихой кухне в ночной темноте. И это… вызывает приливы приятного тепла в душе. Чонгуку хочется его поцеловать, но омега, смутившись своего поведения, отстраняется и отходит, тут же принимаясь возиться с туркой и молотым кофе, как бы намекая Чонгуку, чтобы тот отправлялся в душ.        Возвращается оттуда альфа уже более бодрым, выдыхает, протирая мокрые волосы полотенцем. Чимин сидит на том же месте, но уже без львиной доли напряжения в теле, пусть и такой же уставший. Перед ним дымится две чашки кофе. Чонгуку нравится то, как омега смотрится на его кухне, как ощущается в его квартире. Это то, чего отчаянно не хватало в жизни, то, за что он готов бороться. Мельком улыбнувшись, альфа садится рядом и подтаскивает стул омеги к себе, чтобы быть ещё ближе. И пусть они условились никак не обозначать происходящее между ними до окончания заседаний и дела с Джехва, сейчас их не видит никто, кроме полумрака кухни и двух горячих чашек с только сваренным кофе.        Чимин пронзительно глядит на альфу, медленно моргает, а Чонгук, начиная волноваться, лезет в карман домашних мягких брюк. Выуживает оттуда синюю бархатную коробочку, ту самую, что омега нашёл случайно в его шкафу, ту самую, с которой хотел бы присесть на одно колено перед ним в прошлом. Да и, чего таить, сейчас тоже хочет. Чимин весь подбирается, узнавая вещицу, выпрямляется и поджимает губы.        — Я поставил себе целью вернуть тебя. Этими самыми десятью свиданиями, судом, я хотел завоевать тебя заново, предполагая, что ты остался тем же человеком, которого я любил, — взволнованно и хрипло начинает Чонгук, глядя на коробочку в своих пальцах и постукивая ею о стол. — И которого люблю до сих пор. Но мы оба изменились за эти годы. Оба поменяли принципы, характеры, жизнь… Я, знаешь, вижу тебя тем же сногсшибательным омегой, поющим на сцене в день первокурсников. Именно таким я заметил тебя в первый раз. Именно такого полюбил, после начиная ухаживать и добиваться твоего внимания и твоих чувств. Но ты изменился, повзрослел, как и я, расставил иные приоритеты.        Чонгук сглатывает слюну и с щелчком раскрывает коробочку, хранящую в себе не просто побрякушку — чувства и воспоминания, оберегаемые Чонгуком, как нечто сокровенное и важное настолько, что захочется за это отдать жизнь. Выуживает тонкое кольцо с фианитом и вертит его в пальцах.        — Я не хочу привязывать тебя к себе чувством благодарности. Я не хочу управлять тобой посредством того, что было между нами в прошлом. Я узнал тебя другого, совершенно отличающегося от образа, который носил в сердце все эти годы. Узнал взрослого Чимина. Немного уставшего от жизни, малость напуганного, но готового бороться за своё до конца. Узнал отца маленького мальчика и взрослого, совершенно другого омегу. И влюбился заново, видя тебя теперь. Наверное, знаешь, мне на судьбе написанно каждый раз в тебя влюбляться, — улыбается с толикой светлой грусти альфа, стараясь не зацикливаться на том, как дрожит нижняя губа Пака.        Он снова несколько мгновений молчит.        — Я завершу все суды. Обещаю, Чимин, я сделаю всё, что смогу, лишь бы Юн остался с тобой, слышишь? И не из-за того, что хочу, чтобы ты был мне обязан. А потому что так правильно, и вы с сыном заслуживаете совместной счастливой жизни. Я свожу тебя на оставшиеся свидания, не для того, чтобы ты чем-то мне отплатил. А потому что я хожу на свидания с любимым и самым обворожительным омегой, которого только имел возможность встретить.        Чимин задерживает дыхание и крепче стискивает зубы, словно к чему-то готовится.        — И это не значит, что я перестану бороться за твоё внимание и твою любовь, — улыбается альфа, снова рассматривая кольцо. — Просто теперь я понимаю, сколько для тебя значит независимость и свобода выбора после Джехва. Потому, — Чонгук осторожно берёт здоровую ладонь Пака и переворачивает внутренней стороной вверх. А после вкладывает туда сверкнувшее помолвочное кольцо, — я сделаю всё, чтобы снова влюбить тебя в себя. И чтобы построить с тобой ту семью, которую когда-то хотели мы оба. Однако… у тебя всегда будет право выбора, — улыбка Чона становится грустной.        Собственнические замашки, масса ревности и желание, чтобы сказка не заканчивалась, подталкивают альфу к тому, чтобы закрыть Чимина от всех и почти вынудить быть рядом. Но альфа приструняет эти желания. Здравый смысл взрослого мужчины подсказывает, что Чон идёт в верном направлении.        — Чонгук…        — Это не обязательство, — выдыхает он. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив в любом из возможных исходов. Чтобы не ощущал себя так, словно мне должен. Я приму всё, что ты решишь в дальнейшем, но бороться за тебя не перестану, пока ты не скажешь мне чёткое «нет». Пока же просто прошу: прими его. Оно должно было стать твоим ещё много лет назад. И для меня… это будет сигналом. Если ты захочешь, то… надень, пожалуйста, его после того, как мы справимся с судами.        Чимин смотрит на альфу влажными глазами, медленно моргает, словно понимает досконально то, что ощущает альфа. Его нежелание привязывать Чимина к себе цепями долга за спасение их с Юном будущего, нежелание давить на него. Омега вдруг, засунув в коробочку кольцо, садится на колени к нему, обвивая шею руками.        — Спасибо тебе за всё, что ты для нас делаешь… — шепчет Чимин. Приоткрывает губы, словно хочет сказать что-то ещё, но притормаживает и просто целует.        Чонгук медлить не намерен: он с воодушевлением отвечает омеге, обнимает его, проводя ладонями по спине до самых лопаток и нервно выдыхая в поцелуй. Сразу вспоминается ночь, разделенная на двоих в домике на конюшне. Тепло его тела, отзывчивость на каждое прикосновение, его влажные губы и цепкость рук в моменты, когда Чонгук был ближе к Чимину, чем то в принципе возможно. И желание разгорается внутри, подстёгивая продолжить. Однако они оба устали, потому омега с явной неохотой отстраняется, причмокивает губами, прежде чем разорвать поцелуй. И в его карих радужках Чон видит всё тот же искрящийся в свете фонарей падающий снег. Душу рвёт, в груди не хватает места для чувств к этому человеку, и когда-нибудь Чонгук позволит расцвести им ещё сильнее, как только они опустят проклятого Джехва на место.        — Я могу кое-что спросить? — тихо и словно даже чуть виновато тянет омега, вертя в пальцах коробку с кольцом. Чонгук лишь непонимающе кивает. — Что за твоим шкафом спрятано?        — Ах ты ж любопытная лисица, — посмеивается альфа, отчего Пак тут же виновато втягивает голову в плечи и краснеет, на что тот только прыскает сильнее. — Пошли, покажу, — шепчет Чонгук, подхватывая Чимина и позволяя коснуться босыми ногами пола.        Они тихо крадутся к его спальне, Пак сперва заглядывает в их с Юном комнату, чтобы убедиться — ребёнок спокойно спит, улёгшись посредине постели. Чимин неловко мнётся на пороге чужой комнаты, пока альфа зажигает неяркую лампу на прикроватной тумбе. За окном валит пушистыми хлопьями снег, волшебно переливаясь в любом коснувшемся его свете. Чонгук подзывает омегу движением руки, лукаво улыбается, сощурившись, и только потом лезет за шкаф, откуда вытаскивает тот самый белый уголочек. Это оказывается… большая фотография, и сперва омега столбенеет, глядя на собственное лицо, застывшее на ней. Каштановые волосы обрамлены ободком света утреннего солнца, падающего из окна, у которого стоял в тот миг омега. Белая рубашка, явно большеватая для него, приоткрывает вид на ключицу, а такие же белоснежные лёгкие занавески старой общажной комнаты в этот миг взлетели от ветерка, прорвавшегося в комнату. Чимин помнит, что тогда только подарил своему парню фотооаппарат, и снимок вышел неожиданным, потому что Чонгук позвал его.        Он смотрит в объектив слегка растерянно, ещё совсем молодой, растрёпанный в солнечных лучах, обернувшись через плечо. И это застывшее мгновение вынуждает что-то внутри вздрогнуть. Почему-то хочется плакать. В застывшем миге самого первого сделанного Чонгуком снимка, он ощущает ту самую светлую, свежую любовь, ощущающуюся прохладным весенним ветром с примесью запаха пыльцы. Ту самую, от которой даже тогда всё трепетало с такой силой, что нечем было дышать. Первая любовь. И единственная такая.        Чимин забирает фотографию, дрожаще удерживает в руках, не в силах оторваться от воспоминаний, которые та в себе несёт.        — Она долго висела здесь. Пока я не сделал ремонт. Мне… — голос отходящего Чонгука вздрагивает. — Было больно вешать её обратно. Всё собирался, но никак не мог набраться сил. Она — моя любимая из всех, что я делал.        Чимин зажмуривается и слушает. Он сам не понимает, как глаза обжигает слезами, которые не получается сдержать. Стискивает подрамник пальцами и судорожно вздыхает, думая, будто его никто не видит. И улыбается. Со всеми чувствами, пронесёнными сквозь годы, со всей болью и тоской по любви, которую больше ни с кем рядом, кроме Чонгука, не испытал и не испытает. И почти вздрагивает, когда его буквально оглушает щелчком фотоаппаратного затвора, а после вспышка озаряет комнату.        — Была любимой до этого мига, — шепчет одними губами альфа, отнимая фотоаппарат от лица и глядя на растерянного Пака. И от взгляда его подгибаются колени, потому что, несмотря на снегопад за окном, в комнате чувствуется запах весеннего ветра.        В ту ночь Чимин так и не покидает чужой спальни, а портрет обратно за шкаф не прячут.

♡♡♡

       Чимин выныривает из сна неожиданно, глаза печёт от того, что этих нескольких часов было мало для того, чтобы полноценно выспаться, но Пак ни о чём не жалеет. Потому что, пошевелившись, ощущает, как его обвивают поперёк туловища горячие сильные руки, как тёплые шершавые губы утыкаются в изгиб его шеи, провоцируя мурашки по всему телу. И не может сдержать вздох, снова смеживая веки. За окном только начинает светать — скоро вставать на работу обоим, зазвенит будильник, и снова начнётся утренняя кутерьма сборов. Но сейчас, до того, как злосчастный сигнал вырвет их обоих из приятного состояния, словно бы закутавшихся в собственный кокон, не хочется думать о том, что будет через час. Пак зажмуривается и жмётся к альфе спиной.        Они оба договорились не развивать отношения ни в каком русле до того, как закончится дело. Но разве у них был шанс удержаться? Чимин сопротивлялся, утопший в своей ненависти и обиде, он не собирался отдавать разбитое сердце в руки Чона, да не вышло. Тот снова, как и в прошлый раз, взял омегу напалмом и упёртостью, так что Чимин капитулировал уже, но упрямо делает вид, что по-прежнему держит осаду. Да только о каком сопротивлении идёт речь, если он живёт в квартире альфы, проснулся в его кровати только что, ощущая прикосновения к себе? О каком безразличии идёт речь, если каждое свидание из десяти обещанных вызывает такой сумбур влюблённости в груди, что буквально начинает щемить сердце? Чимин, кажется, пропал с первой встречи. С первого взгляда, столкнувшись с глазами Чонгука в кабинете. И ещё нужен один толчок, чтобы сопротивление, или по крайней мере его видимость, рухнуло.        Чимин прислушивается к размеренному дыханию альфы, пальцы сами по себе находят давно подаренный кулон, и омега теребит его, скручивая и раскручивая цепочку. Запах Чонгука, его ощущение — все это импульсами горячего тока разрывает внутренности. Чимин сдаётся в руки чувствам, зажмуриваясь и позволяя себе всеми нервными окончаниями прочувствовать. Всеми порами ощутить прикосновения сильных ладоней, сцепившихся вокруг него в терпком объятии, концентрироваться на том, как дотрагивается до кожи на шее чужое сонное дыхание. Чимин ёрзает. Невольно вспоминает их ночь на конюшне, словно она случилась так давно, и в груди обжигает жаром. Не стоит рисковать так, Юн за стенкой может проснуться в любой момент, но стоит Чонгуку пошевелиться и чуть сильнее выдохнуть, кажется, просыпаясь, как горячая волна снова проходится внутри, оглаживая лёгкие.        — Доброе утро? — хрипит альфа в место за ухом, и оно по-настоящему доброе. Чимин абсолютно глупо и неконтролируемо растягивает полные губы от чужого хриплого голоса, так приятно мурашащего его.        — Доброе, — шепчет в ответ, прижимаясь чуть ближе. Потому что не хочет, чтобы мгновение рушилось, распадалось, исчезало. Хочет задержаться в нём немного дольше.        И Чонгук во всю способствует этому. Мягко ведёт носом по косточке за ухом, шумно выдыхает в волосы, поглаживая широкими ладонями плоский живот. Чимин ощущает же, как жар внутри нарастает, осознаёт, что необходимо быть осторожным. Но как? Как, если при малейшем прикосновении сам становится сплошным импульсом и концентрацией эмоций в чужих руках.        Чон, видя, что ему не препятствуют, осторожно целует омегу в ушную раковину. В мочку, в уголок челюсти, вызывая дрожь в ставшем чувствительнее теле. Наверное, у него скоро эструс, вот так и реагирует. Или, наверное, в его жизни просто случился снова Чонгук, делающий омегу тактильно ненасытным. Тот же, не намереваясь прекращать, чаще дышит и покрывает изгиб шеи поцелуями, становящимися буквально влажнее. Обхватывает кожу губами, а сам притискивает Чимина к себе так, словно хочет втянуть в себя целиком, и жар в теле последнего опускается ниже солнечного сплетения.        Но Чонгук останавливается. Чуть сорванно дышит на ухо омеге, который уже весь покрылся этой тягучей дрожью, ничего не делает больше, а руки и бёдра Чимина тут же начинают зудеть от необходимости прикоснуться. Они условились больше не переходить границ, но, кажется, Пак не выдержит в этом плане первым. И только стоит Чонгуку, сглотнув вязкую слюну, попытаться отнять от омеги руки, как тот прижимается к нему спиной. Задница проезжается по явно взбудораженной части тела альфы, и тот мычит в волосы Чимина, снова вызывая приток горячей энергии внутри. Чимин, чувствуя тепло краснеющих щёк, вжимается в твёрдость Чонгука.        И тот не выдерживает. Что-то пробормотав на ухо омеге, забирается под его пижамную рубашку обжигающими прикосновениями ладоней, ведёт по животу длинными пальцами, чтобы тут же подняться выше — к груди. Его губы находят вспыхнувшее краской ухо, обхватывают мочку, тут же прикусывая и оттягивая. Один единственный толчок бёдер Чонгука, то, как его твёрдый член в брюках проезжается по ягодицам, вынуждает Пака распахнуть глаза. Он… должен остановиться. Но не желает. Повторяет то, на что провоцирует альфа: трётся о него, прогибаясь в пояснице, ощущает, как ладони Чонгука ласкают его грудь, как пощипывают вмиг твердеющие соски. В паху становится обжигающе, и Чонгуку не нужно вылезать из кожи, чтобы Пак возбудился. Его прикосновений достаточно, чтобы довести до сноп искр, производимых его телом.        Чонгук не выдерживает, разворачивает омегу к себе, тут же глубоко целуя. Язык скользит по каёмке светлых зубов, ласкает кончик языка Чимина, а тот доверчиво и откровенно прижимается к альфе, забрасывая на него ногу. Тот не теряет ни мгновения, ведь у них таких катастрофически мало: оглаживает кожу на поясе, где уже задралась рубашка, проводит по изгибу покатого бедра, жарко выдыхая в поцелуй. Чимин изгибается, лишь бы сильнее прижаться к альфе, потереться о него, показывая, что тоже этого желает.        — Гук… — шепчет в поцелуи он, зажмуриваясь, выдыхая судорожно и напряжённо.        Чонгук скользит пальцами за резинку его брюк и чуть ли не в голос стонет, стоит провести по уже чуть влажным ягодицам. Омега выгибается, открывает шею, позволяя впиться в неё губами и жарко обдать выдохом.        — Хочу тебя, — шепчет Пак, прежде чем снова поцеловать Чонгука. Он не хотел бы давить на больное для альфы, не давая ему чёткого ответа до окончания судов, но сдержаться попросту нет сил. — Хочу…        Чонгук невразумительное что-то мурлычет в поцелуй, прежде чем развернуть Чимина снова к себе спиной и медленно стянуть с него штаны. Они путаются в ногах, в одежде, в одеяле, пока от всего избавляются, и Чимин почти дрожит от нетерпения, когда альфа дотрагивается до его влажного ануса, вынуждая стиснуть зубы посильнее. Пальцы входят гладко, Чонгук низко и тихо стонет ему в ухо, вынуждая хлынуть волне новой порции возбуждения, отчего смазки становится всё больше. Чимин едва дышит, проскальзывая между ними рукой, заведённой за спину, чтобы забраться пальцами в чужие брюки. Член Чонгука сразу же оказывается в пальцах, и Чимин, ощущая, как его растягивают, прикусывая плечо через ткань пижамы, ведёт кольцом кулака от головки к основанию. Хочет сам насадиться, сам до предела, пока звёзды не запляшут перед глазами. Хочет и делает.        Приспустив брюки альфы, отталкивает его руку, чтобы приставить головку к себе. Страшно ли ему без защиты? Да там мозг, кажется, отшибло напрочь, стоило Чонгуку только слегка его поцеловать. И, ощущая абсолютный вакуум в сознании, которое сконцентрировано где-то значительно ниже, чем ему положено, омега с тихим, вязким стоном, задавленным кое-как в подушке, вставляет плоть в себя. Губы распахиваются немо, глаза зажмурены, и Чимин прогибается в пояснице, чтобы двинуть бёдрами, насаживаясь. Пока ягодицы не встречаются с лобком Чонгука, тут же обхватывающим его поперёк туловища. Горячие ладони Чона находят и подрагивающий от возбуждения член Чимина, и его покрытый испариной от желания живот, а омега теряется — не понимает, где низ, где верх, где вообще что, кроме Чонгука, заполнившего его до предела.        Альфа медленно выходит из него, чтобы сразу же толкнуться обратно и чувственно простонать в ухо. Стискивает в стальных тисках, чуть ускоряясь. Они разнежены и возбуждены, Чимину хочется больше, гораздо больше и неистовее, но альфа нежен. Нетороплив, пусть их время и ограничено. И это заводит ещё больше.        — Гук… — зовёт просяще омега, прижимаясь лопатками к чужой груди.        — Люблю тебя, больше жизни люблю, — шепчет в ухо он, и хочется позорно похныкать, прося большего — ещё лавины чувств, ещё глубже и чтобы сердце оглушительнее билось в груди, буквально спирая дыхание.        Чимин слегка поврачивает голову, и альфа целует его. Омеге нравится, как тот перестаёт выдерживать контроль над всем происходящим, как Чон, подхватив его под коленом, приподнимает стройную ногу, тут же изменяя угол. Чимин слышит влажные столкновения их тел, ощущает, как член раздвигает стенки внутри, ударяясь в простату всё сильнее, чем запускает ошпаривающее желания кончить в каждой клетке тела. Эмоции доходят до такой концентрации, что едва ли не напоминают серную кислоту, разъедают внутренности, и оба не против.        Чимин ощущает каждый толчок, целует Чонгука, несмотря на не совсем удобное положение. Он поджимает пальцы на ногах и старается насадиться в ответ, пока Чон сбивается на немного неровные толчки. Его большая ладонь ласкает плоть омеги, доводя до желания вскрикивать, но зная, что нельзя, Пак затыкает себя рукой. От оргазма хочется стиснуть бёдра, ощущая, как сперма выстреливает и пачкает край пижамы, но Чимину сейчас плевать. Чонгук же выходит из омеги и низко хрипит в заднюю сторону шеи, прикусывая кожу на одном из позвонков.        И Чимина накрывает. Волной чувств после оргазма. Он хотел бы дать своё согласие на открытые отношения между ними прямо сейчас, но слишком боится из-за процесса судебного разбирательства. Он бы готов был остаться здесь навечно, рядом с мужчиной, дороже которого, оказывается, не было никого и никогда с тех самых пор, как октябрьским вечером омега впервые увидел его — немного смущённого, взволнованного с плюшевым медведем. Жаль, что не удалось их всех сохранить — те игрушки, подаренные альфой. Они были важными.        — Я никогда не переставал тебя любить, — всхлипывает даже для себя неожиданно Чимин. — Никого, кроме тебя. Никогда. Прости меня, пожалуйста, Гук, я… это я виноват во всём… если бы не я, — омега закрывает лицо руками, и Чонгук разворачивает его к себе, тут же прижимая к груди. — Если бы не я, не мой эгоизм, мы бы были вместе. Я был стал твоим мужем, не было бы стольких лет без тебя.        Чон поглаживает его по голове, целуя в лоб.        — Мы виноваты оба. И это… к сожалению, лишь урок, который нам остаётся принять, а ещё поблагодарить судьбу, что дала ещё одну возможность, — немного печально улыбается альфа, принимаясь вытирать мокрое лицо. — У нас всё ещё есть этот шанс, осталость надавать по щам Джехва.        Чимин улыбается подрагивающими, припухшими после поцелуев губами, глядя ему в глаза.

♡♡♡

       Юнги вздыхает, застыв перед дверью чужой квартиры. Он долго и много думал последние дни обо всём. Он долго взвешивал все за и против. И пускай в его душе всё ещё тлеет неуверенность от слов Тэхёна, так болезненно укусами впившихся в нутро, альфа готов последовать совету Чонгука и попробовать открыться ради близкого разговора с Тэ. Это либо прояснит между ними ситуацию и позволит приблизиться на шаг друг к другу, либо разрушит всё окончательно. Но Мин пока не готов сдаваться, не тогда, когда в его душе столькое кипит. Желание быть ближе. Желание стать кем-то всё же для омеги важным и нужным. Сделать его окончательно своим.        Тэхён стал для него наваждением. Грубый порой, насмешливый, чрезмерно громкий и яркий, он покорил Юнги совсем не омежьими мягкостью и кокетливостью, а собой. Таким, которому не нужно жеманиться и делать вид изящной лебёдушки, щиплющей салатный лист. Тем, что он может хохотать от души, подкалывать всех вокруг с таким лицом, будто говорит господню истину, тем, как омега дурачится, словно маленький, вынуждая повторять за ним и Юнги. Человек, который пробудил строгое, спящее и прохладное нутро альфы, готовое теперь взорваться масштабным лесным пожаром, сжирающим всё на своём пути. Юнги этого хочет, Юнги это нужно. Ощущение постоянного яростного напряжения, однако лишь в положительном его ключе. К капитальным тайнам альфа не готов, и хочет прояснить этот момент с Тэхёном.        Они должны позволить друг другу приблизиться. Должны открыться, иначе ничего не получится. И зря Мин умалчивал о том, что сжигает его день ото дня, становясь всё больше и обширнее, всё сильнее сдавливающее грудную клетку изнутри, словно рёбра вот-вот лопнут. Он должен был сказать обо всём, что испытывает, Тэхёну раньше. Быть может, тогда бы положение не дошло вот до такой грани отчаянья для него, быть может, искренность — это то, чего омеге не хватает, чтобы открыться в ответ.        Юнги выуживает из кармана пальто тонкую коробочку и открывает, глядя на подарок. Он не собирался покупать украшение, однако то так зацепило взгляд. Изящный тонкий браслет из серебра с крохотным самолётиком-подвеской. Красивый, яркий, как тот, кому альфа собирается его подарить. Юнги снова переводит взгляд на дверь, вздыхает, впуская для уверенности побольше воздуха в лёгкие. Открывать дверь решает своим ключом, чтобы омега не избежал этого разговора, закрывшись в своей обиженной ракушке. Замок щёлкает под манипуляциями Мина, и тот проходит в тёмную прихожую. На кухне всё золотится солнечным зимним светом, яркими бликами отражающимся от снега, и Юнги, слыша шум воды в душе, стягивает ботинки и проходит. Однако, вернувшись, смурно глядит на ещё одну обувь. И та явно не принадлежит его омеге.        Юнги ощущает, как что-то ухает в груди, а потому, почти задерживая дыхание, идёт в сторону кухни. На столе — опустевшая давно бутылка из-под вина и два бокала. Два. И можно было бы, конечно, подумать, что это Чимин был здесь, но насколько Юнги помнит из разговоров с Чонгуком, Чимин не пьёт. Оттого, ощущая, как все внутренности натягиваются подобно тетиве, почти звенит в ушах от напряжения, Юнги, не зная почему, идёт в сторону спальни. Становится всё ясно ещё тогда, когда он только подходит к приоткрытой створке. На полу, зажатые дверью, валяются чужие джинсы. И холод обволакивает его сознание. Челюсть непроизвольно сжимается, глаза опасно сощуриваются, когда Мин толкает дверь чужой комнаты. Теперь, кажется, чужой для него. Потому что, стоя на пороге спальни, Юнги видит полуголую фигуру мужчины, спящего в кровати Тэхёна. Его бёдра прикрыты одеялом, а рука — под щекой. Высокие скулы, массивное телосложение, нахмуренные даже во сне брови. Он самозабвенно спит в кровати человека, которого Юнги любит и считал своим, но, видимо, всё же ошибся.        Больно становится кошмарно. Желудок сводит почти до тошноты. Он, как последний придурок, хотел всё выяснить, сделать шаг навстречу, а теперь… понимает, насколько несерьёзно Тэ к нему относился. Настолько, что не побрезговал притащить во время их ссоры другого мужика в свою койку. Лицо Юнги ожесточается. Первая мысль — кинуться и желательно хорошо начистить рожу этому мерзавцу, а после ворваться в ванную, чтобы выяснить отношения с омегой, изменившим ему. Но… руки внезапно опускаются. А чего он этим добьётся? Это что-то вообще исправит? Ким объявил ему о собственной несерьёзности в отношении альфы давно, стоило морально подготовиться к подобному, но боли это не умаляет, Юнги просто раздирает ею изнутри.        Он закрывает дверь, пнув джинсы в комнату, горько усмехается, слыша, как омега возится в ванной, что-то напевая. Мин, зло, уязвлённо оглядев ванную комнату, закрытую изнутри, просто оглушённо подходит к ней. Вот так, да, Тэ? Приручил, а после выстрелил из ружья. Ну и пусть. Не стоило даже начинать. Зря тогда Юнги всё же вернулся в его квартиру, зря он начал всё это бесовство, зря попытался добраться до человека с противоположного полюса. Он ничего не значил для омеги. Так пусть остаётся таковым.        Юнги не хочет больше с ним пытаться поговорить, не о чем и незачем. Потому, дрожащими от эмоций и старательно сдерживаемой ярости пальцами выуживает коробку с браслетом из кармана. Швыряет со злостью в стену прихожей, прежде чем, сорвав ключ от чужой квартиры с кольца, оставить его на комоде и выйти, захлопнув за собой дверь.        Ему вечером улетать на конференцию, и, пожалуй, в аэропорт он поедет пораньше. Лишь бы больше не оставаться даже в одном доме с тем, кто его окончательно убедил в том, что клятые отношения не стоят и толики нервов.

♡♡♡

       Тэхён устало вздыхает и убирает ото лба влажную красную чёлку. Толкает, отперев, дверь, чтобы ввалиться внутрь. И надо было лифту сломаться именно сейчас?! Именно в день, когда он, уставший от многочасового пути на машине, тащит три рукописи из филиала издательства в Ильсане, которые нужно прочесть и дать оценочное суждение со стороны опытного редактора, стоит ли вообще игра с этими авторами свеч. Скидывает ботинки и швыряет дорожную сумку на пол, сразу же замечая неладное: на его кухне буквально сидит посторонний человек. Молодой длинноногий омега со светлыми волосами уставляется на Тэхёна абсолютно круглыми глазами и давится его, чёрт бы побрал, его печеньем! Лицо Тэхёна каменеет, когда тот пытается натянуть посильнее рубашку на голые ноги.        — Я сразу предупреждаю, я не в курсе был, что он женат! — пищит недоразумение Киму, пока тот опасно приближается к кухне.        — Какой нахрен женат… ты кто такой?        — Джисон, — ещё выше пищит незваный гость, а глаза его достигают предельного размера блюдцев. — Он… мы были пьяные, когда пришли, я не разглядел сначала, что в квартире живёт омега.        Догадка приходит моментально. Лицо Тэхёна вытягивается, а после, отобрав у наглеца свои шоколадные печеньки и злобно на него зыркнув, Тэ хватает с кухни полотенце и с рёвом бросается в сторону спальни.        — Ким, ёбаный рот, Намджун! Я ведь говорил тебе, что ещё раз используешь мою квартиру, как ссаный притон, и я отчекрыжу твои бесполезные яйца, — ногой толкает створку в спальню, так, что та бьётся ручкой о стену.        Альфа растрёпанно подскакивает на кровати и тут же прикрывает наготу одеялом Тэхёна. Блять, придётся вызывать клининг! И делать дезинфекцию!        — А что ты прикрываешься, — шипит, словно королевская кобра, Тэхён, надвигаясь опасно на своего кузена, который снова решил, будто эта квартира является перевалочным пунктом для его гуляний с омегами на выходных. И ведь стоило только на два дня уехать по делам… — Давай его сюда, я сейчас сначала устрою тебе кастрацию, а потом ещё и трепанацию.        — Тэ-тэ, — жалобно выдаёт двоюродный брат, но от гнева омеги его уже попросту не спасёт ничто. И после из спальни доносятся визги и грохот, отчего омега на кухне готов едва ли не спрятаться под стол.        Спустя полчаса Намджун, сидя со следами идеального маникюра омеги на лице, прижимает к фингалу замороженный кусочек пиццы, виновато опустив взгляд в пол. Его ночной партнёр — Джисон — рядом с пристыженно зажатыми между бёдер ладонями.        — Оплатишь мне клининг, — рычит Тэ, яростно уставившись на брата. Тот смиренно кивает, ощущая, как глаз уже заплывает синевой. — И матрас мне новый купишь! Фу, чёрт возьми, Намджун, какого хрена?! Я всё ещё хочу тебя прикончить!        Тэхён нервно указывает на дверь, и оба вторженца тут же со скоростью пули улетучиваются из его поля зрения. Омега после их ухода брезгливо осматривает свою квартиру, не желая даже прикасаться к чему-либо после похождений чёртового абсолютно безалаберного кузена, а затем взгляд вдруг натыкается на то, чего тут раньше не было. На полу валяется раскрытая коробочка с выпавшим оттуда браслетом. Тэ присаживается на корточки и подцепляет украшение. Намджуна? Омеги? Но они бы искали, если бы принадлежало им. Украшение явно новое, даже бирка с пробой серебра ещё висит на тонкой цепочке. Но, кажется, застёжка безнадёжно сломана. Красивая подвеска покачивается на цепочке, пока Тэхён ощущает неладное предчувствие.               А когда выпрямляется, застывает статуей. На комоде перед зеркалом одиноко лежит ключ. Тот самый ключ, который до этого он отдал Юнги. И что-то в груди с болью обрывается.