Epiphany

      Чонгук приезжает рано утром. Чимин, как и просил альфа, собирает Юна потеплее и сам одевается, но так и не понимает, что именно задумал альфа. Однако после такого стресса, который омега пережил в суде, ему не хочется абсолютно ничего обдумывать или решать, потому поводья Чимин отдаёт Чонгуку, позволяя ему управлять их, так сказать, досугом. Юн же наоборот — крайне рад тому, что дядя Чонгук собирается куда-то их отвезти. В его детской жизни так же мало разнообразия, как и в самобытности Пака — детский сад да дом, иногда, когда Чимин выходной, они выбираются погулять в парк. Но на Сеул уже опускается ранняя в этом году зима, и слишком много времени на свежем воздухе не проведёшь. Потому мальчишка рад выбраться в неизведанное приключение по неизвестным дорогам.        Альфа помогает им загрузиться, а Юну — пристегнуться в кресле. Маленький альфа нервно ёрзает на своём месте и задаёт целую тысячу вопросов, на которые Чон с удовольствием и терпением отвечает, пока пристёгивается. Но после Юн отвлекается на планшет, захваченный Чимином, чтобы в дороге не было скучно, потому что Пак не знает, куда и сколько они будут путешествовать.        — Ты будешь держать интригу до самого конечного пункта? — изгибает бровь он, сидя на пассажирском месте, пока Чонгук выворачивает руль, ведя автомобиль по городским улицам.        — Нет, никакой интриги, — улыбается альфа, следя за дорогой. Они останавливаются на красный сигнал светофора, и Чон включает радио, чтобы заполнить пространство машины на фоне. — Мы едем на свидание. И показываем Юну прелести мира.        — На свидание обычно ходят без детей, — прищуривается Чимин. — Так что вряд ли можно назвать его таковым.        — А ты предпочёл бы куда-то поехать без сына? — понижает заискивающе голос Чонгук, вынуждая омегу чуть засмущаться. — Я не уверен, что Тэхён сейчас готов быть няней.        — Это ещё почему? — моргает Пак.        — Вроде это твой лучший друг, я думал у вас нет секретов, — хмыкает альфа. — Просто в день заседания я застал их с Юнги в одном из пустых помещений, пока они… — Чон подбирает выражения, глядя на увлечённого электронными разукрашками мальчика, — пытались друг друга почти съесть. У них активная фаза, так что большое сомнение вызывает, будто они смогут друг от друга отклеиться.        — Юнги ведь твой друг, я помню… — постукивает по нижней губе пальцем Чимин. — Думаешь, у них всё серьёзно?        — Тэхён не похож на человека, у которого может быть хоть что-то серьёзно, — продолжает вести машину Чонгук, уже приближаясь к выезду из города.        — Ты судишь по внешности, — цокает омега. — Тэ серьёзнее, чем кажется. Просто характер такой у него шебутной.        — Я заметил, — хмыкает тот. — Такие и нравятся Юнги, почти крышу срывает от ярких личностей. Хотя он вечно думает, что такого не заслуживает и недостоин.        Они ещё немного беседуют по поводу того, что происходит между их друзьями-приятелями, а после Юн начинает сопеть в кресле, задремав. Чимин недолго смотрит за сыном, пока и его не смаривает дремотой. Омега выглядит расслабленным, пока спит, а его голова склоняется к плечу. Автомобиль же медленно движется по несильно нагруженной в такой ранний час трассе. Чонгук делает радио немного громче, пока и его не начало засасывать в это сонное царство.        Ему приятно от мысли, что они вместе куда-то едут. Что он может сделать для омеги хоть что-то, чтобы заставить развеяться и отдохнуть. Пак устаёт на работе. Они всё чаще начинают переписываться и созваниваться по вечерам. Несколько дней назад было даже так, что омега первым позвонил, потому что был настолько возмущён ситуацией с конфликтным клиентом, что с радостью выбросил скопившиеся эмоции и послушал мнение и советы Чонгука. Разговоры перед сном с Чимином поистине греют альфе душу, он снова ощущает себя окрылённым и влюблённым, даже не кажется, что ему уже тридцать четыре. Чимин… словно вдыхает в его существование жизнь.        Есть, конечно, кое-что ещё, что хотел бы Чон для него сделать. Но что-то пока сомневается в том, что омега одобрит эту затею и вообще не разругаются в пух и прах. Между Чимином и его родителями никогда не было тёплых или хотя бы нейтральных отношений. Чонгук помнит ещё по студенчеству, как те срывались на нём, как часто из-за скандалов плакал, и альфе не даёт покоя тот факт, что чета Пак даже не видела своего маленького внука, да и сына знать не желает. Это… делает больно.        Пусть его родители и приложили отчасти руку, даже если косвенно, к их расставанию, Чонгук не может перестать их любить или считать семьёй. Да, отношения уже далеко не те, что были до того, как начались масштабные ссоры. И альфа несколько месяцев после расставания не общался с родителями, потому что винил их в произошедшем. Сейчас же, с высоты прожитого и набранного опыта, понимает, что был виноват он. Да и вообще в конфликте всегда виноваты оба. Это показывает не только опыт жизненный, но ещё и профессиональный. Не даром ведь альфа — специалист гражданского права, он знает толк в конфликтах между людьми.        Чонгук не чувствует себя усталым, ему нравится в зеркало заднего вида поглядывать на пускающего слюни на ремень Юна, слышать, как мерно дышит во сне Чимин, скрючившийся в кресле. На лицо невольно лезет улыбка. Солнце всё встаёт, и Чонгук замечает, что с неба срываются первые снежинки — приближается зима. Она уже проникла в атмосферу и гарантирует скорое понижение температуры. И пусть снег приносит неудобства, когда ты за рулём, Чону всё равно нравится сказочное ощущение, которое дарит своим приходом снегопад. Ощущается приближение Рождества — любимого раньше праздника Чимина. Стоит узнать, любит ли омега до сих пор его так же горячно.        Путь медленно подходит к концу, пока его пассажиры спят, и Чонгук потихоньку съезжает на просёлочную дорогу, ведущую к пункту назначения. Машину встречает размытая земля вместо дороги, поле с ограждениями и невысокое белое здание с маленькими окошками. Вдалеке от строения стоит ряд деревянных домиков, отделанных на современный мотив. Чонгук глушит двигатель и отстёгивает ремень, чтобы потянуться к омеге, мирно сопящему рядом. Дотрагивается своевольно до его щеки, гладит костяшками, не сдерживая улыбки, когда Чимин начинает просыпаться. Всё такой же нежный и размякший, как и прежде, он вяло раскрывает расфокусированные глаза и тянет пухлые губы в улыбке. Ещё ничего толком не понимает, потому, когда Чонгук рискованно касается поцелуем его щеки, обхватывает альфу за шею руками.        Обоих простреливает импульсами вдоль позвоночника. Потому что снова накатывают воспоминания — что это такое — просыпаться рядом друг с другом, расслабленно потягиваться и сплетаться конечностями, долго и глубоко задаривая друг друга поцелуями. И, быть может, чем-то большим. Альфа и омега, как только Чимин окончательно просыпается, отстраняются. Пак чешет неловко затылок, а Чонгук нервно прикусывает нижнюю губу.        — Куда мы приехали? — хрипло ото сна интересуется Чимин, глядя на строения.        — На конюшню, — хмыкает альфа. — Мой бывший одноклассник занимается разведением лошадей для продажи. Так же даёт уроки верховой езды и позволяет людям использовать свою территорию, словно базу отдыха.        Чимин заинтересованно оглядывается, как только они покидают тёплый салон. Снежинки — ещё мелкие и редкие — падают с неба, сразу же исчезая в неровностях земли и тая. Оба обходят машину, чтобы разбудить и вытащить оттуда Юна, всё ещё пускающего слюни на ремень.        На конюшне хорошо. И даже слегка хнычащий после сна Юн прекращает кукситься, как только видит первую попавшуюся на глаза лошадь. Тёмно-шоколадная красавица грациозно вышагивает в загоне, размахивая гривой и хвостом. Она своевольна и мощна, глаз радуется, когда смотришь.        — Ты решил нас сюда привезти отдохнуть? — с восхищением тихо спрашивает Чимин, держа Юна за руку, пока тот восторженно пищит, разглядывая лошадь.        — Говорят, лошади как дельфины — помогают снимать стресс и повышают эндорфины, — отвечает альфа, держа руки в карманах. — В последние месяцы в твоей жизни и в жизни Юна было и без того масса стрессовых ситуаций. Я хочу, чтобы вы просто забыли на сутки о том, что происходит, и отдохнули, не думая ни о чём.        Чимин прикусывает нижнюю губу и благодарно улыбается Чонгуку, пока Юн всё ещё пищит от восторга и просит поскорее подойти к лошадке, чтобы посмотреть. Их встречает Минхо — старинный приятель Чонгука ещё со старшей школы.        — Как поживаешь, Чонгук-а? — улыбается он — высокий смуглый мужчина с невероятно лучистой улыбкой и растрёпанной укладкой.        — Прекрасно, Минхо-я, — жмёт ему руку в ответ Чонгук. — Это Чимин и его сын Юн.        — О-я, я думал, вы…        — Женаты? — склоняет голову Чонгук. — Я в процессе.        Чимин мигом покрывается смущёнными пятнами и возмущённо смотрит на альфу, а тот только улыбается в воротник куртки, не глядя на омегу.        — Рад познакомиться, Минхо-щи, — кланяется омега, всё ещё рдея от наглых слов Чонгука.        — Взаимно, Чимин-щи, — улыбается хозяин конюшни. — Прошу вас, располагайтесь и проведите здесь время как следует. К сожалению, выпить и отдохнуть с тобой, предаваясь школьным воспоминаниям, у меня не получится, Чонгук-а. Моя лучшая кобылица не может разродиться, и придётся повезти её к ветеринару, — с сожалением проговаривает Минхо, вздыхая. — Я надеюсь, что мы как-нибудь соберёмся на ужин уже в Сеуле. Или… на свадьбе, — с тихим смехом тянет альфа, бросая взгляд на снова стремительно краснеющего и задыхающегося от возмущения омегу. — Но мой супруг с удовольствием вам всё покажет. Он останется приглядеть за конюшней.        — Спасибо тебе ещё раз, — жмёт руку снова другу Чонгук, прежде чем Минхо торопливо провожает их к арендованному ими домику.        Чимин с любопытством оглядывает сбитые из брёвен стены, небольшие деревянные окна и тёпло, так и тянущее от всего домика целиком. Здесь есть настоящий камин, плюшевый, невероятно мягкий диван, две небольшие спальни и санузел.        — Твои эти шуточки, — возмущается омега, пока Чонгук тянет из машины в дом их небольшие спортивные сумки.        — Знаю, — посмеивается альфа, глядя на омегу, который торопливо раздевает сына. — Ну не могу я без этих шуток. К тому же… в каждой шутке есть доля шутки.        Чимин провожает Чонгука, заносящего багаж, взглядом и смущённо улыбается, пожевав губу, а Юн весь трепещет от впечатлений под пальцами родителя. Им, судя по всему, предстоят крайне интересные и увлекательные выходные. И пока Пак не в состоянии справиться с таким же трепетом в душе, каким объят его собственный ребёнок.

♡♡♡

       Супруг Минхо — Хисан — по происхождению японец очаровательной наружности и не менее очаровательной внутренней составляющей в компании своего шестилетнего сынишки-омеги показывает Чонгуку и Чимину конюшню. Он устраивает экскурсию по стойлам и рассказывает о лошадях, живущих в их владениях.        — Это Сахарок, — показывает Хисан на светло-серую лошадь, спокойно жующую сено. — Креольский красавец. Он самый старый из всех, но ещё может задать жару молодым. Мы его очень любим и держим из-за того, что Сахарок почти член нашей семьи. Юн, хочешь погладить Сахарка?        — Да! — почти кричит от восторга мальчишка, тут же начиная пружинисто подпрыгивать.        Хисан просит сына — Юоля — показать Юну, как гладить Сахарка. Чимин себе тоже в удовольствии не отказывает и зарывается мёрзнущими пальцами в пышную гриву коня. Дети с энтузиазмом кормят Сахарка яблоками и сеном, Юн верещит, когда щетинистые губы животного проходятся по нежной коже ладони, но после заливается восторженным хохотом, а глаза мальчика горят от впечатлений.        — А это — Бантик, — продолжает экскурсию Хисан, показывая на прекрасную белоснежную кобылу, горделиво возвышающуюся над оградкой стойла. Она невероятна со своей непомерной длинной белой гривой, стелющейся по спине. — Породы Тинкер. Наша гордость — мы купили в прошлом году её на аукционе, и до сих пор любуемся. Правда, красавица?        Чимин усиленно кивает, вдруг ощущая, как Чонгук прикасается к его спине. Через куртку так сильно не ощутишь, однако его снова простреливает, как в машине, от близости альфы.        — Это не о неё рассказывал Минхо? — посмеивается он. — Бантик скинула его с седла так, что тот ушиб ногу?        — Да, — посмеивается Хисан. — Она строптивица, но её невозможно не любить.        Они любуются ещё множеством лошадей: и рыжей с белой гривой красавицей Бэллой породы Хафлингер, и тёмным, кажущимся невероятно сильным Супчиком из Исландцев, а ещё почти агатово-чёрным жеребцом Парфэ из Андалузских коней. Чимин не прекращает вертеть головой, гладить приятную шерсть и подкармливать лошадей любимыми вкусностями — мелкими яблоками, свежей морковкой и подсушенным хлебом. Юн почти теряется от впечатлений, тянет руки то к одной красавице, то к другой, и карие радужки его блестят настолько ярко, что глаза Чимина почти слезятся. От радости, конечно. Он ещё никогда прежде не видел, чтобы его чадо так радовалось. Никакие игрушки, никакие сюрпризы этого не достигали. А Чон смог.        Омега оборачивается к альфе, который, слушая наставления конюха, бережно вычёсывает гриву коня, который довольно фырчит и перетаптывается сильными подкованными ногами. Чонгук выглядит… тоже сказочно. Даже в простой тёплой куртке тёмного цвета складывается ощущение, будто он вот-вот вскочит на коня, как самый настоящий принц. И Пак должен бы отгонять от себя эти мысли, но взгляд так и оказывается прикован к профилю альфы, смеющегося тихо с каких-то реплик молодого конюха, так, что становятся видны чуть выступающие передние зубы. Чимину тоже хочется улыбнуться.        — Вы когда-нибудь ездили верхом? — спрашивает Хисан, отвлекая Чимина от любования альфой, и тот моргает, вздрагивая.        — Нет, — смущённо проговаривает он.        — Тогда обязательно стоит попробовать! — хлопает омега в ладоши, отчего стоящий рядом Сапфир — конь в яблоках с косичкой на гриве, — начинает ржать. — Мы подберём для вас самых спокойных лошадей. Вы просто обязаны поездить, это — непередаваемые ощущения.        Их терпеливо готовят к верховой прогулке, а у Чимина поджилки трясутся. Как они с Юном сядут на лошадь? Что нужно делать? Вопросов миллион, и лицо Пака медленно, но верно бледнеет. Но всё оказывается не столь страшно — им с Юном выделяют по инструктору, который подробно объясняет, что делать можно, а что нельзя. Мальчика сажают со взрослым сильным альфой в специальное седло и прикрепляют ремнями к инструктору, чтобы тот пустил лошадь шагом. Чимин стоит и, переволновавшись, заламывает пальцы, когда слышит восторженные верещания трёхлетки, впервые попавшего в такие приключения.        Омега вздрагивает, когда рядом с ним вдруг тормозит красивая гнедая кобыла. Он не ожидает, что, подняв взгляд, увидит в седле Чонгука. Он и правда похож на сказочного принца, сидит весь из себя на лошади и глядит на Пака сверкающими глазами.        — Разрешите подвезти, — посмеивается Чонгук, протягивая омеге руку и предлагая прокатиться.        — Ты умеешь ездить верхом? — тихо и взволнованно спрашивает он.        — Изредка Минхо звал меня сюда, — произносит Чон. — Так что да, малость умею ездить.        Чимин вздрагивает. Он может поехать с инструктором — точно опытным и способным обращаться с лошадью, а может — с Чонгуком. Находясь донельзя близко, прижимаясь друг к другу, скакать верхом. И… задумавшись лишь на мгновение, протягивает альфе руку. Чон командует, что нужно сделать: поставить ногу в стремя, правильно двигаться и не бояться кобылу, а инструктор сзади, подойдя, помогает Чимину, подсаживая его, и через пару неудачных попыток Пак всё же оказывается в седле, сидящий перед альфой.        И вроде бы лошадь не кажется такой огромной, но высота, с которой оглядывает омега пространство загона, по какому их собираются покатать, кажется кошмарной и просто убийственной. Он вжимается в грудь Чонгука спиной почти неосознанно, уже вообще начинает жалеть, что полез на спину бедного животного, как в ухо ему тихо доносится:        — Главное за поводья не хватайся, — и по шее Чимина скользит целое стадо взволнованных мурашек. Хочется. Хочется ощущать его теплое тело, его горячее дыхание у своего уха, так сильно контрастирующее с холодом зимнего воздуха.        Хочется ощущать Чонгука, и желание это разгорается с каждым днем и каждой минутой всё сильнее. Пак вцепляется в луку седла и позволяет Чону направить лошадь, чтобы они поехали. Он-то думал, что будет сдержаннее, но пищать начинает не хуже собственного трёхлетнего сына, держась за луку одной рукой и впившись пальцами в ногу Чонгука свободной.        Страшно. Страшно упасть, страшно, что животное ускорится, и Чимин кажется себе каменным, пока Чон за его спиной — глыбой спокойствия и уверенности. И это немного его успокаивает. Они равняются с инструктором, который катает Юна, и на лице ребёнка сверкает чистый детский восторг, глаза всё ещё блестят, а щёки румяные от эмоций и холода. Мальчик машет папе, и Чимин не может отказать себе в удовольствии помахать в ответ.        Спустя минут десять спокойной прогулки, Чонгук выезжает за пределы загона, — в поле — и лошадь начинает бежать лёгкой рысцой.        — Чонгук… — шепчет испугавшийся Пак, вжимается в него спиной как может.        — Не бойся, — в ухо доносится ему, вынуждая снова горячей волне мурашек прокатиться по коже на шее. Омега задерживает дыхание и застывает, вцепившись в седло, а Чон пришпоривает животное, чтобы то ускорилось ещё сильнее.        Они словно… летят. Пространство голого зимнего поля с твёрдой землёй под копытами лошади встречает их порывами ветра в лицо. Чимин задерживает дыхание и едва ли сдерживается от желания зажмуриться, но смотрит вперёд шокированно и напряжённо, пока Чонгук, крепко держа поводья, заставляет лошадь скакать ещё быстрее. Преодолевать расстояние и отдаляться от загонов и конюшни. Красавица под ними ржёт, подавая голос от ускоренного бега, словно тоже наслаждается, а Чонгук громо смеётся. Чимин рискует, оборачиваясь на альфу и глядя на широкую улыбку, от которой и сам начинает слабо улыбаться. Он немного — самую малость — расслабляется, позволяя животному нести своих наездников, плавно поворачивая в лесополосу, чтобы, развернувшись, направиться обратно уже довольно неспешно.        — Сумасшедший, — на эмоциях выпаливает Чимин, его пальцы одеревенели от того, как омега держится за седло, а щёки горят от ветра, но сердце колотится так быстро…        — Ну классно же, — обхватывает альфа его рукой за талию, вынуждая вздрогнуть. — Ощущение…        — Свободы, да, — выдыхает Пак и прикасается к кисти, стискивающей его талию даже через плотный материал куртки. — Но это сумасшествие.        Чонгук снова смеётся и утыкается щекой в волосы Пака, отчего тот совсем теряется. Одно дело — ставшие регулярными телефонные разговоры, другое — объятия, сумасбродная прогулка верхом, из-за которой Чимин не чувствует сердца — так быстро то бьётся. Чонгук снова позволяет лошади ускориться, а Чимин уже не так сильно боится. Он чуть прикрывает глаза, отдаваясь прежде незнакомому ощущению почти полёта. Ощущает силу тела животного под собой, его контроль и скорость.        Они возвращаются на территорию конюшни, и Чонгук первым спрыгивает из седла, да так ловко, словно постоянно этим занимается. Хисан развлекает детей и слушает восторженную сбивчивую речь Юна о том, каковы его ощущения после поездки верхом. Чон же протягивает руки, помогая Чимину выбраться из седла. Их взгляды встречаются, ладони альфы покоятся на талии Пака, и Чимин моргает, не в силах оторваться. Его душа дрожит от того, как именно глядит на него Чонгук — словно омега является единственной ценностью в этом мире. Не хочется сдаваться так быстро, но разве он уже не сдался? Не во время поцелуя, не во время почти случившейся между ними близости в ванной или тогда, когда Чонгук защитил его от Джехва. Губы зудят, но Пак, покусав нижнюю, всё же отстраняется от альфы.        Когда начинает смеркаться после того, как они гуляют ещё по крайней мере несколько часов, Хисан зовёт их обоих на ужин. Беседа течёт легко, омеги быстро находят общий язык, а Чонгук ловко поддерживает разговор. С Джехва так никогда не было. Не существовало тёплых вечеров за бокалом вина и приятного разговора. Не было общих друзей. Только надменность и холодность, только власть и подавление. Джехва всегда был для себя самым важным во всей вселенной. И пусть Чимин не выпивает ни капли красного полусухого, а наслаждается домашним соком, приготовленным Хисаном, он чувствует себя превосходно. Дети играют рядом с ними на пушистом ковре, а омеги то и дело смеются, делясь чем-то, связанным с родительством.        Но ночь быстро охватывает округу, и Чимин видит, как уставший после довольно активного и насыщенного дня сын клюёт носом, потому приходится попрощаться. Чонгук несёт мальчишку на руках, а тот осоловевшим взглядом рассматривает тёмное пространство, разделяющее их и домик, где они поселились.        — И как тебе? — спрашивает альфа, выдыхая в небо облачко пара.        — Прекрасно, — улыбается он, открывая перед Чоном дверь.        Тот почему-то сам занимается тем, что раздевает Юна, а после просит разрешения вместе с мальчиком, чтобы искупаться.        — А ты пока отдохнёшь, — неловко чешет затылок Чонгук, а Юн скачет возле него, словно снова напитавшись энергией.        — Ладно, — так же смущённо отвечает омега.        И просто садится на диван. Встаёт, слыша, как альфы в ванной о чём-то беседуют, заваривает в кухонной зоне себе чай, а после снова забирается с ногами на диван. Глядит в растопленный камин и прислушивается к треску дров в нём. Так приятно, что камин настоящий, а не электронный, и пламя так приятно привлекает внимание. Пахнет по-особенному. Чимин вдруг расслабляется всем телом и расплывается на диване, зажмурившись. Так хорошо. Приятно, когда кто-то заботится о тебе, возит на конюшню, чтобы снять стресс и банально отвлечься от невзгод, окружающих в обыденной жизни, да просто вырывает из рутинной жизни, позволяя ощутить нечто новое. Приятно вдвойне почему-то, что это делает Чонгук. Нравится, что кто-то снимает с его плеч часть обязанностей, даже если это просто купание маленького сына.        Альфы явно плещутся там, потому что слышны звуки шлёпанья воды о пол, а ещё хохот Юна. Чонгук что-то ему рассказывает, ребёнок смеётся и снова, кажется, плещет водой. Чимин же, прислушиваясь и к звукам из ванной, и к треску поленьев в камине, слабо улыбается и зажмуривается. Он хотел бы жить именно так. Чтобы спокойные тихие вечера, когда он может позволить себе изредка отвлечься от родительских обязанностей и просто побыть наедине с собой. Чтобы разный досуг, который дарит море новых впечатлений. Он бы снова хотел приехать сюда и уже самому попробовать сесть верхом и прокатиться, несмотря на всё ещё сковывающий внутренности страх. Он бы хотел семью. Не холодную семью, где есть альфа-отец и они с сыном по разные стороны баррикад. Без судов, без проблем, просто любящего мужчину рядом, детей, нечто, чем можно наслаждаться.        И уже не кажется бредовой идея и намерения Чонгука его вернуть. Если жить с ним — это так, то Чимин бы не отказался. Он ощущает изнутри — чувства к альфе никуда за эти годы не делись. Просто спали, замороженные, задавленные. А каждым своим новым шагом тот и правда их будит, заставляя Чимина влюбляться снова и хотеть быть с ним. Если Чонгук продолжит в том ж темпе — Чимин не выдержит и сдастся окончательно. Он… снова позволит себе любить того, кого невероятно обожал прежде, ради кого был готов на всё.        Юн и Чонгук, распаренные, покидают ванную, завернувшись в полотенца, и Пак едва ли не краснеет, видя обнажённый торс и сильные руки Чона. Прикусывает губу, но оба исчезают в одной из комнат слишком быстро, чтобы Пак успел смутиться, и из-за двери доносится хихиканье Юна, а ещё призывы Чона ложиться спать. Улыбка не сходит с лица. Вот ведь спелись… Чимин, не переставая улыбаться, идёт в соседнюю спальню и выуживает вещи, чтобы тоже исчезнуть в ванной, смыть с себя этот день, оставшийся шлейфом запаха конюшни.        Когда выходит, в гостиной тот же полумрак. Альфа стоит и задумчиво смотрит в окно на звёздное небо, держа в руках чашку, исходящую паром, судя по всему, с кофе. Он вдыхает аромат напитка; домик погружен в тишину и ночное ситцевое покрывало из синеватой темноты и звёзд, нарушается атмосфера лишь огнём из камина, бросающим отсветы на пушистый ковёр в ногах.        Чимину хочется подойти. Он, кутаясь во флисовую клетчатую рубашку, приближается к альфе, стоящему у окна, и замечает чашку с чаем. На душе становится ещё теплее, глупая, дрожащая улыбка рассекает лицо и изгибает губы. Чонгук тоже ему улыбается, пока смотрит за тем, как омега, поджимая зябнущие пальцы на ногах, обхватывает чашку, не боясь обжечься.        — Здесь замечательно, — шёпотом почему-то произносит Пак. Ему… очень хорошо. На душе — вздрагивания от комфорта, словно внутренние мурашки удовольствия, от которых не хочется избавляться.        — Да. Надо будет вернуться, — кивает, проговаривая так же тихо, Чон.        Они замолкают на несколько минут, просто стоят рядом, почти соприкасаясь плечами, и попивают каждый из своей чашки. И Чимину почему-то до отчаянья хочется с Чонгуком поговорить.        — Спасибо, что вытащил нас из дома и привёз сюда, — взволнованно начинает омега. — Это… помогает снова воспрять духом. Юн так радовался, что я сам счастлив.        Но помимо радости, волнение и негодование омеги никуда не исчезают. Чонгук вдруг нахмуривается и проводит костяшками пальцев по щеке омеги, вынуждая вздрогнуть.        — Я заметил его, ещё когда мы катались. Откуда у тебя синяк, Чимин? — тихо, осторожно спрашивает он, вынуждая Пака опустить глаза. — Не скрывай от меня. Сейчас я спрашиваю, как твой адвокат.        Чимин кусает губу и мнётся. Он бы не хотел этого рассказывать. Удушающе. Стыдно. Больно. Унизительно. Спустя пять лет брака и уже в состоянии, когда тот развалился, Джехва всё же сделал это.        — Он ударил меня, — громом звучит между ними, и Чонгук напротив каменеет. — В тот момент, когда я ждал тебя на парковке, Джехва подошёл. Он был в ярости, наговорил кучу дерьма, а когда я приказал ему убираться и не связываться с полицией, которую готов был вызвать, он дал мне пощёчину. Прямо… — голос омеги дрожит. — Прямо при Юне, — в горле застревают обидные, горькие слёзы, Чимин отворачивается к окну, ещё больше показывая синяк на лице. Тот не слишком выделяется, всё-таки Джехва хватило мозгов не причинять бывшему супругу весомый вред, ведь он сыграл бы в таком случае против себя, но…        Это унизительно и больно. Чимин даже не знает, оставило ли это в душе маленького сына след. Юн так плакал тогда, а Чимин попросту побоялся рассказать обо всём пришедшему после ухода Джехва Чонгуку. Побоялся не позора, а того, что альфе сорвёт резьбу и он бросится выяснять отношения с этим козлом.        Чонгук шумно выдыхает. Его рука тяжело опускается на плечо омеги, и Чимин вздрагивает.        — Я его закопаю…        — Чонгук, — резко оборачивается он к альфе и оставляет чашку с чаем на подоконнике. — Ты не должен злиться и поступать опрометчиво. Ты адвокат…        — Ненавижу, блять… — хрипит Чон, его глаза опасно распахиваются, и внутренности омеги вздрагивают. Именно такой реакции он боялся, потому и не рассказал сразу.        — Чонгук, — зовёт Пак, а тот вцепляется пальцами в подоконник и старается справиться со злостью. — Гук…        Чон обращает на него внимание, переводит широко распахнутые глаза, сталкиваясь со зрачками Чимина.        — Я знаю, что ты найдёшь способ его за это наказать. Ты первоклассный специалист. И не можешь рисковать своей карьерой. А сейчас… — Чимин подходит ближе и невесомо прикасается к бокам альфы. — Не хочу об этом. И о нём не хочу. Прости, что не рассказал сразу, я испугался, что ты разозлишься и натворишь дел. Но сейчас, Гук, давай забудем о нём и о произошедшем. Слишком хороший вечер, я не хочу, чтобы он его испортил.        Чонгук ещё несколько раз гневно выдыхает, пока Пак за ним наблюдает. За вздрогнувшими ноздрями, пока альфа борется с яростью, за сверкающим взглядом и ходящими ходуном желваками, сведёнными к переносице бровями и стиснутыми губами. Чимин несмело поглаживает бок Чонгука, утянутый в простой лонгслив серого цвета, а сам — неосознанно — начинает теребить кулон на шее. И это привлекает взгляд Чона.        Неверяще альфа смотрит на золотистый, уже потускневший от времени клевер на цепочке, застывает, взгляд сперва меркнет, а после начинает фокусироваться, и Чимину уже нестрашно показать, что хранит под воротником не снимая.        — Ты всё ещё носишь его… — шепчет альфа, глядя на кулон. Подцепляет украшение пальцами и держит, рассматривая.        — Так же как ты хранишь фотоаппарат, — тихо отвечает омега, смущённо почёсывая щёку.        Чонгук вертит кулончик в пальцах и вздыхает, снова уставляясь на Чимина. Его взгляд горит так, будто Чон хочет что-то сказать. Что-то для обоих важное, значимое, что-то особенное и уже присутствующее между ними, но сдерживается почему-то.        — Мне нет оправданий, я знаю. Но я скучал, — Чонгук проводит по участку кожи возле цепочки, вызывая на ней россыпь мелких мурашек. — Я до безумия скучал по тебе. Я сперва испугался, когда увидел твоё дело, испугался твоей ненависти и своей реакции. Но когда увидел тебя там, в кабинете, такого взрослого, серьёзного, непохожего на омегу, которого я до боли любил…        Чимин следит за эмоциями альфы и ощущает, как собственные внутренности начинают дрожать.        — Мне было больно все эти шесть лет, — шёпотом начинает говорить он. — Мне до сих пор страшно, что ты можешь меня оставить, Чонгук. Что теперь не только меня, понимаешь? И я корю себя за то, что сдаюсь тебе слишком быстро. То ли я безвольный, то ли ты какой-то колдун, очаровывающий меня что много лет назад, что… сейчас, — Чонгук настраивает зрительный контакт и прищуривается.        Оба стоят вроде бы близко, но в то же время сомневаются. Почти соприкасаются животами, едва ли дышат, будто боятся разрушить звёздно-тихую атмосферу между ними. Чимин то и дело опускает взгляд, а сам судорожно вдыхает через нос, когда Чон проводит кончиками пальцев по его шее. Как будут ощущаться сейчас его поцелуи — те самые, в изгиб шеи — спустя столько лет? Омегу раздирает. Воспоминания о том, что происходило между ними в ванной, того, как Чон остался на ночь и что тогда одними губами произнёс… сводят с ума. Чимин чувствует, как в глотке пересохло от одних только тёмных взглядов альфы, которые тот не в состоянии от омеги отвести.        — Точно приворожил, — хрипит он, прикасаясь ладонью к груди Чонгука, и тем самым разрушая всю свою физическую оборону.        Его пронзает дрожью, когда Чонгук приближается. Когда он целует Чимина, захватывая его губы в плен и тут же принимаясь чувственно сминать. Это пьянит без всякого алкоголя, и Чимин обхватывает альфу за шею руками, отвечая с неменьшим огнём. Чимин теряется в этом ощущении. В том, как сильные руки Чонгука обвивают его пояс, как он прижимает омегу к себе, приподнимая так, что ноги отрываются от пола. Губы сталкиваются во влажном поцелуе, дыхание осточертело сбивается от тоски, переполняющей обоих. Языки и зубы сталкиваются от нетерпения, переполняющего их. Альфа вынуждает омегу обхватить себя за талию ногами, а сам придерживает его под бёдра, позволяя зарываться во влажные после душа волосы пальцами, чуть оттягивая у корней.        Они отрываются лишь на мгновение, прежде чем Чонгук произносит:        — Переночуешь в моей комнате?        — Юн вряд ли проснётся, он вымотан. Так что… да, — шепчет Чимин, и его потряхивает от того, на что он соглашается.        Чонгук без промедления несёт омегу в сторону спальни, пока ещё пустующей. Свет они не зажигают, только закрывают дверь, прежде чем Чон роняет Пака на расправленную постель. У Чимина всякий воздух исчезает из лёгких, когда альфа нависает над ним, держась на вытянутых руках, он сам тянется к Чонгуку, едва дыша от волнения и знакомого опьяняющего ощущения. Ощущения его близости — во всяком её проявлении. Чон же склоняется, чтобы поцеловать омегу снова.        Его губы кажутся кислородным баллоном на большой глубине, внутри каждый орган объят крупной несдержанной дрожью от запаха Чимина, забивающегося в нос, рёбра стискивает от чувства — от того, насколько этого не хватало в ком-то другом, кто был кроме Чимина. И хочется стереть их из памяти жаркими звучными поцелуями с единственным омегой, которого когда-то любил и будет любить Чонгук. И он стирает без остатка. Не существует никого, кроме Пак Чимина, втесавшегося в грудную клетку и замершего там невечно. Чимин в его венах, в его дыхании и под кожей, оттуда его не выдворить, да и Чон, признаться, не желает. Он хочет дышать этим человеком и жить им, соприкасаясь, целуя, вдавливая собственным весом в постель.        — Гук, — зовёт омега, обхватывая его судорожно за плечи. Глаза широко распахнуты.        — Я ничего… не брал, — понимает без слов альфа взгляд Пака, который тоже осознаёт, что вот-вот случится.        — Мы ведь будем осторожны? — едва различимым шёпотом спрашивает тот.        — Конечно. Я сделаю всё, что попросишь, и буду аккуратен, — хрипит срывающимся голосом альфа, снова целуя его.        Руки нащупывают тонкую талию под рубашкой, и Чимин весь выгибается от того, как горячие подушечки прикасаются к его обнажённой коже. Дышать почти нечем, весь кислород отбирает поцелуй, и Пак не против побыть в дефиците необходимого газа, если при этом Чонгук будет ласкать его губы и рот своим языком. Омега обхватывает его ногами за пояс, притискивается поближе, чтобы тоже забраться под лонгслив прохладными от волнения ладонями. Кожа Чонгука чудится бархатной, непомерно горячей и почти обжигающей, отчего Чимин мычит в поцелуй. Это кажется десертом после длительного воздержания от сладкого: то, как Чон почти трётся об омегу, как вталкивает между его губ язык, словно силясь вылизать его. Ловкими движениями альфа избавляется от каждой пуговицы на рубашке Чимина, распахивает торопливо полы. Его карие глаза, кажущиеся почти чёрными в темноте, застывают на теле, на вздымающейся груди и мягком животе. Чонгук сперва целует подбородок и щёки, обжигает их торопливой, нетерпеливой лаской, будто дорвался. Перетекает лаской на шею и очерчивает губами, зубами и языком острую точку кадыка.        Чимин изгибается, выдыхает, вцепляясь в подол одежды альфы пальцами, чтобы требовательно потянуть наверх. Он почти стонет, когда видит его обнажённый торс с прочерчивающимся рельефом живота, тянет руки, потому что до безумия хочет прикоснуться. Хочет гладить и выводить языком влажные узоры на бронзовой коже. Чонук же слишком увлечён ключицами омеги, которые обводит жаркими поцелуями и рисунками, начертанными кончиком языка.        Они едва ли не борются за внимание друг друга между собой: омега выгибается, трётся животом о живот альфы, когда их соединяет новым страстным поцелуем, наполненным эмоциями и тоской по контакту. Он гладит бока, пересчитывает рёбра Чонгука пальцами, едва ли не забывая дышать. Нутро затапливает горячей волной, концентрирующейся в животе и с каждой секундой опускающейся всё ниже. Бёдра Чимина дрожат, когда Чонгук с желанием их гладит и стискивает пальцами почти до боли. Чимин дышит сорванно, то покусывая альфу за шею, обвив руками и прижавшись как можно ближе, то почти сползая под ним, мычащим, стоит прикоснуться губами к широкой, обтянутой смуглой кожей груди.        Хочется большего, они торопятся, будто боятся, что эти мгновения у них отберут: Чонгук вжимает Чимина в постель всем весом, показывая явность своего возбуждения, твёрдым стояком упирающегося в эти мгновения в тазовые косточки омеги. Тот же, в свою очередь, дразнит его, тихо дыша на ухо и кусая мочку, чтобы оттянуть на себя и слегка пососать. Чимин едва ли удерживает в себе звонкий, возбуждённый звук, когда Чонгук принимается ласкать его грудь, обхватив сосок и вбирая его в рот, создав вакуум. Вцепляется в разлохмаченные волнистые волосы альфы, стискивает их в кулаке, пока прикусывает собственный язык, чтобы сдержать громкие стоны.        Ласки перекрещиваются, они то трутся друг о друга, беспрестанно целуясь и едва различимо постанывая в рот один другому, то гладят руками и сплетаются всем телом, изворачиваясь на кровати. Чимин ныряет рукой между ними, тут же проскальзывая за резинку свободных лёгких брюк Чонгука, отчего тот даже забывает вдохнуть и только хрипит, широко распахнув глаза, когда его твёрдый налитый член оказывается в кулаке омеги. Губы альфы дрожат, стоит Чимину огладить возбуждение от основания до самой сочащейся головки. Чимин дразнится, ускоряет и замедляет темп, вынуждая Чонгука остервенело прикусывать кожу на его груди и ключицах, избегая слишком открытых мест. Между ягодиц самого омеги уже ужасающе мокро и горячо. Нутро буквально вопит, требуя внимания и удовлетворения.        Чимин пытается стянуть с Чонгука штаны, помогая себе ступнями, пока они не прекращают глубоко и влажно целоваться.        — Чимин, — стонет тихо Чонгук в поцелуй, когда омега проскальзывает пальцами к мошонке и перебирает яички в руках. — Чёрт…        — Хочу тебя, — опрометчиво срывается с пухлых от природы и поцелуев губ. — Хочу, Гук-а.        — Чёрт, — ругается Чонгук и скидывает с себя одежду окончательно.        Он встаёт на колени, возвышаясь над распластанным омегой, тяжело дышащим и оттого ещё более красивым, чем обычно. Чимин может разглядеть и широкие плечи с выступающей косточкой, и вздымающиеся от резкого дыхания грудь и живот альфы, а ещё крупный венистый член, жмущийся к лобку. Хочется простонать и позорно раздвинуть ноги ещё шире, быть может, от нетерпения самому втолкнуть в себя — мокрого и почти готового — пальцы. Потому что от желания становится до скрипа зубов невыносимо. Но Чонгук снимает с омеги шорты заботливо и даже в некой степени терпеливо. Он скользит руками по икрам и голеням, поднимается к коленкам и бёдрам, очерчивая каждый изгиб и несдержанно стискивая мягкость и округлость.        — Ты прекрасен… — шепчет Чонгук, вжимаясь губами в голень, чтобы звонко целовать светлую кожу.        — Я уже… не такой, как в молодости, — вдруг ощущает скованность омега. Он и правда… не такой. Восстановился, конечно, после рождения Юна, но тело всё равно стало иным.        — Ты прекрасен любой, — хрипит Чонгук, заставляя душу в груди отчаянно вздрагивать. — Я всё ещё считаю, что красивее омеги не существует.        Поцелуи Чонгука обрушиваются на тело, начиная с коленей и поднимаясь выше. Альфа, высунув язык, с мычанием удовлетворения и возбуждения вылизывает пах, с яиц ведя выше — до самой головки небольшого мокрого от предэякулята члена, и Чимин поскуливает от воздействий на возбуждение. Глаза едва ли не закатываются, когда альфа вбирает плоть в рот и часто дышит, тут же проскальзывая пальцами между округлых ягодиц.        — Господь… великолепен, — шепчет куда-то в лобок альфа, поднимаясь прикосновениями губ дальше. Палец в омегу проникает легко — влажный, разнеженный лаской и желающий его — Чонгука, — Чимин немо распахивает губы и прогибается. — Самый красивый, — каждое слово сопровождается лаской, будь то дорожка влажного прикосновения языка к венам на члене Пака, то бережные, почти порхающие поцелуи в низ живота, испещрённые тоненькими, едва вообще заметными полосками, оставшимися после беременности. — Самый желанный, — шепчет Чонгук, вталкивает в омегу ещё один палец, и Чимин прикусывает ребро ладони, чтобы не вскрикнуть, когда Чон внутри их разводит на манер ножниц.        Хочется обхватить Чона руками и сжать в них навсегда. Грудь распирает и жжёт, словно что-то неистово хочет оттуда выбраться, охватить их обоих, что-то, являющееся прежде болью, а сейчас преобразующееся в горячее, полыхающее в крови желание.        — Гук, пожалуйста, — почти выхныкивает омега, тянет Чонгука на себя. И альфа, помня о том, как тот всегда был нетерпелив и жаден, снова впивается в его губы.        Пальцы из ануса омеги пропадают, что провоцирует недовольное мычание, их языки сплетаются, и Чонгук в этом погрязает снова, хотя кажется, словно никогда из этого чувства и не выходил, просто застывал и забывал, что так может обжечь и привязать к себе. Он поглаживает бока жмущегося к нему ближе, обнажённого и до дрожи желанного человека, шепчет нелепые, ласковые слова, теряющиеся во влажных столкновениях их губ и языков.        Входит плавно и сразу на всю длину, отчего приходится застыть, словив светящиеся мушки перед глазами. Они всегда предохранялись в прошлом, Чонгук этим никогда не пренебрегал и после Чимина, а теперь, когда тело к телу, кожа к коже, обжигает, пленит, почти сводит с ума. То, как Чимина выгибает, как он стонет, и звук этот глушит торопливое проникновение языка между губами омеги, оно касается нёба и не позволяет сладкому стону покинуть пределы этой комнаты. Чимин сжимает его член в себе, хнычет и трётся всем телом.        Руками обвивает шею, чтобы только быть ближе, гладит и слегка царапает лопатки, когда Чон прижимается грудью к его грудной клетке. Второй толчок сводит с ума обоих. Они близко — не отстраняются ни на миллиметр, вдох одного становится выдохом другого, мысли, руки, ноги, тела, всё сплетается в единое целое. Чонгук двигается плавно, хочется как можно нежнее, пусть его и пробирает нечеловеческой жадностью ко всему, что связано с этим омегой. Чон хочет его поглотить, впитать кожей и порами, и это желание выражает, когда слабо, судорожно прикусывает шею, толкаясь ещё и ещё. Каждый раз чуть резче и глубже, то снова сбиваясь на нежное скольжение, то вталкивая член сильнее, отчего омега приоткрывает губы и тихо стонет.        Они совсем забываются, и обоим нереально везёт, что их действия и голоса не будят маленького ребёнка в соседней закрытой комнате. Чонгук низко стонет в ключицы омеги, когда они изворачиваются, и Пак оказывается лежащим на животе. Он нетерпеливо трётся с мычанием о простыню, а сам приподнимает бёдра, чтобы отставить соблазнительно блестящие от смазки ягодицы. И альфа не медлит — входит, заполняя его целиком. Чимин кусает простыню, стонет в матрас чуть громче, задавливая звуки, шёпотом просит Чонгука быстрее и сильнее, и альфа в этом подчиняется.        Комнату оглашает влажными звуками, с которыми он входит в Чимина, тот всё порывается подняться на четвереньки, но альфа прижимает его собственным весом к постели и шумно целует в заднюю сторону шеи, чтобы слегка её прикусить, прежде чем перейти на изгиб и бьющуюся синюю венку.        — Гук, — зовёт омега, царапая съезжающую сильнее простыню.        — Люблю, — опрометчиво и рискованно выскакивает на эмоциях из горла альфы, Чимин же шире распахивает глаза от шока и неверия, что Чон всё же снова произносит это вслух.        А Чон, испугавшись, что этим оттолкнёт омегу, не даёт тому опомниться и вбивается жёстче, отчего Чимину снова приходится прикусить простыню, лишь бы не сорваться на крики и не разбудить Юна. Возбуждение плещется через край, твёрдый член входит во влажный анус омеги, растягивая его и раскрывая всё больше. Пак прогибается в спине, отставляя зад всё сильнее, кажется, поясница вот-вот хрустнет. Дерёт зубами несчастную простыню и всё же не может сдержать всё стоны. То и дело сдавленно мычит, подмахивая альфе бёдрами и насаживаясь самостоятельно, чтобы его ягодицы со шлепком встречались с пахом Чонгука.        Его изнутри разрывает, накрывает волной нечёткости и писка в ушах от сходящего с ума сердца, бешено гонящего кровь по венам. Чимин хочет ещё, больше, больше, он граничит на острие сознания, часто дышит через нос и так опасно приближается к желанной разрядке, что боится — его оглушит слишком сильно. Лоб альфы покрыт испариной, волосы прилипают к виску и шее, пока он размашисто, с хлюпаньем естественной смазки проникает в омегу. Ещё глубже, пусть предел уже преодолён, ещё отчаяннее, чтобы Чимин почти захлёбывался их общим, перемешавшимся в воздухе возбуждением. Омега всхрипывает и давит вскрик в матрасе, когда Чонгук, низко и коротко простонав, вбивается довольно сильно и резко, а после выскальзывает из тела Чимина, чтобы не натворить лишнего.        Бёдра Чимина судорожно сотрясаются, они плотно сжаты, напряжёны, омега почти заставляет ткань простыни трещать от того, как сильно сжал в зубах, кончая. Зажмуривается, трясётся от удовольствия, подняв ступни и прижав их пятками к бёдрам, всё ещё лежит на животе. Ощущает, как кожа испачкана спермой Чонгука, как тот валится рядом и шепчет что-то совершенно неразличимое, притягивая омегу поближе к липкому от пота и горячему телу. Чимин льнёт к альфе с большой охотой, челюсть болит от напряжения, с которым он сжимал в зубах ткань, Чимин липнет к Чонгуку с удовольствием, позволяя утянуть себя в более спокойный и тягучий поцелуй. Они сплетаются ногами и руками, жмутся грудью и животами, обхватывая друг друга и не собираясь отстраняться. Чимин целует грудь и шею альфы, пока пытается восстановить сорванное дыхание, трётся о терпко пахнущую кожу носом. Чонгук гладит растрепавшиеся тёмные волосы и целует в макушку и виски, не в состоянии надышаться этим человеком.        — До утра надо будет проскочить в душ, — хрипит сорванно омега, снова целуя Чона, на этот раз в подбородок.        — Успеем, — отвечает тот, прежде чем снова его тягуче поцеловать.

♡♡♡

       Тэхён старается улыбнуться, ну правда старается. Юнги был абсолютно прав, когда утверждал, что отвратителен в планировании и реализации свиданий. И теперь, когда омега присаживается на высокий в бархатном чехле стул, то невольно оглядывается. Конечно, Тэ бывал в подобных местах, однако по его скромному мнению такие рестораны подходят для буржуев, бизнес-встреч с последующим заключением выгодных сделок, но никак не для первого официального свидания только рождающейся пары. Он тянет красивые губы в неестественной улыбке, пока Юнги листает меню, уже усевшись напротив.        Книжка-меню в кожаном переплёте неудобно ложится в руку. Тэхён никогда не причислял себя к ряду омег, которым подобное нравится. Несмотря на эпатажный вид, он человек довольно простой, и любимые места, предпочтительные развлечения — они у Тэ другие. Что-то приятное и обыкновенное, но дарящее эмоции похлеще, чем всякие там… фешенебельные рестораны. И да, они не в дораме, где Тэхён — простецкий главный герой омега, а Юнги — чеболь, положивший на него глаз. Хочется судорожно выдохнуть.        Ким держит спину прямо, локти за пределами стола, даже боится шевелиться. И напряжение внутри него растет, когда смотрит в меню. Дорогое заведение, быть может, будь он цокающим и закатывающим глаза омегой (образ которого сперва приклеивается у людей в глазах на Тэхёна, но после успешно развеивается, когда удаётся узнать его поближе), но здесь ощущает себя… лишним. Нет, музыка играет классическая, очень красивая. В зале ресторана — приятные полутона разговоров и холодное освещение люстр осыпается лучами с потолка. Но Тэхёну… не нравится.        — Ты определился? — глядит на омегу Мин из-за стёкол квадратных очков. Такой ухоженный и строгий, в рубашке серого, почти графитового цвета, строгого кроя брюках и тоже немало напряжённый, что можно считать по его плечам.        — Я ещё выбираю, — натянуто улыбается Тэхён. Ему нравится что-то яркое, что надолго останется в памяти после окончания встречи.        Юнги поджимает губы, ощущая явное неудовольствие партнёра, утыкается в меню, но лицо альфы остаётся напряжённым и недовольным. Тэхён всем нутром ощущает переживания и раздражительность напротив, из которых сплошь состоит Мин.        — Тебе здесь не по душе? — через несколько минут молчания спрашивает альфа.        Тэ, откладывает проклятущее меню, тяжело вздыхает и поправляет алые волосы, которые в блеклом, но классическом стиле ресторана кажутся вызывающе яркими. На омеге — куча тонких золотых браслетов и жакет изумрудного цвета от костюма двойки, с рукавами в три четверти, а под полами его скрывается светлого оттенка шампань воздушная блузка.        — Не нравится, — сводит к переносице брови Юнги, ответив раньше, чем успевает подобрать слова Тэхён.        — Юнги, послушай, — старается не вспылить он. — Я понимаю, ты старался, бронировал столик. И я сам просил тебя устроить нам свидание…        — Я предупреждал — я в них плох, — уже переходит в оборону альфа.        На самом деле при всей чопорности и показном безразличии, темпераменты у них практически одинаковые: что Юнги, что Тэхён терпением не отличаются, являются натурами вспыльчивыми и экспрессивными, просто Мин в силу профессии и собственного склада разума более сдержан внешне, чем яркий и шебутной Тэ.        — Я ни в чём тебя не обвиняю, — выставляет примирительно ладони омега перед собой, но искры начинают вспыхивать зарождающейся ссорой. — Просто это место…        — Какое? Недостаточно дорогое? Плохая еда? Музыка? Что? — тихо, но горячно спрашивает Юнги.        — Оно скучное, Юнги, — так же тихо отвечает омега.        Мин поджимает губы так, что те едва не превращаются в тонкую полосу. Он хмурится, словно анализирует слова Тэ, словно пытается подобрать менее агрессивные слова. А Тэхён понимает: надо срочно спасать свидание, пока они своими репликами друг друга не довели и, чего ещё не хватало, не поругались.        — Слушай, бандерлог мой ненаглядный, — растягивает он губы на возмущённо-оскорблённое лицо Мина. — Мы ещё ничего не заказали. Поднимай свою неоригинальную альфью задницу, и я покажу тебе реальное свидание, которое позволит тебе заполучить моё чёрствое сердце, — Тэхён подмигивает ему, а лицо Юнги изумлённо вытягивается. — Давай же, Юнги! Экстравагантность — наше всё. Пойдём из этой скучной пещеры! — голос омеги громче необходимого, и его слышат люди за соседними столиками, отчего на секунду альфе становится даже неловко. Но глаза омеги вспыхивают, и это безумно нравится, просто до покалывания в кончиках пальцев, потому Мин, неловко улыбнувшись краем рта, принимает протянутую ладонь и сразу же встаёт со стула.        Они, так ничего не заказав, с глупой улыбкой на лице покидают ресторан. Забирают верхнюю одежду и кутаются в куртки, рассекая зимний воздух со срывающимися с неба снежинками-звёздами, молочно-белым паром, вырывающимся между губ. Тэхён сразу же меняется, как только они оказываются под светом фонарей, тянет альфу за руку, не прекращая улыбаться.        Они, бросив машину на стоянке ресторана, бредут по улице, словно им не за тридцать, а всего по семнадцать. И Юнги сто лет не чувствовал себя таким молодым и живым. Не получается смести улыбку с губ, не хочется отпускать чужую медленно мёрзнущую руку. Тэ тянет его переулками, где посмеивается от того, как альфа кутается в воротник куртки, пока они не застывают возле скромного крохотного заведения с вывеской, где горят не все лампочки. «Бургерная». Удивлённо хлопает глазами. В его понимании и по опыту с бывшими им всем нравились элитные заведения, однако Тэхён притащил его, заставив пройти по морозу несколько кварталов, к обычной забегаловке.        Омега выдыхает блаженно и тянет альфу ко входу, где они, вторгнувшись в помещение, сбрасывают с плеч тёплую одежду.        — Аджосси! — улыбается Тэ, машет старичку за стойкой приёма заказов. Помещение едва два на два, только три стола, один из которых занят студентом в наушниках перед ноутбуком, тёплый свет несчастной люстры в форме лотоса, уже, скорее всего, видавшей виды. Здесь пахнет маслом, чистым полом и перцем, а Юнги в своём строгом образе выглядит не к месту.        — Тэхён-и! — улыбается, судя по всему, владелец. — Ты давно не забегал. Неужто снова сел на свою противную диету?        — Что вы, — посмеивается омега, когда они приближаются, — ни одна диета не заставит меня отказаться от вашей стряпни. А сделайте нам с моим альфой, — Юнги в этот момент даже вздрагивает, уставляясь на Тэ. Так просто… — два ваших фирменных!        Аджосси, прищурившись, с сомнением Юнги оглядывает, но кивает сам себе и снова улыбается Тэхёну:        — Как прикажешь, Тэхён-и! Два фирменных от Сонхва скоро будут готовы!        Тэхён неуверенно глядит на спутника, не зная, понравится ли ему любимое всей душой ещё со студенчества место, будет ли вкусно Юнги, и не испортит ли он всё ещё больше. Прикусывает губу, протягивая ладонь, и стоит прикоснуться к мизинцу Юнги, как тот переплетает их пальцы, вызывая внутри омеги волны облегчения. Значит, злится не слишком сильно.        Проходит лишь пять минут, и Сонхва подаёт две кремовые тарелочки из разных наборов, на которых высятся исходящие соком булочки, между половинок которых виднеются колечки лука, расплавившийся сыр и обилие соуса, которым полит фарш в соке и маринаде.        — Спасибо, аджосси! Ты лучший! — посылает омега владельцу воздушный поцелуй, отчего пожилой альфа посмеивается и машет на улыбчивого Тэ рукой.        А они с Юнги, подхватив свои порции, тащатся к одному из свободных столиков. Тэ чувствует себя здесь как дома. Не знает, почему захотелось Мину показать именно это дорогое сердцу место, но показалось, что так будет правильно. Он, немного всё же нервничая, стаскивает жакет и падает на стул, повесив тот на спинку. Ловко закатывает воздушные рукава и вооружается салфетками, зная, что будет очень вкусно и крайне сочно — испачкаться можно легко. Юнги следит за его движениеми и, запихнув салфетку за воротник, что выглядит крайне комично, тоже подкатывает рукава, справившись с манжетами.        Зубы Тэ вонзаются в сочный бургер и он мычит от удовольствия, зажмуривая красиво подкрашенные глаза. Тэхён даже это средоточие холестерина ест аппетитно и сексуально, Юнги засматривается. Он решает дать бургеру шанс и пытается откусить так, чтобы не испачкать себя и всё окружающее пространство, и божественный вкус растекается по рецепторам, вынуждая тоже зажмуриться. Мин не сторонник фастфуда, но этот… стоит всяких там диет, Тэ прав. Они молча хомячат, сидя крайне близко друг к другу и постоянно соприкасаясь бёдрами, и Юнги периодически зависает на омеге взглядом. Тот изящен даже в забегаловке и выглядит гораздо расслабленнее, чем в том клятом ресторане.        — Ну ты и хрюшка конечно, — громко, заливисто хохочет Тэ, хватаясь за салфетку и принимаясь вытирать изгвазданное в соусе лицо альфы, который умудрился заляпать даже нос.        Тэхён близко, и Юнги не может оторвать от него взгляд, словно тот приклеился к этому человеку навечно. Смотрит не отрываясь на улыбчивого Кима, уголок губ которого тоже немного испачкан. Подняв руку, утирает след съеденного, всё ещё не в состоянии оторваться, и Тэхён почему-то перестаёт улыбаться.        — Не смотри так.        — Почему? — выдыхает альфа, так тихо, что не услышит никто, кроме того, кому адресовано.        — Потому что я могу влюбиться. Между прочим, в бандерлога, — прищуривает карие глаза омега, а в зрачках пляшут смешинки.        — А я уже, — на выдохе, едва различимо, прежде чем потянуться к Тэхёну и поцеловать его, заставив застыть с салфеткой в руках.        Тэхён посмеивается и улыбается прямо в поцелуй, но тем не менее отвечает, положив руку на щёку Юнги. И Мин теперь счастлив, что омега утащил его прочь из пафосного ресторана с высокопарными блюдами сюда, в крохотную забегаловку с холестериновыми бомбами в меню, где можно изляпаться в еде, никто ведь не осудит. А ещё тут можно тихо смеяться и целоваться, потому что немногочисленные окружающие почти не обращают на них внимание. И только они двое существуют друг для друга.

♡♡♡

       — Да пошёл ты! — в памяти всплывает собственный крик. Крик, знаменующий для них конец. — Пошёл ты, Чонгук! Сколько ещё я должен терпеть?        — Ты чёртов эгоист, слышишь, Пак? — взрывается когда-то любимый до боли между рёбер человек. — Я стараюсь, ради нас стараюсь и ради нашего будущего!        Чонгук мечется по комнате, словно раненый зверь, краснеет от злости и, по его мнению, несправедливых обвинений. Он вцепляется в стол своей общажной комнаты, хмурит густые брови и лохматит и без того лохматые волосы. На Чимина впервые за два года отношений смотрит с искренней, нескрываемой злостью.        — Какое будущее? — всхлипывает омега. — Какое будущее, Чонгук, если наше настоящее рушится? Я не вижу тебя неделями! Ты ведёшь себя холодно, что я должен думать? Единственное, о чём я прошу — поговорить со мной!        — Я говорю!        — Нет, ты орёшь на меня! — слёзы уже отчётливо слышатся в ставшем высоким в пылу ссоры голосе. — Ты орёшь на меня, когда изначально я просил поговорить!        Чонгук закрывает голову руками и присаживается на кровать.        — Ты постоянно от меня что-то требуешь, Чимин, — зло почти срывается на рычание альфа. — Я стараюсь изо всех сил. Стараюсь закончить блядский университет, чтобы найти сраную работу и мы смогли бы жить вместе, чтобы строили совместное будущее!        Чимина словно бьют по щекам эти слова, по ним же, уже несдерживаемые, стекают горькие слёзы.        — Я ведь тоже стараюсь, Гук, — всхлипывает он. — Я стараюсь сохранить наши отношения, чтобы нам было, что строить, понимаешь?        — Нет! — снова взрывается альфа, уже за последние месяцы доведённый попросту до белого каления. — Ты дохрена на себя берёшь и придумываешь поводы поссориться. С тех пор, как не получилось познакомиться с моей семьёй, ты словно с катушек съехал!        — Да потому что я не могу забыть всего, что они сказали, — захлёбывается слезами Пак. — Не могу, Чонгук!        — И ведёшь себя в точности так, как предрекал папа, — ядовитые слова вырываются из горла помимо воли Чона, его ярость вскипает, как вода на газу, выплескивается за пределы внутренностей, обжигая человека, которого, вообще-то, Чонгук хотел сберечь.        Чимина слова бьют снова, словно любимый мужчина отвешивает звонкую пощёчину. Даже слёзы перестают срываться с пушистых ресниц.        — Вот, что ты обо мне думаешь… — хрипит он, отшатываясь.        — Да что мне думать? — снова повышает голос альфа. — Ты как с цепи сорвался, только и делаешь, что провоцируешь наши ссоры, закатывая мне истерики, хотя я просто пытаюсь жить, блять.        Чимин делает ещё шаг назад, его сердце медленно раскалывается. В комнату заходит сосед Чонгука — Бомгю, — но увидев развернувшуюся сцену, поспешно ретируется, однако альфа и омега в пылу ссоры не замечают его краткого появления.        — Значит, я тебе мешаю жить? — дрожаще и тихо спрашивает Пак.        — Чимин, не перевирай мои слова! — злится пуще Чон.        — Мне уйти? Чтобы не мешать? — кивает сквозь пелену слёз омега на дверь.        — Да как меня это задолбало, — тихо и гневно выпаливает Чонгук.        — Я задолбал? — всхлипывает Чимин, его чувства работают на полную, его нутро — словно тонкая бумага, того и гляди разорвётся от неосторожного отношения.        — Да хватит! — кричит снова Чонгук. — Хватит мной манипулировать! Хватит! Я устал от этого дерьма. От сраных шести месяцев ссор вместо нормальных отношений, которые были раньше, понимаешь? Я стараюсь, а ты лишь и знаешь, что закатывать сцены и скандалы, то подозревая меня в изменах, то просто так, потому что настроение такое.        — Хорошо, — нижняя губа омеги судорожно дрожит. — Лучше было бы, если бы мне было плевать на тебя?        — А может быть и лучше, — выплёвывает Чонгук со злостью, а потом бледнеет, понимая, что сморозил. Чимин дёргается, словно от очередной пощёчины.        — Ты бросаешь меня… — рыдания приходится задавливать, иначе Пак упадёт прямо посреди комнаты. — Я… — воздуха не хватает.        Чимин с надеждой глядит сквозь туман рвущихся всё с новой силой слёз из глаз на любимого альфу. Он ждёт, что Чонгук переубедит его, как в прошлые ссоры, что он извинится, скажет: они оба друг друга стоят, они оба наговорили глупостей, Чимин по-прежнему его любимый омега, он всё ещё роднее всех на свете. Ждёт, пока Чон успокоит, пока подойдёт поближе и сожмёт в крепких, дорогих сердцу объятиях. Пока подтвердит — он всё ещё любит Чимина так же сильно, как утверждает все два года.        Но Чонгук не двигается с места и молчит. Это заставляет сердце не то что трескаться — несчастный орган Чимина разлетается в миг на атомы осколков и ранит организм, испещряя незаживающими шрамами. Чонгук его больше не любит. Чонгук не пытается больше его успокоить и убедить — они со всем справятся. Полгода беспрестанных ссор оставили на альфе свой след, и Чону мракобесие это надоело. Чонгук и правда бросает его. Чимин пятится, врезается в дверь и бежит прочь из комнаты. Мимо Бомгю, мимо целого мира, который превращается в пепел с потерей того, ради кого Чимин едва ли не готов был умереть. Их с Чонгуком больше нет. Сердце омеги застыло хрустальной крошкой между рёбер, рыдания сдержать не получается, и Чимин спешит уйти прочь, спрятаться в самый тёмный угол вселенной от боли. Он всё ещё, будто наивный дурак, верит, что Чонгук побежит следом, вернёт их жизнь в прежнюю, влюблённую колею.        Но Чонгук не бежит. Он несчастной статуей застывает посреди собственной комнаты общежития, сгорает от красной, ярко горящей злости, которая, затухнув, оставляет после себя лишь опустошение и мысль: «Что я наделал?». От осознания конца альфа просто разорванно падает на стул и не двигается, глядя в пустоту. И на месте сердца в груди зияет она — пустота в виде чёрной кровоточащей дыры.

♡♡♡

       Не знает, почему в голове возникли образы их расставания. Чимину совсем не хочется вспоминать самый ужасный эпизод своей жизни — потерю Чонгука. Теперь он мирно спит на соседней стороне — абсолютно обнажённый, невыносимо красивый и взрослый, засунув руку под подушку. Прижимается щекой к той, отчего чувственные губы складываются бантиком. Чимин же лежит рядом, совсем близко, так, что соприкасаются их бёдра и переплетаются ноги. Он теребит подаренный альфой кулон и думает.        Думает о том, хватит ли в нём силы простить Чонгука и себя за ошибки прошлого? С высоты прожитых годов Пак без сомнений видит собственные оплошности. Он действительно слишком сильно давил на и без того тоже переживающего Чонгука. Они оба виноваты в произошедшем, и Чонгук хочет его вернуть. Его не смущает ни брак за плечами, ни бывшие зависимости, ни ребёнок на руках. Он просто хочет своего омегу обратно. Пак от этого поджимает губы и дёргает кулон агрессивнее. Что же ему делать?        Он, без сомнений и нечего отрицать, любит Чонгука до сих пор. И воспоминания о ссорах давят болью на бедное сердце, однако надежда — чтоб ей пусто было — пробуждает и проклятых бабочек в животе, и розовые сердца в глаза. Чимин не переставал его любить, просто объятый болью и предательством он не хотел видеть правды, глушил в себе эти чувства, надеялся забыть. Не забудет никогда. Джехва был помешательством и попыткой сбежать от боли в груди длиною в пять лет и кучу психологических травм. Был тем, кто заставил взрослого физически Пака повзрослеть ещё и морально. И всё… чтобы встретиться с Чонгуком снова?        Чимин судорожно и тихо вздыхает, переводя взгляд на сереющее предрассветное небо. Пять свиданий осталось. Пять свиданий для Чона, чтобы вернуть его. И Чимин уже раскрыл вновь перед ним грудную клетку, отдавая собранные за шесть лет осколки истерзанного сердца, доверяя. Но ему пока знать об этом необязательно, пусть помучается. Тихо улыбнувшись, омега оставляет бедный кулон в покое и подползает к Чонгуку ближе, чтобы уткнуться в горячую смуглую кожу шеи. Альфа причмокивает губами и почти не просыпается, но всё равно сгребает Чимина в охапку и продолжает спать, оставив сухой поцелуй на его щеке. Здесь — в его руках — Пак ощущает себя правильно. Как и должно было быть всегда.