Epiphany

      Полтора месяца пролетели незаметно для Чимина. Полностью погружённый в новую обстановку работы, трудовые будни и однотипные дни, состоящие из сына, кафе и вечернего отдыха, разбавляемого телефонными разговорами с Тэхёном и немногочисленными, вызывающими дрожь по коже смс-ками Чонгука. Он с трепетом осознаёт — скоро начнутся проверки со стороны органов опеки и попечительства. Омега взволнован из-за того, что что-то может пойти не так. Они с Чонгуком загружены каждый своим делом, и Чимину попросту почти некогда задумываться о том, что произошло между ними. Однако ночью, когда омега оказывается в тишине и одиночестве, а Юн сопит под боком, его фантазия услужливо подбрасывает сцену, как альфа прижимал его к стене. И разыгравшийся неделю назад эструс ситуацию не упрощает, но вспоминать, как, пристыженно прикусывая пальцы, омега баловался в ванной, запершись там, пока сын спал, не хочется из-за банальной неловкости.        Ванон ушёл в декрет, оставив Чимина одного в качестве нового администратора, и пусть уже пару дней Пак работает без чьей-то помощи, всё равно не чувствует себя достаточно подготовленным. Благо, его «прайд», состоящий из сотрудников ресторана, помогает, чем может, и старается поддерживать нового члена их рабочей семьи.        «Жди меня у станции Санган. Я приеду через пять минут», — глядит на сообщение Чимин, не понимая, как будет в живую общаться с альфой. Они долгий срок не виделись из-за общей занятости и нагрузки, и Пак не в состоянии даже представить, что произойдёт, стоит им встретиться. Они — не пара, омега по-прежнему отрицает тот факт, что их с Чонгуком жестоко и зверски тянет друг к другу, Чимину всё еще трудно довериться после пережитого расставания, он боится новой порции боли от мужчины, к которому тянется его душа. Но как встретит его Чонгук? Прикоснётся, поцелует? Обозначит то, что случилось между ними в квартире омеги, или пока повременит? И если подобное всё же произойдёт, как реагировать самому Чимину? Он ведь сказал, что поцелуй ничего не значит, однако сердце настойчиво и возмущённо талдычит об обратном.        Иномарка Чонгука проезжает мимо остановки, где его ждёт омега — они договорились встретиться, и Чимин отказался от того, чтобы альфа его подхватил по дороге после работы. Уже вечереет, ноябрьская ночь опускается на город, позволяя зажечься жёлтым фонарям, холод ветра пронизывает даже через тёплую куртку. Чимин терпеливо ждёт, пока Чонгук приблизится к нему, торопливо шагая от парковочной зоны возле одного из магазинов и засунув зябнущие руки в карманы чёрного укороченного пальто. Пак же свои подносит к губам и дышит на кожу в попытках согреться.        — Говорил же, давай заеду, — выдыхает приблизившись он и, обхватив кисть омеги, потирает своими тёплыми пальцами. Чимин смущённо и хмуро посматривает, не зная, как начать реагировать на подобное поведение.        Чонгук границ не переходит, не напирает, но действие его настолько интимное, что сердце переворачивается в грудной клетке и делает кульбит. От смущения омега мягко выпутывает ладонь из хватки, отчего Чон сразу же переводит взгляд на него.        — Не пренебрегай удобством личного водителя, — сощуривается и улыбается хитро Чон, вынуждая Чимина вспыхнуть.        — Ты не мой водитель.        — Но мог бы им стать, — подмигивает Чонгук, вынуждая омегу возмущённо захлопнуть рот. А после совершенно наглым образом хватает Чимина за руку и прячет вместе со своей в кармане, переплетя пальцы.        — Чонгук, ты…        — Перехожу границы? — весело хмыкает он, искоса поглядывает на омегу альфа. — Я знаю. Стараюсь.        Чимин пыхтит от злости, крепко сжимает его руку, ощущая, как кожа начинает согреваться от тепла кармана и чужих прикосновений. Наглый… Совершенно беспардонный и наглый! Но пульс подло ускоряется, а улыбка без спроса лезет на лицо, вынуждая уголки пухлых губ вздрагивать.        — Ну и куда ты меня тащишь по такому холоду? — зябко передёргивает плечами он. — Мне пришлось просить Тэхёна забрать Юна из садика.        — Я думаю, он простит нас, — хмыкает альфа. — Потом заедем за Юном, поужинаем, и я отвезу вас домой.        Чимин ощущает, как щёки начинают рдеть, но не из-за лёгкого мороза, а из-за смущения.        — Мы не встречаемся. Ты не обязан это делать, — выдаёт Пак, отчего Чонгук останавливается и, не отпуская его руки, которую всё ещё прячет в кармане своего пальто, уставляется в карие глаза.        — Пока не встречаемся. Я ухаживаю за омегой, который мне нравится, я хочу, чтобы он чувствовал себя комфортно, чтобы его ребёнок чувствовал себя комфортно. Гораздо лучше будет, если я завезу вас домой после хорошего ужина. Ты после работы устал, но всё же уделил мне время, разве я могу отпустить тебя шататься по общественному транспорту с Юном на руках?        Чимин поджимает губы. Он не должен отвечать взаимностью, не должен! Но так… так хочется. Чтобы кто-то позаботился о нём, не мешая сепарации от супруга, который крепко связал омегу по рукам и ногам на пять лет, а потом вынудил сбежать в жестокий и суровый мир самостоятельности и принятия решений. Пак опускает глаза, но Чонгук обхватывает его подбородок пальцами, вынуждая снова посмотреть на него.        — Я знаю, что ты сопротивляешься, что хочешь делать всё сам, что я не вызываю у тебя доверия. Но, Чимин…        Омега прищуривается, как вдруг ловит губами лёгкий поцелуй — совсем порхающий и скорый, такой, что Пак быстро моргает, сперва опешивая.        — Дай позаботиться о тебе. Это — лишь помощь и забота, я не собираюсь забирать у тебя возможность быть самостоятельным.        Чимин опускает глаза и чуть стискивает чужие пальцы в кармане, а Чонгук ведёт его дальше. Когда вокруг возникают знакомые очертания, омега нахмуривается — уже много лет не появлялся здесь, однако может вспомнить до мельчайших деталей: красивую уютную кофейню при входе, несколько сейчас закрытых ларьков с фаст-фудом, кривое дерево рядом с аллеей, украшенной гирляндами. Он резко тормозит и выпутывается из хватки Чонгука.        — Зачем ты привёл меня сюда? — дрожащим голосом спрашивает он, неверяще глядя на Чона. Тот виновато прикусывает губу.        Университетский парк, находящийся недалеко от вуза, который они оба закончили, где так часто проводили время, наблюдая за сменой сезонов и попивая ароматный кофе. Их место. Принадлежащее той студенческой любви, от которой и хорошо, и несравненно больно.        — Потому что мы здесь часто бывали, — тихо, с неловкой улыбкой отвечает альфа. — Я соскучился по нашим прогулкам в парке за шесть лет, Чимин. Давай выпьем по чашке тыквенного латте? Помнишь, мы любили его пить перед Хэллоуином? Время праздника уже прошло, но я узнал, они ещё готовят именно тыквенный…        Глаза Чимина поблескивают от подступающих слёз. Он любил гулять здесь. Просто бродить с Чонгуком по вымощенным камнем дорожкам, слушать шелест листвы или тихое поскрипывание снега, мёрзнуть, жариться на солнце, но ощущать при этом чужую ладонь в хватке. Чонгук не выглядит как человек, вздумавший над омегой издеваться. Он выглядит тем альфой, которого Пак знал. С заалевшими кончиками ушей, кругловатым носом и красивыми, всегда краснеющими на морозе чувственными губами. Чимин всё ещё помнит, каковы они холодные на вкус, и каковы с привкусом тыквенного кофе. Он, сглатывая, подходит ближе и засовывает дрожащую руку в чужой карман, пока Чонгук глядит на него широко распахнутыми глазами.        — Чего встал? Холодно. И где мой кофе?.. — тараторит взволнованно омега, но вдруг себя одёргивает — ему давно не двадцать, чтобы вести себя так. И ушло много времени на собственное перевоспитание и обучение тому, чтобы сдерживать качественно эмоции.        Чонгук улыбается ещё шире, показывает белозубую улыбку и, потерев снова замёрзшие пальцы омеги, тянет его в сторону кофейни, чьи окна в сумраке приблизившейся ночи светятся приветливо жёлтым.        Кофе пахнет так же, как и много лет назад, пусть уже и не работает в этом месте бариста, который был тут прежде, Чимин почти утыкается носом в крохотное отверстие крышечки бумажного стаканчика, мимолётно зажмуривается, надеясь, что Чонгук не наблюдает за ним. Они молчаливо бредут в сторону аллейки, и альфа продолжает смотреть, остановившись, когда Чимин замирает с кофе в руках посередине дорожки. Он взял с собой эту вещь случайно. Правда не собирался. Он пылился много лет, ведь с тех пор, как Чон и Пак разошлись, альфа больше не прикасался к нему.        Воспоминания о мечте, которая у него была и исполнилась благодаря омеге, травили душу, не хватало сил дотронуться до объектива, провести по ленте, чтобы вешать на шею, щёлкнуть кнопками. Чонгук не фотографировал шесть лет, хотя прежде обожал это занятие. Фиксация замершего в вечности момента — поистине сказочное явление, и Чонгук забыл про зуд в пальцах, ощущаемый от одной мысли о фотографии. Он ставит стаканчик на пустую лавку, наблюдая за стоящим под жёлтым светом гирлянды Чимином. Светлячки-лампочки тянутся по всей аллее над их головами, сверкают и делают холодный вечер ноября похожим на почти зимнюю сказку. Альфа задерживает дыхание, разглядывая его. Взрослая, спокойная, но всё ещё сногсшибающая красота. Тот, совсем молодой Чимин, запомнившийся ему навсегда, отличается от нынешнего, однако это всё ещё он.        В горле пересыхает, Чонгук даже не может сглотнуть, замерши в этом мгновении и сгорая от желания сохранить его. Он проталкивает по языку мизерное количество слюны, пошире распахивает глаза и вытаскивает из-за пазухи фотоаппарат. Старый по нынешним меркам, но ценее всяких новых моделей. Он медлено включается, пока Чимин стоит, грея руки о горячий напиток. Чонгук настраивает фокус, ловит омегу в объектив и задерживает дыхание в миг, когда щёлкает затвор камеры. Мгновение замирает, останавливается и остаётся в кадре навсегда. Невероятно красивый омега, с лёгкой усталостью на лице после рабочего дня глядит на жёлтые огоньки фонариков над головой, едва прижимая к губам стаканчик с тыквенным кофе. Чонгук забывает, что нужно дышать, чистая эйфория разливается по венам от того, как фотоаппарат запечатляет этот миг, альфа задыхается от всего, что переполняет его сейчас, от того, как Чимин, услышав щелчок снимка, вдруг оборачивается и быстро разрушает эту атмосферу, моргая.        — Что ты делаешь? — спрашивает Пак, стискивая стаканчик пальцами.        — Хочу сохранить этот вечер, — опускает камеру Чон, а омега приближается.        — Это… он? — отчаянно тихо спрашивает, остановившись в шаге от Чонгука. Да. Это тот самый фотоаппарат, который Пак подарил ему на день рождения в первый год отношений. Именно он — целёхонький, бережливо сохраняемый всё это время и дарящий болезненные уколы в грудь. Чонгук кивает.        Чимин моргает, не смотрит на альфу, лишь протягивает руку, и тот позволяет взять технику покрасневшими от холода пальцами. Чимин рассматривает то, каким он изображён на снимке, гамму жёлто-чёрного в вечернем кадре, Чонгук же смотрит на его подрагивающие ресницы, которые вспархивают каждый раз, когда Пак моргает. Омега поднимает глаза на него, в тёмных кружках зрачков отражаются подлые гирлянды, делающие атмосферу мягче и словно бы… интимнее, несмотря на то, что мимо них идут люди, не оставляя ни на мгновение наедине.        — Ты меня сфотографировал без спроса, — тихо говорит Чимин, стискивая фотоаппарат руками.        — Я всё ещё хочу, чтобы ты был на первом снимке. Первом за эти годы, — спокойно отвечает Чонгук, и пухлые губы сжимаются.        Он уже грешным делом подумывает о том, что Пак сейчас разозлится и прикажет удалить фотографию, но тот лишь возвращает камеру владельцу, отвернувшись. Чонгук хочет схватить его и никуда не отпускать, вжиматься замёрзшим кончиком носа в место за ухом, целовать мочку и изгиб ушной раковины, покрасневшей от низкой температуры. Ощущать его запах, его тепло и близость, как это было давно и остаётся желаемым до сих пор. Хочет Чимина целиком. Со всеми трудностями, с его злостью на альфу из-за прошлого, с его сыном и травмами. И исполнит это эгоистичное желание трудом и потом, который уже прикладывает.        Чимин лишь оглядывается через плечо, вынуждая Чона судорожно выдохнуть и шагнуть следом. Омега всё ещё не доверяет и противится, однако в зрачках что-то вспыхивает. Что-то им обоим до судорог знакомое, что-то, из-за чего Чонгук терял и теряет голову раз за разом.

♡♡♡

       Юн что-то щебечет на заднем сиденье, когда они сворачивают в тихое и уютное место, которое альфа выбрал для ужина, он радуется тому, что Чонгук сегодня с ними, что старается ответить, но при этом вести автомобиль в сторону парковочного места. Транспорт останавливается, замолкает двигатель, и Чон отстёгивает ремень безопасности.        — Ты купил кресло? — тихо спрашивает омега у него, дёргая выступившую ниточку из шва на рукаве куртки.        — Купил, — Чонгук уже ожидает всего: что Чимин разозлится, что выскажет ему по первое число. Он не знает, как именно омега воспринял эту его своевольность.        — Зачем? Ты уже для себя всё решил? Будто мы уже…        — Чимин… — выдыхает Чонгук. — Да, я решил, что хочу тебя вернуть. Но я… я не собираюсь запирать тебя в клетку, понимаешь? Я не поступлю снова так, как сделал это в прошлом. Не брошу тебя. Я не поступлю, как твой муж сделал — не закрою тебя в четырёх стенах. Я просто… хочу сделать так, чтобы твоя жизнь была приятной. Хочу подвозить тебя домой, даже если ты противишься, хочу, чтобы ты не переживал о безопасности своего ребёнка в дороге, чтобы… мог на меня в чём-то положиться, не только на Тэхёна.        Чимин сощуривает глаза-полумесяцы и поджимает губы. Чонгук ждёт отдачи, разрушительной волны. Юн же в детском кресле весь съёживается, отчего привлекает внимание альфы. Тот бросает на ребёнка взгляд.        — Давай… поговорим не сейчас, — кивает на мальчика он, и Чимин пристыженно вздрагивает.        Чонгук прекрасно теперь понимает — наблюдая за Юном, осознаёт: родители часто ссорились прямо при нём, возможно, Джехва что-то делал ужасное с Чимином при Юне, и это конкретно отразилось на детской психике. И это может послужить для суда — никуда не денешь профессиональный взгляд. Касаясь жизни Чимина, он не только приближается к омеге, но старается проникнуться к тому, что происходило с ним и маленьким альфой в прошлом, чтобы узнать точки давления на Джехва, чтобы разнести его в пух и прах.        Омега кивает, но Чон ощущает — это не конец их разговора. Однако Чимин думает о Юне и не хочет расстраивать мальчика, потому, мимолётно поджав губы, расслабляет лицо, чтобы обернуться к тому уже с лёгкой улыбкой.        — Готов ужинать?        Юн сразу же улыбается родителю, показывая ряд небольших зубов.        Ресторан уютный, не такой, в который водил Чонгук его в прошлых раз — этот больше ориентирован на семейное заведение, здесь тихая музыка и лепет детей тоже слышится. Их провожают к свободному столику, и маленький альфа сгорает от интереса, разглядывая всё вокруг. И то ли это природное детское любопытство, то ли Юн пострадал от своего отца гораздо больше, чем кажется при поверхностном взгляде: влияние Джехва на Чимина не могло не отразиться на их совместном ребёнке.        — Чонгук останется у нас? — заинтересованно спрашивает ребёнок у Чимина, который тут же чуть ли не бледнеет. — Ты обещал мне почитать в прошлый раз.        Альфа поджимает губы и глядит на омегу, который выглядит почти злым. И крайне категоричным.        — Юн, хочешь чачжамен? — переводит внимание ребёнка на меню он, пока Чимин свой экземпляр стискивает пальцами. По нему видны все бушующие внутри эмоции, заметно, как омега нервничает.        Альфа разговаривает с мальчиком, пока его папа успокаивается и приводит себя в состояние, близкое к нормальному. Они сидят рядом, пока Юн листает меню в ожидании, когда принесут заказанную еду. Чимин чудится каменным, перенапряжённым, он словно глубоко погрузился в размышления — и это выдают плотно сжатые челюсти, добела стиснутые зубы. Вечер так и проходит в напряжении: Юн щебечет, ощущая давящую ауру взрослых, и Чонгук фокусирует своё внимание на ребёнке, стараясь не дёргать омегу, который явно не расположен к разговору.        Юн — замечательный ребёнок. Несмотря на малый возраст, по нему можно с лёгкостью сказать, что им занимаются: он для трёхлетки неплохо говорит и размышляет, очень открытый в общении, не плаксивый, интересный и смешной. Он рассказывает Чонгуку о том, как папа готовил ему макароны с сыром, но те ему совсем-совсем не понравились, щёки мальчика испачканы в коричневом соусе лапши, но он так поглощён внимание альфы, что этого не замечает. Чонгуку смешно смотреть за тем, как лопочет малыш, и он на автомате протягивает руку, чтобы салфеткой вытереть маленький рот от соуса. Не ожидает наткнуться на взгляд Чимина. На затравленный, уязвлённый, испуганный взгляд. Чимин, кажется, боится того, что его сын привязывается к Чонгуку. И не то чтобы альфа намеренно старался сблизиться с Юном…        Конечно, очень важно, как сын Пака воспримет его и сможет ли привыкнуть, принять, но у Чонгука не было и мыслей давить на омегу через сына. Это было бы подло. Он просто… просто понимает — Юн неотделимая часть омеги. Есть толика ревности, что это — плод брака Чимина с другим мужчиной. Но Юн — в первую очередь это Чимин. Его плоть, его кровь, его часть души. К тому же мальчишка настолько обаятельный, что даже такой сухарь, не имеющий дел с маленькими детьми (не считая племянников, которые шебутные и крайне редко встречаются с ним), оказался полностью очарован этим маленьким вихрем.        И взгляд Чимина заставляет насторожиться. Чонгук протягивает руку, чтобы накрыть лежащую ладонь омеги на столе, но тот быстро выпутывает её и хватается за салфетку. Чон способен понять страхи омеги. Так же способен их побороть со временем. Он докажет Чимину, что не имеет никаких злых намерений, не старается воздействовать на него через ребёнка, а лишь хочет… сблизиться. Хочет, чтобы рядом с ними двумя ему тоже было место.        Молчание угнетает, гаснет даже запал уставшего порядком мальчика. Тот отказывается идти к папе на руки, косо на Чимина поглядывает и тянет пухлые ладони в сторону альфы, когда они, расплатившись, покидают ресторан. Чонгук, подхватив Юна и позволив обнять себя за шею, опасливо и встревоженно глядит на спину омеги, устремившегося вперёд — к машине. Едут к дому Пака они тоже в молчании, и это уже начинает давить на голову, вызывая всполохи раздражения. Чонгук словно подпитывается от него, заражается его эмоциями, пока Юн дремлет в автокресле.        Лестничная площадка давит стенами им на голову, по Чимину видно буквально, что тот зол, потому, стоит Чонгуку скинуть обувь и пройти в квартиру со спящим Юном на руках, как омега уже не сдерживается, его глаз начинает подёргиваться.        Чимин всё обставил со вкусом: мягкое покрывало на просторной кровати, аккуратно сложенные игрушки, много декоративных подушек и прятные, лёгкие занавески, сейчас почти полностью сокрытые блэк-аут шторами графитового цвета. Между ними проглядывает стоящий на подоконнике подаренный горшок с бегонией. Чонгук огибает несколько оставленных на подогреваемом полу подушек и укладывает Юна на постель, позволяя Паку снять с мальчика одежду и шапку. А после, когда сын оказывается укрыт одеялом, кивает Чонгуку на дверь, ведущую в ванную. Туда альфа уже идёт настороженным.        — Что ты задумал? Зачем ты к нему так?        — Как? — моргает он на вопрос Чимина, уже пыщущего жаром от злости. — О чём ты? — Конечно, Чон понимает, что Чимин имеет в виду. Они оба говорят вполголоса, но ещё чуть-чуть и сорвутся.        — Прекрати привязывать Юна к себе. Не нужно это. Я не позволю тебе потом бросить его и оставить с разбитым сердцем, понятно? Хватает его отца, — уже шипит омега.        — Я что, по-твоему, совсем скотина, чтобы играть с чувствами маленького ребёнка? — сощуривается Чонгук.        Ванная небольшая, они стоят почти нос к носу, всё ещё оба в куртках и шёпотом ругаются, лишь бы не разбудить спящего в комнате Юна.        — Да откуда я знаю?! — возмущается Чимин, тычет пальцем в грудь альфы, краснеет от эмоций, а карие глаза сверкают. Настоящая фурия, которая ради защиты своего чада пойдёт и в огонь, и в воду.        — Я не собираюсь ни с кем из вас играть. Я не принуждаю Юна, ничего не делаю. Ты думаешь мне не трудно с ним коммуницировать? Я не имею понятия о маленьких детях, — не выдерживает Чон. — Но я стараюсь. И мне приятно, что он тоже тянется ко мне. О многом же говорит. А ты начинаешь выяснять прямо перед ним со мной отношения!        Чимин задыхается от злости, его пальцы стискиваются в кулаки.        — Ты ведь и сам прекрасно знаешь, как он реагирует на ссоры, — давит Чон, не сдержавшись и решив открыть глаза Чимину. Тот бледнеет и отшатывается, упираясь поясницей в раковину. — Ты сам это видел неоднократно.        — Как ты…        — Я изучал психологию, забыл? — вздёргивает бровь альфа. — Юристы прекрасные психологи. Мы видим людей, мы можем считать их поведение по движениям тела, можем распознать ложь. Знаем, куда давить. Это моя работа, Чимин. И даже если я не детский психолог, я могу считать ощущение и реакцию Юна на ссору. У него травма.        Пак пристыженно поджимает губы, щёки заливает пунцовым, но в этом противостоять Чонгуку не получится, потому что он прав. Чимин часто дышит, моргает, толкает альфу в плечо, пытаясь сбросить пар, но Чон только хватает его и потирает тонкую кожу на запястье, нескрытом рукавом куртки.        — Отпусти, — выдыхает омега, и Чонгук видит, как копятся в его глазах слёзы.        — Ты не плохой родитель, Чимин, — заглядывает в глаза омеги он. — Просто слишком эмоционально реагируешь на меня. Давай поговорим об этом?        — Нет, — громче, чем надо, выпаливает Пак. — Не о чем говорить, между нами ничего нет и не будет.        Омега старается вырваться, но Чонгук не желает отпускать его, не чтобы он сбежал от проблемы и их взаимоотношений. Они возятся, куртки шуршат друг о друга, пока альфа стискивает омегу руками и прижимает к груди, не дав слинять от него, снова оставив тонну недосказанностей. Чимин лупит Чонгука по груди и пытается вывернуться, пока альфа не вжимает его в стиральную машинку. Они близко друг к другу, дыхание почти смешивается, верхняя одежда Чона слезла с плеча, вот-вот грозится упасть на коврик у душа, а Чимин затихает. Изредка дёргается, словно в слабых попытках вырваться из крепкой, почти стальной хватки альфы.        — Отпусти, Чонгук, — старается звучать грозно, но его тёмные ресницы дрожат, когда омега смотрит на его губы. — Между нами ничего не будет, понятно тебе?        — Упрямый, — фыркает Чон.        — Ты? Да.        — Мы оба. Упрямые, как ослы. Я же знаю, что ты всё ещё любишь меня. Я понял это после того, как ты меня поцеловал. Я тоже всё ещё люблю тебя, ещё, кажется, сильнее.        — Ты мой адвокат! — предпринимает попытку, голос его становится тоньше. — Ты не должен быть предвзят к моему делу!        — Я и так к нему был предвзят с тех пор, как взял проклятую папку в руки! — вспыхивает Чонгук. — С тех пор, как увидел там твоё имя и едва не потерялся.        Он, крепко сжимая талию омеги руками, утыкается носом в переносицу. Чимин пытается отстраниться.        — У нас ещё есть несколько свиданий, понятно? У меня ещё есть время и шансы. Я не упущу их в этот раз.        — Отвали! — уже вскрикивает омега, и Чонгук отпускает.        Резко раскрывает руки и отходит настолько, насколько позволяет пространство, а Чимин вцепляется в машинку пальцами, судорожно дыша.        — Ты думаешь, мне просто? Мне просто спустя столько лет, когда я потерял любимого мужчину? Я потерял тебя тогда, Чонгук, и наделал ошибок. Юн — не ошибка, но его папаша — да. Он приходил месяц назад и травил мне душу! — слёзы слышны в голосе Чимина. — Он снова давил на меня… он говорил, что я ничего не дам Юну, что я бесполезный, что…        Омега срывается, слёзы катятся по его лицу, и Чимина начинает трясти. Чонгук молчит, лишь борется с собой, чтобы не обхватить его руками и не прижать к груди в попытках успокоить.        — Я жил с ублюдком, который морально меня насиловал пять лет, — плачет Пак, агрессивно вытирая слёзы руками. — Я знаю, что не могу винить тебя в своих решениях. Знаю, но не могу перестать. Если бы ты не бросил меня тогда, если бы мы оба не были такими гордыми идиотами, мы бы остались вместе.        Чонгук не выдерживает — он приближается, скинув пальто, к омеге и обхватывает его. Тот слабо трепыхается в руках Чона, всхлипывая.        — Что он тебе сделал? — тихо, почти в самое ухо, спрашивает Чонгук.        — Ничего, — гнусавит омега. — Я его ударил, когда он назвал Тэ шлюхой.        Чонгук плотно сжимает челюсти, взгляд его становится тёмным от злости.        — Я его в порошок сотру, только подожди судов. И запрошу запрет на приближение до окончания дела.        — Не надо, — вскидывает голову омега. — Тогда он поймёт, что между нами что-то есть. Если он начнёт копать…        — Эй, — Чон вытирает влагу с лица Чимина, который уже не плачет, но тело его по-прежнему изредка вздрагивает. — Я сделаю, как попросишь.        — Не трогай его, он не должен подозревать нас в чём-то, понимаешь? Он не должен начать под тебя копать, иначе это он сотрёт нас в порошок, — выдыхает омега, глядя Чонгуку в глаза.        — Чимин… — устало зовёт альфа, когда омега снова пытается выскользнуть из хватки. — Ты не хочешь меня впускать в жизнь, но о таких вещах, как своему адвокату, говорить необходимо. Понимаешь?        Пак кивает, он пальцами вцепляется в водолазку Чона, мнёт нервно ткань между подушечек. А потом… отчаянно вздрогнув, сам поднимает голову и целует его. Быстро, колко и слегка прикусив, отчего Чонгуку окончательно сносит всякие барьеры. Альфа судорожно выдыхает через нос, обхватывает его губы своими. Тёплый, мягкий, вкусно пахнущий и будто созданный для того, чтобы находиться в кольце его рук. Чимин вдруг льнёт к нему, разрушая свой образ неприступности, со всей лаской обхватывает за шею, зарываясь в волнистые волосы пальцами. Прошлые поцелуи притупились за полтора месяца, пока они едва ли могли переписываться изредка по вечерам. Чонгук дуреет от его близости, стаскивает куртку с плеч омеги и вжимает его в стиральную машинку, отчего та включается и что-то брынчит.        Чонгук, ощущая, как от близости кружится голова, подхватывает Пака под бёдра и сажает на технику, не перебарщивает, но шумно выдыхает и сжимает бёдра Чимина. Он помнит, насколько чувствительная у омеги кожа была раньше. Сейчас такая же? Но чтобы проверить — нужно оторваться от губ, а Чонгук слишком одурманен тем, что Пак первым его поцеловал. Он вторгается в чужой рот мокрым языком, раздвигает губы, обводя их мягкость, и прижимает Чимина к себе. Чёрт. Чёрт… это сводит с ума, потому Чон отрывается, но сам омега тянется за новым прикосновением.        — Я тебя ненавижу… — шепчет Пак. — Почему ты снова появился в моей жизни? Почему я не могу тебя забыть?..        Чонгук кусает губу Чимина и стискивает пояс ладонями — тот создан для его рук, для его пальцев, как губы созданы для поцелуев альфы. Господь, как он скучал. Все шесть лет, все пять недель с лишним, прошедших с момента, как он помогал Паку с переездом, заполненные работой и тоской по запаху, вкусу и присутствию этого человека.        Чимин мычит в поцелуй и этим почти отключает у Чонгука здравомыслие. Альфа отрывается от его рта, от опухших из-за покусываний губ и спускается лаской на шею, едва ли удерживаясь от того, чтобы не порвать красивую шоколадную блузку на омеге. Тот откидывает голову и с тихим стоном позволяет целовать бьющуюся на шее синюю венку, прикусывать мочку уха и проводить языком по солоноватой коже.        — Ты должен меня остановить, слышишь? Если после этого ты меня оттолкнёшь, я уже не выдержу, — хрипит Чонгук, выправляя рубашку Чимина из-за пояса брюк и цепко впиваясь пальцами в пряжку ремня. Чимин смотрит на альфу из-под ресниц затуманено. — У тебя течка? — вздёргивает бровь Чон. Тот отрицательно мотает головой, прикусывая губу.        Значит, всё это Пак совершает, находясь в собственном разуме. Но что-то твердит ему — они должны притормозить. Вот только здравомыслие покидает на этот раз альфу окончательно и безповоротно, когда Чимин оставляет мягкий поцелуй на его подбородке, и Чонгук срывается. Быстро, почти отрывая пуговки, расстёгивает блузку Чимина, тут же обводя торопливым взглядом в неярком освещении ванной его плоскую грудь и мягкий живот, припадает к ним губами, бесцеремонно вынуждая омегу почти лечь на стиральной машинке, пока прикусывает кожу вокруг пупка и поднимается к вздымающейся груди. Соски твердеют, стоит альфе коснуться их влажными губами, а когда он уже всасывает их, смачивая слюной, Чимин прогибается в спине. Его ширинка топорщится, как и брюки в районе паха Чона, они всё ещё сходят с ума и заводятся с полоборота, стоит дотронуться друг до друга. Чонгук хочет раздеть омегу и расцеловать каждый сантиметр тела. Плевать, что в ванной неудобно, альфа бы опустился на колени прямо на плитку с подогревом и методично бы показывал Чимину, как он скучал, как хочет его, вырывая стоны из горла, пока проталкивал бы в него язык, вылизывая.        Пак же вплетает пальцы в волны волос, тянется за поцелуем, капитулируя и сдаваясь, его стена рушится и остаётся только каменная крошка, открывшая вид на тоску и чувства к этому мужчине, на боль, пережитую за эти шесть лет. Они оба много раз ошиблись, многое упустили из виду, но явно не то, как подходят друг другу в сексе, как оба сходили с ума по друг другу тогда, как сходят сейчас. Чонгук торопливо расправляется с брюками Чимина и стаскивает их вместе с нижним бельём, пока омега заливается краской и вцепляется в его руки. И, конечно, очень хочется взять его прямо так — разгорячённого на проклятой машинке в совершенно абсурдной и неудобной позе, но Чонгук сдерживается. Он дрожащими пальцами проводит по бедру, скользит к ягодицам, и зрачки альфы становятся огромными, когда он, глянув на твёрдый член омеги, ощущает влагу естественной смазки на пальцах.        Чимин спускает ноги на пол, и Чонгук резко разворачивает его к себе спиной. Омега, вцепившись в машинку пальцами, ощущает, как Чонгук садится позади на корточки и обрушивает на бёдра россыпь поцелуев, покусывает кожу, вынуждая анус сжиматься, выпуская ещё больше смазки. Пак прогибается, стискивает челюсти, лишь бы не издать лишних звуков, а сам дрожит, когда Чонгук разводит ягодицы в стороны и тихо, но горячо выдыхает.        Большой палец альфы проходится по влажному входу, и омегу подкидывает, а после Чонгук целует анус, пачкает губы в смазке, вынуждая Чимина сдавленно и едва слышно проскулить сквозь стиснутые зубы, прежде чем заткнуть себе рот рукой. Чонгук почти мучает его: целует в ложбинку, собирает языком выступающие вязкие капли, вводит в анус самый кончик языка, отчего безумно хочется свести коленки и простонать. Чон Чонгук сидит на корточках позади Чимин и ласкает его так, словно это он — десерт в ресторане, а не проклятый чизкейк, который им подали. Чимин выдыхает рвано через нос, его член дёргается, когда альфа вводит первый палец и с горящим взглядом наблюдает за тем, как сфинктер его обхватывает. Чимин — безвольный. Он сдался Чонгуку, хотя чуть ли не бил себя в грудь, отказываясь вообще его воспринимать. Но хватило двух месяцев, и Чон в его ванной, вталкивает в омегу уже второй палец и что-то бормочет, кусая его за бедро.        Чонгук выпрямляется, изворачивает руку внутренней стороной вверх и сгибает пальцы внутри омеги, отчего тот едва не вскрикивает, но помнит — сын спит за пределами тесной ванной, в которой уже нечем дышать. Чимин затыкает себя ладонью, а после чувствует, как Чонгук обхватывает его член ладонью и размеренно ведёт от основания к головке, обласкивает уретру большим пальцем и немного давит, дразнясь. Омега уже откровенно хнычет, его живот сводит металлическим раскалённым комком у лобка от желания и того, как два пальца альфы двигаются внутри. Чонгук сзади, он почти приваливается к спине Чимина, и тот бедром ощущает твёрдость заключённого в одежде члена. Но тот не пытается взять омегу, хотя судя по стояку — очень хочет.        — Чонгук, — шепчет между выдохами омега, зажмуриваясь. — Гук…        Почти всхлипывает, когда длинные пальцы задевают простату, карябает ногтями по стиральной машинке. Оргазм маячит где-то сумасшедше близко, так же сумасшедше, как и то, что между ними сейчас происходит. Чимин шумно дышит, словно быстро бежал, пока движения пальцев альфы в нём становятся всё более отрывистыми, а ласка возбуждённой плоти омеги — невыносимой.        — Папочка, — слышится из-за двери, и Чимин панически распахивает глаза, пытаясь выпутаться из хватки. Он выпрямляется, понимая, что Юн проснулся, хочет буквально соскочить с желанных, мокрых от его же смазки пальцев, но Чонгук не даёт — прижимает омегу к своей груди лопатками и шепчет в ухо:        — Тридцать секунд, — Чимин ничего не понимает. До тех пор, пока альфа не начинает вталкивать в него уже три пальца — резко, неравномерно, но всё равно через раз задевая чувствительную точку.        Член почти горит от возбуждения, когда Чон ускоряет движения кулака, позволяя головке то мелькать — пунцовой от напряжения, — то пропадать снова. Чимин извивается, кусает ребро своей ладони, бёдра сильно дрожат, а пик удовольствия так близок, что перед глазами начинают плясать световые мушки. Омегу накрывает так, что он начинает скулить, и Чонгуку приходится закрыть его рот ещё и своей ладонью, мокрой от вязкой омежьей смазки, поверх руки Пака. Тот пачкает кулак альфы семенем, и бёдра неистово трясутся, но некогда, некогда размякать в хватке мужчины, которого омега желает до скрипа зубов, просто трусит в том признаться. Трусил, по крайней мере до этого мига. Едва ли не шатаясь от оргазма, омега хватает с полотенцесушителя домашние шорты и торопливо натягивает на себя, едва ли стоя ровно на дрожащих ногах, быстро застёгивает рубашку и выскакивает из ванной, оставляя возбуждённого Чонгука одного. Тот вздыхает и опирается руками о края умывальника, стараясь не глядеть на собственное перевозбуждённое и растрёпанное отражение. Член гудит в штанах, но Чон только открывает вентиль холодной воды и, вымыв руки, принимается умываться, прежде чем покинуть чужую квартиру.

♡♡♡

       Кашель. Он раздаётся из-за стенки вот уже битый час с тех пор, как Юнги вернулся домой. Тэхён прислушивается к ужасному хрипящему звуку, к придыханию — спасибо звукоизоляции в этих картонных коробках. Юнги кашляет надрывно, сильно, буквально заходясь в хрипе, и омегу это пугает. Он откладывает ноутбук на диван, очки слегка сползают по переносице, и прислушивается. Затихает, но лишь на несколько минут, а после кашель сотрясает альфу снова. Он ведь… один совсем живёт, и если станет совсем плохо, то даже неотложку вызвать некому. Хотя, Ким и сам в подобном положении.        Их отношения сложились… никак. Юнги работает днём, а Тэ — ночью. У них разные графики, и альфа с омегой попросту не пересекаются, теперь понятно, почему два года до этого они почти не знали о существовании друг друга. Не получилось столкнуться на лестничной площадке, и сколько бы раз омега ни задумывался о том, чтобы постучать в соседнюю квартиру, одёргивал себя в любом случае. Он не собирается идти к Юнги, нет никаких причин и предпосылок, нет мотивов, нет… нужды.        Кашель снова разражается за стенкой, и омега снимает очки, прикусывая кончик дужки. Юнги явно болен и болен серьёзно, но Тэ — не медик, чтобы ему помочь. Однако волнение не оставляет омегу, отчего тот поднимается на ноги и нервно шагает в сторону кухни.        Сперва возится в холодильнике, с сомнением глядя на продукты из-за сумбурной и почти идиотской затеи, самокритично фыркает, цепляя пальцами редьку, а после всё же гордо расправляет спину. Проходит минут сорок, потрачена уйма нервов, изрезаны три пальца, но Ким Тэхён, перемотав пластырями пострадавшие в бою конечности, оказывается на пороге соседней квартиры. Подмышкой зажимает аптечку, а в руках, обжигая кожу, — крохотную кастрюльку. Тэхён не то чтобы не любит готовить, после его попыток просто кухня похожа на поле боя, а еду вряд ли можно употреблять. Его пытался учить папа, пытался обучить Чимин, но ничего не вышло. Тэхён на кухне — обезъяна с гранатой — настоящий апокалипсис. Но омега, пожевав пухлую нижнюю губу, всё же перехватывает укутанную в полотенце кастрюльку одной рукой, чтобы постучать.        Кашель становится ближе, а следом открывается входная дверь чужой квартиры. Тэхён смотрит на красного, явно болезненно выглядящего альфу, лисьи глаза слезятся, нос распух, и Юнги всё время им шмыгает, недоумённо и слегка затуманенно глядя на внезапного незваного гостя.        — Чего тебе, бестия? — гнусавит альфа, а Тэ вдруг нагло отпихивает его плечом и проходит внутрь, уже ориентируясь в чужом жилище с прошлого раза.        — Чип и Дэйл передали, что такого козла как ты спасать отказываются, — фырчит омега и ставит кастрюльку на обеденный стол альфы, туда же опускает со стуком аптечку. — А меня задрал твой кашель. Такое ощущение, что прямо в ухо мне кашляешь.        Юнги скептически глядит на омегу и хочет было опереться о дверной косяк, но пошатывается и едва ли не падает. Тэхён приближается к нему и прикладывает тыльную сторону руки ко лбу, вынуждая альфу распахнуть чуть сильнее глаза, ощущая контраст кажущейся прохладной ладони.        — Ты горишь весь… — тихо выдыхает Тэхён, оглядывая лицо и вскидывая подбородок, отчего извечная домашняя пальма-чёлка вздрагивает.        — Хочешь меня потушить? — изгибает бровь Мин. — Тупой подкат.        — Было бы к чему подкатывать, — прыскает, сощурившись, омега. — Меня немощные не возбуждают, знаешь ли. А ты едва на ногах стоишь.        Омега вцепляется в пальцы Мина, которые тоже на ощупь невероятно горячие, а после тащит туда, где в прошлый раз вынюхал его спальню. Здесь темно, только голубоватое свечение ночника слегка разряжает непроглядную темноту. Тэхён тащит Юнги к кровати, а тот прыскает:        — Вообще-то это моё личное пространство, бестактный омега. А если бы я жил не один? И как бы ты разбирался с моим мужем?        — Ты из тех людей, которые женаты только на своей работе и стоит у них тоже только на неё, — Тэхён резво находит прикроватную лампу и щёлкает выключателем, позволяя мягкому жёлтому свету заполнить пространство. А после толкает Юнги в грудь, оставаясь стоять.        Альфа смотрит своими раскосыми лисьими глазами снизу, и Тэхён моргает.        — Откуда ты знаешь, на что у меня стоит?        — На меня, — хмыкает омега, упирая руки в бока.        — А ты проверял? — смешно слышать такие слова и реплики от альфы, у которого заложен нос, и Тэ прыскает, растягивая красивые губы в улыбке.        — Мне не нужно проверять, я и так знаю, что альфы хотят меня, — самодовольно проговаривает Ким, пинает чужую голень, вынуждая закинуть ноги на кровать, а после покидает помещение, чтобы приняться рыться на кухне альфы, выискивая посуду.        Он возвращается с миской супа, а Юнги кутается в одеяло и несчастно выглядит, шмыгая красным носом. Тэхён присаживается на край рядом с ним и протягивает тарелку.        — А с ложечки покормить? — гнусавит Мин, хитро сощуриваясь.        — А в рожу дать? — изгибает бровь омега. — Ты главное это, не отравись.        Тот хмыкает и принимает суп, греет кончики пальцев о керамические бока тарелки.        — Отравить меня вздумал?        — Нет, виагру подсыпал, — жмёт плечами омега с таким спокойствием, словно они обсуждают насущные дела.        — Она мне не нужна, — выговаривает Мин, не донеся ложку до рта. — Или думаешь, на тебя не встанет без таблеток?        Тэхён возмущённо задыхается и с силой направляет в рот Юнги ложку, вынуждая съесть приготовленное им. Мин правда старается держать лицо, но Тэхён-то знает, как готовит. Потому физиономия Юнги сморщивается, как пятилетний изюм, и альфа причмокивает губами.        — Я знаю, что невкусно, но кроме моей еды другой тебе отравители не передали, — скованно проговаривает омега.        — Я хотел назвать это супом мира между нами, но кажется, такой стряпнёй можно и войну развязать, — покашливает альфа.        И отчего-то слова Юнги задевают Тэхёна. Тот поджимает губы. Он, конечно, не рассчитывал, что тот будет хвалить его, и вообще — инициатива наказуема. Непонятно, зачем вообще он сюда попёрся, зачем приготовил для этого наглого грубияна суп, изрезав пальцы, принёс лекарства. Это на Тэхёна не похоже от слова совсем. Омега искривляет губы недовольно и поглядывает на кусочек отклеивающегося пластыря в месте пореза. Юнги тоже смотрит туда, моргает, а после… зачёрпывает ещё ложку и отправляет в рот.        Тэ моргает, видя, как Мин торопливо заталкивается совершенно точно не супом, а биологическим оружием массового поражения, почти не морщится, пока на дне не остаётся лишь ложка бульона, а кончики ушей Кима не начинают гореть.        — Если я сдохну, ты сядешь в тюрьму, я Чона на тебя натравлю, — хрипит альфа, падая на постель и смеживая воспалённые веки.        Он вдруг снова заходится в кашле, прикрывает рот рукой, но приступ настолько сильный, что даже омега рядом с ним вздрагивает. Он идёт на кухню, чтобы отнести опустевшую миску и заодно захватить аптечку. И на губы лезет непрошенная, дурацкая улыбка, она приподнимает уголки чувственных губ, пока Тэ идёт обратно, прижимая голубой ящичек к груди. Юнги почти дремлет, когда он возвращается, но его снова скашивает приступом кашля, и омега забирается на кровать с другой стороны.        — Сними футболку, — просит властно он, а альфа только вздёргивает возмущённо бровь.        — Ты всё-таки подсыпал мне виагру?        — А что, у тебя уже стоит? — повторяет его выражение лица омега, сразу же переведя взгляд ниже пояса альфы, тот поспешно прячет ноги под одеялом, отчего Ким прищуривается. — Ой, нужен мне больно твой отросток. Сними футболку, я разотру тебе грудь и спину.        Юнги моргает, но, поглядев на Тэхёна несколько секунд, всё же присаживается и исполняет приказанное. Он крепкий альфа. У Юнги широкие плечи с остро выступающими косточками, мощная грудь и подтянутый живот. Тэхён незаметно сводит колени вместе. Значит… не течка вызывает такую реакцию в теле, потому что больше месяца назад он ощущал то же волнение внизу живота. Юнги посматривает на омегу, ссутулившись, его смуглая кожа усеяна бисеринками пота от жара, и омега сглатывает. Тёмные волосы липнут к вискам и сзади к шее, отчего хочется их смахнуть и подуть на разгорячённую кожу.        Но вместо этого Тэхён ныряет пальцами в аптечку и пытается отогнать от себя назойливые мысли. Выуживает оттуда маленький тюбик, чтобы выдавить в ладонь светло-зелёную мазь, растирает и разогревает её в пальцах, а по комнате разносится запах эвкалипта.        — Кем ты работаешь? — тихо спрашивает альфа, когда омега трогает его плечо и заставляет нагнуться вперёд, чтобы сесть сзади.        — Я редактор в издательстве. В основном дома работаю, — спокойно отвечает Тэхён и прикасается к чужой коже руками, испачканными в мази. Юнги жмурится от того, как болезненны прикосновения к чувствительной из-за температуры коже. — А ты? Адвокат, я так понимаю?        — Ага, — усмехается тот. — Иначе как бы ты меня встретил впервые в фойе суда.        Тэ хмыкает и растирает кожу на лопатках ладонями, ощущая жар, исходящий от тела Юнги. Но на ощупь альфа очень приятен, его спина ощущается почти бархатной, и омега почему-то тоже становится донельзя чувствительным.        — Ты всё ещё козёл из-за той ситуации, — бубнит он, склоняя голову и вынуждая алую пальму на лбу покачнуться.        — А ты всё ещё бестактный засранец. Ты мне тогда чуть заседание не сорвал, — фырчит альфа, жмуря глаза.        Тэхён перелезает обратно и садится рядом с Юнги, снова выдавив мази на пальцы. Мин чуть выпрямляется, дав доступ к своей груди, а омега застывает, рассматривая альфу ближе. Что он делает? Они почти не знакомы, но Тэхён сидит у этого человека в кровати, лечит его способами своих родителей, режет из-за него пальцы, которые, к слову, от мази сейчас щиплет, и почти смущается, глядя на полуголое тело. Но, сглотнув, омега решается идти до конца, раз уж забрёл в эти дебри. Прикасается к груди альфы ладонями и принимается втирать лекарство, которое всегда ему давал папа, вынуждая так лечить кашель. Помогает, кстати, отменно…        Юнги шумно выдыхает и зажмуривается сильнее, ощущая, как Тэ трёт его кожу. Красноволосая макушка всё время маячит перед глазами, а стоящая чёлка щекотит ноздри, так как Тэхён слишком близко. Тот пахнет эвкалиптом из-за лекарства, а ещё чем-то… приятно-сливочным, что взбудораживает рецепторы альфы. Тэ заканчивает и замирает, глядя на Юнги. Тот раскрывает глаза и повторяет за ним, застыв.        — Спасибо. Ты чуть меня не убил супом и до красноты натёр кожу, — сощуривается альфа.        — Бандерлог неотёсанный, — повторяет его выражение лица омега.        — Придумай что-то новое, Тэхён, — усмехается Юнги.        Тэ вспыхивает, шлёпает его по липкой из-за мази груди и вскакивает, намереваясь уйти, при этом возмущённо пыхтя.        — И даже не поцелуешь на прощание? — вырывается против воли из горла Мина.        — С чего бы это?        — Два из трёх раз, когда мы пересекались, ты целовал меня, — хрипит Мин, борясь с желанием закашляться.        — Не собираюсь подхватывать бациллы! — тычет в него влажным ещё от лекарства пальцем омега.        — Зараза к заразе не липнет, — парирует тот.        Тэхён возмущённо распахивает глаза, показывает средний палец альфе, отчего в комнате слышится его хриплый смех. Тэ, злопыхая, уже собирается уйти, как вдруг до него доносится голос Юнги:        — На тумбочке в ракушке, — омега поворачивается к нему снова, хлопает непонимающе ресницами. — Запасной ключ у выхода. На тумбочке, в ракушке, — и не успевает омега что-то сказать, как альфа добавляет: — это лишь на случай, если я помру всё же от твоего супа и начну пованивать. Откроешь судмедэкспертам.        Тэхён запускает в Юнги какой-то блистер из аптечки, и, матерясь себе под нос, уходит с громким топаньем. А с лица Мина не может сойти дурацкая кривая улыбка.

♡♡♡

       — Ты сделал что? — слышится в динамик голос лучшего друга, когда Чимин, раскрашивая вместе с сыном картинки, лежит уставший после работы прямо на полу.        — Ну… как тебе сказать…        — Вы переспали? — допытывается Тэхён, чем-то шурша на фоне.        — Нет. Или да. Пальцами считается? — смущённо шепчет в трубку омега, моргая.        — Да, Чимин. Если тебя трахали пальцами, это тоже секс, — наставительно проговаривает омега на том конце, отчего лицо Пака пунцовеет и он утыкается лбом в детскую раскраску.        Это явно не устраивает Юна, так что сын шлёпает его упаковкой от цветных карандашей и силой выдёргивает из-под лица имущество. Чимин же сопит в трубку Тэхёна.        — А ты, получается, сам пришёл к тому соседу, да? — старается перевести тему он.        — Он так кашлял, что мне казалось, скоро пермычки на окнах не выдержат, — фыркает Тэ.        — Ага. И из-за этого ты приготовил ему суп, — сощуривается Чимин, — при том, что ты совсем не умеешь и не любишь готовить. Порезал себе все пальцы, на что мне два дня жаловался, попёрся к малознакомому альфе в квартиру, чтобы выхаживать его во время болезни.        Они привыкли делиться всем, потому как Тэхён в курсе всех душевный метаний Чимина и происходящего в его жизни, так и наоборот. Ким знает про Чонгука, а вот Чимин знает про таинственного недосталкера, которого когда-то облил друг кофе в суде, а после оказалось, что они соседи по площадке.        — И никого я не выхаживал. Этот козёл и грубиян просто меня достал. И… к тому же, когда я потерял ключи, он позволил мне посидеть у него, накормил…        — А ты решил в ответ его отравить, — едва сдерживает смех омега, поглядывая за увлечённым раскраской сыном.        — Да иди ты! Это был нормальный суп!        — Ты потом скормил его собакам у помойки, Тэ… — хохочет Пак, почти катаясь по полу.        Тэхён сопит в трубку ещё на десять процентов возмущённее, чем прежде.        — Знаешь ли, нормальным людям хочется отблагодарить тех, кто позволил переодеться в свою одежду и в ливень пошёл искать твои ключи. А ещё…        — Ты влюбился, — вдруг бьёт обухом осознание по голове Пака.        Оба омеги на несколько секунд трагично замолкают.        — И ничего я… — голос Кима вдруг становится дрожащим и ужасающе неуверенным.        — Ты влюбился в него. Но когда? — выдыхает Чимин, округляя глаза. — Неужели только после того, как он помог тебе? Это не похоже на тебя, Тэ…        Тэхён понуро замолкает на том конце и лишь тихо дышит, ничего не отвечая. Думает будто, прикидывает, когда его сердце вздрогнуло впервые, когда чувство начало поселяться внутри. Чимин давно знает Тэхёна и может с уверенностью сказать — его друг не влюбчивый. Развязный немного гуляка, любитель лёгких и ничего не значащих отношений, состоящих почти просто из секса. Но не влюбчивый. Это что же ему в голову ударило…        — В баре, — хрипло доносится в ответ. — Это он был в баре, помнишь, я рассказал?        — Тот альфа, которого ты…        — Да, я был пьян и поцеловал его. Он хотел что-то предъявить мне за тот случай, но я…        — И ты тогда влюбился? — изгибает бровь Пак.        — В своё оправдание скажу, что он просто очень хорошо целуется! — вскрикивает омега, отчего Чимин прыскает и переворачивается на спину.        — Настолько хорошо, что твоё колючее сердце заполучил с подобной лёгкостью?        — Я… не знаю, — тихо-тихо, непохоже на себя выговаривает Ким. — И вообще! Ты ушёл от темы траха пальцами, Пак Чимин. Это что такое?        — Я, — заикается он. А уж было думал, что провёл лучшего друга.        — Как это вообще получилось?        — Мы повздорили немного, я выпалил про последний разговор с Джехва, а потом… само как-то.        — Ага вот вы ссоритесь, — фыркает Ким, — а потом его пальцы уже в твоей заднице.        — Тэхён!        — Что-о? — тянет тот, начиная чем-то хрустеть.        — Бестактный омега.        — Ты не первый, кто мне так говорит.        Они оба посмеиваются, каждый отчасти погружённый в собственные мысли.        — Будь осторожен, — выдыхает Тэ в трубку. — Я лишь переживаю за тебя. Этот Чонгук вроде хороший, но мне всё равно боязно из-за того, что между вами слишком длинная и болезненная история.        — И ты тоже, ладно? — тихо просит Чимин, поглаживая рисующего отпрыска по маленькой спине. — Ты… редко влюбляешься. И не умеешь выбирать мужчин.        — Да кто бы говорил! — возмущается омега высоко, отчего Пак начинает хохотать, привлекая внимание сына.        Определённо, это выльется во что-то. И история Тэхёна с тем альфой, другом Чонгука, и проблемы Чимина с его бывшим. Омеге стыдно за собственную безвольность, за то, что он почти отдался Чонгуку. Оттого Пак печально прикусывает губу и жуёт её от волнения. Стыдно, что клялся никогда не позволять тому приближаться к себе, но стоило Чонгуку снова проявить своё желание, окатить омегу очаровательной аурой, как тот сдался и расплылся лужицей в руках Чона. Так было и в прошлый раз, когда Чонгук впервые ухаживал за ним, когда с лёгкостью покорил омежье сердце и привязал его к себе стальными канатами. И страшно настолько же, насколько боязно. Чимин пока не знает, как ему следует поступить: поддаться воле сердца и отдаться страсти, принимая ухаживания Чонгука, или всё же прислушаться к голосу рассудка и прекратить всё это, пока не зашло слишком далеко?..