Там, где всему этому конец

      Для Сонхуна потянулись дни тягостного, но до удивительного не безобразного недовольства собой и всем его окружающим. Дни скользили вдоль него, неторопливо сменяясь, только позже превращаясь в отжитые недели, вспыхивающие в памяти одними только неоднородными периодами, а те — в месяца, в воспоминаниях от которых оставались едва ли только крупицы. По ночам, в интимности сизых семерек, мысли насильственно возвращали его к тому дню, когда ему пришлось расстаться с Вонён; чувства эти плотно переплетались с проблесками собственного обожания, настолько неподдельного, что для Пака незабываемого. И они непременно тянули его к ней, возвращали в недолгих звонках, прерываемых положенным временем, совсем нерегулярных, а после новыми долгими днями, когда между ними не звучали слова, в воздухе не дребезжали обещания и не растворялись полушепотом имена.       Для Пака дни сменялись скоропостижно, а после, казалось, не менялись совсем: замирали в рутинных событиях, ежедневных ранних подъёмах и переменчивых отдыхах, а после сменялись поздним отбоем, снисходительным, однако не терпящем прирекательств криком военнокомандующего и тихим полушепотом командира отряда, выбранного в ранний период проходимой юнцами службы. Только изредка блеклость и монотонность рутины скрашивалась недолгими звонками Чан и переменчивым общением с Джейком, который, в отличии от Сонхуна самого, вероятно и точно наслаждался проводимым временем лишь оттого, что был окружён людьми, ему совсем неинтересными в своей натуре, однако оказавшимися сносными собеседниками.       Первую неделю, после прибытия к месту службы, заполнили прививки, новые медосмотры и начальная строевая подготовка, от которой по завершению долгих часов не оставалось ничего более мышечной боли и галдежа мыслей, только и твердивших о несносности подобного существования. В конце каждого дня, лишённый чувств, Сонхун чувствовал себя совершенно измотанным и разбитым, и тогда впервые он заметил то, что не стало укладываться в голове с самого начала: Шим Джейк, казалось, с лёгкостью держался на ногах, вторил чужим эмоциям, расходясь в лёгком смехе, и, всё же поддаваясь военной выправке, только снова и снова непременно отодвигая мучительные часы перед отбоем, он с новыми силами шёл к беговой дорожке, представляющей собой одно только безжизненное, изуродовано вытянутое поле. Сонхун точно знал: так он не сможет, и сменились долгие дни, прежде чем чувство неконтролируемой зависти стихло, вернув Паку вместе с тем и возможность вновь в былой манере общаться с Джейком, будто между ними никогда не было того напряжения, электрозовавшего воздух, которое ранее отдалило их.       Однообразие существования преследовало его по пятам, незаметно подкрадываясь и рассеивая взгляд, подобно тому, что желало превратить Пака в тряпичную податливую куклу, и Сонхун, точно отсчитывающий дни до конца, поддавался этому необузданному желанию немо плыть по течению, только изредка оказываясь подбрасываемым на заострённых камнях непредвиденных событий. В подобной беспрестрастности сменились дни, торопливо потянувшие за собой недели, а вместе с тем — и томительные полгода, оказавшиеся полностью заключены в лагере Янгам и расположившемся точно посредине территории домике номер семнадцать, представляющем перед Сонхуном неизвестную величину, граничащую между собственным Тартаром и беспристрастной Преисподней.       В отдалённых местностях раннее июньское утро более напоминает обличающее откровение: неприступное и чарующее в собственном умиротворении. Летнее солнце играло розовыми бликами на благочестивых лицах ранее поднятых гулом сирены юношей, и голубыми — на железных ручках теперь неизменно открытых дверей в жилые домики. Свет расходился бликами по зеленеющей траве, уходящей густым покровом резко вниз с холма и дальше — к вытянувшимся хребтам гор, верхушки которых, казалось, неизменно должны были оставаться покрыты ледяным покровом снега; он переливался на ней, блестел в каплях утренней росы и поблёскивал в ручье неподалёку, наполняющем уши нескладными переливами воды, бьющей об камни.       Наступление безмятежного, размеренного утра знаменовало для Сонхуна новое однообразие его существования — вошедший в своё полноправие длинный летний день едва ли только сулил не только для него, а и для нескольких дюжин других юнош, удручающую рутину, казавшуюся уже настолько привычной, что едва ли не болезненной.       Дребезжащий гул сирены, установленный на крыше каждого нечётного домика, врезался в уши и обличал; в первые дни пребывания он сулил душевное потрясение, необузданный животный страх, несомненно резко подрывающий с коек и наполняющий жилые домики вскриками — сейчас же тот едва ли только врезался в сознание сигналом оглашенного подъёма по утрам. Звук расходился по пространству, на долгие минуты заставляя всю необъятную природу вокруг замолчать и замереть в ожидании, лишь только как тот стихал, в сознание осторожной поступью с новой силой вбивалось щебетание диких птиц, вой сыча, слишком схожий на лисиный писк, и стрекот утихающих сверчков.       Неторопливо выбравшись из оков душного воздуха домика, Сонхун замер на всё так же, подобно и былому, лишённых жизни бетонных ступенях, неторопливо выпрямляя позвоночник и вытягиваясь в струну, чувствуя, как болезненные ощущения в мышцах более не преследовали его, не отяжеляли тело и не грубили шаг. Тёплый солнечный свет затанцевал на его лице, переливом заходясь в карей радужке и расходясь по молочной коже лёгкими бликами, очерчивая кончик острого носа и ярко выписанные розовые губы. Он несколько поник, вернувшись в былое положение, и чужая, совсем безразличная тень скользнула мимо него, чуть позже растворяясь в толпе ей подобных. Рядом с ним мелькнуло сизое облако сигаретного дыма, оно впиталось в лёгкие, и вбилось в нос неприятным привкусом дешёвого и некачественного табака — лишённые возможностей достать что-то лучше, юные, однако, по мнению Пака, отчаянные молодые парни шли не только на риски оказаться наказанными за курение в лагере, а и поджигали нескладные самокрутки, слишком отдалённо напоминавшие настоящие сигареты. Секундами погодя облако дыма растворилось щупальцами, и чужие голоса наполнили слух Сонхуна скорым шуршанием и чьим-то голосом только задыхающе затвердевшем «прячьте, прячьте»; только позже, точно растеряв к парням интерес, Паку удалось узнать, что причиной подобного чужого безрассудства стал только направляющийся в их сторону командующий.       Сонхун только снисходительно мотнул головой, более не желая обращать на очертевшее чужое поведение внимание, и тогда лёгкий шаг спустил его со ступеней. Пак поднял голову, вновь подставляя ту к тёплому летнему солнцу, а после взгляд скользнул вдоль чужих голов, мгновением погодя падая на знакомое лицо, мелькнувшее в толпе, подобно скорому проблеску света. Идущий в компании двух сослуживцев Джейк остановился, заприметив Пака, и разминулся недолгий миг, прежде чем тот, одарив Сонхуна лёгкой, впитавшей всё его спокойствие улыбкой, осторожно махнул в воздухе ладонью. В ответ подобному жесту Пак только смущённо покачал головой, а когда сменились секунды, их зрительный контакт прервался, и Джейк, появившийся в поле сонхунового зрения, так же скоро исчез, удаляясь и скрываясь где-то в дали — в тени раскидистых деревьев в плену сизой хвои.       Пак неторопливо влился в толпу отряда Джи, и знакомые, однако безразличные лица сперва окружили его, а после растворились в небытие, расставленные по фиксированным рядам в строю. Утренняя однообразная рутина для Сонхуна за прошедшие полгода начиналась с гласного командования старшего, сурового баса командира и изнурительной пробежке по замкнутому в овал полю. Топот чужих шагов для Сонхуна смешивался с собственным, звучащем в голове проблесками и гулом, его дыхание непременно сбивалось и требовало внимание, оттого, вместо отсчитывания шагов, армия привила ему новую привычку: Пак отсчитывал короткие вдохи, тотчас заменяя их протяжными вздохами, и так повторялось вновь и вновь, пока снова не звучал голос командующих, и утренняя пробежка, более напоминавшая экзекуцию, однако и всё же разгоняющая вдоль окаменевшего после сна тела кровь, заканчивалась пятиминутным отдыхом.       Сонхун обнаружил себя вновь вернувшемуся к реальности только тогда, как прозвучал гудок, распустивший отряд на завтрак. Тогда вокруг него снова звучали голоса и мелькали лица, точно знакомые, однако безразличные. Он поддержал недолгий разговор с Гонуком, для самого же Пака показавшийся ничем иным, а нелепым перебрасыванием вежливыми вопросами и односложными ответами на них. Юный Пак нашёл в Сонхуне опору, и он не считал это чем-то позорным, всё же находя в груди лёгкие проблески желания помочь тому. Однако друзьями они так и не стали, остановившись лишь на том, что были только знакомыми, не ищущими близости.       Сменялись мгновения, для Сонхуна скрашиваемые чьим-то присутствием, неугомонным шёпотом и грохотом чужих голосов, неоспоримо часто что-то спрашивающих и ждущих ответа, и Пак им не противился, только со временем пребывания в тренировочном лагере найдя в этом необходимость, славно убивающей время. Жара захватывала лагерь апогеем, неуёмно гонящий столбец градусника к штриху в значение тридцать, духотой собираясь в помещениях и давя на грудь свинцовой тяжестью, спирающей дыхание.       Сонхун вновь оказался на улице, совсем не желая там находиться. Изувеченная камуфляжем одежда неприятно липла к телу, воротник царапал шею и переменчиво скользил при повороте головы, капельки пота собирались на висках и, оставляя после себя липкие дорожки, скатывались, растворяясь то дальше на коже, то падая, проводя недолгие мгновения в воздухе, и после настигая земли. Пак жадно глотал воду, осушивая последний стакан, когда, скользя взглядом по фигуре командира, ожидал, что его громкий, басистый голос задребезжит в голосе новой командой — это неторопливо растягивало вдоль его обременённого всем происходящим тела предвкушение, едва ли только приятное в своём роде.       — Отряд, — голос мужчины завибрировал в разгоряченном воздухе лагеря и разнёсся эхом, и новые команды снова, в уже привычной манере отозвались эхом пустынной беговой дорожки. — Построились.       Пак выпрямился, точно найдя в этом необходимость, и руки уже машинально выровнялись по швам. Он занял место неподалёку с Гонуком, только слабо на краткие секунды пересекаясь с ним взглядом, и дрожь в теле, точно вызванная состоянием общей усталости и долгих прерывистых, бессонных ночей, пробежала по позвонкам, пересчитав каждый, и заскользила по рёбрам, растерявшись в последних секундах своего существования. Сонхун снова смотрел на командующего, то и дело подмечая армейскую выправку, которая неуёмно крылась в деталях: в ровных широких плечах, гордо вздёрнутому подбородке, часто поджимаемых и распускаемых губах, вокруг только несильно поддавшиеся морщинам, в сложенных за спиной руках, схвативших за запястье одну, крепко сжатую в кулак. Во всех чужих подобных привычках Пак видел практику — привычку, совсем неосязаемую для носителя, однако видимую для других, и точно знал, что не желал себе подобной участи: армия не привлекала его с самых глубин своей философии.       Сонхун неторопливо терялся в собственных мыслях, чувствуя, как летние лучи зенитного солнца скользили по коже пекущим жаром, как они переливались на поверхности, на предметах и на других людях, непременно нагревая участки и обжигая. Сонхун вновь почувствовал, как воротник летней униформы неприятно защекотал шею, как впился в горло, подобно удавке, точно желая сдавить и перекрыть кислород. Однако пока Паку удавалось оставаться одолимым подобными мыслями, главнокомандующий продолжал:       — Ваши полевые тренировки начинаются сегодня, — мужчина средних лет чеканил слова, отделяя те одно от другого, и они разлетались по воздуху, точно в нём резонируя. — Трусам в армии не место, поэтому будьте добры, сделайте всем одолжение и подберите свои слюни. Игры окончились, — он обвёл всех выровнявшихся по струнке юношей взглядом, ни на ком своё внимание не останавливая, и его короткий палец, чуть искривлённый в суставах, взмыл в воздухе, когда он закончил: — Для всех вас начинается последний этап подготовки, а потом вы станете нести службу, и тогда, будьте добры, вспомните всё то, чему успели научиться за эти полгода.       До Сонхуна остатки бросаемых фраз долетали только эхом, они растворялись в его сознании, обретая неприметный смысл выстроенных идеалов, перечить которым ему всё же не желалось, ведь протестовать тем означало бы протестовать всему жизненному укладу, неизменно функционирующему вот уже долгие годы, и Пак, точно знающий, что подобной волей не обладал, лишь только слушал, неторопливо упуская детали. В то время командующий, вдруг вновь обретя уверенность в собственных назиданиях, в последний раз, не торопясь, обвёл собравшиеся четыре отряда взглядом. Толпа из сотни человек выстроилась в ровные ряды, и все они, подобно одному, теперь представляли единый организм, не функционирующий без единого компонента — ошибка одного значила ошибку каждого, и для Пака, привыкшего нести ответственность за собственные действия, всё это казалось непостижимым.       Сменились секунды, прежде чем тело мужчины пробило движение, оно началось от пальца, обводившего собравшихся юношей, и нашло своё продолжение тогда, как ровный отрывистый шаг, точно отбивающий неизвестный ритм, застучал по рыхлой земле, исторгая в воздух пыль: при каждом новом гулком шаге командующего та подлетела в воздух и парила подобно клубам дыма, задерживаясь бурыми облаками только ненадолго, после блекнув и исчезая. Мужчина ходил по ровной линии, рассекая пространство из стороны в сторону, позволяя грохоту собственного шага чеканить слова, когда он продолжал:       — Если вы всё ещё думаете, что война — это не для вас, у вас не будет пути назад. Примите то, что вы должны сделать это, и соберитесь — сделайте это как подобает, — теряя свой взгляд в фигуре командира, Сонхуну казалось, будто мужчина смотрел на каждого, взглядом тёмных, поблекших глаз проникая в душу, и одновременно с тем не смотрел ни на кого. Позже Паку удавалось назвать подобное ничем иным, а армейской отчужденностью, подобающей людям подобного статуса. Тогда голос мужчины снова пробирался в сознание отрывками, раскатами, когда он продолжал: — Возвращаясь к вашим сегодняшним полевым учениям, я хочу заверить, что будет непросто. Нам запрещают выдавать настоящее оружие таким молодым людям, как вам, я же имею совсем другое представление. Вы поймёте армию только тогда, когда подержите в руках настоящий автомат, когда станете спасать жизнь рядом стоящего под взрывами. Начальство, к моему сожалению, моих методов не разделяет, — он остановился, выдержав недолгую паузу, подобно тому, что отвёл краткие секунды на размышление, а когда продолжил, строгость его голоса вновь полоснула сонхунов слух: — Сегодня вы не получите настоящее оружие, стреляете холостыми. Никого они не убьют, но синяки останутся, поэтому берегите лица, если не хотите провести ближайшие две недели под насмешками других. Однако не думайте, что мы будем снисходительны; вам не удастся увидеть настоящую войну, однако знайте, что она не пощадит никого из вас — сломает и изувечит, если будете слишком мягки душой.       Мужчина разменял секунды, отделив те ровными шагами, прежде чем вновь замер на месте. Тогда Сонхуну удалось заметить, как лёгкая тень усмешка легла на его лицо, проскользила призрачной тенью и вскоре поспешила скрыться за армейскими манерами, уважение к которым Пак испытывал, однако следовать хотел мало. Брови командующего поползли вверх по лбу, неминуемо вырисовывая на том глубокие морщины, заходящиеся тенями, подобно складкам на плотном одеяле, однако когда разминулись секунды, вновь тень холодного беспристрастия легла на его лицо, проскользила и в голосе, когда тот снова окутал, задребезжал в жарком летнем воздухе гремящим гласом, самому Паку точно напоминающим величавое гудение утренней сирены на подъём:       — Вы будете поделены на группы. Три медика в каждой, поэтому отряд «Джи» проходит учения по небольшим группам, — Сонхун едва ли только заметил, как перестал дышать, стоило только произнесённым словам настигнуть его. То, что говорил командующий, значило для самого Пака лишь то, что он едва ли только мог отсрочить собственную участь принять в этом участие, и лишь только потому, что рвение к идеалу непременно выводило его в пятёрку лучших медиков отряда. Однако, каким бы сильным не было сонхуново потрясение, оно, едва ли только найдя отражение в чертах его лица, это не остановило командующего от дальнейших пояснений, и голос мужчины снова и снова стал гулом касаться слуха: — Офицер Чхве назовёт распределение — всё это будет позже. Помните только то, что вы, — он остановился, в кратком мгновении обводя пальцем выровнявшихся парней, — все вы представляете один организм. Не верьте никому, армия не терпит героизма, и вы оказались здесь именно для того, чтобы этому научиться. Перестаньте думать только за себя, перестаньте жить только за себя, вы — часть составляющей; шестерёнка, необходимая для функционирования. Если выйдет из лада одна деталь — ничего, другая — с этим можно справиться, но один маленький шестерень не сможет заставить работать весь двигатель, это приведёт только к его поломке. Это ведь вы понимаете?       Голос командира завибрировал в воздухе вопросом, гулко разносится по полю, и Сонхун, рационально только сильнее расправивший плечи, тихо прочистил горло, точно зная, что им всем следовало делать после подобных вопросов. «Да, командующий» задребезжало в тягучем летнем кислороде смешивающимися голосами; сейчас они более напоминали эхо, в котором нельзя было выделить чей-то определённый тон. Всё они — юные парни — чеканили слова, подобно тому, что всё их естество неторопливо старалось вобрать в себя чужое превосходство, и Пак, точно не торопясь озвучивать свои подобные мысли, находил это только скудным притворством, ничего для всех них не значащего.       Оставшись довольным полученным ответом, командир поспешил удалиться, в неоднозначном жесте махнув ладонью в воздухе, а после снова, подобно прежнему, разрезая дрожащую тишину своим тяжёлым шагом, поднимая облака бурой пыли после каждого, и та торопливо оседала на предметы, на одежду, и на других людей, неминуемо впитываясь частицами в лёгкие. Тогда же сменился и голос, и офицер Чхве, взяв инициативу на себя, однако более не потакая повадкам командира однотонно зачитал фамилии и имена. Те закружили потоком вокруг Сонхуна, и напряжение охватило всё его тело, подбираясь точно к естеству, спазмом, в то время как в груди закипело волнение. Пак точно признавал, что опасался, однако не знал, чего именно: оказаться в ситуации, которая была ему чужда, или же попасть в подобные обстоятельства в ряду первых.       Чем бы то в самом деле ни было, Сонхун уже знал ход предполагаемых событий. Офицер Чхве точно вскоре назовёт и его, отделит от остальных и бросит в самую Преисподнюю, даже не желая слушать мольбы о помиловании. И как бы Сонхун в самом деле не желал отсрочить этот миг, тот в самом деле настал скоропостижно, затянув Сонхуна в череду вертевшихся событий.       Когда из горла офицера Чхве лёгким надрывом, вероятно, ему точно присущим, выбилось сонхунов имя, Пак не замер в исступлении. Нарушая армейскую выдержку, привить которую за долгие полгода Сонхуну так и не удалось, он чуть ссутулил спину и торопливо понурил голову, в миг чувствуя, как другие изучающие, ничего не знавшие о нём самом взгляды проскользнули вдоль его тела, точно желая забраться под кожу. Пак испытал одну лишь только досаду, неприятно засосавшую под ложечкой и отдавшуюся пульсацией мигрени, всё напоминающей о бессонных летних ночах, скрашиваемых одним только меланхоличным созерцанием звёзд, совсем гаснущих в бетонных стенах, полах и потолках домика номер семнадцать.       — Все вышеназванные — шаг из строя.              Офицер Чхве командовал, точно наслаждаясь своей подобной ролью. Одолимый смутными сомнениями, Сонхун, подобно остальным, однако, покинул ровные ряды, собираясь точно перед офицером и вновь выравнивая по струнке, лишь только позже замечая стоящего рядом Гонука, едва ли не дрожащего от встречи с неизвестным. Выдержались долгие секунды, в самом деле показавшиеся новой бесконечностью, прежде чем губы мужчины снова зашевелились, вырывая из груди чёткие слова:       — Вы разделены в блок «два А». Снаряжение получите там, можете отправляться, — офицер обронил безликие фразы, прежде чем в сопроводительном жесте вытянул правую руку, раскрытой ладонью смотрящей на юнош, а кончиками пальцев — к ручью и хвойному лесу, исторгающем лёгкую прохладу тени вокруг военного лагеря. Сонхун удручённо вздохнул, позволив вздоху материализоваться только в виде слабого, едва слышного «ха», просочившегося сквозь плотно стиснутые зубы, а после из его горла, подобно другим голосам, машинально вырвалась краткая безликая фраза, заставившая офицера повторить краткое «Блок 2А» и последовавшее за ним «отправляйтесь», исчезнувшее где-то за их спинами, подобно тому, как с каждым шагом растворялись и чужие, Сонхуну едва ли только известные имена.       Блок «2А» предстал перед Сонхуном неизвестной величиной: огороженная территория, расставленными белыми флажками, тянулась через ручей, скрывалась в лесу и резко обрывалась, очерчивая не более ста квадратных метров. Спускаясь вниз по холму, точно следуя чужому шагу, чужие отпечаткам на налитой зеленью траве, он осматривался, бросал скорые взгляды и только мысленно вновь и вновь удивлялся, мало находя этому объяснение. Яркий свет зенитного солнца переливался в ручье бликами, и постоянно движимая вода рассекала гладь, заставляя ту расходиться кольцами проблесков света, блеснув в одних местах и ярким блеском играя в других. Ленивые лучи ползли по острым камням, неосторожной породе, точно казавшейся вязкой, только в некоторых местах усыпанной постоянным гравием, и дальше — на далёкие метры вперёд тянулся хвойный лес, наполняющий вязкий кислород ароматом ели.       Сонхун не отследил мгновения, когда именно на него взвалили тяжёлую ношу обмундирования, и неподъёмный жилет сдавил плечи — мгновения проскользнули будто точно мимо него, растянулись, а после на скорости врезались в другие. Неизменное существование сменилось и с гласом новой команды выбранного командира, они торопливым шагом нырнули в натурально выстроившийся проход, утопая в тени крон деревьев, только несколько спасающих от июньской жары. Сонхун приотстал, совсем не находя для себя необходимости идти впереди, и осторожным взглядом бегал по чужим затылкам, отмечая для себя, однако не торопясь делиться своими наблюдениями, что юноши от отряда «Ди» на редкость совсем не знали границ: в них кипел юношеский дух, рвение к приключениям, и всё происходящее им удавалось воспринимать не более, как игру, утоляющую эндорфиновую зависимость. Смотря на них, бросая только новые и новые взгляды в ответ неосторожным движениям, Сонхун их не осуждал, однако подбирающаяся поступь негодования рассыпалась по телу дрожью.              Сонхун пропустил три шага, позволив всей остальной группе выйти вперёд, и разминулись секунды, прежде чем Паку удалось заметить, как рядом возросла чья-то тень. Он трепехнулся и в скором мгновении повернулся в сторону замеченного движения, тогда нервозность пробила тело разрядом, и Сонхун, едва ли только зная, насколько тогда расширились его зрачки, уставился на парня, вызвавшем в нём тревогу. Гонук шёл рядом, точно зеркаля сонхунов шаг, и крепко сжатое оружие, напоминающее настоящее только фасадом, однако угрозы не несущее, неосторожно раскачивалось у него на груди. Пак точно не знал, зачем им, медикам, выдали экипировку, однако лишних вопросов задавать не стал, посчитав, что в скором это не сыграет ему на руку.       — Всё это странно, разве нет? — Гонук заговорил, совсем на Сонхуна не смотря, теряя собственные глаза в резво хрустящей под ногами опавшей хвое.       Чужой голос протиснулся в сонхуново сознание, окончательно рассеяв былые мысли, они более не торопились вернуться, и, анализом возвращаясь к этим событиям, Пак в самом деле остался Гонуку благодарен, однако выразить этого точно не желал, посчитав, что его внутренние терзания не имели никакого отношения к юноше.       — Что именно? — ухватившись за проблески брошенной фразы, отозвался Сонхун.       — Что мы сейчас делаем, я думаю, — неторопливо пояснил парень, и сменился миг прежде чем Сонхун получил ответный взгляд карих глаз, когда Гонук поднял голову.       — Они считают это частью тренировок, — осторожно на выдохе вымолвил Сонхун, позволив собственным словам неторопливо растаять в воздухе, проникнуться и смешаться с щебетанием летних птиц.       — Для нас всё проще, ты так не думаешь? — юноша вновь подхватил собственную мысль, и его слова настигли Пака только несколько позже, вновь возвращая сонхуново внимание к завязавшемуся диалогу. — Я имею в виду, это им нужно играть в войну, — юный Пак мотнул головой, подобным движением указав на впереди идущих сослуживцев, и Сонхун, прислушавшись, услышал, как звонкий смех прокрался между брошенными фразами, а Гонук только продолжил: — Для нас всё будет проще и закончится быстро, если никто не пострадает. Тогда нам просто следует следить за тем, чтобы они не наделали дел — и дело будет в шляпе.       — В первую очередь, ты медик, Гонук, — Сонхун не заметил, как прежде, чем заговорить, неосторожно цокнул языком, привлекая внимания юноши к следующим словам. — Здесь и сейчас — полевой медик. Их безопасность не наша компетенция.       — Но, старший, — недоумённо воскликнул парень, — только подумайте, разве нам не будет проще, если мы просто не дадим им себя покалечить.       — В таком случае, стоило их остановить у самого входа в блок, оставить там и сделать всё самому, — выдыхая, Сонхун ровно цедил слова, оказавшись совсем бессильным перед невежеством юного парня, однако в подобном он не винил. — Вспомни, что говорил командующий Квон. Настоящая война не любит геройства, — Пак промолвил чужие слова, вырвавшиеся из горла точно скрашенные повторяемыми интонациями, и тогда Сонхуну собственный голос показался не родным: командующие, басистые ноты никогда ему в самом деле не принадлежала. Сменились секунды, прежде чем разрезая собственные слова осторожными шагами, Сонхун продолжил: — Обычно многие из нас не соглашаются с большинством вещей, которые он говорит, но в некоторых случаях он знает им толк.       Гонук не нашёлся, что ответить и только поник, и Пак, точно заметив, что парню удалось понять собственную ошибку, неторопливо взмахнул рукой в воздухе, мгновением погодя роняя ту парню на плечо. От неожиданного касания юноша вздрогнул, и Сонхун, встретившись со взглядом растерянных карих глаз, только неторопливо натянул на лицо что-то, точно схожее со слабым подобием лёгкой и успокаивающей улыбки. Сменились секунды, точно очерченные четырьмя неспешными шагами, прежде чем, вновь постучав по чужому плечу, Сонхун снисходительно и ранее неслышно размеренно сказал:       — Всё будет в порядке. Давай просто продержимся ещё немного и закончим с этим, позже нам дадут отдохнуть, — Пак говорил и точно не знал, врал ли он на самом деле, или же отголоски правды всё же крылись в его словах, однако всё это стало неважным тогда, как Сонхуну удалось увидеть проблески благодарности в чужих глазах.       Смущённый Гонук снова отвернулся, и Сонхун неторопливо убрал свою руку с его плеча. Пак уставился перед собой, вновь подмечая, как холм снова уходил вверх, растилаясь изумрудной травой, как по левую сторону журчал ручей, а по правую вытягивался густеющий лес, укрывающей приятной прохладной тенью.       Он заметил это не сразу, однако, когда остепенился, увидел, как выбранный всего недавно командующий замер, отрезав мгновение гулким приставным шагом, и тогда новосформированный взвод замер, подобно неживым изваяниям. Тогда мало звучали слова, а если и звучали, то разносились неоднородным полушёпотом, а после рука командующего взмыла вверх, разделяя секунды. Он выделял группы, жестами указывая на людей и мгновением погодя раскрытой ладонью указывал в разные стороны, разделяя отряд на мелкие группы, ведь точно так удалось бы покрыть всю отведённую для учения территорию. Сонхун только шумно вздохнул, точно удручённый мыслью о том, что ему мало желалось немо поддерживать компанию других, совсем ему неизвестных людей, прерываясь на краткие, точно ничего не значившие для них все диалоги, звучавшие только по двум причинам: поддержание порядка и способ отдать дань воспитанным манерам.       Пак осознал, что собственная неминуемая участь стала реальной и обрела облик, когда командир жестом указал на Гонука, тогда его строгий взгляд упал точно на юношу, и парень вздрогнул от удивления, в кратких мгновениях растерявшись. Он испуганно раскачался на месте, и повременил, не позволил удручённому шагу пробить ноги. Тогда он повернулся к Паку, и их взгляды снова встретились. Разменяв секунды, Сонхун заметил в карих глазах проблески будоражащего опасения, и осознал, что былой героизм парня оказался тотчас заменён потдкатывающему к горлу комку переживания. Собственное сонхуново подсознание нарекло ситуацию граничащую с фарсом, однако подобные мысли не нашли своё отражение у него на лице. Сонхун только слабо улыбнулся Гонуку в ответ, раскачал головой и после поджал губы, ранее срывая только призрачное «иди, всё будет в порядке», растаявшее в тягучести воздуха.       И Гонук повиновался. Пак не знал, испытал ли тот облегчения, однако ровный, тяжёлый шаг разделил для парня пространство, и после тот скрылся у образовавшейся группы. Командир жестом указал на север — точно к растекающемуся ручью, и Гонук, в последний раз осмотревшись, понурил голову. Рассматривая окружение, в котором парню удалось оказаться, Сонхун подмечал детали; они видел, как двое юнош резвились, точно не воспринимая происходящее с ними в серьёзном ключе, как иной парень, занимая место в середине строя, опасливо осматривался по сторонам, его пальцы плотно обхватывали приклад выданного оружия, подрагивая касались спускового крючка, и взгляд бегал с предмета на предмет, неизвестный Сонхуну юноша сводил плечи, неминуемо уродуя осанку, и всё в его виде говорило о нарастающей тревожности в груди. На фоне с тем Гонук всё ещё держался прилично, и хотя дрожь несколько пробивала его ноги, только чуть уродуя походку, он не позволял своим истинным переживаниям и опасениям брать над ним верх.       Сонхун прекратил собственный анализ, когда суровый взгляд командующего ощутился на коже ожогом. Тогда тот повторил его имя снова, заставив его прозвучать не былым полушёпотом, а гласным надрывом. Почувствовав укол неприязни, который пришёлся точно в солнечное сплетение, Сонхун неторопливо перевёл свой взгляд на парня, точно следуя его голосу. Командующий только раздражённо свёл брови к переносице и плотно сжал губы, превращая те в тонкую линию у него на лице, а мгновением погодя, вероятно, едва ли только зная, как сильно потемнел его взгляд, жестом указал в сторону, чуть поодаль от реки — туда, где растягивалась каменная порода и вытягивались сизые тени от близь стоящих деревьев.       Пак покорно ушёл со строем, отдаляясь в определённом направлении. Он неторопливо осматривался вокруг, по левую сторону от себя замечая Гонука, темнеющего вдали неоднородным силуэтом; на самом деле они оказались не так далеко друг от друга. Сменились секунды, отбиваемые ровным шагом, и Сонхун неторопливо терял себя в собственных мыслях. Тогда он мало переживал о том, что должно было ждать их далее, и чем на самом деле должны были оказаться названные учения, точно зная, что тривиальный смысл не следовало искать там, где его не было. Он только неторопливо поддавался указаниям, позволяя себе подобную блажь: слепо следовать течению — и едва ли только смущаясь своего подобного выбора. Обязательная служба более напоминала ему ничто иное, а пытку временем — испытание, которое Сонхуну в самом деле предстояло пройти.       В растягивающихся мгновениях Сонхун терял себя в мыслях, непременно отвлекаясь, однако всё ещё удерживая сознание в подобной неприглядной реальности. Смешанные с гулом шагов, создаваемым несколькими парами ног, мгновения вытянулись, переплелись, а после разогнались и на скорости врезались в другие, подгоняя минуты. Всё закончилось вскоре, когда, разрывая тишину, в сознание ворвался незнакомый голос, бросивший короткое: «Давайте обоснуемся здесь, неплохой обзор», и вся отделённая группа, замерла, подобно недвижимым мраморным изваяниям. Летнее солнце ползло по коже, и одежда снова и снова неприятно липла к телу, будто чувствами тотчас нарекалась инородной и ненужной; капельки пота собирались на висках и блестели на солнце, ползли траншеями вниз по шее и растворялись в небытие. В томительности развернувшегося дня лёгкий холод исторгал только отдалённый бриз реки, наполняющий уши шумом и переливами, и на краткие секунды Паку удалось утонуть в лёгкой зависти к Гонуку — там, где ему удалось оказаться от жары спасаться должно быть, было бы намного проще. Этим мысли, однако, не поспешили задержаться в его голове надолго, мгновениями спустя сменяясь другими.       Сонхун смотрелся, торопливо взглядом проскользив по чужим лицам и заметив, как их фигуры неторопливо опустились на землю под ногами. Подъём на крутой холм их вымотал, и Сонхун, только противящийся подобным чувствам, остался единственным, кто всё ещё смог найти в себе силы удержаться на ногах. Он слышал чужие, ничего в самом деле для него самого не значащие переговоры, разносившиеся по воздуху тихим полушёпотом, и собственные ноги потянули его чуть вперёд. Сонхун вышел, останавливаясь на крутом пике холма, и тогда вся роща растянулась перед его взглядом живописной картиной: вдалеке кронами деревьев описывался горизонт, а точно на его краю возвышались туманные горы; солнечный свет скользил по их вершинам, в одних местах рассеиваясь бликами, в других — грубыми тенями.       Сонхун разделял минуты собственного спокойствия, находя в этом призрачно-блеклое умиротворение, стегающее сознание безвозвратно уходящими мыслями, разливающееся в груди тепло растягивалось от солнечного сплетения и бежало по венам, наконец растягивая спокойствие, такое необходимое и слишком тривиальное в своём появлении. Пак слепо разменивал секунды, прикрывая глаза, и шумно втягивая носом кислород, жадно наполняя лёгкие лёгким ароматом ели, впитавшимся в воздух. Он не знал, как долго мог так простоять, однако моменты эти показались ему драгоценны.       Всему этому вскоре оказалось положен конец. Для Пака всё это произошло неожиданно, и события закрутились в водовороте, только более поглощающие собственным безобразием. Разделяемый для Сонхуна миг смерк, когда глухой, резкий и громкий грохот коснулся слуха и стеганул по сознанию. Пак содрогнулся, и кровь мгновенно застыла в жилах, звук распространялся вдоль пустынной территории, разносясь эхом, и Сонхун, точно испытавший глубочайшее внутреннее потрясение, едва ли только успел заметить, когда подкосились его ноги. Сонхун рухнул на землю, мгновениями погодя ощущая неприятный разряд тянущей боли в ногах, когда взгляд торопливо забегал по предметам.       Когда он смотрел перед собой, Сонхун более не дышал, не думал и, кажется, всего на секунды его сердце не билось. Вдали — впереди, у недалёкого берега ручья — проблески алого смешивались с огненным оранжевым и вбивались в сознание тревогой, клуб пыли поднимался вверх буро-серым облаком, едва ли только торопясь раствориться, а осьминожьи щупальца дыма собирались в кучерявые облака, поднимающиеся всё выше и выше, растягиваясь только на высоте нескольких метров. Гремящий треск взрыва разнёс по телу адреналин, и когда Паку удалось очнуться, его взгляд, точно поддавшийся панике, скоро забегал от предмета к предмету, дыхание спёрло, а тревога собралась в груди тяжёлым комком, скоро подступавшему к горлу и останавливающемуся точно под кадыком, мешая дышать.       Клубы дыма поднимались в воздух, описывали круги и исторгали тлеющие искры. Внизу — там, у ручья — Пак заметил какое-то копошение, силуэты выбегали из облаков пыли, бросались в стороны, и резкие проблески чьих-то голосов вбирались в голову подобно лезвиям, разрывающими сознание криками. Смотря на разворачивающийся перед глазами неподдельный хаос, Сонхун торопливо нашёл в себе силы подняться с места, будто неизвестная ему ранее сила вытолкнула его, ставя обратно на ноги. Сменились моменты, описанные секундыми, новым галдежом чужих хаотичных криков и всё не рассеивающимся дымом, когда, точно толкаемый сперва центробежной, а после и центросместительной силой, Пак торопливым шагом направился вниз с холма, что точно обозначало крутой спуск, ведущий самым коротким путём к ручью.       Он скоро перебирал ногами, чувствуя, как тревога зарождалась в груди и заходилась всё сильнее и и сильнее. Тогда его голова точно полностью опустела от мыслей, былое сладостное, томное умиротворение иссякло, и разум то и делал, что наполнялся исключительно гулким звуком собственного шага, хрустом веток под ногами, переливами чужих голосов, заходившихся в панике. Сонхун преодолел холм, скоро перепрыгивая через корни размашистых деревьев, точно пытавшихся повалить его обратно на землю, ноги несли его всё скорее и скорее, и Пак только терял свой взгляд в предметах перед собой. Те растворялись в неясных силуэтах, заходились размазанными формами, точно лишённых чётких очертаний; тогда для него оставалось только одно: поднятое в небо облако пыли, разлетевшийся в сторону гравий и чужой, стегавший по сознанию истошный крик.       Когда Сонхун спустился, более не чувствуя искривлённого холма под ногами, его шаги зашуршали по пыльной дорожке, проскрипели по гравию и поднесли его тело туда, где разворачивался настоящих хаос. Волнение сжало глотку, точно перекрыв кислород, и Пак только сильно вдохнул, остановившись и замерев в страхе, пока на губах застыло удивлённое «ха», так и не растаявшее в тягучести разогретого воздуха. Одолённый растекающимся по венам страхом, Сонхун замер, едва ли только имея возможность пошевелить окаменевшими конечностями. Неосознанно поджимая губы, он смотрел перед собой, и тогда силуэты, ранее смазанные расстоянием и заходившейся вокруг паникой, обрели чёткие очертания.       Невдалеке от самого ручья, где острый гравий разлетелся в стороны, толпились юноши, они расходились в сторону мгновениями погодя, после разбегаясь, точно отдаленные паникой. Расплывающийся неоднородными силуэтам парень падал ниц, хаотично хватаясь то за горло, то за грудь, запрокидывал голову и жадно тянул носом кислород, подобно задыхался, а после, не сумев совладать с покидающими силами, бренным грузом завалился на спину. Водная гладь, выбиваясь из строя, рисовала алые узоры кровью, размывая ту и заставляя блестеть на камнях переливами. Сонхун не знал, чем точно это было, однако точно был уверен в том, что охвативший их всех ужас не сулил ничего хорошего.       Сменились мгновения, проведённые для Пака подобно тягостной, болезненной бесконечности, прежде чем чья-то тень окружила его. Пак Гонук появился рядом подобно проблеску чего-то знакомого в окружившем безрассудстве, черты его лица расплылись перед сонхуновым взглядом, а после вновь обрели чёткости, когда Паку, всего несколько удаваясь перебарывать растягивающийся адреналином страх, удалось сфокусировать взгляд. Когда этому удалось произойти, голос Гонук окружил его, завитал вокруг, поочерёдно вбиваясь сперва в одно, а после и в другое ухо:       — Там… Там…       Парень задыхался, и слова застревали в горле. Сонхун только замечал, как хаотично бегал взгляд парня, как широко расширились его тёмные пятна зрачков и как дрожала нижняя губа, едва ли только в самом деле зная, что собственное естество скручивалось, одолимое теми же чувствами и бросало на лицо Пака проблески животного и необузданного страха, точно парализующего.       — Старший, страший, — Гонук сбивался, точно оказываясь поглощённым тревогой, разносящейся по телу. Мысли путались в тугой комок и противились собираться в ясные предложения, точно короткие в своей натуре, однако несущие смысл. Вместо этого их груди юноши вырывались только несвязные слоги, только сильнее путавшие Сонхуна. — Старший, кажется… Кажется, он умирает, старший.       Слова вбились в подсознание лязгом, и эхом разнёсшееся «умирает» стегануло по сознанию. Пак чувствовал, как всё в груди сдавило, и сердце непременно упёрлось в лёгкие, грудь в месте солнечного сплетения заныла, и комок необузданного страха, застрявший в горле, точно перекрыл кислород на недолгие мгновения. Когда же Паку вернулась возможность мыслить — уж точно не здраво, однако более рационально, нежели прежде — он торопливо обернулся в сторону Гонука, замершего на месте и содрогаемого приливами паники, и скоро процедил:       — Чего же ты ждёшь!       Вытянулись мгновения, описавшие для Пака бесконечность, прежде чем налившимся свином ногам удалось сдвинуться с места. Тревога обуяла его, впиваясь в шею, подобно лебёдке и сковала движения, однако Сонхуну удалось найти в себе силы бороться. Подталкиваемый неизвестной силой, он пересёк разделяющее расстояние, только на периферии замечая, что Гонук торопливо поспевал за ним, точно ступая на его глубокие следы на земле, остававшиеся на пыльной породе. Облако поднявшейся в воздух пыли сквозистой завесой заслонило пространство, непременно отгородив группу растерянный в собственном недоумении парней, сотрясаемый не хуже самого Пака проблесками животной паники, зарождающейся в груди.       Оказавшись рядом, Сонхун наконец замер, и взгляд торопливо упал на юношу, хаотично хватающегося за камни под его руками, бьющий ногами о землю и предпринимавший отчаянные попытки схватить ртом кислород; он наполнял пространство вокруг жадными всхлипами, истошным хрипением и отягчающим лязгом дрожащих голосовых связок, не срывающийся с губ крик.       Сонхун, точно движимый неизвестной силой, торопливо пробился сквозь толпу, протискиваясь между телами юных парней, точно парализованных проскальзывающим вдоль тела отравляющим страхом. Сменился миг, прежде чем, остановившись, и встретившись взглядом с юношей, Сонхун торопливо пал ниц. Колени больно приземлились на гравий, и острые камни, преодолевая тонкий барьер одежды, впились в кожу, подобно рассекая ту многочисленными уколами и жгучими порезами, однако Пак об этом едва ли только думал. Он торопливо скинул с себя болтающееся на груди оружие, секундой погодя откидывая ту в сторону, совсем не беспокоясь об его дальнейшей участи. Парень под ним продолжал задыхаться, нервно и панически пытаясь глотать воздух, который не поступал в лёгкие, наполнял уши истошным хрипом и кашлем, разносящем по телу мурашки и новый выброс адреналина. Он в хаотичных движениях хватался то за горло, то за гравий под ним, с каждыми секундами теряя силы, ощущая, как те покидали его тело, неминуемо растворяясь в небытие.       Сменялись мгновения — тяжёлые бренные секунды, торопившие свой ход времени и заключающие в себе тревогу, сочащуюся в кровь. Сонхун скоро бегал взглядом по лицу задыхающегося парня, совсем точно не зная, видел ли того раньше, однако всё это мало имело смысла. Пак разменял секунды, точно зная, что это могло бы быть фатальным, однако он не мог по-другому. Он заметил тень Гонука, проскользившую рядом, исступлённо замершую, подобно остальным, и тогда, как их взгляды встретились, из груди рычанием вырвались слова:       — Ты должен был оказать ему помощь, а не бежать ко мне, Гонук, — Сонхун торопливо ронял слова, поднимая взгляд на парня, встречаясь с неподдельной паникой, плещущейся на дне карей радужки.       — Но я… — он снова задыхался, поглощённый обуявшим отчаянием. — Но я не знаю, как. Я не закончил обучение, мне пришлось бросить университет, чтобы попасть сюда, — он ронял слова, всё продолжая хаотично бегать взглядом, и Сонхун замечал, как сильнее прежнего дрожала его нижняя губа. — Я не знаю, как помочь ему, старший, не знаю! — Гонук срывался, и голос его граничил с надрывистым.       Сонхун видел панику в чужих глазах, она расползалась переливами янтарного блеска, и голос Гонука заходился надрывами беспокойства. Парень под Сонхуном продолжал задыхаться, его хрипы смешивали слова Гонука, заставляя те меркнуть и испаряться так же скоро, как и появляться. Парень смотрел на Сонхуна взглядом, точно наполненным растерянностью, она пропитывала его юное тело, отяжелела движения и заставляла ноги неподвижно врасти в землю. Гонук дрожал от паники, пробивающей тело, бьющей дрожью нижнюю губу, кончики пальцев и всю его фигуру, и парень содрогался подобно пламени от свечи на сильном ветру.       Сонхун точно знал, что Гонук более не станет менять ситуацию; находясь в подобном состоянии он более граничил с тем, чтобы свалиться подобно раненому самому, и Пак, несколько обременённый подобным ходом вещей, осмелился взять инициативу на себя. Сонхун бросил последний взгляд на парня, прежде чем перестал смотреть на него вовсе, точно зная, что он должен был сфокусироваться. Он вновь взглянул на юношу, задыхающегося и хрипящего, и волнение схватило в груди острой болью, оно подкатило в горле комом и зашлось переливом растерянности.       — Хорошо, хорошо, — Пак шептал слова, кажется, точно никому их не адрессовывая, будто желая подобным образом успокоить самого себя.       На несчётные, совсем нескладные мгновения, он прикрыл глаза, чувствуя, как пульсирующая боль разбежалась от зрачков к вискам и мигренью растянулась в голове, в темноте неизвестности перед взглядом танцевали замысловатые круги, когда он только сильнее зажмурил глаза, и собственные вдохи и выдохи, слишком частые в своей периодичности, звучали, подобно раскатам грома. Пак открыл глаза только несколько позже, и мир вокруг утратил чёткости, разошёлся в размытых силуэтах и формах на краткие секунды, после всё же возвращаясь к былому укладу. Сонхун бегал взглядом по лицу бедолаги, совсем с собой не совладавшего, и тот только продолжал нескладно хрипеть, прося о помощи.       Страх одолевал Сонхуна, полз по телу лозами и обвивал шею щупальцами, надавливая на горло и подобно желая задушить. Пак чувствовал, как с миг отяжелело всё его тело; он перевёл взгляд на собственные руки только позже и лишь сильнее ужаснулся, обнаружив, как те пробила сильная дрожь. Он боялся, был напуган так же, как и все они, более едва ли только имея силы противиться свои подобным эмоциям. Пак знал: рядом с ним лежал его пациент — первый настоящий пациент, попавший в его руки в подобных скудных обстоятельствах. Сонхун не желал знать, не желал думать о том, почему на учениях в их руках оказалась настоящая граната, почему в конце концов та детонировала и взорвалась, оставив парня задыхаться, лёжа на колючем гравии. Пак только желал знать, почему его первый настоящий пациент оказался именно здесь.       Он безнравственно блуждал по порокам собственного сознания, точно желая остаться там дольше — пока всё это не превратиться и этот мираж, таким реальным видением стоявший перед глазами, не развеется. В реальность — столь неприглядную ранящую реальность — Сонхуна втянул новый хрип, и только разминулись секунды, прежде чем чья-то ослабевшая хватка сцепилась у Пака на запястье.       Сонхун скоро переметнул свой взгляд, и раненый, вновь и вновь хватающийся за своё горло, заходившийся новым неприятным свистом лёгких, с надеждой и скорбью смотрел на него, моля о помощи. Остатки сознания торопливо покидали его, и тогда хватка юноши слабела, а его глаза, вдруг поблекшие и точно почти неживые, закатились, мгновение погодя прикрылись подрагивающими веками. Тогда же Паку вдруг удалось собрать остатки сил, приглушить нарастающий в груди жаром страх, и наконец взяться за дело.       Сонхун в скором жесте мотнул головой, что-то невнятное зарычав, и зубы больно впились в нижнюю губу, возвращая ему растерянное самообладание. В голове роились мысли, и они кружили, переплетались и резонировали, совсем различные в своём содержании, и Пак только торопливо гнал их прочь, точно зная, что, поддавшись подобному стрессу, он не сможет вернуть себе холодность ума, однако хоть так он мог обеспечить себе мнимое спокойствие и уверенность в собственных действиях.       Разминулся миг, прежде чем хруст ткани наполнил уши и разнёсся эхом. Сонхун разорвал футболку юноши, и та лоскутами свисала с его плеч; Пак точно не желал знать, почему на нём не было выданного ранее бронежилета, однако всё это более не было важно, когда перед ним стоял чёткий факт наличия раненого. Несмотря на то, что парень потерял сознание, и хватка его ослабла, он продолжал дышать, разнося по воздуху хрипы и сопение, совсем инородное в своём существовании. Сонхун смотрел на его более не скрытый одеждой торс, по коже ползли расплывчатые пятна крови, они расходились траншеями ниже и ниже, без остановки вымазывая камуфляжную одежду.       Царапины расходились по телу парня узором, совсем хаотичным в своём существовании, они скапливались в одном месте и россыпью растворялись дальше, пока не превращались в глубокую осколочную рану точно в его груди. Бедный парень истекал кровью, и Сонхун замечал, как при его неоднородном дыхании грудная часть грудной клетки едва ли только вздымалась. Это неумолимо порождало в сонхуновой голове догадки — теории, точно требовавшие подтверждения, однако Сонхун опасался провала. Впервые чья-то жизнь зависела от его решений.       — Что с ним произошло? — вопрос, выбившийся из груди завибрировал в воздухе, и Пак говорил, более не поднимая глаз. Он осторожно вёл пальцами по торсу юноши, прощупывая дыхание, движение лёгких и вновь замечал неоднородность.       — Это… — чей-то неуверенный голос раздался рядом, точно скрашенный неуверенностью.       Сонхун чувствовал, как остатки самоконтроля исчезали в небытие, и он балансировал на грани от того, чтобы сорваться и подобно остальным поддаться страху, ползущему от самого солнечного сплетения вверх и выше. Он поднял взгляд, тотчас встречаясь с чужими карими глазами, и лицо ранее говорившего парня показалось Сонхуну знакомо. Он не вспомнил имени, точно зная, что в этом не было необходимости, однако узнал того, кого видел раньше: именно он показался Паку тогда наиболее нервным.       — У этого парня осколочное ранение в грудной клетке, переломаны рёбра и, скорее всего, пневмоторакс, — Сонхун чеканил слова, и те покидали горло с тихим рычанием — Пак уже знал, что терял контроль. — Поэтому скажите, что с ним произошло.       Вытянулись секунды, описавшие мгновения, наполненные призрачным молчанием, и Пак только продолжал ронять свой взгляд на ранее говорящего. Мало тогда в самом деле Сонхун знал, насколько сильно тот смерк и потемнел, и как искры беспокойства стали плясать в нём в неизвестном танце. Всё изменилось позже, когда переменился миг. Стоявший напротив Пака юноша содрогнулся, а после, точно сломавшись под подобным пристальным и суровым взглядом сонхуновых глаз, заговорил:       — Это всё моя вина, — юноша вдруг завыл, и глаза его наполнились слезами. — Я услышал шорох, испугался и сорвал чеку, но кто же знал, что граната окажется настоящей! — он говорил, и голос его полоснуло надрывами, горячие слёзы катились рядом с носом, и тот точно торопился впасть в панику, однако закончил: — После взрыва его откинуло взрывной волной, а потом бросило к скале, и он… — парень, задыхаясь, попытался сказать вновь: — И он…       Слова более не покидали его горло, собираясь в том комком, и Сонхун, почитав, что этого было достаточно, только жестом указал юноше, что тот мог более не пытаться. В сменившихся секундах, заключивших мгновения, Сонхун вновь вернул свой взгляд к потерявшему сознание парню, только после замечая, как стали стихать его хрипы, а дыхание стало замедляться. Воздух продолжал попадать в лёгочные ткани, и юноша умирал — скоропостижно и по причине чужой ошибки.       — Мы должны отправить его в госпиталь, — рядом разнёсся чей-то голос, совсем Паку незнакомый и точно безразличный, он завитал вокруг, окутывая нотками хладной паники, выражающейся совсем по другому: хаотичными движениями и угрюмым оскалом.       — Ким Джиун, — новый голос окликнул его, однако Ким не поторопился даже обернуться в его сторону, — не начинай.       Пак пожелал проигнорировать ранее завитавшие в воздухе слова, и оскал Джуна сполз с губ, оставляя на тех только послевкусие своего лёгкого поражения. Тогда Сонхун снова простучал лёгкие, и парень, только сильнее растягивающийся на земле под ним и утрачивающий силы, захрипел и засопел, наполняя воздух вокруг чем-то в самом деле отдалённо напоминавшее рычание. Пак остепенился, найдя в сознании подходящие слова для ответа, совсем игнорируя замечание другого сослуживца, и в этот раз обращаясь точно к Джиуну:       — Он задохнётся быстрее, чем они успеют поднять его обратно к лагерю, — Сонхун обронил слова, совсем не замечая, как те вырывались из горла переменчивым тоном; в том скользила тревога и призрачная уверенность.       — Ты же знаешь, что делать? — и снова голос окружил его, прозвучав в оздухе, точно наполненный дребезжащей надеждой, совсем скрытной, однако всё ещё ощутимой.       Сонхун ощутил на себе тяжёлый метающий молнии взгляд и тогда мало знал, что лицо Джиуна накрыло тенью опасения. Пак точно не знал, кем был раненый, однако от сложившейся картины событий ему точно казалось, что тот должен был быть приятелем Кима, если же обстоятельства не складывались каким-либо иным чередом. Сонхун замер на секунды, понурив голову, и тогда руки снова пробило дрожью, подобно тому, что от асимметрично вздымающихся чужих лёгких пошёл сильный разряд, он пробился через кожу и непременно настиг Сонхуна.       Пак проверял снова и снова, однако не был уверен в диагнозе. Признать у юноши закрытый пневмоторакс значило бы то, что они только теряли время на ненужную болтовню, провести минуты в сомнениях — ничтожно множить ничего на ничего и остаться ответственным за чужую смерть.       — Возможно, — на выдохе и с опаской тихо бросил Пак, и слова пленой растворились в воздухе.       — Ты должен помочь ему, старший, — голос Гонука снова завитал вокруг, и, стоило только тому настигнуть сонхунового слуха, как по телу Пака растянулось обречённость, настигшая своего пика, сорвавшее с губ скорые слова:       — Но я не полевой врач!       Слова завибрировали в жаром летнем воздухе и скоро смешались с пылью — Сонхун чувствовал, как она пробивалась в лёгкие каждым вдохом и выдохом, непременно на них оседая. Он посмотрел на Гонука, едва ли только зная, как в карей радужке трепетал страх и отчаяние, они непременно смешивались с испытываемым волнением, наполняющие грудь свинцовой тяжестью, и для Пака всё повторялось снова и снова, подобно он оказался заперт в череде однородных событий. Теряясь в подобных ощущениях, Сонхун разделили призрачные секунды, ускользнувшие так же скоро, как и появившиеся, и пока собственные слова резонировали в голове, отдавались душевным беспокойством и скручивали всё его естество в тугой комок, Сонхун возвращался к мыслям. Мысли эти неуёмно тянули его к выводу о том, что, если он ошибся в диагнозе, он непременно обречёт парня на смерть, стоит только сделать первый прокол, а если всё же оказался прав и помедлил — это снова же непременно приведёт того к кончине.       Противоречия овладевали Паком, когда он обессилено сникал, сгорбившись сильнее в спине и всё ещё не чувствуя, как острые камни, раздирая ткань его камуфляжных штанов, царапали и раздирали колени. Всё произошло для Сонхуна скоро, когда Джиуна кинуло к нему, и тот оказался рядом с Пака в считанные шаг. Миг вытянулся, и время замедлило свой ход, когда Сонхун увидел, как потемнел взгляд Кима, как былой оскал снова лёг на губы, и былой, никуда не рассеявшийся страх, нашёл своё выявление в проблесках агрессии.       Джиун возрос рядом с ним и навис тенью, а после разминулся миг, прежде чем его ладонь разрезала пространство, мгновением погодя настигая и вторую. Пальцы крепко обвились вокруг горловины сонхуновой футболки, и сжимаемая в крепких кулаках ткань смялась, едва ли не затрещав под давлением. Джиун потянул обмякшее тело Сонхуна на себя, и Пак едва ли только осознанно приподнялся на коленях, вновь ощутив осколки гравия на коже саднящей болью. Искажённое гримасой скрытого ужаса, лицо Джиуна мелькнуло перед ним, секундами погодя расплылось перед взглядом, когда тот, не торопясь разгибаться, через зубы шипел слова:       — Ты же видишь, он умирает, черти тебя дери! — шумный возглас настиг сонхунов слух надрывом, и в этом резком тоне Паку удалось разглядеть панику — каждому удавалось справляться с ней разными способами.       — Я… Я знаю, — Сонхун растерянно раскидывал руками в воздухе и его голос, поддавшись надрыву, задрожал. Ким подобно пытался сломать его под собственным напором, однако отчаянно хватавшийся за остатки собственного сознания Сонхун противился.       — Так сделай же что-нибудь, трус, — он дёрнул руками, и сонхунова фигура зашаталась в воздухе; дыхание Кима легло паку на лицо неприятным жаром, впитавшем в себя всё остервенение, точно рождённое страхом.       — Стой, стой, стой, — вмешался Гонук, силой оттягивая юношу, и тот только метал в сонхунову сторону молнии — испепеляющие взгляды, точно и кричавшие о том, что Сонхуну не следовало трусить.       Гонуку удалось оттащить Кима, торопливо удерживая того, пока Пак обречённо вновь упал на колени. В его голове снова роились мысли, находило отражение всё то, что рождалось от разносившегося в груди волнения, и пока то, что казалось минутами на самом деле являло собой краткие секунды: время приостановило свой бег, растянувшись неизвестной величиной, ощущаемой под действием адреналина совсем по-другому.       Всё изменилось позже. Тогда Сонхун резко выдохнул, позволив гулкому мычанию сорваться с губ, точно гранича с неким подобием гортанного рычания, самому Паку ранее неизвестного. Он собрал крупица оставшегося самообладания, позволив тем удержать себя в реальности, а после, разровнявшись, вновь склонился над раненым, слыша, как снова и снова часто заходилось его неровное дыхание.       — Хорошо, — на выдохе сказал Пак полушёпотом, а потом добавил, будто точно находя в этом смертельную необходимость: — Хорошо.       Сонхун крепко сжал руки в кулаки, и острые ногти впились в мягкую кожу ладоней, непременно оставляя полумесяцы красных отпечатков, точно скрытых от других взглядом. Пак пытался унять дрожь в собственных руках, пока опасения всё испортить растягивались вдоль тела, охватывая его щупальцами страха, точно сдавливающего грудь. Руки всё ещё дрожали, однако Сонхуну точно удалось убедить себя, что у них более не оставалось времени. Он не мог позволить своему первому настоящему пациенту распрощаться так скоро. В конце, Сонхун всё ещё считал, что был готов к работе медика.       Он бросил скорый взгляд, минуя силуэты, лица и даже очертания деревьев, теряя тот в размытом горизонте холма. К собственному облегчению ему удалось обнаружить, что кто-то всё же отправился за помощью: двое парней осторожно спускали носилки, однако были необъятно далеко. Сонхун знал, больше времени у них не оставалось.       — Нужно выпустить лишний воздух, — размеренно отчеканил он, позволяя словам растянуться в воздухе, и не знал точно, делали ли он это для того, чтобы позволить остальным знать, что он всё ещё не был безнадёжным трусом, или же только для того, чтобы напомнить себе. Как бы то ни было, растерянному в собственных переживаниях Сонхуну удавалось выбирать второе.       — Ты уже делал это раньше? — Гонук отозвался, и его глаза округлились в смятении. Голос разрезал воздух и вбился точно Паку в уши, породив новые сомнения, неумолимо его охватывающие.       — Нет, — на выдохе бросил Сонхун, и руки снова пробило дрожью. — Но мы должны попробовать.       Для Пака всё произошло быстрою. Адреналин вскипел в венах и в скором движении заставил его накрениться в сторону близ стоящего юноши. Пак потянулся рукой к его лодыжке, а после лязгнул металл. Вытянутый из закреплённых на лодыжке ножн, небольшой нож заблестел синим переливом металла в ярком зенитном солнце. Порождённый неожиданностью шумный вздох окружил их, смешиваясь с разнящимся множеством всех остальных звуков, и Сонхун, только сильнее хватаясь за короткую рукоятку, бегло осмотрел изогнутое железо.       Пак остепенился, а секундами погодя его руки снова пробило движения. Ощупывая чужие карманы, точно зная, что потерявший сознание юноша не чувствовал его неосторожных хлопков, Сонхун слепо доверял удаче, в то время как в сознании вспышками горели надежды на благоволение судьбы. Узнать, что то в самом деле оказалась на его стороне, Паку удалось только несколько погодя. Тогда облегчение разнеслось по телу ощутимым зудом, как Сонхуну пальцами удалось наткнуться на тонкий пластиковый корпус ручки. Он в скором движении выудил ту из плена камуфляжного кармана и мысленно отметил, что ключ к спасению жизни бедолаги, точно оказавшегося не в том месте и не в то время, задыхающегося от чужой ошибки, крылась в его кармане.       Прозрачный корпус непримечательной ручки игривым блеском отдался на солнце, и Сонхун, разменяв секунды, поддевая наконечник зубами, однако стараясь предотвратить контакт тех с самим корпусом, достал стержень. Участь у того осталась неприметной — при изменившемся мгновении он оказался затерян в камнях, совсем не вызывающий интерес окружающих.       Сонхун замер, подобно тому, как нерешительность снова окутала его, а после, как сменился миг, не угасающая мысль пробежала по подсознанию, заставив Пака снова взять себя в руки и сохранить по крупицам собранное самообладание. Он опустил руку, однако не распустил хватку, и в краткие секунды ему показалось, будто все вокруг притаили дыхания и замерли, кажется, точно и не моргая. Свободной рукой сонхун неторопливо нащупал рёбра юноши, они выпирали под худощавым телом, не набравшем достаточно мышечной массы, и Пак чувствовал их перекатами под пальцами.       Он отсчитал второе и третье ребро, проводя только визуальную линию от ключицы, и пальцы поднесли нож к только мысленно обозначенному межреберью, намечая точку. Пак остановился, слабо выдыхая, и воздух просочился через зубы. Он более не медлил, и холодное железо соприкоснулось с тёплой плотью.       Алая капля крови выступила на коже, когда Сонхун в осторожном жесте трясущимися от страха руками сделал надрез. Капли алой густой крови собирались и, доходя своего пика, стекали по боку, неизменно измазывая темневшую от неровного загара кожу в оттенки переливающегося алого. Кровь неторопливо измазала сонхуновы запястья, однако Пак об этом думал мало, а та ощущалась на коже неизвестным жаром, ранее невиданной величиной, точно означавшей чью-то жизнь.       Сонхун откинул нож, и тот лязгом отскочил от камней, и вытянулся миг, прежде чем, тая дыхание, он осторожно ввёл корпус от пластиковой ручки, чувствуя, как уходя в тело сантиметрами, тот провалился между рёбер, оказываясь в положенном месте. Пак отпрянул, всё ещё подрагивающими руками надавливая но сочащуюся кровью рану, и та расходилась новыми кровоподтёками, они алыми растекались меж сонхуновыми пальцами, будто впитывались в кожу и застывали. Чужая кровь блестела на сонхуновых руках, липкостью отдавалась на пальцах и заходилась в ярком контрасте с молочной кожей, и, возвращаясь к этому, Пак только находил в подобных деталях неминуемость происходящего, а собственное подсознание неуёмно твердило о том, что рано или поздно момент, подобный этому, должен был настать.       Томящая, тяжёлая, призрачная тишина окутала их; казалось, тогда стихли и лесные птицы, ранее наполнявшие воздух непрерывным щебетанием. Сонхуну казалось, что он не думал, не дышал, и время точно замерло в своём беге, когда он придвинулся ближе к парню, склонился над ним, нависая над грудной клеткой и несильно припадая к ней, прислушиваясь. А после, как только тревожным секундам удалось смениться, Сонхун вновь прислушался, и тогда размеренное, уже лишённое былого хрипа дыхание полоснуло его щеку и коснулось слуха неровным вздохом.       Сонхун отстранился, испытав от этого едва ли не болезненное облегчение, и его тело обмякло, точно оказалось лишено сил. Вытянулся миг, прежде чем рядом возросли новые, совсем ничего не знавшие об его внутреннем потрясение тени, закружившие вокруг него в неизвестном адском танце. На периферии измученного стрессом сонхунового сознания мелькнули носилки, фигура Джиуна, торопившийся Гонук, и в сознание то и дело пробивались чужие голоса, замирающие и меркнущие. От прожитых пяти минут в голове остался только неясный гул, затмевающий мысли и нарастающий пеленой, и только руки, всё ещё измазанные чужой тёплой алой кровью, заходившейся на солнце переливами, оставляли неприятное послевкусие совершённого.       А после, когда растворились минуты, чужие силуэты смеркли, растворились в полотне реальности и торопливо подняли раненого вверх по холму. У шуршащей водной глади ручья Пак остался сам, едва ли только удручённый своим одиночеством. Он всё сидел на коленях, надавливая на те весом всего собственного тела, и острый гравий сдирал тонкую кожу, заставляя раны просачиваться капельками крови; и Сонхун терял свой взгляд в предметах вокруг, точно не видя их границ — опустошенный и разбитый, он совсем не замечал, как остался один.       Ночь вокруг растягивалась пеленой беспристрастия, уходила вперёд валами черноты и сизыми просветами пелены лунного света, точно отделяющего пространство, что казалось: там — дальше — больше не было никакой жизни; она заканчивалась в военном лагере, и даже несмотря на это, тут утихала, точно поддаваясь всеобщему настроению. Сквозь сумеречную пелену пробивались звуки, в ней смешивались голоса, более напоминавшие тихие перешёптывания, сквернословия и гул ночных птиц — все они в конце образовывали только нескладное жужжание, наполнявшее уши шумом, шепотом и блекнувшими отголосками фраз. Ночь затягивала всё вокруг темнотой, убирала с лиц краски, и те в свете неярких фонарей, хаотично разбросанных по территории лагеря, казались белее бледного, подобно тому, что оказались лишены жизни: холодные и беспристрастные, все они таили какую-то тайну, окружающую духом неизвестности наигранной напыщенности.       Уличное освещение тушили всегда тогда, как в военном лагере время непереборно стремилось к отбою. Перламутровый лунный свет более не тягался с холодным искусственным и властвовал в собственном изобилии, он ложился на предметы неяркими проблесками, переплетался с изредка затухающими и вновь вспыхивающими спичками и точками горящих в темноте сигаретами, а после мерк в глубоких тенях хвойной чащи, которая таила секреты ночной долины. Вокруг играли стихающие голоса, грозные команды и сизый табачный дым, окружавший и отделяющий пространство своими щупальцами, так скоро торопящимися раствориться в спёртом летнем воздухе, вобравшем в себя хвойные переливы и некачественный табак.       Сонхун терял свой взгляд в ровной окружности полной луны; та скользила по призрачной небесной глади, скрывалась за густыми кудрявыми облаками, а после появлялась вновь, переливаясь перламутровым светом и только нагоняла скуку, впоследствии обличая. В руках Пака дрожало крепко зажатое стекло. Он не знал точно, когда именно бутылка выпивки попала ему в руки, кажется, в его памяти торопливо сменялись моменты: чьи-то хвалебные фразы, беспокойство в чужих глазах, благодарный взгляд Джиуна, смирение, блеск стеклянной ёмкости и тепло чужих рук на своих, вкладывающие предмет в ослабленную былой нервозностью хватку. Прозрачная жидкость, точно казавшаяся призрачной в своём существовании, переливалась в лунном свете бриллиантовым блеском; она вторила движениям, подрагивала во всё ещё пробиваемых дрожью руках, только и делая, что норовя выскользнуть из рук, разбиться и разлиться по осколкам, неминуемо впитываясь в пыльную землю под ногами. Однако та не падала, и Сонхун небрежно ронял капли на язык, те спешили вниз по горлу и более не обжигали. Крепкий алкоголь убирал бледность с лица, разгонял застывшую в жилах кровь по телу и красил щёки в розовый, а мысли — в призрачно прозрачный, укутывая голову лёгким туманом, оставившем Пака в сознании, однако разносившем по телу приятную истому, знаменующую для него облегчения.       Переменчивый ветер скользил по кожу, завитками играл на воротнике его кофты, пробирался под одежду и недолго властвовал под ней, разнося мнимую прохладу летней ночи, а после исчезал так же неожиданно, как и появлялся. Сонхун терял свой взгляд в подмигивании звёзд, неравномерно раскиданных по тёмному небесному полотну, шумно вздыхал, на мгновения прикрывал глаза, и чувствовал, как мир вокруг заходился в водовороте. Он точно был пьян, однако Сонхуну казалось, что он не пьянел; мысли более не гудели в голове, не разносили яркие в своём существовании картинки воспоминаний прожитого дня. От случившегося под зенитным солнцем там — у реки, заходившейся серебряным блеском в лунном свете — остался только неоднородный гул утихающего сознания и едкое, липкое ощущение чужой крови на руках, между пальцами, под ногтями; она пекла кожу послевкусием, и Пака снова кидало в агонию: руки заходились дрожью, подобной той, которая пробивала всё его тело, когда под выбросом адреналина ему приходилось оперировать, а мысли жужжали в голове, отдаляясь.       Пак спас чью-то жизнь, впервые в самом деле ощутив, что смог удержать ту в своих руках, однако страх от минувших событий всё ещё грелся в груди переживанием. Они едва не потеряли юного парня, и в этой потере Сонхун точно винил бы себя.       За ночь остывшая деревянная лавка разносила при касаниях призрачные мурашки; они скользили по коже и пробирались под одежду, после там и стихая. Сонхун опускал руки, заводил их за спину, и ладони, плотно упираясь в отшлифованное дерево удерживали половину его веса. Усталость гулом растягивалась по конечностям, окутывала сознание, и когда пелена, окутывающая голову, неторопливо начинала растворяться, Сонхун пил снова. С рвением зависимого он хватался за стеклянную поверхность вытянувшейся бутылки, кружил в ней жидкость водоворотом, и та каплями растекалась по стенками, а после он осторожно припадал к узкому горлышку губами — хватался за него, подобно спасательному кругу, и запрокидывал голову, позволяя прозрачным каплям скатываться на язык, более не обжигая горло.       Разделяя собственное призрачное одиночество, Сонхун выпил не более трети, однако в этом ему удалось найти спасение. Он признавался себе, однако таил от других, что случившееся вызывало в теле дрожь — подобно той, которая одолевала его тогда, однако она была новой; он робел, и в этом не было призрачной романтики, а страх только полз плотной паутиной, собираясь на горле под кадыком, словно вскоре готовился задушить его. Сонхун опасался, что оказался на грани: жизнь подвела его к тяжёлому решению, в том или ином исходе грозившему Паку предопределённой возможной ошибкой. Он боялся, что под зенитным солнцем собственным бездействием мог лишить парня жизни.       Луна призрачной поступью карабкалась по небесному своду, а голоса вокруг стихали, однако Сонхун более их не замечал, они отдалённым переплётом расходились где-то на периферии и растворялись в клубах выпускаемого табачного дыма. Рядом с домиком номер семнадцать снова витали щупальца выдыхаемого дыма, окутывая всё вокруг пеленой беспристрастия, и через него пробивались только призрачные голоса, едва ли только нёсшие в себе осуждение. Для окружающих Пак таился в тени, подобно тому, что сам стал тенью, свет только изредка падал на его лицо, заходился переливами в прозрачной бутылке, а после всё растворялось в небытие, подобно тому, как таял в том и сам Сонхун, спасая алкогольным опьянением собственное взбудораженное сознание.       Время растянулось призрачной завесой, секунды вытянулись и превратились в минуты, и вскоре те на скорости врезались в часы, неумолимо подталкивая ход времени. Сменился долгий час, в который вместилось его несколько небольших глотков, растворились чужие голоса, писк сыча, спрятавшегося в темноте рощи, и тяжёлые мгновения сонхунового отчаяния, снова разливавшие по телу паутины страха. Тогда вокруг всё смеркло, и насильно оказались выключены лампы в домиках, военный лагерь скрылся в темноте ночи, подобно тому, что растворился в пейзаже, представ одним только неоднородным пятном. Сонхун знал правила и точно был уверен в том, что если кто-то увидит его после отбоя на улице — ему несдобровать, если рядом заметят выпивку, услышат окутавший его шлейф алкоголя, то это бы вывело его на грань, однако риск более не вызывал страх. Чувство растворялись в прозрачной жидкости, будто не существовали вовсе, и Сонхун только мысленно благодарил алкоголь, окутывающий его пеленой безразличия. Тогда оно описывало для него мгновения, разнося болезненно необходимое облегчение.       Сонхун терял свой взгляд перед собой, никуда определённо не смотря; перед глазами плыли силуэты, меркнущие в густоте летней ночи, они расплывались неясными формами, теряли очертания, а после снова обретали мимолётные детали, отличающие одни от другие. Пак запрокидывал голову, и адамово яблоко острым изгибом разрезало шею, уродуя силуэт, однако Сонхуна это беспокоило мало; звёзды перед глазами блестели и подмигивали ему, переливались светом, а после исчезали за кудрявыми плотными облаками, точно не торопясь возвращаться. Тогда, точно затерянный в долгожданном небытие, он неторопливо перевёл свой взгляд, смотря перед собой, замечая, как новые проблески перламутровых капель света лениво упали на предметы, оказавшись последним освещением.       Вдалеке проскользнула чья-то тень. Совсем Сонхуну неизвестная в сумраке летней ночи она заиграла на периферии серым пятном, вскоре скрывшемся в искусственно созданной глубокой тени. А после всё повторилось вновь, и от чёрного — окрашенного серостью сумерек — дерева отделилась фигура, точно принявшая чёткие очертания чьего-то силуэта, и тень беспристрастного опасения скользнула в сонхуновом сознании. Он знал: сейчас всему придёт конец, его заметили, его накажут, выставив другим на потешение, однако он не пожелал бежать. Ноги пробило приятной истомой от выпитого алкоголя, и крики рационального стихли подобно тому, что никогда в самом деле не звучали. Смотря перед собой, опираясь на одни только заведённые за спину руки, Сонхун блекло отдавался судьбе на попечение, наблюдая, как силуэт опасливо приблизился, рассекая пространство осторожной походкой.       Он шёл точно к Сонхуну, однако Пак не знал, кого таила сизая тень сумерек: ночь стёрла все делали, и теперь приближающийся человек, кем бы в самом деле он ни был, представал перед Пака одним только набором примитивных линий, очерчивающих его фигуру, широкие плечи, лёгкий бодрый шаг. Лёгкий, переменчивый ветер теребил подол его кофты, и та заходилась глубокими складками по торсу, плотно обтягивая грудь. Вновь появившейся лунный свет заиграл на камуфляже переливом безразличия, очертил контур человека, однако всё так же скрыл детали его лица, заставляя Пака только беспристрастно таять в предвкушении, едва ли только вызывающие какие-либо другие чувства, кроме подсчитывающего рёбра интереса.       Силуэт приближался, осторожным шагом разрезая ночную мглу, и обретая новые детали Сонхуна перед глазами. Однако всё изменилось только позже, тогда, как неизвестная фигура возросла напротив него тенью, и Пак, вновь запрокидывая голову, смотря снизу вверх, встретился с масляным блеском карих глаз. Тогда нагретый летний воздух наполнили сорвавшиеся с губ имена, в нарастающей томительности ночи прозвучавшие точно заклинаниями, и Сонхун испытал призрачную поступь облегчения, отозвавшуюся краснеющими пятнами румянца на щеках:       — Джейк…       — Сонхун…       Силуэт застыл, и от былого движения осталось только развивающееся послевкусие. Прошли ещё быстротечные секунды и два коротких шага, прежде чем Джейк застыл точно напротив. Он чуть склонился, и торс его поддался вперёд. Чужое дыхание коснулось сонхуновой кожи, и мысленно Пак только усмехнулся, точно неизвестно отчего найдя ситуацию веселящей: дело точно крылось в выпитом алкоголе и лёгком дурмане, вызванным им, однако тогда Сонхун о нём не думал. Перед ним стоял Джейк, возросший подобно гротескному изваянию одного из древнегреческих богов, и тень от его фигуры скользила у Сонхуна на лице. Вдоль молочной кожи Шима бежал лунный свет, и та, купаясь в нём подобно сияла, заставляя охмелевший сонхунов мозг тянуть к мысли, что всё это не могло оказаться реальный. Красивый своей подобной новой красотой Джейк не мог быть настоящим — и в этом непременно ему удавалось себя убеждать, однако же точно сразу откидывая подобные мысли, ведь голос, звучавший рядом, чужое тёплое дыхание, падающее на кожу, и лёгкий запах кедра, вбивающийся в нос, точно были неподдельными.       Перед Сонхуном без прирекательств точно был Джейк, однако охмелевшее сознание всё никак не могло найти причину его появления среди стоявшей томной ночи.       — Почему ты здесь? — Пак говорил, неторопливо растягивая слова, и, оказавшись под действием алкогольного опьянения, собственный голос звучал не родным. — Тебе не стоит находится на улице так поздно.       — Я должен задать такой же вопрос и тебе, — Джейк неторопливо склонился, и его лицо, попадая под перламутровые переливы лунного света, мелькнуло у Пака точно перед глазами, представшее ещё только едва ли осознанно новым в своей подобной красоте.       Сонхун смотрел на него, и видел, как в блеске карих глаз теплело что-то ему самому доподлинно неизвестное. Джейк одарил Пака торопливым взглядом, и в том Сонхуну точно удалось прочувствовать нотки любопытства. Он и не ожидал, что Шим не станет спрашивать, ведь это точно бы не стало вязаться со всем тем, что так устояло закрепилось в его голове. Джейк скорым взглядом пробежал по предметам, и Сонхун, точно лишённый смущения, только подставил под тот своё лицо, подобно тому, как ранним утром предоставлял то тёплым солнечным лучам, едва ли только находя разницу в этих ситуациях: взгляд Шима обжигал точно так же.       Сменились секунды, вытянувшиеся в мгновения, прежде чем Джейк заметил одиноко стоящую бутылку. Та, подобно тому, что обрадовалась оказаться обнаруженной, зашлась переливом в лунном свете, рассекая сизую ночь и тёмную тень, в которой от посторонних взглядов их укрыла ночь. Когда сменился миг, Сонхун услышал только неровный вздох, выбившийся из чужой груди, и тогда Паку уже удалось понять, что Шим знал: знал, как Пак прятался, подобно трусу, желая напиться в одиночестве только для того, чтобы унять страх, всё окутывающий тело свинцовой тяжестью. Мысленно Сонхун надрывисто рассмеялся, когда собственное подсознание нарекло его жалким, а всю развернувшуюся ситуацию — смехотворным действом, точно граничащим с настоящим фарсом. Подобные эмоции, однако мало нашли отражение у Сонхуна на лице, и он только выдавил блаженную улыбку, снова поддавшись опьянению и более ни о чём не думая.       Тогда, как Джейк снова заговорил, для Сонхуна смерк весь мир вокруг, и остались только они, огороженные от окружающих тёмным сумраком томящейся ночи:       — Ты пил? — голос Шима звучал в воздухе, однако в том не было удивления — только призрачное беспокойство, теплящееся в груди и неумолимо впитывающееся в кислород.       — Так вышло, — только и отозвался Сонхун, едва ли подбирая слова.       — Ты же знаешь, что с тобой будет, если они узнают? — Джейк неторопливо выпрямился, а после его взгляд соскользнул с сонхунового лица. Разминулись секунды, описавшие мгновения, и Шим окинул скорым взглядом округу: там вдали шевелились тени, совсем едва ли только заметные, однако живые в собственном существовании. Если бы только Сонхун мог мыслить здраво, он бы точно поддался рациональному анализу, непременно заключившему о том, что командующий ранее или поздно узнает о его проступке, однако алкогольное опьянение торопливо приглушал крики рационального, и взаимозависимые события стали казаться для Пака игрой в русскую рулетку. Играл он, однако, с собственной судьбой.       — Мне всё равно, — однотонно и бесчувственно бросил Сонхун раскачав головой. Рука его снова потянулась к стеклу, так игриво блестящему в блеклом свете, однако тёплое касание ладони Джейка остановило его, мгновенно приведя в чувства.       — А мне вот не всё равно, — повторяя сонхуновы слова, Джейк точно не вторил его интонации. Тогда Сонхун слышал, как в голосе Шима играло беспокойство — неподдельное и искреннее в собственном существовании.       Шим вернулся к нему взглядом, и Пак почувствовал, как на краткий миг всё его естество отозвалось на тот напряжением. В карей радужке ползло беспокойство, и оно смешивалось с сонхуновыми чувствами, непременно вбираемые естеством. Джейк вторил его чувствам, однако всё ещё находя в себе силы остаться верным собственным, и всё это непременно отзывалось в душе ураганом, проблески которого Пак видел так ярко в масляном переливе его глаз.       Шим замер рядом, остановившись только на краткие мгновения, а после, как изменился миг, вновь чуть склонился. Сонхун не заметил, как заитаил дыхание, предвкусив, как на лицо Джейка вновь падёт лунный свет, и он снова заметит, как на том будут меняться эмоции. Опьянённый алкоголем мозг находил нечто в своей неизвестности чарующее, и лишенный каких-либо сил, Пак не противился.       Между ними нависла тишина, укрыв безобразной пленой, всё непременно портившая вытянувшийся миг. Недосказанность дребезжала в воздухе, прерываемая другими звуками: все они для Сонхуна звучали отдалённо, будто пробивались через окружающую его сознание плену только эхом и дева ли находили отклик в его душе. Тогда, как ночь окружила их, подкатывая валами черноты, для Сонхуна перестало существовать всё то, что было вокруг; остался только он, терпкий алкоголь и неожиданно явившейся Джейк, возражать против компании которого он не смел, ведь это бы точно значило потворствовать собственным желаниям — Пак же желал остаться с собой предельно честным, позволяя себе подобную жадность всего раз.       Тогда, как он снова заговорил, Джейк отвлёкся, и снова торопливо осмотрелся, потакая собственным переживаниям, и голос Сонхуна вновь вернул его внимание, приковав с Паку взгляд, возражать против которого он не смел:       — Я не хочу возвращаться. Все они только и делают, что смотрят, перешёптываются и опять смотрят, — слова сорвались с губ полушёпотом, однако точно окрашенные надрывом обречения. Сонхун сник, и голова, ранее поднятая, понурилась, вместе с тем сгорбились и плечи, и Пак только ещё более крася собственный голос в обречённые нотки, закончил: — Мне нужно напиться, Джейк. Мне это правда нужно.       Слова выбились из его груди и задрожали в воздухе, прежде чем неторопливо растаяли, уносимые порывами непостоянного ветра. Сонхун слышал, как те эхом отдались в собственном сознании, и он не стал жалеть о них. Пак терял свой взгляд в собственных руках, а перед глазами стояли красочные миражи: его руки были снова в крови, и в уши вбивался остервенелый хрип, а потом надрез, кровь и размеренное дыхание. Воспоминания, подобно водовороту, тянули его туда снова и снова, и всё ещё опасавшийся собственных решений Пак остерегался их.       Он замотал головой, в лёгком пьяном бреду торопясь их отогнать, и те развеялись, растворяясь в тумане алкоголя, когда он неторопливо схватился за горлышко бутылки. Пак чувствовал, как стекло проскользнуло под пальцами, как ощутилось гладкостью и мнимым холодком на коже, как защипало под ложечкой от нетерпения, однако он не стал подносить блестевшее в лунном свете от смешавшихся капель алкоголя и собственной сонхуновой слюны горлышко к губам. Нерешительность пробила его тело отрешением, и Сонхун только шумно вздохнул. Он не поспешил оставить бутылку, точно так же как не передумал пить; замерев, он вновь отдался мыслям, закружившим в голове, точно забывая о присутствии Джейка рядом.       Вернуть Пака в реальность — настолько неприглядную и ранящую — Шиму удалось только несколько позже. Тогда лёгшая на плечо рука ощутилась тяжестью, и Сонхун, прочувствоваший тепло чужого тела, неторопливо поднял на Джейка новый взгляд. Мало тогда он знал, как в собственной потемневшей радужке плескалось отчаяние, тонко граничащее с новым наваждением животного страха и сожаления, понять которое в самом деле Джейку едва ли только удавалось.       Шим шумно вздохнул, на секунды наполнив воздух рядом с ним протяжным «ха», растворившемся на губах, и Сонхун затерял свой взгляд в том, как плотно обтянутая тканью неприглядного цвета футболки грудь его подлетела вверх, мгновением погодя торопливо опускаясь при шумном выдохе. Пак смотрел на Джейка, точно не зная, был ли тот настоящим, однако всё это вдруг показалось ему неважным, когда разделяемый кислород разбередили слова:       — Хорошо, — на выдохе кинул Шим, и слоги разлетелись, закружив вокруг Пака, они впились ему точно в сознание, и Сонхун едва ли только заметил, как брови поползли к переносице.       — Хорошо? — переспросил он, точно вторя интонациям.       Шим более ничего не ответив, вероятно рационально рассчитав, что в их ситуации любые другие звучавшие слова точно оказались бы лишними. В окружавшем их кратковременном молчании Пак заметил, как Джейк неосознанно поджал губы, превратив те в тонкую линию у него на лице, а после, стоило только им распуститься, выписываясь на бледной коже ярким алым, они зашевелились, срывая из груди слова:       — Идём, — Джейк говорил шёпотом, и бросаемые слова таяли в сумраке ночи. — Я выведу нас отсюда.       Слова смеркли быстрее, чем Сонхуну удалось опомниться, они окружили его пеленой и точно вбились в уши, мгновением погодя находя отклик в его душе. Он поднял на Джейка скорый любопытный взгляд, и предвкушение пробралось по телу, пересчитывая позвонки и заставив иступленно замереть. Рука Джейка проделала в воздухе неосторожную дугу, вновь рассекая пространство, и сменился миг, прежде чем Паку удалось ощутить тепло чужих пальцев на своей коже. Шим крепкой хваткой сцепил сонхуново запястье, и, замерев на секунды, только снова уже в привычной Сонхуну манере осмотрелся по сторонам. Брошенные ранее слова растаяли у него на губах, и Сонхуну удалось это заметить только совсем не скоро, однако взгляд его вновь сменился, заиграв новыми чувствами.       Шим потянул Пака на себя, и он не стал противиться. Сонхун торопливо встал на ноги, и те подкосились, заставив в короткое движение Джейка подхватить Пака, помогая удержать равновесие. Ощутив вскоре вернувшуюся силу в ногах, Сонхун бросил только тихое и благодарное «я в порядке», мгновением погодя замечая, как свободной рукой Шим подхватил едва не ускользнувшую из рук бутылку. Джейк не сказал ничего в ответ, а Сонхун только бросил виноватую улыбку.       Сменились мгновения, разделённые неизвестными шагами, прежде чем их фигуры подтолкнуло, словно подбросило неизвестной силой, и вскоре пробило не ритмичным шагом. Джейк потянул Пака за собой, и Сонхун не стал противиться, точно зная, что что бы он в самом деле не свершил, всё это осталось наречено его подсознание неважным, пока отрешённость и безразличие торопливо брали верх.       Шим проскользил в тень лесной чащи, и Сонхун без сомнений последовал за ним. Чужая хватка более не ощущалась на запястье, и в разминувшиеся секунды, всё поглядывая на Пака через плечо, Джейк распустил свои пальцы, выпуская сонхунову руку. Секунды растягивались, а после отбивались торопливыми шагами, и тогда Пак больше не думал, подобно тому, что все мысли торопливо растворились в его сознании, больше не чувствовал страха и снова поддавался вскипавшему в крови адреналину. То, что предлагал Джейк окончательно значило авантюру, едва ли только взявшуюся с выдуманными, однако устоявшимися условностями поведения. Сизая ночь обличала, торопливо срывая скрывающие маски.       Меряя шагами расстояние, Джейк скользнул в темноту ночи, и Сонхун, не истратив на раздумья и мгновения, последовал за ним. Сменились секунды, прежде чем перед ними вытянулась железная сетка ограды, отделяющая территорию, и Пак, вторя движениям Джейка, замер точно напротив неё. Взгляд проскользил по переплетённым прутьям, и тень подозрения проскользила в подсознании импульсом. Тогда же, как Шим склонился, торопливо опускаясь коленями на зелёную только слегка влажную траву, для Пака вытянулся миг, описавший беспокойную бесконечность.       В опьянённом сонхуновом сознании едва ли только уложилось то, когда именно силуэт Шима, точно только что мелькавший перед его взглядом, растворился в темноте ночи. Паника тогда мало одолела его, однако он удивлённо вздохнул, чувствуя, как ноги вросли в землю. Джейк растворился в густой темноте летней ночи, и в сонхуновом сознании зарябила тревога о том, что всё ранее произошедшее с ним было ничем иным, как происком собственного сознания. Огорчение растянулось в груди, и Пак шумно вздохнул, точно удручённый своим настроением, точно бьющим по солнечному сплетению, а после разминулся миг, и рука Джейка, вырываясь сквозь темноту и ограду, поманила Пака на себя.       Сонхун не стал противиться, и точно осознавая, как алкоголь новой волной тепла разлился по крови, принося приятную истому, более не тяготимый мыслями, он нырнул в темноту, следуя Джейку, и ночь скрыла их от чужих глаз. Ноги срывали его с места, и Сонхун, точно толкаемый неизвестной ему силой притяжения, тянул за Джейком.       Рядом смениялись, растягивались и исчезали очертания, глубокие тёмные тени деревьев, вытянувшихся высоко вверх и скрывавших призрачное небо, поблёскивание ярких звёзд, и всё неминуемо меркло перед глазами. Сонхун несколько приотстал, наблюдая, как Джейк лёгким и таким ему свойственным шагом шёл впереди, преодолевая расстояние, и опавшие сухие ветки хрустом наполняли растянувшееся между ними молчание. Пак устало карабкался вверх по холму, бросая короткие взгляды себе через плечо, замечая, как военный лагерь, ставший слишком родным в своём существовании, отдалённым пятном виднелся чуть вдалеке. Тогда совсем только мало отдающий себе отчёта в том.чтоименно они делали, Сонхун неторопливо заговорил, звучанием собственного голоса заставив Джейка замедлиться:       — Это законно? Всё это, я имею в виду, — он посмотрел на Шима снова только тогда, как они выровнялись. Джейк осторожно перевёл на Сонхуна свой взгляд, и Пак только разошёлся в глупой улыбке. Вопрос, звучавший в воздухе, точно растаял в нотках окутывающего риторического смысла. Пак точно знал, к чему всё это их вело, однако он не противился этому, рядом с Джейком ощущая себя в безопасности.       — Не лучше распития алкоголя в тренировочном лагере, — усмехнулся Шим, и лёгкий смешок сорвался с губ.       — Если нас поймают… — начал Сонхун, едва ли только испытывая настоящее переживание.       — Не поймают, — торопливо перебил Джейк, и его блестящий чем-то отроду схожим на озорство взгляд лёг Паку на лицо.       Сонхун более не говорил, рассчитав, что любые слова, какие только ещё могли звучать между ними, точно оказались бы лишними. Он шумно вдыхал и выдыхал, жадно наполняя лёгкие тёплым летним воздухом, и только неосторожно ловил новые взгляды Джейка, ползущие вдоль его лица, на котором вновь играло алкогольное удовлетворение. Военный лагерь растянулся у них под ногами тёмным беспристрастным пятном, вытянувшемуся и ушедшим за горизонт. Они торопливо поднялись на холм, и трава под ногами зашуршала, наполнив воздух вокруг тихим, гаснущим звуком. В нос вбивался переменчиво разносимый по ветру запах намокнувшей хвои, а лёгкие переливы стрекота сверчков ласкали слух.       Оказавшись на вершине, Сонхун замер, ощутив, как сизая ночь отрезала для него расстояние: внизу вытянулся ручей, и постоянно движимая вода застыла, подобно покрылась льдом, впереди горизонт очерчивала роза, изгибистые хребты гор, и призрачное тёмное небо растягивалось необъятной гладью. Пак бегал взглядом, наслаждаясь, как долгожданное умиротворение проникало в его естество и окутывало щупальцами спокойствия. Он не знал названия этому, однако точно тогда мог расчитать, что нуждался в этом более всего. Так разминулись секунды, резко врезавшиеся в минуты, и те вскоре иссякли в своём существовании, ознаменовав миг.       Тень Джейка мелькнула у Пака на периферии, и Сонхун, точно ранее пленённый собственными чувствами, отвлёкся только тогда, как фигура Шима проскользнула перед ним ещё раз. Джейк перешёл на другую сторону и остановился по правую от Сонхуна сторону. Вытянулся миг, вместивший в себя два чужих шага, и Джейк, ловко подхватывая открытую бутылку выпивки, неторопливо опустился на землю, подминая под собой траву. Сонхун оторопел, едва ли только зная, что в самом деле вызывало в нём такие чувства, и он замер, только исступленно смотря на Шима, сидевшего рядом и терявшего свой взгляд в вытянувшиеся виде, точно так же, как делал это Сонхун, порождая между ними лёгкую схожесть.       Сонхун разменял в подобном положении секунды, прежде чем ощутил, как взгляд Джейка скользнул вдоль его фигуры и остановился точно на лице. Шим поднял голову, вздёрнув подбородок, и кидал на него лёгкие, совсем ни к чему не обязывающие взгляды снизу вверх, и Сонхун чувствовал, как былые чувства утихали, порождая что-то слишком знакомое, однако трудно объяснимое; и оно расходилось в груди неподдельным умиротворением, льющимся по венам точно от самого солнечного сплетения. Так для Пака вытянулся миг — кратковременный, однако ценный миг — прежде чем чужие тёплые пальцы снова обвились на запястье, а уши наполнил лёгкие звонкий смешок, более не сдерживаемый условностями поведения, и тот обличал, разоблачал и освобождал.       Не удержавшись на ногах Сонхун попятился и повалился назад, мгновением погодя падая точно рядом, и вскоре, как тихий смех Джейка не сник, Пак осторожно поджал под себя ноги. Мелькнувшая призрачным просветом прозрачная бутылка, зажатая между крепкими пальцами, засеменила прямо перед сонхуновым взглядом; жидкость, поддавшись движению, заплескалась внутри ёмкости, задвигалась точно в такт движениям Шима, раскрутилась и стекла по стенкам незаметными каплями, догоняя основную массу. Алкоголь отозвался плеском, и Пак, точно с нетерпением пленённого, неосознанно провёл языком по верхнему ряду зубов, спотыкаясь об острые клыки.       — Ты первый, — прошептал он, едва ли только зная, как скоро лёгкая улыбка тронула его губы.       Джейк не стал противиться, и его рука снова проделала в воздухе лёгкую дугу. Сменился миг, в который вместилось лёгкое рассуждение Шима о правильности подобного поступка, а после он, резво мотнув головой, поднёс горлышко бутылки к губам, и прозрачная жидкость скатилась по стенкам, закружив в танце, прежде чем не упала на язык, и Джейк, скоро сощурив глаза, чуть скривился, проглотив крепкий алкоголь, ожогом проскальзывающим по горлу.       Он отпрянул и вернул бутылку Сонхуну, пока на лицо упала тень озорства, самому Пака показавшаяся позабытая для них обоих. Пак кратко усмехнулся собственным мыслям, отчего-то находя всю ситуацию как таковую чем-то потешной — возможно, дело крылось именно в безрассудстве, внезапно охватившем их обоих. А после, ощутив в пальцах крепко зажатую ёмкость, стекло которой лизнуло кожу призрачной прохладой. В перламутровом свете луны на горлышке играющая в переливах заблестела чужая смешавающаяся слюна с остатками алкоголя, и, только на краткий миг развернувшись, Пак заметил, как в подобных переливах заходились и губы Джейка. А после он отпил, вновь опрокинув бутылку и пуская алкоголь на язык струями, будто ничего другое более не имело никакого настоящего значения.       Он отстранился позже, наполнив воздух граничащим с неприличным причмокиванием, пока алкоголь проделал неторопливый путь по горлу, растворяясь долгожданной приятной истомой. Сонхун оставил бутылку, оставляя ту небрежно покоиться у собственных ног, и тогда голос Шима разрезал для него призрачную дымку алкогольного опьянения, окутывая спокойствием:       — Пить в компании приятнее, — легко бросил Джейк, а мгновением погодя его тело пробило лёгким движением. Он завёл руки за спину, твёрдо упёр их в землю и выровнял в локтя, мгновением погодя облокачиваясь на них и поднимая взгляд на призрачное небо.       Вытянулись призрачные мгновения, описавшие миг, и тогда более не звучали слова. Сонхун кидал краткие взгляд на Джейка, и Шим более не поворачивался к нему, осторожно подставляя лицо под дуновение переменчивого горячего ветра и блеска перламутрового лунного света, переливами играющего на молочной коже лица, шее, скрытой неприглядной футболкой груди. Сонхун не знал, притворялся ли Шим в самом деле, что тогда не видел, не чувствовал всех его взглядом, однако в вытянувшемся мгновении для Пака показалось что-то чарующее своим умиротворением — таким необходимым и желанным, что мысли торопливо покидали его голову, оставив их наедине с выпивкой.       Джейк только терял свой взгляд в переменчивом подмигивании звёзд, и всё вокруг наполнялось неизвестным ранее Паку умиротворением; эти настроения неосторожно вбирались в его естество и впитывались в душу. Сонхун разделил миг, а после, неосторожно ложась на только слегка мокрую от оседавшей влаги траву, безбожно подминая ту под себя, растянулся на земле крутого холма. Он ощутил, как былые, однако уже растворяющиеся эмоции, отозвались в теле гулом, как рассыпались перед ним все ранее выстроенные иллюзии и мысли не осторожной поступью покинули его голову. Смотря в тёмное небо, прислушиваясь к собственному монотонному дыханию, улавливая и вторящее Шима, Пак наконец чувствовал себя свободно.       Тишина тянулась между ними завесой тайны, раскрывать которую, однако, хотелось мало. Она окутывала их и подобно ночи подбиралась валами темноты по бокам, отгораживая время и пространство. Сонхун мало знал, как в самом деле долго они могли бы просидеть вот так, меняя секунды мгновениями, минутами, часами, однако именно он оказался тем, кто положил этому конец. Тогда собственные слова разнеслись по ветру спокойной, однако совсем не беспристрастной интонацией, и вдруг охрипший собственный голос показался не родным:       — Ты ведь знаешь? — вопрос задребезжал в воздухе, и Пак разменял секунды, осторожно заводя руки и подкладывая их под голову, вновь ощущая на коже щекотание зелёной травы. — О том, что сегодня произошло, — осторожно добавил он, едва ли только зная, смотрел ли на него Джейк или всё так же желал предоставить Сонхуна самому себе.       — Все об этом говорят, — Шим шумно вздохнул, и слова сорвались с губ одновременно с шумным выдохом.       Для Пака разминулся миг, прежде чем тяжесть чужого тела ощутилась рядом. Джейк убрал ранее заведённые за спину руки, мгновением погодя опускаясь на спину, подобно самому Сонхуну. Их плечи соприкоснулись, однако Пак не пожелал отодвинуться, находя в лёгком касании собственное успокоение. Мало тогда он знал, было ли вызвано собственное спокойствие присутствием Джейка рядом, или же дело крылось только в том, что ему ранее необходимо была чья-либо компания, Пак не желал более думать об этом, поддаваясь моменту. Тогда меланхолия, вдруг его окутавшая, бежала вдоль тела лёгким гудением, растворяющимся у конечностей, однако усиливающаяся у солнечного сплетения.       Секунды растянулись, и время будто замедлило свой ход. Тогда, теряя свой взгляд в небесном полотне, Сонхун более не думал, страх не растворялся под кожей и не бежал по венам, нагоняя панику и обличая. Пак точно не знал, чем это было, однако не противился этому, отдаваясь окутавший его чувствам.       Всему удалось смениться тогда, как голос Джейка снова затанцевал рядом, разносясь в необъятном пространстве и растворяясь, непременно настигая сонхунов слух переливом спокойствия, звучавшего в голсе:       — Ты говорил с Вонён об этом? — Сонхун расслышал, как от соприкосновения с одеждой зашуршала трава, и только осторожно переводя взгляд, заметил, что Шим повернулся к нему.       — Мне показалось, что не стоило, — он не избегал его взгляда, едва ли только в самом деле зная, что Шим приковывал тот к розовеющим от алкогольного дурмана щекам. — Она станет переживать, не хочу этого, — и Пак говорил размеренно, точно вторя былым интонациям Джейка, едва ли только узнавая свой голос, однако же всё же соглашаясь с мыслью о том, что всё было так, как должно было быть, и в разбитое пережитым существование возвращался привычный ход вещей.       — Ты не сможешь хранить это долго, — на выдохе снова бросил Шим.       — Знаю, Джейк, — Пак откликнулся, совсем не раздумывая, и слова покинули его губы с придыханием. Сонхун вновь поднял взгляд к нему и шумно вздохнул, породив однородное «ха», повисшее между ними на краткие секунды, а после, точно находя в этом неизмеримую необходимость, он повторил это ещё раз: — Знаю.       — В чём тогда дело?       Голос Джейка окружил его снова, а после смешался с новым шорохом, издаваемой одеждой от неосторожных соприкосновений с землёй. Пак не поспешил повернуться, однако, когда всё же сделал это, то взгляд неосознанно проскользил по лицу Шима, оказавшегося ближе, чем ему верилось предполагать. Перламутровые лучи лунного света падали бликами на его кожу, выписывали на лице аккуратный нос, два тёмных блика карей радужки глаз и алые губы, всё непременно блестевшие от разделённой ранее выпивки. Мало тогда Сонхун в самом деле задумывался, нарекался ли его взгляд неприличным — всё это едва ли только имело смысл, — однако вскоре он отказался от былого занятия.       В те рваные секунды Джейк осторожно перекатился на левый бок, ноги его теперь осторожно касались небрежно оставленной бутылки и только несколько сгибались в коленях. Неприметная футболка осторожно олегала вздымающуюся и опускающуюся грудь, и его рука, чуть криво изогнувшись в запястье, локтем упираясь в землю, удерживала голову. В подобном положении Сонхуну удавалось открывать новое обояние чужого профиля, и Пак в самом деле не знал, мог ли ранее замечать подобные детали; винить всему желалось алкоголь и собственное отчаяние, однако же Сонхун признавал, что был слеп глупой ревностью, ранее саднящей сердце и лишь только твердящий о том, что он делил Вонён с Джейком. Эти чувства оказались Паком давно позабыты, и в Шиме ему более не удавалось видеть соперника, оттого ему удавалось понимать, почему Чан дорожила этой дружбой.       Тогда, как Джейк осторожно смотрел на него, Сонхун молчал. Мысли только неосторожно появлялись в его голове и гасли, а после всё повторялось снова и снова, пока они не увязали в вызванном алкоголем тумане беспристрастного. Когда же Пак заговорил вновь, и его голос размеренными нотками разошёлся по воздуху, Сонхуну удавалось прислушиваться к биению собственного сердца, и необузданная меланхолия захватила его, пропитав и тон его речи:       — Я хочу дать ей лучшую жизнь, — Пак размеренно бросал слова, и те растягивались в тягучести летнего воздуха. При оброненных словах в сердце разносился трепет и лёгкие проблески всё ещё не распавшейся осколками романтики, и Сонхун, нашёл в себе силы не кривить перед Джейком душой, продолжал: — С момента, как она бросила университет, ей приходилось только и делать, что работать. Это не та жизнь, которую она хотела — я знаю.       — Вонён может справиться с этим, — замечание Джейка разлетелось по воздуху наполненное беспристрастием; Сонхун знал, что Шим не станет его отговаривать.       — Но я хочу стать для неё тем, на кого она сможет положиться, — он осторожно бросал слова, отчего-то опасаясь повернуть голову к Джейку снова, остерегаясь его взгляда, интересом скользящего вдоль всего его тела. Однако даже несмотря на подобные чувства, разносящиеся в теле гулом, он осторожно продолжал: — Хочу дать ей ту жизнь, о которой она мечтала. Я правда хочу этого, Джейк.       — Мир в твоём распоряжении, Сонхун, — Шим не медлил, позволив словам растаять между ними, а после вбиться Паку точно в уши, мгновением погодя находя отклик в сонхуновой душе.       Тогда что-то загорелось у него в груди, разносясь теплом от самого солнечного сплетения, так точно напоминая луч греющей благодарности. Сонхун блаженно прикрыл глаза и поджал губы, едва ли только зная, как подрагивали ресницы, а после, как разминулся миг, и былые слова Джейка растворились блаженной пеленой, Сонхуну снова удалось найти себя. Он осторожно повернулся и мир вокруг зашёлся неоднородными полосами скорости, горизонт проскользил и скрылся, а край холма, на котором им удалось расположиться, промелькнул одним только неясным пятном, исчезнувшем так же скоро, как и появившемся.             Он снова смотрел на Шима, встречался взглядом с его карей радужкой, находя, как в той блекло отражались яркие звёзды. Они смотрели друг на друга, разделяя не тяготившее молчание, и Сонхун находил в этой ситуации умиротворение, ранее так необходимое душе. А после миг растворился и растаял, оставляя после себя только блаженное послевкусие тех чувств, всё ещё гудящих в теле отголоском, и тогда, как этому удалось свершиться, Сонхун, вновь разрезая нависшую над ними тишину собственным голосом, снова заговорил:       — Я думал об этом, Джейк, — он неторопливо бросил слова, и они растянулись в тягучести летнего воздуха. Когда же они растворились и сменился миг, Сонхун, едва ли только зная, что выписывало на его лице лёгкую улыбку, мотнув головой с новыми интонациями, затанцевавшими в голосе повторил: — Нет, я в самом деле долго думал об этом, пока был здесь.       — О чём же?       — Я думаю, я мог бы сделать ей предложение.       Пак не терял мгновения, отдавая те раздумьям, и слова слетели с губ одним только мигом погодя, как померкли брошенные Джейком. Они задребезжали в воздухе и подобно замерли в нём, и тогда, точно настигая слуха Шима, отозвались в душе, найдя отклик на чужом лице, проявившись в неторопливо поползжих к переносице бровям и новом блеске карих глаз.       Джейк не скрывал собственных проблесков удивления, завторивших в сознании в ответ на сонхуновы слова, и Пак только отзывался благодарностью подобной реакции Шима. Джейк замер, и ранее поджатые губы распустились, а после переменился миг, и те, снова пробиваясь в сознание Сонхуна блеском выпивки и слюны, зашевелились, растворяя в воздухе только блекло окрашенные замешательством слова:       — Ты думаешь о помолвке?       — Верно, — на выдохе бросил Пак, и вытянулись секунды, прежде чем Сонхун размеренно добавил: — Я хочу дать ей лучшую жизнь, Джейк. Ту, которую она хотела.       Он говорил, и слова звенели между ними, срываясь по воздуху, скатываясь с холма и тая в интимности ночи, а после они гасли точно подобно фонарям, так давно бросающим свет на военный лагерь, и растворялись пеленой. Джейк смотрел на него, и Сонхуну этот взгляд казался новым. В том не играло удивление, скользили только слабые проблески уже стихающего замешательства, и на лицо Шима лёг умиротворённый вид, ярким воспоминанием запечатлённый в сонхуновой памяти и выписавшийся красками в сознании. Джейк осторожно раскачал головой, чуть понурив ту, и с его губ выбился лёгкий вздох, совсем ни к чему в самом деле не обязывающий. Только после Паку удалось заметить, как, пряча свой взгляд в призрачно тёмной траве, Джейк одними только губами промолвил «всё так, как должно быть», и только позже громче, точно адресуя это Сонхуну, добавил:       — Тогда просто сделай это, — голос Джейка снова разнёсся по воздуху и точно врезался Паку в слух, осторожно исписанный подбадривающими нотами, звучавшими приглушенно, однако для самого Сонхуна ясно.       Растерянный в собственных смятениях, Пак шумно вздохнул, и острые зубы поддели край нижней губы, несильно прикусывая, снова возвращая обратно в сознание, удерживая Пака в реальности, Сонхун жадно наполнил грудь кислородом, а после растерял свой взгляд в звёздном небе, выятнувшемся прямо над ним, когда неуверенно заговорил:       — Если Вонён отвергнет меня… — он прервался, и собственные мысли разнесли по телу проблески боли; боль эта не была физической, более напоминая только глупое порождение сознания, растерянного в неуверенности.       — Ты не должен думать об этом, — Джейк ворвался в его сознание собственным голосом, и тот перебил вытянувшуюся в воздухе ранее брошенную фразу. Сонхун чувствовал взгляд Шима на своём лице, ощущал, как тот полз вдоль молочной кожи, однако боязливое опасение повернуться и встретиться с отчуждением и порицанием в чужих карих глазах сковывало его движения.       — Но я думаю, Джейк, — осторожно промолвил он, а после, скрывая в голосе надрыв неуверенности тише прежнего добавил: — Постоянно думаю.       Адамово яблоко Пака подскочило, и Сонхун в скором жесте неуверенно сглотнул слюну. Он осторожно привстал, пальцами дотянувшись до заброшенной и будто точно уже покрывшейся пылью бутылке, и та мелькнула перед взглядом, разрезая подсознание. Сонхун шумно вздохнул, точно зная, что разрушил момент, однако не пожелал остановиться. Он опрокинул бутылку, и прозрачная жидкость, снова закрутившись и затанцевав, упала ему на язык, растянулась по горлу и заставила впервые за долгое время скривиться, терпкостью тая на кончике розового языка. Когда же он отпрянул, Сонхун не открывая глаз протянул ёмкость в сторону Джейка, и сменился миг, прежде чем тяжесть чужого касания ощутилась на стекле, и Пак осторожно выпустил бутылку из рук.       Джейк не отпил, вопреки настоящим сонхуновым ожиданиям, и только осторожно провёл подушечкой указательного пальца по горлышку, собирая бледные капли на коже; он неосторожно оторвал палец от стекла только несколько позже, и тогда тот разделил миг, прежде чем осторожно соприкоснулся с кончиком розового языка, собравшего последние остатки выпивки, так и норовившие вернуться к общей массе, всё кружившейся на дне стеклянной ёмкости. Шим вытянул мгновения, приковав сонхунов взгляд, и прежде, чем ему удалось сделать полноценный глоток, Джейк промолвил:       — Ты не узнаешь, если не спросишь её, — когда его губы зашевелились и из груди стали вырываться слоги, позже приобретая очертания слова, лицо Шима мало выражало эмоции, будто блеклые сумерки окончательно стёрли краски с лица. — Она привязалась к тебе, точно так же, как ты привязан к ней. Ты должен знать это, Сонхун, в противном случае ты был бы дураком.       На растянувшиеся мгновения Сонхуну показалось что ему сделалось дурно, будто весь выпитый алкоголь одновременно возымел реакцию и торопливой истомой разнёсся по телу. Яркие эмоции пробежали по телу мурашками, сосчитав позвонки, и сдавили рёбра. Всё сонхуново естество залилось ясным протестом, совсем разъяснимым в собственном существовании, и Паку показалось, что момент обрёк себя быть омрачённым всеми теми неприглядными аспектами его сущности, где спешно иссякло всё то светлое, на что он был способен, и остался только непроглядный мрак неуверенности. Вскоре, однако, подобные чувства ему удалось урезонить, и те растворились, увядая в серости летней ночи подобно тому, что никогда не существовали вовсе. Он остановился, и вдоль его тела вновь пронесся гул утихающих эмоций, и в голове закрутились мысли, основным своим смыслом возвращающие Сонхуна только к мысли о том, что Джейк был прав, и Паку более не было смысла бежать от этого.       — Я не хочу отказываться от неё… — осторожно начал Сонхун, и его голос закружил вокруг, точно скрашенный всё ещё проступающей поступью неуверенности.       — Ты и не должен, — точно вторя сонхуновым интонациям, размеренно бросил Шим.       — …и продолжаю думать об этом, — а Пак только продолжал, подобно точно не замечал ранее растаявших в пелене сумрак слов Шима, — и всё, что между нами происходит, всё равно приводит меня к мыслям о том, что мы могли бы создать семью.       Сонхун говорил, и сердце продолжало неумолимо трепетать в груди, подсознание рисовало яркие картинки — настолько лелеяные, однако не настоящие в собственном существовании, — и в сизом сумраке интимной ночи всё непременно вело его к поцелую, сладким обещаниям и официальным клятвам. Пак не мог противиться этим мыслям, и те, скоро вытесняя другие, заполонили его разум; они вгоняли его в краску, неумолимо окрашивали щёки в яркий розовый и жжением касались тонкой кожи ушной раковины, в конце заставляя краснеть и ту, укрывая Пака в чувстве глубокого смущения, испытанного так неожиданно, что будто точно нереально. Однако то было неподдельным, и все слова, звучавшие в трепетности стоявшей сизой ночи не скрывали в себе сладостную ложь, знаменуя один только настоящий отклик сердца. И это неминуемо относилось к ним обоим: Сонхун остерегался кривить душой, в компании Шима чувствуя себя безопасным в момент собственного откровения, а Джейк точно не был способен на ложь.       Ранее обронённые слова застыли и растворились, точно подхваченные переменчивым ветром, разносясь вдоль холма и скатываясь на пике. Между ними вновь растянулось беспристрастное молчание, едва ли только обременяющее собственным существованием. Сонхун поглядывал на Джейка из-под ресниц, бросив в его сторону два кратких взгляда, только мгновениями позже обнаруживая, как пальцы Шима торопливо обвились вокруг горлышка бутылки, и он поднёс ту к губам, жадно роняя алкоголь на язык. Его голова вновь опустела, стирая детали из образа Шима, лежавшего точно рядом с ним, а потом засеменили секунды, то вытягиваясь, то вновь торопясь.       Джейк чуть отпрянул, разделив расстояние между ними, и теперь, полностью вовлечённый сонхуновым взглядом, коротко мотнул головой в сторону, совсем точно не вкладывая какой-либо тривиальный смысл в это движение. Сонхун только вновь приковал свой взгляд к лицу Шима, заметил, как блекнувшая луна заскользила проблесками света на молочной коже, а после заметил и то, как чуть приоткрылись намокшие от алкоголя губы. Только позже их взглядам вновь удалось встретиться, и Сонхун заметил, как в чужой карей радужке масляным блеском расплескалась романтическая задумчивость, точно показавшаяся Паку неподдельной.       Сменились недолгие мгновения, омрачённые затормошившей воздух тишиной, прежде чем Джейк разорвал её шуршанием собственной одежды. А после его губы снова зашевелились, осторожным темпом срывая слова, и Пак ощутил, как безмятежность чужого голоса, плескавшаяся в призрачной меланхолии, окутала его теплом:       — Ты станешь хорошим мужем, Сонхун, — лёгкий трепет чего-то, крайне сравнимого с надеждой, зашевелил всё в груди, и Пак обмяк, точно ощутив, как истома от выпивки растянулась вдоль всего тела.       Он оторопел, словно тяжестью вернулось всё выпитое раньше. Сонхун не нашёлся, что сказать, и брошенные Шимом слова осторожно растянулись в пелене сизой ночи, снова и снова повторяясь в сонхуновой голове эхом и находя отклик в его душе. Он прошептал только несвязное «спасибо, Джейк», смеркнувшее раньше, чем успело настигнуть чужого слуха, и Пак снова поддался собственным чувствам — тем светлым проявлением собственного обожания к Вонён, которое разносило в груди трепет.       Он только снова рухнулся на землю, чувствуя, как затылок плотно упёрся в землю под ним, и блаженная, лёгкая улыбка неосознанно тронула его губы, вытягивая уголки. Сонхун таял в собственных чувствах, более не считая т обременительными, и они ползли вдоль его естества трепетом и перекатами тех светлых чувств обожания, которые он хранил в своей душе. Сонхун снова терял свой взгляд в предметах, скользящих перед ним только неясными очертаниями, и выпитый алкоголь снова окутывал тело приятной тянущей дрожью лёгкой истомы, растворяя в сознании все мысли, последние переживания, оставляя Пака наедине с собственными чувствами, нетерпением скручивающим его естество.       Звёзды мигали вдалеке, и в этом Сонхуну удавалось находить нечто романтическое, необъятное и вместе с тем разделимое; тогда он точно знал, что слова, звучавшие между ним и Шимом под звёздным небом окажутся им запечатлены и сохранены подобно лелеяным воспоминаниям, скрывающие чужие секреты. Сонхун желал довериться Джейку, точно не зная, насколько безрассудным был бы этот поступок.       Пока же он отдавался собственным чувствам, точно оставаясь ими поглощённый, в голове загорался и потухах, а после снова вспыхивал огонь трепетавшей естество мысли; она разносила по телу тепло и окутывала лёгкостью, ранее Паку показавшейся позабытой. Она же вскоре пробила его губы движением, неосторожно срывая слова, утопающие в сумраке стоявшей ночи:       — Ты прав, Джейк. Я сделаю это, — его дыхание срывалось вместе со словами и неуверенно впитывалось в воздух вокруг, описывая миг, и тогда Сонхуну вновь удалось ощутить взгляд чужих глаз у себя на коже, а он только продолжал размеренно ронять слова: — Я думаю, я в самом деле сделаю Вонён предложение, когда мы вернёмся отсюда.       — Я помогу тебе сохранить это в тайне от неё, — Джейк не медлил, отвечая, и в этом Паку удавалось находить уверенность       — Спасибо, Джейк, — осторожно растянул Сонхун, и вскоре его взгляд снова лёг на лицо Шима, едва ли только искажённое удивлением.       — Я не сделал много, — Джейк замотал головой, раскачав той из стороны в сторону в жесте собственного лёгкого несогласия, однако Пак торопливо перебил, едва ли только позволив словам Шима раствориться в пространстве, точно настигаемые скоро оставленными:       — И всё же, — он осторожно остановился, прежде, чем чуть склоняя голову на бок, одними только губами промолвить: — Я благодарен.       Как только растворились оставленные в воздухе сонхуновы слова, между ними более не звучали фразы, не переливались оставленные обещания и не звучали имена. Время растянулось перед ними пеленой, уносимое беспристрастной ночью, и будто остановило свой бег, а после секунды разбежались и на скорости врезались одни в другие, подгоняя час. Пак в самом деле не знал, как долго они могли бы позволить себе подобную жадность, название которой удавалось найти быстро и звать «уединением», однако Сонхуну удавалось наслаждаться. Молчание тогра растягивалось между ними, обличало и освобождало от условностей принятого поведения, заставляя Пака считать мгновения, называя их счастливыми в собственном появлении, и только прислушиваться к тому, как рядом разносилось чужое тёплое дыхание, как оно смешивалось с переливом разделённой выпивки, и как меркла песня ночной птицы, совсем недавно вышедшей на охоту.       В описавшийся и вскоре замкнувшийся час уместились ещё несколько неосторожных глотков крепкого алкоголя, неоднородное шипение терпкости в ответ, заходившийся с новой силой стрекот сверчков и только изредка появляющиеся и меркнущие фразы, более не возвращающие Пака к былому разговору и точно порождающие в его груди укоренившееся спокойствие. Минувший час для Сонхуна описался собственной улыбкой, появившейся в ответ на лёгкий смех Джейка, и лёгкостью, ощущаемой в теле, точно принесённой приятной истомой от выпитого.       Он прекратился и оборвался позже, вместив в себя заключительную фразу, осторожно сорвавшуюся с губ Джейка, танцевавшей вокруг Пака коротким «нам стоит вернуться», и опустевшей бутылкой, неосторожно откатившейся в сторону норовящей сорваться вниз с холма. Джейк подхватил стеклянную ёмкость и крепко зажал в руках, та только блеском отозвалась в лунном свете, а после смеркла, едва ли представляя подлинный интерес. Шим поднялся с места, легко, подобно в мгновение его подхватил порыв непостоянного ветра и оторвал от земли, поднимаясь на ногах и удерживая равновесие. его рука мелькнула в темноте ночи и рассекла пространство, зародив в сонхуновой груди приятно томящее чувство дежавю. Джейк посмотрел на него, точно ожидая, ответ, и Сонхун, только неторопливо поднимавшийся, одарил его взглядом из-под длинных ресниц.       Шим поманил его на себя, и Пак поддался. Мгновением погодя собственная рука оказалась вложена в руку Джейка, и тот неторопливо потянул податливое тело Сонхуна на себя. Пак вытолкнул себя ногами, мгновением погодя выравнивалась, а позже теряя устойчивость в ногах; мир вокруг зашёлся лёгким круговоротом выветривающегося хмеля алкоголя, и Сонхун, едва только имея возможность с этим совладать, скоро прикрыл глаза, сильно жмуря их, свободной рукой сдавливая переносицу, отчаянно доверяя инстинктам, твердившим, что это могло бы помочь Паку вернуть себе ясность мысли. Сам же Пак, проворно избегающий этого, только кривил душой, точно зная, что всё останется для него бесполезным.       Несмотря на подобные сонхуновы мысли, он вскоре обрёл рушимое равновесие, делая осторожный и неуверенный шаг. Джейк отпустил его руку только тогда, как смог убедиться, что Пак сможет самостоятельно идти, и поддавшийся алкогольному опьянению Сонхун, противореча собственным мыслям, только заверил его, что это всё ещё было ему под силу. Они перекинулись краткими взглядами, и Пак заметил, как в чужой карей радужкой заскользил масляный блеск, мало тогда в самом деле зная, как в собственном подобным заходилась благодарность.       Он помедлил всего на мгновение, замечая, как фигуру Джейка пробило осторожным движением, и Сонхун неторопливо окинул взглядом равнину, расстилавшуюся под ногами, острые хребты гор и подмятую траву, точно теперь хранившую тайну. Когда же сменился миг, все эти чувства испарились, и Сонхун, ожидаемый Шимом, нырнул в темноту ночи, растворяясь в серости сизых сумерек неясным силуэтом, затерянных в тёмных кронах деревьев, листьях кустарников и ограждений.       В привычный мир военного лагеря они вернулись уже известным им путём: скользнули в темень ностальгической ночи, зацепили силуэтами не плотно натянутую железную сеть ограждения, и позабыли о том, кем были до этого — там, на призрачном холме, скрывшем их в уединении, оставляя всё это тайной, хранителем которой останутся только они сами и изумрудная трава, впитывающая неосторожно стекающие капли алкоголя, роняемые на землю и нещадно в ней исчезающие. Пак чувствовал, как привычный адреналин бежал по венам и разносился в груди трепетом, перед ним то мелькало, то исчезло и после снова появлялось лицо Джейка, точно озарённое мальчишески безобидной улыбкой, непременно трогающей сонхуновы губы, а тепло его присутствия — ранее точно необходимого — таяло в воздухе, разносясь слабыми кедровыми нотами выветревшегося одеколона.       Джейк избавился от улик: едва ли только Сонхун знал когда тому удалось запрятать опустевшую стеклянную ёмкость, однако та более не рябила в сознании, не рассекала то тревогой, и Пак более не думал о ней, вместе с тем едва ли только задумываясь о последствиях. Он всецело и полностью посвятил себя моменту, желая раствориться в нём, растаять и исчезнуть, подобно тому, как в скрашенной компании Джейка исчезла и его тревога, ранее сковывающая плотными цепями. Они ныряли в темноту сумерек и появлялись из неё силуэтами, сперва возросшими у ограждения, а после на беговом поле, точно померкнувшем в своём одиночестве.       Затерянный в одолевших его чувствах, Сонхун не заметил, как сквозь полотно реальности прорезался конусообразный луч перламутрового света фонарика, как он грубо врезался в предметы, рассекая те на тени и просветы, а после и то, как неминуемо настиг и их фигуры, застывшие возле ограждения. Пак услышал приближающиеся шаги, и сердце, ранее резво бьющееся в груди, остановилось, вновь порождая в груди отголосок ранее утихающей тревоги. прежде, чем страх парализовал его, голос Джейка послышался прямо у него над ухом, разнеся тихое и едва ли только слышное «не шевелись», вскоре оказываясь неминуемо прерванное чужим, Сонхуну будто бы незнакомы гласом:       — Стоять! — новый голос, резавший темноту беспристрастной ночи звенел в воздухе, точно скрашенный командующими нотами. Сонхун, только косясь в сторону Шима, завторил чужим движениям, и вскоре его руки осторожно поднялись над головой.       Пак услышал, как чужой шаг остановился, и ему казалось, если бы он только мог видеть лицо командующего, он непременно бы нашёл в том скользящую тень разочарования, однако Сонхун не видел, и в собственном невежестве находил успокоение. Он заметил, как силуэт Джейка отшатнулся, только позже осознавая, что Шим осторожно и неторопливо развернулся на пятках, а после чужой голос снова прервал его движение, задребезжав густоте летней ночи:       — Отбой был объявлен три часа назад, — командующий голос казался Сонхуну точно малознакомым, и тревога неторопливо утихала. — Молодые люди, у вас должны быть веские причины для нарушения комендантского часа, поэтому объяснитесь.       Сонхун более не стал медлить, осторожно разворачиваясь, делая мелкие шаги вокруг себя. Тогда луч яркого света пробился в его сознание и стал порождением острой головной боли, разлетающейся в сознании звоном. Сменился миг, прежде чем неизвестный отвёл фонарик с сторону и опустил его чуть ниже, неоднородный свет стёр тоно все отличительные черты с лица, и даже если бы тогда в сознании Пака горела мысль, подстрекаемая желанием узнать, кем был проводивший обход человек, он бы точно не смог это сделать.       — Мы виноваты, господин, — голос Джейка разрезал молчание, которое, как они оба знали, было слишком неуместным в собственном явлении.       — Объяснитесь тогда, — Сонхун только заметил, как мужчина гордо вздёрнул подбородок, чувству собственное превосходства, и пьянённому сонхуновому сознанию от военной выправки, только и делавшей, что навивавшей скуку, стало дурно.       Они разменялись мгновения, прежде чем Джейк, не делая резких движений, выровнялся подобно струне, гордо расправив плечи и выровняв руки по швам израненных камуфляжем брюк. Он в скором касании ухватился за сонхунов мизинец, торопливо оттягивая тот, и в этом кратком жесте Паку удалось разглядеть призыв к действию. Он выровнялся, точно вторя былым движениям Джейка, однако неуверенность, точно до последнего ещё не испарившаяся из его естества, нашла своё отражение в несколько накренившейся позе.       Тогда же разминулись секунды, вытянувшиеся и описавшие миг, прежде чем Паку вновь удалось найти спасение в облике Шима, осторожно вышедшего только на один шаг вперёд и разрешавшего бренность тяготимого существования завершившимся в воздухе фразами, скрашенные проделанной в голосе неловкостью:       — Дело в том, господин, что мой друг и я сильно отстаём по физической подготовке, — Джейк говорил, и слова настигали мужчину осторожной поступью. Он временил, и Шим продолжал только тогда, как точно убеждался, что не находил отпора, легко заканчивая: — Офицер Ким настоял на том, чтобы к следующим учениям мы смогли поднять свои показатели.       — Вот как, — недоверительно бросил мужчина, и Джейк, подобно тому, что находил новые аргументы в пользу их лжи, для пущей убедительности продолжил:       — Нам следовало заняться этим после полудня, но с произошедшим инцидентом… — он осторожно остановился, растянув паузу, а мгновением погодя, подрывая возросшее в теле мужчины напряжение, закончил: — Совсем не осталось времени.       — Вы пренебрегли дисциплиной, — подобно тому, что совсем не слушал, резко бросил он, обводя Сонхуна и стоявшего рядом Джейка светом яркого фонарика, вновь и вновь разорвавшего для них полотно реального.       — Мы сожалеем, — Джейк откликался осторожными словами, подобно тому, что опасения совсем не играли в его груди переливами, и Паку точно казалось, что подобным чувствам поддавался только он, ранее уже затерянный в собственном страхе и загнанный в угол.       Прозвучавшая и повисшая в воздухе фраза вытянулась в спёртости жаркого воздуха, а после померкла. Сонхуну только слабо удалось заметить, как мужчина неоднообразно кивнул головой в ответ собственным мыслям, склонив ту сперва в одну, а после в другую сторону. Он закрутил фонарик в руке, и луч света затанцевал на пыльной земле, поддаваясь движению и растягивая тени их силуэтов вдоль необъятного пространства беговой дорожки. Лишь только позже, когда задребезжал миг и поспешили смениться секунды, низкий командующий голос снова настиг их переливом:       — Несмотря на благовидный предлог, я не могу оставить вас без наказания, — остатками рационального Пак ухватился за эти слова, вдруг обретя призрачную надежду, вскоре мгновенно оказавшуюся разбитой, подобно обронённой фарфоровой кукле, разлетевшейся на острые осколки, когда мужчина командующе закончил: — Раз вам так желалось поработать над своей физической формой — бегите тридцать кругов.       — Тридцать? — Пак откликнулся, и собственный голос вырвался из груди непроизвольно; он оказался скрашен надрывом замешательства, и тогда всё ещё пьянённому Сонхуну мало удавалось знать, как подобные чувства нашли яркое отражение у него на лице, появившись в подскочивших бровях и резко расширяющихся угольках зрачков.       — Начинать! — командующе и не терпя прирекательств, бросил мужчина, и в свете яркого фонаря Сонхуну только мало удалось заметить, как самодовольная улыбка тронула его губы.       — Идём, — Джейк скоро обронил слоги, и те настигли сонхунов слух.       Шим в поспешном жесте обронил собственную ладонь Паку на плечо, и та тяжестью ощутилась на коже, разменивая недолгие секунды лёгким похлопыванием. Удовлетворённый блеск чужих глаз мелькнул перед сонхуновым взглядом, а после скрылся. Движение пошатнуло фигуру Шима, и тот вскоре сорвался на не быстрый бег; его фигура отдалилась на ровно отсчитанные Сонхуном четыре шага и норовила раствориться в сизом тумане ночи. Тогда же, едва ли только осознающий собственное положение, Пак неторопливо сорвался с места, чувствуя на себе осуждающий взгляд мужчины, провожающего его фигуру ползущий по пыльной земле конусообразным светом фонарика.       Они отдалялись, и чужой силуэт растворялся неоднородной фигурой, состоящей из примитивного набора простых линий, очерчивающих неподвижно застывшего мужчину, едва ли в самом деле не ставшего для них собственно порождённым хаосом, ознаменовавшем бы для них обоих крах. Гулкие скорые широкие шаги, едва ли только в самом деле напоминавшие бег, разносились в сознании эхом, отдавались лёгкой мигренью исчезающего алкогольного дурмана и расстилались новой волной призрачного умиротворения, сулившего для Сонхуна в своём существовании только долгожданно обретённое вновь спокойствие.       Джейк приотстал, позволив Паку нагнать его, не сменяя темп, и тогда, как чужое плечо в неосторожно жесте коснулось его собственного, после растворив не аккуратное касание, Сонхун шумно вздохнул, и в неоднородном «ха», закружившем рядом с ними, нашло отражение всё то, что вдруг ураганом зародилось в душе.       — Это настоящее безумие, — на выдохе бросал слова Сонхун, и те вскоре прерывались, когда Пак понурил голову и только кратко хмыкнул в ответ собственным мыслям.       — Что же именно, Сонхун? — Джейк осторожно перевёл на него взгляд, и лёгкая улыбка, появление которой Паку показалось малообъяснимым, обнажила ряд белых зубов.       — Отстаём в физической подготовке? — выуживания брошенную ранее Джейком фразу, вторя чужим интонациям, говорил Сонхун. — Он точно слеп, если поверил.       — Тебе бы вот не помешало поднять свои показатели, Сонхун, — Джейк склонился, и слова настигли Пака, точно вбиваясь в уши.       А после в сознание врезалась яркая улыбка Шима и озорной смех, непременно захвативший и Пака, и Сонхун, поддаваясь неизвестному ему ранее притяжение, только злорадно-обиженно прошептал «вот прохвост», скоро погаснувшем, утонувшем в новых смешках, вырвавшихся из груди. Тогда между ними звучал смех, лёгкие приливы мимолётного озорства и безрассудства, закипевшего в венах. Они сплетались, впитывались в воздух и забирались в естество, описывая для Сонхуна миг.       Моменты осторожно выписывались в памяти воспоминанием — настолько красочным и безрассудным в своём существовании, что неподдельно ценным. Более Сонхун не думал, отдаваясь моменту, не видел чужие взгляды, чувствуя только периодичный, точно принадлежавший Джейку, и медленно растворялся в лёгкости его смеха, окутывающего естество спокойствием. Уже тогда он знал, что обратной стороной праздной безнравственности всегда оставалась душевная неполнота.

* * *

      В небольшую комнату под прямым углом лилось яркое апрельское солнце, переливами розового играющее на румяных щеках и блеклого голубого — на бесценном фарфоре, хрустальных вазах и беспристрастно прозрачных бокалах, где игривая жидкость разливаемого шампанского расходилась складными переливами золотого. Сонхун терял свой взгляд в небольшом окне, заходившемся неоднородными переливами, и мир вокруг для него замирал. Впереди — точно на небольшой лужайке, представившей собой живописный островок уединения — сновали из стороны в сторону люди; лица вспыхивали и гасли, а после в сознании отдалённым эхом звучали имена, кажется, им самим уже давно позабытые. В отдалённо растянувшемся озере их силуэты приобретали неоднородные очертания, только изредка смазываемые движением водной глади, и то, под приятными лучами весеннего солнца расходилось в воде переливом серебра, после стихая игривым блеском.       Вдоль по зелёной траве расстилалось белое полотно дорожки; оно вытягивалось ровной, однако всё ещё местами неоднородной полосой и теряло свой конец точно у выставленной арки. Обвитая живыми цветами, всё с каждым мигом постепенно теряющими свой аромат, она величаво возвышалась на несколько метров вверх, только погодя замыкая конструкцию, и лёгкие переливы прозрачной ткани, в одних местах собираясь грубыми складками, в других — осторожно развиваясь на переменчивом весеннем ветру, струились вниз, пока не настигали земли, неминуемо разрезая пространство.       Там — в ощущаемом необъятным для Сонхуна делеке — скрытая надуманными стенами неприступности, расцветала жизнь. Сквозь приоткрытые окна пробивались смешивающиеся голоса, слишком безразличные для нового слушателя, они переплетались и сцеплялись, грубые мужские контрастировали с звонкими женскими и вскоре перекликались, аккомпанируя переливающуюся мелодию, в подобном сумбуре заходящуюся только одним отголоском. Всё это неминуемо осторожной поступью врезалось в сонхуново сознание, наливая грудь теплом и вместе с тем порождая лёгкий перелив томительной нервозности.       Наступление дня собственной свадьбы ознаменовало для Пака ни что иное, как трепещущее волнение, тянущееся переливом вдоль всей бессонной ночи и едва ли только растворившееся с наступлением безмятежного утра, когда после — долгими часами ранее — их с Чан разделили. Сонхун втиснул собственное трепещущее естество в классический костюм, и его силуэт зачернел в белой комнате, полотна штанин, обхватывая только на бёдрах, струились вниз, собираясь ровными складками, совсем не уродовавшие силуэт, и точно скрывающие острые носки отполированных туфель, где солнечные лучи растягивали неоднородные блики, белая рубашка плотно обхватывала грудь, струилась вниз по торсу, а после перерезалась полотном ремня. Сонхун не торопился надевать пиджак, отчего-то полагая, что подобный шаг не оставит более для него попыток вернуться к истокам. Тогда его мысли роились, заходясь неясным переливом, однако, утерянный в собственных чувствах Сонхун точно знал, что не желал отказываться от этого.       Он помнил тот день, когда после возвращения с обязательной службы ему удалось встать перед Чан на колено. Воспоминания того дня вспыхивали в сознании яркими картинками, неминуемо застывшими пред глазами видениями, и Пак снова чувствовал, как нетерпение брало над ним контроль, как порождало трепетное волнение, и все эти чувства непременно находили отклик в его теле. События неторопливо затягивали Сонхуна в непривычную триаду, очертившей для него долгие, однако переменчивые мгновения, всё только напоминавшие о том, что он готовился дать Вонён жизнь, которую она заслуживала. Становясь перед ней на колено, осторожно роняя признания, звучавшие тогда только для них одних, он более не сомневался в результате исхода прогнозируемых событий. Чан Вонён пролепетала восторженное «да, да, да!», а после всё, что когда-либо имело для Пака смысл смеркло, и он, подхватив девушку на руки, заключил её в объятия, точно считая, что с этого момента в подобных чувствах ему предстоит затеряться на вечность.       Лишь только после растянулись долгие месяцы, непременно приведшие их к тому дню, когда узкий круг приглашённых гостей осторожно наслаждался уединением, неторопливо сновал из стороны в сторону, пробуя разные закуски и смакуя яркие проблески шампанского на своих языках, поддавался настроениям лёгкой живой музыки, переливам скрипки и альта, а сам Сонхун торопливо терял себя в нервозности, охватывающей тело щупальцами беспокойстве и лёгкого перелива наслаждения — настолько призрачного, что едва ли уловимого, однако настоящего и неподдельного. Всё то, о чём ему приходилось думать долгие дни, разменивая бессонные ночи, наконец обрело кульминацию, а патологическая завязка и предвкушаемый конец только сильнее растапливали чувства сильного обожания в его груди. Тогда Сонхун был точно уверен, что любил — любил, сильнее, чем когда-либо мог себе представить.       Сонхун лениво отвернулся, и растягивающее в груди утяжеляющее чувство собственной уязвимости вдруг сдавило рёбра. Он отвернулся от окна, в самом деле не зная, чего опасаясь: чужих взглядом, которым он был безразличен, или тех самых взглядов, наполнявшихся интересом. нервозность путала его мысли, и те неминуемо торопились собраться в нераспутываемый ком, где они проблески рационального перекликались с другими, а после резонировали, едва ли только в самом деле позволяя Паку урезонить собственные чувства. В пустой комнате, огородившей Сонхуна от всего внешнего мира четырьмя стенами, всё ещё чувствовался чужой дух: сладостный запах женских духов напоминал о недавнем присутствии матери, в чьих глазах он видел кристальные застывшие слёзы, с чьих губ срывались скомканные надрывом чувств слова, и чьи лёгкие касания объятий он всё ещё ощущал на собственной коже, растягивая приятную истому. При недолгом разговоре отец оказался немногословен, однако Пак его не винил. тогда в воздухе прозвучали только осторожные напутствия — слишком завуалированные в собственном звучании, однако для Сонхуна со временем прояснившиеся, — а после они сменялись осторожными словами, совсем Паку не адресованными. Отец тогда только осторожно кивнул Сонхуну и неторопливо приобнял расплакавшуюся мать за плечи, они немо обменялись взглядами, и с губ мужчины сорвалось осторожное «я выведу её прогуляться на свежем воздухе, ей нужно успокоиться», вновь оставившее Сонхуна в дребезжащем одиночестве.       Разделив небольшую комнату двумя шагами, Пак осторожно подхватил пальцами стул, тот взлетел в воздухе на несколько секунд, оказываясь отодвинутым, а после грохот деревянных ножек об пол наполнил уши шумом, слишком недолгим в своём существовании. Он осторожно присел, роняя собственное бренное тело на мягкую поверхность, и взгляд неминуемо встретился с отражением в зеркале чуть поодаль; упираясь в пол, оно охватывало всё сонхунову фигуру, и, скользя взглядом вдоль неё, Пак подмечал, как ропот и трепет, растягивающиеся в груди, неосторожностью уродовали его движения, как красили молочную кожу лица в лёгкий румяный и как скоро поддевали острый кадык, заставляя тот подскакивать при каждой новой попытке смочить горло водой из стремительно пустеющего графина.       Сонхун осторожно спрятал лицо в ладонях, в скорых движениях растирая кожу, и реальность происходящего всё не торопилась уложиться в голове. Ему точно казалось, что всё это — всё то, чем ему оказалось быть окруженным — представляло собой один только мираж: оазис в израненном глубокими чувствами светлой любви сознании, всё опасавшегося, что вскоре иллюзии разрушатся, и он окажется поглощён неприглядным мраком — единственным, что в самом деле описывало бы его жизнь. Однако, пропуская под пальцами ткань собственного костюма, разглаживая невидимые складки, пропуская пряди отросших после службы волос, возвращая их в ранее уложенное положение, чувствуя тепло собственной кожи и слыша в голове гул собственного сердца, заходившегося всё с новой и новой скоростью только от одной мысли о том, что его и Вонён отделяли неясные мгновения о того, прежде чем между ними прозвучат клятвы, он осознавал, что всё вокруг и его не гаснущие чувства оказывались вполне реальными, а оттого и до естественного животрепещущими.       Он не знал точно, как долго ему удалось просидеть вот так: разделяя собственное одиночество окружающими его мыслями — и уж точно не мог предполагать, как бы долго ему позволили провести так ещё, теряясь в уединении собственных мыслей, однако вскоре этому оказался положен конец. Чужие, неизвестные и призрачные в собственном существовании лёгкие и упругие шаги наполнили небольшой коридор звуком; каблук непременно отбивал нескорый ритм, и Сонхун, точно скоро среагировавший, осторожно повернулся к двери. Его взгляд скользнул по деревянной поверхности, нещадно погребённой за слоем безжизненного лака, а после вытянулся миг, заставив время замедлить свой ход, прежде чем в сознание вбилось ещё два уже замедлившихся цокота невысокого каблука. Пак смотрел перед собой, осторожно поднимаясь и выталкивая собственное отяжелевшее от охватывающих его эмоций тело со стула, просидеть на котором ему удалось не так долго, как он в самом деле полагал. Теряя свой взгляд в округлой ручке, в отражении которой вся комната неоднородно вытягивалась, уродуя силуэты, очертания предметов и даже сочившиеся сквозь окно блики ясного апрельского солнца, Сонхун замер на месте, почувствовав, как ноги точно вросли в пол под ним, налились свинцом и отяжелели, и тогда, точно застанный врасплох собственными чувствами, он ощутил, как одно из них, точно характеризуемое как волнение, обвилось вокруг шеии удавкой, пересчитало рёбра и надавило на грудь.       Тогда, как круглая ручка закрутилась, и замок язычок замка щёлкнул, позволяя двери осторожно отвориться, пуская в маленькую комнату переливы не наполненного запахами воздуха, неяркий и вскоре блекнувший конус света, ползущий по полу, Паку казалось, будто он не дышал. Чужой силуэт, представший перед глазами только неясным очертанием и, однако, только несколько позже обретший стёртые ранее детали, забелел в проходе. Лишь только позже, как сменился миг, и Сонхуну вновь удалось вернуть себе возможность размеренно дышать, фигура, тёмным пятном мелькая в сознании, проскользнула внутрь комнаты, и Пак, осторожно подхватывая детали чужой красоты, узнал в стоявшем точно напротив Джейка, приглашенного Вонён в качестве свидетеля.       Шим замер в дверях, разменяв так, однако, только недолгие секунды, а после его силуэт снова сразило движением, и Джейк, проскальзывая в дверной проём, осторожно переступая через небольшой порог, осторожно зашёл в комнату, представляющую неизвестную в своём существовании величину. Вытянулся миг, прежде чем в воздухе сладкие нотки женских духов смешались с кедровым деревом и, непременно переплетаясь, настигли сонхуновых рецепторов, растворяя в груди знакомое чувство облегчения. Джейк застыл, только секундой погодя подталкивая дверь и снова закрывая ту, резко обрезая лучик сочившегося света, точно прерывая его жизнь. Замок игриво клацнул, наполнив комнату недолговечным и вскоре смеркнувшим звуком, и тогда Паку удалось остановить свой взгляд на Джейке, остановившегося у двери и только несколько прижавшегося к ней спиной, подобно гротескному мраморному изваянию греческого бога.       Светлый костюм оттенка слоновой кости выделял его силуэт, теперь, подобно сонхуновому, загнанный в ничтожественно маленькое пространство светлой комнаты, дополна наполненной переливами апрельского солнца, аккуратно вписывая в полотно реальности его фигуру. Пиджак струился с плеч, осторожно скатываясь тканью по спине, и перехватываясь на торсе окружностью темнеющей пуговицы, запонки блестели на солнце переливами изумруда, купающегося в лучах переливами благородного зелёного, воротник рубашки прерывался галстуком-бабочкой, в кратком движении поправленном на шее, и ровные штанины осторожно струились по ногам, только несколько вытягивая силуэт. В контрасте с самим Сонхуном Джейк представлял собой неизвестную величину: обрамлённый в светлые полотна ткани, он слишком контрастировал с сонухновым силуэтом, врывавшемся в реальность строгим чёрным, однако же и не сливался со светлым платьем невесты.       Джейк не притворялся, что не видел сонхунового взгляда, и из-за этого Паком вскоре овладело едва ли только укротимое смущение. Встретившись с карей радужкой сонхуновых глаз, Шим только приветственно улыбнулся, растягивая ярко выписанные на молочной коже розовые губы в лёгкой улыбке, непременно обнажавшей зубы, и разменял секунды, прежде чем легко склонил голову чуть набок. Подобный — застывший у двери, одаряющий лёгким ответным взглядом и лёгкой улыбкой, неизменно вызывающей ответную — Джейк представал перед Сонхуном неподдельно красивый своей новой красотой, неподдельно находящей противоядие для зарождавшейся сонхуновой буре переживаний, разнося призрачные потоки спокойствия.       — Джейк, — осторожно начал Пак, чувствуя, как волнение снова охватило его и впиталось в голос. — Мне казалось, ты должен был быть с Вонён, — Сонхун неторопливо бросил слова, и те впитались в воздух, мгновением погодя находя отклик в чужой душе.       — Я только вернулся от неё, — размеренно раскачивая головой, точно в так собственным словам, промолвил Джейк, и вскоре его фигуру содрогнуло осторожным шагом. его спина, ранее плотно прижатая к поверхности двери, отстранилась от неё, и Шим возрос рядом с Сонхуном, позволив неизвестно-призрачному расстоянию трёх шагов отделить их друг от друга.       — И как она, Джейк? — скрывая переживания и трепет в собственном голосе, осторожно бросил Сонхун, моментом погодя замечая в чужом взгляде проблеск сырого недоверия: Шим точно знал каждое сонхуново чувство, и Пак тогда мало мог знать о том, что собственные глаза, заливающиеся масляным блеском трепетного волнения, говорили больше, чем его интонации.       — В полном порядке, — он вновь закивал в ответ собственным словам, и ладонь, продела в воздухе дугу, осторожно проделала путь к обрамлённому осторожным окаймлением серебряной цепочки запястью, в успокаивающем движении поправляя то на месте. Шим только осторожно хмыкнул собственным мыслям в ответ, выдержав паузу, а после, чуть поведя бровью, позволяя переливу ирония проскользнуть в голосе, легко добавил: — Немного волнуется, но пока что хорошо держится. Она попросила зайти к тебе, если понадобится помощь.       Его голос звучал в воздухе переливами разных интонаций, и в этом Паку удавалось найти спокойствие. Он отрешённо шумно вздохнул, мгновением погодя наполняя грудь свежим воздухом, подносимых к приоткрытому окну переменчивым ветром, завитавшем вокруг них, проскользившем по открытой коже теплом и пробравшемся точно под одежду, беспрепятственно властвуя. Умиротворение скользнуло по сонхуновому лицу переливом, мало тогда он знал, что звучавшие между ним и Джейком слова ярко находили отражение в чертах его лица: сглаживались острые углы и ранее то поджимаемые, то распускаемые губы наконец замерли.       Сонхнун только несколько позже пожелал сознанием ухватиться за отголосок растаявшей фразы, и тогда же она обрела для него смысл. Теперь, появившейся в выделенной для жениха комнате Джейк более не был неизвестной величиной: он точно представлял собой материализовавшуюся цель, рождённую чужим захваченным переживанием и волнением сознанием. Подобные мысли не успокоили его, однако вдоль всего его тела, неосторожно задевая естество, пробежала дрожь душевного трепета, точно заполнившего мысли.       Отчего-то желая скривить душой, Пак не желал показывать подобные эмоции, не противясь им, однако стараясь скрыть за пеленой других чувств, точно считая, что он не мог позволить себе подобной жадности даже в долгожданный день собственной свадьбы. Когда же его взгляд вновь скользнул вдоль знакомого лица Джейка, промелькнувшего ещё ближе прежнего румяным пятном, Сонхун нашёл в себе силы заговорить, всё стараясь заслониться словами, с первых слов точно зная, что собственные попытки провалились:       — Я в порядке, — начал Пак, а после позволил неуверенности просочиться в голос, когда он, переводя взгляд, осторожно добавил: — Мне так кажется.       — А я вот думаю, что нет.       Голос Шима загремел рядом, и Сонхун не нашёл в себе более сил противиться. Джейк разделил шаг, в полушаге перекатываясь с пятки на носок, и его тело поддалось чуть ближе. В подобной близости Паку показалось, что он ощутил кедровый запах, резко врезавшийся в рецепторы, подобно тому, что прильнул к коже, обоняя и его тепло. Шим только позволил собственным словам неторопливо разлететься по пространству, точно уносимые пробирающимся апрельским ветром, а после вбиться в сонхуново сознание, осторожной поступью пробираясь через сложный узор подданных волнению мыслей, и найти отклик в рациональном.       Фигура Пака расшаталась, и он осторожно переменился с ноги на ногу, точно затерянный в собственном нетерпении. Он точно знал, что в тот момент под пристальным взглядом агатовых глаз, в которых солнце играло медовым блеском и переливом вбиравшегося в естество всеобщего настроения трепетного веселия, он сдался, едва ли только норовя потерять себя в этих чувствах. Сонхун отяжелённо вздохнул, и этот вздох завитал между ними, материализовавшийся отдалённым мычанием, бившемся через поджатые губы. Тогда ему точно удалось вразумить, что более не оставалось никаких предпосылок для того, чтобы скрываться от Джейка, и Пак пожелал впервые за последние долгие дни оказаться хоть перед кем-то честным.       Он отошёл, сделал всего один неаккуратный шаг, и его спина мелькнула перед взглядом Шима. Чувствуя чужой взгляд на себе, Паку казалось, будто он ломался, однако, едва ли только выказывая подобным чувствам протест. Мир вокруг на краткие секунды вновь потерял для Сонхуна чёткость очертаний, заходясь только неоднородными бликами света и тенями, а после, как перед взглядом мелькнуло неоднородное в блеклых разводах полотно небольшого окна, он осторожно промолвил:       — Может, ты прав, — Сонхун сдался, и только после его силуэт растворился в новых лучах солнечного света, когда он, осторожно подходя к окну, затерял свой взгляд в былой, показалось, что совсем недвижимой картине разворачивающегося веселия.       — Мне позвать Джея? Я слышал, он твой свидетель сегодня, — Шим говорил, осторожно разделяя собственные слова шагами. Он возрос рядом с Паком, касаясь плечом его плеча, сквозь рубашку ощутившего грубость ткани чужого пиджака, тогда, как последнее слово задребезжало на его губах и сорвалось, точно настигая сонхунов слух из-за внезапной близости громче прежнего.       — Не стоит, — осторожно выдыхая, сказал Пак, и взгляд упал на знакомый силуэт лучшего друга, растворяющийся там — вдали у самого озера — в обличающей компании молодого парня, едва ли в самом деле достигшего совершеннолетия, представить которого Сонхуну Джею удалось только ранним утром уже растворившегося предыдущего дня, осторожно обозначив в сознании имя «Ян Чонвон», сегодня на сонхуновой свадьбе присутствовавшего на правах возлюбленного лучшего друга.       — Кажется, в самом деле не стоит, — осторожно протянул Шим, и Пак, только осторожно поворачивая голову и поглядывая на Джейка из-под ресниц, заметил, как взгляд Шима проскользил точно по ранее проделанной траектории и беспрепятственно настиг отдалённую фигуру Джея, скоро подхватывающего юного парня, заключая его в осторожные, однако трепетные объятия.       — Он влюблён, Джейк, — осторожно бросая слова, промолвил Сонхун, и улыбка друга — настолько неподдельная и радостная, разорвавшая буйство происходящего умиротворением, мелькала перед взглядом. — Мы должны простить ему это.       Джейк не ответил, и Сонхуну пожелалось разделить с ним подобное настроение, будто все слова, когда-либо имевшие значение, вдруг показались совсем лишними, и их звучание в разряженном апрельском воздухе точно граничило с моветоном, соглашаться с которым Паку точно не желалось. Молчание окутало их, и тишина проскользила в воздухе, точно содрогаемым размеренным дыханием, неосторожно звучавшим в унисон. Сонхун не заметил этого сразу. однако позже смог узнать, что Джейк вторил его движением, осторожно подхватывал темп ранее сбитого дыхания и заставлял Пака вторить его — Шим точно знал, что психология человека непременно заставит Сонхуна выровнять дыхание, и Пак, точно не озвучивая это, оставался благодарен.       Сонхун прикрыл глаза, позволив миру вокруг погаснуть на один только краткий миг, под закрытыми веками и дрожащими ресницами не зная, что Шим снова смотрел на него. Когда же всё вокруг снова озарилось тёплым светом апрельского дня, Пак только заметил, как Джейк осторожно отвёл свой взгляд от семенящей вдали фигуры Джея и Човона, точно затерянных в компании один другого. Пак более не смотрел в сторону лучшего друга, рационально рассчитав собственным долгом позволить Джею насладиться собственным безграничным чувством глубокой симпатии, а оттого оставил их в уединении, более не врываясь в разделённый миг.       Теряясь в собственных эмоциях, Сонхун осторожно раскачал головой, и, когда в ответ подобным его действиям, Джейк обернулся к нему, кончик розового языка просочился через неплотно сжатые губы, осторожно проводя по губе, спотыкаясь об неровности потрескавшейся чувствительной кожи и оставляя на ней едва ли созерцаемое пятнышко блестящей слюны для Сонхуна едва ли только заметной в собственном существовании, однако для Джейка оставаясь приковывающей внимание. Пак продолжал недвижимо стоять, выравнивалась и осторожно расправляя плечи, подобно тому, что неизменно ровная осанка Шима продолжала напоминать Сонхуну о собственной уязвимости, а после руки осторожно скользнули по бёдрам, пропуская тёмную ткань штанов под пальцами, скрылись в необъятной глубине карманов. Только тогда, осторожно рассчитав, что более не было смысла прятаться в собственных эмоциях, он, не отрывая взгляда от окна, заговорил:       — Всё это волнительно, что кажется нереальным, — тихо хмыкнув себе под нос, осторожно бросил Сонхун, позволив словам раствориться в небольшой комнате и забиться по углам.       — Ты так долго мечтал об этом, — заметил Джейк, и Сонхун посчитал, что растворившиеся в воздухе слова обличали. Он осторожно перевёл свой взгляд на Шима, всё же найдя подобным действиям рационального объяснения, и после их взгляд встретились, осторожно проникая один в другой. Тогда в чужой карей радужке, вопреки собственным опасениям, Сонхуну не удалось увидеть порицания, и призрачная тень благодарности растворилась в груди.       — Мне казалось это закономерным, — он осторожно отозвался, мгновением погодя, едва ли только замечая, как голос наполнялся лёгким, скользящим переливом отклика собственных глубоких чувств, закончив: — Я подарю Вонён ту жизнь, о которой она мечтала. Я хочу сделать это для неё.       — Тогда не сомневайся взять от жизни то, что желаешь, — Джейк обернулся, мгновением погодя застыв вполоборота, а после сменился миг, и прежде чем его слова смеркли, растворяясь в лёгкости апрельского воздуха, тяжесть чужой ладони ощутилась у Пака на плече.       Они смотрели друг другу, недолго разменивая так секунды, а те вытягивались и растворялись в течении времени, вскоре подгоняемом. Взгляд Джейка растворился мгновениями погодя, как Сонхун осторожно отвёл свой, чувствуя, как плечи снова поддались напряжению и ссутулилась спина, неизбежно уродуя его силуэт. Ладонь Шима, ранее осторожно лежавшая на плече соскользнула, проделав лёгкую дорожку кончиками пальцев вниз по предплечью, а после Пак, шумно выдыхая, несильно понурил голову. Тогда же, как только томимые вложенным смыслом былые слова Джейка окончательно смеркли, вокруг Сонхуна вновь затанцевал его голос, точно новый в собственном переливе эмоций и показавшийся Паку незнакомым.       — Давай помогу тебе, — он бросил эти слова, осторожно снова осматривая свои изумрудные запонки, и Сонхун отвлёкся.       Взгляд Пака проскользил вдоль комнаты, секундами погодя его торс поддался движению, и Сонхун замер в полуобороте, останавливаясь и будто удерживая всё равновесие на одних только носочках. Ему вдруг причудилось, что смениться миг — и он, растерявшись, падёт ниц, однако он устоял, всё удерживаясь на ногах, когда растаявший в воздухе дух Джейка осторожно окружил его. Сонхун смотрел перед собой, подмечая детали, и всё чувствуя, как новая волна волнения, подобно наводнению снова торопливо стегала сознание, и в груди разливалось отяжеляющее тепло; оно сквозистой завесой растягивалось вдоль всего тела, и Пак ощущал, как это снова брало над ним верх. Разница для самого Сонхуна заключалась только в мелкой детали, обозначавшей для него то, что он более не желал противиться этому, точно находя в стоящем рядом Джейке поддержку.       Силуэт Шима, белеющий на фоне остальных предметов очертанием собственного костюма, замельтишил на периферии и оказался тем, что вновь водоворотом втянуло Сонхуна обратно в реальность. Замерев на месте, Пак только осторожно косился в сторону Шима и молча наблюдал за тем, как лёгкие, упругие шаги пронесли тело Джейка вдоль комнаты, как те же гулко врезались в сонхуново сознание, а после иссякли. Они прошуршали с одного боку, а после, как сменился миг, проскрипели с другого. Не двигаясь, Пак наблюдал за тем, как в лёгком движении, чуть склоняясь у заточённого в собственном одиночестве в дальнем углу кресла Джейк ловко подхватил осторожно положенные ранее Сонхуном чёрный пиджак его свадебного костюма, а после, словно материализовавшийся из ниоткуда, в сознании промелькнул не завязанный галстук-бабочка.       Вытянулся нескладный миг, прежде чем, разрезая небольшую комнату своим шагом Джейк возрос перед Сонхуном вновь. Между ними тогда более не звучали слова, не таяли имена, и всё былое вдруг утратило истинный смысл, сонхуновым подсознанием тотчас оказываясь наречённым тривиальным. Придерживая пиджак, Джейк разровнял его, и только приглашающий взгляд, проскользивший по сонхуновому лицу и точно не терпящий предательств, остался последним, что Сонхун заметил, прежде чем осторожно развернулся. Руководимый чужими действиями и всё ещё собственным нутром чувствовавший присутствие Джейка рядом, Пак немо отдался ему на попечение. Он осторожно просунул руку сперва в один, а после в другой рукав, и плотный пиджак, осторожно прилегая к белой рубашке, повис на плечах, струясь вниз и сходясь на талии ореолом пуговицы.       — Спасибо, — нерешительно поворачиваясь, тихо бросал Сонхун, и слова таяли в пространстве.       Он повернулся, и лицо Джейка заскользило на периферии, прежде чем Пак снова встретился в масляным блеском его глаз. В ответ Шим только немо кивнул, и лёгкая улыбка снова коснулась его губ — тогда Сонхун ещё не знал той магии, которая заставляла его, точно вторя движениям, тянуть уголки собственных губ, однако он поддавался этим чувствам, едва ли только думая о причинах и связях. В груди разливалось призрачно-рушимое спокойствие, казавшееся слишком хрупким в своём существовании, однако для Пака необходимым.       Джейк осторожно провёл ладонями по сонхуновым плечам, под кожей ранее образовавшиеся глубокие складки выровнялись, и воздух исторг невидимые пылинки, они витали вокруг, а после растворились. Сонхун только омертвело замер, точно не торопясь выдыхать, будто малейшее движение — даже самое едва ли только уловимое — сможет разрушить миг и стереть всё то, что Шиму так искусно удалось зародить в его душе. Растаял миг, прежде чем Паку всё же удалось осторожно вдохнуть, от подобной близости более не переживая о том, что собственный вздох проскользит по чужой коже ожогом и оставит на той красное пятно; тогда же Джейк осторожно отошёл всего на полушаг.       Вытянулся миг, и чужие пальцы осторожно поддели воротник сонхуновой рубашки, лёгкое случайное касание подушечек пальцев на коже ощущалось неожиданными теплом, и Сонхун поддался осторожному проблеску неожиданности, заставшей его точно врасплох, когда пробежавшие мурашки пересчитали позвонки. Оставаясь осторожным в собственных движениях, Джейк поднял воротник, мгновением погодя пропуская через пальцы ткань расправленного галстука-бабочки. Он завёл руки Паку за шею, и Сонхун побоялся зашевелиться, прежде чем Джейк осторожно опустил два лоскута по обе стороны от его шеи. Секундами погодя, всё не роняя и слова, точно поглощённый собственными движениями, Шим завязал узел, и то, что ранее представляло собой галстук-бабочку только отдалённо, приобрело узнаваемые формы, позволив Джейку в необходимой манере опустить воротник сонухновой рубашки и в протяжном движении убрать руки.       Когда Джейк чуть отпрянул, Сонхун зашатался на месте. Он повернул голову, и взгляд осторожно проскользил по помещению небольшой комнаты, прежде чем тому неминуемо оказалось суждено встретиться с сонхуновым отражением. Пак осматривал себя, и собственный силуэт отчего-то выглядел для него неизвестно новым, детали добавляли аристократический лоск, и Сонхун точно знал, что в этом должен был отдать заслугу Джейку. Разменяв секунды, Пак подбросил ладонь в воздухе, и та, проделав дугу, осторожно легла на молочную кожу лица. Пак растёр щеку, точно не зная, какие именно чувства из утягивающего его калейдоскопа находили своё отражение в подобных действиях, однако когда под подушечками ощутилась гладкость кожи и лёгкая румяность щеки лизнула теплом, он рационально рассчитал, что это более не имело смысла.       Сонхун ощутил, как не прозвучавшие слова благодарности закололи грудь укором, и вскоре его губы торопливо раскрылись, выпуская чуть более шумный вздох, оставшийся перебитым, когда Шим кратко покачал головой. Секундами погодя, точно не смотря более в сонхунову сторону, рыская взглядом по предметам вокруг, Джейк осторожно обронил:       — Не торопись, позволь мне закончить.       Сонхун послушался, остановившись и немо прикрывая губы, пока так и не сорвавшиеся слова таяли на них. Пак посмотрел на Джейка, и его фигура светлым пятном костюма растворилась в другой стороне небольшой комнаты, яркий солнечный свет игривым лучом коснулся его, а после растворился. Шим разрезал пространство гулкими, однако всё ещё упругими шагами, мгновениями погодя возрастая напротив одиноко заброшенного, кажется, уже покрывшегося слоем призрачной пыли столика, своё место на котором находили хаотично оставленные предметы.       Пак наблюдал за ним и более не желал останавливать, интерес неторопливой поступью скользил вдоль его естества, растворяя в голове все вопросы и только приковывая взгляд. Сонхуну желалось положиться на Джейка, и он точно знал, что Шим не станет винить его за подобную жадность, всё ещё разделяя неподдельно чистое желание помочь. Шим замер, разменяв в подобном положении только неоднородные секунды, сперва вытянувшиеся, а после на скорости врезавшись в другие, и только после тонкие пальцы осторожно подхватили вещицу, мелькнувшую перед сонхуновым взглядом впервые.       Осторожный цветок, переливаясь в свете яркого апрельского солнца, просветом мелькнул на периферии, и Пак, глубоко взволнованный, не сумел досконально скрыть проблески собственного удивления, растворившегося, однако, так же скоро, как и появившегося. Цветок орхидеи мелькнул перед Сонхуном снова, когда Джейк, рассекая пространство осторожными шагами снова оказался рядом. Тогда их взгляды встретились, и в переливе карих глаз Сонхуну пожелалось увидеть несказанные слова; «верь мне» пронеслось в сознании голосом Шима, и Пак точно не мог знать: говорил ли их Джейк на самом деле, однако вскоре всё это вновь утратило значение. Шим протянул к нему руки, и Сонхун не пожелал отшатнутся, он замер, осторожно выравниваясь, будто чужое настроение вобралось в его естество и теперь диктовало правила, заставляя выравнивать покатые плечи и чуть приподнимать подбородок. Подобному Шим только осторожно улыбнулся, точно будто поощряя подобные сонхуновы движения, а после разменялся миг, прежде чем касание, отгороженное тканью одежды, ощущалось на сонхуновой груди тяжестью.       В вытянувшийся миг, точно сосредоточенный и осторожный в собственных действиях, Джейк опустил срезанный, ранее живой и только недавно распустившийся цветок орхидеи в карман сонхунового пиджака. На тёмном очертании пиджака бутоньерка заиграла новыми красками, выделяясь, и солнце играло на ней осторожными переливами блеклого розового, подобно тому, что неторопливо красил сонхуновы щёки.       Джейк разменял миг, пробежавшись взглядом вдоль сонхунового силуэта, и после удовлетворённо неразборчиво промолвил, шепча слова и не позволяя им настигать сонхунового слуха. Насколько бы велик не был интерес Пака, он не стал спрашивать, позволив незавершённости растаять между ними. Джейк отстранился, и их взглядам снова удалось встретиться. Мало тогда Сонхун знал, насколько сильно волнение обретало своё отражение в переливе карей радужки, однако очётливо видел, как масляным блеском заходились глаза Шима, и в этом Паку удавалось находить спокойствие.       Шим молчал, пока Сонхун не говорил, а Паку это казалось излишним. Он осторожно переминался с ноги на ногу, всё неторопливо скользя взглядом по собственному отражению, подмечая новые детали собственного силуэта, и волнение от осознания наближавшегося снова окутывало его трепетной дрожью. Пак не мог думать о том, как долго в самом деле они могли бы провести вот так: разменивая мгновения в призрачной компании друг друга, в которой Сонхуну удавалось снова находить умиротворения, — однако ему не позволили узнать. Чужой голос, совсем новый в собственном звучании, разнёсся эхом, призрачным гулом пробираясь в сознании и снова утягивая в реальность. Он разносился отдалённо, проскальзывал в небольшие щели под дверью и настигал слуха, только после растворяясь, прежде чем возродиться вновь.       Чужие, совсем незнакомые и непохожие шаги, отбивали ритм, разделяли слова, и Пак точно слышал, как неизвестным голосом доносились до него голоса. В коридоре, отделяемом только неприступным барьером дверей, две пары ног простучали по лестнице, поскребли вдоль вытянутого пространства, а после стихли, только позже всё повторилось вновь в обратном порядке, и голоса снова настигли сонхуново сознание. Свадебные организаторы разделяли мгновения, и женский голос торопливо отдавал команды, оставляя те растворяться в безграничном пространстве. Тогда Сонхуну без прирекательств удалось вразумить, что былой момент растворился и иссяк, и то, что продолжало своё существование, непременно приближало его к тому моменту, о котором ранее приходилось только мечтать.       Джейк стал тем, кто прервал натянувшуюся между ними дребезжащую тишину. Его голос разнёсся, точно сркашеный переливом спокойствия, неторопливо вбиравшегося в сонхуново естество, и новая своей красотой лёгкая улыбка тронула его губы, когда он заговорил:       — Кажется, пришло время начать, — Джейк одарил его взглядом и в осторожном жесте в последний раз расправил пиджак, оставляя касание тяжестью таять на сонхуновых плечах. Убирая руки, он шагом разделил между ними пространство, оставив после себя только неизменный кедровый дух одеколона таять в воздухе, когда закончил: — Я оставлю тебя, если не возражаешь, — он ронял слова, и те растворялись в воздухе, точно скрашенные собственной риторической сущностью.       Гулкий стук мужских туфель наполнил сонхуновы уши переливом, и шаги Джейка, пронёсшие его вдоль небольшой комнаты, вскоре поспешили смешаться с теми, что в скором темпе мельтешили в коридоре. В вытянувшийся миг вместилось ещё два осторожных шага, а после ладонь Джейка в привычной манере легла на округлую ручку, сперва вытянувшейся и растянувшей его силуэт в отражении. Сонхун только молча провожал взглядом его спину, найдя в себе силы остепениться только позже, когда замок резво клацнул, и в потемневший коридор выбился яркий конус света, непременно смешиваясь в другим.       — Джейк, — имя выбилось из лёгких, и Сонхун, неосторожно раскачавшись, заметил, как Шим замер в дверном проёме в полушаге. Разминулся нескладный миг, прежде чем он остановился, совсем неторопясь оборачиваться.       Звонкий цокот чьих-то удаляющихся каблуков описал для них мгновение, прежде чем время вернуло свой привычный ход. Тогда, как новые шаги звоном прогремели там — в необъятном пространстве, ограждённом дня них, — сочась через приоткрытые двери, Сонхун проследил, как рука Шима соскользнула с ручки. Он разменял миг, поддав тот раздумью, а после осторожно развернулся, в конце в сознании Пака застывая в полуобороте.       Он посмотрел на Джейка, осторожно меняя секунды, скользя взглядом вдоль его белеющего силуэта, когда мысли снова и снова вспыхивали неугасающим факелом. Сонхун заговорил, однако, по собственному мнению, несколько поздно, чем ему следовало, и тогда из груди выбились осторожно растворившиеся слова:       — Ты останешься до вечера? — Пак остановил свой взгляд на лице Джейка, и пока слова таяли в апрельском воздухе, он смотрел на него не мигая.       Вытянулся миг, осквернённый чужим молчанием, прежде чем Сонхун заметил, как вскоре поник взгляд Шима. Тогда в том что-то изменилось, что именно, однако, он так сказать и не мог. Объяснение этому Паку удалось найти только тогда, как, снова жадно меняя секунды молчанием, Джейк наконец заговорил:       — Я не смогу, — Шим осторожно раскачал головой, и тень сожаления легла на его лицо. Только позже, сперва растянув призрачную пелену молчания, растаявшую между ними, он осторожно закончил: — Я улетаю сегодня.       — Вонён не говорила об этом, — Сонхун не позволил удивлению найти отражение у него на лице, мало тогда в самом деле зная, как тень жалости проскользила в скоро бежавших к переносице бровям.       — Какое-то время я поработаю за границей, — Джейк продолжал, подобно тому, что не слышал, как брошенные Сонхуном слова растворились в воздухе. — Вонён бы не простила мне, если бы я пропустил вашу свадьбу, и мне показалось, что я буду нужен и тебе, — Шим выдержал паузу, совсем недолгую в своём существовании, точно не давшей Паку опомниться, когда размеренно закончил: — Я уезжаю сегодня днём, сразу после церемонии.       — Надолго?       — Возможно.       — Ты не собираешься возвращаться? — тень осознания скользнула в мыслях, и слова сорвались с губ раньше, чем Сонхуну удалось их осмыслить. Они непременно красились сожалением, поступающем в переливах голоса, однако Пак мало это замечал.       — Я не знаю, — отозвался Джейк и вскоре затерял свой взгляд в сонхуном силуэте.       Тишина растянулась в воздухе, позволив словам Шима иссякнуть, раствориться, забиваясь по углам комнаты, и Сонхун, точно вразумив их смысл, понурил голову, теряя взгляд в носках собственных ботинок. Он чувствовал, как неизвестное ему ранее сожаление обвилось вокруг груди и надавило точно на солнечное сплетение, непременно смешиваясь со свадебным волнением, и Пак ненадолго затерялся в этих чувствах. Тогда ему казалось, что все те слова, звучавшие между ними, едва ли только вязались с прогнозируемым исходом, и Сонхун прискорбно для себя осознавал, что всё это время ошибался, прячась за фарфоровыми стенами собственноручно созданных иллюзий.       Сонхун терялся в собственных мыслях, безнравственно блуждая по чертогам собственного сознания, пока Джейк молчал. Время для него предстало неизвестной величиной, растягиваясь и ускоряя свой ход в неприятном потоке, и только позже миг рассыпался, унося и былые неизвестные в своём появлении сонхуновы чувства, когда новый разряд чужих скорых шагов пробрался в сознание и удалился в коридоре. Тогда, точно проводив силуэт взглядом, Шим остановился на месте, мгновением погодя снова смотря на Пака. Он не заговорил сразу, начал только тогда, как Сонхун осмелился посмотреть на него, и когда подобному удалось произойти, Пак заметил, как былое сожаление скоро стёрлось, и лёгкая улыбка, уже привычная в своём явлении легла на губы.       — Тебе пора, — бережно сказал он, прислушиваясь, как женщина в коридоре снова бросала указания, только после всё с той же нерушимой непринуждённостью голоса и блеска глаз, добавляя: — А мне нужно ещё раз навестить невесту.       Шим более не пожелал задержаться, и когда Сонхун, точно не находя подходящих слов, только удручил его нескладным кивком, он удалился. Белеющий силуэт Джейка растаял в темноте коридора, и после Шим скрылся из сонхунового поля зрения, оставляя после себя только неизменный дух кедрового дерева и неизвестное душевное потрясение, свидетельствующее только о глубоком удивлении, всё ещё обозначавшие факт его недавнего присутствия.       После же всё завертелось подобно урагану, и новые лица замельтишили вокруг: они вспыхивали и гасли, роняя осторожные просьбы, слова и указания. Чужие касания вывели его из небольшой комнаты, в которую ранее он был заключён, и найти себя Сонхуну удалось только позже — тогда как носки чёрных ботинок забелели на белой дорожке у алтаря. Он ощущал на себе взгляды, слишком разные в своём появлении, снова видел застывшие слёзы в материнских глазах, мелькавший рядом с её лицом платок; слышал голос Джея, семенивший рядом, разносясь торжественными поздравлениями, улавливал и совсем новый, ранее незнакомый голос Чонвона, занявшего последнее место в левом ряду — точно напротив сонхунового свидетеля — и осторожно шептавшего комплименты, направленные совсем не жениху.       А потом появилась Вонён, в своём величии пышного платья ступившая на растеленную на траве дорожку, роняя осторожные шаги, и её тронутое блаженной улыбкой лицо приковало задрожавшего от волнения Сонхуна. Она держала Джейка под руку, и именно Шим оказался тем, кто вскоре передал невесту Сонхуну в руки, занимая своё место поодаль. Сонхун терял свой взгляд, собственное дыхание и, кажется точно всего себя в моменте, когда Чан возросла напротив, когда Джей осторожно вручил ему конверт с бессонной ночью написанные от руки Паком клятвы. И те разносились между ними обещаниями, призрачными заклятиями, которые, как казалось Сонхуну, им удастся сохранить навечно.       В конце, тогда, наливая собственное сердце призрачными надеждами, он ещё не знал, что патологическая завязка и насильственный конец всего того, во что тогда ему — двадцатишестилетнему юноше — удавалось верить, оставит после себя только металлический привкус разочарования, и безжизненно тёмная сторона чужой души наконец отрезвит его, более не оставив чувств.