Там, где всему этому конец

      В небольшую парикмахерскую, неоспоримо маленькую в собственном существовании, лился мягкий свет раннего морозного январского утра, он расходился по безжизненному бетонному полу бликами и разводами — умышленно неосторожными, однако безразличными. В ограждённом стенами помещении, в которое только пытались вдохнуть жизнь, создав легко рушимую атмосферу призрачного уюта, для Сонхуна всё было новым, вместе с тем и неоспоримо безразличным. Тогда, как уши заполняли жужжащие голоса, переливающиеся в собственном разнящемся множестве, неизвестные звуки, то и дело их перебивающие, и неутихающий гул улицы, в сонхуновом сознании кружила мысль, неутихаемым переливом заходившаяся в сознании, описывающая для него — двадцатичетырёхлетнего выпускника университета — ограниченный круг переживаний.       Прохлада зимнего воздуха сочилась в щели, образовавшиеся в неплотно закрывающихся окнах, несколько старых, а оттого и потерявшие собственные функции, однако неплохо вписывающееся в общее уныние заведения, которое вместе с тем продолжало торопливо вбираться и в естество Пака, подобно тому, что находило с лёгким трепетом нервозности родство, ранее ему самому неизвестное. Пробирающий холод январского утра обволакивал его, окутывал и пробирался точно под одежду, свободно свисающей с плеч из-за неправильно подобранного размера, изменить который он навряд ли мог; находящий отклик в теле зной стоявшей погоды завлекал его, неумолимо и неустанно утягивая Сонхуна в реальность. Реальность, однако, настолько огорчающую, что едва ли тяготимую.       Сонхун немо смотрел перед собой, в самом деле не замечая предметы; мысли затягивали его далеко за пределы остывшего помещения, вобравшем в себя переливающиеся голоса, запахи, слишком отвратительные в собственном смешании, и тянули его туда, где безнравственно руководство брала лёгкая тревога, ещё сдерживаемая и не разросшаяся в ураган отчаяния. Паку подобные чувства напоминали лишь то, будто он оказался на краю, и хотя подсознание осторожно нарекала подобный ход событий объяснимо рациональным и взаимозависимым, волнение продолжало наливать грудь свинцовой тяжестью, плотно приковывая Сонхуна к мягкому креслу салона, заставляя его застыть лишённой жизни гротескной фигурой. Собственные мысли стирали с его лица краски, и теперь то в мягкости солнечного света казалось белее белого, подобно тому, что мгновенно лишалось остатка того человеческого, что в нём было.       Блики света играли в зеркальной поверхности, растянувшейся прямо перед Паком, игнорировать которую всё это время ему удавалось только с переменчивым успехом; они скатывались по предметам и переливались на других, заходясь на отполированных поверхностях игривым блескам, а на безжизненных бетонных стенах, только в некоторых местах скрытыми винтажными плакатами, растягивались тенями и просветами, только уродуя и без того неприглядное место ещё больше прежнего. Его взгляд не приковывался к предметам, он соскальзывал с них, мгновением погодя перепрыгивая на другой, расположившийся рядом, и так продолжалось, пока поле его зрение не ограничивалось поворотом головы, а после всё норовило повториться снова. Здесь время тянулось сквозистой завесой неизвестного, оно переливалось с отсчётом минутной стрелки, приглушенно тикающих часов, окольцевавших запястье, и растворялось с переливом секундной, когда одни десятки неумолимо врезались в другие, всё подталкивая и подталкивая вперёд, а время только неопределённостью бежало, смазывая для Сонхуна ощущения мгновения, неизвестно его растягивая.       Сонхун безнравственно смотрел перед собой, и предметы перед взглядом обретали только слабое очертание границ, подобно тому, что торопливо расплывались перед глазами, утратив свою чёткость в подобном существовании. Он слабо откинулся на кресле, шумным вздохом внося собственную лепту в неутихающий гам, окруживший его, и спина, ранее до предела напряжённая, упала на мягкую спинку, находя в той опору. тогда лёгкая поступь дрожащего успокоения проскользнула вдоль тела и проскребла по костям, непременно разнося расслабленность по мышцам, подобно кратковременному импульсу, и факел ранее неугасающей мысли, точно впитавшей весь сонхунов неподдельный страх перед неизвестностью, неторопливо угасал. Однако Сонхун точно знал, что подобные мысли не оставят его до самого конца — до того момента, когда ясность ситуации не замелькает перед его взглядом в чужом облике, — оттого это лёгкое облегчение, расслабившее мышцы, более напоминало затишье перед сильной бурей — настолько необъятной, что едва ли прогнозируемой.       Пак вновь шумно вздохнул, наполняя пространство вокруг себя шумным мычанием, и руки, ранее лежавшие на твёрдых, всё лизавших кожу через ткань одежды прохладой, несущей вдоль позвонков табун мурашек, подлокотников соскользнули и тяжелым бременем упали ему на колени. Одежда отозвалась его действиям в ответ шумным шуршанием, и неоднородный рисунок, состоявший более из неприглядных хаотично разбросанных пятен, замелькал перед взглядом, вновь став причиной, от чего грудь неторопливо стало наполнять свинцовой тяжестью самобытного волнения. Сонхун разменял секунды, прежде чем, отвлечённый собственными мыслями, вновь смог сфокусировать взгляд. Тогда мир вокруг обрёл ясность и краски, всё ещё, однако, не скрашивая унылости заведения, в котором ему удалось оказаться, и предметы, ранее представшие перед взглядом только неясными очертаниями, разводами и стирающимися границами, обрели чёткие контуры, в полной мере очертив вокруг Пака реальность, оказаться в которой ему совсем не оставили выбора.       Он смотрел на себя, находя собственное отражение в зеркале точно напротив, и в этом замечал нечто до невозмутимого тривиальное. Вдоль его лица скользил свет яркого январского солнца, которое в морозные дни, подобные этому, оказывалось до неоспоримого ярким; они скатывались по ровной переносице и слабым блеском отдавались в радужке агатовых глаз, переливами заходились на молочной коже, в других местах падая глубокими тенями, а после растворялись точно у воротника. Те подобно отказывались ползти дальше, ниже, вдоль широких плеч, спрятавшихся за широкой курткой, выданной точно не по размеру, неопрятно свисающей вдоль всего его силуэта, очерчивая пятна камуфляжа, пустых погонов и одной только белеющей нашивки на правом рукаве, обозначившей для него флаг собственной нации. В подобном виде Пак чувствовал себя неудобно, найдя самого себя наедине с подобными мыслями ещё с того самого момента, как утром пришлось надеть форму; на сонхуново мнение, та совсем ему не подходила: уродовала всё ещё навивающей юностью силуэт, стирала с его лица краски и совсем не шла по статусу. Однако Пак точно знал, что другого выхода у него не было, и направиться на обязательную военную службу сразу после выпуска — последний этап его становления в социальной среде, слишком удручающей условностями принятого поведения.       Смотря на себя через зеркало, неосознанно Пак замечал, как от подобных мыслей, вновь и вновь заходившихся ураганом в голове, перекликивающимися с другими, в своём смысле только более огорчающими, кривились его губы: он поджимал их и распускал, подобно тому, что точно вторил собственным переживаниям, разливающимся в груди, и пока вдоль собственного силуэта скользили краткие взгляды, его собственный взгляд выражал одно только недовольство. Недовольство это, впрочем, не было вызвано неприязнью к себе или ситуации, оно становилось порождением лёгкого опасения перед неизвестностью ожидания, и это снова и снова зарождало в Паке бурю переживания, наливающую грудь свинцом и скатывающуюся на плечи неподъёмным валуном, неоспоримо то и делая, что кривя его осанку. Сонхун рассматривал себя, отрешённым взглядом скользя по парню, смотрящему на него с отражения, едва ли только ему напоминающего самого себя. Усталость, проблески волнения и переживание стирали с его лица краски, и свет, переливами заходившийся по тёмным волосам, только сильнее разнося досаду по телу, разлившуюся в сознании переливом ясной мысли, иссякующей в множестве других.       Растерянный в собственных мыслях, Сонхун не замечал, как в задумчивом жесте неторопливо водил языком по верхнему ряду зубов, неуёмно спотыкаясь об острые клыки, а после пряча появляющийся кончик розового языка, цеплял нижнюю губу, неторопливо оттягивая, подобно мазохистским удовольствиям, пока краснеющие ранки не появлялись на бледных от холода губах. Это норовило продолжаться вновь и вновь, заставляя Пака всё сильнее теряться в порождённом мыслями забвении, своим смыслом мало отличающимся друг от друга, однако более обременительными, чем вся ситуация в своём существовании, однако вскоре Сонхуну удалось отвлечься.       Юная девушка возросла рядом с ним, и прежде её отражение мелькнуло в зеркале, точно у Сонхуна за спиной, прежде чем раздался её голос, закруживший вокруг и смешавшийся с другими голосами, совсем ничего о нём не знающими; тот окутал его извиняющимся тоном, и девушка, кратко согнувшись в извиняющемся жесте, поспешила приняться за работу:       — Прошу, простите за ожидание, — она бросила слова, точно зная, что должна была говорить и, как казалось Сонхуну, едва ли только посмотрела на него.       — Всё в порядке, — он выдохнул в ответ, смирив её кратким взглядом. — Можете не торопиться, — слова выбились из груди тихо, однако слышно, точно вобрав в себя всю тоску, вдруг растянувшуюся вдоль сонхунового естества.       Девушка не пожелала сказать ничего в ответ, и Пак согласился с таким её решением, рационально найдя это для них лучшим исходом. Он наблюдал за ней через зеркало, скользя взглядом по отражениям, всё игнорируя собственное, опасаясь, что вскоре оно покажется ему совсем неузнаваемым. Незнакомка, работница парикмахерской, торопливо натянула на себя кожаный фартук, тот заблестел на ярком зимнем солнце лоснящимся переливом, а после Паку в уши вбилось скрежетание железа об железо, когда девушка торопливо положила ножницы на стойке рядом с собой. Когда её скорые, более напоминавшие Сонхуну хаос, движения прекратились, она шумно выдохнула и разглядила невидимые складки на собственной одежде, проводя по той руками. Только после работница возникла за сонхуновой спиной невысокой тенью, торопливо собирая собственные окрашенные в яркий рыжий длинные волосы в небрежный пучок на макушке.       Разминулся миг, прежде чем полотно ткани мелькнуло перед глазами Пака, разрезав реальность тёмным пятном, мгновением позже обвиваясь вокруг его шеи точно под кадыком, заставляя адамово яблоко беспрерывно упираться в него, а в голове растворяться мысли о том, что вот она — лебёдка, его сковавшая, точно затянувшаяся на шее и торопливо перекрывающая сонную артерию его жизни. После, однако, подобные мысли торопливо самим Сонхуном нарекались до последнего безрассудными, так тонко граничившие с фарсом, однако в момент собственного глухого отчаяния, растянувшегося вдоль груди волнением перед грядущим, в краткий миг это только несколько приподняло его дух.       — Вы собираетесь в армию, не так ли? — голос девушки вновь окружил его, завитав рядом, и Паку вновь удалось обратить на неё внимание. Та только осторожно подхватывала и тут же ложила на стойку ножницы разной длины и предназначения, точно смущённая и не знающая, куда девать свой взгляд.       — Да, — выдохнул Пак, и в собственном голосе не нашло отклик его обречение, так умело скрытое от общества, вероятно и точно его высмеявшее за подобные чувства необузданного волнения.       — Какая жалость! — на взводе вздохнула она, и её руки, театрально вспарив в воздухе, вскоре легли Сонхуну на плечи. — Военная стрижка вам совсем не подойдёт, — тяжесть чужих ладоней неторопливо возвращала его в сознание, и в какой-то мере Пак остался благодарен незнакомке за то, что подобным жестом собственного возмущения она удержала его от новой попытки поддаться скитаниям по собственному сознанию.       — Тут уж ничего не поделаешь, — Сонхун только качал головой, и губы коснулось что-то так отдалённо напоминавшее подобие улыбки: вынужденная и точно вобравшая в себя всё то непринятие, расползающееся в душе, вскоре она показалась ему отвратительной.       — Вы ведь так красивы и молоды, — а девушка всё продолжала, и Паку, ранее мало встретившемуся с подобными проявлениями симпатии, стало казаться, что юная особа в самом деле желала его подбодрить. Мало только тогда она в самом деле знала, что едва ли только делала лучше. Тот неугасающий факел мысли мало что могло бы в самом деле усмирить.       — Всё в порядке, — на выдохе протянул он, в самом деле желая заверить в этом не незнакомку, вдруг расчувствовавшуюся к нему, а самого себя, точно знающего, что более не было пути назад. Когда девушка обрежет его волосы, и те тёмными прядями безжизненно упадут на пол, от прежней жизни юного студента более мало что останется. — Всё в порядке, — не известно, для кого именно: себя или неё — он повторил это снова, а после, насильно добавив в голос наигранной уверенности, мягко завершил: — Давайте просто сделаем это.       Девушка немо бросила в его сторону ещё один обеспокоенный взгляд, и тогда, как разминулся миг, она только коротко кивнула в ответ, чуть позже всё же поспешив растянуть в воздухе слова и одарить Сонхуна лёгкой улыбкой, на его собственное мнение, лишённой искренности:       — Хорошо.       Её голос закружил вокруг и померк секундой погодя, неумолимо растворяясь в множестве других голосов, ничего о нём не знающих, окутывающих его вязкой пеленой гула, для него самого ощущавшегося подобно белому шуму, однако приносящего мало спокойствия. Пак вновь следил за девушкой, теряя свой взгляд в отражении, только на недолгие секунды пересекаясь взглядом с подобием собственной фигуры, смотрящей точно на него. Девушка опечалено вздохнула, точно подобным жестом отвечая собственным мыслям и призрачному огорчению, нашедшему отклик в её неравнодушной душе, и тогда её руки, ранее бренной тяжестью лежавшие у Сонхуна на плечах, соскользнули. Холод чужих пальцев лизнул шею, когда работница аккуратно поправила ткань, отделяющую Пака от того, чтобы собственные срезанные волосы рассыпались по его форме.       Девушка послушно и согласно кивнула, растворив на губах ту самую притворную улыбку, и только позже Паку удалось заметить, как кончик раненного пирсингом языка порозовел на губах, будто выдавая чужую давнюю привычку. Её руки неторопливо подхватили пряди сонхуновых волос, и Пак, точно задержав собственное дыхание, наблюдая за тем, как при подъёме девичьих пальцев пряди россыпью вновь ложились на лоб, он неторопливо прощался с подобными ощущениями, точно зная, что более не было пути назад.       Лязг металлических ножниц разрезал слух, точно вновь позволив мгновению захватить сонхунов дух, спереть в лёгких воздух и краткий проблеск страха мелькнуть в блеске тёмных глаз. Девушка нерешительно замирала, подобно тому, что медлила на краю истины, будто работа, ранее ею выполняемая изо дня в день, сейчас показалась ей ненавистной. В краткий миг, когда он терял взгляд в отражении, пляшущем в зеркале чётким очертаниями и фигурами, ему показалось, будто юная работница зажмурила глаза, прежде чем её рука вновь приобрела былую устойчивость и лёгкость, так незаменимую в её работе. Металл снова лязгнул, разрезав шумы вокргу, и очертив для Сонхуна миг, и тогда, как растянулось сумбурное мгновение, для него самого всё произошло быстро.       Сменились секунды, и ранее зажатая между тонкими девичьими указательным и средним пальцами прядь завяла, рассыпавшись россыпью по воздуху, отрываясь от остальной массы, на несколько недолгих секунд запарив в воздухе, прежде чем неминуемо упасть на безжизненный серый бетонный пол. Всё это случилось быстро, и Пак точно не чувствовал боли, однако волнение и переживание наливали грудь свинцовой тяжестью, превращая Сонхуна в нечто отдалённо напоминавшее восковую фигуру — податливую и совсем лишённую собственной воли. Вытянулось мгновение, прежде чем девушка, всё же обретя уверенность в том, что именно ей приходилось делать, проделала это вновь. Ножницы мелькнули в воздухе, игривым блеском заиграв на ярком зимнем солнце, а после девичьи пальцы подхватили новую прядь, и тому, чему ранее удалось заставить Пака исступленно замереть, пришлось повториться вновь.       Пряди рассыпались рядом с ним, недолго танцуя в воздухе, а после бренно падали ниц точно у сонхуновых ног. Сонхуну оставалось лишь только наблюдать, снова теряя собственный взгляд в предметах, лицах, совсем для него чужих, и очертаниях, едва ли только известных, и всё лишь для того, чтобы избежать встречи взгляда с собственным отражением, медленно утрачивающем свои привычные черты. А девушка же только продолжала: заходилась вокруг него, подобно в адском танце, и кружила, переминаясь с ноги на ногу, обходя кресло в небольших шагах. В те долгие моменты, когда ощущение времени показалось невесомым, а секунды, растянувшись, на скорости врезались в другие, разум Пака наполнял только лязг металла, резвое клацанье ножниц и утихающий шёпот собственной юности, непременно отдаляющийся всё больше и больше.       Время для него превратилось в необратимый поток, неторопливо затягивающий его и сбивающий с толку. Секунды вытянулись и переросли в минуты, а те на скорости врезались одна в другую, подгоняя стрелку шумных часов, расположившихся точно у Пака за спиной. Тогда, чем быстрее бежали стрелки часов, его мысли торопливо растворялись, оставляя после себя только обременённость былого волнения и усталость, разносившиеся в теле гулом, особо концентрируясь в конечностях, точно напоминая неперебарываемую усталость, которая Паку уже давно была знакома. Всё это закончилось тогда, как жужжание стригущей машинки нетерпеливо растворилось в других шумах, наполнивших помещение, и чужое касание рук, к которому за необратимый процесс ему уже удалось привыкнуть, исчезло, не оставив после себя и томительного послевкусия.       Работница отстранилась, осторожно складывая машинку на стойку рядом с собой, и её руки, освобождённый от предметов, разгладили невидимые складки на её фартуке, точно плотно прилегающему к юному телу. Сонхун боязливо поднял взгляд на собственное отражение, избегать которое ему так отчаянно желалось, и лёгкий проблеск первобытного страха проскользил где-то на периферии, позже мгновенно оказавшись поглощённым рациональным шёпотом сознания, вызвавшем принятие, растянувшееся по телу долгожданным облегчением.       — Вот так, — на выдохе растянула она, и Пак увидел, как её губы поджались в огорчении. Она не говорила этого, однако Сонхун точно знал, что тогда девушка жалела о том, что должна была выполнять подобную работу собственными руками; жалел и сам Пак, лишь только о том, что с таким положением дел ему приходилось соглашаться.       Он осмотрел себя в зеркале и неторопливо скользя по собственному новому отражению, едва ли только нашёл в том старого себя. Он смотрел на себя, и былые догадки находили отклик в незатухающих мыслях, точно твердивших о том, что сейчас с отражения на него смотрел совсем новый человек — так на него самого похожий, однако другой. Однако даже так, вопреки собственным опасениям, он не испытывал отвращения, точно смешиваемого с раздражением, тогда его грудь, естество и даже душу наполняло одно только принятие неизбежного. Срезанные волосы россыпью падали на ткань, окольцевавшую шею, и точно символизировали последние капли утраченной юности, с которой ему стоило распрощаться.       Сонхун знал: вопреки всему, так было правильно, и он не должен был противиться натуральному и установленному течению жизни.       — Вам идёт униформа, — девушка новь растягивала слова, а её руки, новым холодом в неаккуратном движении обжигая шею, возвращали Пака в реальность.       — Вам не стоит меня успокаивать, я в порядке, — Сонхун раскачал головой, от услышанных слов чувствуя едва ли не болезненное отвращение; отвращение это, впрочем, не было направлено к самой девушке, причиной его становилось её снисходительность. Затерянному в собственных переживаниях и принимающему собственное скудное положение Сонхуну её слова стали походить более на насмешки, нежели попытку утешить, однако та, подобно тому, что не понимала этого, только наивно по-юному закончила:       — Я только хотела поделиться с вами этим, — она отцепила ткань, подобно тому, что сняла оковы, и Сонхун почувствовал долгожданную свободу в том, что холодный воздух, всё сочившийся из окон, из открываемых и закрываемых дверей, лизнул кожу, вызывая желание содрогнуться.       — Спасибо, — едва ли только зная, что в самом деле ему стоило ответить, бросил Пак, точно намереваясь удалиться — видеть собственное подобное отражение теперь казалось невыносимым.       — Не стоит, — девушка бросила эти слова, опустив голову, и те, точно отбившись от пол, торопливо растворились в воздухе и исчезли.       Оказавшись свободным от оков ткани, Сонхун ухватился обеими руками за подлокотники, только тихо, едва ли слышно зашипев от холода железа, вдруг соприкоснувшегося с тёплыми ладонями. Он вытолкнул себя с места, и мягкое кресло чуть раскрутилось, поддавшись движениям. Пак выровнялся, возрастая перед юной девушкой высокой фигурой и заставляя её чуть вздёрнуть подбородок, дабы встретиться с ним взглядом снова, а Сонхун, только ощутив тяжесть в ногах, вернув себе равновесие, неторопливо расшатался с ноги на ногу, слушая, как тяжёлые, уродовавшие его походку ботинки разнесли глухой звук по помещению, неумолимо смешивая тот с множеством других шумов. Пак тяжело вздохнул, резко поборов желание запустить пальцы в волосы, дабы оттянуть те у корней, точно зная, что он более не сможет сделать этого, и тогда, как тяжёлый, вобравший в себя часть его переживаний вздох материализовался в пространстве шумным «ха», Сонхун неторопливо запустил руку в карман плотно посаженных на талии штанов.       Разминулся миг, прежде чем пальцы, раздвинув подкладку, ухватились за край бумаги и после потянули ту, выудив из глубины кармана. В воздухе замелькали две купюры, ранее аккуратно сложенные, теперь же несколько смявшиеся, и Пак, проследив за их номиналом, аккуратно зажимая те в руках, неторопливо протянул их девушке, мгновением позже поднимая на неё взгляд. Та только немо осмотрела его вновь, и тогда в её взгляде Сонхун снова увидел сожаление, проскользнувшее тенью подозрения. Девушка отбросила подобные мысли несколько позже, когда резво мотнула головой, позволив одной витиеватой пяди выбиться из пучка и небрежно повиснуть с него, а после вытянула руку в ответ. Она перехватила деньги, и Пак только благодарно кивнул, мало испытывая настоящей благодарности за то, что ему пришлось сделать посредством необходимости и руководящих правил, а юная работница только снова улыбнулась ему.       Он попятился, делая уверенный шаг назад, точно зная, что больше не желал оставаться в этом месте, давящем со всех сторон безжизненными голыми бетонными стенами, вдохнуть в которых уют было едва ли только возможно. Сонхун развернулся на пятках, и новые ботинки отдались слабым похрустыванием кожи, когда он сделал новый шаг. Пак направился к двери, теряя собственный взгляд в прозрачных вставках, в которых игривыми бликами заходилось зимнее солнце, падая на пол разводами бликов. Сонхун немо отворил дверь, секундой позже потянув её на себя, и чужой голос, уже знакомый, прозвучал для него отдалённо, когда юная работница окликнув, сказала:       — Берегите себя.       Однако он не пожелал остановиться. Сонхун проскользнул в отворившийся дверной проём, и чужие слова, точно настигшие его слух, однако не разум, смешались с звонким переливом колокольчиков, висящих над дверью, а после остатки чужой фразы растаяли на шумной улице, прерываясь вновь закрывающимися дверьми дешёвой парикмахерской, точно положившей конец его ранее цветущей юности.       Морозный ветер неприятно ударил в нос, пробрался под плотную одежду армейской формы и неосознанно заставил Пака поёжиться. Сонхун сделал торопливый шаг, после которого последовал второй, не торопящий третий и новые, новые, новые последующие, непременно уносившие его дальше от парикмахерской вниз по тонкой улочке. По правую от него сторону мельтешили автомобили, на скорости они проносились рядом, наполняя улицу привычным гулом, только изредка разбавляя нетерпеливо заходившемся мычанием раздражённого клаксона. Застилая дорогу перед Сонхуном, плотный снег хрустел у него под ногами, наполняя каждый отяжелённый волнением шаг звуком, вновь и вновь вбивающимся в уши и только втягивающем обратно в реальность: реальность настолько блеклую, однако рациональной в собственном ходе событий.       Сонхун шумно вздыхал, торопливо опуская голову и теряя собственный взгляд в носках новых армейских ботинок, тёмным пятном рассекающих белое снежное полотно; Пак прятался, подобно тому, что едва ли только имел возможность находить силы бороться с внезапно одолевшие его смущением от собственного нового положения, то и дело твердящем о том, будто каждый взгляд неумолимо приковывался к нему самому, несмотря на уговоры рационального, продолжавшего твердить, что никому, кроме Сонхуна самого, в самом деле не было дела. С каждым новым тяжёлым вздохом вокруг него витал неоднородный комочек пара, настолько уязвимый в собственном существовании, что совсем не имеющий возможность продержаться в холодном воздухе дольше мгновения, непременно оказываясь заменённым новым ему подобным, однако не идентичным.       Ноги торопливым шагом несли его по уже знакомому пути, представшему перед Сонхуном одной только запоминающейся чередой поворотов и ориентиров. Преодолев половину улицы, он свернул за угол, и узенькая улочка вывела его к растянувшемуся перед ним двору. Жилой дом, слишком похожий на тот, который уже показался родным, уходил вверх могучим монолитом, в основном состоящем только из череды окон и балконов, растерявшихся где-то там — высоко за пределами обозримого. Январское солнце плясало в окнах переливами и находило собственное отражение, непременно наполняя каждую комнату, куда только норовило добраться, ярким солнечным светом, режущем глаза; оно переливами заходилось и в снегу, растворялось в безжизненно померкших деревьях, окончательно лишившихся своей листвы, и только игривым блеском заходилось на покрытых коварным льдом ветках.       Собственные гулкие шаги непрерывно отдавались в сознании, когда Пак ненарочно стал их отсчитывать, находя в этом старую привычку, отказываться от которой, впрочем, ему желалось мало. В собственном уединении ему удалось погрузиться в мысли — не такие громкие, как ранее, однако всё ещё не утратившие голос окончательно; они казались ему одновременно и благословением и проклятием, и Сонхун в самом деле точно не знал, желал ли он это прекращать, в конце ему всё ещё казалось, что таким образом ему удавалось ненадолго мириться с реальностью, сейчас настолько необъяснимой и безрассудной, что едва ли привлекательной. Удручённый раздумьями, он провёл мгновения, а когда очнулся, ноги неторопливо потянули его вверх по улице — туда, где его уже ждали.       Он вышел к небольшой подъездной дорожке, точно туда, где улица уходила развилками в разные стороны, и знакомый двор дома промелькнул перед глазами. Сонхун поднял свой взгляд только тогда, как почувствовал чужой, ползущий точно по его коже всё выше и выше, тот взгляд жёг кожу, оставляя ожоги, противостоять которым Пак не собирался. Сонхун приподнял голову, неосознанно вдёрнув подбородок, и тогда его плечи, ранее покатые, выровнялись, вместе с тем выровнялась и спина, точно искусственно стирая всё то удручение, всю тревогу, скопившиеся в теле тяжесть., отравляющие его существование бренностью.       Вонён стояла у входных дверей, и те непрерывно раздвигались и сдвигались, то выпуская, то впуская людей, Сонхуну точно неизвестных и казавшихся едва ли только знакомыми внешне. Её фигура белела на входе светлой курткой, и Чан переминалась с ноги на ногу, и Пак точно знал, что худые девичьи ноги, плотно обтянутые узкими джинсами, подрагивали на холоде, пока руки всё сильнее продолжали прижиматься к телу в надежде сохранить последнее тепло. Вонён опускала голову и рвано выдыхала, образовывая точно у раскрасневшихся от январской прохлады щёк и кончика носа облачко пара, мгновенно исчезающее. Когда Чан подняла на него взгляд, Сонхун ощутил, как волнение снова пробежало по телу призрачной тенью. Тогда в груди возросло желание опустить голову — поступить точно так же, как он делал ранее в надежде спрятаться от чужого взгляда, точно его изучающего, однако он вновь оказался пленён.       Что-то переменилось во взгляде девушки, когда Чан увидела его, и Пак, торопливо объясняя всё разделяющим их расстоянием, не мог точно назвать, что именно. Узнать ему удалось только несколько позже, когда ноги, точно поддавшиеся зародившемуся в теле нетерпению, понесли его к ней быстрее. Тогда Сонхун преодолевал расстояния, и шорох снега под ногами пробивался в уши лишним, нежеланным шумом, вскоре меркнущем наравне с учащающимся сердцебиением, отдававшемся в ушах шумным грохотом. Одолимый смущением, Пак торопливо сглотнул слюну, разменяв попытки смочить мгновенно пересохшее горло, а после снова потерял свой взгляд в фигуре Вонён. Она улыбалась, теперь замерев, подобно недвижимому изваянию, и только смотрела на него. Сонхун видел, как уголки её губ приподнялись, как после менялся её взгляд, всё вновь и вновь скользя по сонхуновому лицу.       Растянулось мгновение, и тогда Пак, точно охваченный безрассудством и нетерпением, стегавшем по сознанию, сорвался не скорый бег. Он смотрел на Вонён, более не думая ни о чём другом, пока ноги спешно несли его к ней. Чан только замерла на месте на неясные секунды, а после, подобно тому, что безрассудство охватило их обоих, она, будто вторя Сонхуну, сорвалась с места, торопливо и пошатываясь перепрыгивая ступени. Её лёгкий смех, разрезающий прохладу ясного январского утра, вбивался Паку точно в уши, и трепет разносился в груди теплом — настолько ярким и неподдельным, непременно тянущем губы в лёгкой улыбке, окончательно стирающей усталость с сонхунового лица, всё сильнее подгоняя Пака на встречу к ней.       Это произошло несколько позже, когда Сонхуну в два лёгкие полупрыжка удалось сократить последнее расстояние, и он остановился, учащённо дыша. Силуэт Вонён приблизился, и девушка, вновь окружив сонхуново сознание лёгкостью собственного смеха, разменяла секунды, прежде чем настигла его. Сменился миг, и сонхуновы руки обвились вокруг её талии, настолько тоненькой, что пальцы обеих рук соприкоснулись. И когда Вонён блаженно пала в его объятия, обжигая кожу на шее, щеках и ушах собственным горячим дыханием, он оторвал её податливое тельце от земли. Находившаяся полностью в его власти, Чан взмыла в воздухе, и её ноги только несильно раскачались, паря в некотором десятке сантиметров от укрытой плотным, хрустящим снегом поверхности. Вонён прильнула к нему ближе, и тогда девичья грудь плотно прижалась к его собственной, наполнив уши шелестом сцепившейся одежды, так контрастирующей для них двоих.       Сменился миг, прежде чем, вновь охваченный светлыми чувствами своей разделённой любви, Пак ощутил, как прохлада тоненьких девичьих пальцев лизнула шею, заставив самого Сонхуна замереть от неожиданности. Чан завела обе руки Паку за шею, мгновением погодя крепко сцепив те, хватая себя за локти, и тогда, как их взгляды вновь встретились, слились и затерялись один в другом, Сонхун окончательно растерял себя, позволив счастливому мгновению подхватить их обоих, описав для них собственную небольшую бесконечность. Пак закружился на месте, всё ещё прислушиваясь, как хрустел под ботинками снег, как лился девичьих смех, в котором ему желалось раствориться; он смотрел Вонён в глаза, теряя не только свой взгляд, а и самого себя в искрящемся блеске карих глаз, где испытываемое и не скрытое счастье отражалось радужными переливами.       Тогда, как мир, принадлежавший только им двоим, заходился в полосках скорости и Сонхун продолжал кружить Чан, он мало знал, что собственные губы тронула лёгкая улыбка — то неподдельное проявление собственной любви, обнажающее острые клыки. Поглощённый её лёгким смехом, он смеялся в ответ, точно зная, что что тёплое чувство, наливающее грудь, душу и само его естество было ничем иным а любовью, которую он испытывал к Чан.       В моменты, подобные этому, он точно знал, что любил.       Миг растянулся, вытянулся, а после на скорости торопливо врезался в иной, ему подобный, описав для них, влюблённых, собственную небольшую бесконечность, положить конец которой Паку пришлось так, на его мнение, скоропостижно. Он всё кружил Вонён в воздухе тогда, как её руки сильнее упрёлись ему в плечи, ощущавшиеся теперь тяжестью, и та, разрывая свой непринуждённый смех словами, засеменила на периферии сонхунового сознания часто выбивающимися из груди словами:       — Всё, всё, всё, — резво бросала она, и губы вновь растягивались в улыбке. — Поставь, поставь, — продолжала Чан, насмешливо ударяя кулачком Паку в плечо.       Его ноги замерли, и собственная улыбка, настолько невинная и искренняя так и не поторопилась сойти с губ. Наконец замерев на месте, он не поторопился опустить Чан на землю. Всё придерживая её за талию, ощущая, как часто вздымающаяся и опускающаяся грудь прижималась к собственной, он немо смотрел ей в глаза, теряя собственный взгляд в её лице, открывая новые прелести девичьего профиля. Вонён улыбалась, подобно Сонхуну самому смотря Паку в глаза, и её смех, ранее его окруживший, неторопливо стихал, растворяясь в прохладе январского воздуха.       Сонхун опустил девушку на землю мгновениями погодя, всё же найдя в себе силы противостоять разгоревшимся в груди чувствам. Тогда, всё не торопясь убирать руки с девичьей талии, он неторопливо поманил Вонён на себя, и девушка не стала сопротивляться. Она прижалась к нему сильнее прежнего, вновь позволив Паку жадно наполнить лёгкие сладким духом её духов, и пока сонхуновы ладони, удерживающие Чан за талию, вырисовывали на той неизвестные ему узоры, лицо девушки расплылось у него перед взглядом, стоило только ей приблизиться. Разминулся миг, прежде чем их лбы соприкоснулись в лёгком касании, и Пак, точно вновь затерянный в светлом чувстве собственной симпатии, блаженно прикрыл глаза, едва ли только зная, насколько сильно тогда в нетерпении задрожали его ресницы. В те краткие секунды они разделили всё: собственные чувства, взгляды, улыбки и даже кислород, будто дребезжащий от подобной близости, и Сонхун, ранее обременённый напряжением, вызванным волнением и лёгкими проблесками леденящего страха, ощутил, как облегчение окутало его пеленой, точно испепелив все до последней мысли.       — Я скучал, — Пак прошептал слова, растянув слоги, и не торопился открыть глаза. Он прислушивался к неровному девичьему дыханию, растворившегося рядом с его ухом, ощущал, как-то жгло кожу на щеке и шее, и точно знал, что Чан разделяла его эти подобные чувства.       Его слова померкли в лёгкости знойного воздуха, и тогда Вонён неторопливо отстранилась. Пак приоткрыл глаза и кинул краткий взгляд из-под подрагивающих ресниц в её сторону, замечая, как былые чёткости контура вновь возвращались, вырисовывая и заметные взгляду детали. Чан не поспешила убрать руки с его шеи, и её взгляд снова проскользил по сонхуновому лицу; позабывший на краткие мгновения о том, каким именно он был сейчас, Пак не пожелал спрятаться за говорящими действиями. Вонён осматривала его, и Сонхун не противился, снова позволяя себе затеряться юной девичьей красоте. В мгновение, всё прижимая Чан к себе одной рукой, другой он проскользил вверх по девичьему плечу, мгновением погодя останавливая ладонь точно у Вонён на щеке. Короткие тёмные волосы, ранее обрезанные в ровное каре, зашевелились на ветру, растрепавшиеся и выбившись из-за уха, и Пак, пальцем подхватив прядь, торопливо вернул ту на места. Чан вздрогнула от лёгкого касания, и Сонхун только зашёлся в новой блаженной улыбке, когда секундой погодя опустил ладонь на девичью розовеющую от холода щеку. Вонён не отвела взгляд и только прильнула ближе к его ладони, промычав что-то едва ли только внятное и на сладостные мгновения прикрыв веки, секундой погодя вновь одаряя Пака невесомым изучающим взглядом.       Только краткие секунды между ними не звучали слова, не звучали чужие имена, подобные заклинаниям, и они позволяли себе растеряться в мгновении, торопливо оказавшись в ловушке карих глаз, заходившихся блеском, однако для них разнящимся: сонхунов взгляд заходился масляными переливами обожания, настолько яркого, что точно ощутимого, а взгляд Чан — переливами неподдельного интереса.       Так они провели мгновения, в котором Паку удалось затеряться, а после голос девушки, вновь закруживший вокруг него и победно вбившийся в уши, торопливо втянул его в реальность, когда та начала:       — А знаешь, — задумчиво протянула Чан, — это не так плохо, — её голос прозвучал в знойном январском воздухе, точно скрашенный надрывом раздумья. Чан торопливо поддела зубами нижнюю губу и, мгновением погодя, несколько надув губы и чуть склонив голову на бок, позволила задумчивому виду упасть на её лицо.       — Тебе не стоит меня успокаивать, — Сонхун покачал головой, мгновением погодя всё же понурив взгляд.       Осознание стегануло по сознанию, вновь напомнив Паку о том, в каком положении ему удалось оказаться этим утром. Неуверенность, пробежавшая по позвонкам дрожью, заставила его отступить. Тогда, выпуская девичью талию из рук, он сделал осторожный шаг назад, более не чувствуя своей грудью тяжесть чужой, и сменился миг, прежде чем собственные пальцы сомкнулись вокруг запястий девушки. Он расцепил руки Вонён, осторожно убирая те с собственной шеи, и разминулся миг, прежде чем Сонхун осторожно вложил обе её ладони в свои, неторопливо растирая их. Пробиваемый девичьим взглядом, Пак несильно склонился, мгновением погодя поднося свои и вместе с тем и руки Чан к губам. Облачко пара вновь просочилось через губы и упало точно на кожу, когда Сонхун снова растёр заледеневшие девичьи пальцы.       — Я и не думала, — отозвалась Чан, подхватив растаявшие сонхуновы слова и резво хмыкнув. — Это точно не так плохо, как могло бы быть, не думаешь?       — Я не уверен, — Пак раскачал головой, торопливо пряча свой взгляд, точно смущённый собственных опасений.       — Может, мне тогда тоже стоит отстричь свои? — голос Вонён задребезжал в воздухе, и руки Сонхуна, ранее растирающие девичьи ладони, остановились.       Пак поднял на девушку удивлённый взгляд, точно охваченный непониманием, оно пробежало по венам и пробралось под кожу. Он смотрел на девушку, точно охваченный изумлением, перехватившем дух. Разминулся миг, когда их взгляды встретились и они оба замерли, немо смотря друг на друга, а после Чан оказалась той, кто новым раскатом собственного смеха разорвал тишину. Девушка тихо рассмеялась, торопясь спрятать свой взгляд в чертах сонхунового лица, и Пак только снова ощутил, как щёки залились краской.       — Не говори подобные вещи, Вонён, — он протянул слова, будто обиженно, однако подобных чувств не испытывал.       — А я говорю вполне серьёзно, — девушка энергично закивала. — Сделаю это, если захочешь, — Сонхун слышал это в её тоне: Чан желала его подбодрить, и Пак не противился этому, в этот раз не испытывая отвращения к подобному проявлению внимания.       — Не стоит, — на выдохе заключил он, и сменился миг, прежде чем Пак опустил девичьи руки.       Вонён молча только кивнула в ответ, отчего-то рассудив, что этого было бы достаточно, и Сонхун не стал противостоять этому, немо соглашаясь. Фигура Вонён расшаталась из стороны в сторону, когда девушка переминалась с ноги на ногу. Чан спрятала свой взгляд в поблёскивающих острых носках собственных ботинок, на которых островками переливались белые пятна прилипшего снега, и мгновением погодя задумчивый вид вновь лёг на её по-девичьи юное лицо. Вонён спрятала согретые Паком руки в карманы в призрачной надежде сохранить временное тепло, и тогда её губы поджались, превратившись в тонкую линию у неё на лице.       Сонхуну подобное девичье поведение показалось знакомым, и он, разменяв недолгие мгновения в раздумьях, вновь осмотрел Чан, скоро проскользив по её силуэту взглядом. Во всём: в подрагивающих ресницах, в поджимаемых губах и неловком покачивании из стороны в сторону — он видел проблески лёгкого девичьего волнения, оно, подобно сонхуновому, пробиралось Чан под куртку, лизало кожу холодом и пускало вдоль позвонков разряды, заставляя то раскачиваться из стороны в сторону, то после застывать в неуверенности. Тогда, заметив резкую смену в настроении Вонён, Сонхун посчитал это делом собственной чести, и губы, ранее плотно сомкнутые, неторопливо раскрылись, когда из груди выбились слова, завибрировавшие в тишине:       — Тебя что-то беспокоит?       Вонён замерла, стоило только задребезжавшему в воздухе сонхуновому голосу коснуться её слуха, и разминулся миг, прежде чем её взгляд вновь замер у него на лице. Тогда Пак заметил, что этом новом взгляде более не плескались резвость и призрачная пелена влюблённости — взгляд Чан мгновенно потемнел, и вдоль подсознания Сонхуна пробежала призрачная мысль, всё твердившая о том, что собственный был точно таким же: растерявший краски и поблекший в душевном беспокойстве.       Чан отсчитывала секунды, прежде чем смогла заговорить, и тогда, как её облик вновь поддался давлению удручения, тесно перемешавшегося с огорчением, она подняла на него ранее неизвестный Сонхуну взгляд, точно девушка вот-вот заскулила бы от ощущаемого глубокого душевного беспокойства.       — Не люблю прощания, ты же знаешь, — всё изменилось за секунды, и былой её оживлённый вид поторопился оказаться заменённым подавленным. Чан распустила губы и шумно вздохнула, прежде чем неторопливо промолвить: — Оба покидаете меня, когда я нуждаюсь в вас больше всего.       Последняя брошенная фраза завибрировала в январском воздухе и вбилась Паку точно в уши, породив воспоминания: те яркими картинками закружили в его памяти, и Сонхун, мало тогда обративший внимание на детали, вспомнил, как Чан как-то уже говорила о скоровременном зачислении лучшего друга на обязательную службу. Сонхун не знал точно, однако теперь, вернувшись к словам девушки рациональным анализом, смог осознать, что этот момент для Джейка настал так же скоро, как и для Сонхуна самого.       Пак тряхнул головой, мгновением погодя стараясь избавить себя от мыслей, которые поторопились лишь только собраться в тугой переплетённый комок. Он вновь поднял на Чан взгляд, совсем не зная, как ярко в том переливалось вдруг охватившее его огорчение, точно отозвавшееся в груди в ответ тому, увидеть которое ему удалось в девичьем взгляде карих глаз. Разминулись мгновения, прежде чем его губы вновь зашевелились и вместе со словами из груди вырвался и блеклый пар, завитавший вокруг и растаявший так же быстро, как и появившейся:       — Я не могу не поехать, — он говорил отсранённо, вновь теряясь в собственных мыслях, и тоска Вонён торопливо вбиралась в его естество.       — Знаю, — она выдохнула слова, а позже, словно найдя в этом смертельную необходимость, повторила с придыханием: — Знаю, Сонхун, от этого и становится так невыносимо.       Пак не нашёлся, что сказать в ответ, ощутив, как от померкших девичьих слов его естество стянулось в тугой комок в ответ. Он разменял недолгие секунды на раздумья, а после, встретившись с Чан взглядом вновь, неторопливо поманил её на себя. Девушка замешкалась, точно затерянная в собственном огорчении, и Сонхун взял инициативу в собственные руки. Кратким шагом он разделил между ними расстояние, сократив то в жалкие миллиметры, а когда его руки раскрылись, Вонён обречённо упала в его объятия.       Сонхун снова прижимал её к себе, чувствуя, как от разделяемого чужого тепла учащалось собственное сердцебиение и дыхание. Чан упала в его объятия, совсем не задумываясь об этом, и для самого Пака всё это ощущалось до невозмутимого правильно. Голова девушки лежала у него на груди, и Вонён, точно затерянная во внезапно поглотившем её удручении, только крепко ухватилась за края его изуродованной камуфляжем куртки, оттягивая ту равномерно по двум бокам. Сонхунова ладонь взмыла вверх, мгновением погодя находя своё место на девичьей макушке. Пак неторопливо провёл ладонью по шелковистым коротким волосам Чан, в успокаивающем жесте проделывая это снова и снова, чувствуя, как позже, вторя Вонён, его собственное дыхание выровнялось.       Вновь накинувшись на секунды со страстью влюблённых, они разделили миг, позволив тому неторопливо растаять и очертить минуту, едва ли только осквернённую молчанием — сейчас отчего-то Паку оно казалось необходимым. Время растянулось для них сквозистой завесой, когда им снова удалось ощутить тепло друг друга, проникнуться им и найти в том долгожданный душевный покой — настолько призрачный и хрупкий, точно подобный хрусталю. Секунды сменились, и тогда Чан оказалось той, кто, всё ещё не открывая голову от сонхуновой груди и теряя свой взгляд где-то в уходящей высоко наверх улочке, неторопливо заговорила:       — Могу я не поехать с тобой на вокзал, Сонхун? — в её голосе переливами вновь заходилась тоска, и слова, задребезжавшие в воздухе, врезались в сонхуново подсознание, отдавшись эхом. — Боюсь, что совсем не вынесу этого, если в таком состоянии меня увидят другие.       Её слова окружили Сонхуна призрачной завесой, а после растворились, вбиваясь точно в уши и находя отклик в его сознании. Пак слышал, как блеклая просьба перекликалась с девичьим волнением, и находил в этом нечто животрепещущее, скручивающее его естество в тугой узел. Он знал, что не мог противиться этому, оттого и не желал. Просьба Чан стеганула по сознанию и откликнулась в груди едкой досадой, терпкий привкус которой растворился на корне языка, только сильнее путая Пака. Сонхун желал отказаться хоть раз, проявив жадность, никогда ранее ему не свойственную, однако не смог. Стремление дать Вонён всё то, чего она желала, оказалось сильнее, точно отзываясь тем, как он любил.       Сонхун позволил тишине окутать их; тишине, в которой тогда звучало только их пылкое дыхание, всё неуёмно образовывающие облачка пара рядом с их лицами, а после момент погас, точно унося все противоречащие сонхуновы мысли и растворяя их в полотне реального, с которым ему пришлось встретиться. Только тогда он заговорил:       — Хорошо, — Пак выдыхал слова, в успокаивающем жесте поглаживая девичью макушку и пропуская короткие волосы сквозь пальцев, в глубине души чувствуя предательское покалывание едкой досады. Сонхун не желал прощаться с Вонён так рано, Чан же больше не хотела отсрочить миг.       — Ты точно будешь в порядке? — она подняла на его скорый взгляд, и Пак не смог устоять. Глубокое чувство обожания заставило Сонхуна вновь скривить душой, и тогда, как это случилось, он вновь прижал девушку к собственной груди и неторопливо, скрывая в тоне голоса все настоящие эмоции, проговорил:       — Я справлюсь.       Вонён неторопливо отстранилась, и Сонхун более не заметил перемены в её настроении. Замкнутая в собственном молчании, порождённым недолгими мгновениями уныния, Вонён более не торопилась ничего говорить. На её лицо только лёг благодарный вид, нашедший своё проявление во взгляде карих глаз и лёгком изгибе её бровей, неторопливо поползжих к переносице. Яркий солнечный свет знойного утра заиграл на её коже переливами, только сильнее выделяя розовый румянец, слишком яркий в собственном существовании на бледных девичьих щеках, однако неоспоримо пленительный.       Секунды замельтишили, безвозвратно растворившись, и для Пака это ознаменовало тот миг, когда ему более не удавалось отсрочить неизбежное. Трель собственного телефона вбилась ему в уши, и лёгкая вибрация разошлась от внутреннего кармана на груди, точно пробив всё тело дрожью. Будильник разрезал трелью тишину между ними, и прежде, чем опустить пальцы в карман, выудив из глубин того сотовый, он бросил на Чан ещё один краткий взгляд. Тогда же ему точно удалось отследить это в выражении её лица: Вонён знала, что это значило.       — Тебе пора, не так ли? — она не опасалась озвучить собственную догадку, и её слова торопливо слились с приглушенной мелодией будильника, смеркнув точно вместе с ней.       — К сожалению, — Пак поджал губы, чувствуя, как досада защипала под ложечкой и пробежала разрядом между лопатками вниз по позвонкам.       — Всё верно, — выдохнула Чан, и мгновением погодя спрятала свой взгляд в бело снегу у себя под ногами. Острый носок её ботинка поддел немного снега, и девушка неустойчиво расшаталась из стороны в сторону.       Тогда огорчённость стеганула по сознанию, и Пак, точно вторя девушке, поник. Его руки торопливо опустились, разровнявшись по швам, и Сонхун едва ли только ощущая устойчивость в ногах, точно окончательно охваченный собственной тоской, вновь подошёл ближе к девушке. Их разделил краткий шаг, и они снова разделили взгляды, позволив тем проникнуться, слиться и смешаться в последний раз перед долгой разлукой. Подобные чувства вдруг показались Сонхуну более значимыми, более острыми, нежели прежде, и Пак, точно чувствуя в этом необходимость, пожелал в них раствориться.       Сменился миг, прежде чем он неторопливо склонился к Чан для поцелуя, и она не стала возражать. Их губы соприкоснулись в лёгком касании — невесомом по собственной природе, однако вобравшем в себя все чувства, теплящиеся глубоко в душе. В тот славный миг Сонхун перестал видеть, прикрывая глаза, и точно перестал думать, испытывая от этого едва ли не болезненное облегчение, зная, что более в ближайшие месяцы долгой разлуки он больше не сможет ощутить теплоту её поцелуя на своих губах, не позволит себе раствориться в сладком запахе её духов, не сможет притянуть её для объятий, ощущая близость чужого тела. И в те краткие моменты, непременно вбирающие в себя секунды, Паку всё это показалось невыносимым.       Прощальный поцелуй для Сонхуна ощущался по-новому, неописуемо необъяснимым и красочным в своём существовании. В том лёгком танце губ, в который ему удалось завлечь Вонён, смешивались все его чувства, ярким пламенем горело его неподдельное обожание, а тоска от расставания являла себя в хаотичных касаниях, которые он оставлял на её теле, точно желая запомнить эти ощущения, запечатлеть этот миг в собственной памяти и выжечь его на сетчатке. Его одолевали чувства, подобно тем, что торопились разорвать его сердце и истязать душу, однако Пак едва ли только противился, принимая их.       Тогда Сонхун точно знал, что расставание будет невыносимо для них двоих.       Прежде чем он позволил моменту иссякнуть, Сонхун оставил последний краткий поцелуй на девичьих губах, мгновением погодя ощущая, как девичье горячее дыхание растаяло на его губах. Когда Пак приоткрыл подрагивающие веки, он посмотрел на Вонён вновь, застывшую на недолгие секунды подобно мраморному изваянию древнегреческой богини. Тогда солнечный свет играл в её волосах лоснящимся блеском, перепрыгивал на белую куртку, точно исторгая из неё лёгкие частицы пыли, скользил по молочной коже девичьего лица и игривым блеском растворялся в пятнышке смешавшейся слюны на её раскрасневшихся от поцелуя губах. Смотря на неё, Пак только немо желал, дабы подобный образ Вонён отпечатался на его сетчатке и ярким, неизменно не блекнувшим воспоминанием намертво запечатлелся в его памяти трепетным отголоском прошлого       — Всё будет в порядке, — он шептал слова, точно похожие на заклинания, и те, находя отклик в душе Чан, отдавались лёгким пробегом спокойствия, нашедшего отражение в выражении её лица. — Время пройдёт незаметно, и я вскоре вернусь, — Сонхун продолжал шептать, всё не отстраняясь, лишь только для того, чтобы собственные слова осели на девичьих губах обещанием.       Чан не нашлась, что ответить, и в разменяных мгновениях Паку не беспричинно показалось, что окутывающее их вновь молчание оказалось драгоценно. Сонхун прислушивался к ровному девичьему дыханию, находя собственное тому вторащим, и лёгкая, призрачная тень умиротворения окончательно окутала его, разнося по телу меланхолическое чувство спокойствия, оказавшегося до последнего обманчивым и хрупким в собственном существовании. Так для них менялись секунды, а когда одни врезались на скорости в другие, Паку более не осталось выбора, как наконец остепениться.       Он нехотя сделал мелкий шаг назад, отстраняясь от Чан, и тогда девушка всё поняла. Вонён подняла на него скорый взгляд, и Сонхун в последний раз позволил себе вольность затеряться в нём, прежде чем собственный голос окружил их, сорвавшись с губ, скрашенный надрывом опечаленности от расставания:       — А теперь мне правда пора, — слова зазвенели в холодном воздухе, а после растворились, и для самого Пака ощущались подобно мгновенно спущенной гильотине.       — Не хочу видеть, как ты уходишь, — Вонён вытянула слова, снова сперва спрятав свой взгляд в белом снегу, а после торопливо переводя его на Сонхуна.       Она смотрела на него тем взглядом, который для Пака был уже знаком: в нём смешивалось огорчение и тоска, а проблески разделяемой любви теплились где-то за ними. Сонхуну желалось остановить мгновение ради того, чтобы задержаться ещё немного, оказавшись полностью под властью подобного взгляда Вонён, однако вновь разгоревшийся факел неугасающей мысли, тревожащий повышенное чувство долга, бил по сознанию хлыстом и торопливо втягивал обратно в реальность: реальность настолько неприглядную и огорчающую.       Пак разменял секунды на раздумья, плотно сжав губы, когда волнение вновь отозвалось свинцовой тяжестью в груди, точно надавливая на солнечное сплетение. Ему казалось, что сменится миг — и он более не сможет этому противостоять, ноги подкосятся и он падёт ниц перед Чан, точно не сумев побороть собственные чувства. Эти мысли звучали в голосе слишком ярко, вскоре, однако оказываясь наречённые собственным сонхуновым подсознанием одним только безрассудством, тесно граничащем с фарсом. Сонхун урезонил собственный нрав, и тогда, как этому удалось случиться, он вновь заговорил, позволил словам звучать между ними двумя, скрашенные блаженным умиротворением, скрывшем в себе переживание:       — Иди первая, всё в порядке, — Сонхун ронял слова и неторопливо мотал головой им в такт, теперь оказавшись точно уверенным в собственном решении. Он знал: так будет лучше для них обоих. Сонхун заговорил вновь тогда, как сменился миг, и вместе с тем смягчились черты девичьего лица: — Я уйду только после того, как ты зайдёшь в дом.       Чан не ответила, разменяв несколько секунд для того, чтобы растворить в воздухе тяжелый вздох, вырвавшийся из груди кратким мычанием. Она кивнула, подобно тому, что кивала в ответ собственным мыслям, однако не поспешила отойти. Тогда, как сонхуновы слова настигли её, Пак заметил, как смягчились черты её лица, как изменился взгляд, и благодарственная улыбка коснулась уголков губ.       Она подлетела к нему так, подобно поток ветра подтолкнул её ближе, а Сонхун, подобно инстинкту, торопливо опустил собственные руки на девичью талию. Вонён привстала на носочки, и острые каблуки её обуви оторвались от пола. Её раскрасневшиеся губы проскользили на периферии сонхунового сознания, горячее дыхание лизнуло щёку, а после девичий голос разнёс по его телу дрожь, когда точно окрашенные переливами нежности слова коснулись его слуха:       — Я люблю тебя, — Вонён прошептала и позволила трепетавшем естество словам смеркнуть у сонхунового уха.       Разминулся миг, описанный для Сонхуна собственной растерянностью, и Вонён опустилась с носочков, в кратком мгновении оставив на сонхуновой щеке скорый поцелуй. И тогда губы Пака зашевелились подобно тому, что оказались им не контролируемыми, он мягко промолвил ей в ответ:       — Люблю.       Слова звучали в воздухе, плясали и окутывали их двоих, подобно были заклятиями. Сонхун разменял мгновение только для того, чтобы позволить тем вобраться в его естество, гулко срезонировать с откликом неспокойной души и разлить по телу приторно-сладкое умиротворение, точно знающее о том, насколько он был любим. Чан одарила его скорым взглядом из-под ресниц, показавшимся Паку знакомым: невинный и по юному очаровательный, тот вбирал в себя всю девичью красоту — ту, о которой знать удавалось только Сонхуну.       Всё изменилось после. Тогда, как иссякли секунды, вновь и вновь на скорости врезаясь в другие, и растянулась недолгая минута, Вонён отстранилась. Её лёгкая улыбка, потянувшая кончики губ, мелькнула у Пака перед глазами, и тогда он уже знал, что момент прощания более отсрочить они не могли. Сонхун видел: это понимала и сама Чан, более не пытавшаяся ухватиться за секунды. Она посмотрела на него так, как смотрят на любимых, и после тень тоски легла на её лицо, всё не убрав ту улыбку, которая Сонхуну уже была знакома.       Чан понурила голову секундами погодя, и тогда, как в воздухе более не таяли слова, не звучали чужие имена, произнесённые томительным полушёпотом, не рассыпались долгие обещания, она неторопливо сделала шаг назад. Вонён кинула на него ещё один взгляд, в своём существовании оказавшийся точно последним, и её розовые девичьи губы зашевелились, вырывая из груди фразу, точно метающую острые шипы. «Я пойду» гулко срезонировало в сонхуновом подсознании и завибрировало в воздухе, зарябив красками удручения от расставания, и Чан торопливо развернулась на острых каблуках собственных ботинок. Гулкие шаги разносили по улице цоканье, столь тихое и неприглядное, что едва ли ощутимое, однако Сонхун снова отсчитывал её шаги.       Вонён отдалялась, и Пак, замерев на месте подобно гротескному изваянию, только прерывисто дышал, гулом в голове слыша, как в частом биении заходилось собственное сердце. Вонён скорой походкой пробежала по лестницам, её каблучки застучали мелодию, никому ранее неизвестную, а потом сменился миг. Тогда девушка замерла на месте, подобно тому, как остановилось и ноющее от расставания сонхуново сердце, и вскоре её силуэт вновь пробило движением. Чан обернулась, рассыпав по воздуху копну коротких волос, вскоре поторопившихся вернуться на своё положенное место, и их взгляды снова пересеклись, прониклись и растаяли один в другом.       Сонхун задрожал, подобно тому, что знойный январский ветер пробрался под одежду и заиграл на коже, однако же всё дело оказалось в нетерпении, затрепетавшем глубоко в груди. Ему казалось, что сменится миг — и Вонён вновь сорвётся к нему, разделит расстояние, отделяя секунды цоканьем каблука, и её фигура снова падёт в его руки, утопая в крепкий объятиях. Тогда бы он зарылся носом в её шею, вдыхал бы её тепло и наслаждался этим, точно опьянённый сильнейшим алкоголем. Он бы взял её за руку, закружил по снежной поверхности и снова поманил на себя для поцелуя, точно зная, что всегда ему будет мало, а Чан только продолжит успешно заполнять каждую частичку его хрупкого сознания, и Сонхун не станет противиться. Однако как бы не были сладки подобные мысли, они растаяли в череде других, растворяясь в знойном январском дне только в сонхуновом подсознании, рисовавшем слишком яркие картинки.       Вонён замерла у входа и в последний раз посмотрела на него, одарив новой, ему неизвестной улыбкой, а после сменилось мгновение, и шаг снова содрогнул её тело движением. Чан просочилась во входные двери, разъехавшиеся прямо перед её лицом и точно обволакивая малоощутимой теплотой помещения, а после более не смотрела на него. Силуэт девушки скрылся из вида Сонхуна тогда, как Чан растворилась в глубине вытянутого коридора, и двери, резко закрывшись, окончательно отделили для Пака счастливое мгновение, исчезнувшее так скоропостижно.       Сонхун ощутил свинцовую тяжесть в груди, та точно была откликом юношеской души на разлуку, ещё не слишком ощутимую, однако уже и без того тяжёлую в своём понимании. Он шумно вздохнул, наивно полагая, что это сможет освободить его от былых чувств, и протянулись секунды, прежде чем неоднородное мычание, просочившееся через губы, материализовалось в гулкое «ха», в полной мере вобравшее все его чувства, все мысли и переживания, туго скручивающее его естество. Тогда он вновь остался наедине сам с собой, более прежнего не замечая незнакомых людей, неизвестных лиц, плывущих вместе с ним потоком по узенькой улице, уходящей вниз по холму. Пак сдвинулся с места не сразу, недолгие секунды теряя свой взгляд в призрачных окнах, в своих переливах ярко отражавшие кольцо солнечного света, рассеиваемого и вскоре исчезающего. Сонхун смотрел в окна и только немо кивнул собственным мыслям в ответ, нарекая его недавний отказ от собственных переживаний в пользу тревожного чувства Чан, нарекая недавний поступок высшим благом, с которым ему стоило согласиться. В конце, он точно желал подарить Чан Вонён мир.       Его ноги пробило движением не сразу. Тогда его облачённая в армейский камуфляж фигура пошатнулась и расшаталась в воздухе, только после, вырывая из лёгких новый опустошающий и обличающий вздох, он торопливо развернулся на пятках, мгновением погодя неторопливым шагом срываясь с места. Затерянный в собственных мыслях Сонхун вновь прятал лицо от чужих взглядов, ощущавшихся на коже морозным холодом и острыми покалываниями на открытых участках: те подобно обличали, пытались выворотить его сущность, дабы только узнать, что в ней крылось, и Пак не без усилий противился. Спускаясь по улице вниз, к собственной всё ещё снимаемой квартире, он замечал, как мир вокруг него торопливо терял краски, блекнул и окончательно мерк, когда новый водоворот неугасающих мыслей снова подхватил его, торопливо толкая вперёд, всё заходясь откликом о том, что ему стоило отпустить эти чувства, однако тоска расставания, казалось, была сильнее. Перед Паком более не мелькали лица, однако улица была жива, наполнена людьми, совсем ему неизвестными, слуха более не касались чужие голоса, лишние звуки, разрезавшие другие, перекликающиеся и резонировавшие, а полотно реальности торопливо растворяло в нём события былых мгновений, превращая те только в призрачные воспоминания, намертво запечатлённые в его сознании.       Время для Сонхуна протянулось сквозистой завесой, оно неумолимо растягиваясь, то впопыхах торопясь, совсем сбивая со счёта. Пак снова отсчитывал собственные шаги, точно зная, какое количество ему удалось преодолеть и сколько было ещё впереди. Разминулись минуты, описанные для Пака серостью бренного бытия, прежде чем многоэтажный дом не вытянулся перед ним. Величавый, он уходил высоко вверх, растягивался по периметру и представал перед Паком непреодолимой преградой, обозначившей для него место назначения.       Пак ускорил шаг, торопливым полубегом взобравшись вверх по небольшой входной лестнице, чувствуя, как лёд под ногами выказывал сопротивление, вот-вот норовя повалить его на спину, однако Сонхун не поддался. Он проскользнул во входные двери, и неброский хол растянулся перед ним, мелькнув на периферии только на нескладные секунды, прежде чем сонхунова фигура скрылась в дверях вот-вот торопившихся закрыться дверях лифта. Пак сперва просунул ладонь, совсем не опасаясь, что та окажется сдавлена тяжёлыми дверцами, а после торопливо просочился внутрь кабины, подобно дневному свету, оказавшемуся тотчас скоро неаккуратно срезанным всё же закрывающимися дверьми.       Он коротко кивнул неизвестной ему юной девушке, словив её изумлённый и одновременно с тем изучающий взгляд на себе, точно пытавшийся пробраться под кожу, и, одолимый охватившем его смущением, вновь понурил голову, пряча потерянный, бегающий с предмета на предмет взгляд в носках собственных ботинок, непременно отбивающих складный ритм отсчитываемых секунд. Писк проник точно в его сознание, расписав для Сонхуна секунду облегчения, и после, как двери вновь поторопились разъехаться в стороны, его окатила новая волна нетерпения, забурлившего в крови. Он скоро протиснулся в только слабо приоткрывшийся проём, оставляя неизвестную юную особу в недоумении наедине с собственными мыслями, и ноги торопливым шагом поднесли его вдоль коридора к дверям снимаемой квартиры. Сонхун оказался руководим привычкой, когда торопливо мазнул пальцами по сенсору и набрал комбинацию цифр, секундами погодя резко дёргая за ручку, впуская в небольшую картонную квартиру спёртый воздух из коридора.       Он не торопился, однако собственные действия кричали об обратном. После, стоило только входным дверям закрыться, отделив для Сонхуна знакомое и привычное пространство, он почувствовал, как по телу разрядом пробежало спокойствие, замедляющее не только темп его действий, а и дыхания. Пак остановился только на краткие секунды, неторопливо взглянув на часы, всё подгоняющие часовую стрелку к одиннадцати утра, и после новый вздох вырвался из его губ, наполнив опустевшее помещение звуком.       Снимаемая квартира более не казалась Сонхуну прежней, однако всё так же представляя собой его безопасное место, островок уединения, в котором царило умиротворение, подобно той одинокой лавочке у кампусовского озера, теперь точно оставшейся для него в прошлом. Проблески уходящей юности оставляли в груди только тягостное волнение и сладостное чувство ностальгии — настолько призрачной в своём понимании, что едва ли существующей.       Сонхун разделил секунды, точно вобравшие в себя хрустально хрупкое, непостижимое спокойствие, разлившееся по венам теплом, а после, более не торопим в собственных жестах, он долгим взглядом окинул небольшую комнату, хранившую слишком много его истории, вобравшейся в предметы, неосторожно расставленные на полочках медицинские издания, в запах и даже витающий в помещении дух. Всё это невозвратимо напоминало ему об его уже уходящей юности, и то, что предстояло ему сделать сейчас, необратимо означало крутой перелом в его жизни, и вместе с тем — завершающий этап становления в обществе.       Обременённый собственными мыслями, Пак глубоко вздохнул, а после, не испытывая никаких сожалений, точно вторя собственному подсознанию, которое твердило, что всё было так, как должно было быть, он неторопливо согнулся пополам, мгновением погодя отрывая чёрную непроглядную сумку от пола. Он выровнялся, и после, сияющий своей новой, однако до сих пор ему самому неизвестной, красотой, вдруг цветущей уверенностью, он гордо вздёрнул подбородок, едва ли только это осознавая. Сменился миг, прежде чем бодрым шагом, уже вобравшем в себя что-то армейское, Паку удалось покинуть квартиру, измерить коридор и снова оказаться отрезанным от окружающего мира в прозрачной кабине лифта. Этажи проскользили перед ним потоком, совсем ничего для Сонхуна не значившим, и после он, вновь торопливо просочился на улицу; та встретила его новым потоком порывистого ветра, зашевелившего одежду и пробравшегося точно под воротник, непременно пустив табун резвых мурашек вниз по позвонкам.       Сонхун вновь преодолел ему уже знакомый путь, его шаги простучали по ступеням, заскрипели по липкому снегу, а после скрылись в глубине улицы, разносясь для него самого только гулким эхом, нещадно настигающим разум. С новым шагом тяжёлая ноша неосторожно раскачивалась из стороны в сторону, грузом оттягивая руку и непременно вновь и вновь возвращая его в реальность. Сонхун точно не мог знать, как долго для него подобным образом описывались мгновения, однако конец этому оказался положен вскоре.       Тогда вдалеке замелькали ему подобные силуэты. Камуфляж в контрасте с призрачно белым снегом рябил в глазах, чётко очерчивал силуэты и обличал. Он видел, как впереди, в жалкой сотне метров от него, толпились парни — юноши, точно ему подобные и едва ли только старше его самого. Они расходились в сгущающемся потоке, находивший своего апогея у самых дверей растянувшегося вдоль платформы автобуса.       В густоте скопища толпились люди, их лица мелькали то точно перед Сонхуном, то расплывались где-то вдалеке, и Пак, вновь и вновь окидывая их взглядом, встречаясь с чужими ему неизвестными, подмечал детали. Среди молодых юнош, ему подобных, облачённых в армейскую форму, мелькали юные девичьи лица, изредка прерывались уже поддавшиеся морщинами облики провожающих родителей; в воздухе звучали слова, обещания, молитвы и имена, для самого Сонхуна так ничего и не значившие, однако драгоценный для тех, кому оказались адресованы.       Тогда, не позволив себе остановиться, он замедлил шаг, испытав, как тоска поступью вновь охватила его, как после в груди торопливо разлилось сожаление и бледный призрак одиночества. Все вместе они вернули его естество, заставить горечь досады таять где-то на корне языка, расходиться в душе отчаянием и потоком новых мыслей, слепо возлагавших вину на самого Пака в собственных ранних решений. В тот краткий миг он, точно охваченный вызванным другими людьми в нём безумством, более всего желал, чтобы Вонён оказалась здесь рядом, роняла слёзы, как возлюбленные других юнцов, страстно прижималась в объятиях и продлевала касания. Однако Сонхун точно знал, что он более не мог вернуть этот миг.       Пак понурил голову, точно сломленный тяжестью расставания, и тяжёлый шаг пронёс его вдоль платформы; его фигура огибала других людей, неосторожно продвигалась вперёд, и, глубоко раненый собственными чувствами тоски, он более не смотрел на них. Свой покой Сонхун пожелал найти в призрачном автобусе, вытянувшемуся в продолговатую линию и точно обозначившему для Пака горизонт. Он остановился напротив командующего и понял свой взгляд только тогда, как свободной от сумки рукой выудил документ из нагрудного кармана. Тогда в воздухе командующим тоном закружили чужие слова, и гулкое «можешь идти» коснулось его слуха.       В краткий миг, скрываясь в глубине пустующего автобуса, Паку казалось, будто даже во взгляде старшего он заметил тоску, в самом деле точно зная, что это было ничем иным, а проекцией собственного переживания. Сонхун неторопливым шагом зашёл в пустующий автобус, наконец найдя себя в призрачном уединении. Он осторожно прошёл вглубь, собственное подсознание тянуло его в самый конец, к боковым местам, точно подсказывая, что там ему наконец-то удастся обрести полное спокойствие для его померкшей в удручении и переживании душе. Пак остановился напротив ряда кресел, рационально посчитав, что этого для него окажется достаточно, и только позже в торопливом жесте поднял сумку, ранее тяжёлой ношей покоившейся в руках, положив её на тёмную угрюмую полку. Ощутив едва ли не болезненную лёгкость он упал на сиденье, и вскоре облегчение расползлось по венам, наливая не только грудь, а и конечности тянущей болью разочарования.       На краткие мгновения Сонхун потерял свой взгляд в растянувшемуся точно у его щеки окне, и позволил себе вновь проникнуться атмосферой чужой тоски от расставания, точно находящей отклик и в собственных чувствах. После всё сменилось быстро, и миг иссяк. Басистый, гулкий голос добрался до сонхунового сознанием грохотом, подобно раскату грома, разнося звучавшие слова по воздуху. Командующее «отставить прощания, все по местам» заполонило его разум, а после закружило события в адском калейдоскопе. Пак видел, как ещё несколько блестящих на свету капель девичьих слёз скатились по щекам, как другие скоро мазнули губами по губам, как рассоединились замки рук, а после автобус торопливо наполнился чужими душами. В него жизнь вдыхали юношеские голоса, точно сонхуновому, удручённые эмоциями, тяжёлые вдохи и непрерываемые взгляды.       Всё продолжалось не более двух минут, однако для Сонхуна пронеслось сквозистой завесой времени, очерчивая только отдельные мгновения, когда рядом на место с ним упала тяжёлая незнакомая ему фигура, прошептав имя, совсем скоро испарившееся из сознания Пака, и заставившая сказать своё в ответ, как командующий пересчитал всех поголовно, вновь заходясь своим басистым гулким голосом, и как позже автобус тронулся, свирепой колесницей размывая для Сонхуна горизонт. Они отдалялись от станции, оставляя ту за собственными спинами только неясным очертанием, подобно тому, как Сонхун оставлял там проблески своей былой юности. Этот миг, точно отпечатавшийся в памяти для Пака тяжёлым воспоминанием, окончательно стёр с его лица юношеское невежество, на неизвестные мгновения испепеляя и светлые краски былой молодости.       Покидая Сеул, чувствуя, как камуфляжная форма неплотно обхватывала тело, он уже знал, что всё это непременно означало крутой перелом в его жизни, точно порождённый чередой взаимозависимых и взаимно переплетающихся событий, описывающих для него уже знакомую триаду бытия. Впереди волнением расстилалась неизвестность — волнующая и непоколебимая, — и всё это едва ли только увязывалось с тем, что было раньше.       В поглощающем сонхуновом безразличии в автобусе время от времени слышались реплики, полные правды, насмешки и юмора, в котором чувствовалась одна только призрачная покорность судьбе, испепеляющие былую тоску, тяжёлой ношей давившей на плечи. Однако вскоре они поторопились растаять в установившейся в отделённом от внешнего мира пространстве безликой тишине, в которой призрачным шёпотом только изредка звучали чужие мысли. Слабое мычание, лепет соседа, расположившегося рядом с Паком по правую сторону внесло свою лепту в сизую завесу царящего беспристрастия юных новобранцев, которая прокатывалась переливчатыми клубами шума взад-вперёд по салону в такт движению транспортного средства. И Сонхун отвечал ему, находя в себе призрачные силы бросать скупой десяток кратких фраз в ответ заходящихся расспросов, однако мысли всё вновь тянули его в место, всё непременно удаляющееся.       Созерцание скопившейся вокруг живой протоплазмы, разумность которой можно было признать лишь только с большой натяжкой, вызывало тоску. Запертый в автобусе непостижимыми принципами и правилами цивилизованного мира, Пака везли неизвестно куда, для неясных свершений, без всякой цели и смысла, едва ли только думая о последствиях.       Всё это действо, для самого Сонхуна более походившее на безумие, закончилось позже. Тогда одиннадцать часов сердито врезались в двенадцать, скорой поступью поторопили последующие и растянули полотно времени в сизую завесу, только недолгими остановками подкрадываясь валами черноты. Время для Пака сбилось в запутанный клубок и замедлило свой бег, позволив долгим часам смениться совсем незаметно, и ранней зимней ночи опуститься на город в четвёртом часу дня. Неожиданно автобус остановился посреди погруженной в сизую зимнюю темноту провинциальной местности, время от времени производя короткие обманные рывки на неоднородной дороге, представшей одним только промёрзглым грунтом, и хрипло высвистывая некое рычание уставшего двигателя в глухой январский вечер.       Зрелище тёмных едва только разбираемых силуэтов, скользящих вдоль дороги предметов, точно исполосанных скоростью, вызывало в Паку отвращение своим причудливым однообразием, и Сонхун в краткий миг собственного безрассудства не на шутку встревожился, что превратился в ось вращения для всех лесопилок, деревьев и россыпью столбов, вертящихся вокруг с безумной скоростью. Когда автобус наконец остановился, блеклая луна, столбы и деревья постепенно приобрели привычные очертания, и окружающий мир плавно вкатился обратно в повседневность, в центре которой оказался сам Сонхун.       Усталые юноши поочередно вываливались из автобуса: кто более бодрым шагом, кто совсем безобразным, раскачивающимся и не однообразным, однако Пак только немо ожидал собственной очереди, рационально рассчитав, что в его положении выйти последним оказалось бы верным. Он покинул собственное место, вскоре совсем не аккуратно подхватывая вещевую сумку, и как только его фигура просочилась в раскрытые двери и затерялась в выстроившиеся в ряды толпе людей, он жадно вдохнул лёгкий, знойный зимний кислород, наполнивший его лёгкие запахом неизвестного, однако, как вскоре удалось ему разузнать, привычного для всех военных лагерей.       Лагерь Янгам предстал перед Сонхуном неизвестной величиной. Спрятанный в неизвестности, он представлял собой удивительную, в неком роде живописную и впечатляющую картину, точно вобравшую в себя тайну, окутанную проблесками едва ли только густого тумана. Лагерь состоял из неприглядных строений, совсем лишённых жизни, грязно-белых палаток, провисшие под порывами недавней снежной бури и совсем не используемые в зимнюю пору; они соединялись между собой дорогами, составляя прерывистую цепочку, и неизменно вели к утоптанным учебным помещениям, обсаженных по периметру застывшими во времени голыми деревьями и зеленеющей на белом полотне хвоей. Тут и там мелькали безжизненные невысокие постройки, превращающиеся в жалкое подобие ночлега для определяемых юнцов; туда они удалялись обречённными группами сперва по дюжине, а после десятком, и Сонхун точно предполагал, что это число вскоре станет мельчать, когда новоприбывших станут подселять к другим новобранцам, прибывших на обязательную службу несколькими днями ранее. Впереди мелькали оазисы с удушливым запахом дешевого табака, клубами смога от сигарет и проблесками тёмного пятна дыма котельных, где напротив каждого домика обычно располагалась неприметная лавка, где кипела неутихающая жизнь под проводом одного из офицеров.       Когда Пак услышал собственное имя, пробившееся из чужих уст ясным гласом, вскоре сменившееся другим, совсем Сонхуну неизвестным, он трепыхнулся, только мгновением позже осознав, что из ранее стоявшей толпы таких же юношей, как он, осталось только два неоднородных и редеющих ряда. Пак выпрямился, и взгляд встретился с суровым взором командующего, когда в воздухе вновь подобно разряду грома завибрировали слова:       — Домик номер семнадцать. Пак Сонхун — койка семнадцать тридцать два, Пак Гонук — койка семнадцать тридцать шесть, — мужчина говорил тоном, не терпящем пререканий, и тот звенел в воздухе командами. — Отправляйтесь.       Как только померкли прозвучавшие слова, командующему более не было до них дела. В воздухе резонансом зашлись новые имена, отсекаемые командующим тоном, а после завитали иные цифры, распределяющие новых юнцов. Сонхун растворился в темноте, только спиной чувствуя на себе чужой взгляд. Гонук неторопливо шёл за ним, и в краткий миг Паку в самом деле показалось, что это было лишь из-за того, что растерянный юный парень увидел в нём авторитет и неясную поддержку. Отчего-то найдя эту мысль лесной, Пак не стал рушить надежды юного Гонука, вместе с тем он не пожелал обратить на него должного внимания.       Домик номер семнадцать возрос перед ним, подобно недвижимому неизвестному изваянию, он вытягивался перед взглядом и представал неясной величиной. Сонхун остановился точно перед входом, позже слыша, как юный Пак остановился вместе с ним двумя шагами после. Сонхун шумно вздохнул, разменяв только секунды для того, чтобы перевести дыхание, и тогда волнение заплясало перед глазами яркими вспышками, скрываемой дрожью в руках и мелким подрагиванием нижней губы, вскоре оказывающейся больно прикусываемой. Он разменял мгновения, прежде чем осознание неизбежного резко врезалось в разум, и тогда, периферией улавливая, как в подобной нерешительности Гонук раскачивался с места на место, будто вот-вот готовился впопыхах сорваться с места и дёрнуть, куда только глядели глаза, Сонхун неторопливым движением заставил руку взлететь в воздухе.       Ладонь упала на ручку, и та лизнула кожу неприятной знойной прохладой, подобно обжигая. Сонхун, более не пожелавший сбежать, только жадно вздохнул, кажется, заставив Гонука последовать его примеру, и тогда, как сменился миг, он потянул тяжёлую дверь на себя. В сквозистый ранний зимний вечер, настолько тёмный, что точно напоминавший ночь, пробился конус яркого света, он разрезал пространство и проскользил по безжизненным бетонным ступеням, скрашивая серость их существования лёгкими проблесками оранжевого, вскоре переливающегося в тёплый жёлтый. Свет плясал на ступенях переливами, с каждым новым движением сонхуновой руки, всё более открывающей дверной проём, только заполняя пространство вокруг и растворяясь там — в конце, точно у последней ступени; блики плясали на кончиках его ботинок переливами, они растягивались и двоились, после троились и снова сливались в один. Тогда в сонхунов слух вбивались голоса — незнакомые юношеские голоса, бодрые в своей натуре и игривые в существе. Пак позволял чьему-то протяжному мычанию пробиваться в его разум, неизвестному смеху скользить на периферии и смешивающихся слова проскальзывать вдоль, совсем не обретая смысла.       Тогда, испытав ранее неизвестной ему силы волнение, всё только более и более подносящее его к восторгу, Сонхун ощутил, как собственные ноги, подобно тому, что теперь руководились не его волей, понесли его вперёд. Сонхун осторожным шагом преодолел невысокий порог, и дверь, поторопившись закрыться, оказалась тотчас подхвачена Гонуком, внимание на которого он более обращал мало. В семнадцатом домике кипела жизнь, она переливалась проблесками юношеского озорства и меркла там, где оказывались новобранцы постарше, подобно Сонхуну самому; кто-то шумно заходился в азартных играх, торопливо сбрасывая карты под постель в опасении визита командира, кто-то вновь уделял время силовым нагрузке; для других жизнь неспешно текла своим бренным чередом.       Сонхун неторопливо преодолевал расстояние, только изредка чувствуя на себе чужие взгляды, интерес в которых мерк так же скоро, как и появлялся; Пак терял свой взгляд в номерах, скользящих перед глазами неизвестных потоком, пока поиски собственной койки едва ли увенчались успехом. В домике номер семнадцать оказалось многолюдно, и бетонные стены, вдохнуть уют в которые никто точно и не желал, сужались, словно давя на него. Вдоль тех тянулись выстроившиеся в два яруса койки — железные конструкции, совсем бездушные и неудобные в своём назначении; разделённые по четыре в каждой секции, ограждённые только неким подобием перегородки с одной и другой стороны, они растягивались вдоль, неуместно съедая пространство, пока железные ящики, заполонив стену, одиноко стояли в самом конце этого, казалось, необъятного коридора, представлявшего для них всех — около тридцати юнош жильё на ближайшее время.       Сонхун остановился тогда, как на периферии замелькали необходимые номера. Семнадцать тридцать два резко врезалось в сознание, и, только остановившись, Сонхун осознал, что Гонук, всё ещё идущий за ним точно по пятам, должен был жить напротив. Рационально рассчитав это не самым плохим исходом, Пак не стал возражать.       Он торопливо высвободил руку, позволив тяжёлой ноше упасть на пол с гулким грохотом, померкшем в разнообразии других звуков, точно всё проглотивших. Он уставился на холодное железо кровати, табличку с номером, висевшую точно у изголовья, и тяжёлый, обременённый вздох неконтролируемо вырвался из груди. Мысли наполнили его голову водоворотом, и Паку точно показалось, что этому не будет конца, когда после собственное сознание на удивление скоро сочло ситуацию не настолько ужасной, насколько ужасающей она показалась Сонхуну на первый взгляд, а оттого все былые чувства в краткий миг оказались наречены одним только фарсом, слишком глупым для чужого внимания.       Пак осмотрелся, позволив взгляду проскользить по металлическим балкам каркаса кровати, вновь упасть на его койка-место, к собственной сонхуновой удаче, расположенное снизу. Он замечал неосторожно расставленные вещи, чужие сумки, подобно его собственной, и предметы, совсем едва ли только говорящие о том, кем могли оказаться те двое из его незаполненной до конца секции, с кем ему бы пришлось жить во время обязательной службы. Впрочем, Сонхун не желал уделять этому слишком много внимания, едва ли только считая подобное приличным.       Он развернулся, мгновением погодя бренно роняя собственное отяжелевшее тело на койку, та прогнулась под его весом, и пружины издали неприятный слуху скрип, а после хруст, неумолимо стихая во множестве других шумов, наполнивших домик. Сонхун шумно вздохнул, и руки бренным грузом опустились, свисая, подобно тому, что точно оказались лишены силы. Пак истратил неясные мгновения, точно очертившие в самом деле минуты, лишь только для того, чтобы урезонить и рационализировать собственные мысли. Те перестали роиться в сознании необъятным клубом дыма, подобно тому сигаретному, который изредка витал у входа, пропитывал одежду и впитывался в лёгкие сизой завесой. Сонхун ухватился за ручку собственной сумки, ранее отрешённо лежавшей поодаль, и пальцы резво подхватили бегунок молнии.       Когда же мигу удалось смениться, Пак замер, точно затаив дыхание. Не смотря на другие лица, проплывающие мимо него потоком некого безобразия, Сонхун вдруг растерял свой взгляд в знакомом, пробившемся в измученное волнением сознание подобно проблеску рационального в окружающем хаосе. Высокая фигура, изувеченная подобным сонхуновому камуфляжем, возросла вдали коридора — точно у безжизненно стоящих, отрещённых ящиков; там, где за монолитной дверью скрывалась общая для домика душевая, — и Сонхун, точно отрешённый в собственном сознании, только немо смотрел, как ранее размытые формы стали приобретать границы, а лёгкий и упругий шаг, которым юноша разрезал пространство, вносил ясность в детали его силуэта, возвращал чертам лица природное обаяние и сотрясал сонхуново естество проблесками чего-то, ему самому так сильно напоминающего необузданную радость.       Пак не знал, насколько малы были шансы увидеть его здесь, однако точно посчитал теорию вероятности простой детской забавой, едва ли только сумевшей бороться с происками негодяйки судьбы, которая вновь позволила всему привести их ко встречи. Сонхун чувствовал, как тело наполняли разные чувства: они переплетались и тут же расходились резонансом, сковывали его движения и разносили по телу дрожь расслабления, клеймили ранее едва ли только известным ликованием и обличали. Пак смотрел на юношу, замечая, как тот снова сиял своей самому Сонхуну неизвестной красотой: поддерживая разговор с неизвестным для Пака парнем, Джейк позволял лёгкой улыбке обнажать ряд белых зубов, прерывистому смеху выбиваться из груди, наполняя воздух вокруг дребезжащим умиротворением.       Сменились мгновения, прежде чем Сонхуну удалось выпрямиться на месте, выпустить из ладони тканевую ручку неприглядной вещевой сумки и под давлением расправить плечи, только искусно подражая чужим повадкам, ловко вбирающимся в его естество. Пак не отвёл свой взгляд, когда Шиму всё же удалось заметить его; тогда их взгляды пересеклись, и на краткие секунды торжество легло на лицо Джейка тенями и просветами дрожащих под потолком, свисающих вниз ламп, бросающих на безжизненный бетонный пол конусы тёплого света. Смотря на него, Сонхун видел, как вскоре Шим изменился в лице, заметил, как тот скоро бросил что-то своему собеседнику, получив от того только краткий кивок и взгляд, точно до предела наполненный пониманием, а после резвый шаг пробил его тело движением. Разминулись секунды, прежде чем его тень, подобно рыси, подобралась к Паку и возросла рядом, тёмным пятном скользя сперва по бетонному полу под ногами, после резво прыгая Сонхуну на колени и, в конце концов, серовато-сизым очертание ложась Паку на лицо.       Джейк стоял точно перед ним, и в израненном переливающимися чувствами сознании Пака предстал точно мираж: столь ненастоящий в своём совершенстве, однако же достаточно реальный — состоящий из живой крови и плоти, излучающий тепло, неторопливо рассеивающееся вокруг, и совсем неизменный в собственном поведении.       — Джейк? — Сонхун этого не заметил, однако исступленно часто заморгал, будто точно желал проверить, было ли всё это явью, а не уделом собственного обременённого происходящим сознания, и удивление скрасило тон его голоса.       — Добро пожаловать в отряд «Джи», — Шим раскинул руками в воздухе, подобно тому, что пытался объять необъятное, и лёгкая усмешка вскоре пробила его губы.       Тень Джейка сползла с сонхунового лица, и Шим, более не загораживая приглушенный свет, предстал перед ним в своём совершенстве. Он смотрел на него, совсем не зеркаля сонхуновы эмоции: сиял своей добродетель, и лёгкая улыбка, непременно не торопящаяся сникнуть с его лица, с каждыми призрачными секундами всё только более рождала в сонхуновой душе спокойствие, показавшееся сейчас до предельного необходимым.       Пак остепенился, однако несколько позже. Он перевёл свой взгляд, всё продолжая смотреть на Джейка снизу вверх, а после факел неугасаемой мысли замелькал в подсознании, в конце заставив губы зашевелиться и вырвав из горла слова:       — Тебя определили сюда, не так ли? — Сонхун неторопливо поднялся с места, выталкивая себя руками, и возрос точно перед Шимом. Тогда, точно затерянный в облегчении, наполнившем грудь, он едва ли только слышал, как яркая вспышка надежды проскользнула в его голосе и неосторожно свела брови к переносице.       — Не совсем, — Шим осторожно замотал головой, в аккуратном лёгком жесте опуская ранее раскинутые руки, после осторожно пряча их в карманах собственной формы.       — Что же тогда? — вопрос неосторожно выбился из сонхунового горла, и неприятный привкус горькой досады защипал кончик языка осознанием.       — Так уж вышло, что мой школьный приятель оказался здесь, я только пришёл его проведать, — Шим чуть понурил голову, раскачав той из стороны в сторону, а после вновь выпрямился. Он разделил мгновения, секунды, только позволяя глухой тишине повиснуть между ними, когда неторопливо осмотрелся вокруг и что-то несвязно промычал, точно в ответ собственным мыслям. Только позже, останавливая свой взгляд на Сонхуне, Джейк снова заговорил: — Они собрали всех медиков в одном месте, хотя, как по мне, было бы лучше, распредели они по несколько человек в каждый отряд.       Слова настигли Пака подобно урагану, и Сонхун остепенился, вновь и вновь прокручивая отголосок брошенной фразы в памяти. Он не хотел искать в той глубокий смысл, в самом деле найдя тот достаточно тривиальным, и тогда, как из его головы испарились все до последней мысли, Сонхун омертвело замер, едва ли только моргая.       — Вот как, — на выдохе только бросил Пак, смущённый собственной легкомысленностью.       — Я прибыл несколько дней назад, — Джейк подхватил фразу, подобно тому, что посчитал необходимым оставить брошенные Паком слова без внимания, и Сонхун, анализом возвращаясь к подобном поведению парня, только мысленно поблагодарил его, рассчитав, что в подобном снисходительном жесте Джейку удалось сохранить остатки ранимого сонхунового эго. — Мой отряд поселили в пятнадцатом — совсем недалеко отсюда. Ты можешь заходить, если тебе что-то понадобится.       Джейк снова посмотрел на него, обведя сонхунуову фигуру взглядом в последний раз, и Паку, точно обременённому собственными разнящимися чувствами, показалось, будто в краткий миг Шим прочёл их все до единого, и лёгкое опасение осуждения в чужих глазах сдавило сонхуново горло. Они простояли неподвижно всего несколько мгновений, однако Пак не знал, когда именно время превратилось в неизвестную субстанцию и замедлило свой ход. Сонхун неосознанно взглянул Джейку в глаза, как только последние брошенные им слова затанцевали на подкорке вспышками немой благодарности, находящей своё отражение в блеске сонхуновых глаз и кратковременном поджимании розовых губ, несколько подрагивающих от остаточного январского мороза.              Они простояли так недолго, однако же для самого Пака описалась наполненная обличающий облегчением, и мысль, вдруг вспыхнувшая в сознании, закрутилась в голове, подобно урагану, только и твердя о том, что встретить Джейка при подобных обстоятельствах для него, должно быть, было ничем иным, а неосторожностью судьбы, в самом деле точно описываемой рациональным ходом взаимозависимых и последовательных событий. Сменился миг, прежде чем фигура Джейка шелохнулась, движением вернув Сонхуна в реальность, избегать которой более не было так необходимо: в стоявшей напротив фигуре Шима он видел опору, хотя и сам того стыдился осознать.       Шим переменился с ноги на ногу, и только позже Сонхуну удалось заметить, что взгляд Джейка неторопливо сполз созерцания переменчивого настроения на его лице, прополз вдоль бликов света на бетонному полу и упал куда-то в неизвестное. Джейк смотрел точно Паку за спину, терял свой взгляд в ином предмете, теперь захватившем его внимание, и лёгкая тень досады ложилась на его лицо. Когда же Шим повернулся к нему вновь, его губы тронула лёгкая улыбка, подобно былому обнажившая ряд белых зубов. Рассчитались мгновения, прежде чем этот вид сменился лёгкой поступью огорчения, и тогда же всё былое неторопливо иссякло, подобно тому, как зубчатый песок утекает сквозь пальцы.       Замерший на месте Пак, только чувствующий, как лёгкое волнение снова и снова наливало его грудь свинцом, он заметил, как рука Джейка проделала в воздухе нескладную дугу, чуть скривившей по траектории. Сменились секунды, прежде чем Паку удалось ощутить тяжесть чужой ладони, лёгшей точно на предплечье. Джейк чуть поддался вперёд, сократив неизвестное расстояние, разделяющее их, всё ещё описываемое условностями принятого поведения, он уронил собственную тяжёлую ладонь в кратких постукиваниях на сонхуново предплечье, неторопливо поднимаясь чуть выше, и роняя ту в последний раз уже на плечо. Шим остановился только несколько позже, и тогда, вновь подхватил бегающий с предмета на предмет сонхунов взгляд, одарил Пака новой, ему ещё ранее не известной улыбкой, которая таила в себе всё: спокойствие и умиротворение, которые Сонхун неминуемо вбирал в себя, природное радушие и обаяние, едва ли только отделимые от сущности Джейка.       — Извини, мне пора, — его голос раздался рядом, однако досада не скрасила тон. Шим только осторожно кивнул головой, мгновением погодя свободной рукой указывая Сонхуну куда-то за спину, и Пак, собрав свои мысли воедино, только удостоверился в собственных догадках, что Джейка уже ждали. Вытянулись мгновения, прежде чем голос Шима закружил вокруг Сонхуна снова, обволакивая слух и вбиваясь в подсознание непринуждённостью тона: — Осваивайся здесь. Ещё увидимся.       Тепло от чужой ладони, пробивающееся точно под камуфляжную одежду, сникло, вместе с тем, как растворилась и тяжесть руки Джейка, когда Шим в осторожном движении в скользящем движении убрал ту. Его ладонь соскользнула с сонхунового плеча, протяжным движением проскользив вдоль предплечья, и только позже растворилась в глубине кармана Джейка. Шим улыбнулся ему в последний раз, той самой улыбкой, которую Пак нашёл для себя новой, а после фигура Джейка шелохнулась, подобно неустойчивой тени, и он, бросая на Сонхуна последний взгляд, поспешил удалиться.       В сознание Пака врезались только его гулкие шаги, лёгкие и упругие в своём существовании, выделяющие Джейка на фоне всех остальных сослуживцев. Сонхун не смотрел ему вслед, отчего-то найдя это непристойным и смущающим, однако он прислушивался. В разнящемся множестве голосов, гудящих, подобно огромному улью, он слышал, как Джейк ускорился, как позже с его губ вытянулось резвое «ну что, идём, дружище?», точно завибрировавшее в воздухе, а после, как сменились долгие секунды, разрезанные ровным десятком шагов, входные двери лязгнули тяжестью металла и распахнулись, впуская в казарму, так тривиально называемую «домиком», номер семнадцать холодный январский воздух улицы, до самого Сонхуна, расположившегося едва ли не в конце постройки, не дошедший. Миг растворился так поспешно, оставив для Пака одно только послевкусие чего-то до конца необъяснимого, однако отдалённо напоминавшего умиротворение, искать которого в других, кроме Джейка, ему в тот день не удалось.       Вернувший себе возможность выбраться из плена неугасающих мыслей, Сонхун вновь бренно упал на койку, чувствуя как усталость — душевная и физическая — отдалась гулом в конечностях и сдавливаниям в висках. Прогнувшись в спине, ссутулив ту, Пак только неторопливо обернулся, его взгляд проскользил между каркасов других коек, лиц других людей, знакомство с которыми ему только предстояло, и остановился точно на железных дверях, поселивших в его груди страх неизвестного. Обременённый собственными душевными терзаниями, Сонхун шумно выдохнул, неоднородный вздох мычанием вырвался из груди, материализовавшийся в тихий стон удручения, и Пак, взмахнув руками в воздухе, затерял в собственных холодных ладонях лицо. Он растёр руками молочную кожу, испытывая от этого едва ли не болезненное облегчение, а после в неосторожном, неоднородном жесте провёл правой ладонью по короткостриженным волосам, вновь напоминающих ему о том, чем именно ему придётся жить ближайшее время, совсем позабыв о собственной юности, для него самого оставшейся уже до неизвестного далеко.