Там, где всему этому конец

      Чувствуя не казавшуюся приятной истому от красного вина, что им удалось вчера разделить, ранним утром Сонхун обнаружил себя в полнейшем одиночестве. Паника не овладела им, только разочарование пробежало под кожей будто зудящей болью, а после оно же и заставило его неспешно подняться с кровати и шагами измерить комнату. Пак проскользнул в щель приоткрытой двери спальни и прислушался к шороху в прихожей. Неосознанно шаркая домашними тапочками по полу, он прошёл чуть ближе и остановился за углом. Сложив руки на груди, он опёрся об стену плечом и наблюдал за тем, как Вонён, собравшая волосы в неаккуратный пучок на макушке, быстрыми движениями зашнуровывала кеды, как после схватила сложенный в чехол ноутбук и вместе тем подхватила свой блокнот.              Обратить внимание на Сонхуна Чан удалось тогда, когда пальцы подхватили кольцо брелока ключей от машины, нанизанные на нити бусины зазвенели, когда стали биться друг о друга, скрашивая весящую тишину. Вонён посмотрела на Пака украдкой, не задержала свой взгляд дольше, чем на миг, и поспешила глазами встретиться с собственным отражением в зеркале, разглаживая невидимые складки голубых джинс, перетянутых на талии поясом.              — Я уехала, — через плечо кинула она.              — Хорошего дня, — поджав губы, протараторил Сонхун.              Входная дверь захлопнулась секундой позже. Паку казалось, что брошенная фраза могла бы ещё долго звучать эхом в пустеющей квартире, когда глухой грохот позволил той раствориться в поглощающей тишине.              Рабочий день ознаменовал для Сонхуна облегчение. Серость погоды улетучилась, и Паку пришлось обречённо подметить, что яркие лучи раннего солнца вызывали в нём сожаление. Сожалел он потому, что в шутливой манере посчитал это несправедливым и желал винить во всём череду обстоятельств, которая и заперла его в единственный выходной в стенах будто не своей квартиры.              В собственном кабинете ему казалось до невыносимого душно, воздух в лёгких спирало, и дышать становилось сложнее с каждым выдохом. Пак вовсе не знал, от чего именно: от теплоты и духоты весеннего дня или от напряжения, которое пропитывало кислород вокруг. Потребовалось включить кондиционер и довольствоваться малым, пытаясь расслабиться или хотя бы сделать общий вид чего-то подобного.              В клинике мысли больше не возвращали Сонхуна к жене. Пак знал, что утром она спешила в студию, и не до конца был уверен, почему так рано. И даже так, спрашивать ему хотелось мало лишь потому, что для Сонхуна всё казалось очевидным. Занявшись повседневной работой, ему также удалось избежать мыслей о прошлом вечере.              После всему удалось вернуться на свои места, а воспоминаниям поблекнуть, перестать яркими вспышками играть в подсознании и словно медленно начать стираться из памяти, уступая место привычкам. Сонхун снова погряз в череде взаимозависимых событий, которые представляли собой цепочку прогнозируемых результатов. Дни превращались в череду постоянных приёмов, разбавлялись бумажной волокитой и прерывались длительными операциями, по завершении которых изнурённый Пак возвращался в квартиру в звенящем одиночестве, которое не развеивалось даже тогда, когда он обессиленно падал в кровать и засыпал рядом с уже мирно спящей и не дождавшейся его Чан; оно проникало под кожу и разносилось по венам, медленно отравляя сознание.              Неделей позже всё то, что произошло в его редкий выходной, казалось Сонхуну далёким, ещё несколько бессонных ночей сделали из этих воспоминаний серый массив блеклой рутины, который больше не воспринимался им чем-то, к чему ему следовало возвращаться. Всё снова стало таким, словно и не было того дня, когда ему и ей удалось провести хоть немного времени вместе, словно не было тех моментов, когда Сонхуну удавалось задумываться о том, что глубоко в душе Вонён всё ещё играли светлые и тёплые чувства, тремя годами ранее заставившие их вступить в официальный брак.              Всё вернулось на свои места и за две недели, сменившиеся незаметно для Пака, они с женой виделись всего несколько раз, и Сонхуну казалось, что лишь по благовольной случайности.              Сонхун заканчивал рабочий день раньше обычного. Его график не был обременён назначенной операцией, и, кажется, судьба благоволила ему, распоряжаясь, чтобы исключить все непредвиденные обстоятельства из расписания Пака. И вопреки всему, он не закончил с работой, как только часы пробили шестой час вечера, не покинул свой кабинет и часом позже.       В восьмом часу вечера Сонхун всё же смог сказать себе, что на сегодня достаточно. Он не спеша поднялся с кресла, так же неторопливо пододвинул то ближе к столу. Белый халат соскользнул с его плеч, из-под ткани показалась неприметная рубашка. Сонхун поддел пиджак с вешалки и на его место поспешил повесить халат, а после дверь его кабинета всё же отворилась.              Пак оказался в пустом коридоре и слышал, как каждый его шаг разносился приглушённым эхом. Сонхуну пришлось провести некоторое время в ожидании лифта и в нерушимом одиночестве спуститься на первый этаж. Он оказался в холле клиники и размеренными шагами ступал по кафелю, считывая минуты до того, как отыщет на парковке собственный автомобиль и окажется в салоне.              — Господин Пак, — послышалось откуда-то у Сонхуна из-за спины, и он остановился.              Пак развернулся в один шаг и поспешил натянуть на лицо лёгкую улыбку, которая хоть на йоту стирала с его лица измученный вид. Взгляд сразу же метнулся к девушке за стойкой регистрации и остановился на ней. Та привстала со своего места и теперь выжидающе смотрела на Сонхуна. Пак сократил размашистыми шагами то небольшое расстояние, что их разделяло, и несильно облокотился на стойку регистрации, девушка в это время вернулась на своё место и теперь смотрела на Сонхуна снизу вверх.              — Что-то случилось? — Пак поджал губы и стал выжидающе смотреть на девушку. Та, в свою очередь, часто моргала и, как мог заметить Сонхун, копошилась в документах, небрежно разложенных на столе.              — Это оставили для вас, — наконец схватив белый запечатанный конверт, облегчённо промолвила она. Он был уверен, что девушкой овладел испуг, когда она не смогла отыскать его с первого раза. — Также меня попросили уведомить вас, что собрание, назначенное на конец следующей недели, будет проведено днём вторника.              Сонхун проследил, как бумага поскользила по стойке в ответ движениям девушки. Она протянула ту Паку и одарила его лёгкой улыбкой, растянувшейся на губах, точно дающей понять, что это было всё, что она должна была сделать.              — Спасибо, — брови поползли к переносице, когда из груди выбилось недоумевающее: — Ты не должна делать это всё.              — С этим всё в порядке, — она склонила голову на бок, и Сонхуна снова одарили улыбкой — юная девушка была так в этом хороша, что Пак и не знал точно, были ли это её настоящие эмоции или профессиональная выдержка. — Мне не в тягость.              — В любом случае, спасибо, — он кивнул в ответ, посчитав разговор себя окончательно исчерпавшим. Пальцы подхватили оставленный для него конверт, ощущавшийся смехотворно лёгким, и секундой позже опустил в дипломат, кожаная ручка которого ранее крепко сжималась Паком.              Девушка за стойкой больше ничего не сказала. Она привстала вновь и поклонилась, а Сонхуну подобный жест заметить не удалось — он направился к выходу тотчас, как звякнул застёжкой портфеля.              Двери разъехались в сторону, и Пака обдало горячим воздухом, который к вечеру хоть и стал остывать, всё ещё вызывал у Сонхуна чувство, будто он задыхался. Горячий ветер проскользил по открытым участкам кожи и забежал под ткань, оказавшись одной из неочевидных причин, почему Пак желал как можно скорее оказаться в салоне собственного автомобиля.              Он приземлился на кожаное кресло и откинул портфель на соседнее пассажирское, бережно сложил пиджак, всё боясь смять тот, и лишь после позволил скопившейся усталости разрушить маску, под которой ему удавалось скрываться, и отразиться у него на лице. Пак протяжно выдохнул и сложил обе кисти на руль, секундой позже на них упала и его голова. Однако он провёл в подобном положении не долго.              Сонхун протянул пару гласных, когда всё же осмелился поднять голову и выровняться. Рука потянулась к пиджаку и проскользнула во внутренний карман, выудив из того телефон. Сонхун снял устройство с беззвучного режима и, проигнорировав все отображавшиеся уведомления, быстро набрал текст сообщения и лишь после того, как отправил, обнаружил, что предыдущие всё оставались непрочитанным.              «В клинике в последнее время творится переполох».       «Есть новости касательно твоего возвращения?»       «Джей, тебе следует тащить свою задницу обратно».              Пак провёл несколько минут, всматриваясь в открытый чат и всё продолжая наблюдать цифру «1», ярким жёлтым цветом сияющую напротив каждого нового отправленного сообщения и тех, которые Сонхун отправил Джею ещё несколькими днями ранее. Пак точно не знал, когда именно давний друг перестал выходить на связь, и это заставляло его переживать, однако их всё ещё продолжали разделять тысячи километров, и Сонхун мало что мог сделать. Ему не оставалось ничего, как терпеливо выжидать, продолжая вскармливать себя надеждами о том, что Джей должен был и определённо мог о себе позаботиться.       Сонхун посчитал неправильным задерживаться на этих мыслях дольше, точно так же, как посчитал неверным продолжать писать другу, тем самым докучая. Автомобиль завёлся от нажатия кнопки, поприветствовал Пака уже привычной недолгой мелодией и повторяющимся сигналом, свидетельствовавшим о том, что водитель не был пристёгнут. Сонхуну не осталось ничего, как согласиться с электроникой и потянуться к ремню безопасности, перетянуть тот через руку и приковать себя к кожаному сиденью. Взгляд метнулся к зеркалу заднего вида, и Сонхун почувствовал укол сожаления — или, может, что-то слишком с этим схожего, — когда встретился с собственными уставшими глазами.              Он замотал головой из стороны в сторону, и даже если это не помогло стряхнуть с себя вид мертвеца, во всяком случае, это мимолётное действие вернуло Паку возможность мыслить здраво. Сонхун покинул парковку больницы с одной лишь звенящей мыслью в голове, возвращавшей его к тому, что по окончанию этот вечер навряд ли мог отличаться от всех предыдущих: жена встретит холодом своего тона, а Сонхун не станет выяснять причину её подобного настроения.              Пак не помнил точно, но всё же был уверен, что в последний раз он и Вонён говорили долго только в тот дождливый день, унынием затмивший редкий сонхунов выходной. Он чувствовал, что Чан отдалилась, но по малообъяснимым для себя причинам не мог найти способы, чтобы противостоять этому. Быть может, всё правда сводилось к тому, что он и не хотел. Пак продолжал кормить себя ожиданиями и по крупицам собирать дающие трещину иллюзии, всё не переставая, словно идиот последний, игнорировать реальность. А эта реальность, подобно его иллюзиям, давала трещины и медленно рассыпалась на кусочки. Он хотел, чтобы у жены была свобода, а та отдалялась от него, отгораживаясь собственным романом. В конце концов, всё непременно сводилось обратно к тому, что самым важным для Вонён Сонхун так стать и не смог.              Образовавшаяся на дороге пробка вызывала у Сонхуна лёгкое раздражение, острыми иголками играющее где-то под кожей. Это заставляло его большим пальцем монотонно стучать по рулю и пытаться не обращать внимание на бренность сложившейся ситуации. Возможно, если бы Вонён его ждала, она бы уже должна была забеспокоиться — привычный маршрут работа-дом в этот раз отнимал у Сонхуна в два раза больше времени, чем когда-либо. Возможно, это были лишь догадки Пака, во всяком случае, узнать бы у него навряд ли вышло: Сонхун не помнил, когда в последний раз говорил жене о том, что собирался домой, не знал точно и того, когда подобное говорила и Вонён.              Когда машины понемногу начали трогаться, Пак испытал облегчение, то разошлось паутиной вен и заиграло на подкорке сознания яркими вспышками. Он перевёл краткий взгляд на циферблат часов на собственном запястье и не сказал ничего в ответ собственным мыслям — лишь смиренно вздохнул и поджал губы, сожалея, что удача перестала благоволить ему в самый последний момент.              Сонхун добрался до собственного дома намного позже, чем хотел. Лифт встретил его однородным писком, двери разъехались в сторону, и позже тросы потянули Пака с минус первого этажа на пятнадцатый настолько скоро, что взгляд даже не успел забегать по собственному отражению в зеркале. Впрочем, досады это не вызвало.       Он оказался у дверей собственной квартиры и замер. В груди стало жечь кожу неприятное чувство, назвать причину появления которого Сонхун мог мало. То продолжало ему напоминать о том, что дом всё ещё казался чужим, и Паку потребовалось прогнать до абсурда нелепые мысли потянуться к кнопке, висящей на уровне сонхуновых глаз, тем самым подтвердив свой статус гостя. Сглатывая образовавшийся в горле комок, он тыльной стороной ладони провёл по замку на двери и быстро поспешил убрать руку, словно боялся обжечься. Когда надоедливый голос из головы, твердивший до последнего нелепые вещи, которые только продолжали терзать сонхунову душу, Паку удалось прогнать, он по памяти, и уж точно машинально, ввёл код, который секундой позже заставил дверь отвориться.              Сонхун переступил порог собственной квартиры с пустой от мыслей головой. По венам продолжала разливаться усталость, скапливаясь неприятным ощущением в висках и всё ещё терпимой болью в лобной доле. Пак грезил о том, что, возможно, ему удастся дать организму долгожданный покой, и это, по его мнению, было намного лучше, чем возвращаться к тем мыслям, прогнать которые удалось с таким трудом.              Он не заметил это сразу, но этим вечером детали выбивались из привычного хода вещей. Ему казалось, что свет в прихожей пролился тогда, когда он машинально — и даже не заметив этого за собой — провёл рукой по выключателю, на деле же — он горел там ещё до его прихода. Сонхун не заметил и того, что в отличие от всех предыдущих дней и тех, что шли до них, в прихожей не хватало обуви Вонён — та была педантично убрана в шкаф, но всё ещё не хватало одной пары. Голову Пака тогда даже и не посетила мысль о том, что Чан могла ещё не вернуться. И в этом не было необходимости.              Сонхун заметил жену, когда, подхватив портфель, медленно зашагал в сторону спальни, следя за собственными шагами, боясь наделать лишнего шума. Вонён сидела в кресле у окна. Тёплый свет играл на темных волосах жёлтыми бликами и разливался по девичьему лицу, яркими пятнами падая на бледную кожу. Чан подняла взгляд, оторвавшись от изучения незамысловатого узора на своей сумочке, лежащей на коленях, и теперь смотрела прямо на Сонхуна. Пак замер и, кажется, всего на секунду оцепенел: взгляд, которым на него смотрела жена, был ему незнаком, а потому стал причиной его недолгого, но всё ещё ощутимого ступора. Сонхун остановился в полушаге, а потому, позволив себе занять секунду на размышление, перекатился обратно с носка на пятку и даже не заметил, как шорохом в ответ отозвались домашние тапочки.              — Я дома, — глухо сорвалось с губ, и Паку показалось, что говорил он будто не своим голосом. Говорить эту фразу стало ему непривычным.              Ясность ума вернулась к Сонхуну чуть погодя, задиктовала свои правила и заставила его, отведя взгляд от жены, пройти дальше по комнате и остановиться у дивана. Пак опустил дипломат на подушки — чёрная кожа ярко контрастировала на серой ткани, ненадолго овладевая сонхуновым вниманием, — вместе с ним рядом сложил и пиджак. Он протяжно выдохнул, периферией заметив, как Вонён повернула голову в его сторону, и ожидал, что жена определённо что-то скажет, но Чан молчала. И Сонхун, вопреки всем устоям, не спешил выудить причину, почему жена продолжала прожигать его спину взглядом, однако это всё равно начинало тревожить его.              — У тебя есть, что сказать, — он не спрашивал — констатировал.       — Это… — голос девушки прозвучал отстранённо и Пак заметил, как Чан тёрла кончики пальцев. Сонхун значения этому действию не предал.              — Ты продолжаешь смотреть на меня, я должен был догадаться, — голос звучал ровно, и Сонхун не чувствовал сожаления от того, что говорил в подобной манере. Он слишком устал.              Правая рука потянулась к запонкам на рукавах рубашки, и Сонхун в одно движение поддел те, после поспешил проделать то же самое во второй раз. Запонки с тихим звоном приземлились на журнальный столик, скрасив тишину, а после та вновь заполнила всё пространство. Сонхун закатал рукава и потянулся к узлу галстука, ослабил тот, когда ушей коснулось то, как Вонён прочистила горло, а после начала:              — Я ждала тебя.              Адамово яблоко Пака подскочило, мгновение спустя вернулось обратно, когда брови медленно поползли к переносице, образовывая между ними небольшую складку. Сонхуну фраза показалась завершённой, а потому вводила в ещё большее недоумение, от которого грудь сдавило, а кислород в лёгких, кажется, сжало, отчего в грудной клетке стало отдавать лёгким, но, тем не менее, неприятным жжением.              Пак молчал, в голове всё продолжая повторять слова жены, пытаясь найти в них спрятанный смысл, — и ничего. Были бы они обыкновенной парой, Сонхун бы счёл подобное за проявление светлых чувств, греющих девичье сердце. Но Пак знал: они не были. Именно потому мысли продолжали биться в неорганизованном порядке, перекликаться и эхом звенеть в голове, словно пытаясь свести с ума.              — Почему? — он не знал, отражались ли его эмоции на лице; Сонхуну хотелось верить, что нет. Голос его звучал спокойно, а заинтересованные нотки лишь только отдалённо улавливались в том, как Пак тянул гласные, заставляя его обманывать и себя, и жену, что его внутреннее спокойствие нарушено не было.       Это и выбивалось из бренного однотипного хода вещей: этой ночью жена ждала его.              Сонхун медленно упал на диван и согнулся, локтями упираясь в колени. Взгляд проскользил по мебели и миновал разделяющее их пространство, а после остановился на девушке. Пак заметил, как в свете ламп блестели бижутерные розы на туфлях Чан, когда камни преломляли свет и рассеивались оттенками радуги — причина недостающей пары обуви в прихожей была найдена.              — Нам нужно поговорить, — Вонён подняла голову и теперь смотрела ему в глаза, не боясь держать подобный контакт. Пак видел, как в карей радужке танцевали проблески чего-то, что самому Сонхуну напоминало сожаление.              Пак не знал, что должен был ответить на это. Вонён говорила загадками и юлила, и Сонхун не мог найти рационального объяснения, которое лежало бы на поверхности. Что-то продолжало тревожить его жену, и Пак понятия не имел, что именно. Этим вечером Сонхуну всё казалось странным, мало поддающимся объяснению, и винить во всём этом он желал собственную усталость, продолжая поддерживать угасающий огонёк надежды.              Взгляд скользнул по подлокотнику кресла, в котором расположилась Вонён, пробежал по деревянной худой ножке и остановился. Зрачки расширились, и пока брови снова свелись вместе, Сонхун поджал губы, взглядом продолжая скользить по небольшому светлому чемодану, спрятанному за креслом так, словно Чан хотела, чтобы Пак заметил. Возможно, ему так только казалось, но он был уверен, что весь кислород застрял где-то в лёгких огромным комком, осложняющим дыхание. Губы Пака медленно приоткрылись, но слова упрямились и не вырывались из груди, пока в голове звенели и перебивали друг друга противоречащие одна другой мысли.              — Ты уезжаешь? — Пак перевёл взгляд, Вонён несильно отвернула голову, теперь смотря на подлокотник              Чан прятала взгляд, а Сонхун стал полагать, что в нём он мог бы найти ответы на все появившееся ранее вопросы — и Вонён об этом знала. Девушка молчала, Пак мог лишь наблюдать за её профилем, на который аккуратно ложился тёплый свет торшера, и за тем, как вздымалась и опускалась её грудь при вдохе и выдохе.              — Это не совсем так, — Чан так и не повернулась, смотрела куда угодно, но не в сторону Пака, словно растеряла всю ту уверенность, которая раньше и давала ей силы держать с ним зрительный контакт; однако её тон по-прежнему был холодным.              — Издательство хочет, чтобы ты присутствовала на их мероприятии? — из-за усталости, всё ещё отдававшейся мигренью, Пак не был разборчив в собственных мыслях и не рассуждал долго, прежде чем озвучить догадку, появившейся первой. Почему-то именно это показалось ему наиболее возможным вариантом. — Им стоит прекратить пользоваться тобой при каждом удобном случае, — порицание проскользнуло в сонхуновом голосе, и, в отличие от самого парня, Чан это заметить удалось.              — Нет, это здесь ни при чём, — девушка легко замотала головой в подтверждение собственным словам, а Сонхун больше не понимал необходимость жены говорить загадками.              — В таком случае, — аккуратно начал он, — в чём дело?              После его слов Вонён выровнялась и подобрала ноги, плотно сводя колени. Возможно, будь Сонхун внимательнее, он бы непременно подумал, что подобный незначительный жест жены был для того, чтобы унять пробивающую дрожь, однако мало Пак знал, что Чан не испытывала подобных чувств в тот момент. Девушкой медленно овладевала холодная решимость, пробравшаяся под кожу и скрывающая настоящие чувства — если же они в самом деле всё ещё существовали — под прочной маской леденящего равнодушия и отстранённости.              Когда губы девушки приоткрылись и из груди стали вырываться слоги, которые позже приобретали очертание слов, её лицо мало выражало эмоции, потемнела и каряя радужка. Сонхун в этот момент медленно оседал, словно каждое новое слово, сказанное девушкой, заставляло его расставаться с остатками сил, не оставляя после себя ничего, как необходимости найти опору в диване под собой.              — Я думаю, настало время, когда мы должны поговорить о разводе.              Повисшая гнетущая тишина зазвенела в ушах. Паку казалось, что сердце ёкнуло, а после замерло на секунды. Он был уверен, что оцепенел и не мог пошевелиться, но даже не замечал, как сильнее сомкнулись челюсти, заостряя скулы, и как выступили желваки. Ночь стёрла краски с его лица — быть может, дело было во внутреннем потрясении, — оно теперь было бледнее бледного, а эмоции проскальзывали и сменялись одна за другой.              Сонхун молчал, напряженно дыша, пока Вонён не говорила:              — Мы отдалились друг от друга и сейчас больше, чем просто незнакомцы. И это не то, как чувствуют себя пары в счастливом браке, — девушка наконец смотрела ему в глаза, и Сонхун не видел в них ничего, что могло бы стать свидетельством проявления Чан каких-либо чувств.              — Это… — Сонхуну не удалось продолжить; он осёкся, слова застыли на губах и зазвенели эхом в голове, а Вонён подхватила темп и промолвила, не желая больше ничего слышать:              — Я знаю, о чём ты думаешь.              — Но, Вонён, — с необъяснимым для себя спокойствием он окликнул девушку, а она продолжила:              — Это не тот брак, который ты хотел, — Чан замотала головой. — Мы оба знаем об этом, Сонхун, — девушка протянула слоги и интонацией выделила имя; кончики пальцев Пака похолодели.              — Мы ведь не об этом говорим сейчас.       — Именно об этом, — поспешила сказать девушка. Секундой позже уже размеренно добавила: — Это не тот брак, который мы хотели.              Сонхун тяжело выдохнул. Руки потянулись к лицу, и Пак сперва сжал переносицу, прикрывая веки и прислушиваясь к собственному дыханию, а после обеими руками растёр лицо. Мгновением позже пальцы прочесали чёрные волосы, и Сонхун сам не заметил, как на пущие секунды оттянул те у корней. Вонён лишь наблюдала за его действиями и молчала; Пак был уверен, что Чан покусывала нижнюю губу и только выжидала, когда Сонхун придёт в себя.              Она не торопила — он считал, что ему нужно было выиграть хоть несколько секунд на то, чтобы всё переосмыслить.              — Ты считаешь, это было ошибкой, — голос разнёсся по комнате глухо, Сонхун на это внимание больше не обращал.              Пак понимал, а потому не спрашивал — озвучивал то, что теперь казалось очевидным. Именно очевидность происходящего продолжала терзать Сонхуна, отдаваясь скрытой, но всё ещё уловимой горечью в голосе. Он хотел, но контролировать это не мог.              — Ты прав, — выдохнула Вонён. — Тогда, три года назад, мы ошиблись и теперь должны принять свою неправоту. Ты должен это отпустить.              Сожаление, прозвучавшее в голосе Вонён полоснуло сонхунов слух, а после разбередило старую рану. Его не одолевала злость, только разочарование растягивалось паутиной вен и пробиралось под кожу. Сонхун больше не мог игнорировать трещины, которыми покрылись собственные хрупкие иллюзии. Оставалось лишь принять их крах.              Чан была права. И вовсе не в том, что они совершили ошибку, вступив в этот брак. Сонхуну показалось верным замечание девушки о том, что ему не следовало так крепко держаться за всё это, а Пак не мог иначе — в этом был весь он: желал отдаваться чувствам, скрывая недостатки глубоко в себе.              Он в самом деле кормил собственные надежды и иллюзии слишком долго. Настолько, что стал ими жить.              — Ты приняла решение самостоятельно, — Пак замотал головой и сильнее сцепил руки. Комок подкатил к горлу, и Сонхун убедился, что это не была ненависть — лишь разочарование. — Если бы ты только поговорила со мной раньше, — внезапно даже для самого себя взмолился он, но его голос остался поникшим в своём спокойствии.              — Это бы ничего не изменило.              — Ты даже не попробовала.              — Но я устала, Сонхун, — взвыла Вонён, подлетая с места. — Я буду последней эгоисткой, но я устала!              Чан приподнялась с кресла и теперь стояла всего в нескольких шагах от Пака. Девушка выгибала брови и бросала в сторону Сонхуна взгляды, полные мольбы, словно желала, чтобы Пак отпустил её и сказал об этом прямо — не скрываясь за сложными оборотами и безликими словами.              Вонён взмахнула руками, привлекая внимание Пака и заставляя его отцепить взгляд от плитки на полу, возвращая тот к жене. Чан поправила волосы, в одно движение скидывая те с плеча, а после сильнее ухватилась за ремешок собственной сумки. Тогда же Сонхун и заметил, как пыл Вонён стал угасать, а лицо девушки принимать всё уже ранее увиденные леденящие спокойствием черты. Чан оступилась всего раз — показала остатки собственных эмоций и, кажется, исчерпала их все: не осталось больше ничего, что могло бы давать повод полагать, что подобное может повториться вновь.              Сонхун теперь был уверен: не сможет.              — Ты настаиваешь на разводе, — сквозь выдох сказал он, снова потирая лицо руками, и вовсе не знал, что должен был сказать после.              Думать и не потребовалось. Чан в пол-оборота развернулась к нему и, положив руку на сердце, ладонью несколько раз постучав по карману джинсовой куртки, что находился на левой груди, истомленным тихим голосом протянула:              — Я больше не могу так, Сонхун, я правда не могу.       — Всё это — настроение, которое со временем пройдёт, — выдохнул Пак, а глаза его заметались.       — Ты продолжаешь не слушать меня! — воскликнула Вонён.              Слова девушки зазвенели где-то на подкорке подсознания. Собственные пальцы, сжимавшие запястье и теребящие кожаный ремешок часов, теперь казались до невозможного холодными — затухал последний огонёк надежды на спасение.              Он молчал некоторое время, пока Вонён продолжала испепелять его взглядом и перекатываться с ноги на ногу, удерживая рушимое небольшим каблуком равновесие. Теперь её холодное спокойствие казалось Паку не больше, чем хорошей игрой и попыткой одурачить их двоих — а в конце концов, в дураках оставался только он сам. Сонхуну всё хотелось избегать того факта, что Чан не разделяла и половины его эмоций — ни сейчас, ни когда-либо с того момента, когда их брак стал угасать.              И это бы окончательно его разбило.              Пак прервал звенящую тишину глубоким вдохом, когда повернул голову в сторону, не желая встречаться взглядом с Вонён. Губы зашевелились, но звуки с них так и не сорвались. Затихающий гул собственного сердца вдруг стал нарастать всё скорее и скорее, отдаваясь в ушах, и Сонхун не желал больше их слышать, принимая собственную слабину. Тогда ему понадобилось набрать в лёгкие ещё как можно больше кислорода, чтобы, вновь уцепившись за так ярко сияющую мысль, протараторить:              — Мы можем дать этому второй шанс.              Сонхун продолжал обманывать самого себя, и без того зная, насколько нелепыми казались его попытки. Зудящее отчаяние, кажется, жгло кожу, но Пак продолжал его игнорировать, словно не замечал вовсе.              — Ты ведь сам знаешь, что это не так, правда? — промолвила Вонён мягко. Девушка склонила голову на бок, и последним бы для Сонхуна было бы то, если бы Чан рассмеялась. Вопреки ожиданиям, ничего подобного не произошло, и она лишь с присущей голосу мягкостью и отрешённостью закончила: — Ты знаешь это, Сонхун, не хуже меня, но продолжаешь лгать себе.              Пак больше не мог отрицать. Вонён не ошиблась, а собственные мысли, озвученные кем-то другим, разбередили старые, но всё ещё не затянувшиеся раны. Сонхун обмяк на диване, позволив спине согнуться сильнее, когда он тыльной стороной ладони накрыл лицо и склонил голову ещё ниже, позволив волосам рассыпаться по лбу в полнейшем беспорядке.              Он молчал. Слова застывали на языке, кончик которого Сонхун прикусывал; возможно, была бы у него в руках сигарета, страдал бы именно фильтр. Поднять взгляд на жену больше не было сил. Осознание током бежало по коже и ударяло разрядами, голова опустела: больше не роились мысли, не переплетались противоречивые суждения — исчезло всё, погружая Пака в вакуум.              Сонхун этого не видел, однако слышал, как через время Вонён стала стучать каблуком по полу. Ему это уже не казалось таким очевидным, но Пак думал, что подними он взгляд, застанет девушку, кусающую ноготь на большом пальце — новоприобретённая девушкой привычка. Чан протяжно выдохнула, секундой позже Сонхун услышал приближающийся шаг. Когда он осмелился поднять голову, Вонён стояла в паре шагов по правую сторону от Пака.              Их взгляды встретились, и тогда девушка не стала медлить. Сонхун мог наблюдать за тем, как Чан сделала ещё один шаг в сторону, небольшой коврик, расстеленный по полу, приглушил стук каблуков, и Вонён остановилась. Она окинула Пака взглядом через плечо, прежде чем спокойно огласила:              — Я отправила заявление тебе на работу сегодня утром, — рука девушки потянулась к ручке чемодана, пальцы сцепились на пластмассе, а большой надавил на кнопку, — подумала, так будет лучше.              — Белый конверт?              Сонхун догадался, а Вонён ответ и без того знала, потому посчитала уместным оставить брошенную Паком фразу без прямого разъяснения. Она сомкнула губы, ненадолго превратив те в тонкую линию на лице, и покачала головой из стороны в сторону в ответ собственным мыслям, узнать содержание которых Паку навряд ли удастся.              — Заполни все необходимые документы. Это моя единственная просьба.       В голосе девушки не было мольбы; холодный и ровный тон Сонхуна больше не поражал, однако заставлял задаваться вопросом о том, так ли в самом деле звучат люди, отгородившиеся ото всех чувств. Узнать ему было не дано.              — Ты не даёшь мне выбор, не так ли? — протянул задумчиво Пак, кинув взгляд на мирно покоящийся дипломат всё на том же месте, на котором Сонхун его оставил.              — В случае твоего отказа у меня не останется выбора, — без раздумий подхватила Чан, словно продублировала ранее сказанное Паком, — и нам останется только урегулировать этот вопрос через суд.              Вонён закончила, и тогда её голос немного смягчился, впрочем, Сонхун теперь подобное мало различал. Пак не нашёлся, что ответить, потому лишь молчал, прожигая взглядом кожаный портфель, словно подобное могло хоть что-то изменить. Когда же девушке надоело молчание, она поспешила добавить:              — Сонхун, идти против тебя я хочу меньше всего, ты должен мне поверить.              Она выгнула брови, словно сожаление вот-вот должно было отобразиться у неё на лице, однако промелькнули лишь его неоспоримые крупицы. Чан шумно вдохнула, и Сонхуну показалось, что именно так девушка выражала своё порицание его молчанию. И Пак был готов с этим согласиться.              — Я дам тебе время, — Вонён подхватила чемодан, стук колёсиков заполнил комнату.              Только по шагам Сонхун смог определить, что Чан направилась к прихожей. По шагам ему удалось и отследить, когда та остановилась. Пак поднял голову и перевёл взгляд в её сторону, но не смотрел на неё — прожигал точку где-то у неё за спиной, когда девушка обернулась в последний раз. Она сильнее ухватилась за ручку чемодана и развернулась на каблуках, когда убедилась в том, что Сонхун не станет её останавливать. Тогда она через плечо кинула размеренное:              — Для нас обоих будет лучше, если мы поживём какое-то время отдельно.              Слова Вонён эхом отбились от стен и поставили точку в их разговоре. Пак не мог это оспорить. Больше нечего было ждать, её рука уже легла на дверную ручку.       Входная дверь тихо захлопнулась, и Сонхун снова зарылся лицом в ладони, обмяк на диване. на этот раз позволяя обречённому стону вырваться из груди. Он остался в квартире, в которой духота всё ещё сдавливала горло; в полнейшем одиночестве — в таком, что за три года совместной жизни в браке стало привычным.

* * *

      Сонхун провёл беспокойную ночь в квартире, окутанной одиночеством. Чувства не терзали его, не разрывали душу; они копились где-то в груди жгучим жаром и медленно подкатывали к горлу. Сонхуну снова казалось, что он задыхался, что духота продолжала терзать его, заставляя раскрывать окна посильнее, в надежде впустить в комнату кислород. И даже так открытые форточки не помогали, удушающие чувства не желали его покидать и заставили Пака провести в подобных терзаниях всю ночь.              Наутро он даже не заметил, что из-за прохладного ветра квартира остыла настолько, что холод пробирал бы дрожью.              Утром следующего дня ему всё же удалось найти силы явиться на работу. Пак желал оградить личную жизнь от работы и полностью избавиться от влияния одного на другое, а потому, какие бы чувства не продолжали его мучить, он появился на рабочем месте вовремя. Утренний холодный душ мало стёр с его лица тот облик мертвеца, который появился от полностью лишённой сна ночи, но помог прийти в себя и побороть духоту, которая теперь не имела для него никакого значения.              Весь последующий день он провёл в небытие. Больше не было чувств, не было ощущений, сдавливающих грудь, исчезли и все до единой мысли — Сонхун не чувствовал ничего. Оставшаяся от него оболочка смогла скрыть внутренние терзания, досконально замаскировав всё под рабочей этикой.              Вечером его затерзали сомнения.              Пак пересёк порог собственной квартиры тогда, когда ласковые сумерки уступили тёмной ночи. Он часто дышал, озирался по сторонам и треклял собственное сердце, хотя уже наперёд знал, что того, на что он надеялся, не произойдёт. Вонён в квартире не оказалось — до последнего глупо было бы полагать, что девушка вернётся, и Сонхун знал, потому надежды не тлели в груди лёгким теплом, не было необходимости строить новые стены из иллюзий. Всё это оказалось для Пака в прошлом.              Одиночество ещё никогда не казалось настолько обременительным.              Он оказался на кухне сразу после того, как за его спиной глухо закрылась дверь. Пак стянул с плеч пиджак, распустил узел галстука на шее и пальцами поддел две верхние пуговицы, чувствуя, как лёгкая прохлада от незакрытого в комнате окна заласкала шею. Сонхун дёрнул выключатель торшера, стоящего в углу, комната озарилась лёгким светом — достаточно для Пака, до невозможного мало для других.              В полутьме он прокрался к выстроившимся в ряд ящикам на кухне. Пальцы поддели деревянную дверцу, и Сонхун не задумывался, когда обе руки потянулись к прозрачной бутылке. Алкоголь, налитый в широкий стакан, заблестел в слабом свете и переливался у Пака на глазах разными оттенками бронзы. Сонхун опустил бутылку Хеннесси на мраморную столешницу со звонким звуком, когда стакан заполнился ровно на половину — слишком много по правилам, но именно столько, сколько Паку было необходимо.              Сонхун сглотнул накопившуюся слюну, когда подхватил стакан правой рукой и поднял его ровно на уровне единственного источника света. Когда он прокрутил хрустальную ёмкость в руке, жидкость поддалась и закружилась в стакане; грани преломили неяркий свет, и теперь коньяк соблазнительно поблёскивал, заставляя Пака облизывать пересохшие губы и натыкаться языком на мелкие раны на них.              Первый глоток обжёг горло и недолго задержался во рту, однако оставил приятный терпкий привкус растворяться на языке. Сонхуну полегчало. Он поспешил отпить ещё немного, на этот раз давая алкоголю заиграть на кончике языка разными красками, а после отставил недопитый стакан на барную стойку.              Пак протяжно выдохнул и выровнялся. Его голова опустела, мысли перестали крутиться в ней ещё с прошлой ночи, однако что-то продолжало сдавливать грудь. Сонхун медленным шагом измерил комнату, ступая аккуратно, хоть и необходимости в этом не было. Он подошёл к окну, обе руки в одно движение раздвинули плотные тёмные шторы — открытую кожу лизнул поток прохладного ветра. Сонхун жадно потянул носом кислород и поднял голову к небу. На тёмном ночном небе почти не было звёзд, а те, что редкой россыпью распределились по небесному полотну блекло светились.              Пак встретился с собственным отражением всего на мгновение, а после поспешил отвести взгляд — Сонхун боялся увидеть сожаление на собственном лице. Остерегался, что чувства, которые не бурлили венами, всё же смогут найти отражение у него на лице: проявятся в сведённых к переносице бровям и темноте карей радужки. Пак мало знал, что если бы всё же набрался смелости взглянуть, то ничего подобного он бы и не увидел: подобные чувства медленно отмирали.              Сонхун руками провёл вниз по собственным бёдрам, ладони проскользнули в карманы его тёмных брюк, а после правая нащупала оставленные там сигареты. Пак проигнорировал порыв в первый раз, только сильнее сжал пачку, а вместе с тем и зажигалку, в руке и продолжил смотреть на тёмное небо. Однако позже сдался.              Сигарета оказалась выужена из тесноты упаковки скорым движением, секундой позже фильтр Парламента уже был зажат в губах. И даже так Пак медлил. Он перекатывал гладкий фильтр в губах, несильно сжимал и после убирал давление — сигарета была готова вот-вот упасть и покатиться по полу, однако быстро подхватывалась и сильнее сжималась в губах. И так по кругу.              Сонхун клацал зажигалкой, находя в монотонном звуке и лёгком подрагивании пламени умиротворение. Фильтр всё ещё был зажат в губах и отдавал лёгкой горечью на языке, приятно смешиваясь со сладостью и терпкостью коньяка, а Пак продолжал смотреть на небо, отыскав в этом уединение.              Той ночью он так и не закурил: прошло некоторое время, и он спрятал зажигалку, чуть позже выпустил сигарету из губ и разломал её пополам. Сонхун закрыл все ранее открытые окна и допил остатки коньяка в стакане. Некоторое время спустя погасил и без того редкий источник света и провёл ещё одну одинокую ночь, в этот раз больше не будучи терзаемым мыслями. Его голова была пуста.              Он оказался в клинике чуть позже обычного и винил во всём утреннюю пробку, в которой, к большому сонхуновому сожалению, ему удалось оказаться. Выпитый поздней ночью алкоголь полностью испарился из крови, унёс вместе с собой и остатки душивших эмоций, которые никак не находили свой выплеск. Сонхун скрыл ото всех свои переживания, скрыл их и от самого себя. Оказавшись в заблуждении, он считал, что так будет лучше, что всё в порядке.              Мало знал Пак, что в порядке он не был.              А потом его опять затянуло в уже привычную триаду — запись-приём-диагноз, в которой ему приходилось находиться изо дня в день. Сонхун снова растворился в работе, поддаваясь череде взаимозависимых событий, и вовсе не знал, как долго ещё сможет так продержаться. Впрочем, Паку казалось, что было лучше, во всяком случае, хоть так, чем никак вовсе. Он бы не смог простить себе собственный эгоизм, а потому продолжал верить, что всё это было правильно, и утопать в работе тоже продолжал.              Обеденный перерыв Сонхун пожелал пропустить. За закрытыми дверьми собственного кабинета, зная, что в предшествующие полчаса его мало кто побеспокоит, Пак занимался бумажной работой.              Он держал в руках снимок томографии одного из пациентов, направлял тот на прямой и яркий свет настольной лампы и рассматривал темнеющие участки. Сонхун поджимал губы и шумно выдыхал, мысленно уже настраиваясь на то, что несколькими днями позже, во время одного из обходов, ему придётся подбирать слова, чтобы, в конечном итоге, озвучить пациенту главную мысль: химиотерапия почти не давала результатов.              Пак прочистил горло и поспешил убрать снимок от света, тот мгновенно потемнел и стал едва разборчивым. Сонхун опустил его в медицинскую карту пациента и отложил ту на край стола. Пак наклонился, так и не покидая кресла, на котором сидел, пальцы потянулись к портфелю, покоящемуся на полу по левую от Сонхуна сторону. Кожаное изделие приятно ощущалось под пальцами, которые бегали сперва по ручке, а после переместились на лизнувшие прохладой замки. Пак приподнял дипломат, в металлических застёжках увидел искривлённое отражение комнаты.              Он открыл его, и действие это сопровождалось глухим цоканьем двух замков. Пак подцепил пальцами скрепленные степлером документы, выложил те на светлый стол и остановился. Пальцы замерли, Сонхун часто заморгал, но после поспешил взять себя в руки. Из глубины портфеля на него смотрел белый конверт, слишком ярко контрастирующий с тёмной подкладкой. Пак обречённо выдохнул: в голове завертелась мысль, и откликом послышались воспоминания. Сонхун их отогнал.              Он считал, что ему удалось со спокойной душой — однако это было вовсе не так — выудить из глубины портфеля конверт. Ощущая шероховатость бумаги под пальцами, он крутил его в руках, взглядом цеплялся за блеклые марки и аккуратно выведенные буквы. Он не задавался вопросом, как раньше мог упустить то, что адресат был записан чёрной ручкой вручную, и это определённо был почерк Вонён.              Пак отложил ранее вытянутые документы в сторону, расчистил поверхность перед собой. Его глаза продолжали бегать, хоть и сам он это замечал мало, а чувства, тесно схожие с обречённостью и обременённостью, стали покалывать кончики пальцев. Сонхун положил конверт перед собой. Разные мысли стали роиться в голове, и первым желанием оказалось то, которое показалось Паку наименее рациональным — снова спрятать конверт во тьме собственного дипломата.              — Это неправильно, — цокнув языком и поведя головой, Сонхун говорил сам с собой, невольно озвучивая собственные мысли.              Правая рука потянулась к подставке с канцелярией и схватила канцелярский нож. Острое лезвие выехало с характерным треском. Сонхуну показалось — а может, так и было в самом деле, — что он не дышал в тот момент, когда заточенное железо с хрустом разрезало бумагу. Однако, когда всё это закончилось, улетучились и подобные чувства; Пак отложил нож и, кажется, не чувствовал ничего, кроме пробирающегося под кожу сожаления. И сожалел он лишь потому, что знал: ему стоило сделать это раньше; других причин не было.              В руках Пака оказалась бережно сложенная пополам бумага. Содержимое её скрывалось тем, как та была свёрнута, однако Сонхун знал и без того. Он не почувствовал удивление, когда взгляд побежал по ярко напечатанному тексту на белой бумаге, где сверху бóльшим шрифтом значилось «Заявление об расторжении брака», а правая колонка данных под названием «Она» оказалась полностью заполнена.              Чан Вонён не имела права, но Сонхун знал: если бы не строгие правила, колонка «Он» так же оказалась бы заполнена её рукой, её чернилами, её почерком. Пак не желал соглашаться с этой мыслью, точно так же, как не желал строить новый мир иллюзий. В конце концов, и им будет суждено разбиться.              Сонхун потёр свободной рукой лицо, чувствуя, как желваки заиграли на скулах. Он протяжно выдохнул, подпирая рукой голову у виска и продолжил взглядом медленно скользить по тексту, спотыкаясь об выведенные Вонён буквы в каждой графе, которую ей необходимо было заполнить.              — И разве всё это обязательно? — мысли сами сорвались у Сонхуна с губ, покинули горло и растворились в тишине его кабинета.              Когда смотреть больше не было сил — или ему именно так и показалось, — Пак позволил тонким пальцам опустить бумагу на стол. В кончиках всё ещё покалывала досада, и Сонхун мало знал, что та смешивалась с другим более сильным чувством — обречённостью.              Он подхватил конверт с надеждой вернуть документ на его прежнее место, но повременил. В руках конверт, который, по мнению Пака, должен был быть пустым, всё ещё казался тяжёлым. Подозрения закрались мгновенно, рассеялись роем рассуждений и отразились у Сонхуна на лице — брови медленно выгнулись дугой, зубы прикусили внутреннюю сторону щеки. Пак не чувствовал опасения, оно не пробиралось по коже мурашками, однако смешанные чувства продолжали его останавливать.              Сонхун был готов клясться, что пребывал в трансе, когда обеими руками взялся за конверт, а после указательными и большими пальцами сжал углы. В левой стороне Пак столкнулся с твёрдостью, списать которую на бумагу у него не вышло. Голова снова опустела, и Сонхун уже знал ответы на все свои вопросы.              Пак осторожно выставил правую руку ладонью вверх, левая преклонила конверт. Вещица выпала из оков бумаги, сверкнула в дневном свете и приземлилась точно Паку в руку. Маленькое кольцо в ладони ощущалось до последнего миниатюрным, аккуратным и изысканным. Не помнил Сонхун, одолевали ли его такие же чувства, когда он протягивал это обручальное кольцо Вонён в день их свадьбы, когда надевал то на тонкие девичьи пальцы.              Пак громко вздохнул, воздух из груди выбился с неоднозначным «ха», разлетающемся по небольшому кабинету и эхом отразившемся от стен. Он взял кольцо в руки, золото блестело на свету, небольшой камень переливался и заставлял Сонхуна переводить взгляд на собственное кольцо, всё ещё красовавшееся на безымянном пальце. Коктейль противоречивых чувств, в котором огорчение медленно сменялось отчаянием, а то — унынием, омрачил сонхуново лицо, стёр оставшиеся краски.              Его нижняя губа несильно задрожала — Сонхун и не заметил, — а после из груди полился приглушенный, граничащий с надрывистым, отчаянный смех. Лицо накрыли ладони, он продолжал держать кольцо крепко зажатым в пальцах и заполнять комнату возгласами, очень отдалённо ему самому напоминающие всхлипы. Сонхун был уверен: так отмирали его последние эмоции.              — Тебе правда стоило так поступать? — голос прозвучал отчаянно, Сонхун больше не опасался того, что озвучивал собственные мысли. В любом из случаев Вонён бы не услышала его мольбы, не смогла бы ответить на вопросы.              Он не ждал ответ, всё казалось и без того очевидным, однако Пак продолжал возвращаться к этим мыслям: как давно? Как давно Вонён думала о разводе? Частица души предпочитала всё же не знать.              Сонхуну пришлось стереть с лица эмоции, внезапно сломившие его, когда в коридоре послышались шаги. Он не мог быть уверенным, что кто бы то ни шёл по коридору, направлялся именно к нему, однако простить себе оказаться застанным в момент минутной слабости казалось непозволительно. В его понимании всё должно было следовать строго начерченному плану, и документы на развод этот план разрушали, не оставляя от него и крупиц.              Пак выровнялся в кресле и убрал локти со стола. Мало он знал, что остатки эмоций продолжали мелькать у него на лице, медленно искажая губы в виноватой улыбке. Утруждённый собственными мыслями, Сонхун и не заметил, как шаги стали громче и отчётливее и непременно продолжали приближаться к дверям его кабинета.              Пак вздрогнул, когда в дверь постучали. Осознание пробило тело дрожью, и руки задвигались быстрее, чем он успел взвесить все «за» и «против». Он поспешно подхватил заявление о разводе, переметнул кольцо в другую руку и пальцами поднял со стола конверт, оставляя на том сильные заломы. Вторая рука потянулась к выдвижному ящику его стола, маленький ключик провернулся в замке — секундой позже Пак потянул железную ручку.              Сонхун обеспокоенно наблюдал за тем, как согнулась ручка двери в его кабинет; кто бы не оказался за дверью, он стал переживать после того, как врач не отозвался после двух попыток вежливо войти — по подобному характеру действий Пак сумел предположить, что по ту сторону определённо стоял сотрудник клиники. Беспокойство поползло вверх по горлу, заставляя скорее спрятать документы вместе с обручальным кольцом жены в ящик и надёжно тот закрыть.              Он закрылся вместе с тем, как медленно отворилась дверь. Сонхун поспешил выровняться и, сложив руки в замок, положить те на стол. Он пытался принять беззаботный вид или хотя бы иллюзию чего-то подобного, однако Пак мало знал, что беспокойство продолжало мелькать в сведённых к переносице бровям и рассеянном взгляде.              Сонхун не знал, почему так поспешно прятал документы, мало знал, чего боялся. Что-то продолжало диктовать ему, что его не должны были видеть в подобном виде в подобной ситуации на рабочем месте — это бы определённо разрушило его репутацию и ранило эго. Пак слепо с этим соглашался.              Он поднял взгляд и встретился с беспокойными глазами напротив. Девушка приоткрыла дверь и смотрела на Сонхуна через небольшой проём, прошептала скомканное «можно?» и, завидев разрешение в сонхуновом взгляде, открыла дверь чуть больше.              — Господин Пак, — девушка всё продолжала держаться за ручку и всматривалась в Сонхуна из дверного прохода, она теребила край белого халата, но, как казалось самому Паку, вовсе не нервничала при разговоре.              — Да, — голос сорвался и прозвучал как-то неуверенно. Пак продолжал коситься взглядом на ящик, вовсе не замечая своих действий; знал бы он, насколько подозрительно выглядел.              — Все ждут только вас, — протянула девушка и выделила последнее слово. Сонхун трепыхнулся в недоумении.              — Ждут? — переспросил он. — Но где? — слова сами покидали горло, и только потом Паку удавалось осмыслить, что именно он говорил, приходя к выводу, что ранее подобная манера речи ему никогда не была присуща.              — Собрание, господин Пак, — в голосе девушки не было укора, но Сонхуну казалось: он уловил лёгкие нотки недовольства. — Вам обязаны были сообщить об его переносе.              Сонхун надрывисто вздохнул. Осознание собственной ошибки разрезало разум и зазвенело в ушах писком, Пак не заметил, как в резком движении разомкнул руки и глухо ударил ладонями по столу, выталкивая себя из кресла. Его взгляд бегал, а сердце билось в лёгкой панике, когда он поднимался на ноги.              А ведь он в самом деле забылся, потерял не только счёт времени, но и дней — те проходили в однородной серости и монотонности.              — Сегодня? — одними губами прошептал он и сам поспешил ответить на выдохе: — Конечно, — Сонхун закивал собственным мыслям и чувствовал скомканность каждого своего движения. — Как я мог… — «забыть» так и застыло на губах, когда Пак подхватил со стола ежедневник и ручку.              — Ещё не поздно появиться, — с иронией и будто невзначай кинула девушка, позволив себе всего на секунду забыться и проигнорировать чувство такта. Значимым Сонхун это не нашёл.              Он покинул свой кабинет, обременённый внутренними переживаниями и малообъяснимым эмоциональным потрясением. Пак оказался в просторном кабинете и кожей почувствовал каждый направленный на себя взгляд, когда оглядывался и несильно кланялся в знак извинения. Сонхун остановился поодаль, забился в угол и снова глянул на присутствующих: в их ясных лицах, величавом спокойствии и в них самих проступало достоинство старшего поколения Кореи. И лишь одно продолжало сиять проблесками уходящей юности — Паку это было слишком знакомо.