Я посадил дерево

      — Давай на кухню, — скомандовала Катя. Зорькин, пунцовый, взъерошенный и пыхтящий, как паровоз, сгрузил Андрея на один из стульев, пройдя на кухню.       — Ты уверена, Пушкарева? — шепотом поинтересовался Николай, выйдя в коридор. — Может хотя бы в ванную?       — Да, Коль, — Катя воевала с заклинившим замком, пытаясь вытащить ключ. Смена замка в ее планы никак не входила, ни по времени, ни финансово. Несмотря на подработку и хорошую стипендию, лишней копейки, что называется, не было. — Из ванной я его сама не дотащу, пока он не оклемается.       — Вот вы, бабы, не меняетесь. Ты в шесть лет кого домой притащила? Голубя с крылом подбитым. Потом котенка, которому собаки морду поцарапали и чуть ухо не отгрызли…       — Потом был щенок, еще один котенок и сорока. Ты это к чему, Коль?       — К тому, что ты с детства всех жалеешь. И кошечек, и собачек, и, всяких вон…       — Коль, человека избили. Они хуже, чем Витька с Генкой в сто раз, им плевать, кто перед ними. А если с деньгами, то тем более.       — Вот я и говорю. Жалеешь всех, тащишь в дом, кого ни попадя.       — Иди уже, дописывай свой реферат, — Катя отмахнулась от нотаций друга. Ей бы, после насыщенной восьмичасовой смены душ принять и спать лечь, чтобы к девяти ехать на учебу, но… Она как всегда не смогла пройти мимо. Еще давно в одной из книг по психологии она прочитала, что это называется «синдром спасателя». Прочитала, приняла к сведению и решила, что не будет себя менять. Она такая, какая есть, и желание помочь окружающим — не такая уж плохая черта.       — Звони, если что — прибегу.              — Хорошо.       — С тебя на завтрак сырники, — задумчиво произнес Николай, боясь, что продешевил, доставка домой к Пушкаревым примерно семидесяти пяти килограммов неизвестного избитого мужика могли бы обойтись ему чем-то повкуснее. Горячими бутербродами с сосисками и сыром, например, или блинчиками с клубничным вареньем.       — Договорились, — Катя, скинув курточку, влезла в тапочки. — Коль, ты самый лучший в мире друг. Дверь захлопни сам, ага?       Прихватив оставленной подругой яблоко на трюмо в коридоре, Зорькин ушел домой. Реферат и правда нужно было сдавать уже завтра, только не ему, а студенту второго курса. Курсовыми, докладами, дипломными работами они с Катькой подрабатывали с самого начала учебы в МГУ, и этот небольшой, но стабильный доход, приятно грел душу.       Колина мама Ирина Петровна получала совсем немного, работая хирургом в обычной районной больнице, а Катин папа не мог похвастаться большим доходом, получая лишь пенсию по инвалидности. Еще полгода назад он подрабатывал бухгалтером в одной крошечной фирме, но они быстро его уволили, когда начались серьезные проблемы со здоровьем.       Так и жили, складывая стипендии, подработки, зарплаты и пенсии. Не то что бы их можно было считать одной семьей, но по-дружески и по-соседски выручали друг друга постоянно. Зорькин был для Кати единственным, самым лучшим другом, почти братом, так же как и она для него — лучшим другом и сестрой. Ирина Петровна несколько раз оказывала первую помощь Валерию Сергеевичу, когда становилось совсем плохо, а скорая ехала как назло долго, Катя готовила на две семьи, подкармливая не только Колю, но и его маму — ей, с постоянными дежурствами, было попросту не до готовки.       Катя быстро вымыла руки, стащила белую, несвежую рубашку, сменила ее на удобную домашнюю в клеточку, закатала рукава и направилась на кухню. Андрей, то ли дремавший, то ли крепко задумавшийся, отреагировал на ее появление не сразу.       — Как вы себя чувствуете?       — Как говядина «Веллингтон», — криво усмехнулся Жданов, садясь ровнее и снисходительно пояснил: — Это говядина, запеченная с грибами и соусом, завернутая в листы слоеного теста.       — Спасибо, я в курсе. Но не знала, что говядину перед запеканием отбивают.       Пушкарева неожиданно для себя огрызнулась, помогая ночному гостю аккуратно снять пиджак, и тут же почувствовала угрызения совести — зачем она так? Жданов виновато улыбнулся, понимая, что наверное повел себя бестактно. Да, девчонка одета небогато, обстановка в квартире тоже не блещет достатком, да и ремонт делали еще в прошлом веке. Но она наверняка могла слышать в том же своем баре, что такое по-настоящему вкусная еда.       — Можно воды? Пить хочется.       Пушкарева достала из подвесного шкафчика чистую чашку, налила из графина и подала Андрею. Тот с жадностью сделал пару глотков, отметив, что такие чашки были у его бабушки на даче — красные, в белый горох. К ним еще имелись блюдца и пузатая сахарница. От легкой ностальгии защипало в носу, и в груди зашевелилось какое-то забытое чувство. Наверное, он скучал по своему детству и милой, доброй бабушке, папиной маме. Когда она умерла, ему было семь, дачу продали, а им больше так никто не занимался — родители все время проводили в «Зималетто» или на важных встречах. А он был предоставлен сам себе.       Взгляд упал на круглый стол, за который его посадили, клеенка на столе местами вытертая добела, снова вернула его в прошлое — он признавал только хорошие, льняные или любые другие скатерти, накрахмаленные, с идеальными тяжелыми складками. Клеенку на столе встречал в последний раз наверное там же, на даче у бабушки. Даже мама, когда они жили в коммуналке, всегда стелила на стол скатерть. Стирала на руках, кипятила, отбеливала… Но этот период быстро закончился, они переехали в свою квартиру и о сложных временах ничего не напоминало.       Обстановка «бедненько, но чистенько» в Катином доме снова вызвала в нем недоумение — ну разве можно так жить? Среди этих обоев в цветочек, старой, еще советской мебели? С крошечным телевизором, допотопным холодильником «Бирюса», круглым абажуром над столом, самодельной этажеркой, забитой книгами?       — Жалко костюм, выкидывать придется… — Андрей вздохнул, как будто это была последняя его приличная одежда. На самом деле, костюм был одним из тех, которые он надевал «на удачу». Мысли то и дело возвращались к утреннему Совету и ему отчего-то суеверно казалось, что чем больше при нем будет талисманов, тем удачнее все пройдет.       Пушкарева в ответ на это лишь закатила глаза — благо спасенный незнакомец ее не видел — она стояла спиной, доставая из кухонного шкафчика большой прозрачный контейнер, служивший в их доме аптечкой. Отдельно была еще аптечка Валерия Сергеевича, да и в целом по квартире лекарства были разложены чуть ли не на каждом шагу. Так ей было спокойнее.       «Радовался бы, что живой остался, без травм и даже сотрясения», — устало подумала Катя, но тут же спохватилась. Нельзя быть такой злой и так поверхностно относиться к людям. Может, он все еще в шоке от случившегося и вся его болтовня — защитная реакция? А костюм, разве не мог быть просто любимым? Катя сама привязывалась к вещам и носила с упоением, пока вещь не становилась пригодной лишь для уборки дома.       Достав нужное — обезболивающее, бинты, лейкопластыри, перекись, стрептоцид и смочив чистое полотенце в холодной воде, Катя принялась за обработку ран. Ссадина над бровью оказалась не такой страшной, хоть и достаточно глубокой. Андрей послушно сидел на стуле, сложив руки на колени и терпел экзекуцию, правда шипел и вздыхал — все-таки было больно, а таблетки он не стал пить из принципа. К тому же помня о том, что выпил накануне достаточно — смешивать обезболивающее и алкоголь разной крепости было явно не лучшей идеей.       — Вам бы в травмпункт. Зашили бы, может шрам остаться… Да и прививку от столбняка надо.       — Иголка с ниткой есть? Несите.       Катя недоуменно посмотрела на него, и, поняв, что он шутит, чуть улыбнулась в ответ. К вопросам, касающихся здоровья, она относилась серьезно, где-то даже излишне. Но с другой стороны, кто ее мог осудить за это?       — Не крутитесь, пожалуйста, сейчас пластырем заклею, и будет хорошо…       Ссадину скрыл бежевый прямоугольник лейкопластыря, а Андрей, неожиданно взяв свою спасительницу за руку, поднял на нее глаза. При ближайшем рассмотрении спасительница казалась ему совсем юной, лет двадцати, не больше. Красивой, в общем понимании слова, она не была. Но карие глаза смотрели по-доброму и приветливо, да и улыбка ему нравилась — открытая, чистая, привлекательная. Что-то в ней было притягательное, хоть девушка и не отвечала его критериям женской красоты.       — Тебя как зовут?       — Катя. Катерина.       — Андрей. Ты меня спасаешь уже столько времени, а я даже имени твоего не знаю.       — Приятно познакомиться, — Пушкарева отвлеклась на разбитые губы нового знакомого. Попросив повернуть голову чуть повыше и вбок, на свет, жестом велела помолчать, а затем осторожно обработала перекисью, вылив на вату чуть ли не весь флакончик.       — Если еще раз будете у нас на районе, не цепляйтесь к местным парням. Они ужасные…       — Только не говори, что тебе тоже доставалось.       — Ну а как ты думал? Это же так весело, пнуть ботаничку, да еще и в очках, отнять портфель, кинуть его в лужу, спрятать за гаражи или зимой на нем с горки покататься…       — Идиоты. Мало я им врезал… — Жданов внимательно посмотрел на девушку, и она смутилась от его пристального взгляда.       — Думаю, нормально. Одному сломали нос, второму — челюсть, еще одному скорее всего выбил коленную чашечку.       — Пусть не считают себя круче других, — самодовольно заметил Андрей. — Я в отличной физической форме, занимаюсь спортом на постоянной основе.       — Надо посмотреть, что со спиной и ребрами, — Катя неожиданно для себя смутилась. — Вдруг трещины в ребрах или сломано что-то…       — Вряд ли перелом, я бы почувствовал. Поможешь до ванной дойти?       Пушкаревой ничего не оставалось, кроме как согласиться — не предлагать же ему умыться прямо здесь, на кухне. Идти было недалеко, как-нибудь дойдут вдвоем. По крайней мере, Андрей, кажется, более-менее пришел в себя и падать не собирался.       Вид ванной комнаты отвлек Жданова от мыслей о собственном состоянии на несколько секунд. Он снова как будто побывал в советском недавнем прошлом, увидев старую чугунную ванну, не менее древнюю, но идеально чистую кафельную плитку, такую же ретро раковину и зеркало над ней.       «Как в музее…» — подумал он, взявшись за пуговицы на рубашке. Катя же вокруг него развела бурную деятельность — притащила аптечку, табуретку с кухни, потом, подумав, принесла чистую футболку. По размеру, наверное, должно было подойти, хоть отец и был ниже Андрея сантиметров на двадцать, и гораздо худее.       Медленное раздевание, без намека на сексуальность, прошло почти безболезненно. Жданов с удовольствием скинул грязную, липнущую к телу рубашку и уставился в зеркало. На плече, как он и думал, красовался внушительных размеров синяк, плавно стекающий к плечу, вниз. На спине оказалось несколько бордовых ссадин, так же как и в области ребер с обеих сторон. Плечо двигалось, хоть и болело, прикасаться к ребрам было неприятно, но не больно, так что трещины и переломы он исключил.       Гепариновую мазь Андрей нанес сам, до куда доставал, а вот спиной заняться попросил смущенную Катю. Та ловко и осторожно нанесла прохладную мазь и протянула ему футболку.       — Рубашку можно попробовать отстирать, но я не уверена…       — Кать, забей. Ее проще выкинуть. Можно я умоюсь?       — Да, конечно, — Катя протянула ему чистое полотенце, и снова — еще запасенное с советских времен. После чего деликатно вышла из ванной, но далеко отходить не стала. Минут десять у Андрея ушло на то, чтобы освежиться и привести себя в порядок. Но когда он открыл дверь, то выглядел гораздо лучшее и трезвее, чем до того. В обычной синей футболке он выглядел моложе, как-то проще и более по-домашнему.       — Кать, спасибо. Ты чудесная маленькая фея.       Пушкарева лишь улыбнулась в ответ на благодарность и неожиданно для себя выдала:       — А может чаю?       — Давай. Расскажешь о себе? Мне интересно, кто же моя героическая спасительница.       Неопределенно пожав плечами, Катя провела гостя обратно на кухню, все еще опасаясь за его способность нормально держаться в вертикальном положении.       Убрав беспорядок и все-таки отправив пиджак и рубашку в мусорку, Катя поставила на плиту чайник. Сонливость, еще недавно давившая пудовыми гирями, куда-то испарилась.       — А что ты хочешь узнать? Как меня зовут ты знаешь, где я работаю и учусь — тоже.       — Это тяжело, наверное, учиться и работать? У тебя смены до скольки?       — С шести до двух.       Присев на одну из табуреток, Катя сцепила пальцы в замок и посмотрела на Андрея, желая увидеть в его лице то ли насмешку, то ли что-то еще. Но он интересовался абсолютно серьезно.       — Не самая лучшая работа для молодой красивой девушки. Полно пьяных придурков, Кать.       Пушкарева чуть улыбнулась и поправила съехавшие очки.       — Зато платят неплохо. Ты же видишь, как мы живем, мечтать об идеальной работе можно, но на практике — имею то, что имею. Главное, что от дома недалеко и в зарплате не обманывают.       — Долго еще учиться?       — Если с этим курсом считать, то два.       Чайник вскипел и Катя отвлеклась на приготовление чая. Андрей следил за ее движениями, спокойными, но в то же время быстрыми, отточенными и уверенными. Покрутив головой, Жданов заметил на стене позади себя целое панно из фотографий. Их было много, в одинаковых темно-коричневых рамках, но разного размера, вперемешку, черно-белые и цветные. Андрей отвлекся на фото, отмечая про себя, что вот эта маленькая девочка в круглых очках-велосипедах и с сиреневыми лентами в косичках — Катя. Подтянутый мужчина рядом с ней — явно ее отец. А вот эта пара — скорее всего родители. Милая, с теплой открытой улыбкой женщина — явно мама, отец — судя по выправке военный, нежно приобнимал ее за талию. Они же, нарядные, улыбались с другого фото, явно свадебного. Молодые и счастливые. На других снимках были и Катя, и ее родители, и еще какая-то женщина, и еще дети — девочки-близнецы. Потом Катя с каким-то мальчишкой, за школьной партой, оба очкарики, по-детски смешные, без передних зубов… Катя с большими белыми бантами и букетом розовых гладиолусов в руках. Катя со школьным аттестатом и медалью… Катя с отцом где-то на рыбалке, у костра, фото относительно недавнее и тоже — теплое, счастливое… Он настолько увлекся, что не услышал, что его зовут.       — Андрей, чай готов.       — Ага, спасибо. Слушай, классные фотографии.       Катя молча кивнула. Они не были для нее классными. Они были для нее всем. Историей ее семьи, именно на фото сохранилась память о ее маме, самой любимой и чудесной мамуле, которой не было в живых уже восемнадцать лет. Этот уголок предложила оформить именно она, начав со свадебной фотографии родителей, потом — больше. Отец тогда прижал ее к себе крепко-крепко, сказал, что очень ее любит и пообещал сделать столько фоторамок, сколько она захочет. Катя долго сидела и выбирала снимки, то и дело смахивая слезы — чтобы не волновать отца, он не переносил женских слез, а уж ее — тем более.       — Расскажи о них, пожалуйста. Мне правда очень интересно.       Катя отпила немного чая, поморщилась, потому что добавила слишком много сахара. Она давно научилась говорить о маме без слез и перехватывающей горло боли, так почему было и не рассказать?