Там, где всему этому конец

      Блеклое, туманное солнце не пробивалось в высокие окна. Оно рассеивалось, не добираясь и до половины, а после иссякало в своём бессилии. Через город тянулся лёгкий туман, иллюзию занавеса создавали плотные тучи — серые, грозовые, тяжёлые на вид и унылые в своём существовании. Подобная погода протянулась с самого раннего утра, однако облака продолжали неторопливо плыть по небесному полотну, так и не сбрасывая тяжёлые капли дождя. Неторопливые в своём существовании, они тянулись вдоль, расходились поперёк, скрываясь далеко за горизонтом, тёмным густым полотном отражаясь в неподвижной воде реки Хан, и распростерлись всё дальше, дальше и дальше, пока не скрывались за пределами обозримого — там, где, казалось, жизни больше не было.       Вдоль растянувшегося на длинные метры коридора тянулся не яркий проблеск искусственного света. Окутывающую серость это не скрашивало, только исторгало в некоторых местах, когда та спешила собраться более густым комком в других. Лампы над головой подмигивали, содрогались, а после всё торопилось вернуться в прежнее русло, вновь порождая рушимую иллюзию привычного.       Гулкие шаги отдавались по опустевшему коридору, небольшой каблук стучал по полу, и каждый шаг разносился по воздуху цоканьем — тяжёлым, торопливым и сбитым в своём темпе. Собственные шаги отдавались у Пака в голове неясным гулом, они разрезали мысли, отделяли те одну от другой, но им всё удавалось путаться. Его сердце колотилось, и пульсацией отдавалось в висках, неприятно надавливая на них; ритм сбивался, и Сонхуну не было ведомом до конца: от ускоренного шага или тревожности, скользящей по коже.       Он мерил коридор северного крыла размашистым шагом, волнение наливало грудь свинцом, и Сонхун едва замечал, как встревоженный вид ложился на его лицо. Охватывающее его отчаяние проявлялось в деталях, мелких, однако осязаемых: Пак зубами подхватывал нижнюю губу, торопливо одёргивая себя от этого занятия; его взгляд был рассеянным, он судорожно бегал от предмета к предмету, а вскоре спрятанные в глубокие карманы халата руки пробивало несильной дрожью. Сонхун торопливо сглатывал слюну, на языке таяло неприятное чувство: горечи досады, пощипывающая кончик и сдавливающая горло.       Ноги несли его скорее прежнего, и Пак точно знал, что вскоре его раскроют: узнают, спросят, а он не сможет ответить, растерянный в собственных чувствах, медленно берущих над ним верх отчаянием. Сонхун торопливо проскользил по коридору тенью, спрятав рассеянный взгляд где-то далеко перед собой, он не смотрел мелькавшим мимо неизвестными фигурами людям в лицо, машинально кивал, как только услышал негромкое приветствие, настигавшее его слух, и торопливо терял к окружающим интерес.       В подсознание гулким звоном пробрался писк лифта, и Пак обернулся. Не замедлив шаг, она наблюдал за тем, как разъехались в стороны тяжёлые двери, как мгновениями погодя мимо него вновь проскользнула чья-то тень. Вопреки собственным ранним желаниям выиграть немного времени, он отказался от них с неизвестной для себя лёгкостью. Мысль пробраться на лестницу и торопливым шагом спуститься по ней, минуя лестничные пролёты одним за другим, померкла, и на её место вскоре вышла другая, не менее яркая, однако менее безрассудная. Сонхун проскользнул в кабину, к собственному облегчению найдя себя в недолгом одиночестве, и сложенным указательным и большим пальцем торопливо нажал на кнопку необходимого этажа. Двери закрылись, и тросья в скором темпе потянули кабину вниз.       Административный корпус предстал перед Паком новой чередой извилистых коридоров, не считываемых лестниц и мелькающих по обе стороны дверей. Он точно знал, куда направлялся, чувства, сродню принятием неизбежного теплились тугим комом в груди, медленно подбираясь к горлу, словно неторопливо желали после вовсе перекрыть ему кислород. Сонхун не задержался в нерешительности, когда в краткий миг не спеша стали разъезжаться монолитные двери лифта. Пак боком протиснулся в небольшую щель, когда нетерпение взяло над ним контроль и заставило поторопиться, не сумев стерпеть, когда двери лифта раскроются полностью; только мгновениями погодя он выровнял шаг.       Сонхун миновал стойку регистрации, не ссилившись встретиться взглядом с юной девушкой, привставшей со своего места и несильно склонившийся в поклоне при его появлении, Пак только в кратком жесте махнул головой, волосы неторопливо рассыпались по лбу, и позже момент иссяк. Гул собственных шагов, звон бьющейся мысли отдавались в голове неестественным перекатом, волнение всё сильнее и сильнее давило на грудь свинцовой тяжестью, и Паку верилось, что этому более не будет конца.       Он миновал тянувшийся вдаль коридор — один из многих, которые, казалось, совсем не отличались один от другого, — вдоль стен, по выставленным в недвижимых вазонах растениях, скользил неяркий свет, искусственный в своей природе. Отличие административного корпуса от северного крыла удалось найти скоро, однако позже оно показалось лишь только мнимым. Через приоткрытые окна, часто чередуемые серией закрытых, в пустынный коридор, в котором не сновали больные и только изредка туда-обратно мелькали фигуры в халатах, сочился свежий воздух, он контрастной прохладой предыдущих жарких дней окутывал тело, пробирался под одежду и недолго властвовал под ней, пуская по телу лёгкое усмирение. Однако Сонхуну не казалось, что это помогало, прохлада отвлекала, но только на секунды, а после всё повторялось вновь: волнение, отчаяние, неугасаемый гул тревожной мысли и яркий раскат грома, шумным грохотом настигший слух.       Пак преодолел коридор, растанувшийся для него необъятным пространством, кажется, совсем не имеющим ни начала, ни конца, и гул собственных шагов стих в подсознании. Сонхун остановился, и сомнение не одолело его, когда одна рука уже легла на металлическую ручку и неторопливо надавила на неё, а другая потянулась к двери и бросила три неопрятных и сбитых в ритме удара. Он не дождался ответа, точно посчитав это простой формальностью, и рассудив, что друг не будет зол на него фамильярность. Сонхун надавил на ручку, и та без протеста поддалась; щёлкнул язычок замка, и Пак потянул дверь на себя.       Волнение, ранее так рьяно бьющее в уши, нашло отражение в его взгляде, однако Сонхун знал об этом мало: оно блестело неярким светом на дне карей радужки и омрачало всё сонхуново естество. Когда дверь отворилась и рука соскользнула с ручки, Пак встретился с двумя парами глаз: тёмные карие смотрели на него, яркие зелёные — через, растворяясь где-то в глубине коридора. Сонхун замер в нерешительности, точно вобрав в себя настроение, застывшее в кабинете главврача. Сменилось недолгое мгновение, прежде чем скрылся зелёный блеск чужих глаз, и интерн торопливо согнулся в поклоне, тотчас вспомнив здешние традиции. Сонхун не смотрел.       Пак взглядом скользил по лицу лучшего друга и видел в том недоумение, оно яркими проблесками играло в неторопливо сводимых бровях, в том, как щурились глаза. В тот миг чувства окончательно поработили их, и Сонхун, усмиряя собственное дыхание, не находился, что сказать. Когда он вот так вторгался в рабочее пространство Джея, Паком не овладевала мысль о том, что он мог найти себя в той ситуации, в которой оказался — чувства затмили рациональность.       Тягостно рыскать по собственному сознанию и подбирать слова ему, однако не пришлось. В конце, распознавший все эмоции в его взгляде, Джей выпрямился на собственном месте, и его голос, направленный к интерну, прозвучал в комнате:       — Ты можешь быть свободен, Джонатан, — он не смотрел на юношу, теперь развернувшегося к Джею лицом, и взгляд его всё так же оказался прикован к Паку; Сонхун его не избегал. — Я отправлю в университет отчёт о твоей практике позже и печатный экземпляр отдам тебе, когда всё будет успешно подтверждено. Не переживай, ты хорошо справляешься.       — Благодарю, — юноша отозвался незамедлительно, и Джей только неторопливо кивнул.       — Теперь тебе стоит идти, — он быстро бросил сказанные слова, и снисхождение тенями легло на его лицо; Сонхуну показалось, что он и не знал, каким лучший друг может быть с подчинёнными.       Джонатан, как удалось узнать Паку, не пожелал задерживаться более. Растаявший в лёгкости воздуха совсем незамысловатый намёк оказался им понят, и парень, скоро бросив небрежный поклон, развернулся, мгновением погодя проскользнув мимо всё так же застывшего в дверях Сонхуна. Пак опомнился секундами погодя, тогда Джей задержал на нём недолгий изучающий взгляд, который жаром отдавался у Сонхуна на коже.       Он рвано втянул носом кислород и сделал торопливый шаг. Рука схватилась за железную ручку и торопливо потянула ту. Дверь закрылась за сонхуновой спиной с тихим — едва различимым в безобразии окружающих звуков — щёлканьем, и только после Пак осмелился её отпустить. Под пристальным, недоумевающим взглядом чужих глаз он сделал неторопливые шаги вглубь комнаты. Сонхун рухнул на выставленный точно напротив Джея стул, ощутив бренность и тяжесть собственного тела, и секундой погодя его голос, вобравший в себя всё отчаяние, тяжестью ощущавшееся в груди, разрезал отягощенную тишину.       — Всё. Её больше нет.       — Умерла? — Джей стушевался, Пак видел, как обмякло его тело на кресле, как в мгновение помрачнел его вид, и отныне в голове незатухающим звоном гудела мысль о том, был ли лёгший на лицо вид друга точным отражением его собственного. Ответ знать он боялся.       — У неё отказало сердце.       Сонхун сидел сгорбившись, совершенно обессиленный; на грудь свинцовой тяжестью давило отчаяние, оно пробирало тело, скользило по венам и словно шкребло кости, сворачивало и выворачивало всё его естество. Четыре последние ночи он бодрствовал у постели поражённой опухолью, ранее давшей тяжёлое осложнение на дыхательные пути и теперь — на сердечно-сосудистую систему, женщины. Пак не считал, что испытывал к ней привязанность, все былые чувство описывались им как сочувствие и неугасающее чувство собственного долга перед ней как перед больной, однако более не оставалось сил отрицать это, когда тоска пробирала его, захватывая каждую частичку его души и разрождалась скорбью в миг, когда до него вестью дошли новости об её кончине. Тяжёлые ночи, проведённые за закрытыми дверьми её палаты, одиноко расположившийся в отгороженном коридоре люксовых палат, ярким болезненным воспоминанием проникли в память, надвинули усталость на его лицо и скорбь стёрла краски с его лица.       Он провёл четыре тяжёлые рядом с ней, прислушиваясь к тяжёлому дыханию, неясным стонам, когда-то значившие слова, формально, чтобы вводить ей адреналин, по существу же, чтобы хоть слабым проблеском света смягчить неотвратимо надвигающуюся тьму. Ту тьму, уберечь и защитить от которой ему не удалось.       Сонхун понурил голову, и плечи сильнее прежнего поддались вперёд, его спина сгорбилась, и в этих мелких деталях находила своё отражение усталость. Она смешивала в себе множество чувств — разнящиеся, неукротимое множество, — пределам которых, казалось, не было, однако ярко по коже бежало сожаление, отчаяние прорывалось в надрывистых интонациях голоса и плясало в глазах тенями.       Он чувствовал взгляд лучшего друга на себя, однако не смотрел на него в ответ. Сонхун был уверен, что лицо Джея вытянулось, а после на него легло та же скорбь, что охватила и его самого. Потянулись долгие мгновения, прежде чем Пак ссилился поднять свой взгляд. Он встретился глазами с карей радужкой напротив, в которой более не было масляного блеска — одна только тёмная пустота, — и тогда Пак точно удивился, что лучшему другу удалось вобрать в себя, впитать и после отзеркалить всё то, что копилось в нём самом.       Джей молчал, пока Сонхун не говорил, и Пак точно знал, что друг делал это, отягощённый мыслью о том, что Сонхуну требовалось время. Возвращаясь воспоминания к этому моменту протянувшимися мигами позже остаткам сонхунового благоразумия удалось наречь поведение Джея верным.       — Её смерть останется на моей совести, — тяжёлый вздох выбился из груди и срезонировал в помещении, он ударился об стены и разлетелся по углам. Пак смотрел на друга, теряя глаза в чужих, и мало он знал, насколько опустевшим тогда был его взгляд.       — Нам Джиху была неизлечимо больна, — голос Джея показался непривычно низким, в нём играло сочувствие.       Друг не двигался, неподвижной фигурой застыв на собственном кресле, однако его взгляд неторопливо скользил вдоль всего сонхунового силуэта, и Пак не находил в себе силы взывать против. Если бы только Сонхуну удалось встретиться взглядом с собственным отражением, на него бы смотрел разбитый человек — остатки сонхуновой сущности, в котором пробирались ещё не до конца отмершие эмоции. Пак пожелал об этом не думать, и мало тогда он знал, что подобный его вид невидимым штампом отпечатается у лучшего друга в памяти, проникнет в самые дальние углы и останется там навечно.       — Я знаю, — он выдохнул слова, медленно отводя взгляд, позволив тому соскользнуть на стол Джея и так же неспешно вернуться в былое положение. Они смотрели друг другу в глаза, и в чужих Сонхун видел соболезнования, скользящими медленными тенями.       В миг руки взлетели в воздухе, разрезали пространство, и локти упали на колени. Сонхун поднёс ладони к лицу и позже растёр то в уже привычном жесте, выиграв себе минуту слабости, однако помогла она совсем ничтожно мало. Все эмоции медленно вбирал в себя кислород, однако это едва ли помогало. Он чувствовал, будто душу разбили и торопливо неверно слкеили осколки — та теперь был искажена, изуродована, и всё то, что произошло за последние четыре тяжёлые ночи только сильнее дополняли этот образ, только сильнее крутило его естество.       Сонхун тяжело вздохнул, и вздох этот сорвался с губ только протяжным «ха», долго растворяющемся в воздухе и неторопливо забивающемся в углы комнаты, настигая Джея только слабым отголоском. Протянулся неторопливый миг, лишь только после в голове ярким проблеском задребезжала мысль, заставившая Пака неторопливо протянуть, повторяя уже сказанные слова, словно в этом была необходимость:       — Я правда знаю, но она была моей личной пациенткой.       Слова растворились в воздухе, и Сонхун сильнее прежнего обмяк в кресле. Он убрал руки от лица и потерял взгляд в собственных ладонях: кожа на пальцах оказалась совсем сухой и в некоторых местах стала отслаиваться, их пробивала дрожь, унять которую у него не оставалось сил. Пак не поднимал взгляд, однако чувствовал, как друг продолжал смотреть на него в ответ. Когда же Сонхун ссилился вновь встретиться с Джеем взглядом, заметил, как тот поджал губы, зубы подхватили плоть и оттянули, и в этом Пак нашёл нетленную привычку лучшего друга.       Джей молчал, и в этом молчании трепетали все эмоции: сожаление сменялось соболезнованием, а то торопилось осознанием. Друг поджимал губы, и брови его медленно подскакивали, Сонхун только немо прожигал его взглядом в ответ. Сменилось мгновение, для самого Пака протянувшееся вечностью, когда Джей распустил губы, когда на его лицо легла лёгкая тень смирения. Шумный вздох, потакавший сонхуновому, разрезал тишину, только после Джей заговорил, неторопливо собирая буквы в слова.       — Ты не сможешь спасти всех, Сонхун, как бы прискорбно это ни было.       Скрытое отчаяние, проскользнувшее в голосе друга, полоснуло слух и откликнулось с собственным. Сонхуну показалось, будто для него всё это станет последней каплей, однако он вскоре осознал, что ошибся в собственных суждениях, намного позже благовольно нарекнув ход собственной мысли жалким. Он понурил голову, и плечи поддались вперёд сильнее прежнего, его тело пробила усталость, чувствовать которую ему не доводилось так долго, что та теперь казалась тяжелее собственного бренного тела. Собиравшиеся, перекликавшиеся и резонирующие чувства давили на грудь свинцовой тяжестью, и Сонхуну не беспричинно казалось, будто он задыхался. Задыхался и совсем не мог этому противостоять — последние силы иссякали.       Они сидели в молчании, и это не продлилось недолго. Собственный голос, звучавший будто отдалённо — так, будто лился откуда-то далеко, — развеял молчание, вновь неторопливо вклинившееся между ними. Сонхун смотрел Джею точно в глаза, когда говорил, и не боялся этого взгляда. Пак точно знал, что не увидит во взгляде тёмных глаз напротив отвращения, точно так же, как не заметит порицание.       — В ней было столько мужества, — Сонхун тяжело выдохнул, слова давались с трудом, однако что-то внутри взывало протестом и требовало, чтобы Пак говорил об этом. Он точно знал, что Джей не прогонит. — Она так долго мучилась, и мы не смогли уберечь её. Её смерть — это было так ужасно.       — Ты не сможешь спасти каждого, — слова вновь сорвались с губ друга и только мгновением погодя нашли отклик в чужом сердце. — Ты делал достаточно, Сонхун.       Джей участливо закивал, его голос пробился в сонхуново подсознание тухнувшим отголоском. Мысли тянули Пака в противоположную сторону, оттаскивали его и завлекали, ему казалось, что в короткие моменты он Джея едва слушал, а когда удавалось опомниться, резко тушевался, не находя собственного места. Он был благодарен, что даже если его подобное поведение другом всё же осталось замечено, Джей не посчитал верным акцентировать на этом внимание.       — Она хотела прогуляться в саду клиники, — собственные мысли вновь тянули его к воспоминаниям, в сонхуновой памяти это были те дни, в которых проблесками — неярким счастьем — горели остатки жизни угасающей души. Всё это теперь казалось невыносимым. — Это было её желанием — последним, как оказывается. Я обещал сделать всё возможное, но знал, что это невозможно. Я так и не набрался мужества сказать ей правду. Я лгал ей и бежал, как трусливый пёс, а она знала правду, знала всё до последнего, но не стала говорить об этом мне. Мы вместе создали эту иллюзию, и я чувству ответственность за это, Джей.       — В этом нет твоей вины, — друг потянул носом кислород, и негромкий шум разрезал слова, не позволив тем растаять в тягучести остывшего только на несколько градусов воздуха. Он промолчал несколько секунд, и Паку показалось, будто Джей предался недолгим рассуждениям о том, что следовало сказать после. Мгновениями погодя он вновь заговорил, и его голос окутывало утешение, точно пробиравшееся и находившее отклик в сонхуновом сознании: — Вы оба знали, что это неосуществимо. Нам Джиху знала, что этот момент должен настать, случиться это рано или поздно. Ты мог только выиграть для неё немного времени.       — Выиграть немного времени, — Пак повторил слова друга, прошептав те одними только губами, и вскоре отчаяние вновь взяло над ним верх. Тогда, когда голос вновь исказился надрывами — именно так отражалось всё та разнообразие чувств, одолевшее его, — Сонхун ссилился спросить: — Думаешь, я не справился?       — Это не так, — Джей выдохнул слова, и его рука потянулась к сонхуновому плечу, ощущаясь теперь тяжестью, ставшей единственным, что удержало в здравом уме. — Рак беспощаден — я уверен, ты знаешь, — и ты делал всё, что было в твоих силах, как делал всегда, Сонхун.       Пак терялся и более не знал, что должен был сказать: все слова иссякали, все возможные фразы, которые могли бы быть сочтены за ответ, теперь казались излишними, нелепыми и ненужными. Сонхун пожелал расправить плечи, однако груз произошедшего нестерпимо давил на него, Паку осталось только малое: согласиться с собственной участью, сгорбить спину сильнее прежнего, всем телом ощутив бренность собственного существования.       Джей молчал, пока Сонхун не говорил, и Пак, с благодарностью, бьющейся где-то на глубине собственного сердца, воспринимал это как немую попытку дать ему столько времени, сколько требовалось. Однако молчание не осквернило их разговор надолго. Джей заговорил, и голос его отдался в пространстве комнаты слабым эхом, настигшим Сонхуна только немного погодя. Друг смотрел на него, вновь монотонно скользя оценивающим взглядом, и Сонхуну не требовалось долго рассуждать: он уже знал, что в сознании друга накрепко закрепился ряд сделанных суждений, поддавать под сомнения которые не оставалось необходимости.       — Это не первая смерть за время твоей практики, — друг остановился, но всего на краткий миг, — так почему же Нам Джиху?       — Я не знаю, — он вновь тяжело выдохнул, воздух неторопливо вбирал все чувства, однако не избавлял их. — Мне кажется, я привязался к ней. В ней не было ничего особенного, просто она была добра ко мне, добра ко всем, кого знала. В конце концов она была моей личной пациенткой так долго, — голос теперь звучал устало, и Сонхун не осознал это сразу, однако, как только последняя фраза неторопливо растворилась в воздухе, он почувствовал, как облегчение раскатом проползло по телу.       — Я слышал, она нравилась многим.       — Она говорила, что ей не по нраву сентиментальное угасание, — он вновь отвлёкся, мысли без устали продолжали возвращать его к тем воспоминаниям, что медленно омрачились кончиной женщины.       — Но именно так и случилось, — голос Джея вклинился в фразу и прозвучал натуральным дополнением. Сонхун не стал протестовать.       — …именно так и случилось, — протянулся недолгий миг, прежде чем Пак неторопливо повторил слова лучшего друга, и те горечью растаяли на губах.       Сонхун отвлёкся, адамово яблоко подскочило и тем же самым мгновением поспешило опуститься в былое положение. Пак отвёл взгляд от лучшего друга, тот проскользил по деревянной плоскости мебели, затерялся в неровном блике, исказившем собой слабое отражение комнаты. Сонхун размышлял, и мысли бились в судорожном припадке: они перекликались, противоречили друг другу и спутывались в один неразборчивый ком, распутать который у него никак не выходило и благовольно было принято решение избавиться.       Джей молчал, сочувствующе полагая, что Сонхуну было необходимо время, и был прав в своих суждениях. Пак всегда знал: лучший друг был всегда прав. Сонхун этому не противился. Он поднёс руку к лицу, и за одной ладонью скрылись губы. Сонхун в задумчивом, не несущем в себе какого-либо смысла жесте растирал подбородок, неопрятная несколькодневная щетина покалывала пальцы. Только сейчас ему удалось сделать представление об неряшливости собственного вида.       Пак тяжело вздохнул, и вздох этот вобрал в себя все те неугомонные мысли, что роем звучали в голове. В тот момент, когда он поднял на лучшего друга взгляд, когда позволил себе потеряться в чужой радужке, вновь отыскав там сочувствие, когда неторопливо заговорил, его голова уже была пуста. Больше не билась ни единая мысли, и все они в скором порядке померкли, оказавшимися омрачёнными усталостью, подбирающейся валами черноты с разных сторон, вот-вот намереваясь поглотить его полностью.       — Мне стоит отдохнуть немного, — он выдыхал, и слова поочерёдно срывались с ним с каждым вздохом, словно отчеканенные. Усталость брала над ним контроль и теперь ощущалась как никогда прежде: она давила на грудь, пробиралась по конечностям и сдавливала виски. Четыре долгие бессонные ночи сказывались на нём, и теперь он более не мог это скрывать. Осталось только принять собственное поражение, однако он так и не смог до конца смириться с этим.       — Езжай домой, — заметил Джей, и привычный снисходительный лик пал на его лицо; Сонхун вновь узнал в это лучшего друга. Он неторопливо кинул взгляд Паку за спину и мгновением погодя, как только Сонхун отсчитал два щелчка секундной стрелки, вернулся к нему и, смотря точно в глаза, снисходительно проговорил: — Твой рабочий день всё равно скоро закончится. Ты прав, тебе стоит отдохнуть.       Пак немо согласился, только лишь неторопливо и устало кивнув. Удручение брало над ним верх, пробиралось по костям усталостью, противиться которой более не осталось сил. Сонхун неспеша поднялся с места, вытолкнув себя руками, крепко вцепившемся в подлокотники стула. Он встал на ноги, и те словно медленно стали наливаться свинцом: казались до непомерного тяжёлыми и едва ощутимыми. Пак прогнулся в коленях, несколько раз отпружинив, и убедил себя, что это точно должно было вернуть ему равновесие.       В мгновение Джей стушевался, провёл взглядом по возросшей сонхуновой фигуре перед ним и, смотря а него снизу вверх, растерянно сказал:       — Ты сможешь вести в таком состоянии? — голос друга настиг его и вбился точно в сознание.       Сонхун остановился и растерялся, чувства разрядом протянулись по телу. Пак бросил неторопливый взгляд в окно: над городом продолжали тянуться густые тёмные облака, так и не торопясь разлиться каплями дождя; слух настигали редкие раскаты грома, в которых, Сонхуну казалось, он норовил потерять себя. Былой серости дня так и не удалось улетучиться, и Паку почудилось, будто где-то на подкорке сознания проскользила тягостная мысль, что этот день оказался не лучшим для смерти — Нам Джиху должна была жить, однако не смогла.       Он повернулся к Джею и выдавил улыбку. Впрочем, улыбка эта оказалась только отдалённо похожей на настоящую — натянутая по своей природе, отображающая всё то отчаяние, кипевшее в Паке, она не была олицетворением лучших чувств, и Сонхун знал об этом. Показывать эту сторону лучшему другу он не боялся.       — Я буду в порядке, — Сонхун выговорил слова неторопливо и поспешил спрятать ладони в глубине карманов собственного халата: пальцы било лёгкой, однако неумёной дрожью — Пак знал, предвестием чему это было, но нежелание принимать окутывало разум плотной пеленой. — Я правда справлюсь, Джей.       Друг ничего не сказал, однако согласно кивнул. Сонхун проследил, как Джей в привычном жесте сложил обе руки на деревянной поверхности стола, как после не поспешил отвести взгляд, и Пак знал: лучший друг будет провожать его взглядом до самого последнего момента — пока не скроется за дверью, пока не станет попадать в поле его зрения. Сонхун поджал губы, и спрятал взгляд в полу в кратком моменте, когда выходил из-за стола. Он протиснулся между столом и стулом, и первые шаги давались тягостно: ноги словно едва слушались, словно вот-вот были готовы прогнуться в коленях, разрушить мнимую иллюзию равновесия и повалить Сонхуна ниц. Однако он не желал останавливаться, полностью захваченный мыслью о том, что ему следовало сменить обстановку. Ему был необходим нормальный отдых.       Сонхун неторопливым шагом рассёк кабинет Джея, и ему показалось, что это слишком контрастировало с тем, как он появился здесь. Усталость окутывала его, подступала со всех сторон плотной тёмной пеленой, противиться которой более не осталось сил. Он остановился у двери и подумал, что ему стоило обернуться, однако рука уже легла на ручку, железо лёгкой прохладой лизнуло кожу. Пак надавил на ручку, и дверь немо отворилась, из коридора в кабинет пробились чьи-то голоса — неясные отголоски, Сонхуну более напоминавшие гул собственных мыслей. Он переступил невысокий порог, и бренность собственного существования стала ощущаться на плечах тяжёлым грузом.       Пак в неторопливом жесте перехватил дверную ручку с другой стороны, другой ладонью проскользив по ней, и только после остановился. Он оказался безошибочно прав в своих суждениях: Джей не позволил себе оторвать от него взгляд, не позволил даже тогда, как Сонхун уже переступил порог.       — Спасибо, Джей, — слова вырвались из груди устало, и Сонхуну показалось — едва слышно, однако им удалось найти отклик в душе лучшего друга.       — Всё в порядке, Сонхун, — Джей слабо улыбнулся, и эта улыбка Паку была неизвестна: в ней было всё — сострадание, скорбь и та тонкая тень поддержки, которая была всегда. — Если тебе что-то понадобится, просто скажи мне.       Сонхун не сказал ничего в ответ — все слова тогда показались излишними. Он несколько раз неторопливо закивал, волосы упали на лоб, и Пак не пожелал убрать их. Сонхун вновь насильно потянул уголки губ вверх, те приподнялись и только лишь на совсем малый сантиметр; Пак догадывался, однако мало знал, насколько измученной была эта улыбка.       Он поспешил закрыть за собой дверь, и безлюдность коридора ознаменовала для него облегчение. Пак заторопился, совсем не зная чем подгоняемый: усталостью, вот-вот окончательно взявшей над ним контроль, или остатками тех эмоций, что продолжали опустошать его душу. Сонхун оставил халат небрежно брошенным на стул в своём кабинете, он подхватил дипломат, в карманах отыскал брелок от машины, и ноги вывели его за пределы клиники.       Пак был нетороплив, когда знакомые улицы и развилки вели его к собственному дому. Через город продолжали тянуться грозовые тучи из-за чего всё неминуемо окрашивалось в неприглядный серый цвет; он более не давил на сознание, и монохромность жизни в этот краткий миг Сонхуна устраивала. Он оказался в здание собственного дома намного позже, чем предполагал, что мог. От прошедшего получала в памяти оставались только оборванные эпизоды: машина, дорога, подземная парковка, лифт, нужный этаж, — и в его подсознание продолжали пробиваться чужие голоса — неизвестные, ненужные и совсем ничего не знающие об боли его утраты голоса.       Сонхун скрылся за дверьми собственной квартиры, наивно полагая, что за её стенами ему станет лучше. Сменились только недолгие мгновения мнимого облегчения, прежде чем отчаяние вновь пробралось по телу, поскребла по костям и пробило кончики пальцев ощутимым покалыванием. Паку казалось, что он вновь чувствовал, как гасло в нём всё то светлое, на что он когда-то был способен, и всё это ему казалось, он уже видел: точно так же угасала жизнь покойной Нам Джиху.       Пак наполнил тишину квартиры рваным вздохом, искажённым надрывистым «ха», торопливо выбившийся из груди. Недолгие мгновения он застыл в проеме двери, а секундами погодя в воздухе зашуршали его домашние тапочки, неумолимо шаркающие по полу. В растянувшийся миг собственной слабости Сонхун позволил усталости поглотить его; здесь, за дверью собственной квартиры, она более не казалось поборимой, она наступала, брала своё, и Пак бросил попытки противостоять. Изнеможение протянулось тяжестью по всему телу и отдалось гулом в конечностях.       Сонхнун удручённо упал на диван, и бренность собственного тела теперь ощущалась неподьёмным весом. Подушки прогнулись под ним, однако внимания этому Пак не придал. Он отклонился, и вскоре спина соприкоснулась с мягкой поверхностью, одежда отдалась шорохом, а рубашка, где посвободнее, исполосалась грубыми складками, паутиной расходящимися вдоль сонхунового торса. Он вздохнул, и вздох сорвался из груди шумным гулом, он разрезал безлюдное пространство комнаты, отбился от стен и рассёк тишину. Он не таял в тягучести летнего воздуха дольше других неровных вздохов, других слов, покидающие его грудь одним только неясным мычанием, и комната нетороплива вновь охватывалась тишиной — всепоглощающей и неоспоримой.       Пак взмахнул левой рукой в воздухе и в слабом свете блеснул ободок циферблата окольцевавшего запястье часов. Сонхун не обратил на них внимание, когда неторопливо прикрыл отяжелевшие и теперь казавшиеся бренными веки, поглядывая на блекнувший окружающий мир только пущие секунды через подрагивающие ресницы. Он опустил ладонь, тыльной стороной положив ту на переносицу — рука прикрыла глаза, и слабый, серый, однако всё ещё настырный свет, неторопливо рассеивающийся по комнате, более не пытался пробраться под веки. В короткий миг мир для Сонхуну померк так же скоро, как тогда, когда ему пришло известие о кончине женщины. Всё это словно повторилось вновь, и слабый привкус дежавю горечью растаял на языке.       Сонхун не знал точно, как долго пролежал в подобном состоянии: ход времени для него более не оказался ощутим; оно плыло, тянулось и ускользало, словно огибая Пака со всех сторон. Ему не удавалось даже разобрать слабое, едва слышное клацанье собственных часов. Растянувшийся миг оказался прерван, когда в подсознание неразборчивой трелью пробрался звук. Он коснулся ушей, однако отклик в сознании нашёл с опозданием. Тот повторился вновь, и только тогда Сонхун разобрал его в разнящемся множестве других звуков, ухватился за него и остепенился.       Пак неторопливо поднялся с дивана, сперва вытолкну себя руками, а после неустойчиво встав на ноги, пошатнувшись при первом едва отличимом шаге. Звук раздался вновь, и Сонхун бросил торопливый взгляд на входную дверь. Теперь всё медленно встало на свои места и обрело смысл: пробирающейся в подсознание трелью был заходившийся звонким звоном дверной замок. Кто бы не оказался по ту сторону двери, он продолжал неторопливо жать на кнопку с разнящимся интервалом, и по тому, как уменьшалось время между каждым из нажатием, Сонхун предполагал, что неизвестны одолевало нетерпение.       Пак мотнул головой, наивно надеясь, что это краткое движение стряхнёт с него вид мертвеца. Он сделал неторопливые шаги, и ноги неустойчивой, подверженной силе его усталости, которая пробирала тело, походкой понесли его ко входной двери. Сонхун схватился за ручку и несильно надавил на него, дверь издала тихое пиканье, и в прихожую из коридора пробился слабый луч меркнущего света. Пак отворил дверь, рукой придерживая конструкцию, и взгляд встретился с чужой тенью, растянувшейся на полу. Сонхун поспешил поднять взгляд, проскользил вдоль чужого тела, неторопливо подмечая детали. и остановился, как только взгляд вцепился в ярко-жёлтую эмблему доставки у юноши на груди.       — Господин Пак Сонхун? — юноша безучастно проскользил взглядом по конверту, крепко зажатому в одной руке и по папке с накладной — в другой. Только мгновением погодя он поднял свой взгляд на Сонхуна и, с вопросом, звучащим не только в голосе, а и точно проглядывающемся во взгляде, выжидающе посмотрел на него.       — Да, — протянул Пак, и былая тень волнения, внезапно охватившая его по малоизвестным причинам, отступила.       — Пожалуйста, распишитесь, — юноша вытянул накладную, и Сонхун торопливо подхватил зажатую в пружинах папки ручку. Он оставил краткий розчерк подписи, прежде чем молодой парень вновь посмотрел на него и, забрав из его рук собственную папку, протянул конверт.       Они более не обменивались словами, юноша безучастно сложился в поклоне, и Пак только кивнул в ответ. Сонхун закрыл дверь квартиры, как только парень размерил коридор двумя неторопливыми шагами, и Пак вновь скрылся в стенах собственного обитель. Ноги понесли его прочь из прихожей неторопливым, едва ровным шагом, пока Сонхун с недоумением, скользившем по его лицу в сведённых к переносице бровям, в сощуренные глазах и поджатых губах, осматривал конверт в своих руках. Он прокручивал его в пальцах, и картонная упаковка почтовой службы яркими красками жёлтого и красного впивалась в подсознание. Сонхун медленно осмотрел его, однако так и не сумел отыскать то, что могло бы развеять его сомнения.       Пак оказался на кухне, и в краткое мгновение пальцы подхватили длинный кухонный нож. Лезвие сверкнуло холодным отблеском синего, совсем не выбившимся из серости стоящего пасмурного дня, и Сонхуна не одолели сомнения, когда он неторопливо разрезал плотный картон, вскрывая конверт. Бумага отдавалась хрустом с каждым движением лезвия, и этот звук постепенно заполнял комнату, вбивался в уши и вскоре торопливо таял. Когда с этим оказалось покончено, Сонхун отложил нож.       Нерешительность не пробиралась под кожу, не гудела в мыслях, когда он безучастно пальцами скользнул вглубь конверта. Бумага под подушечками пальцев ощутилась невесомой. Сонхун ухватился пальцами за край и неторопливо вытащил из темноты конверта сложенный пополам лист бумаги. Знакомые чувства не овладели им, не было и страха. Неторопливый в своих движениях, Пак отложил опустевший конверт, и тот с глухим звуком упал на барную стойку.       Сонхун провёл пальцами по бумаге, теперь схватив ту обеими руками, и совсем не знал, что скрывалось внутри. Он не тешил себя догадками, посчитав это ненужным излишеством и, когда сменился краткий миг, пальцами поддел край.       Пак не оторопел, когда взгляд проскользил по тёмным чёрным буквам, так сильно контрастирующим на белой бумаге. В правом верхнем углу значилась эмблема, а рядом ровными буквами значилось: «Семейный суд».       Краткий, шумный вздох вырвался из груди, и осознание пронеслось по телу жаром, оно надавило на грудь. и былая усталость теперь ощущалась сильнее прежнего. Сонхун не оторвал взгляд от бумаги, каким бы велико не было желание. Глаза скользили по строчкам, и Пак неторопливо читал, внимал смысл каждого слова, и чувства, сродные безысходности, плотными жгутами стягивал его тело, ползли вверх и вниз по венам, смешиваясь со всем тем, что ещё гудящим отголоском осталось в душе.       С бумаги на него яркими выделенными буквами смотрели слова: «Судебная повестка по гражданскому делу» въедалось в сетчатку и намертво вклинивалось в память. Смятение подбиралось слабыми, едва выделяемыми в бушующем разнообразии эмоций потоками, однако они так и не охватывали тело. Кончики пальцев покалывало, и Пак не знал, чем это было: усталостью или всё же лёгкой тенью замешательства, но ему удалось отыскать в себе угасающие силы, и Сонхун продолжал читать.       Сонхун знал, что этот момент должен был настать. Он знал это так же хорошо, как и об неизбежности происходящего, а потому немо соглашался с каждым прочитанным словом, медленно ощущая, как принятие гудело в подсознании.       «…Первое медиативное слушание будет назначено на одиннадцатый день текущего месяца…»

* * *

      Он приехал к растянувшемуся вдоль зданию семейного суда в самом рассвете дня. Зенитное солнце не было ярким, плотный, густой и непроглядный туман скрыл его, небесное полотно окрасилось в неприглядный серый, и дни показались Сонхуну однородными. Для Пака тянулись дни тягостного недовольства, отчаяния, пробиравшего точно до костей, и прошедшие долгие два дня слились в едва разборчивый поток событий, скрытый плотной пеленой тумана и грозовых туч, где начало всему этому положила ударившая по нему кончина. Нам Джиху скончалась два дня назад — изнывающему от душевного потрясения Сонхуну казалось, что всё это растянулось на долгую неделю. Время перестало быть для него скоротечным.       Блеклый свет летнего солнца не пробирался через густой туман, он рассеивался где-то на половине проделанного пути, далее доходя только слабым неспособным бороться отголоском, тускнеющим в серости стоявшего дня. Серая дымка тумана тянулась наискосок, предметы теряли свои очертания, испепелялись и краски, более не играющие яркими цветами, и Сонхуну казалось, будто там дальше уже совсем ничего нет.       Он не торопился покидать собственный автомобиль, в салоне которого ему удалось ненадолго — только на скоротечно сменяющийся миг — отгородиться от окружающего мира. Этот окружающий его мир давил на плечи тяжестью настолько сильно, что Пак и не знал, как долго ещё сможет выносить бренность собственного существования. Собственное беспокойство, так скоро смешивающееся и перекликающиеся с бьющимся в немом припадке безнадёжием привели его к зданию суда на недолгий час раньше положенного. Пак не сожалел, однако после посчитал проведённое в машине время наедине с самим с собой губительным и лишь только потому, что в голову ураганом врывались мысли, спешившие раствориться так же скоро, как появиться, а подсознание рисовало блеклые и словно чёрно-белые картинки воспоминаний.       Сонхун кинул заинтересованный взгляд на дорогу, расстилавшуюся прямо перед ним, когда по опустевшей на недолгое время улице проскользил автомобиль. Сливающийся с серостью стоявшего дня он тёмным пятном скользнул вдоль дороги, и сменилось недолгое мгновение, прежде чем тот свернул на подъездную дорожку, точно ведущую на парковку. Когда в памяти удалось отыскать расплывчатый образ, Пак остепенился. Он выровнялся на собственном сидении и поспешил убрать ранее небрежно брошенные кисти с руля. Сонхун неторопливо сглотнул слюну в мнимой надежде смочить горло, и осознание неизбежности происходящего пересчитало позвонки, принятие сдавило лёгкие.       Его не одолевали сомнения, когда он потянулся к ручке на двери. Клацнул замок, и в салон автомобиля пробрался порыв разыгравшегося ветра, он обволок, лизнул открытую кожу, зашевелил волосы и проник под ткань одежды, словно наслаждаясь своей неукротимостью. Сонхун более не смотрел перед собой, точно зная, что вскоре парковочное место рядом с ним окажется занятым, и тёмное пятно, всё это время представляющее собой автомобиль, неостановимо загородит ему часть открытого туманом окружающего мира. Пак опустил ноги, и каблук туфель клацнул об асфальт, краткий звук не таял долго, он не забился в уши и поспешил смешаться с несчётным разнообразием окружающих шумов. Сонхун встал на ноги и в следующий миг закрыл дверь автомобиля. Руки потянулись к штанам, и Пак в привычном, скрывающем нервозность жесте разгладил невидимые, а если и видимые, то едва заметные складки чёрной ткани.       Сонхун поднял свой взгляд мгновениями погодя и заметил, как рядом между двумя автомобилями темнела фигура, она возросла рядом с ним в считанные секунды, и краткий миг её появления разрезали чужие гулкие шаги.       — Ли Хисын, — чужое имя сорвалось с его губ, и в ответном взгляде из-под линз расположившихся на переносице очков, направленном точно на него, он увидел, что подобное приветствие адвокатом было сочтено надлежащим.       Сонхун протянул руку для рукопожатия, и в краткий миг не чувствовал себя неловко. Хисын располагал, и противиться этому не оставалось поводов, это точно давало Паку право полагать, что в выборе адвоката он не ошибся. Он вытянул руку и ждал ответной реакции, глаза неторопливо скользили по вытянутому лицу, в большей степени скрытом за оправой очков, после метнулись ниже, и Пак заметил, как под его взглядом Ли выровнялся, расправил плечи и вздёрнул подбородок. Тогда, мнимые секунды погодя, в голове взыграл чужой голос, воспоминание отдалось гулом в конечностях и томящей ностальгией: небрежно брошенные слова Джейка тогда — в лифте, когда они оба ещё были трезвы — теперь нашли своё воплощение.       — Вы рано сегодня, — Хисын в скором жесте переметнул ранее зажатую в одной руке папку в другую. Ли ответно протянул ладонь, и в краткий миг на его лице взыграла лёгкая улыбка. Улыбка эта была та, что показалась Сонхуну уже известной: профессиональной, скрывающей настоящие чувства и в большей степени притворной.       — Так уж вышло, — Пак скрыл это, однако смущённость собственным поступком, намного позже сочтённым ничем иным как собственной импульсивностью, пересчитала позвонки и скользнула по коже неприятным жаром; тот вскоре оказался подхвачен лёгким дуновением ветра и унесён прочь.       — Это к лучшему, — Хисын выдохнул слова, и в кратком мгновении его рука снова опустилась, теперь поравнявшись ровно по шву его брюк. Ли не мешкался, в момент собственного откровения, ещё не искажённого профессиональной выдержкой, все возможные вопросы, его интересующие, слабым проблеском играли у него на лице, теплились в не выражающем эмоций взгляде и скользили в выгибающихся губах. Хисын не стал тянуть долго, тогда с его губ в неторопливом потоке сорвались слова, мгновением погодя собравшись в единое предложение, и вопрос, растворившийся в плотности скользящего вдоль тумана, вобрал в себя все предыдущие: — Вы точно уверены, что хотите присутствовать? Это совсем необязательно.       — Я хочу, — Сонхун не мешкался, и сказанное покинуло горло с той лёгкостью, объяснить которую ему едва ли удавалось.       Им не овладевала нервозность, осознание вместе с принятием долгие два дня скользили по коже, пропитывали каждую мысль, словно пытались затмить то отчаяние, ранее ударившее по нему и удерживающее невидимой хваткой. Пак точно знал и теперь не путался в собственных чувствах. Всё неторопливо становилось на свои места, все те светлые чувства, на которые он когда-либо был способен неторопливо меркли, и Сонхун не знал, было ли это замешательством, окутывающим послевкусием неразрешённости, или же ранее испытываемая симпатия всё продолжала испаряться, и после неё не оставалось ничего. Однако теперь всё это имело мало значения, Пак точно знал, что сможет отпустить Вонён, и всё остальное более не казалось важным.       Незавершённость разговора повисла в воздухе пеленой не гуще тумана, всё сильнее подступающего со всех сторон валами серости, только более напоминающими об безысходности. Хисын не сказал ничего в ответ, вероятно, посчитав вопрос уже решённым, и более не ставил желание Пака под вопрос; Ли только согласно кивнул, и скользнувший ветер шелохнул его волосы. Сонхуном не овладевала нерешительность, однако он поджал губы, совсем не вкладывая в этот жест какой-либо скрытый смысл, и Хисын посчитал делом чужой чести не ставить на этом акцент.       Ли взмахнул рукой в воздухе, и Пак по малообъяснимым причинам нашёл в этом жесте проблеск лёгкого изящества. Хисын согнул локоть, и его взгляд неторопливо опустился на скрытое слоем ткани запястье, сменился краткий миг, прежде чем, Ли, прижав локтём другой руки папку к телу, освободившейся рукой несильно отодвинул ткань тёмно-синего пиджака, вместе с тем скользнул вверх по запястью рукав рубашки. Ткань на руке собралась массивными складками, и в переливе ткани заиграли мрачнеющие тени. Хисын опустил взгляд на циферблат, окольцевавший запястье, часов, железные ремешок которой казался блеклым в серости стоящего дня. Протянулись несчётные мгновения, сменившиеся торопливо быстро, и вскоре Пак вновь ощутил чужой взгляд на себе; теперь в том не было проблесков эмоций — даже слабых теней, — и Сонхуну это показалось знакомым. Строжайшая этика и профессиональная выдержка.       — Представитель истца вскоре должен явиться — если не сделал это до сих пор, — нам нет необходимости ожидать его здесь, — Хисын несильно повернул голову, и Сонхуну не требовалось терять долгое время на раздумья, чтобы узнать, что Ли неторопливо перевёл взгляд на тянувшееся вдоль и скрывающееся за пеленой тумана здание суда. Найти этому подтверждение ему удалось позже, когда голос Хисына вновь разрезал пространство и вбился точно Паку в уши словами: — Думаю, мы можем идти.       Сонхун не посчитал необходимым находить надлежащие слова для ответа, в сменившемся кратком миге он только согласно кивнул, и для Ли этого оказалось вполне достаточно. Хисын не стал дожидаться Пака, позже вовсе не нарёкшего подобное грубостью, и сделал неторопливый шаг. Сонхун последовал за ним, и руки проскользили по бёдрам, Пак в привычном жесте спрятал руки в карманах брюк.       Когда Ли завёл их в здание суда, его голова была пуста. Сонхун не был удручён мыслями, и в короткий миг собственного безнадёжия те перестали иметь на него влияние, им не овладевало волнение, не пробивало дрожью ноги и не покалывало кончики пальцев. Пак мало мог объяснить это для себя, однако отрешение неторопливо пробрало до самых костей, скользило по коже и заполняло его разум, и всё это было результатом той череды трагических событий, в которую он оказался втянут, и те продолжали тяжёлым бременем давить на плечи, пока былые чувства медленно притуплялись, однако не исчезали.       — Все порядки вам уже известны, поэтому не остаётся поводов для волнения, — размеренные шаги, которыми Ли разрезал пространство отделяли слова, и те эхом настигали идущего теперь точно наравне с собственным адвокатом Сонхуна.       Пак не замедлил собственный шаг, посчитав ситуацию той, в которой ему стоило находиться рядом с Хисыном, и только неторопливо повернул голову в его сторону. Ли смотрел перед собой, когда под ногами расстилалась ровная, выложенная плиткой дорожка, выводящая их через ограждение прямо к главному входу в здание суда. Сонхуну казалось, что в выдержке Ли, в выдресерованной сдержанности и внём самом проступало достоинство восходящего поколения Кореи, избавиться от этой мысли едва удавалось.       — Мои знания поверхностны, — Пак удручил Хисына ответом только несколько погодя: потребовались недолгие мгновения, чтобы в памяти сквозь стоявшую пелену подавленного, однако не исчезнувшего отчаяния, пробрались воспоминания с их краткой консультации накануне. Сонхун на мгновение замялся, а после словно посчитал это необходимым, в защиту собственной гордости поторопился добавить: — Полагаю, этого будет достаточно.       — Если в результате сегодняшнего медиативного процесса мы не сможем прийти к соглашению, будет назначено слушание, — Хисын проигнорировал последнюю брошенную Паком фразу и, уловив на себе его взгляд, закончил: — Во всяком случае, насколько мне известно, настроения ведущей дело судьи таковы. Если не появиться новых обстоятельств судья будет настаивать на урегулировании дела в кратчайшие из возможных сроков.       Слова Ли неторопливо находили отклик в сонхуновом сердце, и Пак не осознал это сразу, однако лёгкий привкус разочарования — предвкушение провала, и ничего более — стал неторопливо таить на языке, в то время, как принятие происходящего скользнуло по коже жаром. Он не стал задерживаться на этом долго, рационально списав все свои ощущения на собственное заблуждения, и этого хватило, дабы урезонить крики собственного подсознания, пробирающееся в мысли неясным гулом и отдалённым эхом.       Пак не смотрел на Хисына, когда перед ними мелькнул вход в здание суда, когда он, торопимый адвокатом, первый проскользнул в дверной проём и скрылся в глубине растянувшегося коридора. В оглушающей тишине и под пристальными чужими взглядами они миновали железные арки, и только позже, теми неясными мгновеньями погодя, когда каблук собственных туфель стал отзываться клацаньем по выложенному плиткой полу, Сонхун осмелился вернуться к ранее звучавшим хисыновым словам.       Незавершённость разговора ощущалась тяжестью, совсем не растворимой редкой лёгкостью летнего воздуха, и более напоминала сгущающийся туман — точно тот, что подступал валами серости по бокам, ограждая пространство вокруг и непреднамеренно создавая иллюзию, будто там — дальше — более не осталось никакой жизни. Сонхун рвано потянул носом кислород, наполняя лёгкими тем запахом, что окутывал помещение: в нём смешивались нотки неизвестного, переплетались с запахом свежей типографии и пресекались льющимся из открытых окон пропитанным сыростью воздухом улицы. Протянулись считанные мгновения, прежде чем Пак осмелился заговорить:       — Это чревато последствиями, не так ли?       — Слушание? Всё зависит от вас, господин Пак.       Хисын неторопливо мотнул головой из стороны в сторону и вскоре вновь сравнялся с Сонхуном. Они меряли однотонными шагами коридор, тот растягивался и уходил далеко вперёд, представляя собой монотонную череду расположенных по обе стороны дверей и незамысловатых поворотов. Лампы под потолком исторгались ярким холодным светом, он однородными лучами стекал по стенам и падал на пол, на котором вскоре растягивались неясные тени, нагоняющие их позади. Ли неторопливо повернул голову в сонхунову сторону, и Пак вновь ощутил на себе чужой взгляд: изучающий, неторопливый взгляд. Сонхун посмотрел на него в ответ, и в слабом преломлении размытым образом смог смог встретиться взглядом с собственным отражением, неясной фигурой отбившемся от линз на очках Ли. Протянулось неспешные секунды, а как только их взглядам удалось встретиться — хотя и только на сменившийся миг, — Хисын вновь заговорил:       — Только вам решать, как далеко это должно зайти, — слова сорвались с губ Ли, и Сонхуну почудилось, будто в чужом взгляде неярким проблеском проскользнула и так же скоро скрылась снисходительность. Паку так и не удалось узнать, было ли это явью или происком собственного подсознания, однако он не стал задерживаться на этом дольше того, что казалось дозволенным. Из безнравственных блужданий по собственному сознанию его вывел голос Хисына, когда тот в дополнение продолжил: — Моей же работой будет принять любую вашу позицию и предпринять меры к тому, чтобы это было осуществимо. Необходимость провести слушания только продлит время всего судебного разбирательства.       Сонхун молчал, совсем теряясь в том, что должен был ответить. Ему не без оснований казалось, что любой ответ, что мог бы сорваться с его губ, прозвучит одним только неясным лепетом; все слова вдруг показались излишними, и тогда всё ещё разбитый внутренним потрясением Пак пожелал малое: оставить незавершённость растаять в воздухе. Хисын, издержки собственных предпочтений, не стал противостоять этому. Брошенный ранее слова вскоре иссякли в воздухе, однако тем удалось пронизать сонхуново подсознание, и оттого Паку более не казалось, что неуверенность сможет взять над ним контроль.       Точно следуя движениям Ли, Сонхун свернул, как только рядом показался поворот. Здание суда представляло собой необъемлимую череду извилистых коридоров, лестниц и дверей, и Паку в этом удавалось находить сходство с клиникой; различие оставалось лишь в том, что коридоры суда разили новизной и неизвестность, однако, Сонхуна более не пугающей. Мимо неясными силуэтами мелькнулое ещё несколько дверей, прежде чем Хисын поспешил остановиться. Перед сонхуновым взглядом монолитом возросла дверь, совсем не выбивавшаяся из числа других, и новизну вносила только играющая бликами искусственных лучей дававшее название комнате табличка.       Рука Ли в неторопливом жесте взлетела в воздухе и вскоре с лёгкостью, кажется, всегда ему присущей легла на округлую ручку. Когда Паку не беспричинно показалось, что Хисын вот-вот прокрутит латунную ручку в руках, что та поддастся действию, и вскоре клацнет нехитрых замок, адвокат остановился. Он перевёл на Сонхуна краткий взгляд, продлившейся только неторопливо сменившееся мгновение, и в дополнение сказанному добавил:       — Нам не играет на руку, что позиция истца — вашей жены — прозрачна, однако она может быть оспорима.       Сонхун замялся и не успел сказать ничего в ответ, после словам пришлось растаять на языке, ведь ему не беспричинно показалось, что это утратило былой смысл. Хисын прокрутил ручку и дверь, точно ведущая в неизвестность, отворилась. В комнату пробился конус света, сочившегося из коридора, и поспешил померкнуть в серости стоящего дня. Хисын жестом пригласил Пака пройти внутри первым, и Сонхун не растерялся в замешательстве. Он проскользнул внутрь комнаты, и та встретила его спёртостью воздуха, противостоять которому не было возможности; следом в комнату зашёл Хисын, и дверь за ним прикрылась, отгородив пространство и словно отрезав от внешнего мира когда-либо существовавшего.       — Возможно, нам придётся немного подождать, — Ли озвучил собственные опасения, и его шаги разрезали слова, заполнив краткие пробелы между ними.       Хисын размерил комнату шагом и остановился тогда, как оказался рядом с растянувшемся поперёк комнаты столом; тот занимал большую часть пространства, неизбежно его съедая, и комната, в которой им удалось оказаться казалась до невозможного тесной. Из не спрятанных за шторами окон лился слабый свет, комнату неизбежно окрашивало в разнообразные оттенки серого, и она словно вобрала в себя настроение погожего дня. Сонхуну удалось подумать о том, что в ясный день, должно быть, здесь было бы невыносимо находиться: свет бы неуёмно бил в глаза и мешал сосредоточиться; долго на этом он задерживаться не стал. Пак проследовал за Хисыном, и в краткий миг их отгородил всего невесомый сантиметр. Сонхун прошёл глубже и остановился у стоящего по правую сторону стула, в то время как Ли неторопливо занял тот, что был от Пака слева. Он уронил своё бренное, казалось бы неподъемное тело на деревянную конструкцию, и все пробирающие долгие два дня чувства находили своё отражение в всплеске усталости, неожиданно отдающейся ноющим чувством в ногах.       Сонхуну потребовалось несколько секунд, прежде чем удалось уреезонить разбушевавшиеся мысли; собственным подсознанием ситуация оказалась наречена неподходящей, и Паку вновь удалось притупить былые эмоции, тяжёлым грузом давящие на плечи. Они вернутся позже, они вновь захватят его и одолеют, пока в голове будет ярким светом биться факел неугасающего воспоминания, однако Сонхун смог выиграть немного времени, и ему удавалось считать, что этого будет достаточно для того, чтобы покончить с делами в суде. Он знал: после всё вернётся на свои места, и серость жизни вновь найдёт отражение у него на лице.       Пак молчал, и левая рука в неторопливом жесте потянулась к галстуку, точно окольцевавшему шею. Чёрное полотно тянулось вниз и острым концом едва не упиралось в край плотно обзвативших талию гармонирующего цвета брюк, вовремя останавливаясь только на середине его торса. Сонхун ослабил узел на шее, и ранее неизбежное чувство удушья испарилось всего на мгновение; Пак знал: он задыхался, однако не от галстука — душили эмоции, долгое время копящиеся в горле комом, щипавшие глаза и бьющие пальцы дрожью.       Сонхуну казалось, пробивавшимся остаткам собственного отчаяния удалось скрыться от хисынового взгляда. Мало тогда он знал, что Ли посчитал его состояние нервозносью, вызванной первым официальным началом судебного разбирательства, и подобная причина удовлетворила его не взыгравший интерес; Хисын и знать не мог, что истинная причина держала его две бессонные ночи, и проститься с ней Паку удастся только позже днём.       Он не знал, как долго им удалось просидеть в нерушимой компании друг друга, однако не скоротечные миги сменялись неоспоримо медленно. Сонхун молчал, совсем не зная, что должен был сказать, а Ли не говорил, не считая это необходимым. Пак не чувствовал дискомфорта, тот не лез вверх по позвоночнику и не пересчитывал рёбра, подобное положение дел в общей мере его устроило. Он сложил обе руки на стол, неторопливо сцепив пальцы в замок, и теперь те ощущались неподьёмным грузом, удручённый молчанием Пак скользил взглядам по предметам узкой комнаты, по бликам, тянувшемся по столу, и только изредка кидал взгляды на сидящего рядом Хисына. Ли был олицетворением спокойствия, и монотонность, размеренность его движений увлекала. Адвокат неторопливо поддел пальцами край картонной папки; та, казалось, была набита доверху, однако ровно сложенные и выровнянные листы бумаги не представляли собой ничего иного, как неизмеримого массива информации. Только сейчас ему удалось задуматься о том, как основательно Хисын подготовился, и Сонхун немо поблагодарил его, позволив пока словам прозвучать исключительно у него в голове.       Сменился несчётный миг, когда в царившую тишину, ранее разрезанную только идущими в разлад вдохами и выдохами и тихим шелестом бумаги, вклинился слабый щелчок замка. Сонхун скоро метнулся взглядом, и обнаружил, как прокрутилась ручка, личинка клацнула вновь, когда ту отпустили, и дверь неторопливо отворилась; из коридора вновь выбился конус света, вскоре растворившийся и померкнувший так же быстро, как появился. Тогда в свете коридора в дверном проёме стала темнеть фигура, мгновением спустя та приняла очертания, и образ неизвестно рассеялся. В комнату бодрым шагом проскользил парень, и Сонхун небеспочвенно стал считать, что тот был младше не только нанимаемого адвоката, всё это время казавшегося старшим на несколько лет, но и его самого.       Фигура проскользнула в комнату, и дверь за ней неторопливо закрылась. Неизвестный возрос рядом с ними и мгновением погодя остановился за противоположной стороной стола. Он поправил пиджак, скорым движением одёрнув его край, и для Сонхуна всё уже стало на свои места; случиться этому удалось прежде, чем чужой и неизвестный голос разлился в комнате:       — Моё имя Ким Сону, — парень в кратком жесте протянул руку, и только сейчас Пак заметил, что в чужом лице совсем не скользили эмоции: одна только ледяная профессиональная выдержка, бьющая по воздуху металлом. — Суд назначил меня медиатором для вашего дела.       Слова Кима неторопливо растворились в воздухе, и Хисын оказался тем, кто задал темп. Ли в лёгком жесте отодвинул стул и привстал, когда Хисын выровнялся, он протянул руку в ответ, и те сцепились в кратковременном рукопожатии. Сонхун остепенился, и случилось это скоро; Пак точно отзеркалил каждое движение, и как только чужая рука коснулась собственной в формальном приветствии, он неторопливо вернулся на своё былое место.       Сону осмотрелся и мгновением погодя неторопливо опустился на стул, стоящий точно напротив них. Теперь его, Сонхуна и его адвоката разделяла казавшейся безграничной плоскость стола, и это ощущалось верно: им следовало держать дистанцию, ведь именно так диктовали правила.       — Я приношу извинения за собственное опоздание, — Ким склонил голову в лёгком, возможно, едва только заметном поклоне. Мгновением погодя в собственное оправдание, совсем не прозвучавшим излишним, он добавил: — Встреча с представителем стороны ответчика задержалась немного больше ожидаемого.       — Они тоже здесь? — слова слетели с губ прежде, чем Сонхун успел подумать об уместности срезанировавшего от стен вопроса.       Сону, однако, это не смутило. На его лице не проскользнуло и проблеска эмоций, и тот только несколько погодя, более для того, чтобы дать фразе растаять в воздухе, снисходительно ответил:       — Это так. Процесс проходит параллельно, несмотря на то, что участникам разбирательства запрещено находиться в одном помещении. Представитель истца будет находиться в соседней комнате до того самого момента, пока мы не закончим — этого требуют правила. Возможно, мне предстоит удалиться вновь, и это поставит вас точно в то же положение: неудобства вызваны особенностями процесса.       — Мы понимаем, — Сонхун не успел отозваться и вместо этого за него заговорил Хисын, остатки рационального Пака остались благодарны его подобному поступку. Ли проделал рукой небольшую дугу в воздухе и жестом сопровождая свои слова, размеренно сказал: — Давайте начнём.       — Конечно, — он слабо мотнул головой.       Хисын в лёгком жесте подхватил пальцами папку, картон зашуршал, наполнив комнатушку растворившемся звуком, и после Ли опустил на стол соединённые в верхнем углу скобами степлера бумаги. Они проскользили по поверхности стола, и только позже Сонхун догадался, почему они выглядели знакомыми. Подобный иск Пак уже видел, и в воспоминание лёгкой тенью, совсем скоро поспешившей раствориться в чужом голосе промелькнул образ Джейка.       — Это исковое заявление, поданное в суд для начала разбирательства, — Хисын говорил, и голос его был размеренным, он обволакивал спокойствием, и Паку удавалось замечать, как в рабочей атмосфере Ли неосознанно понижал его. — В нём адвокатом истца были детально расписаны требования, однако мой клиент не согласен с ними.       Сону неторопливо притянул бумаги к себе. Его строгий взгляд упал на буквы, и Ким, вероятно точно зная, где должен был искать, открыл документ с середины, пролистал ещё несколько страниц. Сменялись неторопливые мгновения молчания, в общем-то своём не протянувшемся более нескольких секунд. Сону кинул краткий взгляд, и сонхунового слуха коснулось тихое хмыканье, прозвучавшее совсем невесомо. Мгновение погодя он встретился со строгим взглядом лисьих глаз — Ким смотрел точно на него.       — Мне известно, что предметом спора является финансовая составляющая брака, — взгляд Сону соскользнул с Пака и неторопливо переместился на Хисына. Ким вытянул обе руки, вскоре те тяжёлым бременем, сцепленные в замок, упали на стол; тогда он продолжил: — Недвижимое имущество, нажитое во время брака.       — Это так, — Ли участливо кивнул, и лёгкий блик скользнул в прозрачных линзах его очков, Сонхуну он показался дразнящим.       Пак более ничего не говорил, смущение не тяготило его, однако Сонхун опасался, что если позволит этому мимолётному чувству пробиться сквозь искусственно созданный мнимый и столь тонкий барьер, то это положит начало прогнозируемым и зависимым событиям, которые вскоре захватят его, и все былые попытки окажутся предпринятыми зря.       — Позиция истца — вашей жены, господин Пак — довольно решительна, — в сознание вновь пробрался голос Сону, и Сонхун нерешительно поднял на него взгляд, как только Ким интонацией выделил обращение. — Её представитель ознакомил меня с выдвигаемыми предложениями касательно урегулирования вопроса, и я должен ознакомить вас с этим. Мы сможем прийти консенсусу, однако каждому из вас придётся чем-то пожертвовать.       Слова Сону зазвенели в воздухе и резонировали от стен, они обволокли Сонхуна, победно вбились в подсознание, однако не случилось ничего более: им так и не удалось настигнуть раненого сердца. Ким неторопливо говорил, в сменяющихся мгновениях Пака его голос всё сильнее и сильнее настигал только слабым эхом, после — неясными отголосками. Слова обтекали его, словно в момент собственного упорства Сонхун представлял собой только держащуюся ровно оболочку, душа его оказалась пуста. Всё то, что говорил Ким далее Сонхун не слушал, роль ответчика взял на себя Хисын, и Пак точно был уверен: после недавней их консультации, на которой Сонхуну честно, совсем не скрываясь за притворством, удалось признаться Ли в своём нежелании отступать, адвокат станет добиваться слушания. И сонхуново молчание, смешиваемое с бездействием стало для него разрешением.       Сонхун едва улавливал нить происходящего, для него в неясной череде событий сменялись действия, они казались неторопливыми, растянутыми в краткие мгновения, а после теми, что неизменно быстро сменялись один другим. Он не смог избавиться от собственного оцепенения, ставшего прямым проявлением его безучастности, вдруг взыгравшей в теле, даже тогда, когда отголоском в сознание голосом Ким Сону пробрались брошенные слова: «Мне необходимо уведомить об этом представителя истца и учесть его мнение». Тогда Ким проскользил в пространстве одной только неясной фигурой, мгновением погодя скрывшись за дверью.       Пак совсем не знал, как долго они с Хисыном вновь остались наедине, однако это не показалось важным. Сонхун посчитал необходимым отдать должное адвокату: в этом сопротивлении он не только рьяно боролся за сонхунову позицию, а и не задавал вопросы, которые казались бы совсем ненужными. Он только делал свою работу, и Паку этого оказалось вполне достаточно. Растянулись несчитанные секунды, смешавшейся с размерянностью тяготимого существования, и Сонхун вновь ощутил, как ход времени медленно ускользал от него.       Когда Сону вновь показался в дверном проеме, когда его фигура снова тенью проскользнула в окрашенное серым цветом стоявшего дня помещение, Паку удалось прийти в себя. Лицо Кима вновь не выражало эмоций, холодная выдержка разила металлом, и Сонхуну казалось, что если он всмотрелся, если сможет приглядеться, то во взгляде лисьих глаз найдёт то неподдельное зло, которое мог хранить в себе весь мир. Однако мало он знал, что только лишь заблуждался в собственных суждениях. Сону скользнул на стул, и на ранее не выражающем ничего лице сделался удручённый вид. Мысли Кима не находили отражения у него на лице, то, что проглядывалось в мелких деталях было нечто иное, однако узнать, что именно, Сонхуну не удавалось.       — Я оповестил об этом истца, мне не остаётся другого выбора, как сказать это и вам, — Ким чеканил слова, и с каждым промолвленным, разрезавшим кислород, его лицо вновь приняло тот холодный вид, который Паку удалось увидеть ранее. — Я подам ведущей судье отчёт о ходе сегодняшнего медиативного слушания и в выводах обозначу, что названное дело не может быть решено посредством договора сторон и будет необходимо провести судебное слушание для урегулирования вопроса. К сожалению, мне стоит признать, что позиция истца, точно так же, как и та, что была обозначена вами, исключает факт соглашения, — Сону встал со стула и выровнялся на ногах, когда, неторопливо на выдохе закончил: — Здесь я остаюсь бессильным.       Пак осознал происходящее, и лёгкое послевкусие мнимой победы растаяло на кончике языка. Сонхун привстал с места, движения его оказались отягощены и грациозного в них осталось мало; Хисын тотчас последовал за ним. Он пожал руку Ким Сону вновь, совсем не вкладывая в этот жест никаких чувств, только благодарность за выполнение собственных обязанностей защекотала кончики пальцев, всё остальное померкло в былых чувствах, вновь пожелавшим возвратиться, торопливо пробив возведённую стену. Сону удалился и оставил дверь в комнатушку приоткрытой, свет из коридора вновь неторопливо проскользил по полу и едва ли скрасил серость, в которое оказалось погружено помещение.       Сонхун молчал, пока Хисын в торопливых, однако всё ещё аккуратных, жестах собирал бумаги; он поддевал их, и те вновь оказывались педантично разложены по местам в том порядке, который оказался известен самому Ли. Когда Хисын выровнялся, Пак встретился с ним взглядом; адвокат подхватил папку, и та вновь оказалась зажата мёртвой хваткой у него в руке. Тогда Хисын не медлил, когда протянул руку для рукопожатия и поспешил объясниться:       — Здесь я оставлю вас, господин Пак, — Сонхун не говорил ничего более и только в ответном жесте взмахнул рукой в воздухе. Краткое рукопожатие, оставшееся одной только формальностью, разрезало миг между произнесёнными словами. Хисын продолжил: — Я не могу проводить вас до выхода, мне необходимо присутствовать на следующем процессе в течение тридцати минут. Вам не откажут в помощи, если вы попросите кого-либо сопроводить вас.       — Конечно, — Сонхун согласно кивнул, и растаял миг, прежде чем их зрительный контакт прервался.       Хисын бросил в сонхунову сторону краткий взгляд, в котором совсем не читалось эмоций, и после, слабо склонив голову в поклоне, развернулся к каблуках собственных туфель. Тишину разрезал чужой шаг, клацанье невысокого каблука, теперь отчего-то показавшееся глухим, и Ли удалился, окончательно скрывшись из сонхунового поля зрения, как только пересёк дверной порог.       Сонхун не торопился покидать помещение, и объяснять для себя желал это тем, что ему не стоило торопиться. На деле же всё крылось намного глубже: раненная, изувеченная душа всё ещё изнывала, эмоциональное сотрясение ударило по нему настолько сильно, что оправиться едва ли удавалось; в конце всё сводилось обратно к тому, что испытываемое долгие дни, словно ходившее по пятам отчаяние вновь пробрало до самых костей, жгло и щипало открытые участки кожи, а чёрный костюм и галстук теперь неописуемой тяжестью давили на него, сковывали, пока всё это вновь поглощало его. Противиться этому у Пака более не осталось сил.       Он не считал время, которое провёл в холодящем одиночестве, беспристрастно смотря в окно, в котором играли одни только оттенки серого, вновь возвращая его к мысли монохромности собственного существования. Туман сгущался, грозовые тучи чернели, и Пак точно знал, что это было делом времени, когда те изольются тяжёлыми каплями ливневого дождя — всё то в конце концов стало результатом взаимосвязанных событий. Сонхуну не удалось найти сил урезонить собственные чувства, и когда приближался миг. мрак поглощал его всё больше и больше, словно вовсе не желал останавливаться, пока от Пака ничего не останется. Он не противостоял своим мыслям, и те вновь брали над ним контроль.       Сонхун в монотонном, размеренном жесте смерил комнату шагом, краткий стук отдался глухим резонансом в пустынности коридора, и ноги повели Пака тем же путём, что на его памяти остался таким, каким Ли ранее привёл его сюда. Здание суда необратимо превратилось для Сонхуна в череду сменяющихся, дополняющих один одного и несоизмеримо похожих друг на друга коридоров, развилок и бесконечного множества дверей. Когда он покинул здание, слабое дуновение ветра запуталось в волосах, зашевелило их и вскоре поспешило оставить в покое. Сонхун остановился, отойдя всего на несколько шагов от входа, и его безучастный, опустевший взгляд проскользил по ограждённому туманом пространству.       Он не заметил этого сразу, окончательно потерянный в собственной невнимательности, однако его взгляд остановился, как только наткнулся на чернеющую вдали фигуру. Та шелохнулась, пространство, ранее делившее их, сократилось, в уши вбился чужой шаг, и тот показался Сонхуну знакомым. Он присмотрелся, вдали в неясном силуэте темнела фигура Джейка, и Сонхун не был невежествен, чтобы не понять, что Шим, заметив его в ту же краткую секунду, лёгким шагом направлялся в его сторону.       Пак стоял неподвижно — фигура Джейка стала приобретать всё более чёткие очертания: вырисовался крой его костюма, пиджак плотно прилегал к талии, обхватывал широкую грудь и не был велик в плечах; его пуговицы в погожести стоявшего летнего дня выделялись золотой окантовкой, с каждым его шагом навстречу теперь казавшейся яркой. Сонхун осознал это только позже, однако собственная растерянность несоизмеримо преувеличила разделяющее их расстояние — ранее Шим стоял всего в одном с успехом разменянном десятке шагов.       — Мне казалось, ты должен был уже уехать, — Джейк вырос рядом, и его голос настиг Сонхуна в считанное мгновение. — Я видел, как уезжал твой адвокат.       — Мне захотелось задержаться ненадолго, Хисын спешил, — Сонхун поджал губы и растерялся в кратком миге, когда Шим одарил его улыбкой; той лёгкой улыбкой, которая показалась Паку уже знакомой.       — Я понимаю, — бросил Джейк, и его голос стал разить неизвестным Сонхуну спокойствием, оно обволакивало его, однако вобрать его в себя Паку так и не удавалось.       Пак не нашёлся, что сказать, посчитав, что и не стоило вовсе. Джейк не стал настаивать. Шим жестом указал в сторону парковки, и Сонхун не стал противостоять. Он немо кивнул и поспешил сделать неторопливый шаг, растаявший в тягучести воздуха; Джейк подхватил темп. Они шли бок о бок, и ситуация показалась Паку знакомой, однако приятным воспоминаниям не удалось разойтись по телу: то всё оставалось охвачено бушующим в крови, скручивающим всё естество безнадёжием.       Молчание осквернило их разговор на долгие секунды, разделяемые монотонными, теперь звучащими в унисон шагами, и Сонхун посчитал делом собственного достоинства прервать этот порочный круг. После случившегося долгими минувшими днями он более не чувствовал той стены, которую ранее возвело между ними время, однако Шим всё ещё оставался лучшим другом бывшей жены, никак не его.       — Вонён не было здесь сегодня, это так? — голос Пака растворился в воздухе, и Шим в краткий миг перевёл на него взгляд.       Серость стоящего дня, туман, охватывающий всё пространство вокруг, впитывающийся влагой в лёгкие стёр эмоции с сонхунового лица, и как бы Джейк в самом деле не старался, ему бы не удалось узнать, что Пак крыл внутри. А там — глубоко в душе — уже бушевала буря.       — Ты знаешь её, — Джейк неторопливо выдохнул, и вздох выбился из груди точно скрашенный эмоциями; Сонхун не находил в себе силы, чтобы разбирать, какими именно. — Она поручила всё это мне, и если её присутствие не обязательно, она не станет приходить.       — Она была категорична в своих намерениях, когда говорила, что не станет больше видеться со мной. Это решительно и вместе с тем подло с её стороны.       — Возможно, так и есть, — в ответ на досаду, пробивающуюся в сонхуновом голосе, Джейк ответил с разящим спокойствием. Монотонные шаги разрезали пространство и вместе с тем сократили образовавшуюся паузу. Тогда Шим, точно хватаясь за остаток того, что Сонхуном оказалось наречено минувшим, неторопливо промолвил: — Сегодняшний процесс не принёс результатов, нам будет назначено слушание.       — Прошу, давай не будем об этом, — его голос скрасился удручением, сыгравшем во внезапно сменившейся интонации. В сознании Пака истинность происходящего нашла отклик только намного позже, чем было необходимо; тогда, как взгляд Джейка вскоре померк, и Шим, опустив взгляд на тёмный асфальт, расстелившийся под ногами, в смятении сжал зубы, заострив линию челюсти.       — Хорошо, — Джейк согласно кивнул, и Сонхун более не чувствовал на себе его взгляд.       В нём взыграла досада, ярким проблеском проскользившая в подсознании, и Сонхун счёл собственный тон, выражение, торопливо слетевшее с губ так поспешно и едва ли осознанно грубым. Вина расходилась по венам неприятным жаром, и Пак посчитал необходимым сменить тему, отчаянно надеясь, что произошедшее будет забыто. Они неторопливо свернули к парковке, и Сонхун взглядом пробежал по автомобилю, на его памяти точно принадлежавшему Джейку, когда на выдохе бросил:       — Как она?       Он почувствовал, как чужой взгляд стал жечь кожу и ссилился поднять свой в ответ. Сонхун смотрел на Джейка, а Шим, повернув голову в его сторону, только выжидал когда тени внутреннего сотрясения танцевали на дне карей радужки. В кратком миге Джейк поджал губы, он распустил их секундой погодя, когда отделяя слова непрерывным шагом, проговорил:       — Вонён? Кажется, она в порядке. Издательство настояло на том, чтобы перед выходом в большой тираж некоторые моменты в книге были отредактированны. Сама она говорит, что сделать осталось ещё много, но мне кажется, она немного преувеличивает.       — Это похоже на неё, — Пак мотнул головой и мгновение погодя для ясности добавил, словно посчитал это важно необходимым: — Преувеличивать всё.       — Ты не должен злиться на неё, — заметил Джейк, и его шаг замедлился, Сонхун точно отзеркалил каждое действие.       — Я не злюсь, — Пак рвано выдохнул слова, и ему не без причины показалось, что в чужом сердце это не нашло надлежащего отклика. Сонхун не знал этого, однако им постепенно овладевала мысль о том, что Шим счёл его слова скрытой за благородной оболочкой ложью.       — Кое-где ты всё же прав, я не должен отрицать, — Шим мотнул головой — В конце, Сонхун, ты хорошо держишься.       Они остановились, и Сонхун обнаружил себя стоящего рядом с машиной Шима. Отполированный тёмный капот не блестел в серости дня, в нём неясными бликами, размытыми образами отражались тянущиеся наискось грозовые тучи. Джейк вновь посмотрел на него, и Пак поднял свой взгляд в ответ. Сонхуну казалось, что ему стоило сказать ещё что-либо, заполнить образовавшуюся паузу и вновь сменить тему, однако оказалось поздно — рука Джейка уже лежала на ручке автомобиля. Паку не требовалось объяснений, чтобы понять, к чему всё шло: вероятно, рабочие обязанности Шима на этом заканчивались, и если впереди его не ждала ещё череда однообразных встреч, то оставалась одна только бумажная волокита       Сонхун неосознанно отпрянул, разделив расстояние кратким полушагом, и Джейк не обратил на это внимание. Шим протяжно вздохнул, и в кратко сменившемся мгновении его рука потянула ручку; та поддалась без протеста, дверь в машину отворилась, и в кожаный салон джипа пробрался поток свежего воздуха. Вновь отвлёкшись, Джейк поторопился вернуть зрительный контакт, однако Сонхун более не смотрел, он потерял свой взгляд в распростёршимся под ногами асфальте.       — Не задерживайся здесь долго, Сонхун, — голос Шима окутал его, неторопливо пробравшись в подсознание, и Пак поднял на него свой взгляд. — Я поеду, — напоследок бросил он, прежде, чем сперва в глубине салона скрылась его сумка, а после и сам Джейк.       Сонхун не сказал ничего в ответ, не посчитав это необходимым. Он кратко кивнул и только проследил, как чужая фигура в неторопливом движении скрылась в светлом салоне. Шим упал на кресло, и то тихим похрустыванием кожи отдалось в ответ. Пак снова кратко кивнул, более потакая собственным мыслям, и сделал неторопливый шаг назад, всё ещё смотря на Джейка сквозь приоткрытую дверь. Шим не был тороплив в своих движениях, однако вскоре, одарив Сонхуна лёгкой улыбкой, растянувшей губы и обнажившей зубы, потянулся к двери. Мгновением погодя она закрылась.       Пак не стал бездействовать более того, что показалось положенным. Сонхун развернулся, и неторопливые шаги понесли его тело прочь. Он отдалялся, шагами измеряя тянущуюся вдоль парковку, и с каждым проделанным шагом гул мыслей заходился всё сильнее и сильнее, пока крики собственного отчаяния казались как никогда громкими. Пак не заметил, как шаг его замедлился, не уловил того краткого мгновения, когда принятие неизбежного вдруг закололо кончики пальцев, как обречённость неприятным чувством надавило на грудь, сжав при том и лёгкие. Он шёл вперёд, точно намереваясь прийти к собственному оставленному на пустующей парковку автомобилю, однако мало тогда Сонхуну удавалось знать, насколько медленным и нерешительным был его шаг.       Волнение вобралось в его сущность, пока подсознание рисовало яркие картинки того, что неминуемо ждало его в будущем, и это будущее представляло собой закономерную последовательность событий, всё более и более давящих на его израненную, искажённую чужой смертью душу. От неминуемого Сонхуна отделяли только протяжные мгновения, на самом деле казавшиеся скоротечной секундой.       Сменились секунды, разделяемые только двумя неторопливыми, нерешительными шагами. Стук каблука об асфальт более не вбивался в подсознание колом, ярким звоном или даже меркнущим отголоском — на фоне ярко разыгравшейся мысли меркло всё; а та вспыхнула в подсознании неугасным факелом, пока по телу продолжал расползаться мрак, когда отчаяние подкашивало ноги и скорбь дрожью пробивала тело. Всё это возвращалось вновь, и Сонхун, утерянный в своём горе, более не знал, как должен был с этим справляться.       Он остановился на месте, обнаружив себя только в слабом десятке шагов от былого места, обозначенного в собственном подсознании машиной Джейка. Сонхун неторопливо обернулся, взгляд скользнул по серому, мрачному асфальту, зацепил кусок не выделяющегося, отрезанного тумана неба, а после встретился с расходящимся в неярких глянцевых бликах силуэтом недвижимого автомобиля. Пак чувствовал, как в груди сдавило, смешавшиеся, запутавшиеся и непереборимые чувства надавили на солнечное сплетение, и в тот миг, ранее наречённая опрометчивой мысль стала для него спасением.       Он мало думал, когда подкашивающиеся ноги развернули его бренное тело, когда тяжёлым шагом понесли его в обратном направлении, вновь всё более и более отдаляли его от собственного автомобиля. Сонхун тенью проскользнул, обойдя чужую машину сзади, джип в его подсознании возрастал недвижимой стеной, и только после Паку удавалось наречь ряд сложившихся фактором благоволение давно отвернувшейся от него судьбы. Сменились секунды, разделённые неуверенным, однако скорым шагом, и Пак силуэтом возрос рядом с автомобилем, остановившись точно с водительской стороны.       Его колебало сомнение, оно разносилось по телу, однако не могло выиграть противостояние с тем мраком, порождённым собственным отчаянием, что поглощал его всё сильнее и сильнее. Сонхун взмахнул рукой в воздухе, и та проделала неровную дугу, он выставил указательный палец, в кратком мгновении его тело подалось вперёд, и он согнулся. Взгляд скользнул по окну с водительской стороны, когда Пак к собственному сожалению встретился с неясным собственным отражением. он проигнорировал это, перевёл свой взгляд на Джейка, расположившегося в сидении и крепко схватившегося за ремень безопасности, оттягивая тот, дабы пристигнуть.       Сонхун уронил палец на стекло и проделал это несколько раз, глухой звук разошёлся по пространству и вбился прямо в уши — не одному только Паку, как предполагали его намерения. Шим остановился, и мгновением погодя медленно перевёл взгляд на шум. Джейк вздёрнул подбородок, неосознанно в смятении свёл брови, стоило только их взглядам встретиться вновь.       Растаяли неторопливые секунды, прежде чем Шиму удалось опомниться. Руки выпустили полотно ремня, и тот торопливо поспешил вернуться на своё положенное место, разрезав тишину неясным скрежетом. Джейк остепенился и теперь был тороплив в своих движениях. Отделяемый толстой перегородкой автомобильного окна, Сонхун слышал только отголоски звуков, наполнявших салон, и видел происходящее через лёгкую мутность, стирающую любые детали. Джейка заторопился, и вскоре его пальцы легли на кнопку на боковой панели, секундой погодя окно опустилось, вновь впустив в салон разивший прохладой воздух, и лицо Шима, с которого неторопливо стиралось удивление, вновь предстало перед его взглядом.       Сонхун немо смотрел на Джейка в ответ, и тянулось это только скоротечную секунду. Волнение стянуло его естество в тугой ком, а отчаяние всё сильнее стало пробирать кончики пальцев покалыванием и сотрясать тело дрожью. Он смотрел на Шима, и совсем не знал, насколько опустошенным тогда был его взгляд. Пак заговорил, и слова дались ему с необъяснимой лёгкостью, когда в голосе надрывом прозвучало безнаждёжность, вскоре искусственно скрытая:       — Ты не занят сейчас?       Слова отрезанировали в сознании и точно вбились в чужое. Сонхун смотрел на Джейка, совсем не мигая, и Шим только заинтересованно, остановившись в полуобороте, смотрел в ответ.       — Нет, — Джейк выхватил недолгие секунды, ознаменовавшие для него короткое мгновение раздумья, и тогда Сонхун заметил, как нескрытый и неподдельный интерес, смешавшись с озадаченностью, стали разить в его голосе.       — Ты можешь поехать со мной в одно место? — слова выбились из груди, и Сонхун, теряемый в собственной нерешительности от правильности сделанного выбора подавил кратковременное желание поджать губы.       Он смотрел на Джейка и в угасающих секундах видел, как эмоции играли на чужом лице: оно несильно вытянулось, и вскоре Шим поспешил вздёрнуть подбородок, точно в надежде избавиться от недоумения, тенью ложившегося на черты его лица. В молчании они простояли недолго; только для одного Пака секунды тянулись вечностью, наделе же те были скоротечными, какими оставались всегда. Джейк окинул его скорым взглядом, и Сонхун не пожелал отвести свой. Волнение, переживания и отчаяние скользили по телу, смешивались, и этот коктейль эмоций отныне казался Паку смертельным — он более не боялся признать свою слабость.       Когда Сонхуну показалось, что всё обернётся провалом, Джейк выровнялся на сиденье. Он развернулся, и руки его легко легли на руль, Шим сжал пальцами кожу, и та словно вот-вот была готова отдаться хрустом под побелевшими костяшками. Джейк мотнул головой, и пробравшийся в салон автомобиля лёгкий ветер запутался в его волосах, шелохнулся их, и те россыпью вскоре поспешили вернуться в былое положение. Шим посмотрел на него вновь, и Сонхун заметил, как чужой взгляд изменился: в нём более не играло недоумение, а в медовом блеска карей радужки теперь теплилось что-то, так отдалённо Паку напоминающее о спокойствии — ненадолго, только на краткий миг, ему удалось раствориться в этом. Губы Джейка зашевелились, и с них неторопливо стали срываться лёгким потоком слова. Растянув уголки в лёгкой полуулыбке, он, чуть склонив голову на бок, проговорил:       — Только если я поведу, — Шим выдержал недолгую паузу, и Сонхун едва заметил, как задержал дыхание, позволив выдоху затесаться где-то в сжимаемой эмоциями груди, когда Джейк неторопливо закончил: — Садись, я отвезу.       Пак осознал это только несколько погодя, однако, стоило только словам выбиться из груди Шима, разрезать сгустившийся воздух, всё его естество в кратком миге пробило тревогой, вскоре торопливо изменившимся одним только слабым облегчением, скоро смеркнувшем на фоне тех мрачных чувств, что одолевали его. Сонхун более не думал долго, ноги понесли его торопливыми шагами вдоль капота, мгновение погодя он пальцами схватился за гладкую ручку и без отпора несильно дёрнул её на себя. Пак проскользнул в светлый салон машины, и привычный запах вбился в нос. Сонхун вновь оказался окутан кедровыми нотками чужого одеколона.       — Куда едем? — Шим дождался, пока Пак прикроет дверь, пока в скором движении пристегнёт ремень безопасности и, скованный смущением неуверенно заёрзает на месте.       Вопрос вбился Сонхуну в уши, и новая волна безнадёжия, отчуждения скользнула по коже, окутала его и пробила пальцы дрожью; она вновь опустошила его взгляд, проявив в тёмной, померкнувшей радужке всю ту душевную боль, что он испытывал. В кратком мгновении Пак крепко сжал левую руку в кулак, костяшки побелели, а ногти впились в ладонь, он распустил пальцы несколькими секундами позже, тешимый надеждой, что на мгновения это прекратит дрожь. Сонхун вытянул руку, и та в лёгком движении легла на панель. Он поддел зубами внутреннюю сторону щеки, и пальцы в нерешительных движениях стали вводить адрес, точно отпечатавшийся на сетчатке и теперь горящий пламенем незатухающей мысли безнадёжия.       Навигатор раздался звонким пиликаньем, когда адрес был подтверждён, а путь проложен. Джейк кинул краткий взгляд на растянувшуюся на карте, теперь выделенную тёмно-синим искажённую изгибами полоску. Сонхун поднял на него взгляд, мало зная, как душевные раны скоро стали отображаться в его тёмной радужке, плескаясь где-то глубоко на дне и та рьяно вырываясь наружу.       — Спасибо, Джейк, — он опустил взгляд, теперь спрятав его в собственных руках, тяжёлой ношей опущенных на облачённые чёрной тканью колени, по малообьяснимой причине не сумев сказать это, смотря Шиму в глаза.       — Это тот минимум, что я могу сделать для тебя, — Сонхун не видел, однако Джейк на краткое мгновение поджал губы, вскоре поторопился распустить их.       Шим провернул ключ, и автомобиль отдался тихим металлическим рычанием мотора. Джейк более не сказал и слова, он сложил обе руки на руль, и вскоре машина неторопливо покатилась назад, оставляя парковочное место. Сонхуну удалось отпустить смущение только несколько погодя, тогда, как Джейк вывез их на извилистую улочку, стремительно отдаляющей их от здания семейного суда. Тогда он отклонился, спина коснулась кожаного кресла, и Паку вновь удалось ощутить, насколько велика была его усталость, как она гудела в конечностях, как отдавалась давлением в висках. Он кинул краткий взгляд на Джейка, обнаружив того сосредоточенным, и этот его вид намертво неокрашенным в краски воспоминанием вторгся в память. Когда взгляд проскользил вдоль, Сонхун больше не смотрел на него, он затерялся в сером, мрачном небе, окрашивающий весь расстелившийся вид в однообразие, и ему казалось, будто монохромность стоявшего летнего дня в полной мере отображала тот мрак, в который посредством череды трагических событий, ударивших по нему, окрасилась его душа.       Весь путь, представляющий собой череду поворотов, тонких улиц и оживлённых дорог, они провели в молчании. Джейк не спрашивал, вероятно посчитав момент едва ли подходящим, — Сонхун боялся говорить. С каждой миновавшей секундой нервозность всё сильнее пробирала его тело, пока в подсознании, словно в припадке билась мысль о неминуемости ожидавшего его.       Пак знал, что должен был сделать это. Не для себя, и совсем не для того, чтобы стянуть с израненной души то отчаяние, все долгие дни скрежетавшие по костям. Он должен был сделать это для неё.       Сонхун мало следил за дорогой, та казалась ему однотонными едва меняющимися видами, однако он остепенился, когда впереди замелькало здание. Машина подъезжала, и Пак перевёл неторопливый взгляд на Джейка, в глубине собственной души опасаясь встретиться со взглядом карих глаз и обнаружить в них обиду — он так и не сказал, куда они приехали. Он посмотрел на Шима, и его опасения не оправдались; Джейк не выражал беспокойства, его внутреннее умиротворение всё так же продолжалось откликаться в лёгкости действия, и Сонхун точно знал, что с этого момента, сменившегося кратким мигом, его должны были тревожить вопросы. Однако Шим посчитал время не подходящим для того, чтобы позволить им зарезонировать в светлом салоне автомобиля, Пак остался этому благодарен.       Здание похоронного бюро не возвышалось высоко вверх, оно тянулось вдоль, скрывалось за пределами обозримого и обрывалось туманом; теперь Сонхун точно знал, что там — дальше, за серостью густой туманной дымки — больше не было никакой жизни. Волнение заставило его кадык подскочить, а после неторопливо вернуться на былое место, Сонхун спрятал взгляд, и всё его естество вновь вобрало в себя всё то отчаяние, которое он испытывал два долгих дня.       Шим сбавил скорость, автомобиль неторопливо катился по заполненной автомобилями небольшой парковке. Джейк отыскал свободное место, а Сонхун едва заметил сменившийся миг; его взгляд затерялся в снующих то в одну, то в другу сторону людей, полностью облачённых в чёрный цвет траура, и Пак знал: вскоре он сольётся с ними, станет неприглядным тёмным пятном, не выбивающимся из ряда других. В минуту собственной слабости он не заметил, как заглох мотор, протянулись только недолгие секунды, прежде чем Сонхун кожей почувствовал чужой взгляд, совсем его не торопившийся, однако означавший для Пака более, чем всё то, что могло крыться на поверхности.       Сонхун молчал, и нерешительность пробирала его до самых костей, она щекотала естество и становилась причиной, отчего в мыслях гудели вопросы, общим массивом сводящееся к вопросу о том, было ли правильно, что он находился здесь. Он не знал, как долго мог так просидеть — по ощущениям, вечность казалась необозримой, — однако когда чужой неровный чужой вздох ворвался в его сознание ураганом, нити чего-то неизвестного втянули его в реальность. Голос Джейка пробился сквозь густоту наполненного кедровыми нотками воздуха и вскоре вбился Паку точно в уши:       — Должен ли я зайти внутрь? — Шим поднял на Сонхуна взгляд, и вопреки своим опасениям Пак посмотрел на него в ответ. В чужих глазах играло беспокойство, переливом скользило сострадание, и Джейк не спрашивал лишнего.       — Я должен справиться с этим сам, — выдохнул Пак, и слова, точно переполненные безнадёжием, сорвались с губ. Он опустил взгляд, словно ощущая, насколько потерянным, насколько опустевшим и омрачённым тот будет.       — Я буду ждать тебя здесь, — Джейк повернулся и застыл в пол-оборота. Чужая рука упала на плечо и теперь ощутилась тяжестью, краткое, лёгкое движение заставило Пака вновь перевести на Шима взгляд. А Джейк, словно точно чувствуя сонхунову душу, найдя это необходимым, размеренным голосом, разящим спокойствие, добавил: — Я буду ждать столько, сколько потребуется. Не торопи себя, Сонхун.       Пак замер, пока чужие брошенные слова неторопливо находили отклик в израненной душе, растекались по телу лёгким теплом, который, Сонхуну следовало знать, вскоре рассеяться, однако краткий миг ему показался драгоценен. Он остановил свой взгляд на распахнутых дверях похоронного бюро, где-то там вдалеке его ждала неминуемая участь принять собственное поражение, и казалось, только сейчас ему удалось примириться с этим. Он не сможет более ничего изменить, и это с каждым разом било по его израненной душе всё сильнее и сильнее медной сталью.       — Спасибо, — Пак прошептал, не найдя в себе силы сказать это в полный голос, и Джейку оказалось этого достаточно. В ответ Шим только удовлетворительно промычал, и Сонхун дёрнул ручку, мгновением погодя неторопливо, чувствуя, как подкашивались ноги от предвкушения того, с чем неминуемо ему следовало встретиться.       Ноги несли его вперёд, пока Сонхун затылком чувствовал на себе провожающий чужой взгляд, и шаг его был нетороплив. В крови вновь бушевало всё то, что до сих пор не могло найти упокоения, и Пак желал, что после, как только сменится миг, рушащяя его изнутри тьма раствориться пеплом. И пепел этот будет значить чужой прах.       Он пересёк порог похоронного бюро и точно чувствовал, как стены стали давить на его бренное тело тяжёлым грузом. Сонхун спрятал взгляд в блестящих в искусственном свете носках собственных ботинок, зубы подхватили нижнюю губу, и в момент собственного отчаяния, всё подступавшего валами черноты с разных сторон, он прикусил её, совсем не беспокоясь, если позже образуется рана. Пак мерил расстояние неторопливыми шагами, коридор, в котором ему удалось оказаться, тянулся далеко вдаль, однако Сонхун точно знал, где закончится его путь.       На табличке, напротив входя в комнату, отмеченной одинокой цифрой «7» виднелось имя. Пак поднял взгляд, и как только глаза встретились с ярко контрастирующими на белом чёрными буквами, теперь казавшимися ещё более траурными, грудь сдавило, а сжатая зубами губа стала несильно подрагивать. «Нам Джиху», отчеканенное буквами, ярко врезалось в подсознание и стало выжигаться на сетчатке.       Сонхун отвёл взгляд, совсем не зная, поступал ли правильно в этот миг. Узнать о похоронах, пересилить всю ту бушующую бурю чувств и приехать в это место его заставила привязанность — он более не считал, что мог избегать этой мысли, собственным подсознанием теперь наречённой правдой. Пак знал это с самого начала, знал, что в докторской практике смерти неизбежны, однако женщина, столь долгое время угасающая у него на глазах, точно въелась в душу, а смерть неминуемо выпотрошила её, не оставив Паку ничего того светлого, чему удавалось остаться ранее. В конце, всё это было одним только стечением трагических обстоятельств, сделавших Сонхуна всё более уязвимым.       С тяжёлым сердцем, неумолимо отдавашимся учащённым биением, Пак переступил невысокий порог. Мгновением погодя он оказался в небольшой комнате, половицы заскрипели под его шагами, и вскоре Сонхун вновь замер на месте. Взгляд проскользил по живым, выставленным по обеим бокам возведённого у дальней стены мемориала цветам: они разнились, переплетались, переливались в своём разнообразии цвета, и только аккуратно оставленные у самого подножия гортензии вновь били по душе Пака. Она так и не увидела их вживую.       Сонхун опасливо перевёл взгляд, и в кратком миге тот встретился с чужой карей радужкой; укол сожаления пришёлся точно на грудь. С фотографии, осторожно обрамлённой деревянной рамкой, с которой свисала чёрная лента, на него смотрела Нам Джиху. Та женщина, которую, казалось он не знал, и всё только потому, что там — на запечатлённом снимке — она была ещё здорова; она была ещё жива. Сострадание сдавило грудь и обречённость в кратком мгновении пробила тело дрожью, Сонхун чувствовал это вновь. и эти чувства рвали его на кусочки, как никогда прежде. Вся эта ситуации точно расставляет всё на места: Нам Джиху мертва, и её кончина теперь не просто гипотеза — свершившийся факт.       Он упал на колени, в пустой комнате, звук соприкосновения плоти с деревянным полом отдался глухим хлопком. Пак понурил голову, волосы выбились и упали на лоб, а плечи вновь стали покатыми. Сонхун сжал кулаки, те лежали у него точно на коленях, и в согнутых пальцах затесалась ткань его брюк, ощущавшаяся словно плотными рубцами. Он смотрел вниз и видел перед собой только собственные колени, сжатые пальцы, и ничего более; Сонхун опасался поднять взгляд вновь, боялся, не беспричинно полагая, что попросту не выдержит это вновь. Сожаление больно давило на рёбра, собиралось в горле комком, и Паку казалось будто эти чувства вновь душили его. Он не знал, что должен был делать.       — Простите меня, Нам Джиху, — он выдыхал слова, и те слетали, точно теряясь в надрывах голоса. Спина Пака округлилась, и в кратком мгновении он согнулся сильнее прежнего, когда, в миг собственного отчаяния, прикрывая веки, тихим, едва слышным шепотом повторил: — Простите меня.       Он не смотрел перед собой и, казалось, не замечал ничего вокруг. В пустынной комнате, ранее точно поглощённой тишиной, Сонхун не слышал, как вдалеке прошуршали чужие шаги, как те приблизились и как вскоре остановились. Протянулось недолгое мгновение сонхунового отчуждения, пока тяжесть всего собственного бренного существования сильнее надавила ему на плечи, заставив прогнуться более прежнего.       — Вы не должны извиняться, доктор Пак, — чужой, казалось незнакомый голос вклинился в его подсознание, и Сонхун торопливо распахнул глаза.       Он выровнялся, и взгляд его в скором времени упал на тёмную в своём одеянии фигуру, застывшую в раскрытом проёме. Облачённый в чёрную традиционную одежду, муж умершей, словно в миг состарившийся на один десяток лет, смотрел на него, и взгляд его был полон благодарности, всего на краткий миг затмивший горе. Пак не встал с колен, когда встретился с ним взглядом, тогда отчаяние, всё это время копившееся у него внутри, взяло над ним контроль, и он не мог более пошевелиться. Сонхун смотрел на мужчину снизу вверх, застыв в пол оборота и совсем тогда не знал, насколько опустошенным был его взгляд, насколько ярко каждое чувство читалось у него на лице: в припущенных веках, сведённых бровях и подрагивающей нижней губе.       В подобном положении они не простояли долго. Мужчина, позволив двери неконтролируемо проехать по рейкам и самовольно шумно закрыться, неторопливым, размеренным и мелким шагом подошёл к нему. Краткое мгновение разделило два момента, и вскоре муж покойной упал на колени рядом с Сонхуном. Пак смотрел ему в глаза, и не видел в них ненависти, он терялся, совсем не зная, что должен был сказать: слова копились в мыслях, однако с приоткрытых губ так и не срывались.       — Прошу, вставайте, доктор Пак, — чужие, покрытые морщинами руки обхватили его плечи. Мужчина смотрел Сонхуну точно в глаза, и Пак не мог прервать этот зрительный контакт.       По чужой инициативе, под давлением чужих рук на плечах, Сонхну приподнялся с колен. Когда он возрос высокой фигурой рядом со старцем, нашедшем в себе силы вытолкнуть их обоих, его ноги казались ватными и едва удерживали вес всего его бренного тела.       — Вы, должно быть, злитесь на меня, — голос разрезал тишину, и Сонхун так и не смог услышать, как безнадёжие протискивалось в каждую интонацию.       — Нет, — мужчина выдохнул слова.              Его руки соскользнули с сонхуновых плеч, и моментом погодя тот неторопливо развернулся. Пак видел, как тот, вздрагивая всем телом, словно осиновый лист, смотрел перед собой — туда, где располагалась фотография его жены. Сонхун нашёл в себе силы повернуться за ним следом, мало он знал, как всё же удалось урезонить рвущие на части чувства, однако, как только сменился протяжный миг, он вновь смотрел на фотографию умершей. Этот миг казался бесконечным.       Сонхун молчал, пока тот не говорил, и мужчина не сразу нашёл в себе силы продолжить:       — Джиху… — он протянул имя некогда любимой жены, и в груди у Пака ёкнуло сожаление. — Она знала, что этот момент настанет; для нас обоих притворялась невежественной, но всё понимала. Она говорила мне, что я должен быть готов к её уходу, но к такому никогда не сможешь подготовиться, — мужчина мотнул головой, и вся та печаль, что он испытывал, неторопливыми клубами дыма ворвалась в воздух, вскоре сильнее прежнего окутав и Сонхуна. — Боль утраты ещё сильна, но я не могу злиться или винить вас. Джиху не хотела, чтобы я был таким после её кончины.       — И всё же я не справился, — Пак выдыхал слова, и как только те срывались с губ, тяжесть, ранее валуном ощущавшаяся на груди, неторопливо развеивалась.       — Вы делали достаточно, доктор Пак, — он повернулся и в кратком мгновении посмотрел на Сонхуна, как только обращение слетело с его губ. Мужчина отвернулся обратно, когда продолжил: — Вы оставили её со мной ещё на год, когда все говорили, что максимальный срок — не больше двух месяцев; вы терпели мой нрав и не отказались от Джиху. Она никогда не осмелилась бы сказать вам это лично, но с самого момента нашей первой встречи была благодарна.       Сонхун понурил голову, женщина с фотографии улыбалась ему, и улыбка эта была Паку незнакома. Он застал пациентку Нам Джиху в её худшее время, тогда, как болезнь съедала её, пытаясь поглотить без остатка, и Сонхун не знал, была ли на его памяти женщина хоть раз такой жизнерадостной, как казалось на снимке. Ответ всегда был очевиден.              Пак молчал, совсем не зная, должен ли был говорить хоть что-то. Голос мужчины таял в воздухе, вклинивался в предметы и растворялся, забиваясь в губы. Скорбь собиралась в теле тяжёлым грузом, она давила на солнечное сплетение и била пальцы дрожью. Сонхун не знал, как давно стал зубами подхватывать нижнюю губу, так отвержено желая скрыть её подрагивание.       — Вы смогли отсрочить момент её ухода до самого конца, о большем я и не могу просить, — последние брошенные мужчиной слова растворились в спёртом воздухе, и только после он опустил взгляд.       Муж умершей смотрел на Сонхуна, и Пак посчитал необходимым перевести на него свой взгляд в ответ. Он не знал, насколько опустошённым тот был, не знал, как ярко играло в переливах сожаление, однако казалось, будто именно это возвращало убитого горем супруга к жизни — к той жизни, где он остался сам.       Сменилось несчётное мгновение, и Сонхун сделал неторопливый шаг назад. Мужчина посмотрел на него, и в его взгляде проскользнуло понимание. Он только кратко кивнул своим мыслям, промычал что-то неразборчивое в ответ, когда мгновением погодя его тяжёлая рука снова опустилась Паку на плечо:       — Спасибо, что пришли сегодня, — мужчина поджал губы, и те превратились в тонкую линию у него на лице.       — Мне следовало сделать это раньше, — он вновь понурил голову, ранимый в собственном сожалении, и пальцы вновь крепко сжались в кулаки. Сонхуну удалось взять над собой контроль только мгновением погодя, и тогда он вновь посмотрел старцу в глаза. Он заговорил, и в его голосе яркими переливами проскользнуло сожаление, и сожаление то вбирало в себя разные смыслы: невозможность более помочь, горе от чужой утраты и скоротечность собственного визита. — Мне нужно идти.       — Конечно, — мужчина отозвался на выдохе, и его рука скатилась с сонхунового предплечья.       Мужчина отошёл на шаг, и Сонхун склонился в глубоком поклоне, задержавшись в подобном положении на неясные мгновения. Когда Пак размеренным, неровным шагом размерил комнату и остановился у двери, мужчина подошёл к стене и, облокотившись спиной, съехал по ней. Он шептал имя умершей супруги, когда Сонхун в осторожном, тихом движении закрыл дверь, отделив комнату от всего существующего мира.       Пак шёл уже не казавшимся незнакомым коридором похоронного бюро, и шаг его был неровным, ноги подкашивались, казались ватными, пока копившиеся и доходящие своего апогея эмоции бушевали неясным ураганом. Протянулись секунды, прежде чем разивший прохладой летний воздух лизнул открытую кожу, лёгкий ветер запутался у него в волосах, шелохнув их в кратком мгновении. Сонхун оказался на улице, и серость стоявшего дня вновь окутала его монохромными красками; в уши далёким отголоском вбился раскат грома: тот гремел, заходясь переливами, и Пак в кратком миге находил в этом утешение.       Он проскользил по растянувшейся перед ним улице взглядом, и только позже — тогда, как изменились секунды — глаза встретились с чужими. Джейк сидел в полнейшем одиночестве на отдалённой, казалось бы заброшенной лавочке, окружённой понурыми кронами деревьев и спрятанной в мраке текущего дня. Шим смотрел на него, точно долгое время ожидал, пока фигура Пака появится в дверях похоронного бюро, и Сонхун осознал это намного позже, однако в краткий миг ему сделалось совестно. В момент собственного отчаяния он совсем забыл о чувсвах других, и подобная жадность ранее казалась непростительной.       Сонхун втянул носом кислород, в скоротечном мгновении надеясь урезонить собственные чувства. Он знал, что результата это не даст, однако посчитал попытку стоящей риска. Пак сорвался с места мгновением погодя, ноги неторопливой походкой понесли его вдоль улицы, и расстояние, разделяющее его и одинокую, отдалённую лавочку, медленно сокращалось. Джейк не сводил с него взгляд, и Сонхун не находил в себе желание противиться этому; каждый собственный шаг отдавался гулом в теле, а стук каблука об асфальт проникал в подсознание едва ясным звоном. С тем, как сокращалось расстояние, фигура Джейка приобретала точность образа: он сидел, сложив руки на коленях в тяжёлый замок, серость стоявшего дня стёрла краски с его лиц, однако карие глаза казались всё такими же яркими — на дне тёмной радужке блестело беспокойство, и Паку казалось, будто то проникало и в него, отзываясь тенью благодарности.              Он застыл в нерешительности, когда между ними остался всего один шаг. Шим не сказал ничего в ответ на его действия и только пригласительно указал взглядом на место рядом. Понурив голову, Сонхун, едва ли торопливый в собственных движениях, удручённо упал рядом. Мгновением погодя, когда спина вновь согнулась, образовав дугу, когда попятились плечи, Пак тяжёло выдохнул. Он встряхнул головой, и летний ветер вновь зашевелил волосы. Сонхун поднял взгляд к небу, вскоре вздёрнулся и подбородок, и тревожимый ураганом чувств Пак затерял свой взгляд в сером, непроглядном небе, укрытом грозовыми тучами, более совсем не замечая, как продолжал сгущаться туман, отгородив всё вокруг неясной завесой.       Джейк молчал, пока Сонхун не говорил; Пак чувствовал на себе чужой взгляд, чувствовал, как беспокойство медленно впитывалось в тот кислород, который при такой близости им удавалось разделить, однако он так и не осмелился перевести свой взгляд на Шима. Этот страх не мог сравниться с тем, как велико было его отчаяние. Грохотом прогремел гром и пробрался в подсознание шумным раскатом, где-то вдалеке заблестела молния и поспешила раствориться так же скоро, как появиться — шум пробрал сознание вновь.       — Ты не спрашиваешь, — Пак смотрел, как в сером небе играли переливами проблески молний; он не смог посмотреть Джейку в глаза, когда слова неторопливо сорвались с губ, едва ли окрашенные в эмоции.       — Подумал, тебе будет тяжело, — голос Шима раздался рядом и развившее в нём спокойствие окутывало его.       Он потерял свой взгляд в монохромном небе, и тогда чужие слова нашли отклик в его сердце. Сказанное Шимом разлило по телу благодарность: она лёгкими подтсупами окутывала его, однако вся не была настолько сильна, чтобы развеять ту печаль, так долго копившуюся в сердце. Сонхун молчал, считая, что мог позволить себе эту роскошь: отнять у Джейка ещё немного времени, потерять его на долгий момент раздумья, прежде чем решиться излить собственную израненную душу. Пак вздохнул и заговорил только несколько погодя; Шим его совсем не торопил, и именно в этом протяжном миге замельтишило едва перебарываемое желание открыться:       — Она была моей пациенткой, — Сонхун опустил голову и на краткое мгновение потерял свой взгляд в раскрытых чужих руках, исписанных паутиной тянущихся вверх вен. Он нашёл в себе силы посмотреть Джейку в глаза только несколько погодя. Тогда, встретившись с карей радужкой, он заговорил вновь: — Рак медленно убивал её. Её смерть была ужасна: её мозг опухал, образование разрасталось всё сильнее, и мы не могли провести операцию. Последние дни её жизни оказались ужасны, а потом всё закончилось быстро — её сердце остановилось. Смерть установили утром два дня назад.       — Мне жаль, — Джейк протянул слова, мгновение погодя его губы поджались в нерешительности.       — Она была так мужественна: желала идти до самого конца, уже зная, что её ждет гибель, — Сонхун не знал, почему продолжал говорить, однако слова срывались с губ и разносились по воздуху лёгкими подступами облегчения, отчаяние медленно развивалось, а весь тот мрак, окутавший его, неторопливо отступал.       — Это случилось с тобой впервые? — Джейк говорил тише привычного, и в интимности образовавшейся атмосферы его голос звучал умиротворённым гласом.       — Нет, — Сонхун рвано вздохнул, а после осмелился закончить: — Это совсем не так.              Пак упёр оба локтя в колени и заметил это только погодя, однако, как только слова растаяли в воздухе и с губ сорвался ещё один неровный вздох, он вновь согнулся в спине и поддался вперёд. Он смотрел на собственные ладони, сквозь пальцы сочились проблески реальности: небольшие полосы тёмного асфальта, блики, тянущиеся по отполированным капотам автомобилей, зеленеющая над головой и по бокам листва, подступающая укрывающей тенью. Сонхун не отвёл взгляд. Мысли крутились в голове неясным потоком, а чувства гудели в теле, Пак чувствовал, как терялся, и терялся он во всем: в собственных эмоциях, давно взявших контроль; в собственном откровении, неожиданно вызванном чужой компанией; в той поддержке, медовым блеском сияющей в чужой карей радужке; и возможно, даже в Джейке как таковом — в его компании, неизвестно от чего более не казавшейся отягощающей.       Сонхун неясно хмыкнул, звук выбился из груди неразборчивым, и Пак прикладывал последние усилия, чтобы игнорировать то, как задрожала нижняя губа. Сонхун вновь нашёл в себе силы заговорить только несколько погодя, вновь нарекнув себя жадным к чужому времени, однако скоро поспешив смириться с неизбежностью этого. С каждым новым сказанным словом в горле, точно под кадыком, собирался ком, грудь сдавливало, а глаза пощипывало — отчаяние карабкалось вверх.       — В ней было что-то особенное, — голос его дрогнул, и Сонхун не пожелал это скрыть это. Он мало мог объяснить это для себя, однако опасения услышать в чужом голосе порицание, увидеть в чужих глазах отвращение беззаботно испарилось, Паку показалось: он сможет довериться Джейку, и Шим не станет винить его. — Я не знаю… — он тяжело выдохнул, мысли путались и теперь едва собирались в ясный поток. Чужая рука легла ему на позвоночник и отдалась тяжестью, разносимым тепло и лёгкой дозой спокойствия, медленно впитывающейся в его естество. Сонхун остановился, однако всего на краткий миг, а после, исполосанным надрывами голосом, продолжил: — Она была немолода, но должна была справляться со всем этим в одиночку.       Его голос снова дрогнул, и неминуемое подобралось выше к горлу, сдавило его, словно в надежде задушить, и Пак более не мог держаться. Его нижняя губа задрожала сильнее прежнего, а глаза стало невыносимо щипать. Когда он заговорил снова, голос показался не своим: полный отчаяния, идущий надрывами и слишком близкий к истошному; он вобрал в себя всю ту грусть, всё то безнадёжие, скопившееся долгие дни, и все они находили своё отражение в искажённых интонациях:       — Знаешь, я дал ей обещание и не смог сдержать. Я разочаровал её, но она не стала винить меня, потому что знала о неизбежности конца, — он сильнее втянул носом кислород, так наивно полагая, что это усмирит ту бурю, которая уже вовсю разыгралась. — Я был с ней, когда она умирала, но мог только вводить адреналин и обезболивающие.       Сонхун продолжал, и это для него оказалось последней каплей. Воспоминания вернулись яркими, болезненными видениями, и Паку показалось, будто в краткий миг он прожил всё это вновь: всю ту боль, всё отчаяние, собственную невозможность спасти. Голос вновь исказило бьющее металлом по душе чувство, и в неясном мгновении все былые эмоции нашли своё отражение. Слеза неторопливо скатилась вниз по щеке и словно жгла кожу, а после сорвалась вторая, третья, и этому больше не оказалось конца.       Они падали и впитывались в кожу, они жгли щёки, щипали нос и заставляли нижнюю губу подрагивать сильнее прежнего. Сонхун жадно и надрывисто тянул носом кислород, а после всё продолжалось. В момент собственного отчаяния он уронил лицо в ладони, горячие слёзы стекали меж пальцев, растворялись, уносимые дуновением ветра, и неумолимо собирались влагой. Он зарыл лицо, скрыв то за собственными руками, и Сонхун едва ли только заметил, как ранее отяжеляющим грузом покоившаяся чужая ладонь стала вырисовывать неизвестные узоры, заходясь в лёгких успокаивающих движениях; дрожь била всё его тело, и Пак вовсе не замечал, как в сменившиеся секунды стал дрожать, словно осиновый лист на осеннем ветру.       Всё былое в краткий миг потеряло значение, в его мире существовала и буйствовала уходящая боль утраты, отчаяние и сожаления, и в этом хаосе Сонхуну удалось вновь заговорить. Слова мешались с неясными вздохами, не схожими со всхлипами, а после голос вновь надрывался; всё это повторялось снова и снова, пока он неторопливо, давая себе время, говорил:       — Перед тем, как скончаться, она сказала мне, что я проделал хорошую работу, — она говорила и говорила, и всё это тянулось неясным бредом под обезболивающими. В момент собственной смерти она уже окончательно потеряла себя.       Сонхун поддел зубами подрагивающую нижнюю губу, и на язык упала невесомая капля, солоноватостью растворившейся на кончике языке. Он больше не испытывал отвращения к собственным слезам, не осталось и стыда; Пак позволил себе краткий миг, когда вся тяжесть жизни валуном обрушилась на него, и этот валун оказывался смесью переживаний, вызванных рядом событий: сперва распался его брак, а после на его глазах смеркла чужая душа, к которой неосознанно удалось привязаться.       — Она умирала, совсем не заслуживая тех мучений, которые пришлось испытать, а мои руки оказались связаны.       Голос вновь зашёлся надрывом, и иссякли все былые слова, неясной пеленой ранее тянувшиеся сквозь мысли. Чужая ладонь остановилась у него на спине, сменился краткий миг. прежде чем касание обожгло кожу. Джейк неплотной хваткой обвил одно сонхуново запястье, и Пак дрогнул. Он отпрянул, и Шим, совсем не надавив на его запястье, медленно опустил его руки. Потерянный в собственном отчаянии Пак поднял на него взгляд, совсем не зная, какими опустошёнными были неторопливо краснеющие глаза. Их взгляд встретился, и Шим поджал губы. Сонхун смотрел в карюю радужку Джейка и в краткое мгновение ознаменовало для него успокоение. Сменился краткий миг, и после горячая слеза вновь коснулась щеки, обожгла кожу и скатилась вниз. Сонхун немо смотрел на Джейка и заходился новым потоком собственного безнадёжия.       Шим взмахнул рукой в воздухе, и тёплая ладонь упала Паку на щеку. Джейк в лёгком, неторопливом и словно опасливо касании положил ладонь Сонхуну на лицо, мгновение погодя большой палец смахнул сорвавшуюся слезу.       — Всё в порядке, Сонхун, — слова сорвались с губ Джейка полушёпотом и сразу настигли сонхунов слух. Шим не прерывал зрительный контакт, и Сонхун сам не осознавал этого, однако он неторопливо растворялся в этом мгновении.       Джейк потянул его на себя, и под лёгким натиском Сонхун поддался. Голова Пака аккуратно оказалась уложена на чужое плечо, и немые слёзы вновь скатились с глаз. Шим поднял взгляд и его рука вновь в лёгком касании убрала катившееся слёзы. Протянулись секунды, когда Джейк снова неторопливо прошептал:       — Всё в порядке.       Больше не звучали слова, они более не смешивались с разнообразием вдруг померкнувших звуков, не перекликались с чужими. Остались только слёзы и дымом отступающий мрак, былое отчаяние находило свой выплеск и вскоре неспеша отступало.       Сонхун ронял горячие слёзы в плечо Джейка, и те тёмными пятнами впитывались в ткань, растворялись и уносили с собой все его переживания. Пак делил момент собственного безнадёжия, и Шим не винил его за эти чувства. Сонхун медленно растворялся в чужих лёгких объятиях, вместе с тем таяли поглаживания ладони по спине, и оставался только голос Джейка, шёпотом пробиравшийся в подсознание, освободивший израненную душу.       В конце, для Сонхуна остался только он.