Там, где всему этому конец

      Одни дни, проносясь мимо, врезались в другие, и превратились в неоднородную кашицу взаимозависимых событий. Те сменялись извечным чередом, и их порядок никогда не был нарушен, и Сонхун, только некогда испытавший горечь чужой утраты, оказался поглощён знакомой медицинской триадой приём-операция-наблюдение, вытащившей его из пороков собственного сознания и вернувшей жизнь в привычный, хоть всё ещё шатающийся лад. Пак более не был тревожим чувствами, ранее так грубо поселившимися в груди, и собственное отчаяние более не брало над ним верх — смерть Нам Джиху оказалась принятым для него фактом.       Недели разменялись, точно разя собственным однообразием, поразить которым Сонхуна более не получалось. Календарь сменился, и «30» живо нагнало новую единицу, точно поторапливая, — смену месяца Пак заметил с опозданием. Тогда, как минул сороковой день с момента смерти его личной пациентки, и когда собственная совесть заставила послать к дому вдовца корзину фруктами — последний символ сонхунового искупления, работа опять нависла над ним готовым вот-вот сорваться валуном, однако вернувшемуся в строй Сонхуну удалось остаться на плаву, и дни, совсем друг от друга не отличающиеся, окутали его, завлекли и унесли. В моменты, сродню этому, его голова пустела, мысли не вертелись водоворотом, и в душе торжествовало одно только тёмное беспристрастие; с этой точки зрения ранее разящая красками жизнь, оставшаяся там — в ушедшей молодости, — теперь была безвкусной и пресной, однако именно это казалось ему знакомым, привычным и в какой-то степени необходимым.       В привычном темпе в окна главного корпуса, растворяясь по однородной серой плитке пола продолговатыми прямоугольниками, иногда только слабо повторяющими свою первоначальную и правильную форму, бился свет с улицы. Шум автомобилей пробивался в приоткрытые форточки шумными басами, гул скользил по слуху, оставаясь в подсознании только неясным и неоднородным послевкусием, а неизвестные голоса смешивались в один и ознаменовали для Пака удручение. Только в такие моменты ему удавалось осознавать, насколько велика была его усталость, несколько невыносимым казалось бренное существование. Ноги несли его вдоль коридора, Сонхун ронял стопы в размеренных, ленивых, оказавшихся на деле уставшими, шагах, отсчитывая секунды; это занятие стало глупой привычкой, дельно занимающей мысли от ненужных разглагольствований и демагогии, однако намертво отрезающих Пака от внешнего мира. Когда он продвигался по коридору, залитому ярким светом, который резал глаза и оставлял ощущение, будто точно на сетчатку неостановимо сыпался песок. Сонхун не смотрел по сторонам. Вокруг него в неизвестном и неостановимом потоке плыли лица, внимания на которые он не обращал, и все они, точно до последнего, ускользали от него, оставаясь только неясным пятном в памяти, вскоре торопившемуся иссякнуть.       За его спиной мелькали палаты, а яркая вспышка знака, горящего точно над дверью операционной, более не наливалась кроваво-красным. Пак не думал об этом ранее, однако с каждым годом практики яркие вспышки сигналов над дверьми и бьющая по глазам алым надпись «идёт операция» значила для него кровь; в памяти неясными отголосками всплывали воспоминания, липким слоем ложащимися на сознание, кровь собиралась на белых, мутных перчатках каплями, и на таком ярком контрасте это выделялось, в ярком свете искусственного освещения она блестела, переливалась оттенками неясного бордового, как только торопилась засохнуть, и знаменовала жизнь. Сонхун помнил, как будучи двадцатилетним студентом услышал от профессора слова, записавшиеся на подкорке так ярко, что отголоском появлялись до сих пор: «кровь — это всегда начало, она же — конец».       По завершении долгочасовой операции Сонхун был вымотан, измотан и изнурён, однако это мало находило отражение на его лице: усталость разила в походке, в скованных движениях и общей, неизвестной ранее медлительности, одолеть которую Паку никак не получалось, оттого оставалось мириться, нервно пологая, что вскоре этому придёт конец. Он вновь оказался втянут в водоворот знакомых событий, оттого-то и казавшихся закономерными, где после проведённого вмешательства следовало наблюдение, и только после — окончательный вердикт. Сонхун не признавался самому себе, однако где-то в глубине души всё ещё тлел страх, что по завершении реабилитации, когда им: ему, врачу, и больному — предстоит встретиться вновь, Пак обнаружит себя в той ситуации, что вновь придётся подбирать слова.       Сонхун свернул за угол, затерявшись в тени растянувшегося в ответвлении коридора, в тот краткий миг голову озарила яркая мысль, вскоре поспешившая потухнуть, общей мерой только указывающая на замечание о том, что корпус клиники продолжал напоминать неизвестный извилистый лабиринт. Паку казалось, что вскоре она станет его собственным Та́ртаром, выбраться из которого у него более не будет сил. Он спустился по лестницам ленивой походкой, тогда ему казалось, что небольшая прогулка должна была освежить его вид, вернуть упругость шагу и стереть скомканность действия, непременно вместе с тем распрямляя и покатые плечи. Сонхун терял собственные ладони в глубоких карманах халата, хлопок ощущался под пальцами рубцами, и монотонное перебирание шероховатой ткани знаменовало для него спокойствие. В тот миг его душа оставалась не тронутой, и только усталость, оставшаяся для него компаньоном, завлекала его с серый и неприглядный калейдоскоп чувств, выводивший его только на нервозность, совсем не скрашивающую его состояние.       Толкнув дверь локтём, пропуская на серые ступени конус света, пролившийся из коридора и стёкший вниз по бетонным изваяниям, Сонхун проскользнул в образовавшийся проём. Петли проскрипели, раздавшись звуком у него за спиной, и прежде чем закрыться, дверь звякнула ручкой. Пак не обернулся, однако лязг железа, вдруг отскочившего в механизме напугал его, он остановился, только на краткий миг застыв на месте, а после, как только расслабились ранее рефлекторно сжавшиеся мышцы, он продолжил свой шаг. Ноги несли его вдоль нового коридора, и Сонхун точно знал путь. Два последовательных поворота и цокотом отдавшиеся собственные шаги разделили для него расстояние. Удручённый бренностью тяготимого существования, он не оказался тревожим мыслью о том, что другие могли заметить его. Без доли сомнения он протиснулся в собственный кабинет, в глухих стенах которого вдруг удалось найти долгожданное спокойствие, и прикрыл за собой дверь. Замок клацнул, однако, придерживая ручку ладонью у себя за спиной, при том неестественно разворачивая локтевой сустав, Пак не торопилсяы отходить. Здесь — за запертыми дверьми — удручение навалилось на него исступлением, провести в котором ему посчастливилось добрые несколько минут.       Сонхун не раздумывал долго, посчитав это более делом необходимости, нежели регламента, когда, рассекая кабинет несколькими шагами, остановился напротив собственного стола. С тёмной поверхности на него смотрело собственное неясное отражение, оно искривлялось подтёками бликов, образовающихся на отполированной древесине, и те обнажали искривлённую удручением душу. Пак гулко выдохнул, наполнив пустой кабинет глухим и гортанным «ха», задержавшемся в груди и слетевшим с языка, словно подбитый небольшим толчком; тот растворился в пространстве, впитываясь в спёртый воздух, вобравший в себя медикаментозный запах, и от осознания, что вся его одежда непременно впитала в себя подобный, ему сделалось дурно.       Пак отогнал эти мысли, пожелав не думать об этом до возвращения в пустой обитель, звать который «дом» теперь не казалось правильным, и пробитые усталостью руки в ленивых жестах поддели рукава халата. Белое плотно сползло с плеч, задержалось в сгибе локтя и намеревалось скатиться ниже, точно желая пасть ниц, расплыться под носками тёмных ботинок светлой лужицей, оказавшись до невозвратимого испачканным. Сонхун вернул грацию собственным движениям, никогда подобной в самом деле не обладая, и подхватил лоскут ткани в тот миг, как последний сантиметр рукова соскользнул с руки. Пак выпрямил одеяние, пальцами приглаживая воротник, и мгновением погодя возрос рядом с вешалкой. Свободная рука подхватила деревянные плечики, железные вкаймления которых лизали мгновенным холодком, и мгновением погодя он выпустил халат их рук. Тот повис в воздухе подобно привидению, паря над землёй в некотором десятке сантиметров, и Пак не сдержался, мысленно найдя такую родственность забавной, усмехаясь собственным мыслям в ответ.       Сонхун склонился, и позвоночник округлился подобно колесу. В мимолётном жесте Пак подхватил оставленный утром прошлого дня дипломат, и, выровнявшись, в последний раз осмотрел кабинет. Ненарочно, едва ли только уловимо, взгляд проскользил по окну. Там — за невесомой стеклянной поверхностью — горело ближущееся к закатному солнце, небо ополосалось просветами мягкого розового, а рваные облака отражали свет, смешивая в себе разные оттенки, однако всё ещё не оставшись полностью ими поглощёнными; они парили по небесной глади нерасторопной подступью, медленно тянулись из одного угла в другой, рассеиваясь, кажется, где-то на середине. Сонхун смотрел, и ему казалось будто там — в неизвестных ему блеклых и однообразных крышах, в уходящем горизонте и в тех же надоедливых облаках — жизни больше не было, точно та остановилась, и ход времени иссяк.       Он отвлёкся, вскоре посчитав собственное занятие бесполезным, однако совсем не знал, как долго ему удалось простоять вот так. В медленно тянущемся виде он находил умиротворение, мало значившее в момент подступающей к горлу усталости. Пак наполнил комнату ещё одним рваным вздохом, и тот стёк с потолка, пробежав по стенам, растворяясь в воздухе и пытаясь проскользнуть в щели под дверьми, однако иссякая раньше, чем успев добраться. Сонхун покинул кабинет, обеими руками крепко вцепившись в подрагивающие при шагах кожаные ручки, и его ноги неторопливым ходом спустили его с последних монолитных ступеней.       Двери главного входа открылись, разъехавшись перед самым сонхуновым лицом, и потоки воздуха завитками проникли в помещение. В недвижимом воздухе июльского дня смешивались запахи, они разлили разнообразием, перекликались и пересекались, точно впитываясь во всё и вытесняя приевшийся медикаментозный запах — тот, которым пропитался и сам Пак. От этой родственности Сонхуну сделалось дурно: осознание того, что неприятный химический запах операционной въелся в кожу, тяготило сознание, и Пак чувствовал, как неприязнь бежала разрядами. Он не пожелал задерживаться на подобных мыслях дольше, рационально рассчитав, что время для них придёт с возвращением Пака в собственный одинокий обитель, называть который громким словом «дом» теперь совсем не получалось. Пак задержался в проходе только на краткие, секунды, оставшись только для того, чтобы перевести дыхание, и после ноги потянули его бренное тело вперёд, и Сонхун обогнул парковку.       Он протиснулся в салон собственного автомобиля, и кресла отдались шуршанием и шелестом в ответ на соприкосновение с одеждой, наполнив закрытое пространство мимолётным звуком, вскоре спешившим исчезнуть и замениться разнящимся множеством других, бьющихся с улицы, приглущённые отрезанным пространством автомобиля. Он уронил отдающуюся болью в висках и нарастающую мигренью голову на руль, ранее смягчив соприкосновение с твёрдой поверхностью, подложив под неё ладони. Гулкий стон выбился из груди, и в том материализовалась вся его усталость и удручение от тяготимого существование, прозвеневшие в тишине неясным мычанием и завыванием в миг осипшего голоса.       Найти остатки сил, а вместе с тем и угасающего самообладания, ему удалось только несколько позже. Тогда, как стихли последние звуки, более не пробивающиеся в подсознание гулом и галдежом, смерки и последние мысли. Подавленный и порабощённый собственной усталостью, сопротивляясь неприятному ощущению, как двухдневная футболка неприятно липла к спине и облепляла горло, точно цепляясь на шее удавкой, Сонхун обогнул широкую улицу, разменяв ту прерывистой чередой тоненьких переулков, заполненными уносящими вместе с собой, точно подбиваемые течением, потоке. Он возвращался в то место, звать которое домом более не осмеливался, точно считая, что всё это было остатком старой, въевшейся привычки, менять которую, казалось, было совсем не на что.       Улица сменилась тёмным туннелем; завитками дороги, струящимся точно по спирали, она стремилась под землю, отделяя проложенную под зданием парковку от внешнего мира, наполненного людским существованием. В тишине замкнутого пространства шелест колёс по ровной поверхности асфальта разносился эхом, звуки бились от серых холодных бетонных стен и подобно самому проложенному пути растягивались завитками, разносясь шумным эхом. Безжизненное пространство туннеля скрашивалось лучами искусственного света, настоящий мерк там — ещё на самом въезде, рассеиваясь дугой, — и льющийся от горизонтальных массивных ламп тёплые лучи ползли по стенам, освещая только малую часть и после неминуемо оказываясь не сумевшими тягаться с ярким светом фар, в лучах которых они меркли, будто не горели вовсе.       Сонхун ехал по привычке, знал каждый поворот, и руки скользили по рулю уже машинально, так, будто отчёта собственным действиям он более не давал, и над ним властвовала привычка, диктовавшая собственные правила. Руководствуясь знакомым раскладом дел, Пак занял парковочные место, номер всегда соответствовал номеру собственной квартиры, и отдалённый уголок, совсем не повторяющий планировку дома, Сонхуна в общей мере устраивал. Машина замерла, и, отпустив педаль тормоза, Пак потянул за рычаг ручника, автомобиль дёрнулся на месте, остановившись, и только позже Сонхун, растерянно ударяя пальцами по рулю, наполнив салон нежеланным шумом собственного шумного вздоха, в неторопливом жесте потянулся к блестевшей в полумраке кнопки.       Выбившийся из груди вздох, материализовавшийся в неоднородное «ха», померк, точно растворившись в духоте июльского воздуха, и Сонхун, более не желающий знать о том, насколько сильна была его усталость, мотнул головой, волосы поддались и зашевелились, мгновением погодя падая на лоб в неопределённом порядке. Пак поджал губы, и тогда пальцы, ранее отчего-то остановившиеся в одном только сантиметре от кнопки, гасящей фары, не пожелали пошевелиться. Сонхун замер, и чувство это было сродню тому, будто спина намертво вросла в кресло автомобиля, вот-вот желая стать его частью, футболка всё продолжала липнуть к телу, ощущаясь на том неприятной ношей, и Пак ненавидел то, что продолжал думать об этом. Тогда его взгляд застыл, подобно нему самому. Сонхуновы зрачки замерли, обрисовавшись на его лице недвижимым бусинами агата, неизменно переливающиеся в приглушенном свете.       Джейк стоял точно напротив, весом всего своего тела облокотившись на невзрачную колонну, уходящую высоко вверх, к самому потолку подземной парковки, теряясь во всепоглотившей темноте, так и не рассеиваемой там, наверху. Лицо Шима не выражало эмоций, Сонхун смотрел на него, отделённый одним только лобовым стеклом собственного автомобиля, вовсе не зная, как в тот миг собственное лицо полосалось неясными бликами преломившегося света, однако вопреки собственным убеждениям Пак более не видел той привычной улыбки, которая для него казалась знакомой. Стоявший напротив недвижимой тенью Джейк напоминал того Шима, которого Сонхун когда-то знал; тогда они были молоды, и Паку казалось, что тот изменился. Тени прошлого, однако, всё ещё продолжали крыться в небольших деталях.       Фигура Шима зашевелилась, и падающая на безжизненно-серый бетон тень растянулась вдоль. Всё ещё не сумевший сдвинуться с места Сонхун наблюдал за тем, как в несколько лёгких движение Джейк выровнялся, Шим расправил плечи, и его руки, ранее плотно сложенные на широкой груди, распустились и упали ниц, пробежав точно по плотно обтянутым тканью брюк бёдрам. Мгновением погодя Джейк спрятал ладони в карманы, из-под оков ткани игриво выглядывали одни только часы, серебряный ремешок блестел в лучах искусственного света, расходясь переливами, и Шим не поспешил прервать их зрительный контакт, смотря на Пака так, точно выжидал.       Вернуть себе возможность мыслить здраво Сонхуну удалось только несколько позже. Тогда, с жадностью истратив несколько секунд на раздумья, Пак рационально рассудил, что причина появления Джейка должна была оказаться весомой, в противном случае, как полагал сам Сонхун, основываясь исключительно только на преобретённом ранее опыте, Шим бы связался с ним и назначил встречу, как делал это ранее. Пак более не рассуждал, рассчитав, что этого оказалось достаточно, и тогда проворные пальцы, теперь вернувшие себе ранее утраченную гибкость, торопливо опустились на кнопки, нажимая те в последовательных действиях. Сперва смеркли слепящие фары, в полумраке паркинга силуэт Джейка теперь стал едва только отличимы и представлял собой сероватую тень, всё так же не колышимую движением, мгновением погодя с пиликаньем заглушился питаемый электричеством двигатель, и замки на двери клацнули, точно один. Пак подхватил ремень безопасности в тот миг, как металлическая деталь выскочила из замка, и вскоре Сонхуну удалось обрести свободу. Он отклеил собственное бренное тело от нагревшегося кресла, и лёгкий ветерок пробежал по взмокшей спине. Тогда он мало думал об этом, однако его вид: уставший и изнурённый — оставлял только желать лучшего; о состоянии собственной одежды он думать и не желал.       Сонхун встал на ноги, неустойчивой фигурой пошатнувшись в полумраке помещения, в котором всё ещё стоял запах свежей штукатурки — послевкусие недавнопроведённого ремонта оставалось на лёгких знакомым запахом, а после меркло, оказавшись не устойчивым ко времени и настойчивости других зловоний: Паку всё ещё казалось, что тот застывший в операционной смрад медикаментов, чужой крови и собственного пота поселился глубоко на рецепторах и не желал его покидать. Он ухватился за ручку двери, в краткий миг собственной неаккуратности найдя в ней опору, мгновением погодя автомобиль закрылся с глухим щелчком; всего на мгновение вспышкой фар фигура Джейка оказалась освещена вновь, и Паку удалось заметить, что чужой неизменный взгляд всё продолжал скользить по его фигуре. Одолимый смятением, в то краткое мгновение переборовшее удручение и изнемождение, Сонхун оживился; это не нашло прямого отражение у него на лице, однако проявилось в деталях. Он рассёк разделяющее их расстояние в три бодрых шага, бодрыми они показались одному только Паку, и тогда он не мог знать, что Шим воспринял их совсем в ином ключе, нарекнув те деланно-оживлёнными.       Мгновениями погодя он стоял напротив Джейка, и при такой близости его лицо вновь приобретало привычные детали, ранее утерянные из-за расстояния и неяркого света помещения. Застыв напротив, Сонхун проскользнул по лицу Шима взглядом, задержался на тёмных глазах, точно желая найти в тех подвох и, не найдя подобного, остановился, в краткий миг теряя собственный взгляд у Джейка за спиной, там, где в разные стороны тянулись серые стены, по которым стекал свет искусственных ламп.       — Почему ты здесь? — Сонхун заговорил первым, пока подбирающееся смущение ещё не успело настичь его. Воспоминания того вечера, когда он, одолимый собственным отчаянием, ронял горячие слёзы в плечо Джейка, всё ещё было свежо в памяти, оно вставало перед глазами ярким воспоминанием и непременно жгло в груди досадой. На следующий день и на день позже Шим не вспоминал об этом, и Сонхун, внутри чувствовавший разросшееся к Джейку доверие, располагать которым ранее ему не удавалось, оставался благодарен.       Шим не поспешил отвечать. Прежде, чем в воздухе зависли его слова, Джейк гортанно промычал, звук отдался в замкнутом пространстве и растянулся на неясные метры, угасая только позже. Шим поднял на него взгляд, точно уверенный в том, что Сонхун побоиться смотреть, и тогда Паку во взгляде чужих карих глаз удалось найти сопереживание. Сопереживание это было вызвано тем, что в чужой душе всё ещё были свежи воспоминания, и проявлялось оно в одних только деталях, скрытых от других глаз, однако предоставленных для сонхуновых. С того момента на похоронах и позже, когда Шиму удалось довезти Сонхуна до собственного обитель, а после по сонхуновой просьбе оставить его в одиночестве, вопреки всем предложениям остаться, они более не пересекались. И теперь затерявшемуся в смущении Паку все те эмоции, так ярко и не скрыто находившие отражение на чужом лице, казались неизвестными.       — Вонён хочет видеть тебя, — голос Джейка коснулся слуха, и в тот краткий миг Пака одолело неизвестное чувство; оно было сродню тому, что в душе залепетала ностальгия, в этот раз представшая сладостным сметением и неизвестным ропотом.       Сменился миг, точно отсечённый чужим шумным выдохом, и былые чувства растворились. Волнение собралось в груди свинцовой тяжестью, как только слова обрели смысл и отозвались осознанием в его душе. Сонхун нервно сглотнул слюну, пустив ту по пересохшему горлу, чувсвуя, как кадык неприятно упёрся в грубую ткань футболки, будто всё сильнее и сильнее сжимавшейся на горле, подобно удавке. Пак взмахнул рукой в воздухе, проделав ладонью дугу, и мгновением погодя запустил пальцы в волосы. Ладонь провела по слипшимся прядям, вновь вернув сонхуново подсознание к той мысли, что сейчас он оказался не в самой лучшей форме для неожиданной встречи с Джейком.       В краткий миг его голова наполнилась мыслями, и те закружились, переплетаясь, резонируя и заходясь в противоречиях. Только позже его голосовые связки поддались напору и раскрылись, и тогда его голос окутал их двоих, прозвучав неизвестно низко и показавшись Паку не родным:       — Теперь ты у неё на побегушках? — Сонхун не злился, однако неизвестная ему ранее досада вдруг заплескала в груди. Природа этого чувства показалась Паку известной, одновременно с тем и знакомой, и после это чувство умолкло, будто вот-вот готовая разразиться буря исчезла, не оставив после себя ни следа.       — Это не так, — Шим качнул головой, и выражение его лица не изменилось. Раздражение не пробежало тенью, не было места и гневу, Джейк остался снисходителен, каким казался Сонхуну уже знакомым, когда на выдохе продолжил: — Я делаю ей одолжение, — он смерил Пака взглядом, и Сонхун в неуверенности понурил голову; яркость внезапно одолевшего его чувства иссякла, однако неприятное послевкусие поползло по груди тенью чего-то для него самого малоизвестного.       — Почти одно и то же, — Пак промычал слова, и с губ те сорвались едва только разбираемым бубнежом. Усталость играла с ним, и Сонхун более не противился ей, рационально считая — впрочем, рационального в этом было мало, — что тогда перед Джейком он мог быть предельно откровенным.       Шим оставил последнюю прозвучавшую в воздухе сонхунову фразу без дальнейшего комментария, и, анализом возвращавшийся к собственной импульсивности Пак, остался этому благодарен, никогда надлежащим образом так и не проявив собственную признательность. Он немо смотрел на него, пока в голове роились мысли, тянувшие брови к переносице и поджимающие губы, неизменно ложившие на сонхуново лицо то выражение, что казалось сродню тому, будто перед Паком предстала нелёгкая задача, решить которую ему никак не удавалось. Признаваться в этом самому себе удалось только несколько позже, когда все ранее неразборчивые мысли привели его к одному ответу — неизвестной переменной в этой задаче был Джейк, и это непременно исключало любой сонхунов шанс найти ответы самостоятельно.       — Что-то произошло, так ведь? — Пак высказал собственную догадку, и та резонансом разлетелась по пустынному помещению, отбившись от голых неприглядных стен.       — Это не касается развода, — Джейк чеканил слова, и в подобной манере Сонхун находил превосходство Шима. — В таком случае была бы назначена официальная встреча.       — Что тогда?       — Вонён сказала, что хочет увидеться с тобой, — Шим не медлил, отвечая на вопрос Пака, не повзаимствовав и мгновения его времени на раздумья.       — Увидеться? — Сонхун повторил слова, неторопливо растянув буквы.Тогда в его голосе в переливах взыграла неуверенность. Пак хватался за слова и причину этому находил не в том, что не расслышал; сомнения сотрясали его естество по другой причине, описывающейся самим Сонхуном до предельного коротко: всё это — появление Шима, его слова и желание Чан встретиться — предстало перед ним стеной неожиданного.       — Увидеться, — Джейк повторил за ним, и сорвавшееся с губ слово прервало тянущееся послевкусие сонхуновых интонаций.       Сонхун замолк. В тот краткий миг любые слова утратили свою значимость и показались излишними, оттого те растворились у него на языке, так и не слетев с губ. Его мысли разнились и вместе с тем неторопливо угасали. Принятие бежало по венам, непременно окутывае его естество, и Пак не противился этому, мало объясняя для себя собственное бездействие. Усталость брала над ним верх, и Сонхун считал, что мог позволить себе подобную жадность: остаться в стороне и позволить ситуации пуститься на самотёк.       Он переступил с ноги на ногу, и его фигура качнулась в полумраке парковки. Разминулись мгновения, прежде чем Пак проскользил взглядом по чужому лицу вновь, ранее и не заметив, как потерял собственный взгляд в неприглядных предметах вокруг. Сонхун смотрел на Джейка, и Шим, не отводя взгляд, отвечал ему тем же. Тогда Паку, скользящему вдоль знакомых черт взглядом, удавалось подмечать детали, и те казались ему незнакомыми: Джейк смотрел на него тем взглядом, каким не смотрел никогда прежде. Это был взгляд, в котором смешивались чувства, они очерняли карюю радужку и испепеляли маслянный блеск, который ранее казался неизменным; Шим щурил глаза, и под подрагивающими ресницами те полосались неглубокими морщинами.       Сменились секунды, для самого Пака обозначавшие собственную вскоре прерванную бесконечность, и шумный сонхунов вздох разделил момент. Он понурил голову, неторопливо отлепив свой взгляд от чужого лица, мгновением погодя рвано потянув носом кислород, звук наполнил уши неизвестным свистом, отдавшемся в лёгких, и Сонхун гортанно зарычал, намереваясь прочистить горло. Только несколько погодя, теряя свой взгляд в футболке, плотно обтянувшей грудь Джейка, широкие плечи и аккуратный рельеф мышц пресса, открывая тянущуюся вниз по рукам паутину вен, Пак заговорил:       — Я должен согласиться, не так ли? — его голос раздался, точно скрашенный удручением. В тот краткий миг принятие окутало его естество, и Сонхунась только беспристрастность, искусственная в собственном появлении, однако та, неизменно оставить которую по отношению к Чан он желал сильнее чего-либо другого.       — Она хочет это, — промолвил Шим, и раздражение, скользнувшее в чужом голосе полостнуло слух.       — Что на счёт тебя? — голос раздался в помещении прежде, чем Сонхун в самом деле смог отдать себе отчёт в том, какой именно смысл несли брошенные слова.       Сменился миг, и Пак стушевался. Смущение пробралось по груди и надавило точно на солнечное сплетение, а Сонхун отвёл глаза, совсем не заметив, как отшатнулся, сделав неуверенный шаг назад. Тогда Шим окинул его скорым взглядом, проскользил по открытым участкам кожи и задержался точно на лице, Пак понурил голову сильнее прежнего, теряя собственный взгляд в безжизненно-сером бетоне, совсем не зная, от чего бежал: от осознания собственного безрассудства, пробежавшего вверх по спине и пересчитавшего позвонки, или от чужого взгляда, теперь показавшегося непривычным.       Сонхун молчал, и вновь зарождающаяся тревога хлыстом стёгенула по сознанию. Тогда, в миг сонхуновой растерянности, Шим заговорил:       — Неуместно будет говорить об этом, если это не имеет никакого смысла, — в голосе Джейка в переливах проскользнуло удручение. Он смотрел на Сонхуна, всё вынуждая Пака поднять взгляд, и Сонхун поддавался, оказавшись более не в силах противостоять. Когда он вновь встретился с чужой карей радужкой, неизвестно блестевшей в тусклом освещении сочувствием, продолжил: — Я не должен переубеждать тебя, что бы в самом деле не думал, — Шим выдыхал слова и остановился на краткий миг, прежде чем с итогом, победно рассекающим голос, закончить: — В конце, я только посредник между вами.       Пак замер, и вздох, ранее затесавшийся где-то в груди, тихим, едва ли только шумным переливом растаял в тягучести воздухе. Его руки вновь рассекли пространство, проделав неровную дугу в воздухе, мгновением погодя Сонхун растёр ладонями лицо, теряя то в коже собственных рук только на краткие секунды. Пак осмелился окинуть Джейка взглядом тогда, когда пальцы проскользили по щекам, очертили линию челюсти и сорвались с лица. На лице Шима тенями переливались эмоции: они скользили по дну тёмной радужки, торопливо исчезали и заменялись другими, сглаживали углы и скрывали детали. В тот краткий миг Паку показалось, будто тот Джейк, высокой фигурой возросший точно напротив него, был ему незнаком, и это чувство непременно отдавалось в груди неприятным послевкусием.       — Я сделаю это, — Сонхун качнул головой, и голос вырвался из груди, точно окрашенный в ноты смирения. В краткий миг собственной усталости и удручения от тяготимого состояния он более не желал бороться.       Брошенные и растаявшие в духоте июльского воздуха слова вбились Шиму в уши. Тогда лицо Джейка исказилось гримасой неизвестного Паку чуства, показавшееся сродню огорчению, и Сонхун не мог знать, предвестником чего то могло быть. Растянулся миг, прежде чем Шим шумно вздохнул, разорвав вклинившуюся между ними тишину размеренным мычанием, вскоре разбившемся в углы помещения и иссякнувшем. В этом мычании мешались эмоции, разобрать которые Пак более не мог: там удручение перекликалось с огорчением, мгновением погодя подтороапливаемое досадой и раздражением, вскоре сменявшееся чем-то едва ли только известным. Сонхун терялся, оказавшись втянутым калейдоскопом чужих совсем неизвестных чувств.       — Хорошо, — выдохнул Шим, мгновением погодя опуская взгляд.       Джейк более не говорил, мгновением погодя его фигура возросла рядом тенью, скользнувшей всего в нескольких сантиметрах поодаль. Шим проскользнул рядом, и его гулкий шаг разделил для Сонхуна секунды, тогда сознание вновь стегануло запахом кедрового дерева, и приятное умиротворение, ранее, казалось, ничего для него не значившее разлилось по душе. Умиротворение это оказывалось вызвано одной лишь связанной цепочкой событий, находящих отклик в израненной сонхуновой душе, непременно ведущих его к тому, что этот факт всё ещё оставался неизменным, это неторопливо подводило сонхуновы рассуждения к тому, что этот Джейк, сейчас казавшийся совсем незнакомым, всё же был ему знаком.       Шим проскользнул рядом, плечом едва ли не задев сонхуново, и сменился миг, прежде чем тень его силуэта скрылась в неприступности растянувшегося полумрака. Тогда Пак неторопливо развернулся, подошвы собственных ботинок шаркнули по безжизненному бетону, и Сонхун затерял свой взгляд в неясных формах, силуэтах, имевших одни только неясные очертания, лишённые деталей. Гулкие, ранее отдававшиеся в подсознании неясным звоном, шаги Джейка стихли, более не разрезая висевшую над ними тишину, не ударяясь от стен эхом, наполняя лишённое всякой жизни помещение инородным звуком, мгновением погодя оказавшись сменёнными его голосом:       — Не идёшь? — Шим остановился, и Пак приковал собственный взгляд к его темнеющей фигуре, застывшей точно напротив сонхунового автомобиля.       Разившая в чужом голосе надежда полоснула его слух, и Паку почудилось, будто он окончательно растерялся. Он терялся в догадках, вовсе не зная, почему Джейк вёл себя подобным образом, и невозможность отыскать ответы задевала его. Сонхун понурил голову, точно желая подобным образом отмахнуться от собственных мыслей, а они жужжали, скрежетали и звенели в подсознании, точно норовя заполучить сонхунов разум. Пак не пожелал удручить Шима ответом, собственные губы совершенно двигались, оказавшись плотно сжатыми в лёгком приступе досады, заколовшем солнечное сплетение, и Сонхун только смирил его кратким взглядом.       Пак измерил вновь отделявшее их расстояние широкими шагами, те окончательно утратили упругость, как только ноги вновь налились свинцом бьющей тело усталости. В тот краткий миг собственного принятия неизбежного, пробравшегося под кожу пощипыванием и пересчитавшем рёбра, он более не думал о том, что осталось позади: удручение от прошедшего дня не испарилось, однако чувства притупились, и он мало думал о том, насколько велика была его усталость. Сонхун возрос рядом с Джейком мгновениями погодя, Шим ожидал его, замерев на месте недвижимой фигурой, неторопливо скользя взглядом по его лицу; тогда Пак знал мало, однако в те краткие мгновения разделённого молчания на чужом лице играли подлинные эмоции, совсем не скрытые за замысловатыми масками.       Сонхун проскользнул в салон собственного автомобиля, и не посчитал необходимым спрашивать, когда неясными мгновениями погодя отворилась дверь напротив. Джейк упал на кресло, и то отозвалось шумным шуршанием, завторившему тому, что наполнило салон ранее, и выскользнувшему в закрывающиеся двери. Пак тяжело вздохнул, и его шумный вздох выбился из груди неравномерным «ха», прозвучавшем рвано и несобранно. Он уронил пальцы на кнопку, и салон наполнил переливающийся звук, автомобиль зарычал, мгновениями погодя завёлся мотор, и Сонхун, точно движимый привычкой, сложил обе руки на гладкую поверхность руля, мигом позже снимая машину с ручника.       Обременённые молчанием, они обогнули парковку, и машина вновь заколесила вверх по витиеватыму тунелю, неяркий свет ламп смерк в ласковых сумерках, более не в силах сражаться с ярким уличным освещением, и неясными мгновениями погодя Пак покинул территорию жилого комплекса. Секунды растянулись неясной пеленой, смешивая в себе мгновения, представляющие собой неясную череду событий, а после иссякли, показавшись едва ли только значимыми. Джейк обозначил место, и в краткий миг тревога стегнула по душе хлыстом. Чан Вонён ожидала его в отеле «Атлантис», и Сонхун, ранее не желавший думать о том, что же стало с женой после её отъезда в тот день, как она пожелала заявить о разводе, испытал едва ли не болезненное облегчение.       Неизвестные и вместе с тем знакомые улицы сменялись, полосались скоростью и размывались лижущими город сумерками. Впереди на неясные километры тянулась улочка, неоновые огни разрезали серость стоявшего вечера, прерывались яркими вспышками и меркли в холодном и бездушном свете мелькающих фар, неясные, неизвестные блики плясали на капоте, переливались в прозрачности надвигающейся ночи и утихали, оказавшись поглощёнными темнотой. Когда впереди неясными изгибами растянулась пробка, лёгкие проблески негодования полостунли сонхуново естество: в краткий миг оно стянулось в тугой узел, секундами погодя это чувство отступило, уступая совсем иному, более сильному — отчуждению, скрежащему по собственной безнравственности. Пак монотонно застучал по рулю большим пальцем, в самом деле не вкладывая в это действие никакого смысла; мало тогда он знал, что Джейком подобное его движение оказалось воспринято проявлением нескрываемого раздражения.       Стоило машинам недвижимо замереть на месте, а гласу вобравших в себя всё неподдельное недовольство сигналов — победно забиться в уши, оглушая царившую в салоне тишину, Сонхун удручённо вздохнул; вздох этот полился из горла гортанным мычанием, неторопливо растворившемся в замкнутом пространстве ускользая через решётку вентиляции. Он неторопливо повернулся, руки заскользили по ровной поверхности руля, отдавшейся под пальцами пластмассовой гладкостью. Пак окинул Джейка кратким взглядом из-под ресниц, и его сбитый голос наполнил салон мгновением погодя:       — Почему ты соглашаешься? — тогда Сонхун более не смотрел на него, опаска била по лёгким неоднозначностью, и сопротивляться этому у него более не осталось сил. Пак затерял свой взгляд в стоп-сигналах впередистоящего автомобиля, разрезавших блеклую ночь алым переливом света.       — С чем именно именно? — Шим откликнулся сразу, удивление, взыгравшее в его голосе неторопливо оказалось скрыто былыми эмоциями, досконально понять которые Паку всё никак не удавалось.       — На всё это, Джейк, — Сонхун вздохнул, и слова вырвались из груди, точно изуродованные надрывом. — Почему ты просто не отказываешь ей?       — У нас контракт, помнишь? — Джейк неторопливо обернулся к нему, и в тот краткий миг, как их взгляды встретились вновь, Пак проскользил по чужому лицу; то не поддалось эмоциям, и Сонхун видел, как непривычное беспристрастие вновь окутало Шима.       — Это не входит в твои обязанности адвоката, — он смотрел на него, точно надеясь, что под подобным пристальным взглядом Джейк сломается, однако Сонхун ошибался.       — Ты знаешь её, Сонхун, — Джейк тянул слова, и те срывались с губ на выдохе. Шим понурил голову, монотонно раскачав той в ответ собственным мыслям, прежде чем так же размеренно, как и прежде, закончить: — Она всегда получает то, что хочет.       — Даже если так, всё равно она не владеет тобой, — Сонхун сильнее ухватился за руль, мало тогда заметив, насколько побелели тогда остро выпирающие из-под кожи костяшки.       Когда Шим посмотрел на него в ответ, волнение забралось в грудь и проскользнуло по солнечному сплетению, неприятно надавливая на чувствительные места. Затерянный в собственном отчаянии, медленно смешивающемся с растущим в душе негодованием, Сонхун терялся. Чувство, так похожее на несправедливость, играло в крови жаром, подгоняющим пламенем, и он совсем не знал, желал ли с этим бороться. Он замечал, что с того момента, как Чан заявила о разводе, он стал всё сильнее придираться к девушке, и было сродню тому, будто они оба уже точили оружие, точно готовясь к назревающей войне.       Джейк смерил его кратким взглядом, и Пак, более не знающий, что сказать, в неуверенности поджал губы. Сонхун затерял свой взгляд на растянувшейся перед ним и уходящей делко вниз с небольшого склона дороге: выстроившиеся в невижимый ряд машины тянулись вдоль извилистой фигурой, яркие алые огни мерцали в темноте, неторопливой поступью пробивались в подсознание вспышки едущих навстречу фар, и всё это неумолимо смешивалось, резонировало и противоречило, ознаменовывая цепь взаимозависимых событий, представляющих собой последствие чужих решений. Тогда, смотря на Шима из-под ресниц, всё ещё опасаясь встречать с ним взглядом вновь, Сонхун видел, как в краткий миг собственного беспокойства Джейк затерял своё лицо в ладонях. Руки растёрли молочную кожу, и Шим наполнил салон шумным, рваным вздохом, забурлившем где-то глубоко в горле и протиснувшемуся через губы одним только размеренным мычанием.       Cменились секунды, показавшиеся для Пака неясными мгновениями, совсем ничего не значившими для них обоих, и Джейк вновь заговорил, тогда его голос раздался в салоне, точно скрашенные безысходностью, торопливо сменившиеся разочарованием и разившей в тоне досадой:       — Послушай, Сонхун… — он остановился, и собственное имя, слетевшее с чужих губ, заласкало сонхунов слух. — Я делаю ей это одолжение, потому что её друг, — Джейк смерил его взглядом, и Сонхун, точно ощутивший в этом необходимость, посмотрел на него в ответ. Тогда Шим задержался в собственных мыслях, и его эмоции точно находили отражение у него на лице в том, как поджимались и распускались его розовые губы, как тёмные брови тянулись к переносице и как блеск его взгляд. Его голос разрезал тишину только несколько позже, и тогда Джейк уверенно закончил: — Это не обязательно должно значить, что мне это нравится.       — И даже так ты продолжаешь.       — И даже так продолжаю, — Шим повторил его слова. — Жизнь научила меня мириться с самыми отвратительными вещами, и это только малая из них, — слова прозвучали в салоне, и мгновением погодя его губы сжались в тонкую линию у него на лице, и Джейк поспешил отвести свой взгляд, затеряв тот в растянувшемся по правую сторону окне, где недвижимой картиной замер привычный вид грязнувшего в сумерках города.       Сонхун остановился на последних брошенных словах, всё ещё не до конца зная, что именно крылось за ними. В тот краткий миг Паку не безосновательно показалось, что Шим обнажил перед ним часть собственной души, и Сонхун не противился этому. В тот краткий миг Джейк показался ему незнакомым: угрюмый и полностью охваченный собственным негодованием, причина которого всё продолжала облачаться тенью неизвестного.       Его внутреннее удручение — однако же только малая его часть — развеялось и подобно строптивому бисеру рассыпалось россыпью, когда образовавшаяся пробка неторопливо иссякла. Вытянувшиеся в неоднородную линию автомобили пробило движением, вбиравший в себя недовольство гул клаксонов стих, и Сонхун, точно уловив, как сквозь оранжево-красную палитру пробился блеклый проблекс зелёного, скрасивший серость тянувшихся сумерек, торопливо оторвал свой взгляд от чужого профиля — Шим более на него не посмотрел. Пак дёрнул машину с места, и автомобиль неторопливой поступью скатился вниз по склону, алые задние фары мелькнули на повороте, а после исчезли в темноте ночи. Тогда, как широкие улицы сменялись загруженными проспектами и те вскоре торопились оказаться заменёнными привычными узенькими улочками, где по обе стороны ночь тянулась призрачной завесой, а сумрак поступал валами густой черноты, неторопливо отделявшей всё пространство вокруг, что казалось: там — за новым поворотом — больше жизни не было, Сонхун более не был удручён мыслями. Те испарились, оставив в сознании только неясный туман усталости, неторопливо пробиравший конечности дрожью и пускающий по позвонкам мурашки, мгновениями погодя иссякли и былые переживание, ранее тяготившие грудь.       Они пронеслись мимо вытянувшихся знаков, блестящих в ярком свете фар, и, наконец, несколько раз нырнув под уклон, очутились перед тёмной громадой отеля «Атлантис». Яркие буквы блестели в ночи переливами праздного голубого, выписанная «а» тянулась через крышу завитками, неторопливыми витиеватыми дугами растворяясь в последующих знаках, обозначающих крышу отеля фирменным знаком. Сонхун пустил машину по неровной дороге, колёса запрыгали по рифлённой брусчатке, и автомобиль неторопливо подпрыгивал на небольших кочках, в уши победно вбивался стрекотавший звук, окутавший и заполонивший разум, и лёгкая нервозность предстоящего отягощала грудь свинцовой тяжестью.       Пак шумно вздохнул, когда автомобиль обогнул незамысловатую парковку, блеск фар смерк мгновениме погодя, и тогда как новый рваный вздох выбился из груди протяжным «ха», автомобиль замер, и Сонхуну не без аргументно почудилось, что вместе с тем — и собственное сердце. Широкое здание растянулось перед ними недвижимым изваянием, и здесь, в подобной близости, оно казалось Паку устрашающим; чувства эти оказались вызваны одной лишь неприязнью перед мелькающей в неясным сантиметрах неизвестностью. Встречи с Вонён более не приносили ему удовольствие, и он более не боялся соглашаться с этим, в груди тянулось неприятное чувство, неторопливо наполняющее всё сонхуново естество, однако дать точного описания тому ему не удавалось; казалось, в нём смешивалось всё былое негодование, и подобные выходки бывшей жены бередили старые раны.       Они вошли в вестибюль отеля, и буйство переливающихся цветов поглотило его. Из-под потолка, исторгаемый недвижимой массивной люстрой, лился яркий искусственный свет, он скользил по стенам, скатывался по предметам и наконец падал на выложенный замысловатым мозаичным узором пол. Стойка ресепшн переливалась вдали величавая в собственном спокойствии, по отполированной поверхности деревянного стола ползли неоднородные блики, они тянулись вдоль и прерывались теми, что падали поперёк, уродуя очертания отражающихся в них силуэтах. Собственные шаги пробивались в подсознание гулким шумом, отдавались в висках гулом и разносились по просторному, однако пустынному помещению, торопливым эхом; оно отбивалось от стен и вновь врезалось в подсознание с новой силой, непременно привлекая внимание. Сонхун чуть подотстал, рационально рассчитав это необходимым, и фигура Джейка, отдалённая в своём существовании, предстала перед его взглядом совсем ничем не скрытой. Идя поодаль, Пак смотрел на него, скользил взглядом, словно отчаянно желая подхватить упущенные детали: по его широким плечам струилась ткань футболки, та шла заломами глубоких складок, собирающихся вдоль спины; Шим прятал ладони в широких карманах брюк, в ярком свете холодных ламп блестел один только металлический циферблат окольцевавших запястье часов. Джейк шёл впереди торопливым и всё ещё упругим шагом, словно пробивающийся через плотно закрытые окна и двери ветер толкал его сильными порывами, подхватывал и уносил, и в этом Сонхун находил между ними различие. В столь ярком контрасте собственные тяжёлые, гулкие и усталые шаги казались тяготимым бременем, однако даже так Пак не мог знать, что упругость чужому шагу предавала тянущаяся по груди досада.       Наверх, на третий этаж они пошли пешком. Бесчувственные, совсем не разнящиеся друг от друга лестницы предстали перед Паком испытанием, однако нагнать Джейка ему удалось на второй площадке, и, дойдя до следующей, они проскользнули в растянувшийся коридор. По обе стороны нарезью мелькали двери, золотые таблички номеров блестели в холодных искусственных лучах света, точно утопая в них, переливались и бесчувственно угасали несколько погодя, когда на монолитные деревянные входы ложились тёмные тени смешивающихся фигур.       Джейк вёл его, не роняя больше ни слова, словно все те смеркли и более не были важными. В те краткие мгновения досада не скользила по сонхуновому естеству, а огорчение не ворошило сознание — в том молчании, которое им удалось разделить, он находил едва только объяснимое спокойствие. Шаги Шима замедлились, и тогда Сонхун, точно копируя чужую манеру, неторопливо перекатился с пятки на носок, прежде чем замереть на месте недвижимой фигурой. Он окинул взглядом Джейка, в его поджатых губах, в бегающем взгляде и тёмных бровях, неумолимо тянувшихся к переносице, находило отражение всё то, что бурлило в крови: негодование, чувствовать которое Паку удавалось ранее, выуживая из чужих интонаций, недовольство, скрытое глубоко за сложными оборотами — все они тенями скользили по молочной коже лица Шима. Именно от этого Сонхуну казалось, будто такого Джейка, понурого и погребённого под собственным несогласием, он ранее не видел, а даже если когда-либо был подобный случай, воспоминания померкли и исчезли из памяти, будто подобных никогда и не существовало.       Джейк застыл напротив двери, и в краткий миг чужого смятения Пак ощутил на себе его взгляд. Шим бегал глазами по сонхуновой фигуре, и Паку не делалось от этого неудобно, тогда в голове триумфом звучали мысли, в самом деле ничего не значащие, и все они тянули его к двум насущным вопросам, дилеммами вставшими в сознании; описывались они кратко и очерчивали узкий круг неизвестных переменных, одной из которых была Чан Вонён, внезапно изъявившая желание встретиться, и Шим Джеюн, кажется, так рвано противящийся подобному желанию, однако всё же довёдший дело до конца. Когда Шим отвёл взгляд, Сонхун гулко вздохнул, усталость наполнила его тело и отдалась удручением, загородиться за которым он не желал, отчего-то отчаянно полагая, что, увидев Вонён его таким, она станет насмехаться, точно считая, что внезапный развод сделал это с ним. Тогда, ему думалось, Чан совсем не станет полагать, что Сонхун отпустил её, более не испытывая тех светлых чувств, ранее греющих грудь.       Джейк взмахнул рукой в воздухе, и ладонь рассекла пространство, проделав отточено-широкую дугу. Мгновениями погодя та приземлилась на ровную поверхность двери, золотом ручки и номерного знака переливающейся в свете искусственных лучей проблесками белого; гулкий гам наполнил уши триумфальным набатом, когда Шим в услужливым жесте трижды обронил раскрытую ладонь. Стук раздался словно гремением, пробрался в подсознание, и Пак и не заметил, как от неожиданности вздрогнул. Ранее аккуратный в собственных движениях Джейк стучал так, как, казалось, было вовсе невообразимо: в этих тяжёлых движениях материализовались все его чувства, и тогда лёгкие проблески гнева, точно порождённого несправедливым, утихали, однако не исчезая до конца. Сонхун замер, и в краткий миг тишина вновь заполонила пространство между ними. Джейк не смотрел на него, под взглядом тёмных, подобно агату, глаз плавилась деревянная поверхность двери, и на неясные секунды Паку чудилось, что окажись на её месте он сам, он был непременно пал ниц, оказавшись не в силах к протесту.       Сменились неясные мгновения, прежде чем по ту сторону двери стали доноситься звуки. Сперва неясный шорох протиснулся под дверь, после оказавшись сменённым необъяснимым групотом и звоном, точно, как показалось Паку, издаваемым от соприкосновения стекла к стеклу. Только после, как изменилась вся палитра, из-под двери протиснулся шорох чужих шагов: сперва убывающий и снова растворяющийся в пространстве номера, а после наближающийся и набирающий громкость, заглушивший все другие шумы. Дверная ручка дёрнулась, и замок несогласно прохрустел, мгновением погодя личинка клацнула, податливо затарахтела, и ранее неподдавшайся механизм открыл дверь.       Вонён возросла в проёме стройной фигурой, тяжёлый и вместе с тем объёмный кардиган струился вниз по плечам, Чан копошилась, перехватывая увесистое вязаное полотно на талии, внахлёст перекидывая то через торс и придерживая тоненькой девичьей ручкой. Несмотря на теплоту июльской ночи Вонён искала тепло, и в этом всём Сонхун непременно находил тень старой привычки, ныне едва ли только ним сносной. Девушка застыла на месте, и её взгляд неторопливо проскользил по лицу Джейка. Пак наблюдал и видел, как неторопливо исказилось её лицо, как растворилась былая безмятежность, заменяясь чем-то тёмным и тяжёлым, теперь, кажется, неоспоримо сравнимым с настоящей девичьей сущностью. Шим молчал, пока Чан не говорила, а Вонён только неоднозначно цокнула языком, смеркий звук разрезал образовавшееся молчание. Сонхун знал: он стал чаще придираться к ней, искать изъяны и подмечать грехи, выискивая весь тот мрак, который хранила её сущность. Ему казалось, он имел на это законное право, и собственная обида, рассеивающаяся где-то глубоко в груди, порождала негодование. Тогда больше не осталось светлых чувств любви, ранее когда-то греющих солнечное сплетение и пускающих по телу приятной истомой дрожь, — она исчезла давно, растворилась за обыденностью чувств, и всё это неостановимо привело их обоих к тому, что чувства испарились, а их брак торопливо рушился на части. Любовь стала привычкой, и эта привычка порождала в душе разочарование; светлые чувства развевались. подобно гонимому из крови алкоголю, и вместо них более не оставалось ничего. Ему верилось, что в этом была исключительно её вина, и Пак терялся в этой мысли, точно в опьянении, когда наделе он только искусно бежал от осознаваемой правды, а необходимость разрушать собственные возводимые неприступные, прозрачные стены иллюзий осталась последним, что уберегло его от новых ошибок.       Вонён привстала на носочках, и копна её темных волос выглянула из-за чужой фигуры. Она проскользила взглядом по лицу Джейка в последний раз, в привычном жесте, словно отвечая собственным мыслям, вздёргивая подбородок, и мгновением погодя её глаза соскользнули с его лица. Чан выглядывала через чужое плечо, ранее намереваясь смотреть Шиму через голову, точно находя в этом собственное превосходство, и взгляд её карих, тёмных и, кажется, бездонных глаз, неторопливо находил сонхунову тень. Она смотрела на него, и Сонхун не знал причины этим чувствам: досада стёгнула грудь хлыстом и оставила кровоточащую рану, торопливо наливающуюся алым. Пак отвёл взгляд, в краткий миг затеряв тот на тянувшемся под ногами тёмном ковролине, в конце, мысль о том, что Чан непременно расценит это за проявление собственной слабости прогремела в подсознании раскатом грома, и лишь только после этого Сонхун осмелился посмотреть на неё в ответ. Вонён улыбнулась ему, однако улыбка эта показалась Паку натянутой и неестественной, словно Чан, ранее сыгравшая самую триумфальную роль в своей жизни, никогда ранее не являясь актрисой, с крахом провалилась на самых пробах и была заменена за неумение держаться перед камерой.       — Спасибо за помощь, Джейк, — протянула она, однако голос её пронизывало притворство. Чан склонила голову чуть набок, и прядь тёмных волос упала на бледную кожу, выбившийсь у лица. — Дальше мы справимся сами.       Вонён не смотрела на Шима, когда говорила, и Сонхун не знал, испытывал ли Джейк от этого негодование. На памяти Пака Чан ранее никогда себя рядом с Шимом так не вела, и всё происходящее непременно выбивалось и того уклада событий, который казался привычным. В конце, Сонхуну не требовалось долго безнравственно скитаться по собственному сознанию, чтобы тень догадки проскользнула в мыслях между лучшими друзьями произошёл разлад, и Сонхуну оставалось только догадываться о возможных причинах.       — Я не помешаю вам, — Джейк отозвался, и Паку его голос показался незнакомым: гортанный и непривычно низкий, точно окутанный деланным беспристрастным, за которым кралось негодование.       — Этот разговор касается только нас двоих, — Чан стояла на своём, и Сонхун, точно ощутивший на себе её взгляд, от которого открытые участки кожи неторопливо пробивало зудом, словно подхватив неизвестную ему игру, приковал свой взгляд к профилю Шима.       Брошенные девичье слова растаяли в напряжении и после иссякли, растворившись в пустынном коридоре, точно впитавшись в безжизненные стены. Шим понурил голову, и Паку казалось, если бы он мог видеть лицо Джейка в тот миг, он бы заметил, как нескрываемое порицание исказило черты его лица, как свело брови к переносице и как бы заострило линию плотно сжатой челюсти. Точно уверенная в собственной правоте, Чан не изменилась, краткие мгновения она всё так же стояла неподвижно, возросши напротив Джейка хрупкой фигурой. Сменились секунды, для Сонхуна ничего не значившие, прежде чем взгляд неторопливо соскользнул на Вонён; тогда девушка шелохнулась, тенью растянувшись в дверном проёме, и её тоненька девичья рука проделала в воздухе витиеватую, неровную дугу. В лёгком движении ладонь Чан упала Шиму на плечо, молочного цвета кардиган ярко контрастировал на тёмной ткани его одежды, и подобная разница ярким отпечатком бросалась в сонхуновы глаза, точно притягивая сознание.       Вонён задержалась на краткий миг, и тогда Паку точно удалось увидеть. как лёгкое подобие досады скользнуло по её лицу тенью. Вонён привстала на носочках вновь, лёгкий, невесомый шаг отделил расстояние между ней и Шимом, и вскоре Чан припала его уху. Сонхун не слышал, слова долетали до него одним только неясным бормотанием, однако Пак читал по губам:       — Пожалуйста, просто не вмешивайся.       Она отпрянула от него, и Джейк отшатнулся. Шим смерил её взглядом, однако Пак не видел его. Сменились мгновения, прежде чем Джейк сделал неторопливый шаг в сторону, тогда фигура Вонён предстала перед Сонхуном в своей полноте, и Пак, едва ли только осознавая собственные действия, осматривал её: вверх по худощавым ногам тянулись блеклые чулки, они прерывались резким подолом кардигана, отчерчивающем край точно выше колен, и ему чудилось, будто там — под лёгким слоем одежды — более ничего не было; эти мысли, однако, восторга в нём более не вызывали. Он очерствел к Чан, и полагал, что если девушка желала подобным образом вызвать в нём былые чувства, она ошиблась: подобным превосходство над ним она более не имела.       Тень Джейка отшатнулась в сторону, и мгновениями погодя в сознание пробрался чужой размеренный шаг. Ноги несли Шима по коридору прямо к вытянутым дверям лифта, и к собственному сожалению, отчего-то задребездавшем в груди, Пак обнаружил, что Джейк не собирался обернуться. Волнение вдруг наполнило его грудь свинцовой тяжестью, и объяснение этому Сонхун находил скоро: подобное поведение Джейка точно дало Паку неопровержимые доказательства, дающие повод полагать, что он оказался прав в своих суждениях и рациональных доводах, непременно привёдших его к тому, что между давними друзьями ранее произошёл спор, признать поражение в котором оба противились.       — Прошу, проходи, — голос девушки, вновь лизнувший слух, вернул Сонхуна в реальность: в ту неприглядную её составляющую, которая стегала душу ещё ранее неизвестными чувствами.       Пак замялся, в осторожности замерев в коридоре. Сомнение полоснуло сознание, и Сонхун растерялся; неоднозначность происходящего выбивала его из череды взаимозависимых и ранее прогнозируемых событий, точно выворачивая наизнанку все былые устои. Однако подобным мыслям задержать Пака надолго не удалось, они растворились и иссякли, и тогда их место заняло новое чувство — желание как можно скорее расправиться с этим сотрясало его естество. Он перевёл на неё свой взгляд, и в тот краткий миг, как их взгляды встретились, Пак перекатился с пятки на носок. Вонён отступила в проёме, точно открыв путь в номер, и Сонхун, более не тревожимый смятением, пробрался в комнату. Духота помещения окутала его, и в нос неторопливой поступью вбились запахи: комната пахла алкоголем, игристое витало в воздухе лёгкими нотками винограда, вскоре рьяно пробивающимися приторным запахом девичьих духов, ныне не вызывающем в Сонхуне ничего, окромя отвращения. Чан закрыла за ним дверь, и гулкий хлопок растянулся по помещению побежным гласом. Растянулись секунды, прежде чем её тень растянулась рядом с Паком, и позже, уловив его взгляд, девушка жестом указала на широкие кресла, растянувшиеся точно напротив небольшого кофейного столика. На деревянной поверхности, ярким контрастом расходясь с тёмным красным деревом, вытягивались бокалы, и Сонхуну это показалось знакомым: Чан заказывала выпивку на двоих, и невежественный персонал, не подозревая об обмане, приносил два фужера; никто из них тогда не знал, что одинокая писательница выпивала сама, разделяя игристое с работой над романом.       В отяжелённом усталостью, бьющей по конечностям, Пак уронил собственное бренное тело на подушки кресла, светлая ткань подмялась под ним, зашуршала, соприкоснувшись с сонхуновой одеждой, а после последние звуки стихли, вновь обрекая их на тишину. С лёгкостью танцовщицы Вонён кошачьей походкой подобралась к креслам, и движения её были настолько легки, что проблески былого опьянения казались незаметными. Чан присела, и её лицо возросло точно напротив сонхунвого взгляда; девушка выровнялась на месте, гордо расправив плечи и вздёрнув подбородок в привычной манере, прежде чем начала:       — Рада, что ты приехал.       — Зачем я здесь? — голос разнёсся по комнате, точно скрашенный желанием поскорее с этим закончить.       — Ты прав, нам лучше приступить сразу к делу, — Вонён слабо усмехнулась, точно отвечая собственным мыслям, и лёгкое хмыканье слетело с её губ, только после, словно остепенившись, она продолжила: — Я выпускаю роман.       — Ты позвала меня сюда только для этого? — в его голосе тогда не звучало раздражения, оно не скользило по душе, полностью заменённое беспристрастием.       — Нет, — выдохнула Чан, а затем, словно ощущая в этом необходимость, в былой манере повторила: — Совсем нет.       — Что же тогда? — Пак смотрел на неё, более не опасаясь её взгляда. Сонхун говорил, и в краткий миг, отделяя слова интонацией, тянул брови вверх в недоверии. Всё происходящее безоговорочно стало оцениваться им удручающим, и затерянный в собственной усталости Сонхун не знал, что чувствовал по этому поводу — безразличие брало над ним вверх, и всё это теперь казалось таким привычным, будто Чан никогда ранее не имела для него никакого значения.       — Мне нужна твоя помощь. Совсем не хочется этого признавать, но она мне правда нужна, — девушка неторопливо роняла слова, тяжело потягивая носом кислород, словно остерегаясь, что от нехватки сдавит лёгкие. — Издательство настаивает на пресс-конференциях в честь публикации — знакомая процедура и хороший способ привлечь деньги и внимание, — простое небольшое мероприятие для поклонников в закрытой форме, приглашение получат только отдельные лица.       — Какая в этом моя роль? — Пак недоумевал, девушка говорила загадками, совсем ничего для него не значившими словами, однако раздражение не подступало к горлу, не боролось с другими чувствами, кажется, окончательно растворившись. Сонхун был уверен: Вонён точно знала обо всём том, что творилось тогда в сонхуновой душе, и Паку не без аргументов казалось, что подобный ход событий разочаровывал её — она готовилась к скандалу, а он был терпим.       — Ты нужен мне там в качестве моего мужа.       Её слова слетели с губ, точно скаршенные непринуждённостью, и подлинность её тона полостнула сонхунов слух. Пак вжался в кресло, едва ли только заметив, как под собственными действиями промялись светлые подушки, и в краткий миг разряду удивления удалось ударить по выстроенным стенам беспристрастия. Сменились краткие секунды, прежде чем всё лёгкой поступью вернулось на былые места, и Сонхун вновь ощутил, как щупальца ползущего безразличия окутали его вновь. Тогда он выровнялся, и ранее покатые плечи разровнялись, Сонхун бросил краткий взгляд на Чан. На её лице, в эмоциях скользящих под карей радужкой, скользили проблески самодовольства; Вонён непременно чувствовала собственное превосходство, сейчас, однако разбиваемое по крупицам.       Когда Сонхун заговорил вновь, его голос не изменился; разящий холодным беспристрастием, сейчас тот напоминал тон Чан тем днём, когда они виделись в последний раз — в тот день в итальянском кафе.       — Мне казалось, ты хотела заявить о разводе, — Пак вскинул ладонями в воздухе и мгновением погодя обе упали ему на колени; пальцы сплелись, собираясь в плотный замок, и Сонхун уронил их на собственные колени.       — Я правда хотела. Издательство оказалось против, и я могу их понять. Это бизнес, Сонхун, и подобные новости не помогут моему роману, — девушка отвела взгляд, и в тот краткий миг не скрытая в смысле меркантильность стегнула по подсознанию осознанием.       Вонён выдержала короткую паузу, тогда по её пухлым, уже не казавшимся по-юному розовыми, губам пробежался кончик бледного языка, и влажное пятнышко слюны заблестело в искусственном освещении. Чан шумно вздохнула, и мгновением погодя исполна наполнила лёгкие кислородом. Тогда, как с её губ вновь слетели слова, неторопливо сплетающиеся в предложения, она более не смотрела Сонхуну в глаза; Вонён теряла взгляд в собственных ногах, в белеющих отельных тапочках на ступнях и светлом кафеле на полу.       — Мои читатели… Им нравилась наша история. Подумай только, что станет со мной, как только они узнают, что я развожусь, о том, что мой муж, которого они знают как прототипа для главного героя, теперь почти мне незнакомец!       Девушка воскликнула, и её возглас затерялся в духоте июльского воздуха. Чан привстала на месте, точно движимая собственными эмоциями, и Сонхуну удалось сохранить спокойствие, леденящюю отрещённость, будто сказанное едва ли только его касалось. Брошенные девушкой слова смеркли, и тогда Вонён подняла на него выжидающий взгляд, она смотрела, скользила глазами по сонхуновому лицу и только в неизвестном для Пака жесте всё водила языком по губам, спотыкаясь об загрубевшие корочки.       Сонхун не торопился отвечать, отчего-то находя подобное поведение надлежащим. Тогда в его голове крутились мысли, они сплетались и перекликались, однако не становились причиной его внутреннего потрясения. Все они — точно одна — возвращали его к последней брошенной Чан фразе, однако в те краткие мгновения досада не скользила под кожей и разочарование не лизало виски тупой болью. Сонхун посмотрел на Вонён в ответ, только вскользь замечая, как подрагивали её плечи при сбитом дыхании: нетерпение и волнение, роившиеся в груди, наливали ту свинцовой тяжестью, и Чан, отчаянно желающая это скрывать, только питала своё слабо пьянённое игристым сознание иллюзиями о том, что Пак не замечал.       Он заговорил, и тогда в его голосе нашло отражение всё то презрение, которое тянулось сквозь всё тело пеленой; презрение это, впрочем, не оказалось направленно к Чан, Сонхун не разделял предложенные способы:       — Ты хочешь строить свой успех на обмане?       — Мы просто не скажем им всю правду. Официально мы ещё не в разводе, и я подумала… — Вонён говорила, и слова слетали с её губ скорым потоком, так, словно все мылсли в миг путались в её голове, и Сонхун, анализом возвращаясь к такому поведению, мог винить только выпитый алкоголь. Тогда Чан остановилась, и приоткрытые губы замерли в нерешительности. Последние слова задребезжали в воздухе, точно отбиваясь от предметов, и только выдержав небольшую паузу, она сумела закончить: — Я подумала, что, может, ты согласишься мне помочь. В последний раз, Сонхун. От тебя не потребуется ничего больше простого присутствия и ответа на несколько вопросов — на несколько часов просто сделай вид, что всё ещё любишь меня.       Ему казалось, что последние слова она едва ли не выкрикнула: те срезонировали в воздухе и врезались точно Паку в уши победной трелью, её голос изрезало надрывом — будто Чан намеревалась надавить на сонхуновы чувства. Мало тогда она знала, что ошибалась в собственных суждениях. Сонхун шумно вздохнул, тогда собственная грудь поднялась и мгновением погодя опустилась, и Пак понурил свой взгляд. Расцепившись, руки вновь проделали в воздухе дугу, разрезав пространство движением, и мгновением погодя ладони упали на лицо. Сонхун пропустил под пальцами переносицу, крепко сжав ту, точно наполненный собственным удручением, бьющим где-то под кадыком удушением. На краткие, неясные секунды, он опустил тяжелеющие веки, и неоднородное, рваное «ха» выбилось из груди, растянувшись по воздуху удаляющимся звуком. Тогда его голова оказалась пуста, не бились мысли, не тянулась тень собственного удручения. Беспристрастие брало над ним верх, и Пак не желал это останавливать.       Когда Сонхун выпрямился на месте, вместе с тем, подобно манере девушки, чуть вздёрнув подбородок, он заговорил:       — Что станет потом? — его голос раздался в комнате, не окрашенный в эмоции; он неторопливо ронял слова размеренным тоном, наблюдая за тем, как Чан взволнованно впилась в ручки кресла длинными ногтями, будто ранее точно готовилась к скандалу.       — Как только мы уйдём от камер, я больше не побеспокою тебя с этим, и всё вернётся к тому, как было до этого момента, — удручённая собственным поражением и одновременно с тем не желающая отступать, Вонён обмякла на месте. Она посмотрела на него, и этот взгляд показался Сонхуну знаком: точно впитавший в себя все те порочные аспекты девичьей сущности, затянутый безнравственно-серым мраком расчёта.       — Ты снова станешь играть перед мной незнакомку?       — Стану, — выдохнула она и слабо качнула головой. — И я знаю, что ты поймёшь меня.       Она выгнула брови, словно сожаление вот-вот должно было отобразиться у неё на лице, однако скорой поступью промелькнули одни только его крупицы. Чан скользила по его лицу взглядом, и Пак точно знал, что в её теле царило напряжение, царапающее сонхунову кожу, однако это не вызвало сожаление. Вонён понурила голову, и тогда для них сменились призрачные секунды; мгновения растянулись, смешались и превратились в неизвестный поток размеренных событий. Пак не знал, как долго они могли бы так просидеть, в те секунды мгновения совсем не имели значения, и Сонхуну не без основательно всё это казалось одной только игрой — той, в которой Чан считала, что лидировала, на деле же они играли совсем по-разному.       Мысли возвращали его к сказанному, и от той лёгкости, непринуждённости и спокойствия, с которым Вонён обронила ранее прозвучавшие слова, Сонхуну делалось дурно. Чувства эти, однако, вторили одному только осознанию факта собственной правоты, ранее дребезжащие догадки развеялись и подтвердились. В краткий миг Паку пожелалось надрывисто рассмеяться, тогда бы его смех лился по комнате, точно гранича с истерическим, однако вскоре это желание оказалось подавлено, и собственное подсознание повесило на происходящее неприметный ярлык фарса, нарекая происходящее немыслимым безрассудством.       Вонён молчала, пока Сонхун не говорил. Тогда Пак, точно растерянный в собственных суждениях, безнравственному блужданию по чертогам собственного сознания, неторопливо перебирал все «за» и «против». В те краткие мгновения собственного смятения в нём боролось сразу несколько чувств: они противоречили, перекликались и испепеляли собственным родством; нежелание, точно смешавшиеся с досадой, пускающей корни глубоко в груди, перекликались с усталостью и удручением, тихо шептавшим Сонхуну покончить с этим.       Растянулись неясные мгновения, прежде чем ранее ярко горящий факел мысли потух, вдруг навеянный холодом бренности тяготимого существования, и Пак, рвано вздыхая, устало обмяк в кресле. Его взгляд проскользил по девичьему лицу, и тогда выжидающий взгляд карей радужки лизнул кожу, точно ощущаясь ожогом. Встретившись с ним взглядом, Чан поджала губы, её глаза округлились и длинные тёмные ресницы вздрогнули. Сонхуну не требовалось объяснять, и Вонён поняла всё без слов: девушка выжидала, точно готовясь к тому, что Пак заговорит, и когда это случится с его уст непременно сорвётся вердикт:       — Хорошо, я сделаю тебе одолжение и помогу с этим. Мы ограничимся только одной конференцией, — Сонхун ронял слова, и те звоном его уставшего, бесчувственного голоса разлетались по светлой комнате, будто впитываясь в безжизненные тени.       — Правда?       Вонён пошатнулась, заёрзав на месте, и тогда её тельце, облачённое в один только объёмный кардиган, вздрогнуло вновь. Сменились секунды, прежде чем она остепенилась, и тогда девичье эго стёрло с её лица восторг, мгновением погодя тень улыбки коснулась её губ, по своей природе представшей перед Сонхуном настолько же притворственной, как и всё к Чан относящееся. Тогда же она заговорила вновь:       — Одного раза будет достаточно — настаивать на большем я не стану. Я поговорю с издательством, они обязательно придумают что-то, — она остановилась, замолчав только на краткий миг, а после, словно находя в этом смертельную необходимость, добавила: — Всегда придумывали.       Пак более не слушал. Когда слетевшие с девичьих губ слова иссякли, испепелив недосказанность, молчание вновь вклинилось между ними. Сонхун рационально рассчитал, мгновением позже нарекнув диалог себя окончательно исчерпавшим, а потому любые слова, которые более не крутились в измотанном сознании, показались нелепыми и совсем ненужными. Он опустил свой взгляд, медленно проскользив по девичьей ноге и вскоре затеряв его в поблёскивающем в свете яркий ламп фужере; на дне каплями собиралась бледная жидкость, и остатки шампанского игриво постукивали по стеклу.       Сонхун шумно вздохнул, в краткий миг наполнив комнату слабым шумом, и тогда лёгкие вновь наполнились затхлым воздухом помещения, вобравшем в себя не только приторно-сладостный аромат девичьего парфюма, а и едко-тёрпкое послевкусие случившегося разговора. Сменился миг, прежде чем руки, ранее плотно обхватывающие мягкие подлокотники, вытолкнули Пака с кресла. Он выровнялся и, на краткий миг растеряв силу в ногах, несильно отшатнулся, взывая к чужому благоразумию и полагая, что если Чан подобная его оплошность всё же осталась замечена, то девушка оставит её без комментариев.       Сонхун сделал решительный шаг, и гулкий стук невысокого каблука его ботинок разрезал тишину, вскоре оказавшись ею поглощённым. Пак перекатился с пятки на носок, однако когда в подсознании взыграла мысль, пронёсшись ярким гулом, он остановился, мгновением погодя застыв в пол-оборота. Он посмотрел на Вонён, точно надеясь, что смотрел на неё так: зная, что им вновь придётся фальшиво улыбаться друг другу; шептать слова, утратившие смысл, и давать другим клятвы, для них самих ничего не значившие — в последний раз. Сонхун поборол желание опустить свой взгляд, потерять тот в неизвестных предметах, отчего-то рассудив, что подобный его жест окажется воспринят Чан как принятие поражения. Он смотрел на неё, когда безэмоционально процедил слова, выбившиеся из горла с необъяснимой лёгкостью:       — Сообщи мне дату и место встречи, я скорректирую записи и освобожу для тебя время.       — Отправлю почтой, — Вонён кратко кивнула, и в её голосе нескрытой пеленой проскользило самодовольство. Она уже считала, что одержала верх, и Пак, хоть и оставшись несогласным, не желал рушить её иллюзии.       — Если на этом всё… — он заговорил, однако закончить не сумел; Чан перебила его, точно отгородившись за словами:       — Ты правда можешь идти, — она взмахнула ладонью в воздухе, и Сонхуну казалось, что в этом кратком жесте нашли отражение все её истинные чувства. Растянулось мгновение, разделённое шагом Пака, разнёсшимся по комнате цоканьем, и тогда Вонён, будто спохватившись, закончила: — Спасибо, Сонхун.       Пак не обернулся, и последние слова девушки настигли его точно у растянувшейся двери. Он не ответил, вместе с тем подавив и яркое, мимолётное и необузданное желание усмехнуться Чан в ответ. Ничего не значащая для него благодарность девушки так и не успела растаять в воздухе, растянув собственное существование на не яркие мгновения, оказавшись прерванной шумным хлопком входной двери. Сонхун не застыл у двери, и нерешительность не пробирала его до скрежета по костям. Разрезая секунды собственным шаркающим, неторопливым и тежёлым шагом, он позволил ногам пронести его вдоль вытянутого коридора. Двери снова замелькали по обе стороны от него частой нарезью, а после растворились, уступив место голым стенам, в которые так отчаянно пытались вдохнуть некое подобие жизни.       Лифт отозвался шумным клацаньем, и двери разъехались в разные стороны перед сонхуновым лицом. Округлая эмблема отеля «Атлантис» оказалась изуродована и разделена на две ровные половины, витиеватой букве «а» удалось предстать в собственной полноте только несколько позже — тогда, как золотисто-зеркальные двери, неусмеримо искажающие интерьер в собственном отражении, вновь сомкнулись и ранее застывшая кабина резко устремилась вниз. Пак провёл краткие секунды, совсем их не отсчитывая, однако отбивая ступнёй слабый ритм чего-то в самом деле ему неизвестного, прежде чем лифт снова замер, и всё то, что разрезало его существование мгновение погодя, повторилось снова. Лобби отеля встретило его привычной атмосферой, гулом чужих, ничего не знающих об его усталости голосов, и ярким светом подвешенных у потолка люстр; тот резал взгляд, и на краткие мгновения темнеющие пятна наполняли его бытие, в конце растворяясь так же скоро, как и появлялась.       Ноги несли его вдоль лобби, и перед взглядом, будто спасением, мелькали входные двери; чужая фигура, облачённая в ярко синюю форму, вторящей фирменному цвету отеля, сновала вдали, растекаясь перед взглядом, а после вновь обретая очётливое очертание. Тогда, как Сонхун широкими, однако не менее прежнего вобравшими в себя всю его усталость, шагами мерил пространство, его голова мало была занята мыслями, все они, если и появлялись, крутились исключительно вокруг недавнего эпизода, и пока тот пеленой стирался из памяти, унося с собой и пестроту образов, собственное сознание тянуло его прочь из отеля.       Пак терял свой взгляд в предметах, и тот скользил вдоль интерьера, перепрыгивал с одних мелькающих рядом, совсем неизвестных ему лиц на другие, только после задерживаясь на третьих. В лобби отеля оказалось многолюдно, и чужие голоса, непременно смешиваясь, резонируя и перекликаясь, наполняли помещение шумом, точно разнящиеся в своём множестве; эти шумы вбивались в сонхуново сознание неясным гулом, окутывающим его и, вероятно, всё ещё удерживающими в сознании. В широких панорамных окнах мелькала лёгшая на город ночь, она тянулась прозрачной пеленой, лишь только изредка подкатывая валами черноты, в те краткие мгновения Сонхуну чудилось, будто там — за стенами отеля — больше не осталось никакой жизни, и вся она, закружившись в царившем веселье и непринуждённости, совсем Паком не разделёнными, иссякла здесь.       Он проскользнул вдоль помещения, более не удручёнными мыслями, и сменились краткие мгновения, прежде чем уставшее тело содрогнуло от осознания; лёгкая поступь принятия собственной едва не совершённой ошибки пересчитала позвонки, позже проскользнув под кожу. У конторки портье Сонхун вдруг обернулся и застыл, точно вкопанный. Пак остановился в полушаге, мгновением погодя всё же перекатываясь с носка на пятку и подставив вторую ногу, растворив иллюзию ранее совершённого шага. В тот краткий миг чувства показались ему знакомыми, и описывались им так, будто он выпил, и вино, взыгравши в крови, ударило в голову.       Джейк сидел неподвижной фигурой на одном из выставленных напротив небольшого бара кресле; по тёмной отполированной обивке скользили блики исторгающего пыль света, они растягивались вдоль широкой спинки, полосали подлокотники и скрывались за тканью одежды Шима. В ту самую минуту он тоже увидел его, в краткий миг переведя на Пака озадаченный взгляд, на карей радужке плескались угасающие эмоции, медленно возвращавшие события привычный лад. Джейк растерянно глянул в собственный стакан, ранее крепко зажатый в руке, мгновениями погодя цветастая жидкость апельсинового сока соскользнула в приоткрытые губы и по стеклянным стенкам скатились только неосторожные капли. Шим сунул под стакан купюру, совсем не беспокоясь о размере чаевых, вырученных обслуживающим официантом несколько позже, и, тут же позабыв о ней, бросился вперёд. Сонхун ждал, вытянувшись в струну, почти не дыша. Только тогда, как Джейк был совсем близко, разрезав расстояние упругим, лёгким шагом, красивый своей новой красотой, проявившейся в грянувшем успокоении, Пак очнулся от оцепенения; и всё же это произошло слишком быстро, и Сонхун только и смог, что попробовать скрыть собственную усталость и пробирающую до костей удручённость.       — Не думал, что ты останешься, — Пак улыбнулся ему, совсем смущённый собственными попытками стереть удручённый вид с лица.       — Всё в порядке, — Шим пожал плечами, и его голос, ласкающий слух, вытянул Сонхуна в реальность; в ту самую, где в переливах чужого тона всё ещё играло недовольство. — Я бы не смог уехать сам.       — Ты прав, — Сонхун выдохнул слова, и тень воспоминания проскользнула в сознании. Ранее не думавший об этом Пак вернулся к мысли о том, что до отеля они добрались вместе, и ситуация не оставила Джейку выбора. Сонхун торопливо отогнал мысль, так навязчиво закрутившуюся в голове и загнавшую саму себя в прозрачный короб иллюзий, тердившую о том, что Шим остался ради него и для него. В конце, всё это оказалось наречено Паком неизменным фарсом и бесплодным заблуждением — в последние дни, глубоко удручённый внутренними сотрясениями, он терялся в собственных эмоциях, более не зная им объяснения.       Джейк не пожелал сказать хоть что-то в ответ и, позволив тишине вклиниться между ними, осквернить ранее завязавшийся и так скоро иссякнувший разговор, в неторопливом шаге сорвался с места. Отдалившись, Шим в привычной манере проскользил ладонями по облачённым в брюки бёдрам, и руки скрылись в глубине широкого кармана. Сонхун последовал за ним, мгновениями погодя настигая Джейка и выравнивалась с ним. Они выскользнули на парковку, и прозрачная, беспросветная ночь окутала их, обтянула призрачно-серым сумраком и отозвалась в подсознании вбившемся в уши стрекотом сверчков. Где-то впереди мигнули фары подскочившего на склоне автомобиля, позже они скрылись, однако норовя появиться в поле зрения вновь, и тогда Сонхун, точно затерявший свой взгляд в лице Джейка, заметил, как лёгшей ночи удавалось стирать эмоции с его лица — слепящий свет фар обнажил ранее скрываемое негодование, вытянувшее его лицо и исказившее гримасой побарываемого гнева.       Меряя безлюдную парковку монотонным шагом, точно вторящим чужому, Пак недоумевал. Смятение скользило по груди и отдавалось тёрпким послевкусием на кончике языка, когда в подсознании тянулась повторяющаяся мысль, в своей сути возвращающая его к рассуждениям о том, что на самом деле могло произойти между двумя лучшими друзьями и стать причиной разлада. Теряясь в рассуждениях, безнравственных скитаниях по собственному сознанию, ответы, точно окрашенные в блеклые краски рационального, к собственному удручению, найти ему не удалось.       От прошедшего получаса в сознании не осталось ничего: один только затихающий гул неизвестного голоса, разносившегося из включённого радио, возвышающиеся ворота отеля и сам «Атлантис», удаляющийся за спиной, витиеватый туннель жилого комплекса и плохо освещённая подземная парковка, а так же чужое молчание и не обранённые Джейком слова. Обратный путь они провели совсем бросив попыток завязать диалог, и Пак, точно переживающий о происходящем с Шимом, смог довольствоваться лишь теми краткими мгновениями, когда, отрывая свой взгляд от проезжей части, он терял его в чужом лице, замечая, как былой гнев отступал, медленно сглаживая углы.       Автомобиль замер, и вместе с тем сонхуновы руки соскользнули с окружности руля. Яркие фары погасли, и лучик света, бившего из-под непримечательной лампы, металлической конструкцией намертво прикрепленной к безжизненно-серой колоне, вдруг обрёл обманчивую яркость и упал Джейку на лицо, растянувшись на том полосой. Сонхун осмелился повернуться к нему сразу, более не испытывая смущения. Тогда взгляд проскользил по чужому лицу, соскользнул с аккуратного носа, упал на поджимаемые и вскоре распускаемые губы и задержался на вздрогнувшем и подскачившем адамовом яблоке. Согнув руку в локте и опустив тот на дверь, точно у плотно закрытого окна, Шим подпирал ладонью голову, его взгляд терялся в замеревшем виде, и сменился краткий миг, прежде чем темнеющая в слабом освещении фигура Джейка пошатнулась. Рука соскользнула с пластика, и Шим развернулся, точно потакая Паку; тогда их взгляды встретились, и Сонхун, более не опасаясь чужого внимания, не отвернулся.       — Не зайдёшь? — вопрос слетел с губ с непринужденной лёгкостью, и Пак, всё ещё теряя собственный взгляд в темнеющей карей радужке, замер.       — Приглашаешь?       — Я не стану настаивать, если ты не хочешь, — Сонхун вздохнул и заметил это только мгновением погодя, однако тогда Шим тонкими пальцами в скором жесте подхватил полотно ремня безопасности, высвобождаясь из его оков.       Джейк не сказал ему ничего в ответ, и Пак, точно увидев согласие в чужих действиях, посчитал любые слова ненужными. Шим выскользнул из салона автомобиля несколькими секундами ранее, и пока Сонхун, вдруг скованный медлительностью, порождённой цветущими в организме усталостью и удручением, неторопливо покидал машину, Джейк темнеющей фигурой возрос напротив дверей лифта и уронил пальцы на блеклую кнопку, ореол которой от соприкосновения налился алым. Он подошёл к Шиму несколько погодя, размеренным шагом разрезая пространство. Когда Пак намеревался возрости рядом с Джейком темнеющей фигурой, двери кабины разъехались в стороны, и по ногам проскользил прямоугольник пробившегося яркого света, вскоре заполнивший собой небольшое пространство вокруг, резким переходом искривляясь в углу вытянутой колонны.       Они зашли в кабину лифта, и Пак, более не издав ни звука, обронил пальцы на кнопку пятнадцатого этажа. Мгновениями погодя дверца поддались друг другу навстречу и соприкоснулись, тросы потянули кабину вверх, разменивая долгие, вытянувшиеся и вобравшие в себя неизвестность секунды, слабым, едва только пробивающимся шуршанием механизма. Лифт дёрнуло, и вскоре он остановился, двери отворились, и секундами погодя перед сонхуновым взглядом растянулся знакомый коридор. Сонхун вышел, и Джейк немедля последовал за ним.       Протянулись неясные мгновения, представшие перед Паком закономерной последовательностью событий: сперва гулкие шаги, теперь смешивающиеся с чужими, возросшая перед взглядом монолитная дверь, писк замка и верно введённая комбинация цифр, а после щелчок выключателя и яркий свет, озаривший коридор и вместе с тем широкую гостиную.       Джейк неторопливо зашёл в квартиру, и Сонхун видел, как тень опаски проскользила по его лицу. Придавать внимания этому ему совсем не хотелось, оттого во имя сохранения достоинства Шима, Пак пожелал оставить это без единого комментария. Сонхун пригласил Джейка жестом, указывая раскрытой ладонью на вытянувшийся вдали небольшой коридор прихожей и за углом — широкую гостиную, вдоль которой растянулся искривляющий пространство диван. Шим более не мешкался, и тогда его шаг обрёл ранее затерянную только на неописанные мгновения упругость и, всё это вновь показалось Сонхуну знакомым.       Разменялись неопределённые мгновения, разделившиеся для Пака шорохом чужих ног, прежде чем он вновь стоял рядом с Джейком. Тогда Шим застыл посреди гостинной, пряча стопы в мягком светлом ковре, и неторопливо обвёл взглядом помещение, освещённое десятком разбросанных по потолку ламп; свет сочился по стенам вниз и падал ниц, точно растворяясь у самых ног. Джейк поджал губы, а после его голос, искажённый проблеском забурлившей меланхолии, вбился Сонхуну в уши:       — Это место теперь выглядит незнакомо.       — Возможно, так и есть — безмятежное, едва ли не болезненное облегчение растянулось под кожей, когда слова выбились из груди, всё норовя задержаться где-то в горле.       — Она забрала почти все свои вещи, — Сонхун проследил, как взгляд Джейка упал на предметы, проскользил по пустующим полочкам, ранее заставленными девичьими вещами, и после замер, вновь оказавшись на лице Пака.       — Большинство, — обронил Сонхун, и его тело пробило движением. Разрезав комнату шагами, он оказался напротив барной стойки, тонкие пальцы подхватили игриво поблёскивающие в ярком свете искажённые ромбовидными гранями стаканы, опуская их на ровную поверхность вниз дном. Пак обогнул стойку в несколько шагов, и мгновениями погодя руки крепко вцепились в прозрачный графин; бронзовая жидкость пошатнулась, потакая внезапному движению, и призрачные капли виски скатились по стенкам. — Пьёшь? — он поднял на Джейка вопросительный взгляд, и рука, крепко зажавшая графин, взмыла в воздухе, проделав небольшую дугу.       — Мне ещё за руль, — Шим бросил слова на выдохе, и тогда на краткое мгновение его лицо исказила тань пробежавшей досады; вдруг появившейся масляный блеск исчез за осознанием порядков, пойти против которых Джейк не осмеливался.       — Хорошо, — точно копируя чужую манеру, сказал Пак, и свободная рука поддела стеклянный стопор графина. Бронзовая жидкость полилась через горлышко, игриво блестящими каплями падая на одно одного из стаканов; только несколько погодя, выудив из холодильника воду, он наполнил второй.       Отяжелённой усталостью походкой, Пак разрезал комнату шагами, секундами погодя возрастая рядом с Шимом высокой, вытянувшейся тенью, проскользнувшей мимо него и поднесённой, точно подхваченой ветром, к растянувшемуся диванчику. Сонхун опустил наполненные стаканы на стол, и стекло в соприкосновении с прозрачной поверхностью журнального столика, отдалось звонким звоном, вскоре поспешившим утихнуть в густоте летнего воздуха. Он был немногословен, когда, губами прикасаясь к горлышку поблёскивающего в искусственном свете стакана, сделал жадный глоток, и бронзовая жидкость приятной тёрпкостью обволокла горло. Только несколько погодя, как виски заструился вниз по пищеводу, Пак жестом указал на вытянувшееся точно перед ним кресло, передвинуть которое стало решением сонхунового одиночества. Сонхун уронил собственное бренное тело на диван, и тот, отдавшись протестом, всё же прогнул мягкие подушки под весом его тела. Тогда сонхуново тело вновь пробрало неприятное чувство, зародившееся где-то глубоко в груди: собственная одежда неприятно липла к телу, а запах операционной, точно вникший глубоко в ткань, продолжал пробиваться в нос, словно желая остаться — в те секунды, ему думалось, что в сравнении с этим приторно-сладостный аромат девичьих духов, ранее вызвавший отвращение, был не настолько противен.       Джейк неторопливыми шагами проделал разделяющее их расстояние и мгновениями погодя, подобно Паку самому, опустился на выдвинутое перед ним кресло. Их взглядам оказалось суждено пересечься, стоило только Шиму сесть, и, расположившись точно напротив Сонхуна, посмотрел ему в глаза. Пак не торопился отводить взгляд, находя в этом что-то завораживающее: списывая всю ответственность на сложившийся момент, он совсем не думал о том, что чувствовал, будто все эмоции на неясные мгновения слились и превратились в одно неуёмное и малообъянимое чувство, растягивающееся где-то в груди.       Удручённый молчанием и вместе с тем мыслями о том, как бы следовало его прервать, Сонхун, отчего-то рассудивший это делом собственной чести, немо скитался по собственному сознанию, отыскивая верные вопросы: в голове все они звучали до невообразимого нелепо, и осмелиться произнести любое из них ему никак не удавалось. Он кидал скорые взгляды на Джейка, и Шим, точно теперь вобравший сонхунову усталость и разделивший её с ним, поник в кресле. Руки Джейка упали на колени, и мгновением погодя ладони сложились в тугой замок, Шим поддался вперёд торсом — ранее поднятый на Пака взгляд опустился, вместе с тем, как Джейк понурил голову. Он неторопливо тряхнул головой, и волосы, не сумев противостоять импульсу, поддавшись движению, тёмной россыпью зашевелившись и упали в произвольном порядке. Всё занятый собственным мыслями, Сонхун только немо наблюдал, и тогда, как взгляд Джейка сник, сонхунова рука вновь вцепилась в хрустально-беспристрастный стакан, в гранях которого уродовался уровень налитой жидкости. Виски снова коснулся его языка и обволок сознание безобразной лёгкостью, бронза текла вниз по горлу и будто готовилась заменить кровь — вместе с этим толики подступающего расслабления пробивали тело лёгкой дрожью и заставляли Пака поддаваться им, превращаясь в безвольный буёк, уносимый отливом.       Так растянулись мгновения, ознаменовавшие для Сонхуна разделённую бесконечность, прежде чем тёмная радужка, переливающаяся в ярком холодном свете проблесками масляного блеска, не оказалась перед сонхуновым взглядом вновь. Взгляд Джейка скользил вдоль сонхунового лица, и вопреки ранним ощущениям, Пак более не терялся; чужой взгляд оставлял на коже ожоги, царапал оболочку, будто намереваясь протиснуться к самой душе, и Сонхун, обречённый собственными чувствами, глупо списывал всё на действие алкоголя, мешавшегося с собственной усталостью. Минуты протянулись неосязаемым потоком и на скорости врезались в другие, а после голос Джейка, удручённой лёгкостью завитавшей в воздухе летней ночи, раздался в помещении и вбился Паку в уши:       — Ты согласился, не так ли?       Разочарование, едва ли не граничащее с отчаянием и стремящееся к порицанию, скользнувшее в голосе Джейка, засаднило сонхунову кожу. Пак поднял на него взгляд, точно намереваясь найти подтверждение собственным словам, однако на чужом лице не играли эмоции: Шим переминал розовеющие губы, и длинные ресницы подрагивали от накопившегося в теле утомления; он смотрел на Сонхуна, точно не остерегаясь этого взгляда, и Пак вновь терялся. Сонхун не осознал это сразу, однако, как чужие слова отбились от стен и иссякли в тягучем воздухе, его губы так и замерли приоткрывшись, а пальцы, ранее крепко сжимающие стакан, с грохотом опустили тот на стол. Звонкий стук соприкоснувшегося стекла и хрусталя втиснулся между ними, разрезал оборвавшуюся тишину и выиграл Паку время для манёвра.       Когда он заговорил, монотонно выдыхая слова, в его голосе не находило отражение былое потрясение, содрогнувшее его естество:       — Я должен помочь ей.       — Должен? — Шим повторил его слова, однако совсем не сумев отзеркалить манеру. Возглас сорвался с его губ, точно скрашенный скользящим удивлением, и Паку казалось, будто он кожей вновь смог ощутить недовольство Джейка.       — Мне кажется, что именно так.       Пак говорил это, едва только задумываясь. Он посмотрел на Джейка, и в то мгновение, как Шим шумно вздохнул, мигом позже в уже привычной манере опуская голову и теряя свой взгляд в растелившемся под ногами светлом ковре, он гулко хмыкнул. Шим шептал себе под нос неизвестные Сонхуну слова — до самого Пака те доходили одним только неясным отголоском, витавшем в воздухе послевкусием, и Сонхуну не беспричинно казалось, будто он терялся. Пак рыскал по собственному сознанию, желая найти причину того, что вызвало в Шиме подобную реакцию, и желанный ответ будто ускользал сквозь пальцы подобно рассыпчатому песку.       Он терял свой взгляд в чужой макушке, неосознанно подмечая, как лоснящимся блеском на тёмных локонах играл падающий свет. Для него разминулись минуты, прежде чем Джейк, вновь хмыкнув себе под нос и шумно вздохнув, разнося гулкое и вытянувшееся «ха» по помещению, точно забивающиеся в углы, поднял на него свой взгляд снова. Этот взгляд показался Сонхуну не знакомым. Джейк смотрел на него так, как не смотрел никогда прежде, и в переливе карей радужки, отливающей медовым блеском, играли эмоции: они очерняли его взгляд, скользили тенями негодования и растущего в теле раздражения — оно играло точно на дне, растекаясь алым пламенем. Пак видел, как подступающая буря охватила Шим, и тогда, в слетевший с уст слов, нашло отражение всё то, что так долго очерняло чужое сознание:       — В конце, Сонхун, мы с тобой совсем не отличаемся, — Шим растянул слова на выдохе, и Паку показалось, будто тот говорил загадками. Мало тогда Сонхун в самом деле знал, что смятение, нашедшее отражение у него на лице, заставило Джейка продолжить, совсем не переживая о том, что голос исказило нетерпение, неоспоримо смешавшееся с восклицанием: — Тебе не нравится то, что я у неё на побегушках, но посмотри на себя! Ты погряз в этом точно так же, как и я.       — Даже так Вонён всё ещё моя жена, — голос вырывался из груди, точно скрашенный надрывом, и Паку эти чувства показались знакомыми: будто отчаяние пускало корни глубоко в душе. Когда сменился миг, Сонхун поник, вместе с тем находя едва ли не болезненное удручение, бежавшее по венам и выбившее из голоса остатки эмоций, когда он добавил: — Считай это актом моего милосердия.       — Она не будет милосердна к тебе, Сонхун.       Джейк привстал, рывком сорвавшись с места, и мигом позже его фигура склонилась над стеклянной поверхностью стола. Глухой удар разрезал слова, и те смеркли, так и не успев растаять в воздухе; Шим уронил тяжёлые ладони на стеклянную поверхность с неведомой Паку силой, и это в крактий миг привело Сонхуна в чувства. Шим приблизился, и его лицо оказалось в неоспоримой близости к сонхуновому. В интимности созданного момента, прерываемого воцарившем в воздухе раздражением, которое вбиралось в сонхуновы лёгкие, лицо Джейка, оказавшееся непривычно близко, расплылось у Пака перед глазами: увядали детали, мгновением позже набирая предельной чёткости, и все эмоции, скользившие по чужому лицу, представали перед Сонхуном в своей полноте.       Шим рвано потянул носом кислород, когда, перебарывая собственный гнев, крепко сжимая ранее распущенные пальцы в кулаки до того, что остро выпирающие из-под кожи костяшки белели. Пак скользил по лицу Джейка взглядом, и замечал, как его черты искажало пробивающим гневом: желваки вздувались и вместе с тем заострилась линия челюсти, густая паутина вен ползла вниз по шее рельефом и скрывалась за полотном ткани его одежды, заставляя Сонхуна рационально полагать, что те струились дальше, точно уходя до самой груди. Затерянный в собственном негодовании Джейк прорычал, и слова, выбившиеся из горла, скрасились бьющем по тону разочарованием:       — Вонён просто не станет останавливаться: заберёт всё без остатка, считая это своим. Она играет с тобой, и ты позволяешь ей это.       — Это не так, — Сонхун заходился лёгким протестом и уже знал о неправоте собственных суждений. Чужие слова неторопливо находили отклик в его изврненной душе, и тогда естество, загнаное в призрачный короб иллюзий, неторопливо пробивалось осознанием истинности слов Шима.       — После развода она оставит тебя ни с чем, — он игнорировал брошенные Паком слова, точно посчитав их лепетом, и Сонхун, остерегаясь говорить об этом во всеуслышание, соглашался с этим. — Раздел нажитого имущества, и половина от этого перейдёт к ней, если мы выиграем процесс.       — Она не поступит так, — Пак заговорил вновь, и лёгкая усмешка, едва ли не граничащая с истеричной, тронула губы. Сонхун потерял себя, однако признать факт подобной оплошности всё ещё казалось непоправимой ошибкой. Он вновь бежал от осознания, уже бьющему по естеству, когда, поникши, прошептал: — Вонён не может…       Волнение собралось в груди и налило её свинцовой тяжестью. Он остепенился, словно от былого удара разрушились последние стены иллюзий, и плеть осознания стеганула по естеству. Сонхун задрожал, и дрожь эта была проявлением собственной слабости: она вторила осмыслению и принятию, заходившимися в сознании водоворотом неутихающей мысли; и Пак, теперь осознавший собственное положение, более не мог бежать от правды, скрываясь за прозрачными стенами иллюзий. Он осознавал безнадёжную банальность своих слов, и вся атмосфера, воцарившая в комнате, стала действовать на него угнетающе.       Чувствуя собственную беспомощность, он непроизвольно едва ли не допустил ошибку: он понурил голову, и губы, ранее замершие, вдруг раскрылись — Пак намеривался позволить словам, вобравшими в себя его отчаяние, пересчитавшее позвонки и сдавившее рёбра, выбиться из груди прошепченным «она не станет…» . Однако Джейк не позволил, и попытка Сонхуна растоптать остатки собственного достоинства оказалась предотвращена. Шим заговорил, опередив Пака на несчётные мгновения:       — Прекрати играть дурачка, Сонхун. Она уже сделала это, — Шим выдыхал слова, и те слетали с губ, точно крашенные кипящим негодованием: оно бурлило в нём, захватывало разум, и тогда Сонхуну не беспричинно казалось, что на его памяти, это было впервые, когда он видел Джейка таким. Сменился миг, прежде чем Шим остепенился, он поник, будто усталость пробила тело разрядом, и тогда шумный вздох, вобравший все его былые эмоции, точно его отравляющие, выбился из приоткрытых губ. Джейк выпрямился, возросши перед Паком тенью, и Сонхун выжидающе поднял на него растерянный взгляд, едва только зная, как ярко собственное замешательство играло в карей радужке. Тогда, как сменились секунды, Шим повторил, роняя слова на придыхании, будто желая, чтобы сказанное ранее дольше витало в воздухе. — Уже сделала.       — Я не понимаю.       — В поданном в суд иске значатся именно эти условия, и Вонён настояла на том, чтобы это было так. Она хочет забрать всё, на что имеет право.       — Это правда?       — Я нарушаю десяток правил, говоря тебе всё это, — ты знаешь меня, думаешь я стану лгать? — голос Джейка кружил возле него слегка на повышенных тонах, слова вырывались из груди рычанием, и Паку казалось, будто такой голос Шима он слышал впервые. — Теперь этот брак для неё ничего не значит, и она растопчет твои чувства, если не сделала это до сих пор.       Комната наполнилась тишиной, и Сонхуну, удручённому собственным беспокойством, хотелось только того, чтобы Джейк заговорил вновь, испепелив из собственного тона упрёк. Несогласие перебороло дрожь и сдавило грудь. Паку верилось, что недавно отданное бывшей жене обещание должно было стать заключающий аккордом затянувшейся интерлюдии, и окатившая его волна порицания Шима стеганула по душе хлыстом чего-то неизвестного, однако так напоминавшего новую волну отчаяния, подкатившего к горлу. Сонхун обмяк на кресле, и его бренное тело в краткий миг показалось невесомым. В тот неясный, вытянувшийся в минуты миг, в нём боролись противоречивые чувства: внутреннее потрясение от полученных новостей, растущие вслед за ним обида и огорчение боролись с чувством нарастающей тревоги и притуплялось неоспоримостью данного девушке обещания. Сонхуну казалось, что после этого они — бывшие супруги — смогут окончательно покончить с этим, и больше не останется места притворству, однако Вонён обманула его, сделав это вновь.       Гнетущая тишина звенела в ушах, и Паку казалось, что гул этот был схож с тем, как на неясные мгновения остановилось его сердце. Ночь стёрла краски с его лица, и теперь оно было бледнее бледного, и эмоции, ранее исказавшие гримасами подступающего ужаса, больее не скользили по чертам. Сонхуна окутывало безразличие, холодом бежавшее по коже и пробирающее точно к самым костям — отчуждение следовало по пятам.             Пак обеими руками растёр лицо, глупо полагая, что это приведёт его в чувства, а Джейк только немо осмотрелся по сторонам. Тогда, как Пак вновь открыл глаза и рушимая ясность образов вернулась к нему, фигура Шима отшатнулась. Джейк качнулся в сторону, и вскоре ноги подтолкнули его прочь. Шим застыл к коридоре и бросил краткий взгляд на диван, сражённый внутренним потрясением, точно раненый в самое эго, Сонхун не осмелился посмотреть на Джейка в ответ: в глубине души плескался необъяснимый животный страх увидеть в чужой карей радужки отвращение, совсем не скрытое за ветхой оболочкой порицания.       Джейк застыл в полуобороте, и шумный вздох покинул его губы, выбившись из груди протяжным мычанием. Пак смотрел прямо перед собой, и в его взгляде сквозило высокомерное отчуждение, представлять взору Шима которое он не желал. Джейк посмотрел на него в последний раз, и если бы Сонхун всё же осмелился обратить свой взгляд на него в ответ, он непременно бы заметил, как на краткие секунды распустились и поджались розовеющие на лице губы. Тогда Джейк, отсчитав мгновения, заговорил, и голос его раздался в окутанной леденящим беспристрастием комнате подобно грому, когда он, бросая слова через плечо, сказал:       — У тебя всё ещё есть время отказаться, Сонхун, — его голос вновь приобрёл знакомые размеренные ноты, и теперь показался Паку знакомым: былой бушующий гнев оказался испепелён. Джейк замолчал, и только мгновениями позже его голос раздался вновь, вскоре прерванный удаляющимися шагами и тихим хлопком входной двери: — Иначе мы оба закончим одинаково.

* * *

      Сонхуна ждали, без него вечер не был бы завершён. Сложный узор теней, падавших на пустые столы, беспрестанно перемещался от того, что ветер шевелил ветви сосен за окнами. Причудливые тени тянулись вдоль всего помещения, смешиваясь с и растворяясь в чужих силуэтах; они падали им на лица, искажая гримасами, ютились на коже и не торопились исчезать. Уходящее июльское солнце играло на благочестивых лицах розовыми бликами, закат тянулся через небесное полотно необычайно ярким переливом малинового, изредка прерываемого полосками рваных облаков.       В просторном холле уже раздвинули после уборки мебель, и на полу, точно изрытом и поцарапанном деревянными ножками столов и стульев, резвилось до сотни юных корейцев, воспитанников окрестных школ, университета и другие счастливцы, оказавшиеся выбранные Вонён для участия. Чужие голоса смешивались в помещении, они переплетались, резонировали и превращались в один неясный гул; широкий холл жужжал подобно улью, и голоса не торопились утихать. Неизвестный и неизменно безразличные лица мелькали перед Паком, однако он не смотрел на них, все они, подобно одному, сливались в некое подобие усредённого образа, довольствоваться которым Сонхуну, в самом деле, хватало. В конце, всё это для него имело только посредственное значение и знаменовало ответственность за собственные решения.       Здесь он представлял собой неизвестную величину: юное поколение Кореи теплилось предвкушением ожидавшего их, а для Сонхуна это стало работой, вызывающей в нём одни противоречия. Противоречия эти, впрочем, казались ему абсолютно прогнозируемым и взаимозависимым продолжением цепочки событий, в которую ему удалось оказаться втянутым: долгие дни, переросшие в полноценную неделю, образ Джейка не покидал его головы. Мысли тянули Пака к тому разговору, к несчастному стечению обстоятельств, произошедшему в момент сонхуновой усталости, и он задерживался в этих моментах, хотя они более и не встречались, что нещадно обрекало Сонхуна на мысли о том, что Шим, испытав в тот день неописуемое отвращение к тому, что он делал, более не станет связываться с ним. По неясным причинам подобная мысль его удручала, и лёгкие проблески страха скользили по костям острой болью, Сонхуну верилось, что всё это он мог объяснить, однако терпел крах, каждый раз, как бы не старался.       Вокруг всё казалось ему незнакомым; широкий холл преобразился, и пёстрые плакаты, а вместе с тем и стенды мелькали перед взглядом. Сонхун скользил по полотну, нещадно пропуская то под пальцами, на коже оно ощущалось лёгкой шероховатостью, и мысли несли его за пределы помещения, через реку Хан точно к собственным воспоминаниям, неяркими, погасшими и растерявшими краски, картинками представшими перед глазами. Он помнил, порождением чего стал главный герой романа девушки, и Пак чувствовал, как где-то в груди былая ревность переросла в проблески ясного негодования, вскоре его покидающего — Сонхун отпустил Чан, и, вероятно, начало этому положено было намного раньше, чем он полагал.       Пак стоял в отдалённом углу, не пожелав разделять с юной дамой разговор: неизвестная ему девушка кидала в его сторону краткие взгляды, истинный посылы которых Сонхуну были знакомы, однако старшеклассница была слишком молода, и он, более остерегвашийся питать к девушкам какой-либо интерес, пожелал не ранить юное сердце самым ожесточённым способом. Растянулись неясные минуты, переросшие для Пака в собственную бесконечность, оченённую мыслями, возвращающими его к тому, что ему не стоило быть здесь. Неподдельное, едва ли не животное желание сорваться с места и улизнуть, позже тактично объяснившись перед Чан, выдумывая благовидный и оправдывающий предлог, бурлила в груди и пробивала дрожью, однако Сонхун продолжал недвижимым изваянием стоять на месте. Он не знал, как долго мог простоять вот так, точно удручённый собственным одиночеством, однако вытянувшийся в неизвестность миг прервался, как только на плечо в лёгком касании упала чужая ладонь.       Тяжесть чужой руки вытянула его из безнравственного блуждания по порокам собственного сознания, и Пак, разменяв краткий миг для того, чтобы утихомирить в кратком испуге зашедшееся сердце, неторопливо развернулся в один шаг. Лицо Вонён промелькнуло перед взглядом, и Сонхун, точно подобного ожидавший, не оказался удручён удивлением; тогда в груди теплились и вместе с тем заходились протестом иные чувства, которые, будь только они немного сильнее, непременно бы привели его к тому, что Пак бы не сомневался в правоте собственного решения и улизнул бы до того, как настал миг, когда совершённое уже нельзя было бы исправить. Девушка улыбнулась ему, и эта улыбка показалась Сонхуну знакомой: она впитала всё притворство, на которое Чан была способна, и в ней более не осталось истинных чувств.       — Я боялась, ты не придёшь, — её голос вбился ему в уши, и самодовольство, скользнувшее в тоне девичьего голоса, полоснуло слух. — Джейк настаивал на том, что ты откажешься, но я рада, что ты здесь.       — Возможно, он был прав, — Сонхун бросил слова на выдохе, совсем не беспокоясь о том, что в самом деле могла подумать Чан. В конце, для него это не имело никакого значения.       — Вы стали ближе, — Вонён несколько понурила голову, а когда ноги сорвали её фигуру с места, поднося точно к вытянувшейся двери складского помещения, за которой Чан пряталась всё это время, она, будто ощущая в этом неописуемую необходимость пояснительно добавила, бросая слова через плечо: — С Джейком.       Сонхун не ответил, и слова Чан сникли в разносящемся по помещению гуле чужих, ничего не значивших голосов. Она осмотрела его, взглядом проскользив вдоль лица и скоро окинув сонхунуову фигуру, а после, удовлетворённо хмыкнув себе под нос, отвернулась. Цокот её каблучков, непременно рушаших равновесие Чан, вдалбливался в подсознание трелью, он разносился лёгким эхом, втягивающего Пака обратно в отчертевшую реальность. Вонён проскользнула в отворившийся дверной проём, и яркий искусственный свет, ранее смешавшийся в бьющим через окна ласковыми лучами закатного солнца, стал резать глаза.       В краткий миг собственной слабости Сонхун зажмурился, и былая усталость, подступающая, словно с приливом, забила в висках глухой болью. Силуэт Чан растворился и исчез, когда Пак раскрыл глаза вновь, обнаружить девушку ему удалось только несколько позже: Вонён стояла напротив одного из множества плотно сдвинутых столов, вероятно, оказавшихся совсем не нужными для проводимого мероприятия, и непослушные девичьи пальцы торопливо натягивали украшения. В ярком свете холодных ламп белое золото переливалось и расходилось лёгкими бликами. Где-то на переферии мелькнула цепочка, точно приковавшая сонхунов взгляд, и Паку она была знакома: Чан Вонён продолжала носить подаренные украшения, совсем не считая это чем-то противоречивым. Пальцы Чан поддевали замок, однако тот продолжал ускользать, и Сонхун, ранее удручённый воспоминаниями, не пожелал помочь, точно полагая, что Вонён откажется.       Переменились секунды, ознаменовавшие для Пака безразличие, и тогда неизвестная фигура мелькнула в темноте дверного проёма. Вскоре чужие шаги разрезали воцарившую за закрытыми дверьми тишину, и безрассудная мысль засеменила в сонхуновом подсознании. Полагать, что это мог оказаться Джейк, показалось до невероятного глупым, а потому надежды, вдруг загоревшиеся в груди, поспешили смеркнуть, как только перед ним, точно не обращая на него никакого внимания, проскользила неизвестная фигура, как позже ему удалось понять, агента Чан. Мало тогда Сонхун мог объяснить для себя, отчего желание увидеть Джейка разрасталось в груди лёгким трепетом; ему удавалось уговаривать себя, что истинность собственных желаний крылась только в том, что Пак терялся, и поддержка, ранее оказанная Шимом, всё ещё держала на плаву, однако признаться самому себе всё ещё казалось невозможным, хотя догадки и тяготили разум правотой.       Сонхун не слушал, однако посредством наблюдателя заметил, как между Вонён и агентом завязался краткий разговор. Чан податливо кивала и оказалась немногословна, удручая безликого для Пака мужчину односложными ответами, в то время как он, посредством представителя издательства, заходился в речах, знать истинный смысл которых Сонхуну хотелось мало. Разминулись минуты, прежде чем неизвестный голос стих, и мужчина, точно так же, как раньше, проскользил мимо сонхуновой фигуры, удаляясь за закрытыми дверьми. Тогда Вонён, в последний раз поправив одежду и расправив невидимые складки на юбке твидового костюма, накинула на плечи лёгкий пиджак. Она возросла рядом секундами погодя и, подняв на Пака взгляд, заговорила:       — Нам пора, — она вновь окинула его взглядом, будто оценивая, а после только слабо улыбнулась собственным мыслям в ответ.       — Хорошо, — на выдохе кинул Сонхун, и ноги его медленно пробило движением; тогда Чан, разрезав секунды строптивым цокотом каблуков, нагнала его, и её голос вновь раздался в небольшой комнате, точно отбиваясь от стен:       — Постой, — возглас Вонён выбился из груди, точно скрашенный нотками лёгкого негодования, одновременно с тем мешаясь с разрядом паники, пробившей тело.       Сонхун замер, точно вкопанный, подчиняясь, и неторопливо повернул голову в сторону Чан. Вонён подбежала к нему и остановилась пообок. Сменился миг, прежде чем, вздёрнув подбородок, и смотря Паку точно в глаза, она обеими руками схватила его ладонь. Касание тонких девичьих пальцев обожгло кожу, однако в краткий миг сонхуново сознание нарекло испытанные чувства противными: её прикосновения более ничего для него не значили. Вонён проскользила тонкими пальцами вдоль его руки, и мгновением погодя сплела ладони; в тот краткий миг на неё лице взыграла самодовольная улыбка и, удовлетворённая ходом вещей, крепче прежнего сжимая сонхунову ладонь в оковах собственной, с придыханием она размеренно промолвила:       — Так будет лучше.       Когда Чан вновь захотела сорваться с места, рассекая пространство неторопливыми шагами, Сонхун поверемнил. Девушка дёрнулась, её фигура зашевелилась, а после опять замерла, Вонён повернула голову и мгновением погодя подняла на Пака вопросительный взгляд, он заметил, как поджались пухлые губы, превратившись в тонкую линию у неё на лице. Тогда она смотрела так, будто была раздражена, и Сонхун, оказавшись устойчив к подобному взгляду, не изменился в лице. Бровь Чан взмыла вверх, ивсполосав лоб рядом неглубоких морщин, и Пак только шумно вздохнул.       Тогда, как она пристально скользила по его разящему холодным беспристрастием лицу, свободная рука Пака рассекла пространство и проделала небольшую дугу. Тонкие пальцы ухватились за девичье запястье, настолько тоненькое, что вскоре он ощутил, как окольцевавшие пальцы соприкоснулись, и в ответ Вонён только удивлённо потянула носом кислород. В тот краткий миг её лицо исказила гримаса беспокойства, будто страх, что Сонхун откажется в последний момент, устроит скандал и оставит её не с чем, заколол грудь и надавил на солнечное сплетение. Эти мысли ясно находили своё отражение в блеске её глаз, как те бегали по сонхуновому лицу, точно выискивая подвох, а Пак окончательно предался забвению, больше не думая о том, какие ошибки он совершал. В конце, собственное сознание пришло к тому вердикту, в котором заключалось, что Джейк был прав: Вонён получит своё и заберёт всё то, что ранее принадлежало Сонхуну.       Его пальцы окольцевали девичье запястье, и рука Чан, ранее сжимающая сонхунову ладонь, ослабла. Растянулся миг, прежде чем Пак выпутал собственную руку из оков чужих пальцев; тогда, под пристальный взгляд Вонён, он подхватил её ладонь своей, те взмыли в воздухе и задержались в подобном положении только на краткий миг. Сонхун согнул руку в локте, и мгновением погодя рука Чан, точно оказавшаяся в его власти, легла на сонхуново предплечье. Когда Пак опустил свободную руку, Вонён уже держала его под руку, и тогда Пак, вновь уловив её взгляд, размеренно проговорил:       — Нам больше не двадцать. Оставь при себе хотя бы немного достоинства.       Слова слетели с губ и растворились в воздухе, и тогда Сонхун сделал первый шаг. Чан замялась, точно раненая в собственное самолюбие, а после звонкий цокот её шпильки смешался и слился с сонхуновым гулким шагом. Они протиснулись в раскрывшуюся дверь, и в краткий миг Пака ослепило вспышками: они появлялись и затухали, появлялись, а после вновь исчезали, неумолимо окрашивая весь блеклый мир в яркие проблески белого. Он опустил голову, более не зная, от чего прятался на самом деле: от вспышек фотоаппаратов или от самого себя, наконец в полной мере осознающего то, к чему решение помочь Чан должно было привести его.       В груди тихой поступью росло недовольство, и недовольство это было направлено на самого себя: он не корил себя за слабость, вдруг взягравший альтруизм, по малообъяснимой рациональной, однако точно закономерно разъяснимой гулко звенящей в груди прозаичной чувственности, прибегающей к сожалению, ему желалось перекладывать всю вину на бывшую жену и вновь скрываться за призрачными стенами рушимых иллюзий.       Вонён подвела его к вытянувшемуся поперёк столу, на деревянной поверхности ровной стопкой лежали книги, новая ярко-красная обложка переливалась в свете лам и точно резала взгляд. После, когда Пак, подобно тряпичной кукле, упал на стоящий рядом с Вонён стул, для него растянулись минуты, неторопливо вросшие в часы, точно пропитанные неприязнью к себе, к бывшей жене за подобные происки и к собственному бессилию, приковавшем его к месту и выбивашем из груди заученные фразы. Тогда он мурлыкал перед Чан, совсем позабыв, что когда-либо был способен на такие интонации, и от этого ему делалось дурно; в те краткие мгновения в сердцах других сонхуновы слова растапливали интерес, однако для него самого это знаменовало бурю отвращения — противно становилось к самому себе.       Время тянулось, и предстало перед Паком однородной плоскостью событий, сменившихся только с редкой периодичностью. Он остался немногословен, и Чан, резво отвечающую на вопросы читателей, льнувшей к нему, словно любовь, уже мёртвая, всё ещё существовала, подобный ход событий удовлетворял. Тогда его голова сильнее прежнего оказалась занята мыслями: когда одни минуты врезались другие, превратившись в неоспоримо долгие полтора часа, те нещадно роились в сознании, переплетались и подобно времени врезались одна в другую, разносясь эхом противоречия, окутывающим разум — тогда Пак соглашался с ними, рационально полагая, что только это всё ещё могло помочь ему пережить весь этот фарс, собственным подсознанием наречённым не лучше, чем позор.       Когда голос Вонён кружил где-то рядом, однако звучавши всё ещё так отдалённо, Сонхун смотрел перед собой. Он терял свой взгляд в толпе, в лицах, совсем ему неизвестных, и в чужих чертах, ничего для него не значивших; в те краткие мгновения все присутствующие показались ему похожими на самого себя: растерянные в любви к женщине, которая только использует их и не оставит ничего, кроме разочарования, и эта родственность казалась ему обременительной. Он возвращал эти чувства самому себе, стёрные многолетними компромиссами, и теперь перед ним, точно избавившемуся от оков ранее затуманившей разум юной девичьей красоты, он видел её сущность: уродливую, ничем не скрытую сущность, пропитанную алчностью.       Переменились секунды, и тогда в дымном, пропитанном острыми ароматами тлеющего благовония сумраке холла заголубел чужой костюм, точно кусочек яркого летнего дня ворвался снаружи. Пак встретил его взглядом, в котором поступью прокралось восхищение, и только несколько позже волнение стегануло подсознание хлыстом. Джейк пробирался через толпу и представл перед Сонхуном подобно разрушению, воравшемуся в его жизнь долгими месяцами ранее. Шим не смотрел на него, однако Пак терял свой взгляд в его голубеющем силуэте. Лёгкая кофта, педантично заправленная в широкие штаны, падала с плеч полотном ткани, голубого цвета брюки крепко обхватывали талию и струились вниз по длинным ногам, пока не прерывались, складками собираясь на светлых кедах, носок которых то показывался, то вновь прятался за тканью при ходьбе.       Джейк выбрал место поодаль, одиноко оставленный в дальнем углу стул представлял собой небольшой островок спокойствия в воцарившем вокруг хаосе. Шим неторопливо опустился на мягкую сидушку, и тогда его взгляд пробежал по Вонён. Чан, заметив его украдкой, кратко кивнула, и улыбка, возможно, настолько же поддельная, как и ранее, застыла у неё на губах. Тогда, как сонхунов взгляд оказался прерван чужим, и он заметил, как каряя радужка блестела, направленная точно на него, он оцепенел, будто в краткий миг тело пробило разрядом, и то вот-вот торопилось зайтись дрожью. В те краткие мгновения собственной растерянности он и не заметил, как Чан, кинув что-то притворственно-непринуждённое, залилась лёгким смехом, а вместе с тем — и словами слепой благодарности. Он не слушал, однако Вонён заходилась в сладостных речах, вновь наполненных пустыми словами.       Шим смотрел на него, и в этом взгляде исподлобья скользили неприкрытые эмоции: сожаление, мешалось с порицанием, а то непременно отзывалось заходящимся разрядом мимолётной жалости, мелькающей где-то на самой глубине тёмной радужки и раскрывающей то, что таилось необъятно глубоко в душе. Джейк неторопливо сложил руки на груди, и тогда, как ткань одежды плотно обхватила широкую грудь, обнажив рельеф мышц, Сонхун заметил, как осуждение грубой поступью скользнуло по его лицу тёмной тенью, нещадно смешиваясь с той, что тянулась от самого окна и представляла собой грубое отражение вытянувшейся рядом сосны. Волнение наполнило грудь свинцовой тяжестью, и тогда Паку показалось, что в краткие секунды он не дышал. Голос Чан снова кружил вокруг него, однако вбивался в уши одним только растворяющимся эхом; в те секунды его мысли, взгляд и он сам стали принадлежать Джейку, и Сонхун, ранее это не замечавший, немо соглашался с этими мыслями, совсем не находя аргументов против.       Разминулись секунды, и минуты, ранее врезавшиеся в другие, иссякли. Тогда в сонхуново сознание трелью пробрались брошенные Чан слова, и «…полагаю, закончим» победно вбилось в уши, ознаменовав для Пака дарованную свободу. Сменились мгновения, прежде чем все сидящие встали, и вместе с тем голубой костюм вновь замелькал в толпе ярким проблеском цвета. Люди столпились, и холл вновь наполнился шумом: нестихающим гамом, вновь и вновь окутывающим подсознание и вызывающим раздражение.       Когда Шим неторопливо поднялся с места, Сонхун торопливо встал, стул проехал по напольному покрытию со скрежетом, однако созданный шум смерк в гудении чужих голосов. Тогда, совсем растеряв свой взгляд в толпе, выискивающий знакомую макушку, удаляющуюся и растворяющуюся в своём существовании где-то на уровне вытянувшихся вверх дверей, он совсем не думал о Вонён, а Чан смотрела на него, бросая удивлённые взгляды и всё отчаянно желая, что он посмотрит на неё в ответ. Однако Пак не смотрел, и вместе с тем секундами погодя его голос выбился из груди, ознаменовав долгожданный и окончательный конец тому, частью чего он стал по собственной ошибке:       — Я уйду первым, — он торопливо кидал слова через плечо, совсем не беспокоясь о том, какую реакцию те вызывали у девушки. — Не удручай себя.       Ноги сорвали его с места, и Сонхун, точно подталкиваемый бьющим сквозь плотно закрытые окна порывом сильного ветра, проскользил мимо снующих туда-обратно людей. Вскоре его силуэт, подобно остальным, затерялся в густой топле, и тогда Чан окончательпо потеряла его из виду — Сонхун же о ней более не думал. Он хватался взглядом за лица, отчего-то так отчаянно желая найти одно знакомое, и эти чувства порождали в нём волнение, невообразимо окутывающее его. Пак этому более не противился.       Сонхун выскользнул в двери, в неосторожном жесте задев юную девушку, и машинально обронил извинения, даже не посмотрев ей в глаза. Тогда, остановившись на вытянувшихся перед ним улице, точно скрашенной малиново-розовыми проблесками дребезжащего заката, он заметил, как одиноко отделившейся силуэт скользнул за угол — туда, где невдалеке переливом тянулась река, неизменно отражавшая переливы закатного неба. Яркий костюм, подобно проблеску июньского утра, заголубел в необъятном ярким светом открытом для взора участке мостовой, и Сонхун, мало о чём-либо думавший, сорвался с места. Он настиг Джейка тогда, как им обоим удалось скрыться от видевших их глаз — здесь, на исполосанном перилами участке земли, мелькали другие лица, совсем ничего не знающие о них двоих.       Шим остановился, и его спина, облачённая в оттенок атласного голубого, прислонилась к безжизненно прохладной ограде, река Хан расходилась умеренными волнами у него за спиной, а перед взглядом тянулась высаженная аллея. Джейк стоял неподвижно, находя опору в невесомом ограждении за ним, его ноги, ранее лёгкой походкой заманившие Пака сюда, более не двигались, и пока одна всё так же, подобно прежнему, ровно покоилась на полотне серого асфальта, другая подошвой кед опиралась на одно из прутьев. В умиротворённом спокойствии улицы мелькнул огонёк, и спичка, ранее зашипевшая, окрасила лицо Джейка в пламенно оранжевые тона, прежде чем не оказалась потушена. Тогда Шим затянулся, и после клуб выдыхаемого дыма туманной пеленой и витиеватыми завитками выбился из лёгких.       Сонхун возрос напротив Джейка в тот миг, как последнее щупальце табачного дыма растворилось, и тогда эмоциональное возбуждение, ранее растерзавшее его на куски, смеркло и растворилось, вскоре оказавшись сменённой необъяснимо преступным спокойствием. Он не думал об этом тогда, однако в компании Шима ему было спокойно, и эти чувства непременно даровали ему долгожданное умиротворение, отыскать ни в ком другом которое ему не удавалось.       Джейк молчал, пока Сонхун не говорил, и тогда Пак, разделяя с ними сигаретный дым, терялся в спокойствии, вдруг одолевшем его. Сейчас, когда он смотрел Джейку в глаза, в тех более не скользило призрение, не читалась обида, ранее показавшаяся Сонхуну настолько сильной, что едва ли не осязаемой, и от этого Пак испытал едва ли не болезненное спокойствиее, пробежавшее по венам.       — Мне не нравится то, что ты избегаешь меня, — слова выбились из груди, и Сонхун опустил взгляд. Он говорил, и собственный голос разносился по необъятному пространству тоненькой улочки, не искажённый надрывом.       Откровения, звучавшие в воздухе, стали откликом израненной души.       — Избегаю? — Шим произнёс спокойно, однако удивление, скользнувшее в его голосе, полостнуло сонхунов слух. Тогда, не отводя взгляд от него, Джейк сделал новую затяжку, и выдыхаемый в сторону дым, вбился в нос табачным маревом.       — Разве не так, Джейк? — Сонхун понурил голову, мгновением погодя пожелав, чтобы Джейк видел его лицо. Он вздёрнул подбородок, и тогда, как слова вбились в чужие уши размеренным гласом, Пак скользнул взглядом Шиму через плечо: в движимой водной глади полосами отражалось небо, и вода, где помельче, играла переливами закатного солнца, необратимо скрасившего всё вокруг в приторно-приятные оттенки розового.       Недосказанность повисла в воздухе, пеленой и резонансом вбилась в уши. Джейк молчал, вероятно, рассчитав, что ответ Сонхуну был знаком, а Пак только лишь терялся в догадках. Тогда его голова наполнялась мыслями, они роились, переплетались и резонировали, однако не давали объяснений; в конце сонхуново сознание нарекло их бесполезными, и он поторопился прогнать их. Сонхун смотрел Джейку в глаза, и пока в дребезжащем закате, подобно солнцу, переливался тлеющий конец зажимаемой в губах никотиновой палочки, Пак желал затеряться в чужой карей радужке, найти в той ответы, а после иссякнуть. Однако Шим казался неприступным.       Это произошло тогда, как два взгляда встретились, слились и проникли вдруг в друга. Тогда, растерянный в собственных попытках Пак понурил голову, будто остепенение пробило тело разрядом, а после его губы неторопливо зашевелились; он ронял слова, теряя свой взгляд, голос и даже самого себя в неприступности чужого силуэта:       — В тот день ты назвал меня дураком, и, возможно, ты был прав, — он выдыхал слова, и те задерживались в воздухе мимолётным отголосокм, вскоре меркнувшим, смешивающимся с другими звуками.       — И ты не послушал, — Шим отчеканил слова, и в краткий миг его голова понурилась, подобно сонхуновой.       — У меня не осталось выбора, — Сонхун отшатнулся, и в краткий миг ему вновь удалось приковать взгляд Джейка к себе. Тогда Шим неторопливо распустил губы, и рука, проделавшая в воздухе дугу, очерченную рассыпающейся пеплом сигаретой, поднесла никотиновую палочку ко рту.       Табачный дым вновь полился в лёгкие и тогда, роняя слова вместе с сочащимся через губы дымом, Джейк размеренно сказал:       — Выбор есть всегда, Сонхун, разница только в том, хочешь ли ты увидеть его.       — Тогда я в самом деле дурак, — Сонхун отшатнулся, мгновением погодя обретя устойчивость в ногах. Тогда, как волнение сдавило грудь, уверенность неторопливой поступью налила ту свинцовой тяжестью. Пак сделал краткий шаг вперёд, и Джейк, подобно мраморному изваянию, замер на месте в нерушимой позе; сигарета тлела, и лёгикий ветер, толкающий водную гладь реки волнами, разносил пепел по воздуху серыми хлопьями. Он смотрел Шиму в глаза, пальцами крепко хватаясь за ткань собственных штанов, когда продолжал: — Но что нас отличает, Джейк? Ты пришёл сюда точно так же, как и я, несмотря на то, что совсем не хочешь быть здесь.       Столько можно было ответить на этот вопрос, однако Шим вновь молчал, и губы, ранее выпустившие струю витиеватого дыма, поджались. Джейк не говорил, и сонхуновы слова будто отскакивали от него, словно от стенки. Незавершённость вновь пропитавшая воздух, вобравшаяся в него и поселившаяся в нём, разрезала сознание пеленой. Пак говорил, однако не слышал ответов, будто всё это время, подобно последнему дураку, вёл диалог сам с собой. Он желал, чтобы голос Джейка завитал рядом, чтобы Шим разлился в упрёках, оскорблениях или обидах — Сонхун бы стерпел что угодно, только не это всепоглощающее молчание.       Однако Джейк всё не говорил. Он молчал, сквозь пелену выпускаемого дыма, подобного сизому мареву, скользил взглядом по сонхуновому лицу, и Пак, точно уверенный в том, что ему удавалось стереть все эмоции со своего лица, едва ли только знал, как сильно бьющее дрожью отчаяние находило отражение в его чертах. Брови Сонхуна выгибались и неторопливо ползли к переносице, однако Джейк всё видел в блеске его взгляда: Пак смотрел на него так, как не смотрел никогда прежде, и совсем не знал, что это находило отклик в чужой душе.       Сонхун протяжно вздохнул, и его шумный вздох, завитавший в спёртом воздухе неоднородным «ха», иссяк в разнящемся множестве других звуков. Растянулся миг, прежде чем тело Пака вновь пробило дрожью, и он, подобно тому, как это было раньше, отшатнулся от Шима. Ноги подхватили его бренное тело, и Сонхун сделал два кратких шага, мгновением погодя темнеющей в лучах уходящего заката фигурой возрастая по правую от Джейка сторону. Сонхун прислонился к ограде, отделяющей последний кусочек суши с распростёрной внизу водной гладью, и лёгкая прохлада металла лизнула поясницу, мимолётно пробравшись под ткань сонхуновой одежды. Он придвинулся ближе, и посчитал достаточным только тогда, как плечо, облачённое в ткани, коснулось чужого; прикосновение пронесло по телу разряд, и Сонхун, точно растерянный внезапной интимностью обстановки, неторопливо отшатнулся в сторону.       Джейк стал тем, кто немо придвинулся вновь.       Сонхун поднял на него взгляд, неторопливо съехав по ограждению чуть вниз. Пак завёл руки за спину, и ладони, касаясь железа, крепко ухватились за преграду, отделявшую его от мимолётного падения; тогда его шея немного вжалась, а плечи поднялись. Он смотрел на Джейка с непривычного ракурса, взгляд скользил по чужому лицу снизу-вверх, и в краткий миг подобное положение дел оказалось наречено Паком занимательным.       В непривычной обстановке, словно освобождающей от привычных условностей поведения, он понемногу оценил красоту Джейка, и даже не знал, как в его глазах появился масляный блеск. Он бегал по его лицу взглядом, и в звенящем молчании Сонхун открывал достоинства чужого профиля: полные живой прелести движения губ, неповторимую красоту лица, всего облика и манер, так рьяно пленяющих.       Он смотрел на него, едва ли только зная, как долго могли простоять вот так, однако позже мысль разрезала сознание, вернув Паку воспоминания, яркими картинками проскользив перед глазами и возобновив образ Шима, ранее Сонхуну незнакомый, когда тот, точно забыв о собственных привычках, растерялся в негодовании. Сонхун, точно подталкиваемый интересом, размеренно заговорил:       — Ты в ссоре с ней, не так ли? — они оба знали, что вопрос задребезжал в воздухе, окрашенный в блеклые краски риторического. Пак не говорил об этом, однако полагал, что Шим знал, когда именно Сонхун догадался — как бы то ни было, Пак не был слеп.       Он замялся на краткий миг, позволив словам, ранее соврвавшиеся с губ, неторопливо растаять в воздухе. Только позже, как сменился миг, всё ещё наивно полагая, что Джейк ответит, Сонхун спросил, и голос его прозвучал нескрыто скрашенный лёгким надрывом:       — Почему, Джейк?       Рука Шима проделала в воздухе небольшую дугу, и тогда сигарета, вновь зажатая в губах, снова забелела пеплом. Джейк вдохнул табачный дым, нещадно пропитывая тем лёгкие, и сменился краткий миг, прежде чем никотиновая палочка снова оказалась зажата между тонкими пальцами. Шим схватил сигарету, и Сонхун наблюдал, как тот, чуть развернувшись торсом, в кратком жесте потушил ту об металлические перила. Мальборо смялась, и только красная полоса фильтра оказалась не изуродована воздействием извне; когда Джейк в лёгком жесте оставил остаток сигареты бренно лежать рядом, на металлической поверхности забелела сероватая точка пепла.       Сменился миг, и Джейк, более не тревожимый участью выкуренной сигареты, толчком оторвал спину от перила. Его тело пробило движением, и Сонхун, вдруг ощутивший свинцовую тяжесть в ногах, выжидающе замер. Шим сделал два шага — впрочем, Паку удалось насчитать именно столько, — прежде чем его лицо оказалось точно напротив сонхунового. Пак не пошевелился: в подобной близости, всё более прежнего казавшейся интимной, он боялся дышать, будто собственное дыхание, непременно лёгшее на чужую открытую кожу, причинит боль, обожжёт и оставит краснеющее пятно.       Джейк смотрел ему в глаза, и Сонхун врал самому себе, прячась за призрачными стенами заблуждения, полагая, что те укроют его. А чужой взгляд проникал в его, сливался с собственным и, казалось, оказался полностью поглощён; смотря ему в глаза, Пак терял себя, едва ли только зная, как давно это произошло на самом деле.       — Всё дело в тебе, — Джейк заговорил, и слова неторопливой поступью настигли сонхунового слуха. Вновь зародившееся волнение стегануло по сонхуновому сознанию, и тогда, будто рационально считая, что этого было недостаточно, Джейк повторил: — Всегда всё было в тебе, Сонхун.       Чужие слова растворились в воздухе призрачной дымкой и непременно нашли отклик в сонхуновой душе. Тогда что-то неизвестное, однако так отдалённо знакомое, сотрясло его естество, и то сжалось, растеряв Сонхуна в волнении. Пак молчал, теряясь, что сказать. Мысли крутились, вторили одна другой и отбивались эхом, нещадно врезаясь друг в друга, однако все слова, так и оставшиеся неясным лепетанием, иссякали где-то в горле, а голосовые связки противились.       Сонхун оторопел, точно поглошённый впитавшейся в сознание смыслом сказанного, и тогда поступь растерянности пробежала по позвонкам мурашками. Он замер, точно вкопанный, как будто он выпил, и алкоголь, горячей волной разлившись по телу, ударил в голову. Тогда, как чужое дыхание коснулось его кожи, настигнув Пака одним только отголоском, Сонхун ослаб, подобно тому, что оказался сбит чужими словами, выбывшими из-под ног любую землю, и Джейк, рассчитав миг для манёвра, снова заговорил:       — Она перешла черту, и мне это не нравится.       — Почему? — звук выбился из груди рвано, и слово, разлетевшееся по воздуху, прозвучало скомкано. Сонхун смутился, однако Шим не стал насмехаться над его чувствами, вероятно, точно зная, к чему всё это должно было привести.       В конце, из них двоих терялся только Пак.       — Я соучастник, — Джейк выдохнул слова, и сменился миг, прежде чем Шим сделал ещё один шаг вперёд. Тогда он возрос напротив Пака недвижимой фигурой, и мгновением погодя его руки, ранее разровнявшиеся по швам брюк, взмахнули в воздухе. Переливающееся бликами в лучах закатного солнца кольцо, окольцевавшее палец Джейка, звякнуло, соприкоснувшись с металлом ограды, и Шим, неторопливо наклоняясь ближе, отгородил обеими руками для Сонхуна путь, точно заключив в некрепкие оковы. — Она отравляет твою жизнь и делает это моими руками, но… — он остановился, и тогда негодование, смешавшееся с пробежавшей украдкой чуткостью, нашли отражение в расслабленных чертах его лица.       — Но… — Сонхун подхватил, и собственный голос дрогнул, подчистую выдав сонхуново смущение неуёмно красившее уши в алый.       — Но я не хочу этого.       Джейк говорил, теряя свой взгляд в сонхуновых глазах, однако как только последнее слово выбилось из губ, соскользнув с тех, окрашенное в яркие переливы чувств, он понурил голову. Перед Паком мелькнула его тёмная макушка, и тяжёлый, обременённый и впитавший всё удручение от тяготимого существования вздох пробился через пелену осознания. Тогда в его груди зарядилась буря, подобно той, что окутала его раньше, и та оказалась беспристрастной. Осознание ударило по нему, пробежало по телу манящей дрожью, и уже тогда Сонхун знал, что это — абсолютно всё это, что он испытывал — стало предвещением краху. Слова, вобравшие в себя всё откровение чужой души, звенели гулом, и только собственное дыхание, неприменно смешивающееся с чужим, теряющееся где-то в иссиня-чёрных волосах Джейка, на которых закатное солнце заходилось переливами, разделяло для него секунды.       Всё изменилось несколько позже. Разменяв секунды, набросившись на те с непривычной жадностью, Шим поднял голову, и тогда их взгляды встретились, прониклись и растворились друг в друге. Джейк не смотрел ему в глаза долго; когда сменился миг тот проскользил по его лицу, миновал сонхуновы черты, соскользнул с острого носа, и ощутил его Пак только тогда, как тот замер на его губах. Джейк смотрел, и Сонхун плавился томным взглядом из-под длинных ресниц. Он видел, как веки Джейка подрагивали, как длинные ресницы роняли на молочную кожу тоненькие тени; Сонхун замечал, как приоткрывались чужие губы, выпуская облако невидимого пара. Лишь только после момент иссяк, и «…не хочу», на выдохе выбившееся из груди повтором, вновь окутало Пака, победно настигнув уши и содрогнув его естество.       Джейк несильно поманил его на себя, имя выбилось из его губ полушёпотом, а после его бросило к Паку. Лицо Шима, оказавшись в подобной близости расплылось у Сонхуна перед глазами, стёрлись детали, и черты, ранее казавшиеся знакомыми, предстали перед ним, точно укрытые пеленой. Вдруг Джейк очутился так близко, что сонхуново дыхание замерло и губы, точно предвещавшие происходившее, насильно задрожали.       Джейк опустил свои губы, и те, точно пробиваемые криком нерешительности, замерли в жалком миллиметре от сонхуновых. Сменился миг, прежде чем Шим, прикрывая подрагивающие веки, прильнул к нему, позабыв о выстроенных и теперь с крахом рухнувших стенах. Сонхун перестал видеть, теряясь в небытие, и перестал думать, испытав от этого почти болезненное облегчение, когда чужие, незнакомые, однако мягкие и горячие губы прильнули к собственным, замирая в лёгком касании.       Шим подхватил его так, как подхватывают тех, с кем желают разделить страсть. Рука Джейка тяжестью упала на сонхунову поясницу, и сменился миг, прежде чем Шим, придерживая его обмякшее тело, притянул ближе. Он коснулся его губ снова, и тогда Сонхуна, точно оцепеневшего, пробило ярким проблеском дрожи, и Джейк, точно одолимый чувствами, неторопливо льнул ближе, оставляя послевкусие красного Мальборо таять между ними, оказавшись разделённому на губах.       В поцелуе их укрыл лёгкий сумрак таявшего безрассудства, расслабляя невры и натянутые до предела струны души, дотеперь лопнувшие с звонким хлопаньем. Джейк ещё теснее прижался к нему, подобно в отчаянии, пробившем порывом, и он поцеловал ещё раз. Чужие губы настигли сонхуновы вновь, и в этот раз не остановились на лёгком касании; Джейк смял нижнюю губу, и Сонхун, затерянный в чувствах, не выказал сопротивления.       Для Пака всё это продлилось долго — настолько, что очертило собственную бесконечность. Чужое касание губ содрогало в нём что-то, рушило стены и выворачивало естество, однако Сонхун не противился этим чувствам. Губы Джейка завлекали его, когда пальцы, водящие узоры на пояснице, всё ещё удерживали в реальности: реальности настолько невообразимой и неосязаемой, что казавшейся миражом и животрепещущей выдумкой.       Джейк был тем, кто положил этому конец. Он отстранился, всё не торопясь открыть подрагивающие веки, и Сонхун, более не ощущающий теплоту чужих касаний, растерялся больше прежнего. Тревога, разросшаяся где-то в груди, стеганула по сознанию, и Пак знал: это не вернёт их к прежнему. Фигура Джейка отшатнулась, и руки, ранее крепко державшиеся за металлическую ограду, за сонхуново тело, сползли, бренно упав вдоль тела Шима. Джейк смотрел на него, и взгляд этот скользил по Сонхуну из-под полуоткрытых ресниц, однако смущение, порождённое собственной растерянностью, било по сознанию, наливала грудь свинцовой тяжестью и неумолимо красило его лицо, уши и шею в вторящие дребезжавшему закату оттенки розового.       Рваный, скомканный вздох выбился из сонхуновой груди, и тогда Пак, окончательно сбитый собственными чувствами, повернул голову, опасаясь взглянуть Джейку в глаза. Его повело, что-то заискрило там — глубоко в изренненой душе — и это пламя, отозвавшееся результатом, горело в груди. Сонхун терял свой рассеянный взгляд в водной глади, дымка, вставшая перед глазами, казалась неоспоримой, подобно туману убирающую из предметов краски; Пак прятал лицо в собственном плече, опасаясь смотреть на Шима, чья близость до сих пор ощущалась телом, а послевкусие поцелуя, такого неожиданного и безумного, таяло на губах.       Секунды растянулись и на скорости врезались в другие, окольцевав для Сонхуна миг. Тогда, как собственное сердце, ранее остановившееся, вновь зашлось в частом, гулком ритме, а дыхание, разделённое с другим, участилось, нещадно обжигая открытое собственное предплечье, голос Джейка, пробивавшийся через густую пелену раскатом, прозвучал точно над ухом:       — Ты должен был давно понять это, Сонхун, — он шептал слова, и те разносили по телу Пака дрожь, — я тебе не враг.       Слова померкли, и Джейк отстранился. Пак терялся, пока в голове звучали слова, вот-вот крутившиеся на кончике языка, однако не покидающие горло. Тогда, как в уши вбились удаляющиеся шаги, как запах чужого, однако болезненно знакомого одеколона, смешанного с послевкусием табака, растворился облаком, когда перестала ощущаться близость чужого тела, Сонхун так и не осмелился поднять свой взгляд, точно растерянный в калейдоскопе охвативших его чувств.       Шим удалялся, тёмной, понурой фигурой растворяясь в небытие ложащейся ночи, и Пак, тогда совсем не знающий, обернулся ли Джейк, посмотрел ли тот на него вновь, как смотрел тогда — так, будто смотрел на любимого, — содрогаемый безрассудством, бежавшем по телу дрожью, терялся в собственных мыслях, заходившихся гулом в голове. Уже тогда он знал, что проводить время с Джейком значило потворствовать собственным слабостям, а разделять его с Вонён означало бы множить ничего на ничего, и он высмеивал себя за подобные рассуждения, рьяно нарекая их пустозвоном, однако тогда уже осознавал, что обратной стороной его цельности всегда оставалась душевная неполнота.